Из жизни российского правосудия. Действующие лица грандиозного скандала в Мосгорсуде
На прошлой неделе в Московском городском суде произошел второй за три месяца случай роспуска коллегии присяжных, на этот раз по "делу Пичугина - Пешкуна". Безусловно, это дело, тесно связанное с "делом Ходорковского", мало похоже на рядовое дело о контрабанде табака, о котором мы рассказывали в No 82 "Новой" в связи с первым случаем роспуска коллегии присяжных. Но в обстоятельствах роспуска можно увидеть общие черты. В обоих случаях налицо неспешность со стороны государственного обвинения: судьи брали перерывы (во втором случае - по болезни), в результате скамейки присяжных как бы "рассасывались" сами собой. Мы не располагаем аналогичными сведениями относительно "дела Пичугина", но присяжные по "табачному" делу убеждены, что их разговоры в совещательной комнате становились известны стороне обвинения.
Итак, мы продолжим рассказывать историю бунта десяти присяжных, которые пришли в конце октября в "Новую газету". Сегодня мы ближе познакомимся с четырьмя из этих людей. Я не стану пересказывать сюжет, который уже был подробно изложен ранее, тем более что некоторые его детали будут снова всплывать в рассказах четверых. Но мы сосредоточимся не на истории, а на ее восприятии каждым из присяжных. И на лицах этих людей.
Каждый из них, с кем я успел поговорить подробно, с выражением горделивого изумления повторял одну и ту же фразу: "Какая у нас подобралась скамья присяжных!". А может, чуда тут и нет. Просто каждый из этих людей столь же удивителен, сколь и обыкновенен. Возможно, любые двенадцать людей в такой же ситуации, когда не требуется каких-то подвигов, а нужны всего лишь здравый смысл и человеческая порядочность, проявили бы себя точно так же.
Елена Николаевна (Хинди)
Лена Василькина ходила в самую обычную советскую школу и десять лет сверх того учила хинди. В детстве она перечитала все, что можно было найти на хинди, и пересмотрела без перевода все индийские фильмы. Но сегодня эти фильмы ей кажутся скучными, да и читать на хинди тоже вроде нечего. В Индии Елене Николаевне побывать не довелось: в командировку уже вряд ли кто пошлет, а на путевку денег у нее, пожалуй, не хватит.
После пединститута Хинди уже шестнадцать лет работает в детском саду. Это обычный районный сад на окраине, но большой, теплый, уютный, дети веселые. Елена Николаевна - старший воспитатель, ведет изостудию и группу для тех, у кого плохо развита речь. За это она получает 8 тыс. рублей. Работой не тяготится, скучно не бывает, потому что дети все разные и родители тоже разные.
В присяжные Хинди идти не хотелось, но не было предлога увильнуть: "Руки-ноги целы, а религиозность не настолько высока, чтобы отказаться". Сначала было скучно, во время перерывов говорили про огороды, дачный сезон как раз только начался: давай я тебе такой черенок привезу, а ты мне такой. Про себя она говорит, что "немного вещь в себе": первые дни, пока шел суд, Хинди помалкивала, потом освоилась и стала язвить. Она-то тихо, вполголоса, а Мила и Ира, которые сидели рядом, подхватывали и начинали хохотать.
Подсудимых в пуленепробиваемом "аквариуме" Хинди было жалко: четыре года люди в камере. Но она дала себе слово беспристрастно во всем разобраться. Адвокат ей сначала не понравился: очень важничал. Но потом Хинди признала, что человек он ученый, дело знает, и это ее с ним примирило. А прокурор - это как раз и была та дама с крашеными волосами в синем кителе, по поводу которой Хинди отпускала ехидные замечания. Но потом они вдруг поняли, что их шутки каким-то образом, видимо, доходят до прокурора и она каждый день начинает с попытки исправить ровно то, над чем они накануне посмеивались в совещательной комнате.
Веб-дизайнер Саша, компьютерный гений, обшарил глазами потолок и стены: вот вентиляция, это пожарная сигнализация, это черт знает что, могут и слушать. Но это неточно. Позже стали думать на присяжную Лихварь, но, по мнению Хинди, у той ума бы не хватило все запомнить.
