В Кремле объяснили стремительное вымирание россиян
Наша библиотека
Книги
Статьи
Учебники

Художественная литература
Русская поэзия
Зарубежная поэзия
Русская проза
Зарубежная проза
Питер С.Бигль:`Последний единорог` Назад
Питер С.Бигль:`Последний единорог`
Перевод Ю.Соколова


I
Светлой памяти доктора Олферта Дэппера, встретившего единорога в лесах штата Мэн в 1673 году. и Роберту Натану, видевшему одного или двух в Лос-Анджелесе.
Она жила в сиреневом лесу в полном одиночестве. Она была очень стара, хотя не знала об этом, и не беззаботную морскую пену напоминала теперь ее белизна, а снег, искрящийся в лучах Луны. Но по-прежнему живыми и ясными оставались глаза ее, и двигалась Она легко, словно тень облачка по волнам. Она была совсем не похожа на тех однорогих лошадей, которых люди рисуют в книжках и называют единорогами. Она была меньше лошади, копыта ее были раздвоены, и была Она прекрасна той древней и дикой красотой, которой никогда не было у лошадей, которой стыдливо и неубедительно подражают олени и шутовски пародируют козы. Длинная и стройная шея делала ее голову меньше, чем она была на самом деле, а грива, ниспадавшая почти до середины спины, была мягкой как пух и легкой как дымка. У нее были остроконечные уши и тонкие ноги с пучками белых волос на лодыжках, длинный рог над глазами сиял перламутровым светом даже в глубокую полночь. Им Она убивала драконов, исцеляла королей и сбивала наземь спелые каштаны для медвежат. Единороги бессмертны. Они живут уединенно, обычно в лесу у заводи с чистой водой, в которой можно видеть отражение, -- ведь они немного тщеславны и знают, что на свете нет существ столь же прекрасных и волшебных. Единороги редко соединяются в пары, и нет места таинственнее, чем то, где был рожден единорог. В последний раз Она видела другого единорога так давно, что с тех пор даже язык переменился в окрестных селах и невинные девушки звали ее уже иначе, но Она не знала ни о месяцах, ни о столетиях, ни даже о временах года. В ее лесу всегда была весна, потому что Она жила в нем и целый день странствовала среди громадных буков, наблюдая за всеми, кто обитал на земле и в кустах, в гнездах и в пещерах, в норах и на вершинах деревьев. Поколение за поколением волки и кролики охотились, паслись, любили, рожали детенышей и умирали, а так как сами единороги ничего подобного не делают, она никогда не скучала, наблюдая за ними. Однажды по следу оленя в ее лес заехали два охотника с длинными луками. Она шла за ними так тихо, что даже лошади не почувствовали ее близости. Вид людей постепенно наполнил ее странным и древним ощущением нежности и ужаса. Обычно она никогда не позволяла увидеть себя, но ей нравилось незамеченной следовать за всадниками и слушать их разговоры. -- Не по себе мне в этом лесу, -- проворчал старший охотник. -- Там, где живет единорог, и простые звери потихоньку обучаются волшебству: в основном умению колдовски исчезать. Мы не найдем здесь дичи. -- Ну, если единороги когда-то и жили на свете. то уж давно исчезли, -- возразил второй. -- Да и лес тут такой же, как везде. -- А почему здесь никогда не опадают листья и не идет снег? Нет, что ни говори, здесь живет последний на свете единорог -- долгих лет ему, одинокому бедняге, -- и пока он жив, ни один охотник не привезет из этого леса даже синицы. Поехали дальше, сам убедишься. Уж я-то их знаю, единорогов. -- Из книг ты их знаешь, -- отозвался другой, -- да сказок и песен. При трех последних королях о единорогах не было и слуха. Так что знаешь ты о них не больше меня. И я книжки читал те же, истории слушал те же и, как и ты, ни разу не видел ни одного единорога. Охотники помолчали какое-то время, потом первый задумчиво произнес: -- Моя прабабушка однажды видела единорога. Когда я был совсем мал, она часто рассказывала мне об этом. -- О, в самом деле? И, конечно, она поймала его золотой уздечкой? -- Что ты, откуда ей было взяться у прабабушки! Это сказки. Чтобы поймать единорога, нужно чистое сердце, а не золотая уздечка. -- Да-да, -- хихикнул молодой человек, -- и она ехала под деревьями на своем единороге без седла, как нимфа в дни юности мира? -- Моя прабабушка боялась больших зверей, -- сказал первый охотник. -- Она и не пыталась сесть верхом на него, а словно замерла, и единорог положил ей голову на колени и уснул. Она не пошевельнулась, пока он не проснулся. -- И на кого же он был похож? Плиний пишет, что единорог весьма свиреп, имеет тело лошади, голову оленя, ноги слона, хвост медведя, низкий голос и черный рог длиной в два локтя. А китайский... -- Моя прабабушка говорила только, что от него приятно пахло. Она терпеть не могла запаха зверей, даже коровы или кота, а уж о диких и говорить не приходится, А вспоминая этот запах, она даже расплакалась однажды. Конечно, она была уже очень стара и легко плакала, когда что-нибудь напоминало ей юность. -- Давай-ка повернем и попытаем счастья в другом месте, -- внезапно сказал второй охотник. Она тихо отступила в чащу и последовала за охотниками, лишь когда они вновь оказались впереди. Охотники приближались к опушке, когда второй тихо спросил: -- Как ты думаешь, почему единороги исчезли, если они все-таки существовали? -- Кто знает? Времена меняются. Как по-твоему, этот век хорош для единорогов? -- Конечно нет, но разве раньше-то было лучше? Кажется, слышал я, что... нет, тогда я был навеселе или думал о другом. А, чепуха... Поспешим, пока еще светло для охоты! Они выбрались на край леса и пришпорили лошадей. Первый охотник обернулся и, словно увидев притаившегося в тени единорога, крикнул: -- Оставайся здесь, бедняга. Этот мир не для тебя. Оставайся в споем лесу, храни зелень деревьев и долголетие друзей. И не обращай внимания на молодых