ОБЩАЯ ЕВРОПЕЙСКАЯ ПОЛИТИКА БЕЗОПАСНОСТИ И ОБОРОНЫ: ГОРИЗОНТЫ РОССИЙСКОГО ВОСПРИЯТИЯНазад
ОБЩАЯ ЕВРОПЕЙСКАЯ ПОЛИТИКА БЕЗОПАСНОСТИ И ОБОРОНЫ: ГОРИЗОНТЫ РОССИЙСКОГО ВОСПРИЯТИЯ
"Мы с удовлетворением отмечаем прогресс, достигнутый в области общей европейской политики в сфере безопасности и обороны". Эта примечательная фраза содержалась в совместном заявлении по итогам саммита Россия - Европейский Союз, который состоялся в Париже 30 октября 2000 года . Подпись Владимира Путина под этим документом означала, что Россия впервые официально, причем на высшем политическом уровне, выразила позитивное отношение к интенсивно формирующемуся в последние два с небольшим года новому измерению развития Европейского Союза - ОЕПБО .
В этом факте, как представляется, важно видеть нечто большее, чем просто рутинную дипломатическую формулу. В российском политическом восприятии "удовлетворение" по поводу ОЕПБО отнюдь не является ни самоочевидным, ни безусловным, ни безальтернативным. Более того - в самой проблематике отношения к ОЕПБО, как в капле воды, отражаются некоторые ключевые для российской внешней политики дилеммы, связанные с трудным процессом самоидентификации страны.
Каким должен быть фундаментальный "политический проект" новой России и как он вписывается в меняющиеся реалии окружающего ее мира? Какими внешнеполитическими ориентирами она должна руководствоваться и чем определяется выбор этих ориентиров? Как обеспечить России достойное место на международной арене и в чем, собственно говоря, состоит такое "достойное место"? Все это само по себе продолжает оставаться предметом концептуальных споров. Они тем более неизбежны по поводу того, как в этот более широкий контекст вписывается проблематика ОЕПБО и как она соотносится с реальными или эвентуальными интересами России.
Небесполезным был бы взгляд на эту проблематику и в историческом ракурсе. Когда в советские времена возникали дискуссии по вопросу о западноевропейской военно-политической интеграции, высказывались две противоположные точки зрения. Вернее, три-первая состояла в том, что это вообще беспредметный разговор, поскольку никакой военно-политической интеграции в Европейском Сообществе (Европейском Союзе) нет. Но две другие позиции основывались на логических посылках, которые прямо противостояли друг другу.
Одна заключалась в том, что западноевропейская военно-политическая интеграция есть не что иное, как консолидация европейской опоры НАТО. Эта логика генетически отталкивалась от настороженного и враждебного отношения к "Общему рынку" как средству усиления позиций Запада в борьбе против СССР и мира социализма-борьбе, которую возглавляли США и контролируемый ими блок НАТО. Изначальный тезис ортодоксально-враждебного отношения к ЕЭС сводился к тому, что это-экономическая и организационная опора НАТО в Европе. И поэтому любые попытки военно-политической интеграции в ЕЭС означали бы создание дополнительных военных возможностей для НАТО и США. Поскольку блок НАТО воплощал собой все самое злонамеренное и враждебное и безусловно "управлялся" американцами, постольку и военно-политическое измерение в ЕЭС не могло не вызывать самого отрицательного отношения со стороны Москвы.
Даже когда восприятие ЕЭС начало постепенно меняться, это касалось прежде всего экономической интеграции как процесса, в котором стали видеть объективную основу. Для своего времени (60-е гг.) это был поистине прорыв в интеллектуальном осмыслении советскими аналитиками феномена интеграции, развивающейся в западной части континента. Но признание ЕЭС как политического действующего лица произошло лишь в эпоху Горбачева. А до проблематики военной интеграции в ЕС "новое политическое мышление" так и не дошло-впрочем, прежде всего потому, что и сама эта проблематика возникала лишь в неясной форме, скорее как некоторое потенциальное направление развития, а не нечто реальное и практически значимое.
Но были предпосылки и для иных представлений о военно-политической стороне происходящего в Европе интеграционного развития. Они формировались в русле двух интеллектуальных мотивов пост-сталинского периода в советских представлениях о международных отношениях: о мирном сосуществовании и о межимпериалистических противоречиях. Первый нацеливал на конструктивное взаимодействие со странами Запада; второй предполагал, что их совсем не обязательно рассматривать как некоторое консолидированное целое. На пересечении этих двух парадигм возникало вполне стройное логическое построение: негативное отношение к НАТО совсем не обязательно должно предопределять такого же отношения к эвентуальной военно-политической интеграции в ЕС. А именно: развитие этой тенденции происходит в результате обострения американо-западноевропейских противоречий и означает подрыв сплоченности НАТО, вызов американскому доминированию в военно-политической сфере. Так что, может быть, это даже и неплохо с точки зрения советских военно-политических и внешнеполитических интересов.
