ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

]
Аркадий СТРУГАЦКИЙ
Борис СТРУГАЦКИЙ

ХИЩНЫЕ ВЕЩИ ВЕКА

`Есть лишь одна проблема - одна-единственная
в мире - вернуть людям духовное содержание,
духовные заботы...`
А. Де Сент-Экзюпери

1

У таможенника было гладкое округлое лицо, выражающее самые добрые
чувства. Он был почтительно-приветлив и благожелателен.
- Добро пожаловать, - негромко произнес он. - Как вам нравится наше
солнце? - он взглянул на паспорт в моей руке. - Прекрасное утро, не правда
ли?
Я протянул ему паспорт и поставил чемодан на белый барьер. Таможенник
бегло перелистал страницы длинными осторожными пальцами. На нем был белый
мундир с серебряными пуговицами и серебряными шнурами на плечах. Он
отложил паспорт и коснулся кончиком пальца чемодана.
- Забавно, - сказал он. - Чехол еще не высох. Трудно представить
себе, что где-то может быть ненастье.
- Да, у нас уже осень, - со вздохом сказал я, открывая чемодан.
Таможенник сочувственно улыбнулся и рассеянно заглянул внутрь.
- Под нашим солнцем невозможно представить себе осень, - сказал он. -
Благодарю вас, вполне достаточно... Дождь, мокрые крыши, ветер...
- А если под бельем у меня что-нибудь спрятано? - спросил я. Не люблю
разговоров о погоде.
Он от души рассмеялся.
- Пустая формальность, - сказал он. - Традиция. Если угодно, условный
рефлекс всех таможенников. - Он протянул мне лист плотной бумаги. - А вот
и еще один условный рефлекс. Прочтите, это довольно необычно. И подпишите,
если вас не затруднит.
Я прочел. Это был закон об иммиграции, отпечатанный изящным курсивом
на четырех языках. Иммиграция категорически запрещалась. Таможенник
смотрел на меня.
- Любопытно, не правда ли? - сказал он.
- Во всяком случае, это интригует, - ответил я, доставая авторучку. -
Где нужно расписаться?
- Где и как угодно, - сказал таможенник. - Хоть поперек.
Я расписался под русским текстом поперек строчки `С законом об
иммиграции ознакомился(лась)`.
- Благодарю вас, - сказал таможенник, пряча бумагу в стол. - Теперь
вы знаете практически все наши законы. И в течение всего срока... Сколько
вы у нас пробудете?
Я пожал плечами.
- Трудно сказать заранее. Как пойдет работа.
- Скажем, месяц?
- Да, пожалуй. Пусть будет месяц.
- И в течение всего этого месяца... - он наклонился, делая какую-то
пометку в паспорте. - В течение всего этого месяца вам не понадобятся
больше никакие законы. - Он протянул мне паспорт. - Я уже не говорю о том,
что вы можете продлить ваше пребывание у нас на любой разумный срок. А
пока пусть будет тридцать дней. Если вам захочется побыть еще, зайдете
шестнадцатого мая в полицию, уплатите доллар... У вас ведь есть доллары?
- Да.
- Вот и прекрасно. Причем совсем не обязательно именно доллар. У нас
принимают любую валюту. Рубли, фунты, крузейро...
- У меня нет крузейро, - сказал я. - У меня только доллары, рубли и
несколько английских фунтов. Это вас устроит?
- Несомненно. Кстати, чтобы не забыть. Внесите, пожалуйста, девяносто
долларов семьдесят два цента.
- С удовольствием, - сказал я. - А зачем?
- Так уж принято. В обеспечение минимума потребностей. К нам еще ни
разу не приезжал человек, не имеющий каких-нибудь потребностей.
Я отсчитал девяносто один доллар, и он, не садясь, принялся
выписывать квитанцию. От неудобной позы шея его налилась малиновой кровью.
Я огляделся. Белый барьер тянулся вдоль всего павильона. По ту сторону
барьера радушно улыбались, смеялись, что-то доверительно объясняли
таможенные чиновники. По эту сторону нетерпеливо переминались, щелкали
замками чемоданов, возбужденно оглядывались пестрые пассажиры. Всю дорогу
они лихорадочно листали рекламные проспекты, шумно строили всевозможные
планы, тайно и явно предвкушали сладкие денечки и теперь жаждали поскорее
преодолеть белый барьер - томные лондонские клерки и их спортивного вида
невесты, бесцеремонные оклахомские фермеры в ярких рубашках на выпуск,
широких штанах до колен и сандалиях на босу ногу, туринские рабочие со
своими румяными женами и многочисленными детьми, мелкие католические боссы
из Испании, финские лесорубы с деликатно притушенными трубочками в зубах,
итальянские баскетболистки, иранские студенты, профсоюзные деятели из
Замбии...
Таможенник вручил мне квитанцию и отсчитал двадцать восемь центов
сдачи.
- Вот и все формальности. Надеюсь, я не слишком задержал вас. Желаю
вам приятно провести время.
- Спасибо, - сказал я и взял чемодан.
Таможенник смотрел на меня, слегка склонив набок гладкое улыбающееся
лицо.
- Через этот турникет, прошу вас. До свидания. Позвольте еще раз
пожелать вам всего хорошего.
Я вышел на площадь вслед за итальянской парой с четырьмя детьми и
двумя механическими носильщиками.
