В.Г.Барановский: Россия и формирование новой европейской архитектурыНазад
В.Г.Барановский: Россия и формирование новой европейской архитектуры
Во внешней политике новой России европейское направление рассматривается как одно из приоритетных. С одной стороны, именно в Европе преодоление холодной войны имеет наиболее зримый и масштабный характер, а устранение идеологической, политический и военной конфронтации по линии Восток-Запад позволяет кардинальным образом переосмыслить проблему обеспечения безопасности страны и открывает перед Россией благоприятные перспективы активного участия в международной жизни. С другой стороны, происходящие в Европе глубочайшие перемены (объединение Германии, активизация интеграционных процессов в западной части континента, внешнеполитическая переориентация бывших социалистических стран, конфликты на территории бывшей Югославии и т.п.) объективно ставят перед Россией задачу определения своих внешнеполитических интересов, целей и способов их достижения. По сути дела, речь идет как об адаптации к возникающему в Европе новому международно-политическому ландшафту, так и о воздействии на его формирование.
Решение этих задач в 90-е гг. осложнялось двумя фундаментальными обстоятельствами: кризисным характером происходящей в стране системной трансформации и изменившимся международно-политическим положением России в сравнении с бывшим СССР. Хотя провозглашенная ориентация на создание рыночной экономики, гражданского общества и демократической политической системы, несомненно, делала Россию "более совместимой" с Европой, на их взаимоотношениях не могли не сказаться зигзаги российского внутриполитического развития и противоречивый характер экономических преобразований в стране. В то же время распад социалистического содружества и затем Советского Союза привели к тому, что геополитически Россия оказалась на периферии европейской международной системы, от условного "центра тяжести" которой ее теперь отделяет двойной пояс из бывших стран Варшавского Договора и бывших советских республик.
Сужение пространственного ареала страны, потеря союзников-сателлитов, вывод войск, дислоцированных на их территории-все это означало утрату определенных возможностей влияния на Европу, которыми Москва располагала раньше. Сокращение внешнеполитических ресурсов не могло не сказаться на эффективности решения целого шлейфа проблем, который потянулся за распадом СССР. Необходимо было также сформировать повестку дня внешнеполитических взаимоотношений с новыми европейскими соседями; пристального внимания требовали существующие и потенциальные конфликтные ситуации, особенно на Балканах; Россию все больше беспокоила перспектива ее дальнейшего оттеснения от главных линий европейского международно-политического развития.
В силу всех указанных обстоятельств особое значение для Москвы приобретал вопрос о формировании новой европейской архитектуры. Под этим достаточно условным понятием правомерно иметь в виду региональную международно-политическую систему с присущими ей механизмами организации взаимодействия государств, в том числе и на многосторонней основе. Проявляя интерес к европейской архитектуре прежде всего с точки зрения российских внешнеполитических интересов, Москва стремилась и стремится организовать международно-политическую жизнь на континенте таким образом, чтобы эффективное обеспечение стабильности было сориентировано на решение важных для России вопросов и сочеталось с возможностью для нее быть одним из главных действующих лиц на европейской арене.
Противодействие НАТО-центризму
В российском восприятии наиболее острой проблемой формирования европейской международно-политической системы является вопрос о роли Организации Североатлантического договора (НАТО).
В самом начале 90-х гг. в России (как, впрочем, и на Западе) были достаточно широко распространены представления о том, что с окончанием холодной войны неизбежно исчезнут и присущие ей механизмы биполярного противостояния в Европе, прежде всего военно-политические блоки. НАТО, согласно этим представлениям, ожидала такая же судьба, как и Варшавский Договор, который прекратил свое существование в 1991 г. Поскольку главным предназначением альянса считалось обеспечение коллективной обороны государств-участников в случае войны с Советским Союзом, а вопрос о возможности такого сценария был снят с повестки дня, это означало и исчезновение raison d"#234;tre для НАТО.
На смену блоковой организации обеспечения безопасности стран континента, согласно данной логике, должны были прийти общеевропейские механизмы, которые еще только предстояло создать. Впрочем, не исключалось также использование для их создания и "старых" структур, в том числе НАТО. Для этого надо было радикальным образом изменить характер альянса (например, переориентировав с решения военных задач на политические) и, самое главное, сделать его открытым для всех стран континента, включая Россию. В этом контексте рассматривалась и гипотетическая возможность присоединения России к НАТО.
Таким образом, в России видели два основных сценария дальнейшей судьбы НАТО, причем оба казались вполне приемлемыми. Один предусматривал неизбежную ликвидацию альянса, который оставался своего рода раритетом предыдущей эпохи, не вписывался в новые европейские реалии и в лучшем случае мог бы просуществовать еще некоторое время лишь в силу политической и бюрократической инерции. Другой исходил из возможности превращения НАТО в основу будущей общеевропейской организации безопасности, но при обязательном условии кардинальной трансформации альянса и включения в его состав России. Следует, однако, заметить, что по поводу этого второго сценария высказывались серьезные сомнения-как на Западе (Россия могла бы оказаться слишком обременительным "приобретением" для НАТО), так и в самой России (где многим казалось более предпочтительным начать "с чистого листа", а не с присоединения к организации, в отношении которой на протяжении десятилетий культивировались настроения враждебности).
Реальное развитие, как известно, пошло по третьему сценарию. Его главные составляющие-консолидация (а не ослабление) НАТО, переориентации альянса на новые военно-политические задачи (не вместо старых, а в дополнение к ним), расширение его круга участников и зоны ответственности (за пределы территории стран-членов), притязания на эксклюзивное право принимать решения по самым острым вопросам обеспечения европейской безопасности (в том числе и в обход ООН). Россия полагает, что по совокупности всех этих показателей НАТО фактически претендует на роль своего рода демиурга международно-политического развития в Европе. И именно по этой причине российское противодействие указанной тенденции носило исключительно энергичный (хотя и не всегда последовательный) характер на протяжении всего истекшего десятилетия, причем временами сила рациональных аргументов явно уступала остроте эмоциональной реакции.
Первая волна российского негативизма в отношении НАТО была спровоцирована начавшимся еще в 1993 г. обсуждением вопроса о расширении альянса путем включения в него новых членов из числа стран Центрально-Восточной Европы (ЦВЕ). Изначальная официальная реакция России была двойственной: президент Борис Ельцин во время визита в Варшаву в августе 1993 г. заявил о том, что с пониманием относится к желанию Польши присоединиться к Североатлантическому союзу, а три недели спустя направил лидерам западных стран письмо, в котором высказал решительное возражение против вступления стран ЦВЕ в НАТО. Эта "скорректированная" позиция отражала господствующие настроения в московском внешнеполитическом истэблишменте, который приложил значительные усилия для развертывания активной пропагандистской кампании против расширения НАТО.
