ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Филип Жозе Фармер.
Темный замысел

Тhе Dаrk Dеsign
`Мир Реки` #3

1

Сны окутали Мир Реки.
Сон, Пандора ночи, здесь был щедрее, чем на Земле. Там сегодня он был
одним у вас, другим - у вашего соседа. Завтра же соседский сон переходил в
ваш дом, а ваш - в соседский. Но здесь, на бескрайних равнинах
нескончаемых берегов Реки, он каждого наделял грудой сокровищ, выплескивая
все свои дары: кошмары и наслаждения, воспоминания и надежды, тайны и
откровения.
Миллиарды людей ворочались, бормотали, стенали, вздыхали, смеялись,
вскрикивали и на пороге пробуждения вновь проваливались во тьму
беспамятства. Все преграды подсознания падали перед мощными силами, что-то
уносилось прочь и зачастую никогда не возвращалось. Оставались лишь
фантомы; но и те исчезали с рассветом. Здесь сны повторялись чаще, чем на
родной планете. Содержатели ночного Театра Абсурда снова и снова ставили
все те же комедии и драмы - и, хотя авторство пьес им не принадлежало, они
самовластно распоряжались и репертуаром, и зрителями. Публика не могла
освистать или одарить аплодисментами спектакль, забросать сцену яйцами и
гнилой капустой, с шумом покинуть зал или продремать весь вечер.
Среди полоненных зрителей был и Ричард Фрэнсис Бартон.

