Никто не забыт, ничто не забыто
Судьба
Дочь за отца не отвечает
В течение десяти лет тулячка Евгения Майорова пытается найти документальные подтверждения тому, что ее семья в 1930 году была репрессирована - архивные данные утеряны, свидетелей далеких событий нет в живых...
Обычно, когда взрослые люди вспоминают свое детство, разговор заходит о чем-то светлом, добром и очень дорогом: теплые мамины руки, бабушкины пирожки и малиновое варенье от простуды, поездки с отцом на рыбалку, любимый плюшевый мишка и вечные синяки на коленках - потому что сломя голову круглыми сутками гонял на велосипеде. У Евгении Майоровой детство было совсем другим: переполненный промерзший вагон-скотовоз, спецпоселение для врагов народа под Архангельском, голод, болезни, смерть сестер и близких. Вспоминая это, Евгения Георгиевна всегда плачет. Память почему-то не хочет стирать ужас. Впрочем, ее история жизни - повторение судеб тысяч людей, которым по какой-то нелепой случайности довелось родиться и жить в нашей стране в начале прошлого века.
Кулаки от сохи
- Я родилась на хуторе Каменов Даниловского района Сталинградской области, - рассказывает 88-летняя Майорова. - Все мои предки были казаками. Трудились на земле, держали хозяйство. Дед Дмитрий был казачьим атаманом, имел дарственную шашку от Буденного. Уж не знаю, приняла семья красную власть или нет, но в 1930 году нас раскулачили. Мне тогда было всего 12 лет, но я все помню.
К нам в дом пришли трое, начали ходить, распоряжаться, вещи трясти. Сказали одеться, собрать кое-что по мелочи в дорогу и выходить из хаты. Дедушка тогда тяжело болел, отлеживался на печке. Мы его с печи еле подняли, одели на него тулуп (дело было в феврале), вывели на улицу. А комиссары говорят: "Снимайте тулуп. Он новый, овчинный, нам пойдет". Разве мы могли перечить? Переодели деда в старую ношеную шубу. Мама взяла двухмесячную сестренку Настю на руки, бабушка - двухлетнюю Надю, отец - нас с сестрой Феней. И мы пошли. Куда, никто не знал. А скот, который мы держали, погнали совсем в другую сторону. Нас привели в чужой дом, где уже находились две раскулаченные семьи. Но продержали нас там недолго. Через несколько дней мы вновь собрались в дорогу. Подводы, на которых мы ехали, охранял конвой, будто мы преступники какие были. Хуторяне с нами даже попрощаться не могли - боялись, только провожали глазами, плакали потихоньку, кто-то в обморок падал. В общем, ужас, что творилось. И главное, за что все это?.. За то, что хозяйство крепкое держали. Два быка, две коровы, два поросенка да куры - вот и все наше большое хозяйство. Даже лошади не было. Какие мы кулаки, когда сами от зари до зари горбатились?
Спецпоселение
Это было начало испытаний, выпавших на долю семьи Прокоповых (Майорова - фамилия Евгении Георгиевны по мужу). Их привезли на железнодорожную станцию города Камышин Сталинградской области, погрузили в темные вагоны-скотовозы и повезли на север. В пути, который занял не один день, людей не кормили, не давали пить. В вагонах ехали вместе дети, мужчины, старики, женщины - тысячи людей со всей страны. Малыши разрывались от крика, кто-то рыдал, многие болели.
На станции Лепша Архангельской области женщин и детей из вагонов выгнали, а мужчины поехали дальше. Как потом стало ясно, их повезли на работы по лесозаготовкам.
- Нас тоже ждала новая дорога, - вспоминает Евгения Георгиевна. - Всех женщин и детей повели в лес. Мы шли по нерасчищенной тропке, вязли в снегу, было очень холодно. Помню, как я, 12-летняя девчонка, шла и представляла себе такую сказку: будто идем мы домой, где нас ждет теплая печка, вкусный ужин. А все, что происходит на самом деле - это страшный сон, который вот-вот закончиться. Но сон почему-то не кончался. Место, куда нас привели, называлось спецпоселение. На самом деле это был глухой лес, где поставили несколько навесов. Эти навесы - без пола, без стен - должны были стать нашим жилищем на долгие годы. Народ тут же навесы начал доводить до ума: кто-то притащил еловых веток, выложили на снегу настилы - все не так холодно. А холод стоял страшный. У мамы к ногам примерзли ботинки. Она отогревала ноги у костра...