девиц -- из них получаются всего лишь глупые старухи, не более. Счастливо! -- и он исчез вдали. Еще стоя у края леса, Она громко сказала: -- Я -- единственный на свете единорог. -- Это были первые слова, произнесенные ею за последние сто лет. И все же такого не может быть, подумала Она. Жизнь в одиночестве, без встреч с другими единорогами ее не пугала, ведь Она знала, что подобные ей существуют на свете, а для того, чтобы единорог не чувствовал себя одиноким, большего и не требуется. -- Но надо узнать, здесь остальные или нет. Ведь тогда мне тоже надо уйти. То, что случилось с ними, должно случиться и со мной. Собственный голос испугал ее, и ей захотелось бежать. Быстрая и светящаяся, Она неслась по темным тропинкам своего леса, пересекая внезапно возникавшие прогалины, ослепляющие зеленью трав или погруженные в полумрак, ощущая все, что окружало ее, -- от трав, ометающих ноги, до серебряно-синих вспышек в колеблемых ветром листьях. `Нет, я не могу оставить все это, никогда-никогда, даже если я и в самом деле последний единорог на свете. Я знаю, как жить здесь, знаю любую травинку, ее запах и вкус. Что нужно мне во всем свете, кроме моего леса?` Но когда она, наконец, остановилась и тихо стояла. прислушиваясь к карканью ворон и ссоре белок над головой, ей пришла в голову мысль: `А вдруг они собрались все вместе и ускакали далеко-далеко? А если они спрятались и поджидают меня?` И с этого момента Она не знала покоя... С той минуты, когда впервые представила себе, что покидает лес, Она не могла стоять на одном месте. Беспокойная и несчастная, сновала Она туда и сюда у своей заводи. Единороги не должны выбирать, они не созданы для этого. Днем и ночью Она говорила себе и нет и да и снова нет, и впервые узнала, что минуты могут ползти как гусеницы. `Я никуда не пойду. То, что люди какое-то время не видели ни одного единорога, еще не значит, что их больше нет, а если это и правда, я все равно никуда не пойду. Здесь мой дом`. Но, наконец, однажды ночью Она проснулась и сказала себе: `Да, сейчас`. Она спешила, стараясь не видеть ничего вокруг, не ощущать запахов, пытаясь не чувствовать раздвоенными копытами свою землю. Видящие в темноте звери -- совы, лисы, олени -- поднимали головы, следя за нею, но Она посмотрела на них. `Я должна идти быстро, -- думала Она, -- и быстро вернуться назад. Может быть, мне не придется идти далеко. Но найду я их или нет, я вернусь назад очень скоро, вернусь сразу, как только почувствую, что могу вернуться`. Под лучами луны дорога, которая вела от края леса, светилась, как на воде, но когда, словно вырвав себя из чащи, Она ступила на нее, то почувствовала, как та тверда и длинна. Она хотела вернуться назад, но вместо этого лишь глубоко вдохнула еще ощутимый запах леса и надолго задержала его в груди. Длинная дорога спешила неизвестно куда и была бесконечна. Она бежала через деревни и городки, сквозь горы и равнины, по каменистым пустошам и сочным лугам, не становясь их частью и нигде не отдыхая. Дорога мчала единорога вперед, подгоняла, не позволяя остановиться и привычно прислушаться. Ее глаза постоянно были запорошены пылью, а грива стала тяжелой и жесткой от грязи. В ее лесу время всегда шло мимо нее, теперь же, в дороге, Она шла сквозь время. Менялся цвет листвы, звери одевались в плотные зимние шубки и сбрасывали их; облака, гонимые разными ветрами, то медленно ползли, то неслись, то розовели и золотились в лучах солнца, то лиловели от приближающейся бури. И куда бы Она ни шла -- всюду искала Она своих сородичей, но не находила даже следа, даже имени в языках, что звучали у дороги. Однажды ранним утром, собираясь свернуть с дороги и поспать, Она увидела человека, копавшегося у себя в саду. Она знала, что лучше спрятаться, но почему-то стояла и тихо наблюдала за его работой, пока, разогнувшись, он не увидел ее. Человек был толст, и щеки его дрожали как студень. -- О, -- сказал он, -- ты прекрасна. -- И когда он снял свой пояс, сделал на нем петлю и неуклюже направился к ней. Она скорее обрадовалась, чем испугалась. Все было правильно. Человек узнал ее и делал то, что следует делать человеку: полоть репу и пытаться поймать ее, неуловимую и сверкающую. Она уклонилась от его первого броска так легко, будто ее отнесло дуновение ветерка. -- Раньше на меня охотились с колоколами и знаменами, -- сказала Она, -- тогда люди знали, что меня можно поймать, лишь сделав охоту настолько удивительной, чтобы я от любопытства подошла поближе. Но даже тогда меня ни разу не поймали. -- Я поскользнулся, -- ответил толстяк. -- Берегись, красотка! -- Не понимаю, -- удивилась Она, пока тот поднимался с земли. -- Зачем ты ловишь меня, для чего я тебе? Человек метнулся вновь, и Она ускользнула от него, как дождь в землю. -- Не думаю, чтобы ты понимал себя самого, -- сказала Она. -- Ну-ну, потише. -- Его потное лицо было измазано, человек ловил ртом воздух. -- Красотка, -- проговорил он задыхаясь. -- Прелестная кобылка. -- Кобылка? -- Она протрубила это слово так пронзительно, что человек остановился и закрыл уши руками. -- Кобылка?! -- возмутилась Она. -- Это я -- лошадь?! Так вот за кого ты меня принимаешь?! Так вот кого ты видишь?! -- Добрую лошадку, -- пропыхтел толстяк. Он вытирал лицо, опершись о забор. -- Вымыть тебя да вычистить, в любом месте сойдешь за самую красивую старую кобылку. -- Он вновь протянул руки с ремнем. -- Отведу тебя на ярмарку, -- сказал он. -- А ну, лошадка, ко мне! -- Лошадь, -- сказала Она. -- Так ты хочешь поймать лошадь. Белую кобылу с гривой, полной репьев. Когда толстяк приблизился к ней, она зацепила ремень рогом, вырвала его и закинула через дорогу в заросли маргариток. -- Это я-то лошадь? -- презрительно фыркнула Она. На мгновение толстяк оказался очень близко к ней, и ее громадные глаза заглянули в его маленькие усталые и изумленные смотрелки. Потом Она повернулась и понеслась по дороге так быстро, что видевшие ее говорили вслед: `Вот это да! Вот это настоящая лошадь!