Андрей Рэмович, начало 2002-го года выдалось для экономики страны напряженным: всплеск инфляции в январе (слишком большой, чтобы списать на сезонность), несколько странная игра правительства с тарифами естественных монополий, проблемы со сбором налогов в бюджет, спад промышленного производства. Случайно ли все эти негативные процессы сошлись в одной точке? Что будет в перспективе?
Ответы на эти вопросы существенно зависят от интерпретации того, что произошло за последние три года.
А произошло, на мой взгляд, следующее. Несколько сильных воздействий - девальвация рубля, повышение мировых цен на нефть, монетизация экономики, резкое сокращение государственных расходов и, пожалуй, снижение относительных цен естественных монополий, - в совокупности оказали системное воздействие на экономику, вызвав трансформацию ее системы воспроизводства.
Прежде всего, в экономике возник мощный поток доходов от экспорта. Причем, это был монетизированный поток, поскольку шло интенсивное насыщение оборота "живыми деньгами". Этот поток увеличил внутренний конечный спрос - потребление и накопление. А поскольку экономика была защищена "зонтиком" низкого обменного курса рубля, то это расширение конечного спроса подхватили внутренне ориентированные отрасли. В других условиях, если бы не было заниженного курса рубля, они вряд ли смогли бы противостоять экспансии импорта. Появился еще один поток доходов - на этот раз, от внутренне-ориентированных производств, - который тоже пошел на увеличение внутреннего конечного спроса. В итоге, сработал мультипликативный эффект, и так далее. Фундаментальный результат состоял в том, что в российской экономике впервые за последнее десятилетие возникло два сообщающихся воспроизводственных контура, замыкающих производство, доходы и конечный спрос. Один - экспортный, охватывающий экспорт (как элемент спроса), доходы от экспорта и инвестиции в экспорто-ориентированные производства. Другой - внутренне-ориентированный, замкнутый, в основном на потребление. Образование такой двухконтурной конструкции дало совершенно фантастический эффект: за три года ВВП вырос на 21%, промышленное производство - на 30%, инвестиции - на 34%, и т.д. За последние полвека более высокие темпы роста наблюдались лишь в 50-е годы.
Очень важно, что этот рост развертывался на тех ресурсах, которые имелись в российской экономике еще в докризисный период.
Первый ресурс - это наличие относительно конкурентоспособных незагруженных отраслей, и что еще более важно, резерва рабочей силы. Уровень загрузки промышленных мощностей, без учета добывающей промышленности, накануне кризиса 98-го года был примерно 35%. Из 65% формально свободных мощностей где-то 30-35% мощностей, половину свободных, можно было задействовать для того, чтобы выпускать относительно конкурентоспособную, при заниженном обменном курсе рубля, продукцию. И еще, примерно, четверть от занятых на предприятиях составляла избыточная рабочая сила. Наличие таких скрытых производственных резервов позволило расширять объемы выпуска без осуществления дополнительных затрат. Результат - беспрецедентный скачок эффективности: производительность труда в промышленности за три года выросла на 19%, энергоэффективность - на 12%. Ресурсы не расширялись, а выпуск на тех же ресурсах оказалось возможным нарастить очень быстро.
Второй ресурс - это наличие низкокачественного импорта, прежде всего, на потребительском рынке. Доля импорта в товарообороте накануне кризиса 98 года составляла примерно половину. Из нее около 35 процентных пунктов был импорт не конкурирующий, то есть, это товары, которые в России либо вообще не производятся, либо производятся с ненадлежащим качеством. Высокодоходные группы населения не будут покупать отечественные автомобили по соображениям качества, престижа и т.д. То же самое с импортной аудио- и видеотехникой, холодильниками, стиральными машинами. А еще 15% товарооборота - это ширпотреб из стран СНГ, Китая, Турции, который, в принципе, мог быть замещен при определенных условиях, он был сопоставим по качеству с тем, что мы и сами можем производить. Наличие этого дешевого импорта и позволило достичь импортозамещения в тех масштабах, в которых предприятия его осуществили. Да они еще даже и не выбрали весь потенциал импортозамещения: доля импорта в товарообороте снизилась до 40%, еще где-то процентов 5-7 наша промышленность могла бы добрать.