По словам Евгении Георгиевны, в спецпоселении их не кормили. Люди ели ветки и все, что найдут в лесу. На младенцев нападали кабаны. Ежедневно умирали десятки людей. Их хоронили прямо в лагере.
- Нас привезли туда не работать, а умирать. Мы были не люди, не граждане государства, мы были кулаки, враги народа. А поэтому нас надо было уничтожать...
Здесь, в лесу под Лепшей умерли две сестренки Майоровой, Настя и Надя, выжили только старшие девочки Пелагеи и Георгия Прокоповых - Женя и Феня. Чуть позже от болезней и голода умер и дед Майоровой, и бабушка. "Мама раздобыла где-то хлеба, принесла его бабане, а она уже холодная лежит, поздно".
- Мы остались живыми только потому, что вступил в силу новый советский закон, разрешающий родственникам врагов народа брать их детей к себе на воспитание. И в мае 1930 года тетя Прасковья с дядей Евсеем приехали за мной и сестрой. Мы вновь стали жить на хуторе Каменев. Потом мама и папа, так мы стали называть наших вторых родителей, удочерили нас, чтобы клеймо "кулачьи дочки" не прилипло. Когда мы вернулись в родное село, посмотреть на нас собрались все местные жители. Мы были страшные, изможденные, худые, как скелеты, плохо ходили...
"Справедливость когда-нибудь восторжествует"
Но избавиться от позорного "кулачье отродье" сестрам Прокоповым так не удалось. Не помогло даже расстояние с несколько тысяч километров. В 1931 году Евгения Георгиевна вместе с новой семьей перебралась из Сталинградской области в Тулу. Вербовщик направил их на строительство нового советского гиганта - "Тулачермета". Два года спустя 15-летняя Женя уже вовсю трудилась на заводе. Сначала - рассыльной (курьером), потом в столе личного состава.
Жизнь, казалось, налаживалась. В 1932 года из лагеря вернулась мама Майоровой, неизвестно каким чудом спасшаяся от смерти. Отец по-прежнему работал на лесозаготовках, но от него часто приходили письма. Он писал, что справедливость когда-нибудь восторжествует, и ОНИ поймут: произошла нелепая, чудовищная ошибка. Но из Архангельских лагерей отец так и не вернулся. В 1941 году его сразу направили на фронт. Воевал Георгий Прокопов геройски, был четыре раза ранен. А осенью 1943 года на него пришла "похоронка".
- Мой папа погребен в братской могиле в городе Горки Могилевской области, - продолжает Майорова. - Я время от времени туда езжу, чтобы побыть рядом с отцом. Правда, последнее время все реже - старая стала, возраст свое берет...
Хождение по мукам Евгении Майоровой на этом не закончилось. В Туле Евгения Георгиевна вступила в комсомол. Но злые языки донесли на девушку, куда следует, Майорову из организации исключили. Правда, это не помешало ей потом, когда над страной уже пронеслось спасительное "сын за отца не отвечает", стать членом партии. В войну у Евгении Георгиевны погиб, вернее пропал без вести, муж, она осталась одна с двумя детьми на руках. "Поднимать" малышей женщине пришлось самой.
Мать Майоровой умерла в 70-х годах, сестры Фени не стало в 98-ом. Сегодня надежда и опора Евгении Георгиевны ее дети - дочь Тамара и сын Костя.
Вечная память
Несмотря на свой преклонный возраст, Евгения Майорова все еще бодра и активна: встречается с друзьями, пишет статьи в газеты, сотрудничает и делится раритетами с музеями. Но главное, что еще надо сделать - доказать, что ее семья была репрессирована. Хотя это практически нереально: архивные документы утеряны, живых свидетелей нет. Да если бы и были, факт раскулачивания нужно было бы подтверждать в суде. Для 88-летней старушки такое испытание уже не под силу и не по карману. Поэтому как восстановить историческую и моральную справедливость Майорова не знает. Да и это еще не самое важное.
Самая заветная мечта Евгении Георгиевны - чтоб на том месте, где находилось их спецпоселение в Архангельском крае, где гибли люди, где не стало ее сестренок, где разворачивалась одна из самых ужасных драм XX века, установили памятный знак. "Тогда я буду знать: все, что пережила я и моя семья, не напрасно..."
Оксана Николаева
Док. 296288
Опублик.: 20.04.07
Число обращений: 371
Коляскина Оксана Николаевна (Ксения Романова)
|