` А один старик тихо сказал сидевшей рядом жене: `Это арабская лошадь. Помню, в порту я видел однажды такую`. С этого времени Она старалась избегать городов даже ночью, разве только, когда город нельзя было обойти стороной. И все-таки несколько раз ее пытались поймать, но всякий раз так, как ловят убежавшую белую кобылу, а не веселым и почтительным способом, приличествующим для единорога. Люди несли с собой веревки и сети, подманивали ее кусками сахара, свистели ей, звали ее Бесс или Нелли. Иногда Она замедляла свой бег, так, чтобы их лошади могли почуять ее, и смотрела, как пятились и взвивались на дыбы кони, унося перепуганных седоков. Лошади всегда узнавали ее. `Как же это? -- удивлялась Она. -- Я могла бы понять, если бы люди совсем забыли или до смерти возненавидели единорогов. Но долго не видеть, а потом смотреть на единорога и не узнавать -- какими же тогда они видят самих себя, деревья, дома, лошадей, собственных детей, наконец?!` Иногда Она думала: `Если люди теперь не понимают, что видят, то в мире могут быть и другие единороги, о которых никто не знает и которые вполне счастливы этим`. Но несмотря на надежду и тщеславие Она понимала, что люди изменились и мир вместе с ними, потому что ушли единороги. И Она все бежала и бежала вперед по твердой дороге и с каждым днем все больше жалела, что покинула свой лес. Однажды подгоняемый ветром мотылек сел на кончик ее рога. На его темных бархатных крыльях блестели золотые пятнышки, он был легок, как лепесток. Приплясывая, он отсалютовал ей изогнутыми усиками: `Приветствую, я странник и игрок`. Впервые за все время странствий Она рассмеялась. -- Мотылек, почему ты летаешь в такой ветер? -- спросила Она. -- Ты простудишься и умрешь раньше времени. -- Смерть забирает у мужа то, что он хотел бы удержать, -- ответил мотылек, -- и оставляет то, что он охотно бы потерял. Дуй, ветер, дуй, пусть лопнут щеки. Я грею руки у пламени бытия, и это меня утешает. -- Он темнел на кончике ее рога, как кусочек сумерек. -- Ты знаешь меня, мотылек? -- с надеждой спросила Она, и он ответил: -- Прекрасно -- ты торгуешь рыбой. Ты все что угодно, ты мой солнечный свет, ты стара, седа и сонлива, ты моя кислолицая чахоточная Мэри Джейн. -- Он остановился и, трепеща крылышками на ветру, добавил: -- Твое имя -- это золотой колокольчик, подвешенный в моем сердце. Я разорвался бы на части, чтобы хоть однажды назвать тебя по имени. -- Ну, скажи его, -- просила Она. -- Если ты знаешь мое имя, скажи мне. -- Румпельстилтскин, -- радостно провозгласил мотылек. -- Попалась! Ты не получишь медали! Поблескивая, он плясал на ее роге, подпевая себе: -- Придешь ли домой ты, Билл Бейли, придешь ли ты домой, куда однажды не смог ты вернуться? Гнись пониже, Уинсоки, и лови с небес звезду. Грязь лежит себе тишком, кровь зовет, бушует, бродит, потому-то смельчаком я зовусь в своем приходе. -- В белом сиянии рога глаза его светились красными огоньками. Она вздохнула и, удивленная и разочарованная, побрела дальше. Все правильно, подумала Она. Разве мотылек может ее знать? Это барды и менестрели -- все-то у них стихи да песни, что свои, что чужие... Душа-то у них добрая, а вот пути кривые. И почему у них должен быть прямой характер, ведь они так рано умирают... Мотылек важно разгуливал перед ее глазами и распевал: -- Раз, два, три, о`лиари. Нет, о утешение бренной плоти, не пойду я по уединенной дороге. Что за ужасные минуты считает тот, кто в детство впал, но сомневается. Блаженство, поспеши и приведи рой яростных фантазий, откуда я повелеваю и который назначен на продажу по договорным летним ценам, в течение трех дней он будет продаваться. Я люблю тебя, я люблю тебя; о ужас, ужас, прочь, ведьма, прочь, хромать плохое выбрала ты место, о ива, ива, ива. -- Его голос серебром звенел в ее голове. Он путешествовал с ней до конца дня, но когда солнце садилось и розовые рыбки заполнили небосвод, он взлетел с ее рога в воздух и вежливо сказал: -- Простите, я боюсь опоздать на поезд. -- Сквозь его бархатные с тонкими черными жилками крылья Она могла видеть облака. -- Прощай, -- сказала Она, -- надеюсь, ты услышишь еще много песен. С мотыльками, знала Она, лучше было прощаться именно так, но вместо того, чтобы улететь, он поднялся над ее головой в голубом вечернем воздухе, слегка волнуясь и потеряв удаль. -- Лети, -- велела Она. -- Уже очень холодно. Но мотылек медлил, что-то бормоча: -- Они ездят на конях, которых вы называете Македонскими, -- рассеянно провозгласил он нараспев и тут же ясно, четко произнес: -- Единорог по-старофранцузски -- unicorne, по-латыни -- unicornis, дословно означает `однорогий`: unus -- один, corne -- рог. Сказочное животное, напоминающее лошадь с одним рогом. О, я -- кок и капитан из команды брига `Нэнси`. Кто-нибудь здесь видел Келли? -- Он весело важничал в воздухе, и первые светлячки с удивлением и сомнением мерцали вокруг него. Она настолько удивилась и обрадовалась, услышав, наконец, свое имя, что пропустила мимо ушей слова о лошадях. -- Ты знаешь меня! -- в восторге закричала Она, и дуновение ее слов унесло мотылька на двадцать футов в сторону. Когда он с трудом опять добрался до нее, она попросила: -- Мотылек, если ты действительно знаешь меня, скажи мне, видел ли ты таких, как я, скажи, куда мне идти, чтобы найти их? Куда они делись? -- Мотылек, мотылек, где спрячусь я? -- запел он в сумерках. -- Сейчас появится влюбленный и горестный дурак. Дай бог, чтобы моя любовь была в моих объятиях, а