`Россия и Европа` на пороге третьего тысячелетияНазад
`Россия и Европа` на пороге третьего тысячелетия
Очевидная битва вокруг места России и русских в мировой истории, события на Балканах, усиление не только геополитического, но и очевидного духовного давления уже на некоммунистическую Россию не оставляют сомнений, что осуществление глобальных проектов вокруг Православия и России как исторического явления, начавшееся в начале двадцатого столетия под флагом марксизма, продолжается в его конце под новыми лозунгами.
Сегодня Россию заталкивают в геополитическую резервацию. Это крах не Ялты и Потсдама - такие потери можно было преодолеть через одно-два десятилетия через новую систему сдержек и противовесов. Это крушение всей русской истории. Суворов - уже не Рымникский, Потемкин - не Таврический, Румянцев - не Задунайский, Дибич - не Забалканский, Паскевич - не Эриваньский... То же происходит с сербами и Сербией. Она как форпост византийского наследия и православного мира, граница которого проходит по реке Дрине, стала объектом геполитических проектов "Mitteleuropa" начала века и грубой агрессии и оккупации в его конце.
Это и есть цена за место в мировой олигархии московско-петербургской элиты, не смеющей даже возражать Западу в его задаче века - уничтожении российского великодержавия и русской исторической личности во всех их геполитических и духовных определениях. Для нынешних "западников" - сопротивление - это проявление "тоталитаризма или русского фашизма", но только слепец не увидит за этими клише извечные западные фобии в отношении Православия и России, рядившиеся в разные одежды, но единые для папского Рима и для Вольтера, для маркиза де Кюстина и К.Маркса, для В.Ленина с Л.Троцким, но и для духовного гуру современных западников - А. Сахарова - "царизм", "русский империализм", византийская схизма, варварство варягов и любовь к рабству. Российский либерал как прежде отвергает русский исторический и духовный опыт, соединив в себе сегодня преклонение перед Европой со стороны петербургской России XVIIIв., презрение и ненависть к русскому и православному от раннего большевизма с уже не наивным, а воинствующим невежеством во всем, что за пределами "исторического материализма" эпохи застоя. Равнодушие образованного слоя любых политических красок к смыслу мировой истории, месту в ней русского народа - главное свойство современного западничества.
Но в свое время самобытная русская общественная мысль, - заметил Н.А.Бердяев, - пробудилась на проблеме историософической. "Она глубоко задумалась над тем, что замыслил Творец о России, что есть Россия и какова ее судьба". В духовном поиске всего ХIХ в. западничество даже у крайних либералов и социалистов не было самоотрицанием, оно было стороной русской общественной мысли. Даже авторитетнейший для нынешних западников русский философ Владимир Соловьев объяснял свой призыв к единению Европы и России идеей вселенского христианства, "по происхождению же и значению своему стоящей выше всяких местных противуположностей...".
Ни левые западники, стремившиеся облагодетельствовать русских и славян европейским социализмом, ни В.Соловьев не оправдались в своих построениях всемирного братства труда или вселенского единения христианского мира под эгидой Папства. Исторический материал ХХв. слишком красноречив - революции и социальный эксперимент, стоившие славянам, как и предсказывал Достоевский, 100 млн. голов и краха великой державы, геноцид сербов в Хорватии с благословения Ватикана... Неумолимый судия - история подтвердила предвидения Н.Н.Страхова, полемизировавшего с В.Соловьевым по книге Н.Данилевского "Россия и Европа". Эти оценки звучат назидательно и сегодня.
В своем "Последнем ответе г. Вл.Соловьеву" Страхов с горечью пишет о российских западниках, которые превосходят в своей неприязни к отечеству европейцев, которых "с детства пугали донскими казаками и которым Россия является в мифическом образе неодолимого могущества и самого глухого варварства". Страхов недоумевает, "почему мы за Европу боимся, а за Россию у нас нет ни малейшего страха... Когда Данилевский говорил о грядущей борьбе между двумя типами, то он именно разумел, что Европа пойдет нашествием еще более грозным и единодушным... Перед взором Данилевского в будущем миллионы европейцев с их удивительными ружьями и пушками двигались на равнины Славянства... Он видел в будущем, что его славянам предстоят такие испытания..., перед которыми ничто Бородинская битва и севастопольский погром..." И как пронзительно точно вопрошает Ксения Мяло: "Кто не опознает в этом видении 1941 год? А, может быть, и год 1992-1993 в Сербии?" Добавим, сегодняшний кровавый пир на святом Косовом поле?