Третий ресурс - доходы предприятий, которые были заморожены в бартере и неплатежах. Эффект монетизации состоял, в частности, в том, что позволил эти доходы высвободить. А это ни много, ни мало, около 15% всего прироста валовой прибыли за 1999-2001 годы. Сделанные в свое время оценки показывали, что сокращение бартера на 10% ведет к повышению налогов расширенного правительства примерно на один процентный пункт от ВВП.
И четвертый ресурс - доходы от экспорта, которые образовались в связи с девальвацией рубля и с повышением мировых цен на нефть и другие сырьевые товары.
Вот на этом ресурсном пространстве три года и происходил рост производства, доходов и конечного спроса в рамках той модели воспроизводства, о которых я уже говорил раньше. Если исходить из такого понимания экономических процессов в последние три года, то обращает на себя внимание, прежде всего, то, что в 2002-2003 годах российская экономика входит в качественно новую фазу. Определяется это следующими обстоятельствами.
Во-первых, снижением мировых цен на нефть, которое на каждый доллар за баррель дает вычет из темпов роста ВВП примерно на 0,5 процентных пункта. Отчасти это происходит из-за того, что сокращается физический объем экспорта. Но самое главное, сокращается поток доходов, который подпитывает внутренний конечный спрос.
Во-вторых, исчерпались те производственные резервы, которые обеспечивали экономию предприятий на затратах. По свободным конкурентоспособным мощностям мы имеем сейчас запас примерно процентов 15. По рабочей силе запаса уже практически нет. Сейчас оценка скрытых избытков рабочей силы на предприятиях составляет около 4-5%. Была, повторюсь, 25%.
Это видно и по опросам, которые проводит "Российский экономический барометр", доля предприятий с избыточной занятостью сократилась с 38% в 1997 г. до 13% в 2001 г., а доля предприятий, ощущающих недостаток в рабочей силе, выросла с 10% до 27%.
Наконец, в третьих, это исчерпание эффекта от девальвации рубля и его последующего укрепления. Девальвация рубля создала ценовой зонтик, обеспечила поверхностное импортозамещение и позволила сформироваться внутренне-ориентированному воспроизводственному контуру. И укрепление рубля в реальном выражении тоже сыграло положительную роль, поскольку это сопровождалось расширением доходов и, соответственно, внутреннего спроса. Но все дело в том, что воздействие укрепления рубля на экономику, на отдельные компоненты воспроизводства - импорт, производство, спрос - имеет существенно нелинейный характер.
Первая фаза такого воздействия связано с эффектом девальвации и импортозамещением. Конечный спрос не растет, зато импорт резко сокращается, и на этом пространстве расширяется производство.
Вторая фаза. По мере укрепления рубля доходы начинают расти и тянут за собой конечный спрос, а импорт оживает пока еще медленно. Возникает новый набор факторов, стимулирующих производство: источником роста становится не импортозамещение, а рост конечного спроса.
Третья фаза: конечный спрос продолжает расти, но импорт начинает увеличиваться с опережающим темпом. Производство тоже продолжает расти, но все более и более убывающими темпами, и в итоге стабилизируется. Если брать за 100% уровень реального обменного курса июня 98-го года, то граница этой фазы - где-то порядка 70-75%.
Дальше, если рубль продолжает укрепляться, то конечный спрос перестает расти, поскольку он зависит от доходов, генерируемых производством. В результате получаем либо устойчивую стагнацию, либо даже рецессию, в зависимости от обстоятельств.
Сейчас у нас по этой шкале где-то 70-71%. То есть, мы вышли на рубеж, где валютный курс стимулирующее воздействие на экономику практически исчерпал. Отсюда - качественный барьер, который должна взять российская экономика. Ресурсы роста, которые были, практически исчерпались, зато появились новые. Главный ресурс - это, безусловно, валовые сбережения, которые составляют около трети ВВП и которые используются для инвестиций от силы на две трети.