я бы с ней в своей постельке. -- Он опять опустился на ее рог, и Она почувствовала, что мотылек дрожит. -- Пожалуйста, -- сказала Она, -- я только хочу знать, есть ли на свете еще единороги. Мотылек, скажи мне, что есть, я поверю тебе и вернусь в свой лес. Я обещала скоро вернуться, а брожу уже так долго. -- Через лунные горы, -- начал он, -- долиной тени, смело, смело ступай. -- Тут он остановился и странным голосом произнес: -- Нет, нет, не слушай меня. Послушай, ты можешь найти свой народ, если будешь храброй. Давным-давно прошли они по дорогам, и Красный Бык бежал за ними по пятам. Пусть ничто тебя не пугает, но и не чувствуй себя в полной безопасности. -- Его крылья касались кожи единорога. -- Красный Бык? -- спросила Она. -- Кто это? Мотылек запел: -- За мной, за мной, за мной, за мной, за мной. -- Но затем резко замотал головкой и сообщил: -- Величествен бык -- первенец его, и рога быка, как у дикого тура. Ими он отбросит все народы за край земли. Слушай, слушай, слушай скорее. -- Я слушаю! -- вскричала она. -- Где же мой народ и кто такой Красный Бык? Подлетев поближе к ее уху, он расхохотался. -- В кошмарах я ползаю по земле во мгле, -- запел он. -- Собачки Трей, Бланч и Су лают на меня, они, как маленькие змеи, шипят на меня, бродяги приходят в город. И наконец ударили в колокола. Какое-то мгновение он еще плясал перед нею во мгле, а потом упорхнул в фиолетовую тень у обочины, демонстративно распевая: -- Это ты или я мотылек! Рука в руке, рука в руке... -- В последний раз он мелькнул меж деревьями, но он ли это был... Глаза могли обмануть ее, ведь ночь уже была полна крылатых. `По крайней мере он узнал меня, -- грустно подумала Она. -- Это все-таки что-то значит. Нет, -- тут же возразила Она себе, -- ничего это не значит, кроме того, что кто-то однажды сочинил песню или стихи о единорогах. Но Красный Бык... Что он имел в виду? Другую песню?` Она медленно шла вперед, вокруг нее смыкалась ночь. Низкое небо было почти угольно-черным, кроме желто-серебряного пятна там, где за толстыми облаками шествовала луна. И она тихо запела песню, которую давным-давно слышала от молодой девушки в своем лесу: Рыбы пойдут по земле, милый мой, Прежде чем жить ты станешь со мной. Вырастет лес у меня на окне, Прежде чем ты возвратишься ко мне. Хотя Она и не понимала слов, песня заставила ее затосковать о доме. И вдруг ей показалось, что, вступив на дорогу, она услышала, как осень зашумела в ее березках. Наконец Она легла в холодную траву и заснула. Единороги -- самые осторожные существа на свете, но если они спят, то спят крепко. И все равно, если бы ей не пригрезился родной лес, Она вскочила бы, едва заслышав в ночи приближающийся шум и позвякивание, даже если бы колеса были обмотаны тряпками, а у маленьких колокольчиков были подвязаны язычки. Но Она была далеко, так далеко, что никакие колокольцы не были слышны в этой дали, и Она не проснулась. Худые черные лошади тянули девять задрапированных в черное фургонов, они щерились зубами своих полосатых боков, когда ветер отбрасывал черные занавески. Передним фургоном правила приземистая старуха. На занавешенных боках его крупными буквами было написано: `Полночный карнавал Мамаши Фортуны`, а ниже более мелко: `Порождение ночи -- пред ваши очи`. Едва первый фургон поравнялся с местом, где спала Она, старуха внезапно остановила своего черного коня. Когда она уродливо спрыгнула на землю, встали и остальные фургоны. Бесшумно подобравшись к единорогу, старуха долго смотрела на белого зверя и, наконец, сказала: -- Вот тебе и раз, клянусь огрызком, оставшимся от моего старого сердца, это последняя из них. -- Слова ее оставляли в воздухе запах меда и пороха. -- Если бы она только знала это, -- улыбнулась старуха, показывая лошадиные зубы, -- ну, я-то не проболтаюсь. Она посмотрела назад на черные фургоны и дважды щелкнула пальцами. Возницы второго и третьего фургонов спрыгнули на землю и подошли к ней. Один из них был невысок, смугл и столь же безжалостен, как и она, другой, худой и длинный, казался нескладным до нелепости. На нем был старый черный плащ, глаза его были зелены. -- Ну, и кто это? -- спросила старуха у коротышки. -- Как по-твоему, Ракх? -- Мертвая лошадь, -- ответил тот. -- Э, нет, не мертвая. Ее можно скормить мантикору или дракону. -- Его хихиканье напоминало чирканье спички. -- Ты глуп, -- сказала ему Мамаша Фортуна. -- Ну, а ты, колдун, провидец, тамматург? -- обратилась она к другому. -- Что же видят очи чудотворца, ясновидца и волшебника? -- И вместе с Ракхом они залились смехом, как заливается лаем гонящая оленя свора. Однако когда она увидела, что высокий, не отрываясь, глядит на единорога, смех затих. -- Ну, отвечай, фокусник, -- ворчливо потребовала она; но высокий даже не повернул головы. Тогда, вытянув клешней свою костлявую руку, старуха повернула его голову к себе. Глаза его опустились под ее желтым взглядом. -- Лошадь, -- пробормотал он, -- белую кобылу. Мамаша Фортуна долго смотрела на него. -- И ты тоже глуп, волшебник, -- наконец выдавила она со смехом, -- но ты больший дурак, чем Ракх, и более опасный. Он врет только от жадности, ты же -- от страха. Или от доброты. -- Волшебник ничего не ответил, и Мамаша Фортуна рассмеялась. -- Хорошо, -- сказала она, -- это белая кобыла. И я хочу иметь ее в своем `карнавале`. Девятая клетка пустует. -- Мне нужна веревка, -- отозвался Ракх. Он уже хотел было повернуться, но старуха остановила его. -- Только одна веревка могла бы удержать ее, -- сказала она. -- Та веревка, которой древние боги связали волка Фенрира. Она была сплетена из дыхания рыб, слюны птиц, женских бород, мяуканья кошки, медвежьих жил и еще из чего-то. Ах да, из корней гор. А так как ничего