ИЗ ДОСЬЕ `МК`:
Поэт и писатель. Родился в 1923 году в Таганроге. Участник Великой Отечественной войны, кавалер многих наград. Учился в инженерно-строительном институте, по доносу был осужден (ст. 58, пункт 10), шесть лет провел в лагерях.
Автор шлягеров `На тебе сошелся клином белый свет`, `Черный кот`, `Узелки`, `Погода в доме` и др. Главный проект последних лет - группа `Лесоповал` (более 120 песен). Супруга - Лидия Николаевна Козлова, дочери - Инга и Светлана, внуки - Вениамин (20) и Лев (19).

Погода в доме
- У вас новый адрес в Москве. Это какой же дом по счету, Михаил Исаевич?
М.И.: Пятый, может быть, шестой... Не знаю. У нас не так много было домов, хотя мы с Лидочкой уже 46 лет вместе...
Л.Н.: Раньше мы снимали комнаты, квартиры. Это все не то. Тридцать лет назад у нас появился первый настоящий дом на Садовой-Черногрязской. В той квартире, бывшей дворницкой, было три длинных комнаты-коридора...
М.И.: Хорошая квартира. Я там целый вагон всякого написал.
Л.Н.: Он ни в какую не хотел переселяться. Потому что все практически написано там. А потом я подбила: давай, нам нужно побольше пространства, к нам с утра до ночи ходит народ. Вот мы эти стены купили и разместились на Красной Пресне. Здесь пятнадцатый этаж, там был третий. Здесь воздух, конечно, лучше, окна можно открывать...
- А на Гидрострое, в городе Волжском, где вы познакомились...
М.И.: На Гидрострое у нас вообще ничего не было. Лида жила в общежитии...
Л.Н.: А вот когда он приехал работать в газету и позвал меня к себе... Где-то надо жить молодой семье - вот мы тогда и сняли у одних колхозников бывшую летнюю кухню. Холодно было жутко!
- У вас ведь еще есть дача в Юрмале. Зарубежная собственность. Вредные латыши не покушались?
Л.Н.: Этой нашей собственности уже тридцать лет. Если земля принадлежит хозяину - никто не отнимет. Там капитализм.
- Вы там часто бываете?
М.И.: Часто. Маленькая дачка-бунгало, во дворе пруд с рыбами... Дети там вырастали. Внуки там родились, Вениамин и Лев. Хорошие ребята, оба художники, а Лев еще увлекся рэпом, начал писать тексты. В дедушку. Он с родителями с пяти лет живет в Голландии.
- А где вас чаще посещает вдохновение?
М.И.: Очень много я написал в Юрмале. Вся книжка, которая сейчас выйдет, написана в этой квартире и в Юрмале, на даче. Это работа последнего года. Стихи, песни, проза... Вообще в таком почтенном возрасте человек не должен писать стихи И я не знаю таких примеров. Но мне сейчас пишется легко - как ни странно самому. Придурок!
- `Погода в доме` написана под влиянием теплой атмосферы в вашей семье?
М.И.: Вообще любой писатель все пишет про себя. Это как бы автопортрет. Откуда взялась `Погода в доме`? Я думал, что главнее всего не погода на улице - от нее можно заслониться зонтиком, а та, что внутри человека. От этой не заслонишься ничем. Эта песня - о нас и не о нас. О вас. Обо всех. Хорошая песня - всегда обо всех.
Л.Н.: Когда Михаил Исаевич начал писать песни, советские песни все были какие-то... серые. Все образы были общие. Пафос! Такое было время, 50-60-е годы. С `Текстильного городка` он принес в песню живинку. Его жизненный опыт помог. Он видел много неблагополучных людей - и когда воевал, и в лагерях... Знал женские судьбы. Все его программы были про жизнь. В том числе и программа Долиной. А также `Лимита`, которую он сделал Апиной. Помните `Узелок завяжется...`?
- Лидия Николаевна, а вы `заразились` стихами от мужа?
Л.Н.: Наверное... Хотя я цели не ставила... Как на огороде - какие-то семена прорастают, какие-то отлетают в сторону. Так, видимо, что-то от него до меня долетало...
- А когда решились?
Л.Н.: Да, наверное, лет двадцать пять назад - `Снег кружится...`
М.И.: Потрясающее начало. Настоящий хит!
Л.Н.: Я настолько стесняюсь что-то сочинить. Вот глянет он своим придирчивым глазом...
- Но Михаил Исаевич, кажется, к вам весьма некритичен. Кстати! Что больше всего понравилось Таничу в будущей супруге?
М.И.: Она мне до сих пор нравится - вот что самое интересное. Я раньше просыпаюсь и смотрю - она так спит красиво, каждое утро я любуюсь ею. Я не ангел, вовсе нет. И не знаю, смог ли бы я прожить с другой женщиной столько лет. Думаю, что мне посчастливилось, что у меня есть такая возможность столько лет ее любить. А это довольно сложно для мужчины. Я же наблюдаю жизнь знакомых мне людей... Тем более что в нашей среде вообще сплошной кобеляж. Да и я не пай (яблочный пирог по-английски. - Н.Б.).