Масштабы этой кампании были таковы, что в скором времени заговорили о возникновении широкого внешнеполитического консенсуса, который впервые в новейшей российской истории объединил правых и левых, коммунистов и демократов, либерально ориентированных "западников" и сторонников "российской самобытности". Правда, следует подчеркнуть, что мотивы их возражений были очень разными, а иногда и напрямую противоречили друг другу. Аргументы о том, что с расширением НАТО может возрасти угроза российской безопасности, выглядели явно надуманными и воспроизводящими логику времен холодной войны. Российская критика планов расширения НАТО выглядела не вполне уместной и в свете общепризнанного права государств входить или не входить в любые международные организации или союзы.
Практические результаты российской кампании против расширения НАТО также были неоднозначными. В самих странах ЦВЕ эта кампания воспринималась как рецидив притязаний Москвы на роль "большого брата" и только усилила настроения в пользу присоединения к НАТО. На Западе в достаточно двусмысленном положении оказались противники расширения альянса, которые возражали против включения в него новых членов по принципиальным соображениям, но не считали возможным, чтобы за Россией было признано своего рода право вето на этот счет. Вместе с тем оппозиция Москвы подняла значение "российской темы" в западных дебатах о дальнейшем развитии НАТО; в них стали особо подчеркивать, что расширение альянса ни в коем случае не должно привести к возникновению новых разграничительных линий в Европе или оттеснению России на задний план-наоборот, параллельно с включением в НАТО новых членов необходимо придать новый мощный импульс развитию отношений с Россией. В официальных документах НАТО неоднократно отмечалось важное значение активного участия России в европейской архитектуре безопасности.
В российских политических кругах такой поворот темы расширения НАТО вызывал смешанные чувства. Это наглядно проявилось в отношении Москвы к программе "Партнерство ради мира" (ПРМ), официально принятой в НАТО в январе 1994 г. и адресованной всем не участвующим в альянсе странам СБСЕ (ОБСЕ) с целью сотрудничества по вопросам транспарентности военного планирования и оборонных бюджетов, демократического контроля над вооруженными силами, совместной подготовки к миротворческим, спасательным, гуманитарным операциям, обеспечения в долгосрочной перспективе совместимости вооруженных сил стран-партнеров и т.п. В России сначала увидели в ПРМ своего рода альтернативу планам экспансии альянса в восточном направлении или, по крайней мере, возможность затормозить их реализацию-но затем возникли подозрения, что НАТО осуществляет лишь "операцию прикрытия" и хочет вовлечь Москву в сотрудничество главным образом для того, чтобы нейтрализовать ее сопротивление планам расширения. В результате Москва полгода (до мая 1995 г.) оттягивала подписание уже готовых документов по ПРМ; да и впоследствии практическое партнерство в рамках этой программы во многом оставалось формальным.
Тем не менее линия на развитие отношений по линии Россия-НАТО продолжала рассматриваться как возможность формирования одной из несущих конструкций будущей архитектуры европейской безопасности. При этом подчеркивалась необходимости оформить "особые отношения" между Россией и НАТО, более тесные и глубокие, чем отношения альянса с любым другим государством (в своей максималистской, хотя и не формулируемой официально интерпретации эта логика даже требовала признания за Россией права выступать в отношениях с НАТО от лица стран СНГ-на что последние, разумеется, вряд ли были бы готовы согласиться). В 1994-1995 гг. Москве удалось добиться от НАТО признания "веса и ответственности России как крупной европейской, мировой и ядерной державы"; была достигнута и договоренность о механизме расширенного политического диалога, выходящего за более узкие военно-политические рамки ПРМ. Но хотя такой диалог в формате "16+1" велся с 1995 г. (на уровне послов, а затем и на уровне министров иностранных дел и обороны), обе стороны не торопились идти на его углубление-Россия по причине сохраняющейся крайне отрицательной позиции в вопросе о расширении НАТО, а НАТО из-за опасения придать отношениям с Россией излишне "привилегированный" характер.
Принципиальное (и трудное) решение на этот счет России пришлось принимать после того, как в декабре 1996 г сессия Совета НАТО официально санкционировала начало процесса расширения альянса. Тем самым со стороны НАТО были окончательно поставлены точки над "i": вступление новых членов состоится и предотвратить его не удастся. В этих условиях российское правительство фактически оказалось перед реальной опасностью стать заложником своей собственной антинатовской риторики и развернутой внутри страны антинатовской кампании. Было ясно, что реализация предлагавшихся энтузиастами этой кампании контрмер (а в их числе фигурировали такие акции, как форсированное строительство военного блока на основе СНГ, передислокация воинских формирований в западные районы России, нацеливание ядерных средств на страны ЦВЕ в случае их вступления в НАТО, развитие стратегического партнерства с антизападными режимами и т.п.) поставила бы крест на планах формирования европейской архитектуры безопасности. И наоборот, приверженность этой цели требовала сделать ставку на обеспечение прорыва в отношениях между Россией и НАТО, несмотря на сохраняющиеся глубокие разногласия по вопросу о расширении альянса.
Выбор, под влиянием российского МИД и возглавлявшего его Евгения Примакова, был сделан в пользу более прагматического подхода, ориентировавшегося на развитие кооперативных взаимоотношений с НАТО. С января 1997 г. между Россией и НАТО было проведено несколько раундов консультаций и переговоров, которые завершились подписанием в мае того же года Основополагающего акта о взаимных отношениях, сотрудничестве и безопасности. В нем были определены "цели и механизм консультаций, сотрудничества, совместного принятия решений и совместных действий, которые составят ядро взаимоотношений между Россией и НАТО". Был создан и начал функционировать Совместный постоянный совет Россия-НАТО.
По сути дела, были минимизированы и негативные в российском восприятии последствия расширения альянса. Принципиально важен в данном контексте тот факт, что Основополагающий акт был заключен еще до того, как трем странам-кандидатам (Польше, Чехии и Венгрии) направили официальное приглашение присоединиться к НАТО. Последовавшее в декабре 1997 г. подписание протоколов об их вступлении в Североатлантический союз вызвало со стороны России уже гораздо менее драматическую реакцию. Это означало, что расширение НАТО фактически больше не рассматривалось как непреодолимое препятствие для формирования европейской архитектуры безопасности.
