Буквально на днях в продажу поступил новый роман Василия Аксенова "Москва-ква-ква" и мгновенно исчез с прилавков книжных магазинов. Пока допечатывается новый тираж, признанный классик российской литературы, лауреат "Букера" Аксенов рассказал корреспонденту Страны.Ru Марии Свешниковой о главных героях книги, их прототипах и своих филологических и архивных изысканиях.
- Василий Павлович, вы всегда говорили, что не умеете писать быстро. Однако, ваш новый роман был создан чуть ли не молниеносно. У вас были какие-то особые причины для работы над "Москва-ква-квой"?
- "Москва-ква-ква" написалась как-то неожиданно для меня самого. Потому что я не собирался большой роман затевать, ведь на большие романы у меня, в общем, уходит три года. А эта книга, кажущаяся скоропалительной, на самом деле очень долго вынашивалась. Я так долго возвращался в мыслях к этому сюжету, еще совсем не зная, что это за книга будет. И все возникло в результате переселения после 21 августа 1991 года в дом, изображенный на обложке, только не в главный корпус, а в закоулки, которые смотрят на Яузу. И нам досталась квартира, где, разбирая вещи, я увидел вдруг на стене выцарапанное острым предметом: "Строили заключенные". Я подумал, как очень странно порой завершается круг: вот этот дом, вокруг которого бродил я, 19-летний юнец, который не очень сильно любит окружающую жизнь, систему и стиль этого дома. Потом я к нему изменил отношение и даже писал об этом в "Золотой нашей железке", а сейчас время проходит, десятилетия проходят, и презрение переходит в приязнь. И когда я там поселился, я ходил по окружающим пространствам, дворам, под арками, под барельефами и смотрел в высоту, на этажи, на откосы и все время думал, что хорошо бы что-то такое написать. И диалоги перерастали в барельефы, и они так и оставались. И я представлял себе, какие люди здесь могут быть. Конечно, это люди, прошедшие войну, люди сталинской гвардии, такие сталинские патриции, уцелевшие от массовых убийств, выжившие каким-то образом и представляющие, по теории Платона, описанной в книге "Республика" новое патрицианское общество.
- В своих произведениях вы очень часто интерпретируете время действия с точки зрения античности и проводите параллели с античной литературой, с ее героями. Что вы хотите этим сказать?
- Главная тема - Тезей. Тезей, идущий во мраке, он символизирует собой судьбу человечества, идущего во мраке, в черноте, только изредка видя какие-то вспышки света. Причем это тоже случайно оказалось, когда Кирилл Смельчаков выходит из лифта, вдруг в луче света проходит женщина, его одноклассница, и я думаю: как ее назвать? Совершенно спонтанно я ее назвал Ариадна. А Ариадна тащит кого? Тезея. Он - Тезей, идет туда - вниз, вниз, вниз. Он - Тезей, но это и Кирилл, настоящий сталинист, боец, поскольку он понимает, что чернота черноты - это отчасти Сталин. Так прохождение сквозь лабиринт - вдруг стало неожиданно для меня главной темой.
- Вы можете рассказать, кто служил прототипами для ваших героев?
- Конечно, у героев есть прототипы. Мне даже говорили о главном герое - Смельчакове, что он точно списан с Константина Симонова, и во многом это так, но не совсем. У меня среди писателей много старших друзей, прошедших войну, положим это Поженян или Левитанский. Были такие поэты, как Гудзенко. Еще у меня был друг Овидий Горчаков, на самом деле бывший настоящим спецназовцем из ГРУ, и только потом он стал писателем. И Джин Грин-"неприкасаемый". Мы втроем с ним и с Поженяном писали под псевдонимом Гривадий Горпожакс, соединявшим три имени Овидия, Джина и мое. Но в основном у меня все истории имеют под собой почву, лежащую в городской мифологии, и даже иногда очень близко подходящих к исторической хронике. В частности, самая безумная история, которую я рассказал, как в разгар Отечественной войны Ариадна Рюрих похитила Гитлера и привезла его в Советский Союз, и он там жил в бункере Сталина, и все вожди к нему съезжались, а он им очень понравился. Гитлер боялся к ней подойти и только издали говорил: "Гениальнейший фрау!" Удивляйтесь, как хотите, но и эта история имеет под собой реальную основу, и у Ариадны Рюрих есть прототип, это не кто иная, как русская актриса Ольга Чехова. Ольга Чехова была любимой актрисой Гитлера. Поговаривали, что у них был даже романешка какой-то небольшой, а она одновременно все годы работала на разведку НКВД. И после войны, когда Берлин был разрушен, советские чекисты ее вывезли в Москву, где она провела полтора года, а потом ее вернули в Берлин, отстроили все ее особняки.