Благодаря десяти годам изучения хинди у нее развилась чрезвычайная память. Когда прокурор по пятому разу рассказывала про одни и те же "инвойсы", Хинди, чтобы не заснуть, решала в блокноте японский кроссворд. Но все равно она все помнит, и у нее все записано. На ее память рассчитывала и старшина присяжных Мила, которая лучше всех понимала суть дела, но отличалась рассеянностью. Поэтому в обязанности Хинди также входило в конце дня напомнить: "Мила, у тебя в холодильнике сосиски".
Перелом в ее отношении к делу обозначился, когда за свидетельскую трибуну встал начальник таможни Котэ Титикович. Такой важный, все на часы поглядывал, сам рыжий, рожа красная. Адвокат его прижал: "Котэ Титикович, вы один имели право подписывать такие документы?" - "Да, конечно". - "Это ваша подпись?" - "Нет, не моя". - "Но вы же сказали, что только вы имели право подписи?" - "Ну да". - "А это чья подпись?" - "Не знаю"... В общем, цирк. И чем Котэ Титикович так уж отличается от подсудимых в "аквариуме"? Ведь если они что-то воровали, то уж, наверное, вместе? Сажать надо или уж всех, или никого.
Хинди присяжная Галина Лихварь денег не предлагала, ясно же, что не по адресу. Но про деньги и так знали все, обсуждали по дороге к метро. Присяжная Евгения Разумова, из-за которой потом распустят всю коллегию, ездила смотреть какую-то мебельную стенку, а потом возьми да и спроси при всех: "Галь, а когда же деньги-то будут?". С Хинди Лихварь вела общие разговоры: типа, ей кто-то говорил, что подсудимые просто бандиты, а ее сын-экстрасенс "видел на них кровь". Хинди сказала: "Галя, мы же судьи! Если есть кровь, пусть нам ее покажут. Мы не можем выносить вердикт на том основании, что у тебя сын - экстрасенс".
Александр Сергеевич
"Тот, кто живет в коммуналке, всегда готов к испытаниям", - бодро говорит Александр Сергеевич. Правда, ему уже пятьдесят три, а с возрастом от такой жизни устаешь. После того как пошла мода приватизировать и перепродавать комнаты, кто-то все время въезжает и выезжает, и у них в старой блочной девятиэтажке загорелась старая проводка. Хорошо, что у него имущества, считай, нет. А комнату после пожара отремонтировал ЖЭК. Теперь все в порядке.
Александр Сергеевич получает две тысячи рублей, иногда берет учеников (у него диплом учителя английского языка): 150 рублей за урок, "пока ученик не устанет". Сын живет отдельно, мать сына сгинула без вести в Анапе. В общем, жизнь у него сложилась не так удачно. Когда Александра Сергеевича позвали в присяжные, он согласился не раздумывая: ему "всегда был интересен юридический процесс", а о присяжных он много слышал, как всякий учитель английского. Но он попросил судью, чтобы без убийств, потому что не выносит насилие.
В суде Александру Сергеевичу сразу очень понравилось. Судья внимательный и умный, прокурор опытная и адвокат молодец. Хорошая большая комната для присяжных с туалетом и умывальником, с окном на кладбище, большой овальный стол, в углу мягкий диван. Есть шкафчики, чай-сахар: когда Александр Сергеевич приходил пораньше других, он сразу ставил греть электрический чайник. Ближе других он сошелся с присяжной Евгенией Разумовой.
Вышло так: Александра Сергеевича спросили, почему он такой лохматый. Он сознался: нет денег на парикмахерскую. А Женя Разумова сказала, что ее дочка парикмахер, она его так пострижет. Они поехали к ним домой, там Женина дочка его отлично постригла, а еще Александру Сергеевичу понравилось, что у Жени почти живет не родной ей внук, маленький Егор, и он решил, что, когда получит первую зарплату в суде, то купит Егору "бибику". Они с Женей обсуждали, что 150 рублей в день (ставка для пенсионеров) для кого-нибудь, может быть, и тьфу, а для них это хорошие деньги. Женя (чуть моложе самого Александра Сергеевича) давно хотела в присяжные, приходила на отбор в третий раз, даже скрывала про инвалидность, но ей не везло. Наконец выбрали, и она сразу села в уголок читать Дарью Донцову, потому что это заумное дело само по себе ее, видимо, не очень интересовало. Главное, чтобы подольше.
