В конце первой трети XIX века два проницательных француза - Алексис де Токвиль и Астольф де Кюстин - предприняли путешествия по тогдашним окраинам Европы. Их впечатления воплотились в "Демократии в Америке" и "России в 1839 году", где описывается государственный строй Соединенных Штатов и Российской Империи - двух европейских держав, лежавших вне географических границ Западной Европы.
В те годы только Америка и Россия были "окраинами" Европы: Восток считался совершенно чуждым, а колонии не принимались в расчет. Казалось, что они так непохожи на "центр", как только возможно, но последовавшие события заставили европейцев пересмотреть это мнение. Менее чем через сто лет США уже были самой мощной в экономическом отношении державой мира и новой родиной для миллионов мигрантов из Старого Света; на месте же прежней России вырос Советский Союз, распространявший по всему миру новую идеологию, число сторонников которой стремительно росло. В середине ХХ века СССР и США "вытащили" Европу из самой страшной войны в истории человечества, фактически разделив континент на зоны влияния. Создав ядерное оружие и вырвавшись в космос, эти сверхдержавы еще раз показали превосходство над Европой, ставшей чуть ли не их покорной провинцией.
Но конец ХХ столетия оказался столь же богат на события, как и его начало. Советский Союз проиграл в "холодной войне" и распался по границам составлявших его национальных республик. Воспользовавшись ситуацией, Соединенные Штаты дали волю своим гегемонистским устремлениям и через десять лет оказались вовлечены в конфликт чуть ли не со всем исламским миром, итоги которого неочевидны. В то же время европейцам 1990-е годы принесли богатые плоды: их интеграционный проект развивался успешно: ЕЭС стало Европейским союзом, появилась единая валюта - евро, а число входящих в ЕС стран выросло с 12 до 25. Европа освободилась и от угроз, исходивших от СССР, и от рабской зависимости от Америки. В результате мир второй половины ХХ века с его "двумя Европами и одним Западом" сменился миром XXI столетия, где имеются "одна Европа, но два Запада". Книги о превосходстве "европейской мечты" над "американской" заполонили прилавки магазинов.
Российская же "мечта" так и не встала в один ряд с европейской или американской. Последние пятнадцать лет привили россиянам лишь дополнительное отвращение к нормальности. Доминировавшая сначала самоуничижительная констатация "мы не можем стать такими, как все" сейчас сменилась надменной максимой "нам не следует быть такими, как все". Обе эти формулы, применимые в периоды низких или высоких цен на нефть, позволяют не задумываться о проекте развития страны. А это так приятно, что тезис об особости России принимается как данность, не требующая доказательств. Между тем, нынешняя Россия, если и кажется мне уникальной, то не более, чем другая "окраина" Европы - Соединенные Штаты. Россия и Америка крайне похожи друг на друга и резко отличаются от Европы. Их сходства столь многообразны, что мне хотелось бы в этой статье просто отметить некоторые из них, предоставив читателям возможность самим сделать надлежащие выводы.
ОЩУЩЕНИЕ НАЦИИ
Первое, что заметно при сравнении Соединенных Штатов и России, это их поразительное сходство как совершенно особых народов: избранных и мессианских. Разумеется, представления европейцев о своей роли и предназначении также не всегда скромны и адекватны. Но народы Старого Света основывают свою идентичность на истории и традициях, в которых и черпают вдохновение и уверенность в будущем. Эта идентичность не идеологизирована: еще У.Черчилль, возражая в 1940 году в Палате Общин против запрета коммунистической партии Великобритании, говорил о том, что никакие убеждения не делают англичанина "небританцем". Ориентированность на ценности прошлого и настоящего, а не устремленность в будущее порождает ту европейскую толерантность, которая иногда кажется излишней.
Соединенные Штаты устроены иначе. С XVII века пер-вые поселенцы осознавали себя особым народом - "лучшими" и "избранными", которым суждено построить на другом берегу океана "новую обетованную землю", "Город на холме", второй Иерусалим, откуда свет божественной истины разольется по миру. Резолюция, учредившая в 1640 го-ду провинцию Новая Англия, заканчивалась словами: "Господь может отдать Землю или ее часть избранному Им народу. Принято. Мы являемся избранным Им народом. Принято". Эта простая аргументация до сих пор опре-деляет аме-риканское мировоззрение. Еще в позапрошлом веке Р.Хофштадтер под-черкнул, что "нашим предназначением как нации было не обладать идеологией, а быть ею", а не-много позже британец Г.К.Честертон назвал этот народ "нацией с душой Церкви".