Но сегодняшнее посткоммунистическое западничество, все также ничтоже сумняшеся, полностью отвергает русский исторический и духовный опыт. В самой России оно, далекое от каких-либо идеалов вообще, презирает национальное и религиозное наследие и пронизано духом смердяковщины - "я всю Россию ненавижу-с...". Это западничество, увы, не только на низовом уровне поражает убогостью запросов. Всеобщий "скотский материализм" - разительный контраст тому глубокому отвращению, которое испытал западник XIX в. - А.И. Герцен к пошлому и сытому европейскому бюргеру, которого он с ужасом распознал в каждом из своих идейных учителей -социалистов Европы.
Вопрос, почему невиданное по самоотрицанию западничество находит такую опору среди посткоммунистической славянской интеллигенции, не объект публицистических эмоций. Этот определивший катастрофу России феномен общественного и национального сознания - должен быть предметом изучения современной социологии. Не только потому, что управление общественным сознанием стало важнейшим инструментом политики. Возрождение Православия в России есть одно из самых серьезных препятствий на пути Рах Аmericana. Вслед за этим произошло бы немедленно укрепление духовных основ российского великодержавия, а сама Россия превратилась бы в серьезный фактор на мировой арене.
Спор о смысле человеческой истории
Восстановление России как исторического явления - это вопрос не о экономической мощи или стратегических позициях. Это проблема смысла существования русских в мировой истории. Вселенская дилемма "Россия и Европа", которую так или иначе не обошли вниманием почти все крупные умы России прошлого, опять во всем своем исполинском масштабе встает в конце ХХ столетия. Вне ее невозможно понять ни путь России к катастрофе, ни кризис в русском сознании, ни глобальные культуртрегеские устремления Запада, далеко не исчерпывающиеся материалистическим критериями, ни агрессию против сербов. Но ее можно определить только в философской парадигме христианского толкования истории, борьбы двух основополагающих начал в сознании человека - идеи личного Бога Творца и идеи самосущной природы. Первая - устремляет к Царству Божию, вторая - к царству человеческому.
В них различно понимание отношения человека к Богу, к человеку, обществу и космосу. Зерном такого видения является эсхатология - учение о кончине мира, неизбежной в силу греховной природы человека, который в начале злоупотребил свободой (грехопадение), вновь обрел Истину от самого Сына Божия и начал новое отступление (апостасию), что завершится царством Антихриста, которого окончательно победит Христос в Своем Втором Пришествии. Апостол Павел указал на условие прихода Антихриста: "тайна беззакония уже в действии, только не свершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь"(2 Фес.2.7).
Это учение, вместе с Откровением Св.Иоанна Богослова и книгой пророка Даниила о смене всемирно-исторических "царств", породили в христианской мысли понятие христианского Рима как метафизического мира, призванного быть последним оплотом Истины и разные версии своего предназначения. На Западе уже к началу Второго тысячелетия эсхатологические мотивы стали прикрывать вполне земные интересы и архетипические представления о варварском Востоке, которые, похоже, лежат в собственном культурном самосознании Европы и восходят еще к Геродоту и даже "Персам" Эсхилла. Так, идея "продлевания Рима" как последнего оплота Истины перед царством Антихриста приобрела совершенно земные конкретные геополитические очертания в концепции Священной Римской Империи Германской Нации, оспаривавшей у Византии право быть Римом не только духовно, но и в крестовых походах в борьбе за византийское пространство.
