Евгений Максимович Примаков - 1996-1998 гг. - министр иностранных дел России, затем премьер-министр России (1998-1999 гг.). Использованы фрагменты из его книги `Годы в большой политике`.
УТРОМ 5 ЯНВАРЯ 1996 года в кабинете директора Службы внешней разведки в Ясенево (на окраине Москвы) зазвучал сигнал аппарата спецсвязи.
- С вами будет говорить Борис Николаевич.
Через несколько секунд в трубке раздался голос президента:
- Евгений Максимович, могли бы вы подъехать ко мне сейчас?
- Конечно, Борис Николаевич, возьму документы для доклада и сразу выезжаю.
- Нет, документы сегодня брать не надо.
По дороге обуревали вопросы: что стоит за столь необычным вызовом - не на очередной доклад и без объяснения причины?
Встретил президент, как всегда, приветливо. После обычного в таких случаях обмена общими фразами спросил:
- Как отнесетесь к назначению вас министром иностранных дел?
Не скрою, по дороге этот вариант тоже прокручивался в голове. По телевидению и в газетах много говорилось о том, что отставка А.В.Козырева дело предрешенное. Называли и кандидатуры преемников, одно время в их числе фигурировала и моя фамилия. Потом она из `списка претендентов` исчезла. Но я совершенно определенно не хотел переходить в МИД и об этом сразу же сказал Борису Николаевичу. Причем привел, как мне показалось, убедительные доводы, среди которых не последнее место занимала легко прогнозируемая негативная реакция на Западе, где меня упорно называли `другом Саддама Хусейна`, особенно после трех поездок в Багдад в 1990-1991 годах в попытках мирным путем решить кризис в зоне Персидского залива, открыто определяли как консерватора, `аппаратчика старой школы`. Наконец, несмотря на то что руководителем ЦРУ в свое время был американский президент Дж.Буш, а К.Кинкель до назначения министром иностранных дел Германии тоже руководил разведкой - БНД, такого рода перемещение в России, да еще накануне президентских выборов, могло быть использовано недругами, особенно в пропаганде. А я сам сердцем `прикипел` к СВР, которой руководил к тому времени уже четыре года и четыре месяца.
Борис Николаевич выслушал все мои `против`, а потом сказал:
- Может быть, те `минусы`, которые вы приводите, как раз и обернутся `плюсами`. Ну ладно, если категорически не хотите, повременим. Но вопрос я пока не закрываю.
Через четыре дня, в понедельник, 9 января, я был у президента с очередным докладом. После того как проинформировал его об оценках источников и аналитиков разведки по ряду вопросов международной обстановки, президент спросил:
- Ну как, не передумали?
- Нет, - как можно категоричнее ответил я.
- А вот я передумал. Прошу вас принять мое предложение. Предложение было слишком настойчивым, и я не смог его отвергнуть. Правда, мне было обещано, что еще месяц-два поработаю на старом месте. Но не успел я приехать к себе `в лес` (так называют место расположения СВР его сотрудники), как ко мне в кабинет вбежал дежурный по секретариату.
- Это правда? Только что сообщили в новостях по телевидению, что вы назначены министром иностранных дел!
На следующий день на 12.00 была назначена Коллегия МИД в Кремле, где президент представил меня моим будущим ближайшим сотрудникам. Представление было кратким. В сжатой форме было сказано о важнейших задачах МИД, подчеркнуто то большое значение, которое это министерство имеет для современной России. Пожалуй, две темы прозвучали особо: во-первых, приоритетность отношений Российской Федерации с Содружеством независимых государств, с каждой страной СНГ и, во-вторых, необходимость перестроить дипломатическую работу так, чтобы она активно охватывала различные страны и регионы, - иными словами, диверсифицировать внешнюю политику. При этом подчеркнуто значение и американского, и европейского, и китайского, и азиатско-тихоокеанского, и канадского, и ближневосточного, и других направлений российской политики.
Сдержанное молчание большинства членов Коллегии было вполне естественным, и меня это не обескуражило. Я с самого начала знал, что в целом с мидовцами сработаюсь. Не потому, что мое назначение было желанным для каждого из них. А потому, что с высоким уважением относился к их профессионализму и верил, что рано или поздно - лучше, конечно, рано - возникнет сотрудничество, даже, если хотите, общность, связанная с поисками оптимальных форм проведения внешней политики страны.