Таким образом, в Основополагающем акте были заложены предпосылки для превращения отношений Россия-НАТО в один из центральных ее элементов европейской архитектуры безопасности. Однако реализация указанных возможностей оказалась заблокированной. Если Россия склонялась к тому, чтобы созданный механизм принимал именно совместные решения по наиболее важным вопросам безопасности в Европе, со стороны НАТО видели в нем лишь форум для обмена мнениями и не считали возможным ставить свою политику в зависимость от достижения соответствующих договоренностей с Москвой. Наиболее драматическим образом это несовпадение позиций сторон проявилось в связи с развитием событий вокруг Косово в 1999 г.
Позиция НАТО в вопросе об организации военной операции против Югославии вызвала исключительно острую реакцию Москвы. Эта операция была охарактеризована Россией как ничем не прикрытая агрессия и побудила ее пойти на резкое снижение уровня взаимоотношений с НАТО (отзыв российских представителей из штаб-квартиры альянса, выход из ПРМ и т.п.). Не будет преувеличением сказать, что ущерб, нанесенный косовской операцией по перспективам взаимоотношений России и НАТО, был гораздо более ощутимым, чем продолжавшаяся несколько лет полемика по вопросу о расширении альянса. И хотя Россия воздержалась от полного разрыва связей с ним, а впоследствии даже пошла на определенное взаимодействие в процессе урегулирования ситуации в Косово, сама идея превратить отношения Россия-НАТО в значимый компонент европейской архитектуры безопасности оказалась дискредитированной-если не полностью и окончательно, то по крайней мере надолго.
Для России исключительно болезненным оказался не только факт применения альянсом военной силы, но и то обстоятельство, что сделано это было вопреки ее возражениям. Тем самым Москва лишь утвердилась в правомерности и обоснованности своего противодействия созданию модели европейской безопасности на основе НАТО-коль скоро альянс претендует на право применять силу за пределами территории стран-членов произвольно, без санкции Совета Безопасности ООН и без учета мнения других влиятельных участников международной жизни. Подтверждением такой ориентации считают и "Стратегическую концепцию НАТО", одобренную на юбилейном саммите альянса в апреле 1999 г., когда в число его возможных задач впервые было включено "проведение операций по реагированию на кризисные ситуации, не подпадающих под статью 5 Вашингтонского договора" (то есть не связанных с коллективной обороной от внешней агрессии).
Остается открытым и вопрос о влиянии дальнейшего расширения альянса на перспективы европейской архитектуры безопасности. Хотя в этом процессе, по всей видимости, возникла некоторая пауза, российская негативная реакция на возможное присоединение к НАТО трех балтийских государств, ранее входивших в состав СССР, просматривается совершенно явственно. Вместе с тем за Россией вряд ли признают право провести "красную черту", пресечение которой непозволительно. На этой почве может возникнуть гораздо более острая политическая ситуация, чем в связи с первой волной расширения НАТО.
Таким образом, перспективы взаимоотношений России и НАТО к началу 2000 г. оказались крайне туманными. Вывести их из возникшего тупика можно лишь в том случае, если обе стороны проявят политическую волю и готовность к компромиссам. Без этого-учитывая как реальный политический и военный потенциал НАТО, так и невозможность игнорирования России в решении общеевропейских дел-само становление европейской архитектуры безопасности будет оставаться весьма проблематичным.
ОБСЕ: плюсы и минусы в российском восприятии
Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ) во многих отношениях является для России наиболее привлекательным кандидатом на то, чтобы занимать главное место в архитектуре европейской безопасности. Причина-не только в том, что из всех действующих в Европе многосторонних структур ОБСЕ является наиболее представительной по составу участников и универсальной по функциональному предназначению, но и в наличии некоторых обстоятельств, важных именно с точки зрения России.
В самом деле, Россия является полноправным участником ОБСЕ-в то время как в отношениях с НАТО или с ЕС ей приходится выступать в качестве внешнего партнера, статус которого несравним с положением государств-членов. Более того, Москва была одним из основателей этой структуры и принимала участие в определении всех принципов ее функционирования-в то время как, например, в Совет Европы Россия вступала на пятом десятилетии его существования и должна была приспосабливаться к действующим в этой организации нормам и правилам, которые формировались в ее отсутствие. Имеет значение и принятое в ОБСЕ правило консенсуса, которое действует в подавляющем большинстве случаев и позволяет России не опасаться принятия таких решений, против которых она возражает.
Одна из важных особенностей ОБСЕ-широкий пространственный ареал, в котором действует эта организация. Зона ОБСЕ выходит далеко за пределы Европы, и для России это скорее плюс, чем минус. Во всяком случае, если на "внеевропейские" характеристики России иногда указывают как на обстоятельство, которое могло бы препятствовать, например, ее участию в ЕС, то применительно к ОБСЕ данный тезис неуместен. Никто не может упрекнуть Россию и в том, что она "слишком велика" для ОБСЕ и создает в этой организации внутренний дисбаланс-участие США является вполне уравновешивающим фактором. Важно и то, что в 90-е гг. в состав организации были приняты все постсоветские государств-это стало фактором, способствующим их интеграции в мировое сообщество, что также по большому счету соответствует интересам России (даже если она не может рассчитывать на их автоматическую поддержку по всем обсуждаемым в ОБСЕ вопросам).
Правда, надо указать и на известные издержки пространственной экспансии ОБСЕ. Иногда высказывается мнение, что с включением в ОБСЕ новых государств, возникших в Закавказье и Центральной Азии, эта организация утратила свое преимущественно европейское предначертание, и ее деятельность будет неизбежно приобретать более размытый характер. Кроме того, значительное увеличение числа участников усложняет процесс разработки политики ОБСЕ и затрудняет принятие решений-что нередко используется как аргумент против сохранения правила консенсуса. Наконец, у России вызывает неприятие и стремление некоторых западных участников ОБСЕ сфокусировать ее внимание прежде всего и преимущественно на постсоветском пространстве, что противоречит, на взгляд Москвы, общеевропейскому характеру этой организации и чревато возникновением "перекосов" в ее функционировании..
В глазах России исключительно важен потенциал ОБСЕ как организации, осуществляющей нормотворческую деятельность. До сих пор сохраняет свое значение Заключительный акт, принятый в Хельсинки в 1975 г. и определивший десять принципов взаимоотношений между государствами ("Хельсинкский декалог"). Парижская Хартия для Новой Европы, принятая на встрече глав государств и правительств стран СБСЕ в 1990 г., стала важным документом эпохи преодоления холодной войны в Европе и перехода к постконфронтационной фазе международно-политического развития на континенте. На Лиссабонской встрече ОБСЕ в верхах в 1996 г. была принята Декларация об общей и всеобъемлющей модели безопасности для Европы на XXI век. Примечательно, что именно Россия была инициатором разработки в рамках ОБСЕ Хартии европейской безопасности, которая была одобрена на саммите в Стамбуле в 1999 г.