2

Клубившийся серый туман вдруг замер и повернул вспять. Бартон стоял
на возвышении, напоминавшем ступеньку елизаветинского трона. Над ним,
плавая в тумане, в расположенных полукругом креслах сидели двенадцать
человек - и еще один, напротив, лицом к остальным. Это был он сам - Ричард
Бартон.
Поодаль, в облаках, парил силуэт четырнадцатого. Он был виден лишь
Бартону - темная мрачная фигура, издававшая странные бессмысленные звуки.
Нечто подобное уже случалось прежде: однажды - в действительности, и
множество раз - в снах. Правда, кто мог знать, где явь, а где -
наваждение? Перед двенадцатью, называвшими себя этиками, сидел человек,
умиравший семьсот семьдесят семь раз.
Шестеро мужчин, шестеро женщин. Почти все, за исключением одной пары,
были темнокожими или смуглыми. У двух мужчин и женщины - едва заметная
складка эпикантуса на веках. Если эти существа происходили с Земли, их
родиной, скорее всего, была Евразия.
Только двоих из двенадцати называли по именам в течение допроса -
Логу и Танабара. Ни в одном из известных Бартону языков - а он знал их
около сотни - не существовало имен, звучавших подобным образом. Правда, со
временем языки меняются, а этот, возможно, принадлежал пятьдесят второму
веку нашей эры. Один из агентов, Спрюс, утверждал, что он - выходец из той
эпохи. Впрочем, ему тогда грозили пыткой, и он мог солгать.
Одним из светлокожих был Лога. Он не подымался с кресла (как раньше,
так и теперь), поэтому Бартон не мог судить о его росте, однако тело этика
казалось мускулистым и плотным. На его плечи падали рыжие волосы -
ярко-рыжие, как лисья шкура. Черты лица казались резкими, словно
вырубленными из камня - выступающий вперед подбородок с глубокой ямкой,
массивные челюсти, крупный орлиный нос, толстые губы. Глаза были
темно-зелеными.
Другой светлокожий человек, Танабар, по всей видимости являлся их
предводителем. Сложением и обличьем он так напоминал Логу, что два этика
казались братьями. У него были темно-каштановые волосы, один глаз горел
странным светом - зелень с примесью янтарной желтизны.
Когда Танабар впервые обратил к Бартону другую половину лица, тот
вздрогнул. Во второй глазнице сверкал сотнями фасеток драгоценный камень -
чудовищный зрачок насекомого, напоминавший огромный бриллиант. Это
искусственное око, нацеленное на Бартона, внушало ему какую-то смутную
тревогу; возможно, оно воспринимало то, что недоступно живому глазу?
Только трое из двенадцати говорили с ним: Лога, Танабар и стройная,
полногрудая блондинка с большими голубыми глазами. По тому, как женщина
обращалась к Логе, Бартон заключил, что они - супруги.
Над головой каждого из сидящих, в том числе - и двойника Бартона,
висели туманные сферы. Они вращались, непрерывно меняя цвет и время от
времени, пронизывая пространство иглами лучей - зеленых, голубых, черных и
белых. Иногда лучи исчезали, потом появлялись вновь.
Бартон пытался установить связь между вращением сфер, сменой лучей и
поведением трех этиков, а также своего второго `я` - с различием
внешности, со смыслом произносимых слов, их эмоциональностью. Однако пока
ему не удалось обнаружить никакой зависимости.
Правда, в том, давнем, эпизоде он не видел собственной ауры. Другим
было и направление разговора, будто Создатель Снов переписал старый
сценарий.
Лога, человек с рыжими волосами, произнес:
- Наши агенты давно разыскивали вас. К сожалению, их слишком мало -
ведь на берегах Реки проживает тридцать шесть миллиардов шесть миллионов
девять тысяч шестьсот тридцать семь кандидатов.
- Кандидатов - на что? - спросил Бартон со своего возвышения.
В предыдущей встрече он не пытался проникнуть в эту тайну.
- Это известно лишь нам; вы же попытайтесь разгадать, - ответил Лога,
сверкнув белыми зубами, и продолжал: - Нам не приходило в голову, что вы
попытаетесь ускользнуть, раз за разом совершая самоубийство. Так тянулось
годами. У нас хватало других забот, поэтому пришлось снять всех агентов с
дела Бартона, как мы его называли - кроме немногих, ожидавших у истока и в
устье Реки. Каким-то образом вам удалось узнать о Башне на полюсе. Позднее
мы с этим разберемся...
Наблюдая за ним, Бартон подумал: `Значит, они не сумели обнаружить
Икса`.
Он попытался приблизиться к актерам этого странного спектакля и
разглядеть их внимательней. Кто же из них был тем этиком, который разбудил
его в предвоскресительный период? Неведомым Пришельцем, навестившим его в
грозовую, сверкающую молниями ночь? Кто должен спасти его? Кто же тот
изменник, таинственный ренегат, которого Бартон называл про себя Иксом?
Он с трудом сопротивлялся ветру и холодному туману, летучему и
твердому одновременно, сковавшему его словно волшебная цепь, что по
велению богов связывала Рагнорука с волком-великаном Фенриром.