Ключевой вопрос состоит в том, как нам взять этот барьер, что для этого нужно. Главное структурное условие - это рост производительности труда. В экономической конструкции, которая сложилась, примерно четверть отраслей товарного производства составляют такие отрасли, как топливная промышленность и сельское хозяйство, которые в перспективе будут расти достаточно инерционными темпами, где-то 1-2%, максимум 3% в год. Это означает, что если мы хотим иметь, скажем, 4% экономического роста, то у нас конечные отрасли должны расти темпом не ниже 5-6% в год. Но это означает, что и внутренний конечный спрос тоже должен расти темпом примерно 5-6%. В структуре внутреннего спроса основную часть занимает потребительский спрос, поэтому потребление должен расти примерно таким же темпом, может, чуть ниже - 4-5%, учитывая, что инвестиции будут расти быстрее.
Далее, чтобы шел рост потребительского спроса, должны расти реальные доходы населения. А в реальных доходах населения 2/3 - это заработная плата. Это означает, что темп роста заработной платы должен составлять в реальном выражении 5-7% в год. А это можно обеспечить только в том случае, если рост производительности труда будет составлять не ниже 3% в год. Такова логика, показывающая, что быстрый рост производительности труда - это одно из условий требуемой экономической динамики.
Такого роста производительности труда нельзя добиться без новых технологий, нового оборудования.
Естественно, динамика производительности труда зависит прежде всего от технологий, плюс структурные сдвиги в пользу трудосберегающих производств. Надо сказать, что это одна из тех проблем, которые мы за эти три года не решили. Темпы роста производительности труда у нас были очень высоки. Первые два года в промышленности они составляли 10-12%, в последний, 2001 год - 4%. Такой резкий перепад на самом деле отражает простой факт, что этот рост производительности труда носил формально-фиктивный характер - он отражал как раз развертывание выпуска продукции на скрытых избытках рабочей силы. Как только они иссякли, мы сразу получили соответствующий эффект.
Более того, в последние годы, в 2000-2001 гг., мы имеем очень сильное опережение роста заработной платы по сравнению с производительностью труда. Реальная зарплата выросла примерно на 20% за последний год, производительность труда - на 4%. Конечно, этот рост заработной платы тоже имел во многом формальный характер, отражая вывод зарплаты из тени. Но даже по балансу денежных доходов и расходов населения, где Госкомстат как-то учитывает скрытую оплату труда, все равно прирост средней реальной зарплаты за прошлый год - не менее 8%. 8% и 4% - в таких пропорциях экономика долго развиваться не может.
Примерно такая же картина и с энергоемкостью. Темпы роста производства энергоносителей у нас в перспективе будут где-то 1-2% в год, в силу увеличения капиталоемкости. Можно и выше наращивать темпы, но тогда за счет того, что инвестиционные компоненты через ценовой механизм будут перекладываться на потребителя. Наиболее вероятный вариант нашей жизни - 1-2% роста энергопроизводства, а это означает, что темпы снижения энергоемкости должны составлять 2,5-3% за год для того, чтобы сырьевые и конечные отрасли могли расти темпом 5-6%.
За счет чего?
За счет опять же технологий и структурных сдвигов.
Следует понять, что российская экономика зажата в очень тесных структурных рамках, возможности какого-то маневра очень невелики. Остаться на траектории роста, поддерживать требуемые темпы 4-5% в год мы можем только в очень жестких структурных пропорциях. Инвестиции должны расти опережающим темпом, не ниже 7-8% в год; потребление должно расти примерно так же, как производство; зарплата - примерно как потребление. Отсюда - требования к динамике производительности труда и снижению энергоемкости.
Дальше возникает вопрос, за счет каких механизмов мы можем это все получить. Есть сильные подозрения, что если все пустить на самотек, то существующие сегодня экономические механизмы с ограничениями не справятся, вместо роста получим затухающие темпы. В конце концов нагрузка с потребления будет перекладываться на платежный баланс, как мы это имели в 95-97 годах. Рано или поздно все это приведет к тому, что импорт будет расти быстрее, чем экспорт, торговое сальдо будет сокращаться. В конце концов возникнет необходимость девальвировать рубль.
Если есть эти подозрения, как Вы говорите, то, наверное, есть и варианты как избежать такого развития событий?