Сформулированные во всех этих документах положения, признанные всеми участниками ОБСЕ, приобретают особую ценность в свете наметившейся тревожной тенденции действовать в нарушение международного права и существующих принципов организации международно-политической жизни. Так, например, в Хартии европейской безопасности было важно добиться от всех участников подтверждения их приверженности Уставу ООН-поскольку действия некоторых из них во время косовских событий явно противоречила этому документу, указанное положение носит не ритуальный характер, а фактически означает попытку развернуть вектор международно-политического развития в сторону возвращения в правовое поле. С другой стороны, в этом документе отсутствует тематика т.н. "нового интервенционизма" по гуманитарным основаниям-Россия не согласна с расширительной трактовкой такого подхода и считает необходимым разработать принципы применения силы в международных отношениях, которое должно осуществляться только с санкции и по правилам ООН. Россия добилась включения в Хартию европейской безопасности и важных для нее (в свете военной операции в Чечне) положений о неприемлемости терроризма и экстремизма с применением насилия, чем бы они ни мотивировались, и о необходимости наращивать усилия по недопущению любых актов терроризма.
Общеевропейский и универсальный характер ОБСЕ, по мнению России, объективно ставит эту организацию в центр формирующейся архитектуры безопасности на континенте. Такой подход привлекателен для России и потому, что он противостоит неприемлемому для нее НАТО-центризму. Более того, Россия явно предпочла бы поставить ОБСЕ не только в центр региональной системы коллективной безопасности, но и над другими действующими в Европе многосторонними структурами. Следует, впрочем, оговориться, что идея установления иерархии внутри системы различных европейских институций с утверждением "привилегированного статуса" ОБСЕ весьма решительно отвергалась западными странами; да и вообще российскую дипломатическую активность на предмет повышения значимости ОБСЕ зачастую относили только на счет стремления Москвы противодействовать НАТО-что в известной мере снижало действенность российских инициатив и препятствовало их принятию. Тем не менее зафиксированный в стамбульской Хартии европейской безопасности тезис, в соответствии с которым "ни одно государство, группа государств или организация не могут быть наделены преимущественной ответственностью за поддержание мира в регионе", может с полным основанием рассматриваться как отказ признать за НАТО какую-то особую роль на континенте-что особенно существенно в свет косовских событий. В этом же документе сформулировано важное с точки зрения России положение о том, что ОБСЕ принадлежит "ключевая, объединяющая роль в системе институтов в регионе".
В деятельности ОБСЕ уделяется значительное внимание проблемам формирования институтов правового общества и обеспечения прав человека в государствах, вставших на путь демократических преобразований. Расширению сотрудничества в этой области призвано содействовать учрежденное в ОБСЕ Бюро по демократическим институтам и правам человека, размещенное в Варшаве. В 1997 г. в ОБСЕ была введена должность Представителя по свободе средств массовой информации. ОБСЕ играет активную роль в наблюдении за выборами, а иногда и в их организации.
В этой связи надо отметить, что некоторые страны могут испытывать определенный дискомфорт, становясь объектом внимания или мониторинга со стороны ОБСЕ-тем более, когда им приходится выслушивать от ее представителей какие-либо нелицеприятные оценки, претензии или поучения. Известные опасения на этот счет высказывались и в России. Однако если и могут возникнуть какие-то морально-политические издержки по причине необходимости подвергнуться "тесту на качество демократии", на другой чаше весов-несомненный выигрыш в тех случаях, когда ОБСЕ оказывается в состоянии засвидетельствовать честный характер выборов или опровергнуть упреки в нарушении демократических принципов., Например, именно по этой причине Москва, взяв курс на мирное урегулирование в Чечне после Хасавюртовских соглашений 1996 г. и стремясь придать проводившимся там выборам как можно более легитимный характер, не возражала против присутствия на них наблюдателей ОБСЕ. Представляется, что исходящие из ОБСЕ "стимулы к демократизации", адресованные другим странам СНГ, также отвечают заинтересованности России в формировании вокруг нее стабильного международно-политического окружения.
То же самое можно сказать о предпринимаемых по линии ОБСЕ усилиях по защите прав человека. Россия, по понятным причинам, крайне болезненно воспринимала обвинения на этот счет во время проведения военной кампании в Чечне в 1999 г. Однако нельзя не признать, что Россия имеет основания и для иных оценок деятельности ОБСЕ на этом направлении. Так, в середине 90-х гг. ОБСЕ способствовала известному ослаблению напряженности в связи с положением русскоязычного населения в некоторых странах Балтии, которые стали объектом достаточно энергичного (и результативного) давления со стороны этой организации (чему, в частности, способствовало учреждение в ней должности Верховного комиссара по делам национальных меньшинств).
После окончания холодной войны одно из главных направлений деятельности ОБСЕ было связано с конфликтными ситуациями в зоне ответственности этой организации. Российские политики и аналитики высказывают в связи с этим достаточно неоднозначные оценки.
Среди участников ОБСЕ существует достаточно широкое согласие в том, что эта структура призвана стать главным инструментом раннего предупреждения и предотвращения конфликтов, кризисного регулирования и постконфликтного восстановления в Европе. И было бы несправедливо не отметить активность ОБСЕ в данной сфере. Создан дислоцированный в Вене Центр по предотвращению конфликтов, в рамках которого государства-члены проводят соответствующие консультации. ОБСЕ направляла миссии долгосрочного характера или специальные группы в Боснию и Герцеговину, Хорватию, Македонию, Грузию, Молдову, Таджикистан, Эстонию, Латвию, Украину, Россию (Чечня), Албанию, Югославию (Косово), Белоруссию. Некоторые из них, несомненно, внесли заметный вклад в дело снижения напряженности в соответствующих районах, способствовали установлению и поддержанию контактов между конфликтующими сторонами, помогали нейтрализовать конфликтоопасные процессы или минимизировать их возможные последствия.
Вместе с тем нельзя не указать на достаточно широко распространенные в России представления об СНГ как зоне особых российских интересов, в которую желательно ограничить доступ каких бы то ни было "конкурентов". Согласно этой логике, именно России должна принадлежать главная или даже исключительная роль в урегулировании конфликтов на постсоветском пространстве; вовлечение ОБСЕ может эту роль уменьшить или создать для Москвы ненужные дополнительные проблемы. Наиболее заметным образом такого рода настроения проявились в первой половине 90-х гг. в связи с попытками активизировать участие этой структуры в усилиях по урегулированию конфликта в Нагорном Карабахе.
