У погоста трава высокая. Среди деревьев - темно-серые кресты, старые могилки, поросшие земляникой, и среди них - новая, с оградой, за которую бабушка Марфа Постникова отдала мужику из Березников почти всю свою пенсию.
Рядом с кладбищем - две деревянные церкви. Утром, часа в четыре, на розово-голубом фоне рассветного неба - черные силуэты храмов и силуэт коня. Коня с гривой. Теперь, днем, церкви серебрятся лемехом. Кровли худые. Окна без стекол.
А в деревне песни поют. Петров день. Самое гуляние. Мы со Славой Головановым поднимаемся с травы и идем в Чиканскую. Недалеко. А там люди вышли из-за столов на улицу погулять.
Шесть женок, взявшись за руки, идут по улице и поют красиво и печально. Стало жалко себя.
Навстречу им, крепко качаясь, двигается наш вчерашний хозяин - Афанасий Гусев. Мы закричали ему, но то ли он не услышал, то ли не разобрал спьяну, откуда ревут, потому что вдруг нырнул в открытую дверь ближайшей избы, откуда спустя несколько минут вышел уже, сильно удивляясь и едва удерживаясь на ногах.
Мы сели на бревна, где сидели и вчера, когда Афанасий, увидев нас, пригласил переночевать.
Задул ветер. Солнце скрылось. Собирался дождь. Из избы к нам вышли два мужика. Один широколицый, крепкий, в сапогах и пиджаке - Васька. На лице его блуждала трагическая улыбка. Второй - в синей форменной тужурке с металлическими пуговицами лесничего и в кепке.
Оба были по-хорошему пьяны и дружелюбны.
Ваське было лет тридцать пять, и он, как все почти молодые мужики в Чиканской, работал на сплаве. Другой, постарше, оказался мастером сплава, и звали его примерно Виталием. Лицо у мастера - цвета пережженного красного кирпича, с маленькими, глубоко посаженными колючими и хитроватыми глазами, выцветшими до бледной голубизны и покрытыми от частых, что ли, выпивок сизой пленкой.
Мастер был говорлив.
- Кто такие, откуда?
- Из Москвы (это Голованов) и из Ленинграда.
- Из Ленинграда? - Мастер оживился. - В Ленинграде в войну был. Потом перешел границу и в Германию ходил.
Васька молчал.
- А вы, бывай, войны не видели? Молодые. - Он ухмыльнулся и посмотрел на небо. - Дождь пойдет.
Васька молчал.
Дождь вот-вот уж собрался. Северный холодный ветер гнал тучи над самыми церквями. Пинегу рябило.
- Вы еще детьми были, - не унимался мастер, - вы ни х... не воевали. - Он снисходительно покачал головой.
Васька молчал.
- А вот я, б.., в Германии как вот здесь ходил. - Мастер поднял голову, и крупная дождевая капля потекла по щеке и застряла в морщине.
- Дождь х...в, - укоризненно заметил мастер.
Васька, глядевший с неподдельным интересом на мои фотоаппараты, вдруг отвлекся от занятия и повернул голову:
- Я в Германии был. Когда там забастовка произошла.
- Помню, - сказал Слава, - в пятьдесят третьем году. Только Сталин умер.
- Да-да. Вот точно, в пятьдесят третьем. Я еще служил. Вот точно!
Мастер томился, разговор уходил от него. Он терял контроль над беседой, и это его не устраивало. Он пережидал момент, чтобы вступить. Но Васька разошелся.
- Гречку знаешь?
- Слышал.
- Так он командовал оккупационными войсками, а я у него шофером был.
Мастер повернул голову и уткнулся взглядом в Ваську.
- Врешь!
- Не вру!
- Ат, врешь ты, Васька!
- Не вру!
- Ну ты, твою мать! - возмутился мастер. - Ты шофером у Гречки был?
- Был!
- Врешь. Шофер х...в! Да у него шофер не меньше полковника...
- Был! - настаивал Васька. - Был шофером и в Германии служил.
- В Германии служил, знаю, а что у Гречки был - врешь!