Пренебрежение к "восточным варварам", перенесенное на соперничающий образ в христианской истории (Византию и ее наследников) питало не только "Drang nach Osten" Священной Римской империи. В эпоху гуманизма, когда вселенские устремления Запада окончательно материализовались, что по-видимому и было пресловутым западным "прогрессом", Ф.Петрарка призывал генуэзских купцов-пиратов уничтожить византийское "позорное гнездо заблуждений", один из столпов Просвещения, представитель "Бури и натиска" И.Г.Гердер назвал византийскую историю "омерзительной", а симфонию властей "двуглавым чудовищем." Гегель в "Философии истории" наделил лишь Запад правом "свободно творить" на основе субъективного сознания, не найдя кроме него всемирно-исторических народов.
Толкование удерживающего как государя и царства, хранящих Истину и устроенных по богоданной иерархии и прообразу: Царь Небесный - царь земной, ответственный лишь перед Отцом Небесным, легло в основу мистического идеала Святая Русь, Невидимого Града Китежа, недоступного Антихристу, стало религиозной основой православного самодержавия. Через несколько веков после германских Оттонов прозвучало пророчество о Москве - III Риме - последнем прибежище православия в послании к Василию III старца Филофея - монаха Псковского Елеазарова монастыря. Послание не содержит даже намека на политические задачи, а в эсхатологических тонах предостерегает русское Царство в силу его особой после гибели Константинополя - II Рима - ответственности за судьбу православия от соблазнов ради мирского подвергнуть малейшему искажению праведную веру на Руси.
Проявление человеческой гордыни в религиозном осмыслении мира на Западе, закрепленное в "filioque" - "и от Сына", все более заметно смещало акцент в восприятии Христа - Богочеловека от Сына Божия к земной Его ипостаси. Земная жизнь Христа стала важнее Его Воскресения "смертию смерть поправ". - Рождается западноевропейский гуманизм: поначалу упоительно дерзостное воспевание человека и его созидательных возможностей представлялось развитием в человеке именно Божественного начала, ибо сам Господь наделил его разумом и творческим началом, создав его по своему образу и подобию.
Однако "гуманистический" экстаз гордыни в толковании этой христианской истины вел неудержимо к извращению самого понятия "богоподобия" в идею "богоравности". Излюбленный образ Возрождения - человек-титан, Прометей, требующий у Бога отдать ему его (человека!) землю ("Muss mir meine Erde doch lassen steh"n!" - "...землю же мою оставь мне!"- Гете). Теперь человек - властелин земли и провозглашает свое право вершить ее делами и обустраивать ее уже "по собственному образу и подобию". Но где взять критерии вместо отвергнутых богоданных понятий абсолютного Добра и Зла?
Логическим этапом стало создание рационалистической философии, основанной на критериях, не выходящих за пределы человеческого разума и обожествлявшей данные науки. C Декарта и его "cogito ergo sum", западноевропейская философия начинает окончательный переход к безрелигиозному сознанию. Постулат декартовой философии "мыслю, значит существую" достаточно сравнить с одой Державина "Бог", чтобы увидеть, что "мыслю" и "верую" как отдельные первоначала дают различное восприятие мира и человека:
...я пред Тобой ничто.
Ничто! Но Ты во мне сияешь
Величеством Твоих д о б р о т
Во мне Себя изображаешь
Как солнце в малой капле вод.
...Я есмь - конечно, есть и Ты!
Ты есть! - природы чин вещает,
Гласит мое мне сердце то,
Меня мой разум уверяет,
Ты есть - и я уж не ничто!
Декарт, может быть непроизвольно, делал Бога как бы излишним для познания мира, так как обособление и самодостаточность мыслящей личности полагались в основу философской мудрости. При таком исходном пункте чисто субъективное постижение истины становится и единственным утверждением и самого бытия. Идея автономности человека от Бога - главный смысл Просвещения. Если первые просветители еще признавали Бога как Творца, то уже безусловно отвергали Его как Промыслителя.