Следует, однако, заметить, что впоследствии Россия стала реагировать на такого рода попытки гораздо спокойнее-не в последнюю очередь по причине того, что претендовать на монополию в этих делах становилось все труднее. Скажем, в отношении того же Нагорного Карабаха российские взгляды на урегулирование имеют значительно больше шансов оказаться приемлемыми для конфликтующих сторон, если они будут "вмонтированы" в предложения Минской группы ОБСЕ (в которой Россия является одним из сопредседателей). Возобладало и представление о конструктивном в целом характере участия ОБСЕ в урегулировании конфликтов, а также о том, что альтернативой ему могло бы стать вовлечение иных организаций или стран-причем таких, воздействовать на которые России было бы гораздо труднее.
Однако в некоторых случаях, как полагают в России, вовлечение ОБСЕ может иметь дестабилизирующий эффект, приводя к повышению статуса сепаратистов, ведущих борьбу с центральной властью, или вообще превращаясь в инструмент давления на нее или прикрытия для подготовки более серьезных операций военного характера (как это имело место в Косово). По-видимому, именно такого рода соображения предопределили крайне негативное отношение российских официальных кругов и общественного мнения к идеям какого бы то ни было посредничества ОБСЕ между Москвой и чеченскими властями во время второй чеченской войны (1999-2000 гг.).
Вообще следует сказать, что в этот период в российских политических кругах и средствах массовой информации стала очень активно артикулироваться мысль о безусловной недопустимости вмешательства ОБСЕ во внутренние дела страны. Во время подготовки и проведения стамбульского саммита ОБСЕ эта тема была в России одной из центральных-что вполне естественно, учитывая мощное давление извне, которому подвергалась Москва. Важно подчеркнуть, что в целом российская дипломатия сумела эффективно нейтрализовать этот жесткий прессинг и не допустила включения в документы ОБСЕ каких-либо неприемлемых для России формулировок.
Однако вряд ли есть основания полагать, что вовлечение ОБСЕ в российские внутриполитические проблемы обязательно чревато только негативными последствиями с точки зрения интересов России. Можно, например, предположить, что если бы представители ОБСЕ (скажем, Бюро по демократическим институтам и правам человека) могли непосредственно наблюдать за разгулом терроризма, бандитской практикой похищения людей с целью выкупа, возрождением работорговли и другими грубейшими нарушениями элементарных норм человеческого общежития, которые имели место в Чечне в период ее квази-независимости, то международное сообщество отнеслось бы к предпринятым Москвой военным действиям на Северном Кавказе с гораздо большим пониманием. В этом смысле российским интересам на протяжении 1996-1999 гг. соответствовало бы не предотвращение, а наоборот, всяческое поощрение "вмешательства" со стороны ОБСЕ (например, в виде направления в Чечню независимых наблюдателей и экспертов, подготовки соответствующих докладов и т.п.).
В этом контексте заслуживает внимания и вопрос о повышении эффективности ОБСЕ в деле предотвращения конфликтов и их урегулирования, который относится к числу наиболее острых в деятельности этой организации. Многие из принимаемых в ней деклараций и призывов в связи с различными конфликтными ситуациями остаются, как правило, без практических последствий (напоминая в этом отношении резолюции Генеральной Ассамблеи ООН-как по терминологии, так и по результативности). Критики ОБСЕ указывают также на то обстоятельство, что представителям более чем 50 государств бывает трудно достичь согласия и по чисто техническим причинам. Если же хотя бы одно из них будет несогласно с предлагаемым решением, то вся работа ОБСЕ оказывается заблокированной.
Для России как страны, заинтересованной в повышении роли ОБСЕ, важно, чтобы организация попадала в такие ситуации как можно реже. По этой причине Москва энергично лоббировала идею создания в ОБСЕ некоторого институционального образования узкого состава (Исполнительного совета), которое было бы полномочно принимать оперативные решения. Имелось в виду, что на уровне ОБСЕ можно было бы использовать ту же логику и те же организационные принципы, которые лежат в основе работы Совета Безопасности ООН. В этом случае Россия имела бы все основания получить статус постоянного члена такого европейского мини-Совета Безопасности (и, соответственно, право не давать хода тем проектам решений, которые она считала бы неприемлемыми). Несмотря на очевидную организационную целесообразность такого нововведения, оно остается нереализованным по причине нежелания большинства участников ОБСЕ наделить узкую группу стран особыми полномочиями и поставить себя в зависимость от принимаемых ими решений.
Другой возможный путь, который предлагается с целью повысить эффективность функционирования ОБСЕ и уменьшить вероятность возникновения тупиковых ситуаций в ее деятельности, касается пересмотра правила принятия решений консенсусом. В принципе такая мера может оказаться результативной прежде всего для того, чтобы преодолеть возражения со стороны государства-участника, которому все остальные страны-члены единодушно предъявляют те или иные упреки. В 1991 г. в ОБСЕ было введено правило "консенсус минус один" в отношении проблематики прав человека; и это до сих пор остается единственным изъятием из принятого в организации консенсусного принципа. Россия возражает против любых попыток его размывания, опасаясь возникновения таких ситуаций, когда она останется одной против всех и окажется не в состоянии помешать принятию решений, противоречащих ее интересам.
Одно из традиционных направлений деятельности ОБСЕ, важное с точки зрения архитектуры европейской безопасности, затрагивает военные аспекты обеспечения стабильности на континенте. Конкретные меры по повышению взаимного доверия в военной области были определены еще хельсинкским Заключительным актом; их дальнейшее развитие и углубление предусматривалось соответствующими документами, принятыми в Стокгольме (1986 г.) и Вене (1990 г.). В рамках СБСЕ велись переговоры по Договору об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ), заключение которого в 1990 г. стало этапным событием в деле снижения военной опасности на континенте. В соответствии с принятыми в рамках СБСЕ обязательствами в отношении большей открытости и транспарентности военной деятельности государств-участников был подписан Договор по открытому небу (1992 г.). Форум ОБСЕ по сотрудничеству в области безопасности является постоянно действующим органом по проведению новых переговоров в области контроля над вооружениями, разоружения и укреплению доверия и безопасности. Исключительно велико значение договоренности об адаптации ДОВСЕ, которая была одобрена на стамбульском саммите ОБСЕ в 1999 г.-обновленный договор практически полностью учитывает озабоченности России (в частности, относительно т.н. "фланговых ограничений") и отвечает новым реальностям, возникшим в Европе после окончания холодной войны.