этого у нас нет, и гномы не совьют нам веревку, то придется обойтись железной решеткой. Я погружу ее в сон. -- И руки Мамаши Фортуны что-то связали в ночном воздухе, а из ее горла вырвалось несколько неприятно прозвучавших слов. Когда старуха закончила заклинание, от единорога запахло молнией. -- Ну, а теперь поместите ее в клетку, -- сказала она мужчинам. -- Она проспит до рассвета, какой бы шум вы не подняли, если только по присущей вам глупости вы не станете трогать ее руками. Разберите на части девятую клетку и соберите вокруг нее. И помните: рука, осмелившаяся коснуться ее гривы, мгновенно и заслуженно превратится в ослиное копыто. -- Она снова насмешливо посмотрела на худого длинного человека, -- А маленькие фокусы, волшебник, станут теперь для тебя еще труднее, -- сопя сказала она. -- Живо за работу. До рассвета уже недолго. Когда она скользнула в тень фургона, как кукушка внутрь часов, и слова уже не могли донестись до нее, Ракх сплюнул и с любопытством произнес: -- Что же это обеспокоило старую каракатицу? Почему мы не можем тронуть эту тварь? Волшебник ответил ему мягким, почти неслышным голосом: -- Прикосновение человеческой руки пробудило бы ее даже от самого глубокого сна, который способен наложить разве что дьявол, но уж не Мамаша Фортуна. -- Ну, ей хотелось бы, чтоб мы поверили в обратное, -- усмехнулся темноволосый. -- Ослиные копыта! Тьфу! -- Но при этом он глубоко засунул руки в карманы. -- И что же может разрушить чары? Это же просто старая белая кобыла. Но волшебник уже шел к последнему из черных фургонов. -- Поспеши, -- отозвался он, -- скоро утро. Весь остаток ночи они разбирали девятую клетку, ее пол, крышу, решетку, и окружали ею спящего единорога. Ракх толкал дверь, проверяя замок, когда меж серых деревьев на востоке заполыхало и Она открыла глаза. Они поспешно отскочили от клетки, но волшебник, оглянувшись, увидел, что единорог, мотая головой как старая лошадь, оглядывает прутья решетки.



II
Девять черных фургонов `Полночного карнавала` при свете дня не казались такими большими и зловещими. Они были хрупки и ломки, как сухие листья. Драпировки исчезли -- фургоны украшали сшитые из одеял печальные черные знамена и вьющиеся на ветру короткие черные ленты. Странным было их расположение на поросшем кустарником поле: в сложенном из клеток пятиугольнике находился треугольник, а в центре его стоял фургон Мамаши Фортуны. Лишь он был закрыт черным занавесом, надежно скрывающим содержимое. Самой Мамаши Фортуны нигде видно не было. Ракх медленно вел толпу селян от клетки к клетке, сопровождая путь мрачными комментариями: -- А вот здесь -- мантикор. Голова человека, тело льва, хвост скорпиона. Пойман в полночь за едой: лакомился оборотнем. Порождения ночи -- пред ваши очи. Это дракон. Время от времени изрыгает пламя, обычно на тех, кто его дразнит, малыш. Внутри у него ад, но кожа обжигает холодом. Плохо говорит на семнадцати языках, страдает подагрой. Сатир. Дам прошу держаться подальше. Настоящий безобразник. Пойман при любопытных обстоятельствах, мужчины могут ознакомиться с ним за дополнительную плату после завершения осмотра. Стоя возле клетки единорога, одной из трех внутренних клеток, высокий волшебник наблюдал за ходом процессии вдоль внешнего пятиугольника. -- Я не должен бы находиться здесь, -- сказал он единорогу. -- Старуха велела мне держаться подальше от вас. -- Он довольно хихикнул: -- Она издевается надо мной с того самого дня, как я стал у нее работать, но ей и самой достается от меня. Она почти не слышала его. Она крутилась и вертелась в своей тюрьме, и тело ее сжималось от одной мысли о прикосновении окружавших ее железных прутьев. Ни одно из населяющих ночь существ не любит железа, и хотя Она могла терпеть его присутствие, убийственный запах железа, казалось, превращал ее кости в песок, а кровь в дождевую воду. Прутья ее клетки, должно быть, были заколдованы -- они все время переговаривались друг с другом бессмысленными когтистыми голосами. Тяжелый замок хихикал и скулил, как сумасшедшая обезьяна. -- Кто это там? -- повторил волшебник слова Мамаши Фортуны. -- Кто это там, в клетках? Скажите мне, что вы видите. Железный голос Ракха звенел под нависшим низким небом: -- Привратник преисподней. Как видите -- три головы и плотная шуба из гадюк. В последний раз на земле был во времена Геркулеса, вытащившего его на свет божий под мышкой. Мы выманили его сюда деньгами. Цербер. Посмотрите-ка в эти шесть красных жуликоватых глаз. Настанет день -- и вы, должно быть, вновь увидите их. А теперь -- к Змее Мидгарда. Сюда. Сквозь прутья Она смотрела на животное в клетке и не верила глазам. -- Ведь это всего лишь собака, -- прошептала она, -- голодная несчастная собака с одной головой и облезлой шерсткой. Как же они могут принять ее за Цербера? Может, они слепы? -- Глядите внимательнее, -- сказал волшебник. -- А сатир, -- продолжала Она. -- Сатир -- это обезьяна, старая хромая горилла. Дракон же -- просто крокодил, который скорее будет поглощать рыбу, чем извергать огонь. А великий мантикор -- это лев, очень славный лев, но не более чудовищный, чем все остальные звери. Я ничего не понимаю. И словно ее глаза привыкли к темноте, она стала замечать еще по фигуре в каждой клетке. Гигантами возвышались они над узниками `полночного карнавала`, из которых они вырастали как кошмарное видение из породившего его зерна истины. Мантнкор с голодными глазами и слюнявым ртом изгибал хвост с ядовитой колючкой, пока она не оказалась у него над ухом, но был в клетке и лев, удивительно малый рядом с мантикором. И все же оба они составляли единое целое. От удивления она топнула ногой. То же было и в других клетках. Тень дракона открывала рот и, шипя, выбрасывала