- Не вру!
- Предъяви права!
Дождь уже лил вовсю. Бабы и дети попрятались в избы. На улице только пес бегал, лаял на тучи, да нас четверо на бревнах.
- Ребята, где тут от дождя спрятаться?
Сплавщики не обратили внимания на вопрос. Спор увлек их всерьез.
- Предъяви права! - уже кричал мастер.
- А вот тебе хрен! Не имею права, - парировал Васька.
- Нет, ты предъяви права! - настаивал мастер.
Васька поднялся с бревен, встал напротив него и, взяв за рукав, проговорил:
- Ни-ко-гда! Вот ребятам - поедем на ту сторону, за реку, - покажу, а тебе - вот! - Он свернул кукиш.
- Вот ты и врешь, шофер хренов. Ты все равно покажи. Я тебе врать не дам. Не отстану!
- Ты милиционер? Ты - милиционер?
Васька заулыбался. По виду его уже можно было заметить, что он сам несколько сомневается, что был шофером у Гречко, но сдаваться не собирался.
- Не милиционер, а ты зачем людей путаешь? У Гречки шофер кто был? Полковник. А ты кто?
- Старшина.
- Вот! Херню тут городишь, а сам ни хрена не понимаешь.
Дождь лил, как из ушата. Мы стояли, прижавшись спинами к поленнице, сложенной у амбара, и дрожали от холода. Надо бы как-то повернуть разговор, чтобы укрыться.
- Ребята, хорошо бы в дом. Переждать...
Но ребята были увлечены спором. Мастер продолжал:
- Так у кого ты служил шофером?
- У Гречки.
- Вот ведь врет, паскуда! А кто был Гречко?
- Да я знаю: командующий оккупационными войсками.
- Ну! И ты у него шофер, Васька?
- Был! - Васька с усталости, что ли, закрыл глаза.
- А-а! Был! Ну вот ты и врешь. Старшина ты, а у него - полковник.
Мы все промокли до нитки.
- Пошли, мужики, пошли!
- Ты вот мне в глаза смотри. Чего воротишь? Смотри людям! Да ты хоть раз видел-то Гречку?
- Видел, - сказал Васька и замолчал. Но с места не двигался. Мастер махнул рукой на него и повернулся к нам:
- Меня хрен переспоришь!
Глаза у него, как у голубя, совсем покрылись пленкой. Нос заострился, а в уголках рта закипела пена. Он чувствовал себя победителем и готовился дожать оппонента.
Не уловив момента, я примирительным тоном, желая закончить спор, сказал:
- Да ладно вам. Может, и был он шофером. У Гречко было много машин.
Васька встрепенулся и кивнул головой:
- Вот, верно говорит. Был я шофером.
Мастер посмотрел на него длинным недобрым взглядом, ухмыльнулся и, словно вынося приговор, четко произнес:
- Да ты, Васька, х...ват!
- Не х...ват, а правда, - ответил печально Васька и, уклоняясь от дальнейшей дискуссии, пошел под дождем по улице, ведущей к Погосту.
Мастер повернулся к нам и гордо заметил:
- Ему меня никогда не переспорить. Ни ему, никому... Пошли!
И мы пошли к дому Гусевых.
В избе гуляли. Женщин не было, если не считать хозяйку Ольгу, которая, разгребая мат, подносила тарелки и миски с шаньгами, соленой рыбой, грибами и уносила объедки. Здесь, на половине Ивана, брата нашего знакомца Афанасия, сплавщики праздновали Петров день.
"Караванка" - судно и бригада при ней, которая с начала лета чистит берега Пинеги от бревен, застрявших после молевого сплава, всякий раз к Петрову дню задерживается у Погоста, чтобы в деревне Чиканской справить светлый день. Это у сплавщиков как бы "поясница" летней работы.
С большой водой начинают они свой путь в верховьях, стаскивая к фарватеру вынесенные на отмели, на пологие берега, на косы бревна, и так, двигаясь вниз по реке, подгоняют лес к многокилометровой запани в устье Пинеги.