Но на деизме нельзя было остановиться, и является атеизм, к которому примыкают почти все мыслители. Человеческий, на деле весьма ограниченный разум представляется высшим элементом всего существующего, а человек как носитель разума - наивысшим существом мира, господином взамен развенчанного Бога... Мир и человек были окончательно отрезаны от Бога Кантом, который считал, что мы познаем лишь собственное о них представление. Фихте провозгласил уже тезис: "я - познающее и есть сущее, все же прочее есть лишь познаваемое, то есть мыслимое, мною творимое, из меня исходящее, вне моего представления не существующее". Это полное торжество нигилизма в отношении какой-либо реальности, и Бог сам по себе совершенно упразднялся, как и заявил наконец Л.Фейербах.
Философия была совершенно необходимым концептуальным багажом, который подготовил либерализм с его учением об "общественном договоре" "суверенных личностей", подменяющем богоданную иерархию ценностей и общественных связей. Все это стало идейным фундаментом Французской революции с ее заклинанием "свобода, равенство, братство". Но ростовщик под прикрытием идеалов, неосуществимых вне Бога, проносит незамеченное главное: "laissez passer, laissez faire" - "пропустите всюду, не мешайте действовать". С этим ключом "свобода" - в том числе совести - это не бесспорное право на творчество и сомнение, это право объявлять порок и добродетель, истину и ложь, добро и зло равночестными, реализованное окончательно по мере дехристианизации сознания к концу ХХ в.
Вместо религиозного, то есть нравственного Канона, указывающего во что верить, - устанавливался Закон - право, которое достаточно соблюдать, не разделяя, и быть респектабельным. А проблема Долга перед Богом и людьми в отношении Добра и Зла, после Мартина Лютера трансформируется в материальное понятие - долговое обязательство, вексель, по которому надо просто заплатить... Пути России, пытавшейся жить "как долг велит", а не потому, что так предписывает закон, и Европы, бесповоротно вставшей на путь рационализма и развития позитивного права, разошлись.
Категории личность и свобода наполнены различным содержанием в зависимости от религиозно-философского миропонимания, вовсе не имеют универсального толкования, ибо разное понимание Бога дает разное толкование что есть Человек... В либеральной традиции главным в толковании "свободы" является вопрос "от чего" эта свобода, что предполагает рациональное перечисление всех предполагаемых "ограничителей" и посягателей. В православном мироощущении, постоянно задавая себе вопрос "для чего" свобода, человек прежде всего ищет нравственный ориентир для использования свободной дарованной Господом воли. Гений Пушкина распознал это через один век эпигонства и ответил на идейный багаж Французской революции:
Не дорого ценю я многие права,
От коих не одна кружится голова.
Я не ропщу о том, что отказали боги
Мне в сладкой участи оспоривать налоги,
Или мешать царям друг с другом воевать,
И горя мало мне, свободна ли печать
Морочить олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура.
Все это, видите ль, слова, слова, слова...
Иные, лучшие мне дороги права!
Иная, лучшая потребна мне свобода!
Постепенно опустошая свою душу, человек одновременно обожествлял свою земную природу, извратив идею богоподобия в богоравность, человек логически шел к идее человекобожия. Любимый герой Возрождения - титан Прометей. В.Шубарт в своей книге "Европа и душа Востока" прямо противопоставил два типа личности: "прометеевского" западного индивида и русского "иоанновского" человека. Христианская идея преображения мира, о"божения человека извращается прометеевской культурой в убеждение, что "жизнь можно и нужно преобразовать, исходя не из души, а из вещного мира". Неизбежное при этом сосредоточение на собственных потребностях приводит в конечном итоге к вырождению духа и высших ценностей - религиозных, национальных в сциентистский скепсис, - утрату нравственной "ответственности за судьбу мира" (Ф.М.Достоевский). Отчуждение, о коем философствовали материалисты от К. Маркса до Г. Маркузе, - следствие отчуждения человека от метафизических корней его Божественной природы. Христианская философия болеет не отчуждением, а всеединством. У Гегеля метафизика была поглощена диалектикой, что подменило всеединство панлогизмом. И проблема всеединства неслучайно после Ф.Шеллинга перешла в русскую, все еще религиозную философию.