безвредный огонь, заставляя зевак задыхаться и ежиться от страха; опушенный змеями сторожевой пес Ада выл в три голоса, призывая разорение и погибель на головы тех, кто его предал: хромой сатир подозрительно близко подбирался к решетке, лукаво обещая молодым девушкам невероятное наслаждение, сейчас же, здесь, на людях. Крокодил же, обезьяна и печальная собака таяли рядом с призраками и становились смутными тенями даже в неподдающихся обману глазах единорога. -- Какое странное колдовство, -- мягко промолвила Она. -- В нем больше сходства, чем магии. Волшебник рассмеялся с удовольствием и явным облегчением. -- Хорошо, действительно, хорошо сказано. Я знал, что старое пугало не обманет вас своими грошовыми чарами. -- Его голос стал твердым и таинственным. -- Теперь она сделала свою третью ошибку, -- сказал он, -- и это по крайней мере на две ошибки больше, чем может позволить себе старая фокусница. Время близится. -- Близится время, -- будто подслушав, говорил толпе Ракх, -- Рагнарок. В этот день падут боги, и Змея Мидгарда извергнет море яда на великого Тора, и падет он как отравленная муха. А пока змея ждет судного дня и грезит о будущем. Не знаю, может, все будет и по-другому, порождения ночи -- пред ваши очи. Клетку заполняла змея. Не было ни головы, ни хвоста, лишь волна черноты катилась от одного края клетки к другому, не оставляя места ничему другому, кроме своего чудовищного колыхания. И только единорог видел свернувшегося в середине клетки мрачного боа, быть может, лелеявшего мысль о собственном судном дне над `Полночным карнавалом`. Но в тени змеи очертания его были призрачны и неясны. Некто весьма деревенского вида воздел руку и потребовал у Ракха ответа: -- Если эта большая змея в самом деле обвивает мир, то как же вы можете уместить ее часть в этой клетке? И если, вытянувшись, она расплещет моря, то почему она не разорвет ваш `карнавал` как нитку бус? Раздался одобрительный ропот, самые осторожные попятились от клетки. -- Рад, что ты спросил меня об этом, друг, -- немедленно подхватил Ракх. -- Понимаешь, Змея Мид-гарда обитает в ином пространстве, в другом измерении. Поэтому обычно она невидима, но если затащить ее в наш мир, как сделал когда-то Тор, она станет видна как молния, которая тоже прилетает к нам неведомо откуда, где она выглядит совсем по-другому. Конечно, она могла бы разозлиться, если б узнала, что кусок ее пуза ежедневно и по воскресеньям выставлен на обозрение у Мамаши Фортуны в `Полночном карнавале`. Но у нее есть заботы посерьезней, чем размышлять о своем пупочке, вот мы и пользуемся ее благоволением. -- Он раскатал последнее слово, как кухарка тесто, и слушатели осторожно засмеялись. -- Магия сходства, -- сказала Она, -- старуха не может ничего сотворить... -- Пли изменить, -- добавил волшебник. -- Суть ее жалкого мастерства -- умение выдавать одно за другое. И даже эти трюки не удались бы ей, если бы не верящие во что угодно глупцы и простаки. Она не сумеет превратить сливки в масло, но придаст льву внешность мантикора в глазах, желающих его видеть, в глазах, которые примут, настоящего мантикора за льва, дракона за ящера, а Змею Мидгарда за землетрясение. И единорога -- за белую кобылу. Она прекратила свое отчаянное медленное кружение по клетке, вдруг осознав, что волшебник понимает ее речь. Он улыбнулся, и Она увидела, что его лицо, на котором не было следов ни времени, ни мудрости, ни горя, пугающе юно для взрослого мужчины. -- Я знаю вас, -- сказал он. Разделявшие их прутья злобно перешептывались между собой. Ракх вел толпу к внутренним клеткам. Она спросила: -- Кто ты? -- Меня зовут Шмендрик Маг, -- ответил он. -- Вы не слыхали обо мне? Она хотела было сказать, что едва ли должна знать каждого волшебника, но что-то сильное и печальное в его голосе удержало се. Волшебник сказал: -- Я развлекаю собравшихся на представление. Немного магии, немного ловкости рук: цветы -- во флажки, а флажки -- в рыбок, да разная болтовня и намеки на те серьезные чудеса, которые могу творить, если пожелаю. Не очень-то трудная работа. Было и хуже, будет и лучше. Еще не конец. Но от звука его голоса ей показалось, что Она заточена навеки, и Она вновь засновала по клетке, стараясь не поддаваться ужасу заточения. Ракх стоял перед клеткой, в которой не было ничего, кроме маленького коричневого паучка, прявшего меж прутьями свою скромную паутину. -- Арахна Лидийская, -- сообщил он толпе. -- Даю гарантию, лучшая ткачиха в мире, судьба ее тому подтверждение. Она имела несчастье победить в состязании ткачих саму богиню Афину. Афина очень обиделась, и теперь Арахна в обличье паука по особому договору творит лишь для `Полночного карнавала Мамаши Фортуны`. Уток из огня, из снега основа, ну, а узор неизменно новый. Арахна. Висящая на прутьях клетки паутина была очень проста и почти бесцветна, лишь изредка она радужно отсвечивала, когда паук пошевеливал ее, прокладывая нить. Но он сновал туда-сюда, притягивая взоры зрителей - и единорога тоже -- все больше и больше, пока не начинало казаться, что они смотрят в глубочайшие пропасти мира, мрачные, безжалостные расщелины, и лишь паутинка Арахны удерживает мир в целости. Вздохнув, Она освободилась от чар и увидела настоящую паутину которая была очень проста и почти бесцветна. -- Тут не так, как в других клетках,-- сказала Она. -- Не так, -- недовольно согласился Шмендрик. -- Но Мамаша Фортуна здесь ни при чем. Дело в том, что паучиха верит. Она видит все эти хитросплетения и принимает их за свою работу. Эта вера-то и создает здесь все отличие от обычной магии Мамаши Фортуны. Перестань эта кучка остряков удивляться, и от всего ее колдовства остался бы только паучий плач. А его-то никто не услышит. Она не хотела вновь