Партнерство с ЕС и формирование европейской архитектуры
Характерная особенность российских политических дебатов о европейской архитектуре-их сфокусированность на вопросе о НАТО. Между тем в формировании международно-политического ландшафта на континенте неуклонно возрастает роль Европейского Союза (ЕС), что требует не меньшего, а возможно, даже и большего внимания со стороны российской внешней политики.
ЕС занимает уникальное место среди функционирующих в Европе многосторонних структур. В его рамках осуществляется интеграция государств-участников-их постепенное сближение через передачу все более широких полномочий в регулировании общественной жизни на уровень всего объединения (сообщества), которое в возрастающей степени обретает черты целостности и способность к самостоятельному функционированию. Процесс этот имеет своей объективной основой усиливающуюся интернационализацию экономики и сориентирован на формирование некоего наднационального (надгосударственного) образования, которое в принципе могло бы заменить собой существующие государственные структуры (хотя в практическом плане такая перспектива и представляется достаточно отдаленной).
Главной сферой интеграционного развития в рамках ЕС была и остается экономика. При этом центральная задача состоит в формировании унифицированного экономического пространства, в котором все действующие лица, как физические, так и юридические, были бы поставлены во всех странах ЕС в равные условия независимо от своей национально-государственной принадлежности. Стержневая линия развития на данном направлении-формирование Экономического и валютного союза с целью конвергенции экономических систем (включая создание центрального банка интеграционного объединения и введение единой валюты, которая заменит национальные).
Это традиционное "измерение" интеграционного развития постепенно дополняется предоставлением сообществу компетенций в новых областях-здравоохранение, транспорт, телекоммуникации, энергоснабжение, индустриальная политика, образование, культура, охрана окружающей среды, научные исследования и развитие технологий, социальная политика. Поставлена также задача налаживания интеграционного сотрудничества и взаимодействия в области судебной практики и внутренних дел (в частности, между полицейскими службами стран-членов).
В результате сам факт существования Европейского Союза оказывает колоссальное воздействие на трансформацию взаимоотношений между участвующими в нем государствами. Какой бы ни была будущая европейская архитектура, значительная ее часть будет образована именно этими специфическими взаимоотношениями внутри ЕС. Их интенсивность и глубина, а также расширяющийся пространственный ареал Европейского Союза объективно ставят его на центральное место в любых схемах организации международно-политической жизни на континенте.
К этому следует добавить и созданную в ЕС систему внешнеполитических консультаций и согласования, позволяющую государствам-членам весьма часто "говорить одним голосом" в связи с теми или иными международно-политическими проблемами. Это проявляется и в ООН, и на многих международных конференциях и переговорах, и в рутинной дипломатической практике. В некоторых случаях влияние ЕС оказывалось весьма весомым, причем иногда интеграционное объединение брало на себя инициативу в продвижении определенных международно-политических проектов (как это было, например, с Пактом стабильности в Европе, подписанным в 1995 г.). В результате ЕС становится все более заметной величиной в системе глобальных международных отношений, причем этой линии уделяется повышенное внимание ("общая внешняя политика и политика безопасности" провозглашена, наряду с традиционным интеграционным сотрудничеством и сотрудничеством в области внутренних дел, одной из трех "несущих опор" в рамках ЕС).
В силу всех этих причин развитие кооперативных взаимоотношений с ЕС не может не быть одним из главных направлений российской политики в Европе. Здесь, безусловно, сказывается и роль ЕС как важнейшего торгово-экономического контрагента России, равно как его потенциальные возможности в плане привлечения инвестиций в российскую экономику . В 1994 г. было подписано и в 1997 г. вступило в силу Соглашение о партнерстве и сотрудничестве между ЕС и Россией. Его важной особенностью являются положения о налаживании политического диалога, которые получили значительное развитие на практике.
Есть и некоторые дополнительные обстоятельства, делающие ЕС весьма привлекательным партнером в глазах России. Среди них особое место занимает российский негативизм в отношении НАТО. Примечательно, что расширение ЕС отнюдь не только не вызывает в Москве такого же беспокойства, как расширение НАТО, но и нередко рассматривается в качестве вполне желательной альтернативы. Кроме того, образ усиливающегося Европейского Союза хорошо вписывается в картину "многополярного мира", который должен противостоять американоцентризму в международных отношениях и по этой причине занимает значительное место в официальной российской внешнеполитической философии.
Вместе с тем перед Россией возникают и определенные проблемы, связанные с ролью ЕС в формирующейся европейской архитектуре. Интеграционные процессы в рамках ЕС предопределяют настолько значительное сближение стран-членов, что государства, не участвующие в этих процессах, могут оказаться оттесненными на периферию европейского развития. Этим, в частности, обусловлено стремление подавляющего большинства европейских стран к вступлению в ЕС. Для России же такая перспектива по многим причинам не стоит в плоскости практической политики. В результате по мере того, как само понятие "Европа" будет все больше отождествляться с ЕС, объективное вовлечение России в европейские дела станет уменьшаться. Она в конечном счете окажется в лучшем случае партнером такой интегрированной Европы, но не ее органической частью.
В этом смысле расширение ЕС, не распространяющееся на Россию, может оказаться связанным даже с более негативными для нее последствиями, чем расширение НАТО. В случае с НАТО такие последствия в принципе можно было бы нейтрализовать какими-то далеко идущими шагами в плане налаживания кооперативного взаимодействия между Россией и НАТО по совместному обеспечению безопасности на континенте. В случае с ЕС чисто политических решений будет явно недостаточно, поскольку речь идет о значительно более глубинных процессах интеграции, охватывающих всю общественную жизнь. Иным словами, возникновение "разделительных линий" в Европе, по поводу которых Россия проявляет такую нервозность в контексте расширения НАТО, может оказаться гораздо более фундаментальным на уровне процессов, развивающихся в ЕС и ставящих эту структуру в центр будущей европейской архитектуры. В этой связи необходимо, как минимум, обсуждение и с нынешними, и с будущими членами Европейского Союза вопроса о том, как минимизировать возможные издержки его предстоящего расширения для взаимоотношений с Россией.
Еще одна проблема, возникающая перед Россией в связи с Европейским Союзом, касается активизации в его рамках военно-политической интеграции. Вопрос этот в последнее время переводится из плоскости теоретических посылок (согласно которым "единство Европы" будет неполным без интеграции в оборонной сфере) на уровень практических действий. Еще Маастрихтский Договор о Европейском Союзе (1992 г.) предусматривал "возможное формирование совместной оборонной политики, которое со временем могло бы привести к совместной обороне". А не слишком успешный опыт воздействия ЕС на развитие событий в бывшей Югославии стал решающим обстоятельством, подтолкнувшим участников интеграционного объединения к выводу: для эффективности совместной внешней политики необходимы определенные возможности ее военного обеспечения. Реализация этой линии планируется через Западноевропейский союз (ЗЕС) , который должен стать своего рода "военной рукой" Европейского Союза и постепенно (причем уже в ближайшем будущем) превратиться в его составную часть.