Попытка создать цельную историко-философскую систему всеединства была предпринята В.Соловьевым, на которого нынешние западники любят ссылаться, ничего не понимая в его религиозной системе. Владимир Соловьев, будучи страстным адвокатом единения России и Европы, вовсе не был классическим "либералом-западником", не был поборником наследия Просвещения, общественного договора Руссо, представительных учреждений и позитивного права. В его теории источник власти - Бог, а не народ. Православное самодержавие Помазанника Божия - идеальное воплощение христианской идеи в государственности, а наднациональная организация католической церкви - наилучшая модель для вселенского утверждения христианства. Не Вольтер, не Конвент или Декларация прав человека и гражданина вдохновляли Соловьева, но периода торжества католицизма, значит времена Папы Григория VII, перед которым в рубище склонился император Генрих IV...
Соловьевская "свободная теократия" - антипод правовому государству и полное отрицание позитивного права - этого "корана" правоверных либералов. В строго христианском толковании "правовое государство" - это примирение с греховной природой человека, которого удерживает от преступления не голос совести, но лишь сила Закона, то есть угроза уголовного наказания... Соловьев скорбел о гибели христианской Европы и считал, что именно православная Россия еще способна спасти ее своей жертвой и отказом от собственного мессианизма в пользу мессианизма вселенского.
Но реальная Европа того времени не имела ничего общего с идеалом Соловьева. Папа Лев XIII восклицал: "vexillia regis prodeunt inferni" - "знамена властителя ада продвигаются вперед", предупреждая о неизбежности сатанобожия вслед за безбожием, человекобожием и богоборчеством. Этот понтифик не только отвергал марксизм в знаменитой энциклике "Rerum novarum" (1891), но и обличал антихристианскую суть и либерализма, и масонства.
К середине ХХ в. либерализм в крайних теориях окончательно стер границу между добром и злом, возвышая индивида вне этих категорий. Фридрих фон Хайек утверждал "абсолютный суверенитет взглядов и наклонностей человека в его жизнедеятельности, какой бы специфической она ни была". - Явное отступление от основополагающего начала Нового Завета о природной греховности человека, который только нравственной аскезой может преобразиться из Адама ветхого в Адама нового. - "Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное." (Матф. 5. 3). Изъятие абсолютного критерия порока и добродетели неизбежно влечет смешение добра и зла: нравственно то, что разрешено законом, а законом разрешено то, что не мешает другим. В такой логике материальный прогресс, нейтральный сам по себе, разрушает грань добра, обеспечивая в возрастающей мере возможность "не мешать другим", поступая неправедно (отдавая свою мать в приют).
В развитии позитивного права и правового государства в ХХ в. явно доминирует англосаксонское право, которое зиждется на постулате: "все что не запрещено - дозволено". Дилемма этического сопоставления преступления и греха, то есть соответствия Закона нравственному Канону перестала волновать "прогрессивный" Запад, хотя волновала даже Софоклову Антигону. Такая концепция определяет лишь запретное, не указывая на нравственно должное. Закон есть лишь компромисс между Долгом и обстоятельствами. Налицо явная реплика "правового государства" с Ветхого Завета, с Моисеева Закона и отступление от Нового Завета с его нравственной вершиной.
В мире исчезает понятие "неблагородного поступка", нарушающего Канон - указание о соотношении поступка к Добру и злу, оставляя место лишь "некорректному"- нарушающему Закон - правила поведения. Проблема эта со всей глубиной и простотой поставлена в выдающемся "Слове о Законе и Благодати" киевского митрополита Илариона (1049):
"И уже не гърздится в Законе человечьство,
нъ въ Благодети пространо ходить...
яко иудеиство стенемь и Закономъ оправдашеся,
а не спасаашеся,
христиани ж истиною и Благодатию не оправдаються, нъ
спасаються.
...иудеи бо о земленыихъ веселяахуся, христиани же о сущиихъ
на небесехъ."