Надо сказать, что такая точка зрения была явно маргинальной. Господствовало представление о том, что выход противоречий между западноевропейцами и американцами на военно-политический уровень маловероятен, что эти противоречия носят по преимуществу латентный характер, что они в любом случае несоизмеримы с потенциалом конфронтационности по линии Восток-Запад, которая будет сводить их на нет. Иными словами, какой бы ни была западноевропейская военно-политическая интеграция, она неизбежно будет находиться под контролем Соединенных Штатов.
Эту изначальную структуру существовавших в Москве представлений о военном измерении (западно)европейской интеграции стоит иметь в виду по той простой причине, что многое от нее парадоксальным образом сохранилось и сегодня. Отношение к военно-политическим процессам в ЕС как функция отношения к НАТО-та парадигма-инвариант, которая пережила крах Советского Союза.
Это проявилось еще в самом начале 90-х гг., когда многие в России пребывали в эйфории по поводу перспектив стратегического партнерства с Западом и временно утратили бдительно-настороженное отношение к НАТО. В тот период Москва вообще никак не реагировала на какие бы то ни было попытки активизировать движение в сторону военно-политического сотрудничества в западной части континента. Например, все, что касалось создания Еврокорпуса или усилий по реанимации Западноевропейского Союза (ЗЕС), представлялось совершенно не заслуживающим внимания.
Парадигма российского отношения к НАТО, как известно, изменилась в связи с возникновением проблемы расширения этой организации. Но результатом был не только острый негативизм Москвы в отношении перспективы экспансии НАТО в восточном направлении. Есть серьезные основания полагать, что во многом под воздействием именно этого обстоятельства сформировалось и российское благожелательное отношение к расширению ЕС-как поддержка альтернативного проекта.
Это имеет отношение и к военно-политической стороне дела. Достаточно сравнить настороженное отношение к ЗЕС в советские времена-с тем интересом к нему, который проснулся ближе к середине девяностых годов. Интерес этот был явно односторонним и оказался особенно ярко выраженным как раз в разгар кампании против расширения НАТО. Российские политики и аналитики чуть ли не уговаривали кандидатов на присоединение к Североатлантическому альянсу вступать в ЗЕС в надежде, что это удержит их от выбора в пользу НАТО. А включение трех прибалтийских государств в круг ассоциированных партнеров ЗЕС вообще не вызвало никакой реакции Москвы (в отличие от того стресса, в который и сейчас повергает ее возможность их присоединения к НАТО, и при полном игнорировании того обстоятельства, что обязательства о взаимной военной помощи по статье 5 Брюссельского договора имеют более жесткий характер, чем аналогичные положения Североатлантического договора).
Иными словами, критерием отношения Москвы вновь становилось противопоставление "атлантических" и "европейских" параметров военно-политического сотрудничества. Иногда это противопоставление носит явный и чуть ли не официально выраженный характер, но чаще формируется на уровне подсознания, присутствуя как в рассуждениях политиков, так и в построениях аналитиков. Любопытно, что дебатируются при этом абсолютно такие же сопутствующие политические и концептуальные вопросы, как и раньше. (Добавим, что многие из них удивительным образом перекликаются с аналогичными вопросами, с которыми сталкиваются западные участники дискуссий и переговоров касательно ОЕПБО).
Иногда, например, возникают явно гипертрофированные представления о том, на что нацелена и что будет собой представлять ОЕПБО в обозримом будущем. И тогда незнание реального положения вещей порождает образ "единой Европы", которая вот-вот обзаведется полноценным военным механизмом. Вообще в России, похоже, далеко не все отдают себе отчет в том, что речь идет лишь о создании инструментария кризисного регулирования, а не о проекте "Европейской армии" образца 1954 г. и полномасштабном переходе от национальных к "европейским" средствам обеспечения военной безопасности.
Иногда же, напротив, верх берет традиционный скептицизм, основанный на полувековом наблюдении за европейской интеграцией: насколько это серьезно и не возникает ли весь шум на пустом месте? В частности, совершенно очевидно, что от "общей политики" (common policy) до "общей обороны" (common defence) дистанция огромного размера (которая, может быть, никогда и не будет пройдена).
Но еще более значимой является другая неопределенность, касающаяся соотношения военного измерения ЕС с натовским измерением и того, каким образом должна оценивать эту сторону дела Россия. Как и раньше, можно предвидеть возникновение лагеря "евроэнтузиастов" и лагеря алармистов. Первые будут говорить о формировании военно-политического потенциала, имеющего определенную самостоятельность в отношении США и НАТО и в этом смысле для России очень привлекательного . Особенно для тех, у кого сохраняется аллергия на НАТО, унаследованная с советских времен, или у кого такая аллергия возникла в связи с событиями в Косово. Как и раньше, с ними будут не соглашаться те, кто указывает на тесную связь "общей европейской политики в области безопасности и обороны " с НАТО.
