ЕВГЕНИЙ АДАМОВ: Я ПРОТИВОСТОЯЛ ПОВРЕЖДЕННОМУ ОБЩЕСТВЕННОМУ СОЗНАНИЮНазад
ЕВГЕНИЙ АДАМОВ: Я ПРОТИВОСТОЯЛ ПОВРЕЖДЕННОМУ ОБЩЕСТВЕННОМУ СОЗНАНИЮ
Министров в нашей стране не любят. Президента мы можем любить - его министров почти никогда. Но некоторые из них выбиваются даже из этого нелюбимого числа. Министр по атомной энергии Евгений Адамов работал при шести премьер-министрах. И всегда его персона вызывала шквал критики. Между тем ведомство Адамова оказалось первой российской отраслью, которой удалось превысить показатели самых благополучных советских лет. Не будет преувеличением сказать, что Адамов долгое время был одной из самых противоречивых и неудобных фигур нашего кабинета министров. Два года назад при невыясненных обстоятельствах он положил на стол президенту заявление об отставке. Почему он это сделал, как живется экс-министру и какими видятся ему проведенные в бурных баталиях министерские годы? Об этом научный руководитель Научно-исследовательского и конструкторского института энерготехники (НИКИЭТ) профессор Евгений АДАМОВ беседует с обозревателем Сергеем ЛЕСКОВЫМ.
- Принято считать, что власть - один из самых возбуждающих наркотиков. Что же чувствует человек, лишившись этого возбуждающего средства? Апатию, ощущение ненужности, выброшенного времени?
- Все решает предыстория. На государственную службу люди приходят по-разному. И по-разному себя чувствуют, расставаясь с ней. Кто стремился к власти - другой дорогой шел в советские времена... Я несколько раз отказывался от освобожденной комсомольской и партийной работы - хотел заниматься наукой. В 1986 году после Чернобыля секретарь ЦК КПСС Долгих вызвал меня и долго уговаривал возглавить новое Министерство по атомной энергетике. Напоминало анекдот: невеста думает о подвенечном платье, жених - о том, нужно ли жениться. Я высказал свою точку зрения: необходимо не новое ведомство, а передача АЭС из Минэнерго в ведение атомщиков. Как видите, министром я не стремился стать даже в те годы, когда это было куда как привлекательнее, чем в дурные 90-е... Министерство создали, но через 3 года его расформировали, и АЭС передали в Минатом. Но в 1998 году, когда позиции очень много сделавшего для отрасли Виктора Михайлова стали расшатывать, я увидел, что на его пост претендуют люди, представляющие опасность для отрасли. Иные искренне верили в примитивные схемы, которые еще раньше погубили могучие оборонные отрасли, другие мечтали сесть на денежные потоки. Кстати, Михайлов в качестве преемника назвал президенту мое имя. И я предпринял шаги, чтобы стать министром. Моя совесть чиста: я делал это не из карьерных соображений - для пользы дела. И потому, отказавшись от поста, не считаю себя выброшенным из жизни. Все министерские годы оставался научным руководителем НИКИЭТа, проводил здесь все субботы - и сейчас вернулся к более активным занятиям наукой и техникой.
- Вы работали с шестью премьерами. Можете их сравнить?
- Про Черномырдина-премьера личных представлений практически нет - в его кабинете я был недолго. Запомнилось, что он сразу обратился ко мне на `ты`. Очень высокий потенциал был у Кириенко, не исключено, что его отдали на заклание. Самым слабым премьером оказался душевный Степашин. Примаков был прекрасным министром иностранных дел, вероятно, оказался бы хорошим президентом, но я не разделяю восторгов от его премьерства, ведь он совсем не разбирается в реальной экономике, в том, что раньше называли `народным хозяйством`. Путин, так мне кажется, сразу знал, какая участь ему уготована. Поначалу я не верил, что Касьянов вырулит в крупную, самостоятельную фигуру. Все они - личности незаурядные.
- Когда вас назначали министром, вы задавали срок, который сумеете продержаться?
- Из трех лет в сумме целый год я служил министром без утверждения в должности, ведь премьеры часто менялись. Срока я не задавал. Поставил перед собой задачи - и сделал больше, чем предполагал.
- НИКИЭТ - институт, где спроектирован чернобыльский реактор. Чернобыль называют крупнейшей техногенной катастрофой в истории цивилизации. Как это влияло на ваши решения как министра?
- Одним из мотивов моего назначения директором НИКИЭТа в 1986 году, то есть в год аварии, были ожидания, что я переориентирую институт с `чернобыльской` темы. Но я был и остаюсь уверен в том, что нет абсолютно никаких причин, чтобы досрочно выводить реакторы РБМК из эксплуатации. Они ничуть не хуже других реакторов - и отечественных, и западных. Запад начал наступление на советскую ядерную энергетику не после аварии, а лишь после 1991 года, когда распался СССР, на совещании `большой семерки` в Мюнхене, это второй `мюнхенский сговор`. И это было политическое наступление, а не техническое.
Чернобыль, вопреки всеобщему убеждению, не был крупнейшей техногенной катастрофой. Потому что масштаб катастрофы по определению измеряется количеством погибших людей. С момента аварии до настоящего времени от воздействия радиации погибло не более 150 человек. С этими данными согласны ведущие мировые эксперты, они подтверждены крупнейшими конференциями. За год происходят десятки катастроф с большим количеством жертв, но они не вызывают такой реакции. И Чернобыль мог бы не вызвать. Но у нас все умеют делать так, что получаются самые тяжелые последствия. Наши лучшие ученые сразу давали точные данные по Чернобылю, но их голос тонул в хоре, который я называю поврежденным общественным сознанием. Годами на многих международных конференциях я наблюдал одну картину: выдававшие себя за экспертов, далекие и от ядерной энергетики, и от экологии люди начинали рвать на себе рубаху. Это просто синдром. В США на Тримайл Айленд в 1979 году была точно такая же (с технической точки зрения, не по выбросам, разумеется) авария, там персонал хотя и не быстро, но все же сообразил, что делать, жертв не было, но никому не пришло в голову требовать закрыть американскую атомную энергетику.