Либерализм, утративший потребность в поиске высокого, вытравивший высшие ценности - национальные, религиозные в пользу индивидуалистических, окончательно обнажил свое третьесословное либертарианство. Оно, тем не менее весьма успешно спекулирует уже три века на христианских ценностях, будучи на самом деле апостасийным явлением.
Разное понимание человека и божественного замысла о нем явило разные толкования свободы и личности, в либеральном обществе примат позитивного права с его холодным юридизмом (закон), а в православной цивилизации склонность к естественному праву на основе тождества греха и преступления (канон). Европа приняла, а Россия продолжала отторгать ростовщичество как основу экономической деятельности. Накануне ХХ в. православная Россия не была частью той западной цивилизации, что выросла на рационалистической философии Декарта, идейном багаже Французской революции и протестантской этике мотиваций к труду и богатству. Отрицание Западом России связано с разным воплощением в культуре и историческом творчестве сути христианства - преодоления искушения хлебом и властью и заповедей Блаженств.
Это так или иначе сознавали русские философы Трубецкие, Г.Федотов, С.Франк, И.Ильин, Н.Бердяев, солидаристы, анализировавшие содержание категорий (свобода, воля, право, нация, христианская демократия), на которых зиждутся политические взгляды. Но на смену марксистской формационной теории пришла аналогичная идея движения к единому образцу на основе "общечеловеческих" ценностей. Сегодняшним западникам присуща вера во всемогущество "идеальных" общественных институтов и в возможность их пересадки на любую почву. Они охотно приняли новую версию истматовского линейного прогресса, оставив без внимания даже теории цивилизаций А.Тойнби, О.Шпенглера, М.Вебера, Леви-Стросса, показывающие глубинные основы многообразия мира. Перенято и вечное отрицание Западом вселенского характера византийского наследия и противопоставление европейской индивидуальности и свободы "тьме, варварству и рабству" православной традиции.
Сегодня достаточно оснований развенчать философское заблуждение, что европейский либерализм является антиподом марксизма, который, как правило, отождествляют с идеей коммунизма, что совсем неверно. (Пора задуматься, кому понадобилось навязать именно богоборческое учение в качестве единственного воплощения идей справедливости?) В то же время некоторые выводят коммунистические идеи из христианства, демонстрируя представления о коммунизме, далекие от марксизма - воинствующе антихристианской доктрины. Следует, однако, понимать, что коммунистические мечты, не только в атеистической, но и в любой их форме ищут рая земного и, как и многие секты и протестантские ветви отчасти порождены ересью хилиазма - выведенным из ложного толкования Апокалипсиса учением о "тысячелетнем царствии на земле" Христа вместе с избранными. Христианское Откровение указывает путь к Царству Божъему, путь ко спасению к жизни вечной, а не указывает путей построения земного рая.
Что касается атеистического и воинственно антихристианского марксизма, то это - ни что иное как "кузен" европейского либерализма, оба они рождены рационалистической западноевропейской философией, основанной на критериях, не выходящих за пределы человеческого разума. Оба они - версии безрелигиозного "царства человеческого". В марксовой теории рационалистическое видение мира было доведено до схематического примитивизма и вульгарного материализма. В прокрустово ложе одной схемы было загнано все многообразие мира, хранителем гармонии которого должен быть человек. В теориях Ленина и Троцкого от рационализма был сделан последний шаг к идее целесообразности. В отсутствие нравственных критериев Высшей Правды большевики за абсолютные догматы почитали свои "научные изыскания", которым, как и всем данным науки, сегодня цена одна, а завтра другая. Вместо "Царства Божия на земле" - "царство человеческое", в практике большевиков двадцатых - тридцатых годов логично, совершенно неизбежно, а вовсе не в силу отклонения от "коммунистического идеала", явилось поистине "чудовищем", порожденным сном европейского разума.
Сама идея революции, моментального переворота всех устоев могла родиться только в вырождающемся христианском мире, а не в мире пантеистических представлений о вечном круговороте. Разумеется, это вовсе не потому, что "Христос был первым коммунистом", как порой утверждают некоторые, стремясь соединить несоединимое. Блестяще объясняет это Л.А.Тихомиров, чья исполинская работа "Религиозно-философские основы истории", пролежав в рукописи семь десятилетий, наконец увидела свет.