В первом случае логично высказываться за установление и развитие взаимодействия с формирующимися структурами военного измерения ЕС в расчете на то, что они отодвинут НАТО на задний план. Во втором-относиться к этому скептически. Или пытаться обусловить возможность кооперативного отношения России решительным дистанцированием ОЕПБО от НАТО. Высокопоставленные представители российского военного истэблишмента формулируют эту позицию с обезоруживающей откровенностью: мы за сотрудничество с ОЕПБО - но не с такой, какой она формируется в настоящее время, поскольку мы против того, чтобы силы безопасности ЕС стали "придатком военной машины НАТО" .
Интересная новация может состоять в том, что против взаимодействия с ЕС по линии ОЕПБО могут открыто или имплицитно выступать те, кто политически или интеллектуально сориентированы не против НАТО и США, а наоборот-за то, чтобы именно им отдавать приоритет в развитии наших внешних связей. В их представлении высказываться за развитие военно-политических отношений с ЕС означает выступать против НАТО и США. И делать это, согласно такой логике, будут ястребы из Минобороны или Генштаба, равно как антиамерикански и антинатовски настроенные "гражданские стратеги".
В результате возникает довольно забавная ситуация-в лагере противников сотрудничества с возникающими механизмами военного взаимодействия на основе и в рамках ЕС оказываются как яростные антинатовцы, так яростные пронатовцы. Разумеется, оба этих понятия достаточно условны. Но обращает на себя внимание полярная противоположность мотиваций и аргументов: в первом случае сотрудничество с "общей внешней политикой безопасности и обороны" отвергается по причине ее полной "подчинености" НАТО, а во втором - эта линия рассматривается как уводящая российскую политику в сторону от того, что должно быть ее магистральным направлением .
Можно с большой долей уверенности предположить, что тех энтузиастов военно-политического сотрудничества России с ЕС, которые руководствуются в первую очередь (если не исключительно) антинатовской и антиамериканской логикой, ждет некоторое разочарование. Если Москва начнет энергично предлагать себя ЕС в качестве контрагента по ОЕПБО, подчеркивая, как это делал пару раз Ельцин, что европейцы сами должны заниматься своими делами-то это не только не привлечет их к ней, но даже скорее отпугнет. Участникам ЕС и без России хватает головной боли по причине того, что США демонстрируют повышенную нервозность по поводу ОЕПБО и при каждом удобном случае напоминают: военное измерение ЕС следует развивать только в рамках атлантической системы координат и через тесное взаимодействие с ней. И один из важнейших приоритетов европейцев-снять эту озабоченность США по поводу того, что ОЕПБО может ослабить или маргинализировать НАТО. Акцентировать именно эту тематику в российской "поддержке" ОЕПБО означает только подливать масла в огонь и создавать дополнительную настороженность со стороны ЕС в отношении самой идеи партнерства с Россией в этой области.
Впрочем, некоторая сумбурность и недостаточно четкая сфокусированность представлений по поводу ОЕПБО не является монополией только российской политики. Во всяком случае, для самого ЕС проблема соотношения своего собственного военного измерения с НАТО-тема чрезвычайно деликатная и тонкая, а в чем-то и достаточно запутанная. И кстати, вопросы, которые возникают в самом ЕС-те же самые, которые возникают или могут возникать у россиян. К примеру, как скажется "общая европейская политика в области безопасности и обороны" на статусе нейтральных стран, участвующих в ЕС, но не входящих в НАТО (таких как Швеция, Финляндия, Австрия, Ирландия)? Если ОЕПБО действительно окажется тесно привязанной к НАТО, то не будет ли это означать дрейфа указанных стран в сторону подключения к этому союзу (пусть даже не де юре, а только де факто)? Сделает ли это их нейтралитет формальным? И т.п.
Или другая сторона дела: где, собственно говоря, имеется в виду использовать механизм кризисного регулирования, создаваемый в ЕС? Понятно, что "кандидатура" Балкан-в случае сохранения или усиления там нестабильности-многим кажется достаточно очевидной. Но чем еще может заниматься ОЕПБО? Если, к примеру, речь пойдет о Нагорном Карабахе, Абхазии или Приднестровье (но ни в коем случае не об Ольстере, стране Басков или Корсике)-не получится ли так, что создаваемый инструментарий окажется сориентированным исключительно (или преимущественно) на пост-советское геополитическое пространство? Ведь в этом случае у многих в России будет возникать ощущение, что ее выдавливают из регионов, с которыми она связывает свои жизненно важные интересы-причем это ощущение будет ассоциироваться, ко всему прочему, и с ОЕПБО.
