Владимир Барановский: Холодная война и современный мирНазад
Владимир Барановский: Холодная война и современный мир
Я хотел бы начать со слов благодарности Михаилу Сергеевичу Горбачеву-за приглашение на эту конференцию, в рамках которой состоялся очень интересный разговор, и за все то, что было сделано в течение более чем 20 лет, которые предшествовали этой конференции.
Для людей моего поколения воспоминание о начале эпохи Горбачева-это прежде всего воспоминание о совершенно восхитительном ощущении надежды. Ощущении, что можно что-то изменить, и изменить серьезно. Само по себе это ощущение, возникшее благодаря Горбачеву, становилось мощнейшим импульсом человеческой активности.
Вячеслав Никонов говорил об этом применительно к своему опыту. Мой опыт был связан с работой в академическом институте. Я и мои коллеги вдруг поняли, что анализ международных проблем, которым мы занимались, нужен тем, кто делает практическую политику, что наши идеи настоятельно необходимы-для преодоления военно-политической конфронтации, для строительства новых основ европейской безопасности, для того, чтобы в международных делах жить не прошлым, а будущим. Нас просят думать, просят преодолевать стереотипы (которые существовали у всех-у властей, у общества, у нас самих), просят предлагать конкретные решения. И через какое-то время мы видим, как все это превращается в переговоры и соглашения, позволяет распутать туго затянутые узлы, изменить повестку дня международно-политического процесса. Конечно, были и иллюзии, и ошибки-но на моей памяти больше не было примера такой востребованности политической властью идей, исходящих из профессионального сообщества.
Возвращаясь к проблеме, которая является предметом обсуждения сегодня, хотел бы отметить несколько моментов. Во-первых, мне кажется не вполне уместным обсуждение вопроса о том, кто победил в холодной войне и кто проиграл. То есть, конечно, это интересное обсуждение, но начинать его надо с уяснения вопроса о том, что такое победа и что такое поражение. В противном случае из дискуссии не возникнет никакого нового понимания. Потому что можно привести очень убедительную систему аргументов как для одной, так и для прямо противоположной трактовки.
Но есть здесь и какие-то абсолютно очевидные вещи. Очевидностью является то, что без Горбачева конфронтация-в форме тягучего и изнурительного противостояния между нашей страной и Западом-могла бы продолжаться долго. Мы на этом теряли бы еще очень и очень много политической энергии и физических усилий, что в конечном счете имело бы колоссальные негативные издержки для нашей страны. Это, по-моему, невозможно отрицать независимо от того, как мы трактуем вопрос об окончании холодной войны.
А другая очевидность, как мне кажется, состоит в необходимости не сводить окончание холодной войны только к изменению наших отношений с США. В анализе холодной войны вообще необходимо ориентироваться на гораздо более широкий контекст. Это был не только феномен, который касался советско-американских отношений или отношений нашей страны с Западом. Речь шла о гораздо более масштабном явлении, о модели международных отношений, в которую вписывалась фактически б#243;льшая часть того, что происходило на мировой арене. Это, в сущности, была глобальная модель. В нее вписывались и Вьетнам, и Ангола, и Никарагуа. Даже Китай, который, казалось бы, выбился из прокрустова ложа советско-американской двухсторонней биполярности, все равно вырастал из реалий холодной войны и был плотно "вмонтирован" в эти реалии.
Когда мы задаем вопрос, ушла ли эпоха холодной войны в прошлое, или задумываемся об ее уроках, то, мне кажется, важно прояснить, что обозначает само это словосочетание-"холодная война". Здесь тоже есть нечто очевидное. Очевидны, например, связанные с ним негативные коннотации. Вспомните карикатуры советских времен-холодную войну символизировала отвратительная злобная старуха, у которой с носа свисают сосульки, или какие-то другие не менее отталкивающие фигуры. Это-образ, но есть и интеллектуальные ассоциации, причем совершенно правомерные. Об одной из них напомнил только что мой коллега, когда говорил о связи холодной войны с феноменом стагнации.
Важно, однако, в нашем видении феномена холодной войны не ограничиваться только этой стороной дела. Конечно, если мы делаем акцент на слове "война", то понятно, что война-это хуже, чем мир. Но не надо забывать, что "холодная" в этом контексте-гораздо лучше, чем "горячая". Холодная война есть гораздо более привлекательная модель взаимоотношений между государствами, чем какая-то другая форма войны.
Холодная война есть результат сочетания двух элементов. Первое-это высокий уровень взаимной враждебности (причем вопрос о ее происхождении я оставляю вне пределов нашего внимания). Второе-это нежелание довести указанную враждебность до лобового столкновения. Причины такого нежелания могут быть разными, но мы здесь и этот вопрос вынесем за скобки.
Эти два элемента присутствуют в любой ситуации, которая описывается словосочетанием "холодная война". И если мы выносим за скобки вопросы о том, откуда проистекает враждебность и почему возникает нежелание довести дело до столкновения, то внутри этих скобок останутся чистые банальности. Потому что мы живем не в идеальном, а в реальном мире, где индивиды и сообщества имеют разные, нередко противоположные прагматические интересы, ценностные ориентиры, эмоциональные пристрастия или антипатии-все то, что и становится причиной враждебности. Но и причин для того, чтобы не доводить эту враждебность до войны, тоже оказывается достаточно.