Дело все в том, что накопленные структурные проблемы не решаются быстро. Мы сейчас на самом деле пожинаем плоды той структуры экономики, которая сложилась за достаточно длительный период. Структура-то сложилась не за эти три года и даже не за пять лет, она сложилась за последние десятилетия, скажем так. Пока у нас были дешевые, практически бесплатные ресурсы подъема, эти структурные проблемы как бы отошли на второй план. Когда эти ресурсы кончились, структурные проблемы не то чтобы усугубились, они просто, я бы сказал, проявились. И дальше оказалось, что для того, чтобы сохранить темпы роста, нужно выдерживать определенные пропорции воспроизводства - доходов, конечного спроса и предложения, - соответствующие ценовые пропорции. Поэтому быстрого и однозначного решения здесь быть не может.
Есть понимание того, что к сложившейся ситуации нужно приспосабливать макроэкономические параметры: динамику валютного курса, динамику цен и тарифов естественных монополий, государственные расходы и т.д., то есть то, чем правительство может управлять. Налоговую политику нужно приспосабливать к тем структурным реалиям, которые в нашей экономике сегодня сложились, то есть искать точку равновесия.
Что на самом деле дискутируется - это какие организационные механизмы нам нужны. Говоря "нам", я имею в виду расширенное правительство, федеральный центр и регионы, плюс корпорации, то есть те субъекты, которые управляют в совокупности экономическими процессами. Как должны быть выстроены организационные механизмы для того, чтобы субъекты экономики могли скоординировано воздействовать на эти структурные пропорции, обеспечивая рост? Это вопрос сложный, а самое главное - объективно противоречивый, потому что интересы экономических субъектов, мягко говоря, не совпадают. Отсюда, он имеет сильную политическую проекцию и сильный идеологический привкус. Это совершенно неизбежно.
Но я рад уже тому, что растабуированы, сняты табу с таких понятий, как промышленная политика, структурная политика. Эти слова произносят люди, которые еще два года назад их не могли выговорить.
А что вообще такое - промышленная политика? Это приоритет внутренне-ориентированному производству перед экспортными элитами, это индикативное управление промышленностью, это возникновение локомотивов роста? Как понимать это словосочетание?
Промышленная политика - это насильственное перераспределение ресурсов от одних субъектов к другим, ради снятия структурных диспропорций и противоречий (актуальных или латентных). Как говорит замглавы Администрации Президента В.Сурков, "политика - это воля". Я бы добавил - воля к управлению реальными процессами, а данном случае - структурными сдвигами в экономике.
Дело все в том, что нужно четко понимать, что политика (то, о чем Вы говорите) - это на самом деле вершина айсберга. Под ней следующий этаж - это организационный механизм реализации этой политики. Если нет организационного механизма, то политику можно провозглашать какую угодно, все равно она будет неэффективной. А организационный механизм должен опираться на то, что называется экономическим порядком - на институциональный механизм, то есть ту систему норм, правил, моделей поведения хозяйствующих субъектов, которая частично прописана в правовых актах, а по большей мере существует как традиция, как соглашение и т.д. Институциональное пространство - это пространство, в котором все экономические игроки упорядочены, в котором к их ресурсам приписаны их возможности и рамки поведения. Так вот, у нас этого нижнего этажа нет, он не сложился. Он только, может быть, начинает складываться, мы его пытаемся как-то сформировать, пытаясь ускорить законотворческую деятельность. И противовесом, своеобразным компенсатором отсутствия этого нижнего этажа является, на мой взгляд, социальная консолидация, которая позволяет власти, опираясь на административный ресурс, который у нее есть, осуществлять определенную сумму действий. Не будь социальной консолидации - власть никогда не смогла бы осуществить те изменения в правовом поле и в расстановке политических и экономических игроков, которые произошли за последние два года. Но отсюда - еще одно ограничение, сохранение социальной консолидации как условие проведение любой политики, любых действий в обозримом будущем.
Поэтому проблема экономической политики, на мой взгляд состоит сейчас в том, что для нее нужна база, некая основа. И даже не только организационные механизмы, а еще более глубокая, институциональная основа, без этого любая экономическая политика подвисает. Поэтому говорить о промышленной политике я бы поостерегся - что такое промышленная политика в условиях, когда нет механизмов ее реализации? Но есть понимание, мне кажется, того, что она нужна, есть понимание того, какими инструментами и в каком направлении надо действовать.
Исполнительная власть прониклась необходимостью поиска этих механизмов?
