Тогда, 40 лет назад, его звездный час вполне мог и не пробить. Щуплый 17-летний паренек, только что сдавший свою первую сессию в Щукинском училище, он бродил по `Мосфильму` в поисках хоть какой-то работы. И совершенно случайно заглянул в комнату съемочной группы `Я шагаю по Москве`. На киношников нескладный юноша тогда особого впечатления не произвел. Так бы и желтела на столе у администратора группы в числе сотен других и его фотокарточка. Если бы однажды она не попала на глаза Георгию Данелии. Едва заметив фотокарточку с жалостливой физиономией, режиссер воскликнул: `Где он? Ведите!` Это был приговор.
А спустя много лет отечественные кинокритики выдадут: `Стеблов изобрел новое амплуа - `советский неврастеник`. Рефлексирующий интеллигент и трогательный романтик в кино, в жизни уже убеленный сединами народный артист России Евгений Стеблов мало отличается от своего экранного образа. Он весь как бы соткан из противоречий. `Я вообще нервный человек, - говорит о себе актер. - Порой очень вспыльчивый. С годами, конечно, устаешь от собственной психованности, понимаешь, что не стоит заводиться. Но...`

- Евгений Юрьевич, говорят, ранняя популярность чаще всего ломает еще не окрепшую психику молодых людей. Как в вашем случае?
- Нет, мне было просто смешно. Дико смешно, когда на тебя все смотрят: на улице, в транспорте. Помню, первое время я даже работал над тем, как бы однажды не расколоться, не рассмеяться. Более того, когда на меня все это обрушилось, даже не уличная популярность, она-то дорогого не стоит, а известность в творческих кругах, что куда больше льстит самолюбию, у меня было странное ощущение. Что все это какая-то случайность, что ошибка скоро раскроется и будут просто бить. Потом привык, а сейчас у меня уже все на автомате. Постоянно подходят люди с просьбами: сфотографироваться, взять автограф, пожать руку, и я уже не думаю, как себя вести. По одному только зрачку человека могу определить, что он сейчас скажет. И что я ему отвечу.
- Однако после нескольких удачных ролей вы попали в больницу и полтора года нигде не играли. Что это было - нервный срыв?
- Действительно, в 23 года я попал в больницу. Но это не связано ни с какой депрессией. Просто нервное истощение от того, что очень много работал. Трудно сказать, что это было. Может, какое-то осложнение после перенесенного гриппа. Вдруг резко подскочило давление, началась жуткая гипертония, которая меня просто изводила. Предполагали серьезные проблемы с сердцем, и меня сразу положили в отделение кардиологии. А потом родственники показали меня академику Касирскому, выдающемуся специалисту. Он сказал, что порок сердца есть, но совсем незначительный, с которым можно жить и жить. А всему виной перенапряжение. Просто накопилась усталость от работы. Которая, в определенном смысле, не прошла до сих пор. Во-первых, я остался подвержен гипертонии. А во-вторых, у меня нет стимула постоянно сниматься, постоянно играть. Я как Подколесин, которому раз за разом предлагают жениться, а он смотрит: как бы в окошко выпрыгнуть.
- Не боитесь, что рано или поздно у вас окончательно пропадет желание и вы попросту перестанете играть?
- Для меня это не станет трагедией. В этом году исполнилось 40 лет не только фильму `Я шагаю по Москве`, но и всей моей творческой деятельности.
- То есть стаж наработали, можно и на покой?
- Не в этом дело. Я ведь не только играю. Я пишу, занимаюсь театральными постановками. Актерство для меня никогда не было самоцелью, а сейчас и подавно. Целью для меня всегда является какая-то проблема, чаще всего духовная, которая в данный момент волнует. А средства выражения, которыми я эту проблему раскрою, могут быть какими угодно: режиссура, книга, роль...
- В кино вы чаще всего играли людей интеллигентных, мягких, скромных и очень доверчивых. Экранный образ соответствует действительности?
- В общем-то да. Я человек доверчивый. Но это не значит, что глупый. И не такой простой, как могу кому-то показаться. На меня где сядешь, там и слезешь - я никогда не проигрывал.
- Жизнь воспринимаете как постоянную борьбу?
- Нет, я абсолютно открыт. Но когда чувствую, что человек, с которым общаюсь, переходит некую грань и становится неделикатным, вынужден ставить его на место.