Солнце стояло высоко над сизыми горами. На площади все было
блестящее, яркое и пестрое. Немного слишком яркое и пестрое, как это
бывает в курортных городах. Блестящие красные и оранжевые автобусы, возле
которых уже толпились туристы. Блестящая глянцевитая зелень скверов с
белыми, синими, желтыми, золотыми павильонами, тентами и киосками.
Зеркальные плоскости, вертикальные, горизонтальные и наклонные,
вспыхивающие ослепительными горячими зайчиками. Гладкие матовые
шестиугольники под ногами и колесами - красные, черные, серые, едва
заметно пружинящие, заглушающие шаги... Я поставил чемодан и надел темные
очки.
Из всех солнечных городов, в которых мне довелось побывать, этот был,
наверное, самым солнечным. И совершенно напрасно. Было бы гораздо легче,
если бы он оказался пасмурным, если было бы грязно и слякотно, если бы
этот павильон был серым, с цементными стенами и на мокром цементе было бы
нацарапано что-нибудь похабное. Унылое и бессмысленное - от скуки. Тогда
бы, наверное, сразу захотелось работать. Обязательно захотелось бы, потому
что такие вещи раздражают и требуют деятельности... Все-таки трудно
привыкнуть к тому, что нищета может быть богатой... И поэтому нет обычного
азарта и не хочется немедленно взяться за дело, а хочется сесть в один из
этих автобусов, вот в этот красный с синим, и двинуть на пляж, поплавать с
аквалангом, обгореть, покидать мяч с ребятами или отыскать Пека, лечь с
ним в прохладной комнате на полу, вспомнить все хорошее, и чтобы он
спрашивал меня про Быкова, про Трансплутон, про новые корабли, в которых я
сам теперь плохо разбираюсь, но все же лучше, чем он, и чтобы он вспомнил
про мятеж и хвастался шрамами и своим общественным положением... Это будет
очень удобно, если у Пека высокое общественное положение. Хорошо, если бы
он оказался, скажем, мэром...
Ко мне неторопливо приблизился, вытирая губы платочком, смуглый
полный человек в белом, в круглой белой шапочке набекрень. Шапочка была с
прозрачным зеленым козырьком и с зеленой лентой, на которой было написано:
`Добро пожаловать`. На мочке правого уха у него блестела серьга-приемник.
- С приездом, - сказал человек.
- Здравствуйте, - сказал я.
- Добро пожаловать. Меня зовут Амад.
- А меня - Иван, - сказал я. - Рад познакомиться.
Мы кивнули друг другу и стали смотреть, как туристы рассаживаются по
автобусам. Они весело галдели, и теплый ветерок катил от них по площади
окурки и мятые конфетные бумажки. На лицо Амада падала зеленая тень
козырька.
- Курортники, - сказал он. - Беззаботные и шумные. Сейчас их развезут
по отелям, и они немедленно кинутся на пляж.
- С удовольствием прокатился бы на водных лыжах, - заметил я.
- В самом деле? Вот никогда бы не подумал. Вы меньше всего похожи на
курортника.
- Так и должно быть, - сказал я. - Я приехал поработать.
- Поработать? Ну что ж, к нам приезжают и для этого. Два года назад к
нам приезжал Джонатан Крайс, писал здесь картину. - Он засмеялся. - Потом
в Риме его поколотил какой-то папский нунций, не помню фамилии.
- Из-за этой картины?
- Нет, вряд ли. Ничего он здесь не написал. Здесь он дневал и ночевал
в казино... Пойдемте выпьем что-нибудь.
- Пойдемте, - сказал я. - Вы мне что-нибудь посоветуете.
- Советовать - моя приятная обязанность, - сказал Амад.
Мы одновременно наклонились и взялись за ручку чемодана.
- Не стоит, я сам...
- Нет, - возразил Амад. - Вы гость, а я хозяин... Пойдемте вон в тот
бар. Там сейчас пусто.
Мы вошли под голубой тент. Амад усадил меня за столик, поставил
чемодан на пустой стул и отправился к стойке. Здесь было прохладно,
щелкала холодильная установка. Амад вернулся с подносом. На подносе стояли
два высоких стакана и плоские тарелочки с золотистыми от масла ломтиками.
- Не очень крепкое, - сказал Амад, - но зато по-настоящему холодное.
- Я тоже не люблю крепкое с утра.
Я взял стакан и отхлебнул. Было вкусно.
- Глоток - ломтик, - посоветовал Амад. - Глоток - ломтик. Вот так.
Ломтики хрустели и таяли на языке. По-моему, они были лишние.
Некоторое время мы молчали, глядя из-под тента на площадь. Автобусы с
негромким гулом один за одним уходили в садовые аллеи. Они казались
громоздкими, но в их громоздкости было какое-то изящество.
- Все-таки там слишком шумно, - сказал Амад. - Отличные коттеджи,
много женщин - на любой вкус, море рядом, но никакой приватности. Думаю,
вам это не подойдет.
- Да, - согласился я. - Шум будет мешать. И я не люблю курортников,
Амад. Терпеть не могу, когда люди веселятся добросовестно.
Амад кивнул и осторожно положил в рот очередной ломтик. Я смотрел,
как он жует. Было что-то профессиональное в сосредоточенном движении его
нижней челюсти. Проглотив, он сказал:
- Нет, все-таки синтетика никогда не сравняется с натуральным
продуктом. Не та гамма. - Он подвигал губами, тихонько чмокнул и
продолжал: - Есть два превосходных отеля в центре города, но, по-моему...