Возможность моего перехода на работу в Министерство иностранных дел, как уже писал выше, была на слуху, хотя я к этому никогда не стремился. По роду своей деятельности и на радио, и в газете `Правда`, и в Институте мировой экономики и международных отношений, и в Институте востоковедения, и будучи академиком-секретарем отделения Академии наук СССР, в которое входили все научно-исследовательские институты международного профиля, и в Верховном Совете СССР, и в Президентском совете, и в Службе внешней разведки я был, естественно, органично связан с внешней политикой, во многом непосредственно работал на нее. Но о переходе в МИД не помышлял, и для этого, как мне всегда представлялось, не было сколько-нибудь серьезных побудительных мотивов. Может быть, сказывалась черта моего характера: где бы ни трудился, считал, что это если и не сверхважное, то во всяком случае далеко не самое незначительное звено в процессе выработки и осуществления внешней политики государства.
Тесно общался с дипломатами, находясь на посту корреспондента `Правды` на Ближнем Востоке, во время многочисленных командировок за рубеж принимал участие в совместных конференциях, семинарах, ситуационных анализах. Многих хорошо знал лично, высоко ценил, с некоторыми тесно дружил.
Определенные отношения сложились и с министрами иностранных дел. Об одном из них - Андрее Андреевиче Громыко - хочется сказать особо. Встречался с ним не раз, работая в Академии наук. Продолжаю его высоко чтить и сегодня.
Я пришел в МИД в совершенно другую эпоху. Страна встала на путь рыночных преобразований и политического плюрализма. Идеология, да еще в ее догматической интерпретации, перестала господствовать в обществе. Народ легко, даже неожиданно легко, стряхнул ее со своих плеч. Это далеко не означало всеобщего ликования по поводу распада Советского Союза. Отнюдь. Многие, очень многие по-настоящему скорбели, переживали, потеряв себя в качестве граждан этой великой, могущественной многонациональной страны.
Преобразования в России привели к окончанию глобальной конфронтации. Распались Варшавский договор, Совет экономической взаимопомощи (СЭВ). Такова была `отправная точка`.
Некоторые посчитали, что от нее начнется вполне определенное вписывание России, в роли уже второразрядной державы, в `цивилизованный мир`. По большей части молчаливо, но подчас и громогласно признавалось поражение в холодной войне Советского Союза, преемницей которого `со всеми вытекающими из этого последствиями` стала Россия. А раз так, то ее отношения с Соединенными Штатами должны складываться, скажем, наподобие того, как устанавливались отношения с ними государств, побежденных во Второй мировой войне, но после поражения объединившихся с теми же США в одно сообщество, - Германии, Японии. Ведь их политика после войны практически контролировалась Вашингтоном, и они не особенно этим тяготились.
Таковой была достаточно распространенная после 1991 года точка зрения среди демократических кругов в России. Более того, считалось, что подобное понимание внешнеполитического положения России поможет борьбе против `старых устоев` в стране.
В силу своих убеждений никогда и ни при каких обстоятельствах не чернил предшественников. Не собираюсь этого делать и сейчас. Но для лучшего понимания настроя в руководстве МИД начала 90-х годов приведу пересказ беседы министра иностранных дел России с экс-президентом США и комментарии последнего, о чем поведал американский политолог, президент Центра Никсона за мир и свободу Д.Саймс: `Никсон попросил Козырева очертить для него интересы новой России. И Козырев ему сказал: `Вы знаете, господин президент (он обращался к Никсону, как обращаются в Америке к президенту, отслужившему свой срок), что одна из проблем Советского Союза состояла в том, что мы слишком как бы заклинились на национальных интересах. И теперь мы больше думаем об общечеловеческих ценностях. Но если у вас есть какие-то идеи и вы можете нам подсказать, как определить наши национальные интересы, то я буду вам очень благодарен`.
Никсон, почувствовавший себя `не очень комфортно`, уже в машине наедине с Саймсом спросил его мнение об услышанном. `Российский министр, - ответил Саймс, - человек, благожелательно относящийся к Соединенным Штатам, но я не уверен, насколько он понимает характер и интересы той державы, которую представляет, и это на каком-то этапе может привести к взаимным проблемам`.
`Когда я был вице-президентом, а затем президентом, - отреагировал Никсон, - хотел, чтобы все знали, что я `сукин сын` и во имя американских интересов буду драться изо всех сил. Киссинджер был такой `сукин сын`, что я еще мог у него поучиться. А этот, - продолжал Никсон, - когда Советский Союз только что распался, когда новую Россию нужно защищать и укреплять, хочет всем показать, какой он замечательный, приятный человек.