- Каким образом?
- Очень мягко, но определенно. Поэтому у некоторых и возникает ощущение: ах, какая он сволочь! Кажется таким наивным человеком, а на самом-то деле... Вот, например, я в очень хороших отношениях с Василием Васильевичем Смысловым. А он человек, который, образно говоря, устремлен в звездное небо. Может стоять в луже и не замечать этого. Но это не значит, что он не в состоянии дать сеанс одновременной игры на двадцати досках. Вот и я такого типа человек. Если я доверчив, это не говорит о том, что я слеп. Когда человек начинает злоупотреблять моей доверчивостью, я просто расставляю акценты.
- Вашего давнего друга Никиту Михалкова тоже приходилось ставить на место?
- Так мы с ним и подружились после одной из наших ссор. Никита вообще очень активный человек, стремящийся в какой-то степени поработить своих друзей, партнеров. А я человек хоть и очень контактный, но никогда не теряющий собственной суверенности. Никита еще тогда часто рассуждал о родине, о России. Так вот: на съемках фильма `Перекличка`, где мы играли танкистов, у нас с Никитой разгорелся спор на тему подвига. Он утверждал, что подвиг - это сознательный поступок. А я считал, что человек совершает подвиг неосознанно, а по своему предназначению. Ну я ему в сердцах и сказал: `Что ты вообще понимаешь? Ты в аквариуме вырос, жизни не знаешь`. Словами настолько прижал Никиту к стенке, что он мне хотел уже двинуть. Тут нас остановили. Я пошел в номер, а утром во дворе гостиницы он сам ко мне подошел и говорит: `Давай дружить`. Знаете, как дети в первом классе говорят друг другу. И началась наша дружба.
- Получается, на съемках фильма `Я шагаю по Москве` вы друзьями не стали.
- Скорее, были товарищами. Общались, ходили друг к другу в гости. Больше я к нему, чем он ко мне. У Никиты все-таки было поинтереснее. А ко мне в коммуналку он больше как на экскурсию ходил. И, как выяснилось, не зря. Когда посмотрел его `Пять вечеров`, помню, я жене сказал: `Вот он выразил то, что должен был показать я. Потому что для него это - чужое, а для меня - родное. Но я поленился, а он это сделал`. Коммуналку-то Никита видел, по-моему, только у меня, да еще у Сережи Никоненко, у которого какое-то время жил, расставшись со своей первой женой Настей Вертинской.
- Про Михалкова говорят, что уж если он друг - то друг, а враг - так враг. Хорошо, наверное, иметь в друзьях такого человека, как Михалков?
- Не знаю. У меня с ним свои отношения, пик которых пришелся на молодость. Встречаемся-то редко: в основном по каким-то поводам - печальным или радостным. Но и сейчас чужими людьми нас не назовешь. Эмоционально мы очень близки, понимаем друг друга без слов. Иной раз можем посмотреть друг другу в глаза и расплакаться. Но это не значит, что мы всегда заодно. Часто занимаем совершенно противоположные позиции. Если нас сравнивать, я всегда был более депрессивным, неуравновешенным, но, наверное, более глубоким человеком. Тогда. А может быть, и сейчас. Его талант - широкого мазка: яркий, мощный, масштабный. А мое дарование - глубже, я люблю тонкую вязь. Тоже умею маслом работать, но мне это неинтересно. Мое - это графика, пастель...
- Но Михалков ведь тоже разный...
- Я сейчас говорю свое мнение. Я же не сказал, что он человек неглубокий, - сказал, что я глубже. Мы как работали: я давал суть, а он уже облекал это в форму. Никита вообще очень трудоспособный человек. Он может собраться, сесть и писать, писать, писать. Пусть ничего не получается, все равно - сидеть и писать. А я другой, импульсивный: если не идет, то вроде как и нечего сидеть.
- Ваше с Михалковым эмоциональное родство однажды чуть не переросло в родство сугубо официальное. Ведь по молодости лет вы оба ухаживали за сестрами Вертинскими: он - за Анастасией, вы - за Марианной. Так?