Примечательно, что в прошлом СССР проявлял резко негативное отношение к каким бы то ни было признакам практического движения Западной Европы в сторону военно-политической интеграции, полагая, что в результате может возникнуть лишь враждебный ему новый агрессивный блок в качестве "подпорки" НАТО. Россия же в 90-е гг. демонстрировала на этот счет полную невозмутимость. Во всяком случае, приближение ЗЕС к российским границам и даже его "экспансия" на бывшую советскую территорию через введение института ассоциированных партнеров этой организации (в число которых вошли страны ЦВЕ и Балтии) не сопровождалось со стороны России сколько-нибудь выраженной негативной реакцией, как это имело место в случае с расширением НАТО.
Надо сказать, что в принципе такое отношение вполне вписывалось в постконфронтационную парадигму европейского развития, которая, казалось бы, восторжествовала после окончания холодной войны. Уместно и предположение, что свою роль сыграли также расчеты на эрозию НАТО по мере интенсификации указанных процессов в контексте европейской (а не атлантической) интеграции.
Однако потенциальное противопоставление ЗЕС и НАТО к настоящему времени оказалось приглушенным на основе общего согласия формировать "европейскую идентичность области обороны и безопасности" на основе ЗЕС, но именно в рамках НАТО. Правда, в Вашингтоне сохраняется определенная озабоченность по поводу активизации военного сотрудничества между европейскими союзниками по НАТО без американского участия. Но превалирующие среди них настроения сориентированы не на дистанцирование от США, а на обретение способности самостоятельного осуществления военных акций в том случае, если США по каким-либо причинам не захотят в них участвовать.
В частности, одобренные в рамках ЗЕС в 1992 г. так называемые "петерсбергские задачи" предусматривают возможность его действий с использованием вооруженных сил в области миротворчества, превентивных акций с целью предотвращения конфликтов, гуманитарных операций. Необходимые для этого силы и средства, согласно логике "европейской идентичности области обороны и безопасности", должны выделяться из состава НАТО. Во второй половине 90-х гг. и со стороны НАТО, и со стороны ЗЕС были разработаны широкие программы налаживания взаимодействия этих двух структур. Таким образом, если эта линия продолжит свое развитие, предстоящее "растворение" ЗЕС в Европейском Союзе приблизит последний к НАТО в том, что касается военных аспектов его "общей внешней политики и политики безопасности". И России будет крайне непросто сочетать свой негативизм в отношении НАТО с позитивным (или нейтральным) отношением к этой стороне интеграционного развития в рамках ЕС.
В этом находит свое проявление и проблема более общего плана, касающаяся фактора трансатлантических взаимоотношений для строительства европейской архитектуры. У России, безусловно, имеется определенный политический ресурс в возможности формирования большего взаимопонимания с ЕС в сравнении с Соединенными Штатами. Есть и недовольство последними со стороны европейцев, в том числе и в ЕС. Однако вряд ли правомерны расчеты на то, что их удастся расколоть по сколько-нибудь принципиальным вопросам-например, апеллируя к тому, чтобы "европейцы сами решали свои дела" (то есть без США, но вместе с Россией). К тому же опыт последнего времени показал, что более лояльное отношение со стороны Европейского Союза России отнюдь не гарантировано (ярким свидетельством чему стала его позиция во время чеченской войны в 1999-2000 гг.).
Таким образом, роль ЕС в рамках формирующейся в Европе международно-политической системы для России важна, но и сопряжена с необходимостью поиска ответов на некоторые весьма непростые вопросы. Однако не вызывает сомнения, что с расширением как круга участников Европейского Союза, так и его функциональной сферы все более отчетливо проявляется тенденция к превращению этого образования в важнейший структурный элемент политической и экономической организации континента. Отсюда-настоятельная необходимость для России консолидации и дальнейшего развития партнерских отношений с ЕС, их превращения в важную несущую конструкцию европейской архитектуры.
Совет Европы
Отношение России к Совету Европы имеет в некотором смысле амбивалентный характер. Это, впрочем, в значительной степени связано со спецификой Совета Европы и его функциональной ориентацией.
Цель этой организации-добиваться сближения между государствами-участниками путем содействия расширению демократии и защиты прав человека, а также сотрудничеству по вопросам культуры, образования, здравоохранения, молодежи, спорта, права, информации, охраны окружающей среды. Очевидно значение этой проблематики для России, провозгласившей своей целью строительство демократического общества и ориентирующейся на полноценную и всестороннюю интеграцию в европейское цивилизационное пространство. В этом контексте важны и взаимоотношения с Советом Европы как авторитетной международной организацией, само участие в которой служит для всех государств-членов своего рода свидетельством об их соответствии высоким стандартам плюралистической демократии.
Но отсюда возникают и возможности воздействия по линии Совета Европы на тех участников (или кандидатов на присоединение), где на этой почве возникают те или иные проблемы. Уместно напомнить, что Россия почти три года (с 1993 по 1996 гг.) дожидалась положительного решения по своей официальной заявке на вступление в Совет Европы, поскольку последний отказывался ее рассматривать в условиях, когда велась первая чеченская война. Следует, впрочем, отметить, что достаточно пристальная "проверка кандидатов" является общей практикой Совета Европы и не представляет собой какой-то особой дискриминации в отношении России. Так, вновь принимаемые в Совет Европы государства должны взять на себя обязательство подписать Европейскую конвенцию по правам человека, вошедшую в силу в 1953 г., и принять всю совокупность ее контрольных механизмов (в том числе предоставление гражданам права обращаться в Европейский суд по правам человека). Широко известен пример с вопросом об отказе России от смертной казни, на чем настаивал Совет Европы.
В связи с такого рода ситуациями в России иногда возникает ощущение недопустимого вмешательства Совета Европы в ее внутренние дела. Правда, такое вмешательство осуществлялось и в отношении ряда других стран-например, Турции, Беларуси, Хорватии. Однако реакция Совета Европы на вторую чеченскую войну оказалась наиболее острой: по сути дела, был поставлен вопрос об исключении России, что вызывало только усиление негативных комментариев в адрес этой организации.