- Да, это тоже не годится, - сказал я. - Отель тоже накладывает
определенные обязательства. И я не слыхал, чтобы кто-нибудь мог написать в
отеле что-нибудь путное.
- Ну, это не совсем так, - возразил Амад, критически рассматривая
оставшийся ломтик. - Я читал одну книжку, и там было написано, что ее
сочинили именно в отеле. Отель `Флорида`.
- А, - сказал я. - Вы правы. Но ведь ваш город не обстреливается из
пушек.
- Из пушек? Конечно, нет. Во всяком случае, не как правило.
- Я так и думал. А между тем замечено, что хорошую вещь можно
написать только в обстреливаемом отеле.
Амад все-таки взял ломтик.
- Это трудно устроить, - сказал он. - В наше время трудно достать
пушку. Кроме того, это очень дорого: отель может потерять клиентуру.
- Отель `Флорида` тоже потерял в свое время клиентуру. Хемингуэй жил
там один.
- Кто?
- Хемингуэй.
- А... Но это же было так давно, еще при фашистах. Времена все-таки
переменились, Иван.
- Да, - сказал я. - И в наше время писать в отелях не имеет смысла.
- Бог с ними, с отелями, - сказал Амад. - Я знаю, что вам нужно. Вам
нужен пансионат. - Он достал записную книжку. - Называйте условия,
попробуем подобрать что-нибудь подходящее.
- Пансионат, - сказал я. - Не знаю. Не думаю. Вы поймите, я не хочу
знакомиться с людьми, с которыми я знакомиться не хочу. Это во-первых.
Во-вторых, кто живет в частных пансионатах? Те же самые курортники, у
которых не хватило денег на отдельный коттедж. Они веселятся
добросовестно. Они устраивают пикники, междусобойчики и спевки. Ночью они
играют на банджо. Кроме того, они хватают всех, до кого могут дотянуться,
и принуждают участвовать в конкурсе на самый долгий поцелуй. И главное -
все они приезжие. А меня интересует ваша страна, Амад. Ваш город. Ваши
горожане. Я вам скажу, что мне нужно. Мне нужен уютный дом с садом.
Умеренное расстояние до центра. Нешумная семья, почтенная хозяйка. Крайне
желательна молодая дочка. Представляете, Амад?
Амад взял пустые стаканы, отправился к стойке и вернулся с полными.
Теперь в стаканах была бесцветная жидкость, а на тарелочках -
микроскопические многоэтажные бутерброды.
- Я знаю такой уютный домик, - заявил Амад. - Вдове сорок пять,
дочери двадцать, сыну одиннадцать. Допьем и поедем. Я думаю, вам
понравится. Плата обычная, хотя, конечно, дороже, чем в пансионате. Вы
надолго приехали?
- На месяц.
- Господи! Всего-то?
- Не знаю, как пойдут дела. Может быть, задержусь еще.
- Обязательно задержитесь, - сказал Амад. - Я вижу вы, еще не совсем
представляете, куда вы приехали. Вы просто не знаете, как у нас весело и
ни о чем не надо думать.
Мы допили, поднялись и пошли через площадь под горячим солнцем к
стоянке автомобилей. Амад шагал быстро, немного вразвалку, надвинув
зеленый козырек на глаза и небрежно помахивая чемоданом. Из таможенного
павильона сыпалась очередная порция туристов.
- Хотите - честно? - сказал вдруг Амад.
- Хочу, - сказал я. Что я еще мог сказать? Сорок лет прожил на свете,
но так и не научился вежливо уклоняться от этого неприятного вопроса.
- Ничего вы здесь не напишите, - сказал Амад. - Трудно у нас
что-нибудь написать.
- Написать что-нибудь всегда трудно, - сказал я. А хорошо все-таки,
что я не писатель.
- Охотно верю. Но в таком случае у нас это просто невозможно. Для
приезжего по крайней мере.
- Вы меня пугаете.
- А вы не бойтесь. Вы просто не захотите здесь работать. Вы не
усидите за машинкой. Вам будет обидно сидеть за машинкой. Вы знаете, что
такое радость жизни?
- Как вам сказать...
- Ничего вы не знаете, Иван. Пока вы еще ничего об этом не знаете.
Вам предстоит пройти двенадцать кругов рая. Смешно, конечно, но я вам
завидую...
Мы остановились у длинной открытой машины. Амад бросил на заднее
сидение чемодан и распахнул передо мною дверцу.
- Прошу, - сказал он.
- А вы, значит, уже прошли, - спросил я, усаживаясь.
Он уселся за руль и включил двигатель.
- Что именно?
- Двенадцать кругов рая.
- Я, Иван, уже давно выбрал себе излюбленный круг, - сказал Амад.
Машина бесшумно покатилась по площади. - Остальные для меня давно уже не
существуют. К сожалению. Это как старость. Со всеми ее привилегиями и
недостатками...
Машина промчалась через парк и понеслась по прямой тенистой улице. Я
с интересом посматривал по сторонам, но я ничего не узнавал. Глупо было
надеяться узнать что-нибудь. Нас высаживали ночью, лил дождь, семь тысяч
измученных курортников стояли на пирсах, глядя на догорающий лайнер.