Запань - главное место на сплаве. Это ворота, которые не дают бревнам уйти в море. Выдерживать она должна огромное давление многометровой толщи бревен. Должна-то должна. Но что ни год - по весне ли или по осени - запань срывает и лес уплывает. Что-то поймают, а что-то и нет.
Говорят, в Финляндии и Норвегии иные заводы работают на архангельском лесе. Даже фирма есть, которая вылавливает наши бревна из Белого моря.
На запани скапливается до миллиона кубометров леса. Во много рядов, чуть не до дна. Рыбе семге, понятно, не пройти через преграду: дно - в топляках...
Открывать запань - дело денежное и смертельно опасное. Собираются сплавщики, выходит начальник и говорит: вот, мол, столько и столько даю за запань. А люди думают. Есть о чем. Каждый год гибнут. Упал - не выплывешь. Вот и празднуют, пока все живы на полпути.
Мы вошли и тихо, чтобы не тревожить компанию, скромно сели на лавку у печи. За столом нас вроде и не заметили, однако беседа прервалась. Повисла тишина.
Мастер воспользовался моментом немедленно:
- Ну, б...ь Васька и врет! Вот людям из Ленинграда сказал, что он у Гречки-маршала шофером был. Х...в враль!
Тишина изменила качество. Теперь компании требовалось осмыслить сказанное. Иван Гусев повернулся к мастеру и строго посмотрел на него пьяными глазами:
- Это само собой. А ты не матерись. Без тебя мату в избе не соберешь.
- Верно, - согласился мастер и, вновь обращаясь к собранию и требуя поддержки, спросил:
- Ну не х...в враль?
Общество было в замешательстве. Новая тема разговора ворвалась столь неожиданно, что сплавщики не успели выработать своего мнения по поводу Васькиного заявления.
Под потолком плавал табачный дым, за окном шумел дневной дождь.
Горница в доме Ивана Гусева похожа на другие комнаты в пинежских домах. У окна в углу - большой стол. Справа - печь. Слева - кровать. Над кроватью, от печи к стене, красная незадернутая ситцевая занавеска. За ней - кухня и еще стол поменьше с двумя самоварами. С одной стороны жена Ивана Ольга разрезает пироги с брусникой, с другой стороны сидит отец братьев Гусевых Петр Иванович - старый охотник с крупным серым лицом и голубыми глазами, глядящими на мир остро и разумно. Он немного пьян и со всеми чокается. Ему кричат: "Молодец, дед!". Дед знает, что молодец, и выпивает понемногу.
- В свое время он мог выпить две бутылки - и хоть бы что, - говорит Афанасий. - Зверя бил и птицу. Из курковки. Молодец, дед!
- Из курковки, - повторяет дед неожиданно высоким и чистым голосом. - Пороху было мало. Дробь сами лили. Теперь хорошее время. А в голодные годы как охотник-заготовитель получил лицензию на отстрел четырех лосей. Ушел в лес на неделю. Добыл лосей. Привез в Погост, сообщил в райцентр Пинегу: "Приезжайте, забирайте мясо, как-никак больше тонны". Они отвечают: "Нам за твоим мясом ехать недосуг. Голову не морочь". Подождал, снова сообщил. Не едут. Закипятил чан, стал мясо варить; тут уж в район просигналили помимо меня. Приехал инспектор. "Ну, - говорит, - раз мясо варишь, а не сдал, то тебя под суд!". "Дак ведь я говорил два раза, а после оно сколько пролежало! Зима на исходе, холода нет, испортится". - "Не знаю, не знаю!". Мясо забрали, денег не дали да еще штрафом пригрозили...
- А ты, дед, медведя бил? - спросил Аркадий, высоколобый, с открытым лицом человек в ковбойке, единственный, кто нам улыбнулся. Если бы не знать, что он сплавщик, подумал бы, что учитель.
- Нет, боялся. Встречать - разов тридцать встречал, а вот стрелять боялся.
Иван поднес нам домашнее пиво и соленую отварную рыбу.
- Хорошо?
- Хорошо.