Именно христианство укореняет в человеке стремление к абсолютному, к идеалу, к искоренению пороков жизни. Мир земной, область относительного обречена на уничтожение и коренное преобразование в тот момент, когда свыше раздастся Глас: "Се, творю все новое". Западный человек, от Бога отпавший, но сохранивший христианскую психику и веру в возможность уничтожения несовершенного мира, видящий смысл своей свободы в таком перевороте, воображающий себя создателем земного рая, рождает идею революции. В XIX в. преградой революции оставалась в христианском мире только православная Россия, что так прозорливо увидел Ф.Тютчев: "Давно уже в Европе существуют только две действительные силы - революция и Россия... От исхода борьбы, возникшей между ними, величайшей борьбы какой когда-либо мир был свидетелем, зависит на многие века вся политическая и религиозная будущность человечества". Но только Россия могла совершить революцию с таким пафосом. Ибо чем сильнее человек был христианином до падения в соблазн, тем более истовым и пламенным революционером он становился. Европа же была уже "теплохладна".
К началу XX в. со всеми несовершенствами и грехами, с реальным несоответствием собственному идеалу Святой Руси, терзаемая "бесами социальности" и "демонами индивидуализма" - Россия одним своим нежеланием отречься от когда-то заложенных в основание ее государственного и вселенского бытия смыслов мироздания все еще была удерживающим. Святейший Патриарх Тихон писал в своем обращении: "таинственная, но страшная по своим действиям сила ополчилась на Крест Господа Иисуса Христа. Всемирная могущественная антихристианская организация активно стремится опутать весь мир и устремляется на Православную Русь." .
К этому времени поиск царства человеческого в западном сознании уже имел результатом две разработанные универсалистские доктрины - либеральную и марксистскую (обе не рассматривают нацию как субъект истории, для либералов - это гражданин мира - индивид, для марксистов - класс). Эти внешне весьма враждебные друг другу концепции, как это ни парадоксально, программировали некий общий результат, какая бы версия не победила. Они вели к уменьшению роли национальных государств и постепенной эрозии их суверенитета, шаг за шагом отдавая наднациональным механизмам роль морального, затем политического арбитра.
Мессианские цели всемирного характера были объявлены официальной внешнеполитической идеологией, адресованной не правительствам, а народам. И теория о "пролетарском интернационализме" под эгидой III Интернационала, и цель внедрять во всем мире "свободу и права человека" исключительно в их либерально-западном толковании изымали из суверенитета государства его право на защиту национальной самобытности. Л.Тихомиров приводит любопытное определение целей масонства, данное авторитетнейшим масоном-теоретиком Клавелем, автором "Живописной истории масонства", пользующимся общим уважением масонского мира: "Уничтожить между людьми различие ранга, верований, мнений, отечества..." Марксизм и либерализм разными путями идут к этой цели, устраняя из истории нации.
Большевистская Россия и новое явление мировой истории - заокеанские Соединенные Штаты должны были реализовать две космополитические концепции международных отношений: доктрина классовой внешней политики (хрестоматийные ленинские принципы) и "новое мышление" американского президента Вудро Вильсона (Программа из XIV пунктов). Эти концепции в главном базировались на идеях и оценках купца русской революции Гельфанда-Парвуса и загадочного alter ego Вильсона - полковника Хауза, имевший связи в самых разнообразных кругах от банкиров до равинов.
Так к моменту русской революции "Европа", подготовившая эту революцию, чтобы устранить Россию как соперничающий образ христианской истории, сама вдруг утратила роль активно-творческого явления мировой культуры. Воплощаемая сначала католическим романо-германским духом, Европа прошла стадии дехристианизации через либерализм и богоборческий вариант социалистических идей, уступила роль главного оппонента православного толкования истории англосаксонскому пуританизму и ветхозаветному мессианизму - атлантической цивилизации без культуры.