Но сам Александр Сергеевич честно вникал в обвинение, требовал подлинники на английском, чем доводил всех до бешенства, слушал и записывал в блокнот. Эти блокноты он принес в редакцию в старом полиэтиленовом пакете, в одном из них я видел запись крупными буквами: "Чушь!!!". И чем дальше он вникал в дело, тем больше его первый благостный восторг переходил в недоумение. Вроде хорошие ребята, ну торговали сигаретами, сигареты же нужны, он сам курящий. А в чем они виноваты, ни один свидетель объяснить толком не мог. Почтение к прокурору Александр Сергеевич утратил, когда она стала тасовать перед ними фотографии дома подсудимого Поддубного. Он даже снял очки, чтобы не мочь видеть. "В чем она нас пыталась убедить? - горячится он, тыча очками в блокнот. - Доказывать надо, что он вор, а не то, что у него дом, одно из другого не вытекает".
В отзывах об Александре Сергеевиче со стороны других присяжных сквозит ирония пополам с благоговением. Меня предупредили, чтобы я готовил побольше кассет: старик любит поговорить, готов излагать свое мнение по любому вопросу, один раз целый перерыв рассуждал о мобильниках, пока кто-то ему не сказал, что он мобильного телефона в руках не держал. Но если он очень заведется, объяснили мне, то надо сказать только одно слово: "Березовский". И тогда он будет уже до вечера говорить о Березовском и о том, что все воруют, такая уж это страна.
Патологически наивный Александр Сергеевич оказался единственным, кто до последнего дня ничего не слышал про деньги. От него скрывали, понимая, что он сразу обо всем расскажет судье, судья должен будет изгнать предательницу, их останется одиннадцать, и коллегию, которая уже почти довела свое судейское дело до победного конца, распустят.
Но, когда были изучены уже все доказательства, начались прения, до вердикта оставалось от силы три дня, их распустили немного по-другому. Евгения Разумова слегла по "скорой" в больницу. Едва узнав об этом, Александр Сергеевич помчался в Сокольники узнать, чем помочь Жене, которая за три с половиной месяца, пока тянулся суд, стала ему, считай, подругой. Он еще подумал, как здорово было бы купить "бибику" для Егора и привезти Жене в больницу, но у него, как назло, не было денег. Женю он нашел в палате, выглядела она не хуже, чем всегда. Они вышли в коридор покурить. Он ей сказал: "Мы же для чего там сидели, Женя? Неужели вы совсем не можете приехать в суд и поставить свои галки в вердикте?". Она ответила что-то вроде того, что он ничего не понимает. Это была правда.
Любопытная Лена
Лена Денисова - самая молодая из присяжных. Красивая. Только во время суда она была блондинкой, а теперь перекрасилась в рыжий цвет. В школе, в военном городке под Москвой, Лена была секретарем комсомола, и если бы комсомол не накрылся медным тазом, она бы, конечно, пошла по этой линии далеко. Ну ничего, зато теперь она стала маркетологом. На первой фирме, где работала Лена, она занималась закупкой кожи из-за рубежа. Хитрое слово "инвойс" ей было знакомо. Потом Лена перешла работать в другую фирму, но тут как раз ее позвали работать в присяжные - месяца на полтора. Было время отпусков, и начальство согласилось, кто же мог знать, что прокурор будет возвращаться по пять раз к каждой бумажке и все это растянется до октября.
Один из мотивов, которые заставили Лену согласиться, не совсем обычен. Она подумала, что, работая в бизнесе, она и сама, а если не сама, то кто-то из близких может в любой момент попасть под такое же дело. Бизнес есть бизнес. Поэтому Лена решила "немного пошпионить" и посмотреть на весь этот процесс изнутри.
За ходом дела она наблюдала очень внимательно. Поддубный ей скоро стал нравиться: настоящий бизнесмен, сам пробивший себе дорогу. Но кто-то на чем-то его поймал и подставил. В один из дней, наблюдая за Поддубным, Лена заметила, что он сидит у себя в "аквариуме" без носков. После этого заседания они с Милой, Мариной и Ирой стояли у метро, а мимо пробегал адвокат Паршуткин. Лена его спросила: почему, мол, ваш подзащитный без носков? Адвокат объяснил, что его гоняют из камеры в камеру, вот кто-то носки и увел. В это время мимо проходила Лихварь, она их заметила, и отсюда, видимо, потом родится версия, что Паршуткин подкупил Милу. А всего-то и разговору было: почему Поддубный без носков?