Мне кажется, что да. Идет довольно сложный процесс понимания того, что нужна сетка организационных механизмов, которая позволит эффективно осуществлять ту политику, которая нужна в данный период.
Если вернуться к тому, о чем мы говорили немного ранее, какие отрасли могут потянуть за собой экономку? Какие факторы могут сыграть свою роль?
Сейчас экономику вытягивают две отрасли - нефтяная промышленность и пищевая.
В ближайшие годы, я думаю, ключевую роль будет играть инвестиционное машиностроение, если инвестиции станут наиболее динамичной компонентой конечного спроса. Поэтому от темпов обновления, модернизации этого сектора зависят и общие темпы экономического роста в среднесрочной перспективе.
Плюс к этому, есть еще отрасли с быстро оборачивающимся капиталом, которые сейчас находятся в относительно хорошем положении, они достаточно успешно модернизировались за последние годы. Например, та же пищевая промышленность, там с 1998 г. по 2001 г. обновилось около 20% мощностей. В разных подотраслях ситуация разная, но, в принципе, это второй сегмент экономики, который тоже может сыграть очень существенную роль в промышленном подъеме.
Третий сегмент, который с точки зрения сохранения экономики в мэйнстриме мирового развития играет принципиальную роль, это high-tech, или почти синоним - оборонно-промышленный комплекс. Здесь ситуация определяется тем, что ОПК входит в полосу развития, когда среда, в которой он функционирует, будет ухудшаться. Это касается прежде всего тех рынков, на которых он продает сейчас свою продукцию. Примерно 40% спроса на продукцию ОПК - это экспорт. Ситуация такова, что наши традиционные партнеры сейчас осуществляют программы, которые приведут к сокращению спроса на нашу традиционную продукцию, модернизированную авиационную технику и средства ПВО. Одновременно произойдет исчерпание тех научно-технических заделов, которые оставались еще с советских времен, на которых мы держались все прошедшее десятилетие. Есть еще и очень инерционные процессы ухудшения качества ресурсной базы ОПК, производственно-технологического аппарата и кадров. Тем не менее, мы должны решить проблему вывода ОПК из кризиса, это тот сектор, который будет играть ключевую роль в обозримом будущем.
А те инвестиции, которые накоплены в сырьевом комплексе, они могут как-то быть привлечены? Как тогда заинтересовать сырьевиков во вложениях в другие сектора внутренней экономики?
В краткосрочном плане в значительной мере это будет зависеть от тенденции валютного курса. Сейчас наметились очень негативные, на мой взгляд, процессы. Если мы будем слишком ослаблять рубль для того, чтобы сохранять золотовалютные резервы и поддерживать сырьевые отрасли, то это очень быстро приведет к тому, что вложения в валютные активы станут более привлекательными, чем вложения в рублевые. Это, собственно, уже и маячит. И в этой ситуации не очень понятно, что может заинтересовать сырьевиков во вложении в наши внутренние активы.
В среднесрочном плане - все зависит от решения структурных проблем, о которых я говорил, и создания условий для расширения внутреннего спроса. Если будет расширяющийся внутренний спрос, расширяющиеся внутренние рынки, то это будет стимулировать вложения капиталов сырьевых отраслей во внутреннюю экономику. Сейчас мы имеем 18 млрд. долл. вывоза капитала, на 2/3 это капитал сырьевых отраслей, это та самая неиспользуемая компонента валовых сбережений, которая может быть задействована для повышения конкурентоспособности экономики и формирования инвестиционного спроса. Здесь резервы довольно большие.
Падение мировых цен на нефть может отрицательно сказаться на инвестициях в сырьевой сектор, а тогда задействовать этот резерв может и не удастся. Может ли Россия проводить эффективную политику в экспорте нефти?
По поводу того, влияет ли наша позиция по добыче и экспорту нефти на мировые цены на нефть - при том, что доля нашего нефтяного экспорта относительно невелика, меньше 10% от мирового. На самом деле, влияет. Цены не обвалились осенью-зимой - это в значительной мере заслуга нашей экономической дипломатии. Именно представителям нашей страны, причем не карьерным дипломатам, а тем, кто занимается проводкой экономических проблем, удалось с большим трудом консолидировать страны, которые не входят в OPEC, благодаря чему и получилось удержать цены. Здесь альтернативное поведение, наращивание масштабов экспорта нефти выглядело бы достаточно неуместно в этой ситуации.