- Вы не думаете, что уже столько написано и сказано про Сталина, что нет смысла возвращаться к его фигуре?
- Дело в том, что я сам не знаю, что я пишу, когда пишу. Я не знаю, что будет через 5 страниц. У меня не было идеи писать про Сталина, я писал про Кирилла Смельчакова, как он украл молодую жену у своего друга маршала авиации Гагачеладзе. А потом так атмосфера вся сложилась, наступила пурга, без остановки замело, они скрывались где-то в его барсоньетке на Кузнецком мосту с этой Эсперанцой, и я не знал, что с ними делать, как вдруг возник ночной звонок, прервавший их идиллию. И голос Иосифа Виссарионовича со свойственным ему акцентом произнес: "Послушай, ты отдай эта Эсперанцу моему земляку". И вдруг началась тема ночных разговоров Сталина со Смельчаковым. А о Сталине тогда уже многие в его близком кругу говорили, что у него развивается паранойя, и я подумал, что злейшим его врагом был не Пентагон, а маршал Тито, и он, наверно, повсюду видел титовскую агентуру. Вообще отношения Сталина и Тито я нашел с помощью своего друга Михаила Михайлова, югославского диссидента русского происхождения. Он мне давал дневники Джиласа, когда еще они были не напечатаны, где написано, что сразу после победы над Гитлером в 1945 году, под влиянием невероятной эйфории Тито написал письмо Сталину с предложением войти в Советский Союз на правах союзной республики. Сталин сначала согласился и очень был даже рад, он представил себе, как Советский Союз стал огромной славянской страной, и вдруг сказал: нет, мы этого не будем делать, потому что они рассчитывают на торжественный вход в Кремль, а ночью нас всех гайдуки передушат. Я представил себе эту картину. И так возник колоссальный, страшный конфликт. Разумеется, если бы Сталин не умер, все кончилось бы оккупацией Югославии и страшным кровопролитием.
- Кто из советских классиков вам близок по стилю и духу? Кто-то повлияли на вас? Например, Трифонов со своим "Домом на набережной"?
- Я очень люблю Трифонова, и, я думаю, что он еще вернется, что на него будет большой спрос. Его сейчас подзабыли немного, но он потрясающий писатель. Хотя "Дом на набережной" настолько далек от моего дома на двух набережных, что впрямую не повлиял. Но. Трифонов умел потрясающе восстанавливать то, что прошло совсем: настроение, ощущение эпохи. Я имею в виду не события, а ощущения. Так мне помогло то место в "Долгом прощании", где описывается трамвайный поворот, который проходил очень близко к завалившемуся забору, а на забор в это время наваливался куст сирени. Во многих вещах он описывает Москву под снегом. Колоссально! Я думаю, что это так или иначе отразилось у меня в "Кве-кве", потому что многие события происходят именно во время московской пурги.
- Невозможно не спросить о том, о чем надо бы спрашивать с самого начала. Откуда взялось "ква-ква"?
- "Ква-ква" совсем неожиданно возникло. В конце, когда уже было все написано, я стал искать название, и никак не мог назвать книгу. Но потом Тактаковский с женой возвращается из бразильской эмиграции, где он 24 года провел. Жену уже зовут не Эсперанца, а Эшперанша. Он с женой идет, видит этот дом, и в нем все трепещет. Это какая-то совершенно немыслимая, еле выносимая ностальгия, и от памяти о Глике и от всего, что произошло, а она этого не понимает и тараторит. Переходят мост, подходят к дому, и она говорит: "А знаешь, мне нравится твоя Ква-ква". Это она так уловила фонетическое звучание последнего слога в названии нашей гордой, величавой столицы.
- Получается, что Москва не только декорация, не только место действия, но и герой романа? Могла ли подобная история произойти в Петербурге той же поры?
- Я не думаю, что в Петербурге могла бы произойти такая история. То есть могла, но там не было бы Сталина. И там не было бы высотных домов. Петербург населен людьми из подполья, и у них свои романы. Такой суеты нельзя себе представить в Петербурге, там все должно было бы быть иначе. Даже если представить себе фантастический роман, что большевистское правительство не уезжало из Петербурга, а так там и осталось, и, скажем, попало под власть Финляндии. Москва - это особый ква-квакающий, не понятный, совсем не понятный град. Его ответ на крушение тоталитаризма совершенно невероятный. То, что произошло с Москвой за последние 15 лет - непредвиденно, невероятно, никогда не воображаемо нашим поколением. И, разумеется, Москва - это герой этого романа. Почти в той же мере, как Петербург у Андрея Белого является главным героем.
- Как вы считаете, нашим детям передадутся наши ассоциации со сталинской архитектурой?