По материалам дела Лена составила свою версию событий, она выглядит так. Потерпевшему Суслову, который в суде безбожно врал, поручили отмыть два миллиона долларов из готового рухнуть в 1997 году Тори-банка. Он предложил Поддубному вложить деньги в табачный бизнес. Но, чтобы подстраховаться, он отправил липовый кредит не через Поддубного, а через три подставные фирмы прямо производителям сигарет. Отсюда все "непонятки". Но по документам, которые оглашались в суде, было видно, что Поддубный эти деньги все равно постепенно отбивал. Но, очевидно, не с тем наваром, какой был обещан. Суслов влип, людей, давших деньги, он, по Лениным подсчетам, кинул, а люди, видимо, были непростые. С целью отвести удар Суслов и сдал Поддубного в прокуратуру.
Лена считает, что им показали только кусок какой-то большой истории, а концы попрятали, "лапшу на уши вешали". Если бы, говорит она, нам показали всю картину, то и выводы могли бы быть другие. Она до последнего дня ждала, когда обвинение предъявит главное доказательство, которое все перевернет с головы на ноги. Но "так ничего и не дождалась".
Вышло так, что Галина Лихварь, когда она после перерыва начала мутить воду и пытаться подкупить присяжных (для обвинительного вердикта им надо было семь), первым делом вышла на Лену. Еще в самом начале, когда Лихварь вела себя нормально, она всем рассказывала, что ее сын Артур - экстрасенс. Лена с Ирой ездили к нему лечиться, потому что Лене "вообще интересны всякие непознанные вещи". Но вышло довольно дорого, а помочь - все равно не помогло.
На втором этапе, когда Лихварь связалась с Викой (представитель Суслова, гражданского истца), ей и пришлось принять на себя главный удар. Лене Галина предложила взять деньги для себя и Иры: сначала по десять тысяч рублей, потом по двадцать, потом почему-то цена снизилась до пятисот долларов. С точки зрения Лены, работающей в бизнесе, деньги это были, конечно, смешные. Вот Марина, когда Лихварь сказала ей про десять тысяч, подумала, что речь идет о долларах, и все равно отказалась. Нельзя же за десять тысяч хотя бы и долларов отправить человека в тюрьму лет на двадцать. А вдруг он не виноват?
Самое трудное для Лены было сделать вид, что она не отказывается, потому что Лихварь их шантажировала тем, что сбежит и развалит коллегию. Поэтому однажды, когда они с Галиной курили в туалете, Лена сказала, что, может, денег и не нужно, они галки в вердиктах все равно поставят правильно, чтобы и ребятам не слишком помногу вышло, но и так, чтобы они оказались вроде виновны. Лихварь эта мысль понравилась, она протянула Лене трубку мобильного, по которому разговаривала с Викой, и стала настаивать, чтобы Лена то же самое повторила Вике. Но Лена ее послала. Вообще ей было жалко Лихварь, которая запуталась. Она говорила: Галь, брось эту ерунду, мы все тебе поможем. С другой стороны, а Поддубного разве не жаль? А их самих разве не жаль: они три с половиной месяца сидели - слушали, хотели по-честному, а с ними поступили, "как с баранами".
Старшина Мила
Когда во время отбора присяжных Людмила Максимовна отвечала на вопрос о роде занятий, она сказала правду: библиограф. Если бы спросили, чем еще ей в жизни приходилось заниматься, тогда прокурор вполне могла бы ее и отвести. В начале девяностых Мила с мужем арендовали на Рябиновой улице таможенный склад, но платили все налоги, и их съели конкуренты. Потом были еще магазин, рэкетиры, милицейские "крыши", случалось вести дела в арбитражном суде, пока, в конце концов, их бизнес не сошел на нет и Мила вернулась к своей изначальной профессии. Сейчас она работает библиографом в одной из электронных библиотек.