Города мы не видели, вместо города была черная мокрая пустота, мигающая
красными вспышками. Там трещало, бухало, раздирающе скрежетало. `Перебьют
нас, как кроликов, в темноте`, - сказал Роберт, и я сейчас же погнал его
обратно на паром сгружать броневик. Трап проломился, и броневик упал в
воду, и, когда Пек вытащил Роберта, синий от холода Роберт подошел ко мне
и сказал, лязгая зубами: `Я же вам говорил, что темно...`
Амад вдруг сказал:
- Когда я был мальчишкой, я жил возле порта, и мы ходили сюда бить
заводских. У них у многих были кастеты, и мне проломили нос. Пол-жизни я
проходил с кривым носом, пока не починил его в прошлом году... Любил я
подраться в молодости. У меня был кусок свинцовой трубы, и один раз я
отсидел шесть месяцев, но это не помогло.
Он замолчал, ухмыляясь. Я подождал немного и сказал:
- Хорошую свинцовую трубу теперь не достать. Теперь в моде резиновые
дубинки - перекупают у полицейских.
- Точно, - сказал Амад. - Или купит гантели, отпилит один шарик и
пользуется. Но ребята пошли уже не те. Теперь за это высылают...
- Да, - сказал я. - А чем вы еще занимались в молодости?
- А вы?
- Я собирался стать межпланетником и тренировался на перегрузки. И
еще мы играли в `кто глубже нырнет`.
- Мы тоже, - сказал Амад. - На десять метров за автоматами и виски.
Там, за пирсами, они лежали ящиками. У меня из носа шла кровь... А когда
началась заварушка, мы стали там находить покойников с рельсом на шее и
бросили это дело.
- Очень неприятное зрелище - покойник под водой, - сказал я. -
Особенно когда течение.
Амад усмехнулся.
- Я видывал и не такое. Мне приходилось работать в полиции.
- Это уже после заварушки?
- Гораздо позже. Когда вышел закон о гангстерах.
- У вас их тоже называют гангстерами?
- А как их еще называть? Не разбойниками же... `Шайка разбойников,
вооруженных огнеметами и газовыми бомбами, осадила муниципалитет`, -
произнес он с выражением. - Не звучит, чувствуете? Разбойник - это топор,
кистень, усы до ушей, тесак...
- Свинцовая труба, - предложил я.
Амад хохотнул.
- Что вы делаете сегодня вечером? - спросил он.
- Гуляю.
- У вас тут есть знакомые?
- Есть. А что?
- Тогда другое дело.
- Почему?
- Хотел я вам кое-что предложить, но раз у вас есть знакомые...
- Между прочим, - сказал я, - кто у вас мэром?
- Мэром? Черт его знает, не помню. Выбирали кого-то...
- Не Пек Зенай случайно?
- Не знаю, - сказал Амад с сожалением. - Не хочу врать.
- А вы такого вообще не знаете?
- Зенай... Пек Зенай... Нет, не знаю. Не слыхал. Он что, ваш
приятель?
- Да. Старый приятель. У меня здесь есть еще друзья, но они все
приезжие.
- Одним словом, так, - сказал Амад. - Если вам станет скучно и в
голову полезут всякие мысли, приходите ко мне. Каждый божий вечер с семи
часов я сижу в `Лакомке`... Любите вкусно поесть?
- Еще бы, - сказал я.
- Желудок в порядке?
- Как у страуса.
- Вот и приходите. Будет весело, и ни о чем не надо будет думать.
Амад притормозил и осторожно свернул к решетчатым воротам, которые
бесшумно распахнулись перед нами. Машина вкатилась во двор.
- Приехали, - объявил Амад. - Вот ваш дом.
Дом был двухэтажный, белый с голубым. Окна изнутри были закрыты
шторами. Чистенький дворик, выложенный разноцветными плитами, был пуст,
вокруг был плодовый сад, ветви яблонь царапали стены.
- А где вдова? - спросил я.
- Пойдемте в дом, - сказал Амад.
Он поднялся на крыльцо, листая записную книжку. Я, озираясь, шел
следом. Садик мне нравился. Амад нашел нужную страницу, набрал комбинацию
цифр на маленьком диске возле звонка, и дверь отворилась. Из дома пахнуло
прохладным свежим воздухом. Там было темно, но, едва мы ступили в холл,
вспыхнул свет. Амад сказал, пряча записную книжку:
- Направо - хозяйская половина, налево - ваша. Прошу... Здесь
гостиная. Это бар, сейчас мы выпьем. Прошу дальше... Это ваш кабинет. У
вас есть фонор?
- Нет.
- И не надо. Здесь все есть... Пройдемте сюда. Это спальня. Вот
пультик акустической защиты. Умеете пользоваться?
- Разберусь.
- Хорошо. Защита трехслойная, можете устраивать себе здесь могилу или
бордель, что вам понравится... Тут управление кондиционированием. Сделано,
между прочим, неудобно: управлять можно только из спальни...
- Перебьюсь, - сказал я.
- Что? Ну да... Там ванная и туалет.
- Меня интересует вдова, - сказал я. - И дочка.
- Успеете. Поднять шторы?
- Зачем?
- Правильно, незачем... Пойдемте выпьем.
Мы вернулись в гостиную, и Амад по пояс погрузился в бар.
- Вам покрепче? - спросил он.
- Наоборот.
