Долгое время мы о нем только слышали. Великий Анри Картье-Брессон - свидетель двадцатого века. Он так давно фотографировал мир людей, что мы потеряли с ним ощущение времени. Его собственного времени.
Фотография вовсе не останавливает мгновение, как это принято считать. Фотография - это смерть момента.
Не изображение смерти, а собственно смерть: момент умирает в ту секунду, когда ты нажимаешь на спуск.
Но без фотографии ты его просто не заметишь, потому что без нее он перестает быть моментом. Без нее время продолжительно и слитно. Фотография создает момент, убивая его. Остается изображение, украденное у реального мира. Сам фотограф ничего не создает.
После войны было выражение - "снять" бумажник, "снять" часы, то есть украсть. Именно в таком воровском смысле фотограф "снимает" изображение. Он ворует его у человека, который на себе его носит. Ворует у природы, которая тоже ему не принадлежит. Фотография - это то, что не принадлежит никому, в том числе и фотографу.
Единственное право фотографа - это право на взгляд. Взгляд - его собственность, его талант, мастерство и гениальность, если речь идет о Картье-Брессоне.
Анри Картье-Брессон - поразительное сочетание образованного художника (он учился живописи в мастерской А. Лота в двадцатые годы), высокой нравственности последовательного антифашиста (это проявилось в работах времен испанской войны и участии фотографа во французском Сопротивлении), Любви к человеку и понимания, что в реальном масштабе Времени и Пространства все люди достойны удивления и внимания. Все чудесны.
Разумеется, и до Картье-Брессона, и во время его долгой и невероятно плодотворной жизни были и есть люди, сделавшие фотографию актом искусства. Превратившие инструмент в способ самовыражения мира. Но лишь маэстро Анри достиг возможности создать образ цельного Мира человека в ушедшем веке.
Он был так долго известен и знаком, он так давно цитируем и повторяем, что даже те, кто преклонялись перед ним как классиком, не полагали его все еще здравствующим и работающим. Теперь они правы. Анри - нет.
Отар Иоселиани как-то сказал, что дружит с мэтром.
- Привози фотографии и пойдем к Анри.
Картье-Брессон с женой, известным французским фотографом Мартин Франк, жил на улице Риволи, напротив Лувра. У двери мы остановились, и я сказал, что испытываю чувство робости.
- Не валяй дурака! Он мой товарищ. И вообще, не факт, что он станет смотреть твои работы.
Лестница была похожа на трап корабля из феллиниевского фильма. Красное дерево, красная дорожка, винтовая и чрезвычайно узкая.
Большая комната с низким потолком, картинами на стенах и мягким ковролином. Единственная лампа, направленная в стену, и два кресла. Мартин - интересная женщина, приветливо поздоровавшись, взяла фотографии и стала их смотреть.
Отар обнялся с высоким пожилым человеком в красном пуловере и стал разговаривать с ним по-французски. Я думал - обо мне, но они говорили об образе. Тонкая эта беседа прервалась, когда Мартин Франк достала два стакана и предложила виски. Я отказался, желая произвести приятное впечатление.
Наконец Иоселиани представил меня Мастеру, по-видимому, охарактеризовав положительно, потому что мсье Анри взял фотографии и стал их смотреть, время от времени поднимая глаза на автора. Иногда он произносил "беллиссимо", о чем я, потеряв всякую скромность, спешу вам сообщить. Потом он встал и принес свою книгу "Европейцы", подарил мне ее и опять стал смотреть фотографии. Я взялся комментировать, кто на них изображен. Он опять встал и принес еще одну книгу. Я ощутил себя дважды героем.
- Пересмотрите дома свои негативы. Там может быть нечто, что вы когда-то не увидели.
Мартин оставила нас втроем. Отар беседовал с Картье-Брессоном. Они не могли расстаться, хотя Иоселиани уже час сидел в куртке и кепке.
- Он говорит, - повернулся Отар ко мне, показывая небольшую книжку с текстами и фотографиями о Джакометти, - что ты можешь порыться в негативах и сделать такие книжки о тех людях, с которыми встречался.
(В прошлом году "Новая газета" издала трехтомник "Люди", крестным отцом которого был Анри Картье-Брессон.)
На прощание мы обнялись.
На улице, после того как парижский суровый таксист отказался везти нас в состоянии, которое таксист московский считает вполне трезвым, я сделал фотографию Иоселиани - первую после посещения великого Анри.
- Он не так снимал, - сказал Отар. - У него "лейка", и он тихонько и незаметно нажимал на спуск, не мешая течению жизни.