В них, в частности, отмечалось, что "ценность" Совета Европы для России не так уж и велика. В самом деле, проблемы обеспечение военной безопасности, предупреждения и урегулирования конфликтов, экономического сотрудничества-то есть такие, которые представляются самыми значимыми с точки зрения российских интересов в Европе (и прежде всего в плане обеспечения более весомого присутствия России в континентальной международно-политической системе)-не относятся к компетенции этой организации. Поэтому она и пользуется со стороны России меньшим вниманием, чем НАТО, ЕС или ОБСЕ. В своем экстремальном проявлении такое восприятие Совета Европы выражается в представлениях о том, что Россия может в случае необходимости совершенно безболезненно поставить крест на взаимоотношениях с этой структурой (коль скоро от нее не зависят ни предоставление кредитов, ни достижение договоренностей военно-политического плана).
Есть серьезные аргументы, отвергающие подобную постановку вопроса как чреватую негативными последствиями для России. Совет Европы является единственной из структур, существовавших в западной части континента, которые приобрели действительно общеевропейский характер и в которых Россия стала участвовать в качестве полноправного члена (что невозможно, по крайней мере в обозримой перспективе, в отношении ЕС или НАТО). Поэтому участие в Совете Европы крайне важно с точки зрения ориентации на формирование всеохватывающей европейской архитектуры, которая исключала бы дискриминацию России.
Кроме того, деятельность Совета Европы действительно может придать стимул для строительства институтов и механизмов демократии, а в более широком смысле-для формирования гражданского общества, столь необходимого России. Например, созданный в качестве органа Совета Европы Конгресс местных и региональных властей призван содействовать развитию местной демократии. Исключительно весом вклад Совета Европы и в развитие сотрудничества между европейскими странами по проблемам, относящимся к компетенции этой организации. Налаживанием межправительственного сотрудничества в соответствующих областях занимаются несколько десятков комитетов экспертов Совета Европы. Особое значение имеют почти две сотни разработанных и принятых им общеевропейских конвенций, которые эквивалентны примерно 10 тысячам двусторонним соглашениям и договорам.
Наконец, немаловажно и то, что Совет Европы-опять-таки в соответствии со своей функциональной ориентацией-может уделять внимание и тем проблемам в других странах, которые по тем или иным причинам являются весьма чувствительными для России. В свое время многим в России показалось обидным, что Эстония, несмотря на явно неудовлетворительное положение дел с русскоязычным населением, получила пропуск в Совет Европы раньше, чем Россия. Однако менее известно, что именно по этой проблеме на балтийские страны оказывалось давление с целью добиться от них соблюдения стандартов Совета Европы в соблюдении прав национальных меньшинств. Российская дипломатия также использовала Совет Европы в качестве форума для продвижения своих взглядов на эту проблему и оказания воздействия на соответствующие страны.
* * *
Россия проявляет активную заинтересованность в формировании новой европейской архитектуры, и ее вклад в продвижение к этой цели является достаточно весомым. Разумеется, имеют место и различия между ее видением организации международно-политической жизни в Европе и подходами некоторых других участников этого процесса. И все же некоторые его тенденции обозначились достаточно четко.
В частности, утратили актуальность идеи формирования некоторой новой всеобъемлющей организационной структуры, строительство которой можно было бы начать с "нулевого цикла". Напротив, возникло более или менее общее согласие в том, что необходимо использовать все имеющиеся институции многостороннего взаимодействия на континенте в качестве элементов европейской архитектуры. При этом не должно быть иерархической соподчиненности разных общеевропейских механизмов, и ни один из них не должен рассматриваться в качестве главного. Каждый из них, в соответствии с присущей ему спецификой, сможет концентрировать свое внимание на соответствующих проблемах (безопасность, урегулирование конфликтов, экономика и т.п.).
Но поскольку провести четкую грань между различными "измерениями" европейского развития невозможно, потребуется не только разделение труда между соответствующими организациями, но и их кооперативное взаимодействие. Неизбежна и трансформация существующих многосторонних институтов, функционирующих в Европе. Их возникновение относится к эпохе "холодной войны", и все они должны адаптироваться к новой ситуации на континенте как организационно, так и по характеру обращения к стоящим перед ними задачам.
Кроме того, полезную роль могут сыграть субрегиональные структуры, возникшие в Европе и иногда выходящие за ее пределы в своей деятельности. Среди них, например, такие как Совет государств Балтийского моря, Совет Баренцева моря/Евроарктического региона, Черноморское экономическое сотрудничество. Региональный фокус прослеживается и в развитии "северного измерения" в рамках Европейского Союза. Грандиозная по своим масштабам задача заключается в организации стабильного международно-политического ландшафта в Юго-Восточной Европе после драматического десятилетнего периода испытаний конфликтами и войнами на Балканах.
В Европе существует достаточно широко распространенное понимание того, что на континенте не должны возникнуть новые разделительные линии. Для России важно, чтобы ее воспринимали как полноправного и полноценного участника разворачивающихся на континенте процессов, имеющего в Европе свои законные интересы. Но это предъявляет высокие требования и к самой России-ведь речь идет не только о том, чтобы ее признавали частью Европы, но и о способности самой России внести свою лепту в решение актуальных задач европейского развития.
Тем более, что характер этих задач также меняется: некоторые из вопросов, которые были раньше приоритетными, отступают на задний план, тогда как другие требуют все более пристального внимания и энергичных действий. Среди них такие как трансграничная преступность, контроль над миграцией, межэтнические и межрелигиозные отношения, сепаратизм, доступ к ресурсам и экономическая безопасность, экология и многие другие. Новую повестку дня формируют и такие противоречивые по своей сути проблемы как соотношение принципа территориальной целостности государств-и права наций/народов на самоопределение; суверенитета государств-и оснований, способов и пределов вмешательства международного сообщества в их внутренние дела; тенденций к глобализации-и путей минимизации ее негативных последствий; укрепления традиционных постулатов международного права (равноправие государств, главенствующая роль ООН и т.п.)-и объективной потребности более эффективного регулирования международных процессов.
По большому счету все эти проблемы носят более глобальный характер и чреваты возникновением острых коллизий на уровне общемировой системы международных отношений. Именно поэтому столь велико значение того опыта, который может дать формирование европейской архитектуры. По сути дела, она призвана дать ответ на вопрос, можно ли (и как) найти конструктивные подходы к грядущим вызовам мирового развития. В этом смысле участие России в формировании европейской архитектуры во многом определит и ее стратегические перспективы на международно-политической арене в XXI веке.
Опубликовано в кн.: Внешняя политика Российской Федерации, 1992-1999. Учебное пособие. М.: РОСПЭН, 2000, с.145-170.