Естественно, далеко не каждому в МИД, не говоря уже о других внешнеполитических ведомствах, было свойственно мышление, которое делило мир на `цивилизованных` и `шпану`, считало главным для новой России любыми средствами добиться стратегического союза с `цивилизованными` - бывшими противниками по холодной войне, не исключая при этом конфигурацию ведущего и ведомого. Это становилось еще более опасным, так как отвечало реальным стремлениям ряда американских политиков. На уровне экс-госсекретарей или экс-помощников президента по национальной безопасности (а, как говорится, что у тех на языке, то у многих в администрации на уме) не делали никакого секрета из того, что именно такое соотношение должно быть определяющим между Вашингтоном и Москвой. Збигнев Бжезинский заявил в 1994 году следующее: `Я говорю, что зрелого партнерства с Россией сейчас нет и быть не может (заметьте, не только стратегического, но вообще зрелого. - Е.П.). Партнер - это страна, которая готова действовать со своими союзниками совместно, эффективно и ответственно. А Россия сейчас не партнер. Это - клиент
Конечно, отношения с Западом, и особенно с Соединенными Штатами, после окончания глобальной конфронтации имели и продолжают иметь важнейшее значение для России. Но наша страна не может при этом игнорировать и не защищать свои интересы, абстрагироваться от исторического разворота к многополярному мироустройству, приносить в жертву накопленные за всю историю России позитивные ценности и традиции, в том числе и в `имперский`, и в `советский` периоды.
Не сегодня изобретена и не мы авторы формулы, которой руководствовалось и продолжает руководствоваться по сей день преобладающее число государств: нет постоянных противников, но существуют постоянные национальные интересы. В советский период мы часто отступали от этой жизненно важной истины, и в результате в таких случаях национальные интересы нашего государства приносились в жертву борьбе с `постоянными противниками` или поддержке `постоянных союзников`.
Сегодня, в постконфронтационный период мирового развития, Россия вправе заботиться, как это делают и другие, о своих интересах, тем более о жизненных - безопасности, стабильности, территориальной целостности, создании условий, необходимых для экономического и социального прогресса, исключении для любых внешних сил возможности `вбивать клинья` между Россией и другими странами СНГ; в настоящее время наиболее актуальным в этом плане является укрепление отношений с Украиной, Белоруссией, Казахстаном, Узбекистаном, Азербайджаном, Грузией.
Сторонники сближения любой ценой с `цивилизованным Западом` исходили и исходят из того, что альтернативой этому в сложившихся условиях является неизбежное сползание к конфронтации. Это не так. Россия может и должна стремиться к равноправным партнерским отношениям со всеми, искать и находить поля совпадающих интересов, `вспахивать` такие поля с другими. А там, где они не совпадают - этого исключать, как показывает жизнь, нельзя, - стремиться найти такие решения, которые, с одной стороны, обеспечивают жизненно важные для России интересы, а с другой - не приводят к соскальзыванию к конфронтации. Очевидно, в этом и заключается диалектика внешней политики Российской Федерации в период после холодной войны. Если поля совпадающих интересов игнорируются - это в лучшем случае вновь холодная война. Если нет - это партнерство.
Были - они остаются и по настоящее время - те, кто считал, что нынешней России вообще не по плечу активная внешняя политика. Нужно, дескать, полностью переключиться на внутренние дела, подтянуть экономику, провести военную реформу и лишь затем проявить себя во внешнеполитической области в качестве одного из основных игроков на международной арене. Такая точка зрения не выдерживает критики. Прежде всего потому, что без активной внешней политики России трудно, если вообще возможно, осуществлять кардинальные внутренние преобразования, сохранить свою территориальную целостность. России далеко не безразлично, каким образом и в каком качестве она, открыв экономику, войдет в мировое хозяйство - дискриминируемым сырьевым придатком или его равноправным участником. Ответ на этот вопрос также во многом относится к функции внешней политики.
После окончания конфронтационного периода на глобальном уровне не исчезла задача поддержания безопасности России и стабильности, особенно в окружающих ее регионах.
Наконец, как говорится, `свято место пусто не бывает`.Трудно поверить в то, что, уйдя из активной внешней политики, Россия сохранит за собой возможность вернуться в нее в том же качестве великой державы, не потеряв инерции, не сдав свои с таким трудом завоеванные позиции на международной арене. Внешняя политика не терпит `вакуума`. Возникшая пустота после ухода с первых ролей какого-либо государства вскоре заполняется другим или другими.