Отчасти это понятно: новый народ не мог искать идентичности в истории (которой не было), и не мог не ставить перед собой амбициозных целей (поскольку их ставили перед собой все составлявшие его люди). И то, и другое сослужило ему хорошую службу. Не останавливаясь ни перед чем в развитии собственной страны и пользуясь неудачами соперников, Соединенные Штаты усиливались - а вместе с ними уси-ливалось и их мессианство. Сегодня Америка начисто забыла, что "универсальные принципы", которые она якобы несет миру, изобретены не ею; что она является своего рода "вторичной" цивилизацией, "отпочковавшейся" от европейской. Американское ощущение ответственности за судьбы мира тем более странно, что сегодня сами США зависят от притока денег из других стран и от их готовности поставлять им товары в обмен на зеленые бумажки. Путь, по которому идет стра-на, крайне опасен - но он задан уверенностью американцев в том, что им не грозят неудачи.
Россия также представляет собой "отдельную ветвь" европейской цивилизации; ее история не менее необычна, чем американская, и при этом весьма на нее похожа. Русь дважды подвергалась "европеизации". В первый раз - в IX-XI столетиях, когда она приняла христианство восточного образца и тем самым вошла в "зону влияния" Византии. Упадок последней совпал с подъемом Московии, которая, переняв византийские традиции домини-рования светской вла-сти над духовной, а также символику бывшей им-перии, самоидентифицировалась в образе "третьего Рима". Во второй раз Россия обратилась к Европе в конце XVII века, рискнув использовать европейские достижения для защиты от самих европейцев. Результаты были впечатляющими: менее чем через сто лет страна стала самой мощной державой Старого Света.
К концу XIX века Россия была "европейской" по форме, но оставалась "вне" Европы географически и культурно. Ее народ находился в плену мифов о "евразийской особости" и исторической избран-ности. Как и США, Россия была европейской и в то же время не-европейской страной. Можно лишь удивляться, сколь синхронно эти страны отказались от крепостничества и рабства; прошли через острые споры о своей роли в мире (дискуссии "славянофилов" и "западни-ков" в России, "изоляционистов" и "экспансионистов" в США). Все изменилось после Первой мировой войны, итоги которой открыли все-мирно-исторические цели и перспективы как перед Соединенными Штатами, так и перед Россией - ставшей в результате мощных потрясений 1917-1922 годов Союзом Советских Социалистических Республик.
На протяжении большей части ХХ века Советский Союз и Соединенные Штаты были государствами, сущностное сходство которых не осмыслено еще надлежащим образом. Две великие "идеологические" державы, исполненные ощущения собственной исторической миссии, были единственными странами, сами назва-ния которых не содержали даже малейшего указания на их исторические и национальные корни. Их увлекали перспективы бесклассового и вненациональ-ного общества ("плавильный котел" в США и "новая историческая общность людей" в СССР). Они схожим образом использовали силу "универсальных" идей (свободы и демо-кратии в США, устранения эксплуатации и социальной справедливости - в СССР). Их очаровывали горизонты технического прогресса и собственная территориальная безграничность. Победив во Второй мировой войне, они доказали самим себе и всем остальным силу своих идеологий и социальных основ, широту возможностей дальнейшего развития.
Однако итоги ХХ века стали для США и СССР совершенно различными. Это не противоречит утверждению об их сходстве, а говорит скорее о несинхронности его проявлений. Соединенные Штаты, как общество менее этатистское (и в этом отношении более "европейское", чем Советский Союз), не искали искусственной мобилизации - и отчасти поэтому смогли не столько победить, сколько пережить, Советский Союз. Но и сегодня ни Россия, ни Соединенные Штаты, - в отличие от европейских стран - не позиционируют себя как "одни из многих" государств многообразного мира, и менее всего ищут "нормальности" в европейском ее понимании. К каким последствиям приведет все это в наступившем столетии, пока сложно даже предположить.
Отношение к миру
Отношение к миру у Соединенных Штатов и России также удивительно схоже - что обусловлено историей обеих европейских "окраин", сочетающей в себе, во-первых, продолжительные периоды экспансии; во-вторых, известную заданность пространства, на которое распространялось их влияние; и, в-третьих, присущее им в критические моменты превалирование политического могущества над экономическим.