- Яичницу? Сэндвичи?
- Пожалуй, ничего.
- Нет, - сказал Амад. - Яичницу. С томатами. - Он рылся в баре. - Не
знаю, в чем тут дело, но этот автомат готовит совершенно изумительные
яичницы с томатами... Кстати, и я тоже перекушу.
Он вытянул из бара поднос и поставил на низенький столик перед
полукруглой тахтой. Мы уселись.
- А как насчет вдовы? - напомнил я. - Мне бы хотелось представиться.
- Комнаты вам нравятся?
- Ничего.
- Ну и вдова тоже вполне ничего. И дочка, между прочим. - Он достал
из бокового кармана плоский кожаный футляр. В футляре, как патроны в
обойме, рядом лежали ампулы с разноцветными жидкостями. Амад покопался в
них указательным пальцем, сосредоточенно понюхал яичницу, поколебался,
потом выбрал ампулу с чем-то зеленым и, осторожно надломив, покапал на
томаты. В гостиной запахло. Запах не был неприятным, но на мой вкус не
имел отношения к еде. - Но сейчас они еще спят, - продолжал Амад. Взгляд
его стал рассеянным. - Спят и видят сны...
Я посмотрел на часы.
- Однако!
Амад кушал.
- Половина одиннадцатого, - сказал я.
Амад кушал. Шапочка его была сдвинута на затылок, и зеленый козырек
торчал вертикально, как гребень у раздраженного мимикродона. Глаза его
были полузакрыты. Я смотрел на него.
Проглотив последний ломтик помидора, он отломил корочку белого хлеба
и тщательно подчистил сковородку. Взгляд его прояснился.
- Что вы там такое говорили? - спросил он. - Половина одиннадцатого?
Завтра вы тоже встанете в половине одиннадцатого. А может быть, и в
двенадцать. Я, например, встану в двенадцать.
Он поднялся и с удовольствием потянулся, хрустя суставами.
- Фу, - сказал он, - можно, наконец, ехать домой. Вот вам моя
карточка, Иван. Поставьте ее на письменный стол и не выбрасывайте до
самого отъезда... - Он подошел к плоскому ящичку возле бара и сунул в щель
другую карточку. Раздался звонкий щелчок. - А вот это, - сказал он,
разглядывая карточку на просвет, - передайте вдове с моими наилучшими
пожеланиями.
- И что будет? - спросил я.
- Будут деньги. Надеюсь, вы не любитель торговаться, Иван? Вдова
назовет вам цифру, и вам не следует торговаться. Это не принято.
- Постараюсь не торговаться, - сказал я. - Хотя интересно было бы
попробовать.
Амад поднял брови.
- Ну, если вам так уж хочется, то отчего же не попробовать? Всегда
делайте только то, что вам хочется, и у вас будет отличное пищеварение.
Сейчас я принесу ваш чемодан.
- Мне нужны проспекты, - сказал я. - Мне нужны путеводители. Я
писатель, Амад. Мне понадобятся брошюры об экономическом положении масс,
статистические справочники. Где все это можно достать? И когда?
- Путеводитель я вам дам, - сказал Амад. - В путеводителе есть
статистика, адреса, телефоны и все такое. А что касается масс, то у нас
такой ерунды, по-моему, не издают. Можно, конечно, послать заказ в ЮНЕСКО,
только зачем это вам? Сами все увидите... Подождите, я сейчас принесу
чемодан и путеводитель.
Он вышел и быстро вернулся с чемоданом в одной руке и с толстеньким
голубым томиком в другой. Я встал.
- Судя по вашему лицу, - произнес он улыбаясь, - вы раздумываете,
прилично давать мне чаевые или нет.
- Признаться, да, - сказал я.
- У вас здоровая, крепкая натура, - одобрительно сказал Амад. - Не
давайте. Никому не давайте чаевых. Можете получить по морде, особенно от
девушек. Но зато никогда не торгуйтесь. Тоже можете получить. А вообще все
это ерунда. Откуда я знаю, может, вы любите получать по морде, как тот
самый Джонатан Крайс... Будьте здоровы, Иван. Развлекайтесь. И приходите в
`Лакомку`. В любой вечер с семи часов. А самое главное - ни о чем не
думайте.
Он помахал рукой и вышел. Я сел, взял запотевший стакан со смесью и
раскрыл путеводитель.

2

Путеводитель был отпечатан на меловой бумаге с золотым обрезом.
Вперемежку с роскошными фотографиями в нем содержались любопытные
сведения. В городе проживало пятьдесят тысяч человек, полторы тысячи
кошек, двадцать тысяч голубей и две тысячи собак (в том числе семьсот
медалисток). В городе было пятнадцать тысяч легковых автомобилей, пятьсот
вертолетов, тысяча такси (с шоферами и без), девятьсот автоматических
мусорщиков, четыреста постоянных баров, кафе и закусочных, одиннадцать
ресторанов, четыре отеля международного класса и курорт, ежегодно
обслуживающий до ста тысяч человек. В городе было шестьдесят тысяч
телевизоров, пятьдесят кинотеатров, восемь увеселительных парков, два
Салона Хорошего Настроения, шестнадцать салонов красоты, сорок библиотек и
сто восемьдесят парикмахерских автоматов. Восемьдесят процентов населения
было занято в сфере обслуживания, а остальные работали на двух частных
кондитерских синтез-комбинатах и одном государственном судоремонтном
заводе. В городе было шесть школ и один университет, помещавшийся в
древнем замке крестоносца Ульриха де Казы. В городе функционировало восемь
гражданских обществ, в том числе `Общество Усердных Дегустаторов`,
`Общество Знатоков и Ценителей` и `За Старую Добрую Родину, Против Вредных
Влияний`. Кроме того, полторы тысячи человек входили в семьсот один
кружок, где они пели, играли скетчи, учились расставлять мебель, кормить
детей грудью и лечить кошек. По потреблению спиртных напитков,
натурального мяса и жидкого кислорода на душу населения город занимал в
Европе соответственно шестое, двенадцатое и тринадцатое места. В городе
было семь мужских и пять женских клубов, а также спортивные клубы `Быки` и
`Носороги`. Мэром города был избран (большинством в сорок шесть голосов)
некто Флим Гао. Среди членов муниципалитета Пека тоже не оказалось...