`Опять за лагеря поговорим...`
- Каким был сталинский лагерь, Михаил Исаевич?
- В мое время лагпункт - это примерно 1000-1200 человек. Из них 4-5 воров в законе. Они держали порядок в лагере и весь лагерь. Вору в законе, блатному, положено было выделять часть посылки - кусок сала, плитку шоколада. Как бы потому, что у него не было семьи - воры не общаются с родственниками. Было еще сто воров `незаконных`: `щипачей`, домушников-профессионалов. Гомосексуалистов находилось несколько человек. Остальные - в основном серая масса народа, `мужики`: военнопленные, бандеровцы, колхозники, сидевшие за колоски, маляры, которые украли банку краски, люди, опоздавшие на работу... Уголовный кодекс был так написан юристами, что человек был уже заранее виноват - ему можно подобрать любую статью.
- Вы радовались, когда умер Сталин?
- Я уже вышел, отсидев весь срок в марте 53-го года. Сталин просто не выдержал, что меня выпустили. И я плакал - как весь народ, неосознанно! Хотя я-то его всегда ненавидел.
- Вашу группу `Лесоповал` многие считают блатной. А вы как-то сказали, что до нее доросли, а не опустились...
- Все герои лесоповальских песен - это я. В ситуации, которую я знаю. В десятом альбоме `Лесоповала` есть песня `Штабеля`. Речь там о том, что весной начинается сброс леса по талой воде. Но в это же время на другом берегу доярочки выгоняют скот пастись на траву. А тут мужики молодые, одинокие. На разных берегах. Это нельзя придумать - это надо было видеть. И я видел. И написал: `А мы разделимся с бугром (бригадиром. - Н.Б.). А мы работаем багром. А молодость уходит, бля, а вот на эти штабеля...` Вот такая песня. Трогательная. Она будет, надеюсь, популярной. Выдумать же это нельзя.
Мои песни вовсе не о преступниках. Они о том, как легко стать человеком с той стороны колючей проволоки, о том, что нет счастья в этом криминале, что люди становятся преступниками не обязательно по желанию. Я вообще лично считаю, что люди, которые убили, - не замышляли убить. Как правило. Человек есть человек. Любой... И заказные убийства не в счет... В нас мамкой воспитано, что ты не должен убивать, а должен любить. Целовать. Я считаю, что убийство совершается по нечаянности, в крайней случае по безвыходности какой-то.
- Романтический подход. А как же теперешние `новые отморозки`?
- Теперешних мы не трогаем. Потому что они непонятны для меня.
- Почему лагерная, тюремная тема оказалась так востребована?
- Я не думал об этом - хотел одну-две песни написать. Ну написал. Показали по телевизору Сережу Коржукова с этими песнями. Сразу начались звонки. Телефон просто раскалился. Я понял: надо еще писать, раз это так интересно целой стране. У нас ведь все так или иначе с этим связаны. Если вы пороетесь, среди родственников тоже найдете пострадавших - дядю, тетю, дедушку... Кого-то расстреляли, кто-то отсидел, кто-то носил передачу. Такая трудная страна.