- Вы ведь из города. У вас, может, и "Жигулевское" есть. Так вам, может, наше не хочется пить? - спросил он с некоторой угрозой.
- Нет, очень вкусное, да еще из братины.
- Ну-ну.
За столом постепенно восстановился разговор.
- Вы из Ленинграда? - обратился ко мне Аркадий, при этом не употребив ни единого слова мата. - Я был в Ленинграде. Там есть мост с лошадьми.
- Аничков.
- Аничков. Еще я был в Военно-морском музее. Красиво...
- Херня все это! - проснулся Женя.
Он сидел, привалившись в углу под образами, в вискозной рубашке с короткими рукавами, из которых вдоль туловища висели рыжие и конопатые жилистые руки.
Время от времени он вставлял в разговор свою оценку происходящего и снова засыпал, улыбаясь и повесив на плечо узкий, обгоревший на солнце нос.
Витя был похож на Женю, как брат, только поверх рубашки носил двубортный пиджак. От Вити исходил дух затаенной агрессивности, он присматривался к нам, явно испытывая желание зацепить пришельцев.
Хозяин Иван Гусев поставил на стол две поллитры. Налил нам. Мы не ломаясь стали выпивать со всеми.
Мастер, не в силах больше терпеть посторонние разговоры, воспользовался тишиной в процессе выпивания, чтобы вернуться к мучавшему его вопросу:
- Вот ты, Витя, скажи: мог Васька быть шофером у маршала?
- Мог.
- Ну? - удивился мастер. - Как так? У маршала - Васька?.. Да у него полковник шофер.
- Есть такие маршала#8364;, - сурово сказал Витя, недобро поглядывая в нашу сторону, - что им только Ваську в шоферы.
- Так у Гречки, е... т... м... у Гречки! Главнокомандующего оккупационными войсками в Германии.
- Херня все это! - очнулся рыжий Женя.
- Ну?
- Гречко не был главнокомандующим оккупационными войсками, - сказал Витя, уперев тяжелый взор в Голованова.
- Был, был, - миролюбиво вмешался Аркадий.
- Гречко?
- Гречко!
- В Германии?
- Ну!
- Гречко сейчас министр обороны, - вдруг внятно произнес Женя.
- Ты спи лучше! - посоветовал Витя.
Я попытался ногой задвинуть сумку с фотоаппаратами под кровать, чтобы не мешала. Сумка не лезла. Нагнулся. Под кроватью, подложив кулак под голову, лежал совершенно пьяный парень и улыбался во сне. На фалангах лиловыми буквами было выколото: КОЛЯ. По букве на пальце.
Видимо, пока я занимался чтением, тема за столом изрядно развилась, и вопрос, который задал Витя, застал меня врасплох.
- Вот ты грамотный, скажи: кто был министром обороны после войны?
- Жуков, что ли? - сказал я.
- Жуков?
- Жуков...
- А не Булганин?
- Может, и Булганин.
- Так какого же ты х...я?
- Не матерись, е... т... м... - призвал к порядку Иван.
- Ты уж извини, Витя, не помню.
- То-то! А не знаешь, так и не п...ди!
- А сам ты знаешь? - заступился за меня Аркадий.
- Ну!..
- А ну скажи, скажи! - оживился мастер. - Меня-то ты не обманешь.
- Булганин!
- Да ну!
- Ну!
- А может, Василевский?
- Нет, Булганин! - уперся Витя.
- А после Сталина кто был? - Мастер почувствовал жертву.
- Булганин.
- И при Сталине - Булганин и после Сталина - Булганин? Х...во врешь!
- Ну не Гречко, как ты говорил.
- А я и не говорил, что Гречко - министр, - парировал мастер.
- Он и командующим оккупационными войсками не был.
- А кто был?
- Чуйков!
- Чуйков?
- Чуйков был.
- Ну ты и врешь, Витя!
- Верно ведь, - встрял в разговор Голованов. - Чуйков был.
Глаза Вити потеплели.
- Может, и был, - согласился мастер, - но и Гречко был.
- И Гречко был.