Стремление к экспансии - характерная черта по-чти всех европейских государств; их завоевания сравнимы разве что с нашествиями кочевников в IV-XIII веках. И более того; когда экспансии азиатских народов шли на убыль (последними можно считать походы арабов в VII-X веках и турок в XV-XVII веках), расширение европейских империй только активизировалось. В этом отношении развитие России и США отличается от истории стран Западной Европы. С одной стороны, их возвы-шение не шло вопреки успехам Европы, а экспансия и России, и Соединенных Штатов происходила не за счет земель, которые контролировались европейцами. С другой стороны, в отличие от европейских стран - Испании, Франции и Великобритании, - ни Россия, ни США не создали глобальных империй в их европейском понимании, превратившись в своего рода "континентальные" державы, не искавшие контроля над владени-ями далеко за пределами своих границ. Это определяет принципиальное отличие России и Америки от Европы: страны Старого Света уже прошли пик своей экспансии, тогда как в России многие полагают (а в США, пожалуй, даже уверены), что еще не достигли своего политического "зенита". Противоположность европейского и "ок-раинного" подходов хорошо отражается в политической риторике наших дней.
Что касается "заданности пространства", то Рос-сия и Соединенные Штаты в XIX-м и в первой половине XX века не имели того глобального присутствия в мире, каким отличались Великобритания и Франция, а в более отдаленном прошлом - Испания, Португалия и Голландия. Вплоть до Второй миро-вой войны они не были знакомы с методами строительства заморских империй. Примечательно, что как только СССР и США усилились в военном отношении, их соперни-чество стало приводить к серьезным военным конфликтам на мировой периферии - от Корейского полуострова и Индокитая до Египта и Кубы. Это тоже отличало их от европейцев, не сходившихся друг с другом в колониальных войнах с конца XVIII столетия). Сверхдержавы выстраивали свою политику, ориентируясь прежде всего на геополитические интересы и идеологические цели, в то время как европейцы стремились обеспечить хозяйственные выгоды. Уход европейцев из колоний сделал последние ареной борьбы между США и СССР - приведшей в итоге к истощению и краху Советского Союза, путь которого в наши дни с мазохистской увлеченностью повторяют Соединенные Штаты.
Такое историческое наследие искажает восприятие мира как Россией, так и Америкой. В обеих странах склонны переоценивать значение фактора силы в международ-ных отношениях. И в России, и в США стратеги исходят из того, что врага следует уничтожать, а не подчинять. Правы те, кто различает Америку и Европу как "зо-ну Марса" и "зону Венеры"; Россия, безусловно, также входит в "зону Марса". Кроме того, и Россия, и США считают себя центрами мировой политики и относятся к остальному миру как к пространству, где могут найтись союзники, но никогда - образцы для подражания. Они иногда задают себе воп-рос "кто наши союзники?", но никогда не переводят его в плоскость: "чьими союзниками мо-жем стать мы сами?".
Эта высокомерная спесь отсутствует в странах современной Европы, что делает их гораздо более приспособленными к политическим реалиям XXI века. И Россия, и США рассматривают внешний мир прежде всего как источник угроз; риторика их нынешних руководителей подчеркивает это с такой ясностью, что потребность в любых комментариях отпадает сама собой. Европейцы, напротив, считают происходящее в мире источником скорее вызовов, чем опасностей, - и действуют соответственно. Наконец, в отличие от США, которые навязывают миру свои ценности, и России, претендующей на оригинальное видение политических контуров будущего, европейцы подчеркивают, что их модель ценна прежде всего оригинальностью и уникальностью - и не претендуют на то, чтобы быть образцом для остального мира.
Экономическое развитие не только России, но и Соединенных Штатов отстает от их политических претензий. В начале XX века Великобритания и Франция были крупнейшими нетто-экспортерами товаров и капитала. Ни Россия, ни Америка не могут сейчас похвастаться ничем подобным. Опыт СССР показал, сколь опасен этот отрыв политики от экономических возможностей; Соединенные Штаты также начинают ощущать это в наши дни - и этому ощущению, на наш взгляд, суждено обостряться.
человек и общество; гражданин и государство
Социальная структура, взаимное позиционирование человека и общества, отношения между гражданином и государством, глубина социализации - на примере этих проблем также несложно проследить близость "окраин" друг к другу и их отличия от европейского "центра", хотя иногда они менее заметны, чем в сфере геополитики.