- Я на днях по телевизору видел Юрия Михайловича Лужкова, и они где-то обсуждали 60-этажные дома, а колоссальный Москва-сити уже строится. Так что я думаю, что эта архитектура, особенно Котельническая высотка (в романе она называется Яузская) - действительно изумительное произведение. Может быть, благодаря тому месту, которое Чечулин нашел, где он ее посадил. Она сидит так, что ее оттуда не сдвинешь. Возможно, не сдвинешь и наших ассоциаций, нашего ощущения. Нас не будет, но будущие поколения начнут так же к этому относиться. Высотка - она живая пирамида, лабиринт. И главная тема романа - это лабиринт, по которому идет Тезей из мрака во мрак, из черноты в черноту, из одного лабиринта в другой мистический лабиринт. Думаю, что правильна наша неприязнь, отталкивание всего тоталитарного и того ненавистного времени вообще, хотя, оно стало и не таким ненавистным, а в какой-то степени ностальгическим. И эта ностальгия так и останется. Но потом она будет, разумеется, задвинута лужковскими небоскребами, и высотка не сможет так потрясающе выглядеть на закатах, как сейчас, но она уцелеет. Кроме того, благодаря этому дому написан мой роман, за что я выражаю ему свою признательность. Это роман о пути Адама, о человечестве.
- Вы живете за границей, но пишете про Россию. Вы не растерялись, продолжаете выпускать романы, по качеству не уступающие тем, что были сочинены на родине. Какими историческими источниками вы пользуетесь, по какому критерию их отбираете, в какой мере соотносятся официальные исторические источники с вашей личной интерпретацией событий?
- В нас сидит такой стереотип, что русский писатель не может писать по-настоящему, живя за границей. Он усыхает, засыхает, никогда он уже не вернется к таким шедеврам, как были им написаны. На самом деле новая фаза больших романов для меня возникла за рубежом, возникла в той атмосфере. Кроме того, я так остро стал чувствовать русский, находясь в Америке, что мне доставляло наслаждение разбираться с языком. В "Москве-кве-кве" я не так уж сильно был зависим от исторических источников, потому что все события более или менее были мне известны, или я опирался на какие-то случайные воспоминания. Но я действительно работал над историческими материалами в течение долгих лет, когда писал "Московскую сагу". И я ходил как на работу в Библиотеку конгрессов США, и там набирал материалы. Невероятное богатство оказалось в моих руках! Я, конечно, тоже не выбирал предельно точные документы, но какие-то моменты использовал. Например, мне нужно было узнать, как проходили зимние мотогонки в Москве. Где я мог узнать это? Я пошел в Библиотеку конгрессов, и, спустя некоторое время, мне принесли подшивки про мотоциклетный спорт в Советском Союзе в 50-е годы. Когда я писал про 20-е годы, мне приносили "Правду", "Известия" в огромных скреп-боксах, из которых на одежду сыпалась труха желтая. Там также была масса источников, отражавших западный взгляд на военные события. Вообще, это колоссальное наслаждение писать романы о России, сидя в Америке.
- Настало время, когда Аксенова стали экранизировать. Но "Московская сага" - это, скажем так, самое безобидное ваше произведение. Как вы думаете, дойдет ли дело до любимых народом "Ожога" или "Скажи изюм"? Или придется ждать того момента, когда умрут все прототипы и никому не будет обидно?
- Это довольно болезненный для меня вопрос, потому что предпринимались попытки экранизировать многие мои вещи. В частности даже такую историю, которая, казалось бы, совсем не годится - "Остров Крым". Но всякий раз, когда доходило до дела, все рушилось и почему-то разваливалось. Сейчас очень одна интересная вещь произошла с моими экранизациями. Четыре года назад я написал две детских книги - "Мой дедушка - памятник" и "Сундучок, в котором что-то стучит". Масса людей читала, родители читали вместе с детьми и были увлечены приключениями школьника Гены Стратофонтова, который, по сути дела, был предтечей Гарри Потера. А потом все забылось, и никаких поползновений я не делал к тому, чтобы оживить эту вещь. Вдруг появилась группа кинематографистов, и сейчас начала проект киновоплощения этих двух книг. Так что я надеюсь, что и другие потихоньку найдут себя. По "Ожогу" очень трудно сделать фильм, почти невозможно. Можно оттуда что-то брать, так же как из "Кесарева сечения", а так, целиком, невозможно. Но "Москва-ква-ква" - она, по-моему, прямо вся ложится на сценарий. И можно сделать фильм, в котором бы существовало не только то время, когда был написан "Остров Крым", а все советские эпохи, от начала до самого конца, включая и нынешнюю.
15.03.06.
Национальная информационная служба Страна.Ru, 2000-2006.
Док. 252105
Опублик.: 16.03.06
Число обращений: 691
Аксенов Василий Павлович
|