Еще один вопрос, который может возникать в связи с военным измерением ЕС-эта его влияние на характер и масштабы военных приготовлений. Для обретения самостоятельных военных возможностей ЕС эти масштабы должны возрасти, Европа должна серьезно заняться реструктуризацией своего военного потенциала и тратить больше средств на современную военную технику (чтобы не получилось как в Косово, где ее участие было более чем скромным-когда, например, 80 процентов боевых вылетов приходилось на американцев). Активизация военных приготовлений в странах ЕС может показаться в России не очень обнадеживающим сигналом - особенно если возникают сомнения относительно характера использования возрастающих военных возможностей.
Алармистские настроения на этот счет могут приобретать чуть ли не истерический характер. ОЕПБО, по этой логике, может оказаться даже опаснее НАТО. Приведем в порядке иллюстрации лишь одну цитату (оговорившись, что речь все-таки идет о маргинальной точке зрения): "За рассуждениями ЕС о необходимости военного выбора стоит создание мощного европейского вооруженного кулака с функциями, географически превосходящими возможности НАТО. [...] Как и в балканском сюжете с НАТО, вооруженный Евросоюз будет действовать по своему усмотрению, а ООН и ее миротворческие контингенты будут оказываться по большому счету ни при чем" .
Но если даже отвлечься от такого рода крайних воззрений, сохраняется вопрос об оценках ОЕПБО на долговременную перспективу, в отношении которых в России тоже может быть определенный разброс мнений. Упрощая, вопрос можно поставить так: не станет ли сильная в военном плане "единая Европа", пусть даже самостоятельная по отношению к США, таким же военно-политическим вызовом для России, каким в советские времена считался блок НАТО? Или таким же экзистенциальным вызовом, каким является Китай?
Понятно, что умозрительные ответы на все эти вопросы могут варьироваться в довольно широких пределах. Поэтому некоторые полагают, что России имеет смысл подождать, пока здесь не возникнет больше ясности, в том числе и у самих участников ЕС, и не торопиться с определением своей позиции. Есть и иная точка зрения: наоборот, следует как можно более энергично добиваться, чтобы Россия в той или иной форме оказалось вовлеченной в ОЕПБО. Причем надо действовать быстро, пока идет процесс становления этой структуры и определяется ее modus operandi-поскольку когда правила игры будут окончательно определены и приняты, изменить их будет уже значительно труднее. Иными словами, сегодня пока еще есть возможность влиять на ОЕПБО, тогда как завтра России лишь останется адаптироваться к тому, что возникнет без ее участия.
Наверное, в таком подходе есть несколько завышенные представления относительно имеющихся у России возможностей повлиять на процесс формирования "общей европейской политики в сфере безопасности и обороны". Однако представляется, что здесь важна именно принципиальная ориентация на кооперативное взаимодействие России и ОЕПБО. Необходимо лишь вывести эту ориентацию из контекста российских негативных комплексов по поводу взаимоотношений с НАТО . При этом важно отдавать себе отчет в том, что в сегодняшних условиях военно-политическое сотрудничество с ЕС невозможно вне восстановления отношений с НАТО и тем более как антитеза ему.
И тогда сотрудничество может оказаться вполне целесообразным для обеих сторон. Россия, во всяком случае, могла бы предложить европейским партнерам нечто вполне реальное и привлекательное для них-к примеру, возможность использования своей военно-транспортной авиации в интересах тех задач, которые будут решаться по линии ОЕПБО. Так что совместное выполнение Россией и Европейским Союзом тех же самых "петерсбергских миссий" отнюдь не относится к категории "мыслей о немыслимом".
Да в более широком плане это было бы наилучшей гарантией от возникновения настороженности и озабоченностей, о которых говорилось выше. Вовлечение России в систему военно-политических взаимосвязей в Европе, формирующихся вокруг и на основе ЕС, даже важнее, чем культивирование несколько эфемерного образа "общеевропейской архитектуры".
Еще раз напомним о важности принятого на этот счет принципиального решения на политическом уровне-а именно так можно трактовать результаты парижского саммита России и ЕС (на котором, напомним, впервые была подписана еще и специальная декларация о сотрудничестве в области безопасности). Но если все сведется только к политическому решению-сама идея может довольно быстро оказаться выхолощенной и даже дискредитированной. Не менее важно наполнить ее конкретным содержанием, определив перспективные цели, практические задачи, институциональные механизмы и организационные формы возможного взаимодействия между Россией и ЕС в этой области.
В.Барановский
2002
Статья опубликована в "Connections Quarterly Journal" 2002, январь, том I, No 1 (Консорциум ПРМ военных академий и институтов по изучению вопросов безопасности) на русском, английском, французском и немецком языках.