Единственный пункт, по которому нет явного сходства между Россией и Америкой - это отношения между человеком и государством. В США власть отчасти отделена от общества, но не враждебна ему. Баланс интересов народа и правительства издавна находили через судебные реше-ния; поэтому Америка - скорее страна прецедентов, нежели законов. Власти крайне озабочены внутренней безопасностью - в тюрьмах и в предварительном заключении находятся 2,09 млн. человек, или 715 на 100 тыс. жителей - в 7 раз больше, чем в ЕС (103 на 100 тыс. жителей). В России государство - своего рода антипод общества. Власть у нас никогда не воспринималась как нечто, проистекающее из воли народа и воплощающее ее; пре-стиж участия во власти велик, но доверие к чиновникам минимально. Власть не уравновешена ни экономической состоятельностью граждан, ни незави-симой судебной системой - но желание отказаться от "сильного государства" выражено в обществе слабо. Как и в США, в Рос-сии власть не слишком озабочена помощью гражданам, предпочитая заниматься обеспечением "безопасности" (ее жесткость заметна повсюду - почти как в США, в России в местах лишения свободы находятся 526 человек на 100 тыс. жителей, а до 15% актив-ной рабочей силы занято в вооруженных силах, госбезопасности, органах обеспечения "правопорядка", а также в частных охранных и сыскных агентствах).
В отличие от США и России, европейские государства играют в обществе иную роль. Во-первых, доля ВВП, пере-распределяемая через бюджеты разных уровней, в ЕС составляет 47,8%, тогда как в США - 28%, а в России - 29%. Во-вторых, доля расходов на обеспечение внешней и внутренней безопасности составляет здесь 3-4% ВВП, тогда как в России и Америке - почти 10%. В-третьих, европейские государства более ориентированы на решение социальных проблем, чем американское и российское - в странах ЕС на эти цели расходуется до 60% бюджетных средств, тогда как в США - 38%, а в России - всего 18%. На протяжении столетий европейцы выработали в себе уважение к закону и относятся к власти как к их исполнителю, как к "слуге сообщества". В Америке (в меньшей мере) и в России (в большей) государство оторвано от общества и хочет задавать его цели; большинство населения не ждет от него помощи и разными методами стремится сократить масштаб своих обязательств перед ним.
Место государства в обществе определяется отношениями между людьми - и тут от-личия между центром и "ок-раинами" более заметны. Сегодняшние Америка и Россия - жесткие индивидуалистские общества, похожие на Европу если не конца XIX века, то первых послевоенных лет. О чем ни говорили бы адепты "евразийскости", сложно говорить о коллективизме общества, где заборы воздвигаются не только вокруг вилл богачей, но даже вокруг могил бедняков на деревенских кладбищах; где народ давно разучился формулировать собственный интерес иначе как по подсказке вла-сти; где не вызывает протеста невиданное имущественное нераве-нство. Самый точный индикатор "общинности" - коэффициент Джини, который в России и США практически одинаков; сегодня 10% самых обеспеченных граждан владеют в России в 16 раз большей долей национального богатства, чем наименее обеспеченные 10%; в США этот показатель составляет 14,8 раза, тогда как в 15 странах ЕС - всего 7,6.
Ответом общества на индивидуализм становится поиск суррогатов коллективности - и тут вспоминается о рели-гии, в отношении которой европейцы движутся в од-ном направлении, а американцы и россияне - в противоположном. До Первой мировой войны религиозность всех трех обществ была сравнимой; сегодня в европейских государствах граждане, называющие себя религиозными, составляют меньшин-ство в 12-17%; в Америке же, как и в новой России, доля населения, считающего, что религия играет в их жизни "важную" или "очень важную" роль, устойчиво нарастает.
Элиты обеих наших стран все чаще рассматривают религиозные и практики в контексте решения политических задач. Ни в одной европейской стране глава государства не пытается, подобно Дж.Бушу, объ-яснять свои внешнеполитические шаги ука-заниями Господа; нигде в Европе первосвященник не сочтет достойным себя, подо-бно патриарху Алексию II, благодарить президента за прекрасную жизнь своей паствы. США и Россия с большим отрывом лидируют по масштабам трансляции церковных проповедей и служб; в обеих странах активно развиваются те направления христианства, которые имеют национальную идентичность. Америка и Россия "соревнуются" и в привлечении "высших сил" для решения экономических задач: американцы напоминают каждому, кто пожелает расплатиться долларами, что in God we trust, а российские топ-ме-неджеры, кажется, всерьез хотят преобразить автомобильную промы-ш-ленность принесением на АвтоВАЗ мощей св. Иоанна Крестителя.