- Не совсем. Моя влюбленность в Машу была чисто платонической. Да, мы постоянно вместе играли в студенческих постановках, у нас были чудесные, милые отношения. Но в нее влюблен был не только я - чуть ли не весь курс. Причем с распределением обязанностей: я и Виктор Зозулин, ныне народный артист, провожали Машу до дома, а Толя Васильев и Боря Хмельницкий водили ее в кафе-мороженое.
- В итоге повезло Хмельницкому.
- Да, но это потом. А тогда я в Машу был по-настоящему влюблен. Ей в общем-то и посвятил картину `До свидания, мальчики!`. Мысленно я играл с Вертинской, а не со своей партнершей - Наташей Богуновой, тогда еще 15-летним ребенком. Но у Маши были романы с другими.
- Ревновали?
- Дело в том, что на курсе я был самым младшим. Всем ребятам уже по 18, а мне только 16. И, конечно, нашим девочкам я казался всего лишь мальчишкой. Они относились ко мне с симпатией, но не как к зрелому мужчине. Да и мои чувства к Маше нельзя было назвать любовью. Тогда я еще никого не любил. Именно влюбленность. А вот Никита в Настю был влюблен серьезно и действительно хотел на ней жениться. Его соперником был Андрей Миронов. Но выиграл Никита.
- Говорят, между мужчиной и женщиной дружба невозможна. Мне кажется, вы исключение из этого правила - умеете дружить с женщинами. Это так?
- У меня милейшие отношения с Ирой Муравьевой, Олей Остроумовой, Инной Чуриковой... Я как-то умею их понять. И они мне в чем-то доверяют. Да, я умею дружить с женщинами. Главное правило - женщину всегда надо оценить. Если она не почувствует симпатии с твоей стороны, то и общаться с тобой не станет. Дело в том, чтобы такие отношения не перешли за пределы чисто дружеских. Что неизбежно приведет к разочарованию.
- И часто вам в молодости приходилось разочаровываться в женщинах?
- Не очень. У меня были какие-то любовницы, но не так много. До свадьбы я никого не любил. Влюблялся - да, но не любил. И был настоящим виртуозом по части того, что называлось `крутить динамо`. Мог довести женщину до полуистерического состояния. Но в последний момент меня всегда что-то останавливало. Какой-то страх, инстинкт самосохранения... А вообще до 26 лет, когда я женился, свои отношения с женщинами я в шутку делил на три категории. Первая - это женщина-любовница. Вторая - женщина-трость. То есть женщина для прогулок, интеллектуальных бесед. И третья - поиск любви, чего-то настоящего.
- Свою будущую жену Татьяну в какую категорию сперва записали?
- Первое впечатление - она мне показалась очень красивой. И понравилась сразу. Сначала у нас были скорее дружеские отношения, которые впоследствии переросли в любовь. Понял, что без Тани уже не могу.
- Ваш сын Сергей, насколько мне известно, начинающий режиссер и работает в `ТриТэ` у Михалкова...
- Нет, он уже там не работает.
- А я-то думал: пристроили к другу - значит, всерьез и надолго.
- Ну что значит пристроил? С сыном у меня на редкость хорошие отношения. Он мой соратник. Сережа закончил актерский факультет, но актерство для него не главное. Еще будучи студентом, он решил, что в театре работать не будет. Но в Сереже много разных ипостасей: он уже снял одну короткометражку, пишет сценарии... Даже был момент, когда в семинарию хотел уйти.
- У него в жизни тогда был какой-то переломный момент?
- Бог его знает. Вы знаете, есть вещи, с которыми ну нельзя человеку в душу лезть. Если он меня хочет спросить, если он меня вопрошает, я ему отвечу. А зачем в душу-то лезть? Это неправильно, понимаете? По-христиански неправильно. Мы с женой Сережу всегда поддерживаем, но его личная жизнь - это только его личная жизнь.
- Евгений Юрьевич, вы, насколько я знаю, потомственный дворянин...
- По папиной линии.
- Долгое время являлись членом партии...
- Я был заместителем секретаря партийной организации Театра Моссовета по идеологии в течение десяти лет.
- Да. И при этом вы крещеный, глубоко верующий христианин. Как все это может сочетаться в одном человеке?
- Религиозным человеком я родился. Просто до поры не знал об этом. А к пониманию своего верования пришел вполне традиционным для советской интеллигенции путем. Сначала какой-то космизм появился в сознании, я читал литературу по парапсихологии. Потом - интерес к восточным религиозным направлениям. А когда пришел к христианству, я тайным образом окрестился. Вместе с женой.