Я отложил путеводитель, снял пиджак и приступил к подробному осмотру
своих владений. Гостиная мне понравилась. Она была выполнена в голубых
тонах, а я люблю этот цвет. Бар оказался набит бутылками и охлажденной
снедью, так что я мог хоть сейчас принять дюжину изголодавшихся гостей.
Я прошел в кабинет. В кабинете перед окном стоял большой стол с
удобным креслом. Вдоль стены тянулись полки, плотно уставленные собраниями
сочинений. Чистые яркие корешки расположены были с большим искусством, так
что составляли приятную цветовую гамму. Верхнюю полку занимал
пятидесятитомный энциклопедический словарь в издании ЮНЕСКО, а на нижней
пестрели детективы в глянцевых бумажных обложках.
На столе я прежде всего увидел телефон. Я взял трубку и, присев на
подлокотник кресла, набрал номер Римайера. В трубке раздались протяжные
гудки. Я ждал, вертя в пальцах маленький диктофон, оставленный кем-то на
столе. Римайер не отвечал. Я повесил трубку и осмотрел диктофон. Пленка
наполовину была использована, и, перемотав ее, я включил прослушивание.
- Привет, привет и еще раз привет! - произнес веселый мужской голос.
Крепко жму руку или целую щечку в зависимости от твоего пола и возраста. Я
прожил здесь два месяца и свидетельствую, что мне было хорошо. Позволь
дать несколько советов. Лучшее заведение в городе - это `Хойти-Тойти` в
Парке Грез. Лучшая девочка в городе - Бася из Дома Моделей. Лучший мальчик
в городе - это я, но он уже уехал. По телевидению смотри девятую
программу, остальное все зола. Не связывайся с интелями и держись подальше
от `Носорогов`. Ничего не бери в кредит - хлопот не оберешься. Вдова -
добрая женщина, но любит поговорить и вообще... А Вузи я не застал, она
уезжала к бабушке за границу. По-моему, она милашка, у вдовы в альбоме
была фотография, но я ее взял себе. И еще. Я приеду сюда в будущем году в
марте, так что будь другом, если решишь вернуться - выбери другое время.
Ну, будь...`
Забренчала музыка. Я послушал немного и выключил диктофон. Ни один из
томов сочинений мне вытащить не удалось, так плотно они были вбиты и,
может быть, даже склеены, а больше в кабинете ничего интересного не
оказалось, и я отправился в спальню.
В спальне было особенно прохладно и уютно. Мне всегда хотелось иметь
именно такую спальню, но никак не хватало времени этим заняться. Кровать
была большая и низкая. На ночном столике стоял очень изящный фонор и
маленький переносной пульт управления телевизором. Экран телевизора висел
на высокой спинке кровати, в ногах. А над изголовьем вдова навесила
картину, очень натурально изображающую свежие полевые цветы в хрустальной
вазе. Картина была выполнена светящимися красками, и капли росы на
лепестках цветов поблескивали в сумраке спальни.
Я наобум включил телевизор и повалился на кровать. Было мягко и в то
же время как-то упруго. Телевизор заорал. Из экрана выскочил нетрезвый
мужчина, проломил какие-то перила и упал с высоты в огромный дымящийся
чан. Раздался шумный всплеск, из фонора запахло. Мужчина скрылся в
бурлящей жидкости, а затем вынырнул, держа в зубах что-то вроде
разваренного ботинка. Невидимая аудитория разразилась ржанием...
Затемнение. Тихая лирическая музыка. Из зеленого леса на меня пошла белая
лошадь, запряженная в бричку. В бричке сидела хорошенькая девушка в
купальнике. Я выключил телевизор, поднялся и заглянул в ванную.
В ванной пахло хвоей и мигали бактерицидные лампы. Я разделся, бросил
белье в утилизатор и залез под душ. Потом я неторопливо оделся перед
зеркалом, причесался и стал бриться. На туалетной полке стояли ряды
флаконов, коробки с гигиеническими присосками и стерилизаторами, тюбики с
пастами и мазями. А на краю полки лежала горка плоских коробочек с пестрой
этикеткой `Девон`. Я выключил бритву и взял одну коробочку. В зеркале
мигала бактерицидная трубка, и точно так же она мигала тогда, и я точно
так же стоял перед зеркалом и старательно разглядывал такую же коробочку,
потому что мне не хотелось выходить в спальню, где Рафка Рейзман громко
спорил о чем-то с врачом, а в ванне еще колыхалась зеленая маслянистая
вода, и над нею поднимался пар, и орал приемник, висевший на фарфоровом
крючке для полотенец, завывал, гукал и всхрапывал, пока Рафка не выключил
его с раздражением... Это было в Вене, и там, точно так же как и здесь,
очень странно было видеть в ванной комнате `Девон` - популярный репеллент,
великолепно отгоняющий комаров, москитов, мошку и прочих кровососов, о
которых давным-давно забыли и в Вене и здесь, в приморском курортном
городе... Только в Вене было еще и страшно.