Все началось в `МК`
- Кто для вас кумир?
- Я не люблю кумиров...
- Ну... гм... авторитет?
- Пушкин. Я родился в Таганроге, где еще был жив дух Чехова. Мой преподаватель литературы бывал у Чехова дома, представляете? И у Толстого. Вот такая ниточка. Поэтому я начал, как и многие мальчики в Таганроге, подражать рассказикам Антоши Чехонте из `Осколков`, из `Будильника`. У нас были в школах тогда рукописные журналы... Как иначе, если наш преподаватель знал Чехова? Если меня лечил доктор, который учился с Чеховым в одной гимназии? Но я видел, что это не мое, что другие мальчики пишут лучше, чем я.
А потом я начал читать Пушкина и решил, что это мое. Чеховым мне не стать, согласен. А Пушкиным можно. И усиленно начал становиться Пушкиным. Высота была взята большая... Я, конечно, ее не достигну, но главное - стремиться. Даже считать себя в этом ряду уже почетно, правда? Это же чудо, что на моем доме в Таганроге висит мемориальная доска... Какие-то поклонники прибили. Даже выпустили почтовую открытку с фотографией этого дома!
- Как вы находили композиторов? С вами такие монстры работали - Френкель, Фельцман, Соловьев-Седой, Богословский...
- Мой путь в песню начался в коридоре вашей газеты `Московский комсомолец` еще на Чистых прудах. Я написал стихи о том, что скоро солдат демобилизуют, и они разъедутся по городкам, где `незамужние ткачихи составляют большинство`. Кончались они так: `Водят девки хоровод, речка лунная течет, вы, товарищ Малиновский, их возьмите на учет`. И отдал их в `МК`. Редактором тогда был некто Борисов. Ему не показалось. Мне вернули гранку. Скользкая тема... Это было во времена Хрущева, 59-60-й год... Я выхожу с этой гранкой в коридор, с крепкими выражениями. Стоят люди, курят. Один из них - Ян Френкель, композитор. Он слышит меня, берет гранку... Через два-три дня звонит мне. Он написал вальс `Городок наш ничего, населенье таково, незамужние ткачихи составляют большинство...`. `Правда, я убрал Малиновского, и песня теперь кончается по-другому...` Так началась моя песенная дорожка. Никогда я не мечтал стать песенником. А просто писал стихи...
- Вам приходилось писать на заказ для `солидных` людей?
- Бывает от артистов просьба просто написать хорошую песню. Бывает социальный заказ - я вот сейчас пишу с Тухмановым песню для ЦСКА.
- Типа гимна?
- Мы и написали типа гимна - а в ЦСКА, оказывается, хотят задушевную. Они надеялись, что Танич напишет что-то лирическое. И напишу... Только пусть выигрывают!
- Сколько времени обычно пишется песня?
- По-разному. Как правило, я добиваюсь первого варианта сразу. Не встаю из-за стола, сколько бы ни просидел. Это у меня от футбола. Я был забивающим голы - мне это удавалось. И это сложилось в нетерпимый характер лидера. Я должен написать! И не встану из-за стола, пока не будет варианта! Это не значит, что потом я не буду сто раз править...


`Я должен был погибнуть в 20 лет`
- Правда, что во время операции вы испытали клиническую смерть?
- Я испытал чувство, что я еду на смерть - когда в таком возрасте меня везли на такую операцию. Помните, как все трепетали, когда этот же хирург на этом же столе делал такую операцию Ельцину? А он тогда был моложе меня на 15 лет... Клинической смерти не было - была настоящая смерть: ведь отключают сердце, к нему пришивают твои же вены, взятые из ноги. Должно работать, но не всегда это случается. Я прекрасно понимал, что в моем возрасте есть очень большой риск. Я никакой не герой, просто не было выхода - у меня уже кровь не попадала в сердце. Все было закупорено. Это операция сложная, но в мире уже стандартная, ее давно делают, и доктор Акчурин провел ее очень здорово.
Л.Н.: Он очень волевой. Никогда не плачет. И вот идет последний консилиум, сидят все врачи, и впервые в жизни у него появилась слеза: `Как же ты без меня?`. Кстати, когда он отходил после первой операции, то сказал мне: `Бери ручку. Записывай`. Это была его первая поэма. Он диктовал и диктовал в полубессознательном состоянии бессвязный текст.
И - перитонит. И он лежит разрезанный, как Терминатор. Вот тут он был на грани того света. Температура сорок. Нельзя одну за другой делать две операции подряд. Голова не выдержит - можно дебилом стать. После второй врачи позвонили и сказали: `Он пришел в сознание, но в себя не пришел`. Ну все, дебил. Ведь предупреждали! Проходит два часа - они снова звонят и говорят: `Лидия Николаевна, он матерится - зачем ему сделали операцию, он не просил`. Ну, думаю, значит, дело на поправку. И постепенно выздоровел.
- У вас очень много всяких наград...
- Да... Медали, ордена. Штук двадцать. За Берлин, за Варшаву, за победу над Германией... Это у всех солдат, не я один такой. Двадцатилетних парней очень греют награды. Это как бы ничто, а приятно. Ну привинтил я орден Красной Звезды на фронте - для меня праздник...
- А какой бы орден вы сами себе сейчас дали?
- Я считаю, что мне достаточно и орденов, и почета... Я должен был погибнуть в свои 19 или 20 лет... Очень многих похоронил товарищей. Моя смерть ходит по дорогам Европы, Прибалтики, где я воевал. А вот теперешняя где? Я ее не жду. Но знаю, что она придет.
- Вы пишете поэмы?
- Нет, я по характеру другой. Вот один раз в больнице, в бреду. А в сознательном состоянии я работаю на коротких дистанциях. Я спринтер, а не стайер... Например.
Семья. Писать о ней рисково.
Она и тьма, она и свет,
И поле битвы Куликово,
В которой каждый Пересвет.
Господь, услышь мои молитвы
И в доброте благослови
Мою семью
Как поле битвы,
Как поле битвы и любви.
Вот и все стихотворение. Природа моя такова, что я высказываюсь коротко и быстро...


Московский Комсомолец
от 12.04.2004
Наталья БОБРОВА.http://nvolgatrade.ru/

Док. 203881
Опублик.: 12.04.04
Число обращений: 481