А если Россия сохраняется на международной арене в качестве одного из основных субъектов, то ей следует проводить многовекторную политику. Как говорится, действовать по всем азимутам. Это и США, и Европа, и Китай, и Япония, и Индия, и Ближний Восток, и Азиатско-Тихоокеанский регион, и Латинская Америка, и Африка.
Хватит ли сил? Конечно, трудно использовать в общем-то ограниченные возможности на всех направлениях. Но если все-таки учесть объективно накопленное политическое влияние, особое геополитическое положение, вхождение на первых ролях в мировой ядерный клуб, статус постоянного члена Совета Безопасности ООН, потенциальные экономические возможности, далеко продвинутое военное производство, создающее надежные условия для военно-технического сотрудничества с многочисленными зарубежными партнерами, огромный интеллектуальный и научно-технический потенциал, то можно с уверенностью сказать, что многовекторная внешняя политика России имеет под собой необходимую основу.
Еще одним стимулом к ее проведению является бесспорное нежелание преобладающего числа государств согласиться с миропорядком, определяемым одной державой. Я это прочувствовал во время поездок не только в арабские страны, но и в Израиль, не только на Кубу, но и в Бразилию, Аргентину, страны Центральной Америки. В руководстве Венесуэлы - страны, которая вышла на первое место в североамериканском импорте нефти, Мексики, тысячными узами связанной с экономикой США, мне откровенно говорили, что хотят активизации внешней политики России для того, чтобы `сбалансировать` негативные результаты тенденции развития к однополюсному миру.
В конце концов, может ли такое государство, с таким потенциалом, как Россия, игнорировать растущую взаимозависимость сегодняшнего мира, взаимопереплетение многих интересов?
Диверсификация внешних связей России в совокупности с ее активной внешнеполитической ролью имеет большое значение и для нее самой, и для сохранения и укрепления международной стабильности и безопасности. Отход от идеологического противостояния и прекращение блоковой конфронтации стало отправным моментом продвижения к устройству стабильного и предсказуемого мира на глобальном уровне. Но при всем своем историческом значении это автоматически не привело к ликвидации зон межэтнических региональных конфликтов - более того, они расширились. Повсеместный шок вызвал взлет волны терроризма, уже происходит распространение оружия массового поражения. И все это обозначилось в переходный период - на смену `баланса сил`, на котором основывался миропорядок во время холодной войны, еще не пришло равноправное партнерство. Способность мирового сообщества преодолеть новые опасности, угрозы и вызовы постконфронтационного периода непосредственно зависит от того, как в этот переходный период могут складываться межгосударственные отношения, особенно между теми странами, которые играют главные роли на мировой арене.
Через три дня после назначения министром иностранных дел, 12 января 1996 года, состоялась пресс-конференция. Пресс-центр МИД на Зубовской площади был переполнен. Интерес журналистов подогревался и неоднозначными оценками решения о моем переходе в МИД, особенно в США и некоторых других странах. Отклики продолжали поступать и после пресс-конференции. Характерной была статья в `Нью-Йорк таймс` У.Сафайра, который писал: `Неожиданное появление Евгения Примакова в качестве министра иностранных дел России приводит в состояние озноба весь Запад. Выбор Борисом Ельциным этого дружелюбного змея, который возглавлял его шпионское агентство, сигнализирует, что пришел конец мистера Хорошего Парня в российской дипломатии.
Не все придерживались таких оценок. Были и положительные отклики - в США в `Вашингтон пост`, в лондонских газетах.
Министр иностранных дел великого государства должен, обязан, как бы это ни было сложно, проводить значительную часть своего времени в самолете, летая на Восток, Запад, Север и Юг, пересекая временные пояса, адаптируясь каждый раз к новому режиму дня и ночи. Таких поездок не могут заменить обязательные посещения многих стран заместителями министра, руководителями департаментов, ответственными сотрудниками МИД для участия в совещаниях, конференциях, двусторонних консультациях. Каждому, как говорится, свое. Но как быть с организацией работы в Центре, когда руководитель внешнеполитического ведомства должен `делать политику` с обязательным включением в свой график регулярных поездок за рубеж?