Нам удалось отстоять РБМК. Международная комиссия, возглавлявшаяся мною (от России, Литвы и Украины) и англичанином Джорджем Тайрором (от западных стран), пришла к выводу, что АЭС с реакторами РБМК отвечают тому же уровню безопасности, что и западные, построенные в те же годы реакторы. После Чернобыля мы провели на РБМК усовершенствования, которые в принципе делают невозможным подобные аварии. Сохранение реакторов РБМК, которые дают более половины электроэнергии, вырабатываемой российскими АЭС, спасло для бюджета более 30 млрд долларов. Если ресурс станций будет продлен, то значительно больше.
- Эту позицию вы не раз оглашали публично - неудивительно, что ваше имя действует на экологов как красная тряпка на быка.
- Я всегда прямо говорю о своей точке зрения. И этим неудобен. Сам понимаю, что не дипломат, не создан для аппаратной работы, для госслужбы. Ведь опытный аппаратчик сначала говорит `да`, а потом объясняет, почему `нет`. Я прекрасно знаю, что вызываю раздражение. На обсуждении в Госдуме законопроектов по ОЯТ готов был сказать депутатам: если вам нужна моя голова, уйду в отставку, но примите законы, необходимые для страны! Самые близкие люди говорили мне: законы по ОЯТ приняты не будут, это невозможно. И все-таки эти законы прошли.
- В вашу бытность министром на НИКИЭТ были наложены американские санкции по подозрению в передаче Ирану запрещенных технологий. Американцы много критиковали и вашу позицию как министра. По существу, именно тогда начались наши трения по этой проблеме.
- Трения начались задолго до моего прихода на Ордынку, вступают в новую фазу обострения и сейчас. В основе всех конфликтов лежит, как правило, экономика. Именно в мои годы началось реальное строительство АЭС в Бушере. Российская атомная энергетика пришла в Индию и Китай. Внутри страны мы оказались первой отраслью, которая превзошла показатели советского периода, фактически запустили шесть новых блоков, начал восстанавливаться оружейный комплекс. Эти успехи вызывали беспокойство США, им не нужна сильная атомная отрасль в России. Авиапром рассыпался, электроника умерла - атомная отрасль идет вверх! Примаков после переговоров говорил мне: `Опять Олбрайт требует убрать вас`. НИКИЭТ никогда ничего не строил в Иране. Это были санкции не против института - против меня, как успешного министра.
- Американцы все-таки не могут впрямую указывать нашей прессе. Но вряд ли найдется министр, с именем которого было связано столько разоблачений.
- Во время дефолта 1998 года я запретил проводить деньги через структуры зашатавшегося Мост-банка. Ко мне приехал Гусинский. Я сказал, что дам разрешение, если он напишет расписку, что все деньги дойдут до конкретных уральских и сибирских предприятий. Гусинский начал вежливо - кончил угрозами о том, что меня вечером арестуют. И объявил мне войну. Показывал репортажи о голодающих старушках в закрытых городах, куда наши деньги приходили вовремя и где никогда не было острых социальных проблем.
Писали обо мне много. Некоторые, как Волошин, предпочитают не замечать выпадов. А я всегда, как Лужков, подаю в суд. И выиграл дела у всех авторов и изданий, которые пытались приписать мне коррупцию, цитируя анонимную `Справку комиссии Госдумы`. Будь эта справка подписана авторами, ее также можно было бы опротестовать в суде.
- Проходила информация, что на вас еще в бытность министром было заведено уголовное дело...
- Недавно эту версию повторили `Известия`. Но это неправда. В декабре 2000 года Генпрокуратура завела уголовное дело по факту (это формулировка такая неудачная, вместо того чтобы написать: по проверке информации. Фактом события могут считаться только после их подтверждения) передачи запрещенных технологий Ирану. Через 6 месяцев дело закрыли за отсутствием в действиях должностных лиц состава преступления, а следовательно, и отсутствием такого `факта`. Я проходил в качестве свидетеля.
- Но ведь я, помнится, звонил вам и спрашивал, не вызывали ли вас на допрос в прокуратуру. Вы сказали: `Нет`.
- Вы спросили: `Вас вызывали такого-то числа?` Я ответил: `Не вызывали`. В тот день действительно не вызывали. Вызывали накануне. Все честно.
Широко растиражированная `Справка комиссии по коррупции Госдумы` была предметом тщательной проверки и Контрольного управления президента, и Генпрокуратуры. Трижды мои депутатские `доброжелатели` добивались от Генпрокуратуры открытия против меня уголовного дела и трижды получали ответ: нет оснований.
Как видите, были не только внешние враги. Но недовольные были и в отрасли - это отдельная тема. В какой-то момент я понял: давление достигло критического уровня. Если не уйду, возникнет `баня Ковалева` или что-то подобное. Некоторые министры работают, чтобы уцелеть, другие - чтобы что-то сделать. Я на Ордынку из отрасли пришел, и у меня не было вопроса, что делать после отставки. Хотя президент и предлагал обсудить разные варианты...
Уверен, что мне многое удалось, сожалею, что многое не успел доделать. Но самое острое ощущение - чисто физическое. Работа министром - громадное напряжение, постоянный бег, когда передаешь эстафетную палочку самому себе. Физически я за эти годы загнал себя, сейчас начинаю восстанавливаться. Вот в моем кабинете тренажеры стоят. Вы уйдете - я позанимаюсь.