Таким образом, если во главу угла поставить указанные два параметра, мы обнаружим, что сам феномен холодной войны возникает в современной жизни, в международных отношениях гораздо чаще и присутствует в них в гораздо большей степени, чем само это словосочетание используется. Само по себе это явление носит значительно более широкий характер, чем тот фрагмент исторической реальности, с которым мы обычно его соотносим.
Сначала о параметре враждебности. Окончание холодной войны знаменовало собой прекращение враждебности по линии Восток-Запад. Примем это как постулат и не будем обращать внимание на различные мелочи. Например, на то обстоятельство, что вслед за прекращением противостояния последовало исчезновение одной из противостоящих сторон - и второе по своему значению оказалось не менее, а даже более грандиозным событием, чем первое. В рамках темы, которая является предметом нашего внимания, важно другое-то, что вероятность восстановления противостояния в параметрах традиционной дихотомии "социализм/коммунизм versus капитализм/либерализм" фактически сведена к нулю.
Однако наряду с этим возникли или стали более заметными новые оси враждебности.
Об одной из них заговорили еще в 70-е годы. Речь идет о противостоянии по линии Север-Юг, или между богатыми и бедными, или между "золотым миллиардом" и всеми остальными-кому как нравится. Не ясно, насколько можно смягчить это противостояние в абсолютных показателях, и еще менее очевидны возможности купирования его международно-политических последствий.
Вторую ось высветили драматические события в сентябре 2001 года. Я имею в виду все то, что связано с международным терроризмом. Некоторые полагают, что в результате мир снова стал биполярным-но уже по этому новому разделительному маркеру. На одной стороне - те, кто поставили себя вне цивилизованного мира, на другой-все остальные. Правомерно ли говорить о формировании именно биполярности на указанной основе-эта тема заслуживает особого разговора. Но тот факт, что проблематика борьбы с терроризмом заняла исключительно весомое место в международной политике, свидетельствует об опасных турбулентностях в современном мире.
Третья ось потенциального (или уже вполне реального?) противостояния формируется на основе расхождений и различий конфессионально-цивилизационного плана-когда они приобретают активно-враждебный вектор в отношении "чужих" и становятся мощным драйвером происходящих в международно-политической среде процессов. На наших глазах это начинает происходить в плоскости взаимоотношений между мусульманским и немусульманским мирами.
Меня смущают несколько вещей. Смущает то, что все эти оси враждебности обнаруживаются невооруженным взглядом. Это не какие-то латентные процессы-это бросающаяся в глаза реальность. Смущает то, что мы легко, на вскидку насчитали целых три линии серьезного противостояния. Они, конечно же, связаны между собой, но каждая имеет свое собственное бытие. Три-это намного больше, чем та одна, которая была превалирующей в годы холодной войны.
Наконец, меня смущает, что по всем этим трем осям обнаруживается высокий уровень концентрации идеологии. Если сравнивать со временами холодной войны, то мы помним, что идеологические параметры противостояния Восток-Запад играли очень важную роль-но не были его единственной основой. Наоборот, существовала довольно стройная по своей логике теория, согласно которой идеологическая сторона дела в конечном счете была не более чем прикрытием для геополитического противостояния. Сегодня же все три концепта дихотомического противостояния (бедные богатые, террористы нетеррористы, мусульмане немусульмане) буквально пропитаны идеологическим содержанием. И если из этого вырастет новая холодная война, то ее закваска будет покрепче, чем у старой.
А если говорить о другом параметре-когда, напомню, мы концентрируем внимание на сдержанности в применении силы,-то здесь тоже есть ряд настораживающих сигналов.
Первое: в политике стран, которые были главными игроками на международно-политической арене в эпоху холодной войны и, как считается, преодолели ее наследие,-логика, императивы, инстинкты геополитического противостояния отнюдь не изжиты полностью.
Второе: в международной системе формируются новые центры силы. На этом фоне рассуждения о будущей биполярности-как реплике той системы, что составляла геополитическую основу, геополитический стержень холодной войны-вовсе не кажутся какими-то надуманными.
И третье: силу в международных делах стали применять чаще и, главное, с меньшим колебаниями, чем во время холодной войны.
Мой вывод: холодная война осталась в прошлом-если говорить о той конкретной исторической форме, в которой она существовала на протяжении примерно четырех десятилетий, с конца 40-х по конец 80-х годов. Но ведь конца истории не возникло. И сегодня мы нередко обнаруживаем, что почва для противостояния, из которого вырастает холодная война, оказывается удобренной даже лучше, чем в ту эпоху. А вот стабилизирующий эффект новых холодных войн, в отличие от ее первого издания, сомнителен: сдержанности в международных делах стало меньше, разболтанности-больше, системно-структурная четкость ("мы они") отсутствует.
Так что выход из этой спирали противостояния, может быть, окажется более трудным делом. Тем более, что признаков нового издания "нового мышления" пока не просматривается.
Выступление на международной конференции "От Фултона до Мальты: как началась и как закончилась холодная война" (Москва, Горбачев-Фонд, 1 марта 2006 г.)