- А Васька, х...ев враль, говорит, что он у Гречки шофером был.
- У Гречки? - переспросил Витя.
- У него.
- Ну уж врет!
- Дак ты же сам говорил, что Васька у маршала шоферить мог. Говорил?
- Говорил.
- А сейчас что говоришь? - Мастер победно посмотрел по сторонам.
- Так я же не знал, что у Гречки.
- Не знал, не знал. Васька, б...ь, врет, а он не знал. Шофер у Гречки.
- Да он вообще-то шофер или как? - спросил Аркадий.
- Да х...я, - заметил Витя.
- Опять мат в избе? Да что вы, б...ь, не видите, что баба тут и дитё.
- Верно! Ты вот Ваську-то хорошо знаешь? - обратился мастер к Жене.
- Да херня все это.
- Он пьяный, ты его не тронь, - быстро сказал хозяин.
- Да... Тогда ты мне, Иван, скажи или пусть Афанасий.
В это время, пригибаясь под притолокой, в комнату вошел Саша, крепкий лысоватый мужик, на вид лет сорока.
- Ну, - весело сказал он, вертя круглой башкой по сторонам, - с праздником, мужики. Ну, Аркаша, как твои комики?
- Да ну их, - махнул рукой Аркадий.
- Нет, комики. Это так я его родственников называю. Комиками. Они ему дом строить не помогли, вот я их комиками и прозвал.
Мастер оживился:
- Правильно говоришь. Вот ты, Саша, пятьдесят лет прожил...
- Ага.
- Ты Ваську знаешь?
- Какого?
- Ваську-сплавщика. На перевозе работал у Труфоновой горы.
- Ну?
- Дак этот враль херов говорит, что работал шофером у Гречко.
- Комик. Ну и что?
- Так он же не работал.
- Ну?
- Что "ну"? - рассердился мастер.
- Ну не работал.
- А врет...
- Комик, я и говорю, - рассмеялся Саша. - Ты вот лучше Аркадия спроси, где его родственники. Ха! Вот где комики.
Спор грозил угаснуть. Саша, с его трезвым и веселым взглядом на вещи, совершенно обескуражил мастера. Высокий спор угасал, и праздник грозил превратиться в заурядную выпивку, если бы не произошло неожиданное.
Дверь тихо отворилась.
Широко расставляя ноги и смущенно улыбаясь, в избу вошел все еще нетрезвый Васька.
Все, даже дед и Коля, вылезший из-под кровати, повернулись к нему.
- Ну, - сказал мастер прокурорским тоном. - Признаешь?
Васька потупился:
- Признаю...
- Не был ты шофером у Гречко!
Васька поднял ласковые и покорные глаза:
- Был!
В наступившей тишине голос мастера прозвучал торжественно и драматически:
- Отступись, Васька!
- Отступись, отступись, отступись! - сказали Афанасий, Иван, Аркадий, Виктор, Женя, Коля, Саша, Петр Иванович, Оля, Голованов и я... Только малое дитё квакало что-то свое в яслях... - Ну отступись перед всем обществом от своих заблуждений. Ты не можешь быть один прав против всех.
- Отступись!
- Не отступлюсь! - сказал Васька и вышел.
- А ну давай все на улицу! Накурили при дитё! - закричала вдруг Ольга. - Вон все! На дворе курите!
Дождь кончился. Вечернее солнце освещало дом, забор, доски перед ним и мужиков. Последним из калитки выполз Коля. Он лежал вдоль лесин на земле, уперевшись руками в изумрудную северную траву, и, задрав голову, смотрел на небо.
Голованов, сидя на досках, обнявшись со сплавщиками, как мог отчетливо, сказал мне:
- Сними нас и Колю. И назови эту карточку "К звездам!".
Я снял.
Ярослав Кириллович Голованов замечательно писал о космосе. Он знал вопрос.
http://novgaz.2u.ru:3000/data/2004/22/17.html
01.04.2004
Док. 301934
Перв. публик.: 01.04.04
Последн. ред.: 10.05.07
Число обращений: 309
Рост Юрий Михайлович
|