смотреть в паутину. А глянув мельком на ближнюю к ней клетку, вдруг почувствовала, как окаменело ее сердце. Там на дубовом насесте восседало существо с телом большой бронзовой птицы и лицом ведьмы, таким же напряженным и смертоносным, как и стискивающие дерево когти. У нее были лохматые медвежьи уши, а по чешуйчатым плечам, цепляясь за светлые клинки перьев, ниспадали похожие на лунный свет волосы, густые и молодые, они обрамляли омерзительное человеческое лицо. Она сверкала, но при взгляде на нее казалось, что, сияя, она поглощает нисходящий с неба свет. Тогда Она тихо сказала: -- Вот она -- настоящая. Это гарпия Келено. Шмендрик побледнел как овсяная мука. -- Старуха поймала ее случайно, -- зашептал он, -- во сне, как и вас. Но это к несчастью, и обе они это знают. Искусства Мамаши Фортуны едва хватает, чтобы держать чудовище в заточении, но одно ее присутствие так ослабляет все чары Мамаши Фортуны, что скоро у нее не останется сил даже испечь яйцо. Не следовало бы ей связываться с настоящей гарпией и настоящим единорогом. Правда ослабляет ее колдовство, но Мамаша Фортуна все пытается заставить ее служить себе. Однако на этот раз... -- Верите или нет, сестра радуги, -- раздался неприятный голос Ракха, обращенный к потрясенным посетителям. -- Ее имя значит `темная`, та, чьи крылья затмевают небосвод перед бурей. Она и две ее милые сестрички заморили голодом короля Финея -- перехватывали его пищу и гадили в нее. Однако сыны Борея заставили их прекратить это, не так-ли, моя красотка? -- Гарпия не издала ни звука, а Ракх усмехнулся, как усмехнулась бы сама клетка.-- Она сопротивлялась сильнее всех остальных, вместе взятых. Это было все равно, что пытаться связать одним волоском весь ад, но у Мамаши Фортуны хватает сил даже для этого. Порождения ночи -- пред ваши очи. Полли, хочешь крекер? В толпе раздались сдавленные смешки. Когти гарпии стиснули насест, и дерево скрипнуло. -- Вам надо быть на свободе, прежде чем она вырвется из клетки, -- сказал волшебник единорогу. -- Она не должна застать вас здесь. -- Я не осмеливаюсь прикоснуться к железу, -- ответила Она. -- Я могла бы открыть замок рогом, но чтобы дотянуться... Нет, сама я не выберусь из клетки. -- Она дрожала от ужаса перед гарпией, но голос ее был вполне спокоен. Маг Шмендрик стал на несколько дюймов выше, чем это казалось возможным. -- Не бойтесь ничего, -- величественно начал он. -- Несмотря на мое ремесло у меня чувствительное сердце... Его прервал приход Ракха и его спутников, уже не хихикавших, как возле мантикора. Волшебник пустился прочь, нашептывая: `Не бойтесь, Шмендрик с вами. Ничего не делайте без меня!` Его голос доносился до единорога так тихо и так одиноко, что Она даже не была уверена, слышала ли Она его или почувствовала слабое прикосновение. Темнело. Толпа стояла перед ее клеткой, глядя на нее со странной застенчивостью. Ракх сказал: -- Единорог, -- и отступил в сторону. Она слышала, как стучат сердца, замирает дыхание, видела, как слезы наполняют глаза, но никто не произнес ни слова. По печали, растерянности и нежности на их лицах Она поняла -- они узнали ее, и принимала поклонение как должное. Она вспомнила прабабушку охотника и попробовала представить себе, каково это -- быть старым и плакать. -- Большинство представлений, -- через некоторое время сказал Ракх, -- на этом бы и закончилось: что еще можно показать после настоящего единорога? Но в `Полночном карнавале Мамаши Фортуны` есть еще одна тайна -- демон, что разрушительнее дракона, чудовищнее мантикора, ужаснее гарпии и, вне сомнения, понятнее единорога. -- Он взмахнул рукой в сторону последнего фургона, и черный занавес заколыхался и стал раздвигаться, хотя никто не касался его. -- Воззрите на нее! -- крикнул Ракх. -- Воззрите на последнее диво, самое последнее! Воззрите на Элли! Внутри клетки было темнее, чем снаружи, и, казалось, сам холод как живой шевелится за прутьями. Что-то дрогнуло, и Она увидела Элли, старую, худую оборванную женщину, скрючившуюся в клетке у огня которого не было. Она казалась настолько хрупкой. что вес темноты сокрушил бы это изможденное тело, и такой беспомощной и одинокой, что посетителям следовало бы рвануться на помощь и освободить ее. Вместо этого они молчаливо попятились, словно Элли подбиралась к ним. Но она даже не смотрела на них. Она сидела в темноте и наскрипывала под нос песню, подобно тому, как скрипит пила, впиваясь в дерево, и как скрипит дерево, готовящееся упасть: То что украли -- вернется домой, Сжатая вырастет рожь, Мертвый -- в другом, по-иному -- живой, Прошлого не вернешь. -- Ну как, не очень-то сильна на вид? -- спросил Ракх. -- Но ни один герой не может противостоять ей, ни один бог не поборет ее, и никакое волшебство не оградит от нее, ведь она не пленница. Мы показываем ее, а она тем временем ходит среди вас и берет свое. Элли -- это старость. Холод клетки тянулся к единорогу, и там, где он прикасался к ней. Она никла и слабела. Она чувствовала, как съеживается и покрывается морщинами ее кожа, как покидает ее красота. Уродство свисало с ее гривы, пригибало голову, вырывало волосы из хвоста, гнездилось в ее теле, пожирало шкуру и томило ум воспоминанием о том, как хороша она была когда-то. Где-то поблизости гарпия издала низкий энергичный звук, но, спасаясь от последнего страшного демона, Она укрылась бы и под сенью этих бронзовых крыл. Песнь Элли пилила ее сердце. В море рожденный на суше умрет, Глину, как хочешь, мнешь, Подарок и руки и душу сожжет -- Прошлого не вернешь. Представление было закончено. Люди, крадучись, расходились не поодиночке, а парами, большими и маленькими группами, крепко держа за руки незнакомцев, поминутно оглядываясь, не идет ли по пятам Элли. Ракх грустно