Мила не собиралась козырять в суде опытом общения с таможней. Первые дни она вообще молчала. Но потом ее достал первый старшина присяжных, который повторял вслед за прокурором, что контракты, по которым подсудимые получали сигареты, фиктивные. Сначала Мила думала, что он засланный, но уж больно глупые вещи говорил. Вот она и не выдержала. И стала объяснять, что в бизнесе, где люди друг другу верят, контракт вообще никому не нужен. Поддубный мог позвонить по телефону, и поставщик прислал бы ему сто вагонов сигарет. Только деньги плати. Таможенники в суде уже выступали, никто из них не сказал, что сигареты не приходили или что вместо них приходили детали для телевизоров. Почему тогда такой контракт надо считать фиктивным?
Так, не выдержав, объяснила Мила, которая "просто не любит нечестность". За это ее избрали старшиной присяжных, потому что прежний старшина, считавший контракты фиктивными, недели через две в перерыве выпил, матюгнулся и исчез без всякого следа. Мила не так чтобы была рада новой должности, но тут в комнате для присяжных наконец включили холодильник. До этого Мила, вынимая свой "актимель" из холодильника, всякий раз удивлялась, почему он такой теплый. А тут Хинди ей объяснила, что холодильник же не работает, розетка не подходит. И все обещали опекать старшину Милу в смысле вопросов присяжного быта. Вот и пришлось ей тянуть эту лямку до упора, пока их не разогнали.
Миле Лихварь денег, конечно, не предлагала. Наоборот, она всем рассказывала, что Милу подкупил адвокат Паршуткин. Зато уж все остальные рассказывали всё: кому, когда и сколько предлагала Лихварь. Мила абсолютно точно все это знает. Она координировала игру, имеющую целью перехитрить Лихварь и не допустить ее бегства с процесса. Но сама Мила ей не подыгрывала: не было у нее на это ни сил, ни актерских способностей.
Мила натерпелась в этом процессе больше всех. Особенно, когда судья вдруг взял другое дело и распустил их на полтора летних месяца, из-за чего у присяжных стали срываться отпуска. Мила бегала утром на работу, с работы в суд, вечером опять на работу, потом ей пришлось положить на это дело свой законный отпуск. Отдохнула, в общем. Но и бросить все это было уже нельзя. И все остальные (кроме Лихварь и Разумовой) считали так же. Они уже хотели только одного: дослушать дело до конца. И дослушали. А уж то, что им не дали вынести уже сложившийся, по сути, вердикт, - это не их вина.
Очень жесткая скамья
После того как их распустили, после того как десять присяжных пришли в "Новую газету" и рассказали все под видеозапись, новый судья с новой скамьей присяжных начал слушать дело Поддубного "с нуля". Прежние присяжные тоже пришли на первое заседание и сели в зале. Судья был, конечно, не в восторге. Но они объяснили свое поведение так: "Это дело стало делом нашей жизни. Это целый кусок нашей жизни теперь". И поди-ка им возрази.
Поскольку вердикт они не вынесли, их мнение о Поддубном остается частным. Они считают его не то чтобы совсем уж не преступником, но, во всяком случае, не таким уж особенно преступным. Бывают и круче. А этот, в общем, как все, кто в этой стране занимается бизнесом. Мы оставим за десятью присяжными право иметь об этом собственное мнение. Они его заслужили и выстрадали.
Суд присяжных - странная вещь. "По внутреннему убеждению и совести" присяжные часто оправдывают тех, у кого вроде бы вообще нет шансов. Так во всем мире. В этом, разумеется, есть свои минусы. Но почти все, кто посидел на скамье присяжных, чувствуют, что они стали какими-то другими людьми. А может, они всегда такими и были, просто эта очень жесткая скамья позволяет каждому понять не то, чем его привыкли считать всякие начальники, а чего он стоит на самом деле.
От редакции.
Прокуратура Москвы, прочтя нашу заметку в No 82, не увидела в ситуации признаков состава преступления и отказала в возбуждении уголовного дела. В Прокуратуре Москвы продолжают считать этих людей "баранами". А мы ждем, что скажет Генеральная прокуратура.
Леонид НИКИТИНСКИЙ, обозреватель "Новой"
16.12.2004
Док. 298933
Перв. публик.: 16.12.04
Последн. ред.: 02.05.07
Число обращений: 186
Никитинский Леонид Васильевич
|