Завершая этот раздел, я рискнул бы сказать, что Европа по-степенно превращается в своего рода сообщество личностей, обе "окраины" активно используют религиозно-мессиан-ские мотивы, укрепляя этим сомнительным образом свою идентичность.
Экономические реалии
Экономика и деньги - вот что, пожалуй, в наибольшей мере сближает сегодня "окраины", противопоставляя их "центру". В Америке, а с недавнего времени и в России, деньги являются объектом поклонения, мерилом успеха и главным крите-рием человеческой значимости. Отсюда растущее социальное расслоение и неэффективность экономики, ориентиро-ванной на прибыль, а не на максимизацию обществен-ной полезности. В отличие от Европы, где доходы директоров компаний превышают уровень зарплат их работников не более чем в 30 раз, в США руководители зарабатывают в 160-250 раз больше своих работников, а в России разрыв еще заметнее. Характерно, что такие вознаграждения не отражают экономической успешности - в последние годы Европа, которая должна была бы из-за социальных издержек оказаться неконкурентоспособной, обнаружила невиданную эффективность. В первые годы нового столетия ЕС про-изводит в 1,1 раза больше автомобилей, чем США; в 1,6 раза больше продукции химической, и в 1,75 раза - фармацевтической промышлен-ности; в 2 раза больше стали; в текстильной и легкой индустрии разрыв еще больше.
Россия же на протяжении 90-х годов вообще перестала существовать для мира как промышленная держава, превратившись в "экономику трубы". Конечно, в этом ма-ло общего с Америкой, переключившейся на информационный сектор, но нельзя не признать, что в конце ХХ века "окраины" практически "самоликвидировались" как индустриальные регионы. Правительства обеих стран стремятся контролировать не производство, а транспортную, информационную и финансовую инфраструктуру; в США это проявляется в прогрессирующем усилении роли финансовых, банковских и биржевых услуг и контроле над глобальными информационными сетями, в России - в трубопроводной "сверхдержавности" и назойливо повторяемой идее "моста" между Европой и Азией, которым могла бы стать страна в наступившем столетии. Однако история показывает, что сохранять политическое влияние в условиях неконкурентоспособности и упадка промышленного производства пока не получалось ни у одной из великих наций, чье влияние выходило далеко за их границы.
Это не значит, что "окраины" отстали, а "центр" вырвался вперед - но экономическое развитие Европы в наши дни выглядит гораздо более сбалансированным, чем России или Соединенных Штатов. И это проявляется не только в интенсивном хозяйственном росте, постоянном сокращении продолжите-льности рабочего времени, ужесточении экологических стандартов и сбалансированности вне-шней торговли, но и в распространении высокотехнологичной продукции, разработанной за пределами ЕС. Не секрет, что в США распространенность мобильной связи сегодня составляет 56%, тогда как в ЕС - почти 100%; что только 19% новых американских автомобилей оснащаются системой позиционирования на местности, в то время как в Европе - 65%; и т.д. Похоже, что в прев-ращении технологических достижений в инструмент повышения качества жизни европейцы не знали и не знают себе равных...
В США и России человек воспринимается как потребитель. Его стремление - купить больше и дешевле, и, по возможности, лучшего качества. Экономия не приветствуется. Основной аргумент американских рекламных кампаний - теперь Вы можете за ту же цену по-лучить больше! (вторую котлетку в гамбургере, на треть больше колы, и т.д.). Когда потребительский бум выдыхается, его поддерживают массовым кредитованием. У нас эти тенденции воспроизводятся в тех группах населения, которые приближаются к западным стандартам потребления. Сегодня Россия - самый выгодный рынок для международных торговых сетей. Продажи товаров в кредит растут на 30-40% ежегодно; так же увеличи-ваются и продажи дорогих автомобилей.
Россия тут даже идет впереди Америки: если там восторги вызывают разного рода "истории успеха", повествующие, как человек добился богатства и известности, то в России культо-выми стали богатство и известность как таковые, вне зависимости от их источника. Телевидение, газеты и журналы умиляются выходкам "новых русс-ких", а с недавних пор - и чиновников. Америка и Россия похожи и в том, что в них особое значение придается понятию "роскошь" - причем нередко только она и отличает представителей "элиты" от "низов", на которых те во всех прочих отношениях похожи как две капли воды. В США, ку-да бы вы ни кинули взор, какой бы телеканал ни включили наиболее часто встречающимся словом будет luxury. Оно приме-няется к домам во Флориде, собранным из гипсокартонных конструкций; к джи-пам, сиденья которых похожи на диваны начала прошлого века; к любой одежде, кроме джинсов; и почти ко всем гостиницам, кроме стоящих у больших автострад. В России "роскошь" превращена в "элитность" (что еще раз подчеркивает идентифи-кацию богатства и статуса в об-щественном сознании). "Элитным" у нас становится все - от бижутерии и косметики до ресторанов, от автомобилей до квартир и домов. Все это диссонирует с европейским подходом: слово "элитный" здесь вообще отсут-ству-ет в рекламном лексиконе, понятие luxury встречается крайне редко (обы-чно его заменяют разные версии термина upscale), а исключительность чего-либо под-чер-кивается в первую очередь его малодоступностью или "закрытостью" (например, тех клубов, которые издавна и традиционно именуются private - но никак не elitist).
