В 1979 году, на излете брежневской поры, во время скучнейшей лекции по фонетике, мы с приятелем на пару сочинили шутку: у нас есть гласные и согласные; есть еще и несогласные, но они негласные. Остроумие так себе, но мы смеялись. Через несколько лет шутка начала катастрофически устаревать. Лишь на переломе от 1990 к 1991-му у нее появились некоторые шансы: с телевидения погнали более или менее свободных людей, закрыли "Взгляд", попытались придушить газету "Известия", а потом вождю устроили Форос. 19 августа 1991 года шутка воспряла. Но уже 21-го поникла, практически самоупразднилась. Даже суровая ночь с 3 на 4 октября 1993 года ничем не смогла ей помочь. Умерла так умерла.
Страна растерянно искала свой особый путь в истории; то проваливалась в бездну, то воспаряла над миром, то обучалась искусству дефолта, то осваивала навыки информационного рекета, то, напротив, являла чудеса самозарождения новой жизни. Согласных с властью было немного, несогласных куда больше, но негласными они не стали; не всем находилось место у кормила и не все у кормчих кормились, но заявить о своих взглядах и выразить свою гражданские чувства мог любой. Даже тот, кому и выражать было особенно нечего. И вот, когда казалось, что возврата в прошлое не будет, потому что оно - прошло, самым неожиданным образом начался процесс гальванизации глубоко устаревшего каламбура.
Ранним утром минувшей субботы я ехал по центру Москвы. Тысячи и тысячи омоновцев подтягивались к Тверской, двигались по набережным Замоскворечья. Самым ясным образом я сознавал, что все это уже видел. Нет, не во время митингов 1990-го; тогда милиции было куда меньше, а митингующих куда больше, чем сейчас. А именно что 19 августа 1991-го, сразу после раннего объявления о невозможности для Горбачева управлять страной. Разве что теперь обошлись без танков; их сменили автобусы. Мелькнула мысль: а не случился ли, не дай Бог, переворот? Нет, переворот, к счастью, не случился. Случилось нечто другое. К несчастью. Попробую объяснить - что.
До сих пор политический процесс развивался поступательно. Нынешняя власть может персонально кому-то нравиться или не нравиться; вызывать добрые чувства или злые, но недовольство ее конкретными действиями отступает перед базовым согласием: она - легитимна и законна. При всех оговорках насчет административного ресурса. Несогласных с этим настолько мало, что они вынуждены преодолевать собственную взаимную брезгливость и брататься с кем угодно, даже с товарищем Лимоновым; при этом они хоть как-то могли выпускать пар вовне. Маршируя. Изредка давая интервью. Дискутируя в Интернете. Не обсуждаю - хорошо это или плохо, правильно или не правильно; по факту было - так.
Если бы статус кво сохранялся, и правящие по-прежнему бы правили, согласные по-прежнему бы соглашались, а митингующие по-прежнему бы митинговали, то жизнь продолжала бы идти своим чередом. Вплоть до выборов 2007 и 2008 года. А там - посмотрим. Но показательный запрет на шествия несогласных, демонстративно жестокий, преувеличенно-силовой разгон их субботнего марша, с битьем твердых голов, а не только мягких тканей, с массовыми задержаниями и прочими радостями, разом переключил ситуацию в другой регистр. Во-первых, в следующий раз разгонять придется еще жестче, чтобы никто не подумал: монументальные элиты дрогнули под натиском пятитысячной толпишки. А потом еще жестче. А потом совсем жестоко. Во-вторых, при таком развороте сюжета придется все основательней опираться на силовиков и неулыбчивых сторонников суровых мер; резко падают шансы тех мирных кандидатов власти, кто потенциально мог бы смягчить политические нравы и медленно вывести страну из тупика. В-третьих, при совсем дурном развитии событий, читай: пролитии крови, выборы вообще окажутся под большим вопросом; и сторонники третьего срока возликуют, а его противники (во главе с самим "второсрочником") вынуждены будут сдать позиции. В-четвертых, посмотрев на субботнее сумасшествие и немного подумав над его неизбежными следствиями, многие из несогласных с несогласными могут пересмотреть линию своего общественного поведения.
Да, они на "марши" прежде не ходили. Потому что предпочитают стихийной улице - упорядоченное легальное оппонирование. Потому что скептически относятся к вождям "Другой России". Потому что питают к нацболам непреодолимое отвращение. Потому что слишком хорошо понимают: за революции, даже самые мирные, приходится очень тяжело расплачиваться. Потому что лучше неспешно обойти пропасть по краю, чем прыгать через нее наобум. Но страх за собственное будущее подчас сильнее отвращения к чужому настоящему, чувство оскорбленной гражданственности сильнее отвращения к политическим уродцам, а дурной шанс все-таки лучше гарантированной гибели. И тогда несогласные с несогласными вполне могут плюнуть - и пойти. Не потому, что они с несогласными согласились. А потому что они до конца рассогласовались с согласными. И быть негласными при этом решительно не хотят.
Разумеется, и в этом случае марши не станут массовыми, общенародными. Но они станут куда более масштабными. А если уже сейчас, при всей малочисленности и заведомой безопасности, их так прессуют, как же начнут прессовать тогда? И все пойдет по кругу. См. выше. Про то, что во-первых, во-вторых и, самое неприятное, в-третьих.
Что, собственно говоря, в таком положении делать? Как разорвать порочный круг, который все быстрее завихряется и потенциально готов превратиться в воронку настоящего омута? Нет ответа. Остается только стоически твердить одно и то же. Развинчивайте перетянутые гайки вовремя, пока резьбу не сорвало; сорвет - уже ничего не поправишь. Это раз. По-настоящему силен не тот, кто палит из пушек по воробьям, а тот, кто не страшится мелкой угрозы. Это два. И по-настоящему умен тот, кто не загоняет врага в угол, из которого не выйти иным способом, кроме как прыжком и по головам. Это три. Ну, и напоследок: не перекрывайте шлюзы во время паводка, дайте вешней воде утечь. То есть дважды два четыре, трижды три девять, пятью пять двадцать пять. По нынешним временам звучит почти как парадокс.
Автор - обозреватель газеты "Известия"
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