Коробочка, которую я держал в руке, была почти пуста: в ней осталась
всего одна таблетка. Остальные коробочки не были распечатаны. Я кончил
бриться и вернулся в спальню. Мне захотелось снова позвонить Римайеру, но
тут дом ожил. С легким свистом взвились гофрированные шторы, оконные
стекла скользнули в пазы, и в спальню хлынул из сада теплый воздух,
пахнущий яблоками. Кто-то где-то заговорил, над головой прозвучали легкие
шаги и строгий женский голос сказал: `Вузи! Скушай хоть пирожок,
слышишь?..` Тогда я быстро сообщил одежде некоторую небрежность (в
соответствии с нынешней модой), пригладил виски и вышел в холл, захватив в
гостиной карточку Амада.
Вдова оказалась моложавой полной женщиной, несколько томной, со
свежим приятным лицом.
- Как мило! - сказала она, увидев меня. - Вы уже встали?
Здравствуйте. Меня зовут Вайна Туур, но вы можете звать меня просто Вайна.
- Очень приятно, - произнес я, светски содрогаясь. - Меня зовут Иван.
- Как мило! - сказала тетя Вайна. - Какое оригинальное, мягкое имя!
Вы завтракали, Иван?
- С вашего позволения, я намеревался позавтракать в городе, - сказал
я и протянул ей карточку.
- Ах, - сказала тетя Вайна, разглядывая ее на просвет. - Этот милый
Амад... Если бы вы знали, какой это обязательный и милый человек! Но я
вижу, что вы не завтракали... Ленч вы скушаете в городе, а сейчас я угощу
вас своими гренками. Генерал-полковник Туур говорил, что нигде в мире
нельзя отведать такие гренки.
- С удовольствием, - сказал я, содрогаясь вторично.
Дверь за спиной тети Вайны распахнулась, и в холл, звонко стуча
каблучками, влетела очень хорошенькая девушка в короткой синей юбке и
открытой белой блузке. В руке у нее был огрызок пирожка, она напевала
через нос модный мотивчик. Увидев меня, она остановилась, ловко перекинула
через плечо сумочку на длинном ремешке и, нагнув голову, сделала глоток.
- Вузи, - сказала тетя Вайна, поджимая губы, - Вузи, это Иван.
- Ничего себе! - воскликнула Вузи. - Привет!
- Вузи! - укоризненно сказала тетя Вайна.
- Вы с женой приехали? - спросила Вузи, протягивая руку.
- Нет, - сказал я. Пальцы у нее были прохладные и мягкие. - Я один.
- Тогда я вам все покажу, - сказала она. - До вечера. Сейчас мне надо
бежать. А вечером сходим.
- Вузи! - укоризненно сказала тетя Вайна.
- Обязательно, - сказал я.
Вузи засунула в рот остаток пирожка, чмокнула мать в щеку и помчалась
к выходу. У нее были гладкие загорелые ноги, длинные, стройные, и
стриженый затылок.
- Ах, Иван, - сказала тетя Вайна, тоже глядя ей в след, - в наше
время так трудно с молодыми девушками! Так рано развиваются, так быстро
нас покидают... С тех пор, как она поступила в этот салон...
- Она у вас портниха? - осведомился я.
- О нет! Она работает в Салоне Хорошего Настроения, в отделе для
престарелых женщин. И вы знаете, ее там ценят. Но в прошлом году она
однажды опоздала, и теперь ей приходится быть очень осторожной. Вы сами
видите, она не смогла даже с вами даже прилично поговорить, но вполне
возможно, что ее уже ждет клиент... Вы можете не поверить, но у нее уже
есть постоянная клиентура... Впрочем, что же мы здесь стоим? Гренки
остынут..
Мы вошли на хозяйскую половину. Я изо всех сил старался держаться,
как подобает, хотя как именно подобает, я представлял себе довольно
смутно. Тетя Вайна усадила меня за столик, извинилась и вышла. Я
огляделся. Это была точная копия моей гостиной, только стены были не
голубые, а розовые, и за верандой было не море, а низкая ограда,
отделяющая дворик от улицы. Тетя Вайна вернулась с подносом и поставила
передо мной чашку с топлеными сливками и тарелочку с гренками.
- Вы знаете, я тоже позавтракаю, - сказала она. - Мой врач не
рекомендует мне завтракать вообще и, уж во всяком случае, топлеными
сливками, но мы так привыкли. Это любимый завтрак генерал-полковника. И вы
знаете, я стараюсь брать только постояльцев-мужчин, этот милый Амад хорошо
понимает меня. Он понимает, как это нужно мне - хоть изредка посидеть вот
так, как мы сидим сейчас с вами за чашечкой топленых сливок...
- Ваши сливки изумительно хороши, - заметил я довольно искренне.