- Будучи при этом партийным?
- Да. Через знакомых договорился, что нас покрестят без паспортов. Надел темные очки, чтобы никто не узнал, и покрестился в церкви в Сокольниках. Почему тайно? Да я знал эту систему. Сразу бы поступили данные в райком, в МВД.
- Получается, двум богам служили?
- Нет. Вера истинная есть одна. Для меня это - христианство. Все остальное - идеология. Которую я еще до конца и не разделял. Да что, я один, что ли, господи? У нас почти все артисты тогда в партии состояли. При чем тут вера? Христос сказал: `Отдавайте Богу богово, а кесарю - кесарево`. Все, Христос ответил за нас. А мы только поражаемся гениальности его.
- То есть душевным самокопаниям по этой части вы не подвержены?
- А какие копания?! Коммунисты же меня не приглашали участвовать в церковном погроме. Позвали бы - отказался... Я ведь как в партию вступил. Это же целая история. Во-первых, со стороны властей я тогда почувствовал некоторое пренебрежение. Вышел фильм `До свидания, мальчики!` - кладут на полку. `Урок литературы`, сценарий которого был написан Данелией и Токаревой специально на меня, но - 68-й год, чехословацкие события - и снова на полку. И тогда я сознательно ушел в некую жанровость. Сказать попросту - в шутовство. А во-вторых, я только перешел в Театр им. Моссовета. Меня там замечательно приняли, представили Завадскому. Я попал в число любимчиков Ирины Сергеевны Анисимовой-Вульф, которая была его правой рукой в театре. Первым ее фаворитом был Геннадий Бортников, вторым - Вадим Бероев, а я как бы занял в этой иерархии третье место. И оттого был неприкасаем. Никакие интриги меня не касались. А когда Ирина Сергеевна внезапно умерла, я вдруг ощутил вокруг себя все это варево, интриги... К тому же тогда и с директором театра Лосевым были испорчены отношения. Он хотел меня сделать комсоргом, а я отказался, да еще и резко ответил - отношения стали натянутыми. И я такой ход конем сделал: пришел к нему и попросил рекомендацию на вступление в партию. Этим, во-первых, я нейтрализовал его самого. Во-вторых, уже никто не мог мне и слова сказать. Наш парторг - народный артист Георгий Слабиняк - до того, как я вступил в партию, мог подойти и вешать мне на уши какую-то псевдопартийную лапшу. А теперь после его слов я мог сделать паузу, а потом спросить: `А вы думаете, партия от нас этого требует?` И он тут же пугался. Партийный человек и известный человек - это положение гораздо более привилегированное. Два плюса.
- Вот вы, оказывается, какой конъюнктурщик.
- Никакой конъюнктуры - это стратегия. Просто я понимал, что бороться с этой системой бессмысленно. Да и несвойственно моей натуре. Но размывать партию изнутри - вполне реально. Своим присутствием. И на своем достаточно маленьком уровне мне удавалось иногда что-то смикшировать, кого-то защитить.
- Вышли из партии, поняв, что размыли ее окончательно?
- Ушел я в 90-м, после вильнюсских событий. Просто включил телевизор, лег на диван и вышел из партии.
- Приняв христианство, вы стали другим человеком?
- Конечно. Это совершенно иное сознание. Ну что я вам буду евангельские истины перечислять? Терпимее становишься, позитивнее. Раскаяние раньше приходит. Чувствуешь, что виноват - исповедуешься. А осознание собственного греха спасает.
- На подлость уже не способны?
- Вы же у меня интервью берете, а не я у вас на исповеди. Кто знает, кто на что способен? Если бы я сказал, что на подлость не способен, - это гордыня. Что уже грех.
- Принято считать, что лицедейство - изначально порочное ремесло.
- Нет, это заблуждение. Важно, ради чего ты этим занимаешься. Если просто из-за того, что тебе так хочется, - тогда можно и в грех впасть. А вот если ты делаешь это, есть такое выражение, ради Бога, все будет нормально.

Московский Комсомолец
от 14.10.2003
Дмитрий МЕЛЬМАН.http://nvolgatrade.ru/

Док. 195030
Опублик.: 14.10.03
Число обращений: 177