предложил: -- Не желают ли джентльмены задержаться и выслушать историю о сатире? -- и, подвывая, кисло расхохотался в их удаляющиеся спины. -- Порождения ночи -- пред ваши очи! Они шли мимо клетки единорога, смех Ракха подгонял их, а Элли все пела. Это же иллюзия, сказала Она себе. Это -- иллюзия, и, подняв отягощенную смертью голову, вгляделась в темноту последней клетки, ища взглядом не Старость, а Мамашу Фортуну, потягивающуюся, хихикающую, с неестественной легкостью спускающуюся на землю, И она поняла, что не стала уродливей и смертней ни на волосок, но все же прекрасной почувствовать она себя нс могла. Может быть, это тоже иллюзия, устало подумала она, -- Я просто наслаждалась, -- проговорила Мамаша Фортуна, -- как всегда. Подозреваю, что я просто создана для сцены. -- Лучше б ты держала покрепче эту проклятую гарпию, -- отозвался Ракх. -- Я чувствовал, что она вот-вот освободится. Будто я был связывающей ее веревкой, а она развязывала меня. -- Он поежился и понизил голос. -- Отделайся от нее, -- хрипло произнес он, -- отделайся, пока она не разорвала нас в клочья. Она только об этом и думает. Я все время чувствую это. -- Молчи, глупец, -- голос ведьмы был свиреп от страха. -- Если она вырвется, я смогу превратить ее в ветер, в снег, в семь нот. Но я хочу держать ее при себе. Ведь никакая другая ведьма на свете не умеет и не сумеет этого. И я буду держать ее, даже если мне придется для этого каждый день кормить ее твоей печенью. -- Прекрасно, -- ответил Ракх и слегка отодвинулся от нее. -- Ну, а если она потребует твою? Что ты будешь делать тогда? -- Буду продолжать кормить ее твоей, -- заявила Мамаша Фортуна. -- Она не почувствует разницы. Гарпии не слишком умны. Старуха одинокой тенью скользила в лунном свете от клетки к клетке, гремя замками и проверяя свои чары, как хозяйка ощупывает арбузы на рынке. Когда она подошла к клетке гарпии, чудовище издало вопль, пронзительный как стрела, и ужасающе расправило свои великолепные крылья. Единорогу показалось, что прутья решетки начали извиваться и опадать дождем, но Мамаша Фортуна хрустнула тонкими пальцами, и прутья вновь стали железом, а гарпия, выжидая, замерла на насесте. -- Не сейчас, -- сказала ведьма, -- еще не сейчас. -- Они смотрели друг на друга одинаковыми глазами. Мамаша Фортуна сказала: -- Ты моя. Ты моя, даже если убьешь меня. -- Гарпия не шевельнулась, но тучка затмила луну. -- Не сейчас, -- повторила Мамаша Фортуна и повернулась к клетке единорога. -- Ну, -- сказала она сладким дымным голосом. -- Я все-таки напугала тебя, не правда ли? -- Она рассмеялась, и смех ее был похож на шорох змеи в тростниках, и подобралась поближе. -- Что бы ни говорил твой приятель волшебник, -- продолжала она, -- хоть немного мастерства у меня должно быть. Для того, чтобы ты показалась себе старой и отвратительной, требуется, скажу вам, некоторое искусство. И неужели грошовым заклятьем можно держать в плену Темную. Никто до меня... Она ответила: -- Не хвастай, старуха. В этой клетке -- твоя смерть, и она слушает тебя. -- Да, -- спокойно ответила Мамаша Фортуна, -- но я, по крайней мере, знаю, где она. А вот ты бродила по дороге в поисках своей смерти. -- Она опять рассмеялась. -- Но где она, я знаю тоже. Но я не дам тебе встретиться с ней, и ты должна поблагодарить меня за это. Забыв все, Она прижалась к прутьям. Они причиняли. ей боль, но Она не отступала. -- Где Красный Бык? -- спросила Она. -- Где мне найти его? Мамаша Фортуна подошла к клетке вплотную. -- Красный Бык короля Хаггарда, -- пробормотала она, -- значит, ты его знаешь. -- Блеснули два ее зуба. -- Ты моя, -- сказала она, -- он тебя не получит. Тогда Она покачала головой и мягко ответила: -- Тебе лучше знать. Освободи, пока не поздно, освободи гарпию и меня. Занимайся своими тенями, если хочешь, но освободи нас. В стоячей воде ведьминых глаз что-то полыхнуло так, что несколько ночных мотыльков отвлеклись от своей прогулки, ринулись на свет и белыми хлопьями пепла упали на землю. -- Скорей я оставлю свое дело, -- осклабилась она. -- Волочиться сквозь вечность с моими доморощенными пугалами -- об этом я мечтала, когда была молода и зла. Ты думаешь, я выбрала эту убогую магию, порождение глупости, потому что никогда не знала настоящей? Я вожусь с собаками и обезьянами потому, что не смею коснуться травы, но я понимаю разницу. И теперь ты просишь меня отказаться от вас, от присутствия вашей силы. Я сказал Ракху, что, если потребуется, стану кормить гарпию его печенью, и я это сделаю. А чтобы удержать тебя, я бы взяла твоего дружка Шмендрика и... -- тут она в ярости забормотала какую-то чепуху и наконец замолкла. -- Кстати о печени, -- ответила Она. -- Настоящий маг не предлагает чужую печень. Ты должна вырвать свою собственную и научиться обходиться без нее. Настоящие ведьмы это знают. Несколько песчинок прошелестело по щеке Мамаши Фортуны, пока она смотрела на единорога. Все ведьмы так плачут. Она повернулась было и заспешила к своему фургону, но внезапно оглянулась назад с каменной ухмылкой на лице. -- А все-таки дважды я обвела тебя вокруг пальца, -- сказала она. -- Неужели ты в самом деле думаешь, что эти пучеглазые глупцы узнали бы тебя без моей помощи? Нет. Я придала тебе вид, который они могут понять, и рог, который они могут увидеть. В наше время, чтобы простой народ признал единорога, нужна дешевая ярмарочная ведьма. Уж лучше оставайся со мной в поддельном обличье, во всем мире тебя узнает только Красный Бык. Она исчезла внутри своего фургона, и гарпия выпустила луну из-за туч.

Док. 240611
Опублик.: 16.11.05
Число обращений: 469


Разработчик Copyright © 2004-2019, Некоммерческое партнерство `Научно-Информационное Агентство `НАСЛЕДИЕ ОТЕЧЕСТВА``