Есть проблема, которая состоит в том, что за последние три года, начиная с 99-го, имели место большие инвестиции в нефтяную промышленностью, и не только инвестиции, но еще и капитальный ремонт, ввод простаивавших скважин в действие. В результате мы получили существенный прирост мощностей в нефтедобыче, который был ориентирован в основном на экспорт. Параллельно с этим нефтяные компании практически уже подняли внутренние цены на нефтепродукты на мировой уровень. В результате возникла некая ловушка - есть мощности, они должны давать выход продукции, а экспорт заблокирован. В результате возникло затоваривание, ситуация перепроизводства нефти. Эта ситуация вылилась в то, что нефтяники для того, чтобы поддержать хоть какую-то рентабельность нефтепереработки, снизили внутренние цены на нефть до запредельно низкого уровня. В феврале цена производителей составила $5.5 за баррель - при том, что издержки составляют около $6.
Насколько ситуация с мировыми ценами устойчива? Если говорить о двух-трехлетней перспективе, то ситуация, как известно, определяется несколькими факторами. Прежде всего - это темпы роста мировой экономики, в первую очередь, ведущих стран. Здесь прогнозы на следующий год составляют примерно 2-3% роста. Это дает некоторое пространство для роста цен на нефть.
Другой фактор состоит в том, что вплоть до недавнего времени в мировой нефтедобыче имелись большие резервные мощности. За последние несколько лет произошли процессы, сопровождающиеся существенной реструктуризацией этих мощностей, и сейчас объем резервных мощностей в мировой нефтедобыче на самом деле минимален.
Поэтому большинство аналитиков, насколько мне известно, сходится на том, что скорее всего тренд мировых цен на нефть будет слабо повышательным. Сейчас обсуждается вопрос о том, какие цены на нефть закладывать в бюджеты следующего и прогноза на последующие годы - скорее всего цена Urals $18-19 за баррель является, я бы сказал, рационально-консервативной. Может быть будет и выше, но и этот уровень цен российскую экономику вполне устраивает, она в него вписывается по параметрам и платежного баланса, и бюджета, и затрат нефтяных компаний.
Каким запасом времени располагает российская экономика на проведение структурных реформ?
Проблемы, которые будут нарастать, связаны прежде всего с модернизацией электроэнергетики, сырьевых отраслей и, одновременно с негативным изменением ситуации вокруг ОПК. Пик этих проблем придется где-то на 2004-2006 год, я думаю, что именно в этот период мы почувствуем их остроту. Окно возможностей, которые сейчас есть, это 2002-2003 годы, может, 2004 год, в зависимости от конъюнктуры мировых цен на нефть, от того, как здесь пойдут процессы.
Но это не значит, что в конъюнктурном плане жизнь будет беспроблемной.
Одна из проблем, я уже о ней вскользь сказал, состоит в том, что в нынешних условиях становится очень сложно обеспечивать одновременно и стабильность валютного курса, и баланс денежного спроса и предложения.
Возникает следующая коллизия: если усилится ослабление рубля, то при тех темпах инфляции, которые сегодня сложились, уровнях процентных ставок и рисков по рублевым активам, привлекательность рублевых активов станет существенно уступать привлекательности валютных активов. Появится дополнительный стимул для спроса на валюту, давление на рубль будет еще усиливаться. Чтобы предотвратить раскрутку этой спирали, ЦБ должен будет ужесточать денежную политику, то есть сокращать приток денег в экономику. А это немедленно скажется на экономической динамике, мы в результате влетим в рецессию. Наша экономика чувствительна к денежному предложению. Противовес этому - прежде всего развитие внутреннего рынка, фондового рынка, корпоративных ценных бумаг и рынка гособязательств. То есть то, что расширит спектр рублевых инструментов и ослабит существующую сегодня зависимость процентных ставок от динамики валютного курса. Посмотрим, насколько это удастся реализовать.
26 марта 2002
Док. 301371
Перв. публик.: 08.05.02
Последн. ред.: 08.05.07
Число обращений: 272
Белоусов Андрей Рэмович
|