- Ах, Иван! - тетя Вайна поставила чашку и слегка всплеснула руками.
Ведь вы сказали это почти так же, как генерал-полковник... И как странно,
вы даже похожи на него. Только лицо у него было немного уже, и он
завтракал всегда в мундире...
- Да, - сказал я с сожалением. - Мундира у меня нет.
- Но ведь был когда-то! - сказала она, лукаво грозя мне пальчиком. -
Я ведь вижу. Ах, как это бессмысленно! Люди теперь вынуждены стесняться
своего военного прошлого. Как это глупо, не правда ли? Но их всегда выдает
выправка, совершенно особенная мужественная осанка. Этого не скроешь,
Иван.
Я сделал сложный неопределенный жест и, сказавши: `М-да`, взял
гренок.
- Как все это нелепо, не правда ли? - с живостью продолжала тетя
Вайна. - Как можно смешивать такие разнородные понятия - война и армия? Мы
все ненавидим войну. Война - это ужасно. Моя мать рассказывала мне, она
была тогда девочкой, но все помнит: вдруг приходят солдаты, грубые, чужие,
говорят на чужом языке, отрыгиваются, офицеры так бесцеремонны и так
некультурны, громко хохочут, обижают горничных, простите, пахнут, и этот
бессмысленный комендантский час... Но ведь это война! Она достойна
всяческого осуждения! И совсем иное дело - армия. Вы знаете, Иван, вы
должны помнить эту картину: войска, выстроенные побатальонно, строгость
линий, мужественные лица под касками, оружие блестит, аксельбанты
сверкают, а потом командующий на специальной военной машине объезжает
фронт, здоровается, и батальоны отвечают послушно и кратко, как один
человек!
- Несомненно, - сказал я. - Несомненно, это многих впечатляло.
- Да! И очень многих! У нас всегда говорили, что надо непременно
разоружаться, но разве можно уничтожать армию? Это последнее прибежище
мужества в наше время повсеместного падения нравов. Это дико, это смешно -
государство без армии...
- Смешно, - согласился я. - Вы не поверите, но с самого подписания
Пакта я не перестаю улыбаться.
- Да, я понимаю вас, - сказала тетя Вайна. - Нам больше ничего не
осталось делать. Нам осталось только саркастически улыбаться.
Генерал-полковник Туур, - она достала платочек, - он так и умер с
саркастической усмешкой на устах... - Она приложила платочек к глазам. -
Он говорил нам: `Друзья, я еще надеюсь дожить до того дня, когда все
развалится`. Надломленный, потерявший смысл существования. Он не вынес
пустоты в сердце... - она вдруг встрепенулась. - Вот взгляните, Иван...
Она резво выбежала в соседнюю комнату и принесла тяжелый старомодный
фотоальбом. Я сейчас же поглядел на часы, но тетя Вайна не обратила на это
внимания и, усевшись рядом, раскрыла альбом на самой первой странице.
- Вот генерал-полковник.
Генерал-полковник был орел. У него было узкое костистое лицо и
прозрачные глаза. Его длинное тело усеивали ордена. Самый большой орден в
виде многоконечной звезды, обрамленной лавровым венком, сверкал в районе
аппендикса. В левой руке генерал сжимал перчатки, а правая покоилась на
рукоятке кортика. Высокий воротник с золотым шитьем подпирал нижнюю
челюсть.
- А это генерал-полковник на маневрах.
Генерал-полковник и здесь был орел. Он давал указания своим офицерам,
склонившимся над картой, развернутой на лобовой броне гигантского танка.
По форме треков и по зализанным очертаниям смотровой башни я узнал тяжелый
штурмовой танк `мамонт`, предназначенный для преодоления зоны атомных
ударов, а ныне успешно используемый глубоководниками.
- А это генерал-полковник в день своего пятидесятилетия.
Генерал-полковник был орлом и здесь. Он стоял у накрытого стола с
бокалом в руке и слушал тост в свою честь. Нижний левый угол фотографии
занимала размытая лысина с электрическим бликом, а рядом с генералом,
восхищенно глядя на него снизу вверх, сидела очень молодая и очень
миловидная тетя Вайна. Я попробовал украдкой определить на ощупь толщину
альбома.
- А это генерал-полковник на отдыхе.
Даже на отдыхе генерал-полковник оставался орлом. Широко расставив
ноги, он стоял на пляже в тигровых плавках и рассматривал в полевой
бинокль туманный горизонт. У его ног копошился в песке голый ребенок трех
или четырех лет. Генерал был жилист и мускулист, гренки и сливки не
портили его фигуру. Я принялся шумно заводить часы.
- А это... - начала тетя Вайна, переворачивая страницу, но тут в
гостиную без стука вошел невысокий полный человек, лицо и особенно одежда
которого показалась мне необычайно знакомыми.
- Доброе утро, - произнес он, слегка склонив набок гладкое
улыбающееся лицо.
Это был давешний таможенник все в том же белом мундире с серебряными
пуговицами и серебряными шнурами на плечах.
- Ах, Пети! - сказала тетя Вайна. Ты уже пришел? Познакомься,
пожалуйста, это Иван... Иван, это Пети, друг нашего дома.
Таможенник повернулся ко мне, не узнавая, коротко наклонил голову и
щелкнул каблуками. Тетя Вайна переложила альбом ко мне на колени и

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 138914
Опублик.: 21.12.01
Число обращений: 2