Как-то Ельцин при прежнем министре сказал, что для улучшения работы МИД нужно укрепить звено заместителей министра. Придя на Смоленскую площадь, я понял, что сказанное, скорее, служило стремлению поддержать министра, который все более становился объектом критики в обществе. У Бориса Николаевича проявлялась - особенно в то доброе время, когда на кадровую политику значительно меньше, если вообще влияло его близкое окружение, - такая черта: если он верил своему соратнику, сотруднику, то поддерживал его, но если разуверился в нем - справедливо или несправедливо - это уже другое дело, на этом поддержка резко обрывалась. Слова президента о заместителях министра относились к тому периоду, когда он еще продолжал поддерживать А.В.Козырева.
Ознакомившись с обстановкой в МИД, я понял, что преобладающее большинство руководящих работников, в первую очередь заместителей министра, - профессионалы, справедливо занимающие столь высокое положение в мидовской иерархии. Но нужна была определенная перегруппировка. Первым замом, в том числе дублирующим министра во время его нахождения вне Москвы и в целом работающим с ним в `тандеме`, был утвержден Игорь Сергеевич Иванов. Это полностью себя оправдало. Находясь за рубежом, поддерживал с ним постоянную связь, будучи абсолютно уверен в четком и инициативном осуществлении оперативного руководства. С учетом важности СНГ на должность еще одного первого заместителя был выдвинут Борис Николаевич Пастухов - человек, обладающий большим опытом, незаурядными способностями и великим чувством ответственности.
Надежно `закрывал` большие разделы оперативной работы блестящий профессионал, одаренный разносторонними талантами, известный не только своими глубокими востоковедными знаниями, но и авторством и исполнением многих прекрасных песен Виктор Викторович Посувалюк (К сожалению, через некоторое время Виктора Викторовича не стало.). Отлично действовали Николай Николаевич Афанасьевский, Георгий Энверович Мамедов, Сергей Борисович Крылов и заменивший его Александр Алексеевич Авдеев, Григорий Борисович Карасин, который пришел на смену направленному послом в Японию и всецело оправдавшему такое назначение Александру Николаевичу Панову. Порядочным человеком проявил себя Василий Сергеевич Сидоров.
Так что `тыл` в Центре был обеспечен крепкий.
Из круга острых международных проблем особенно тревожила ситуация вокруг Югославии и в самой Югославии. На фоне выполнения С.Милошевичем требований международного сообщества еще контрастнее стала выглядеть провокационная, дестабилизирующая деятельность подразделений так называемой Освободительной армии Косова, пытающихся заполнить `вакуум`, который возник после вывода югославских сил безопасности.
Ситуация была далека от нормализации. Но совместными усилиями, в которых далеко не последнее место занимала Россия, все же удавалось зажечь свет в конце тоннеля этого одного из самых опасных международных конфликтов конца XX века.
Свет этот был погашен натовским ударом по Югославии. Это было настоящим потрясением для России. Все российские политические силы без исключения выступили против развязанной НАТО войны. Как руководитель правительства я летел в США на встречу совместной комиссии, возглавляемой с американской стороны А.Гором. Соединился с ним по телефону с борта самолета (это было за несколько дней до американского - я не ошибся: скорее американского, чем натовского - удара по Югославии). Вице-президент Гор на прямо поставленный мною вопрос не мог дать гарантии, что удар не будет осуществлен хотя бы во время моего пребывания в США.
Вызвав командира корабля, я сказал: возвращаемся.
- Как, не будем садиться в Вашингтоне, ведь до посадки три с половиной часа?
- Нет, в США садиться не будем. Если не хватит горючего до Москвы, совершим промежуточную посадку.
Самолет развернулся над Атлантическим океаном и промежуточно сел в Шеноне.
Очень понравился мне комментарий остроумного Н.Фоменко, который `пересыпает` своими шутками рекламные объявления Русского радио - люблю слушать его передачи, находясь в автомашине. Перефразируя Гоголя, Фоменко сказал: `Не всякий премьер долетит до середины Атлантики`.
Другие отозвались на мое решение по-разному. Но в обществе в целом - я это почувствовал - несомненно преобладала поддержка.
10 сентября 1998 года Президент Ельцин предложил мне возглавить правительство. Для меня это предложение было абсолютно непредвиденным, хотя я понимал, что создалась по-настоящему опаснейшая тупиковая ситуация и нужны были неординарные или даже экстраординарные меры со стороны главы государства.
Прошло около пяти месяцев с тех пор, как неожиданно для всех (ну, может быть, за исключением небольшой группки в администрации президента) в отставку был отправлен председатель правительства В. С.Черномырдин. На его место была выдвинута кандидатура С.В.Кириенко. Дума, не желавшая голосовать за него, перед третьим туром дрогнула - еще одно `нет` грозило ей роспуском. Кириенко - молодой, энергичный - встал у руля Кабинета. Мне представлялось, что он понимал многое из того, что следовало делать в экономике, но не мог позволить себе проявить самостоятельность.