Еще одна особенность, присущая как США, так и России, но чуждая Европе - мелкий и крупный обман, ощущение которого сопровождает новичка, не привычного к реалиям страны. Например, в США все цены указаны без налогов, которые удоро-жают покупку иногда почти на четверть. Особенно обескураживает сфера обслуживания с повсеместно распространенными "рекомендованными ча-евыми (suggested gratuity)", прибавляющими до 20% к среднему ресторанному чеку. Ситуация, когда пассажир платит таксисту двадцать долларов при указанных на счетчике пятнадцати и в ответ слышит: "А где чаевые?" - стала обыденной и не вызывает удивления. В России роль американских барменов и таксистов выполняют клерки и госслужащие - не секрет, что размер "низовой" коррупции составляет от 10 до 15% ВВП.
Когда я бываю в Америке, мне кажется, что в сравнении с Европой эта страна представляет собой даже не окраину, а самую что ни есть провинцию - со всеми чертами провинциальности, неумело прикрытыми красивой упаковкой. В России такие же ощущения возникают у иностранцев, пытающихся понять особенности местной реальности, - правда, не сразу же, а по мере того как они начинают втягиваться в нашу повседневную жизнь, переставая судить о ней только по витринам магазинов.
В завершение отметим еще одно красноречивое обстоятельство. Принято считать, что Со-единенные Штаты сделали великой страной люди, которыми двигала "американс-кая мечта" - мечта о собственном деле или карьерном росте, и, разумеется, о финансовом благополучии. Ее распространенность объясняет отсутствие в Америке социальных движений, столь характерных для Европы: европейскому стремлению к равенству результатов американцы предпочитают пусть иллюзорное, но равенство возможностей. В России сегодня также не наблюдается оживления эгалитаристских движений. Не стоит ли за этим надежда, подобная той, что так успешно иммобилизует социальные движения в США? Мне кажется, что здесь есть параллели, если и не явно обусловленные сходством американской и российской "мечт", то проявля-ю-щиеся в отношении россиян и американцев к принципу организации их обществ.
В обществе "американской мечты" преклонение перед успехом не означает почитания всех успешных. Отношение к капиталистам может быть критичным - но в то же время сам капитализм как воплоще-ние личной независимости, автономности и сво-боды оказывается "вне подозрений". "Российская мечта" похожа на американскую - только в наших представлениях об обществе центром выступает не рынок, а государство. Сегодня никто не вызывает в обществе такого презрения, как коррумпированные представители власти, - но президент, назначивший часть из них и создав-ший ус-ловия для неподотчетности остальных, обладает огромным запасом доверия как воплощение государства. Ну чем не отношение американцев к процветающим капиталистам и к капитализму как таковому? "Государевы люди" в логике россиянина могут быть противны, но государство почти всегда остается незапятнанным...
Таким образом, в какой-то мере наш подход схож с американским: да, власть в России с безразличием относится к своим гражданам, но значительная их часть также на-ивно полагает, что сможет к ней приобщиться, как разносчик газет в провинциаль-ном американском городке надеется стать миллионером. Даже российские демокра-ты в начале 90-х годов разработали авторитарную по своей сути конституцию - отчасти и потому, что писали ее "под себя", а не для страны. Именно это предпочтение радужных иллюзий сиюминутной основательной нормальности разительно отличает русских и американцев от европейцев и делает их напоминающими друг друга. Оно и не уди-вительно - ведь в любом мегаполисе легко отличить коренных горожан от провинциалов, а сами провинциалы всегда так похожи друг на друга!
Иноземцев Владислав Леонидович - доктор экономических наук, главный редактор русского издания газеты "Le Monde diplomatique", издатель и редактор журнала "Свободная мысль", профессор Высшей школы экономики.