Давила и неимоверная тяжесть `достижений` `младолибералов`. При сокращении за период 1992-1998 годов ВВП почти на 40 процентов объем розничной торговли снизился лишь на 12 процентов. Это было отражением, мягко говоря, специфической модели экономики, жестко сориентированной на экспорт сырьевых ресурсов и удовлетворение значительной части конечного спроса за счет импорта. Больших масштабов достигла диспропорция между наличными мощностями и степенью их загрузки, потребностями развития и низким уровнем инвестиций. Не обеспечивалось даже простое воспроизводство основного капитала, не говоря уже о пополнении собственных оборотных средств или о модернизации и обновлении производственной базы. Реальный сектор экономики быстро деградировал. Одновременно катастрофически рос государственный долг. Страна была посажена на `иглу` внешних заимствований при превосходящем эти заимствования противозаконном вывозе капиталов за рубеж. Метастазы организованной преступности и коррупции пронизали общество, проникли во все государственные сферы.
Мне сообщили, что 12-го в 10 утра Ельцин ждет в Кремле в своем кабинете. Был абсолютно уверен, что предстоит обсуждение общего положения дел, но опять последовало настойчивое предложение согласиться принять пост премьера. Я опять категорически отказался. Не помог сдвинуть с места и разговор президента сразу с Черномырдиным, Маслюковым и мною. Черномырдин сказал, что готов не настаивать на третьем раунде выдвижения своей кандидатуры только в том случае, если будет внесена моя кандидатура. Юрий Дмитриевич Маслюков, которому Ельцин после моего повторяемого не раз отказа тоже предложил пост премьера, заявил, что готов только к одному решению - работать первым заместителем в правительстве, возглавляемом мною. На этом обсуждение в кабинете президента закончилось.
Вышел в коридор и направился к выходу, хотел скорее возвратиться на Смоленскую площадь. Ко мне подошли Валентин Борисович Юмашев - в ту пору руководитель Администрации Президента, Татьяна Борисовна Дьяченко и Владимир Николаевич Шевченко - мой старый хороший товарищ, возглавлявший президентский протокол. Говорил Володя. Говорил крайне эмоционально.
- Как вы можете думать только о себе! Разве вам не понятно, перед чем мы стоим? 17 августа взорвало экономику, правительства нет. Дума будет распущена. Президент может в любой момент физически не выдержать. Разве не видите, что мы на грани полной дестабилизации?
- Как ты мог согласиться? - позже спросила меня сквозь слезы жена.
- Только потому, что на какое-то время отошел на задний план разум и победили чувства.
Конечно, я не знал тогда, в каких условиях мне придется работать в правительстве, иначе даже `чувства` бы не захлестнули.
Итак, переносимся к событиям через восемь месяцев. 12 мая 1999 года. Пришел на очередной доклад к президенту. Сразу же после обмена приветствиями насторожило его замечание пресс-секретарю Д.Д.Якушкину: `Почему нет журналистов?` Потом, когда они быстро вошли в кабинет, обращение уже к ним: `Спрашивайте меня, если вас интересуют дела в правительстве`, - и далее, в ответ на журналистский вопрос, будут ли перемены в кабинете: `Будут, и значительные`. После этого сцена с журналистами закончилась.
Не буду пересказывать весь разговор. На неожиданные для меня слова о решении отправить кабинет в отставку (хотя об этом говорилось как о деле решенном во многих СМИ, но я не верил, так как привык за всем видеть какой-то логический смысл) ответил: `Мне кажется, что вы делаете ошибку`. На предложение написать заявление об отставке, `чем облегчу ситуацию`, я сказал: `Этого не сделаю. Вы можете подписать указ как президент`, - что и было совершено в моем присутствии.
Чувствовалось, что Борис Николаевич переживает происходящее. Сказал, обращаясь ко мне: `Давайте останемся друзьями`.
`Международная жизнь`, 1997 г., N11-12, стр. 16-17.
`Диалог`, 1994 г., N 11, стр. 4.
`The New York Times`, January 15, 1996, p. 17.
Е.Примаков РАЗВОРОТ НАД АТЛАНТИКОЙ. // Международная жизнь (Москва).- 04.10.2002.- 009-010.- C.103-111
8 окт 2002
Док. 148594 Опублик.: 08.10.02 Число обращений: 186