- Мы все равно нашли бы вас, - продолжал Лога. - Видите ли, каждая
капсула в восстановительной камере - там, где вы столь неожиданно
пробудились на стадии, предшествующей воскрешению, - снабжена
автоматическим счетчиком. Любой кандидат, у которого число актов гибели
намного превосходит среднестатистическую величину, рано или поздно
подвергается более пристальному изучению. Точнее - будет подвергнут;
сейчас нам не хватает для этого людей. - Сегодня мы не имеем
представления, каким образом вы достигли такого ошеломляющего результата -
семьсот семьдесят семь актов смерти; при очередном обследовании ваша
предвоскресительная капсула была пуста. Но два техника, видевших вас в
момент первого пробуждения, смогли вас опознать - по... скажем, по
фотографии. Мы настроили ПВ-капсулу таким образом, чтобы в следующий раз,
когда ваше тело окажется в ней, был дан сигнал. В конце концов, вы все
равно оказались бы здесь.
Но на этот раз Бартон не умер; они обнаружили его живым. Если бы он
попытался убежать, его все равно схватили бы. А, может быть, и нет? Но в
случае ночного побега его могла убить молния, а они уже поджидали его в
ПВ-камере... Бартон предполагал, что она находится под поверхностью
планеты или в Башне северного моря.
- Мы тщательно исследовали ваше тело, а также проанализировали каждый
компонент вашего... психоморфа или ауры, если вы предпочитаете этот
термин, - Лога указал на сферу, переливающуюся над головой Бартона.
Вдруг этик повел себя весьма странно. Он обернулся и ткнул пальцем в
Бартона-наблюдателя:
- Мы не нашли разгадки!
Со своего места на возвышении Бартон выкрикнул:
- Вы считаете, что вас только двенадцать! Но здесь есть тринадцатый!
Роковое число!
- Важно не количество, а качество, - произнес кто-то невидимый.
- Вы ничего не сможете вспомнить о том, что здесь произошло, когда
вернетесь на берег Реки, - предупредил Лога.
Как и на первом допросе, тот, второй, Бартон хранил молчание.
Но Бартон-наблюдатель поинтересовался:
- Как вы заставите меня забыть?
- Мы можем стереть из вашей памяти все, как с магнитной ленты, -
Танабар словно читал лекцию. (Может быть, он и есть Икс и сейчас
предупредит его? - мелькнуло в голове у Бартона). - Тогда у вас не
останется и следа воспоминаний о семи годах, проведенных в долине. Правда,
для этого нужна огромная энергия... Но мы уничтожим лишь некоторые
эпизоды. Компьютер, сканирующий память в ускоренном режиме, оказался
бессильным только в тот момент, когда вас посетил этот грязный ренегат.
Все остальное просматривалось вполне отчетливо. Мы знаем обо всем, что
случилось с вами. Мы видели то, что видели вы, слушали и чувствовали
вместе с вами, даже ощущали окружавшие вас запахи. Мы сопереживали
происходившее с вами.
- К сожалению, предатель пришел к вам ночью и идентифицировать его -
или ее - не удалось, хотя мы пропустили запись голоса через акустический
дистортер. Я говорю - его или ее - потому что вы видели лишь бледный
силуэт и не могли различить ни черт лица, ни пола, ни других характерных
особенностей. Голос казался мужским, но женщина могла имитировать его с
помощью несложных устройств. Запах тела тоже оказался фальшивым. При
анализе мы обнаружили только молекулы некоего искусственном химическом
соединения.
- Короче, Бартон, мы не выяснили, кто предатель, и не понимаем,
почему он - или она - действует против нас. Совершенно непостижимо!
Познавший истинный мир пытается предать нас! Единственный вывод - он
безумец, хотя это тоже невозможно.
Бартон, стоявший на возвышении-ступеньке, каким-то образом знал, что
Танабар не произносил этих слов на первом представлении спектакля. Он знал
также, что спит и приписывает эти слова Танабару. Речь этика родилась в
мыслях Бартона, это были его собственные рассуждения, фантазия, пришедшая
в голову позже.
Теперь заговорил Бартон, сидевший в кресле:
- Если вы можете читать мысли и записывать их, то почему бы вам не
прочитать свои? Тогда вы обнаружите предателя.
Лога смущенно взглянул на него.
- Конечно, мы подвергались проверке, однако... - он пожал плечами и
поднял вверх ладони.
- Однако, - вмешался Танабар, - человек, котором вы зовете Иксом,
лгал вам. Он - не один из нас; всего лишь второстепенный агент. Мы соберем
всех для сканирования памяти - но со временем; их слишком много. В конце
концов, мы найдем предателя.
- А если выяснится, что никто из них не виновен? - спросил сидевший в
кресле Бартон.
- Не будьте наивным и не беспокойтесь об этом, - мягко произнес Лога.
- Перед пробуждением в предвоскресительной капсуле можно стереть из памяти
любое событие. Вы забудете о визите отступника, - он сделал паузу, потом
нерешительно продолжил: - Мы искренне удручены тем, что приходится
прибегнуть к насилию. Но сейчас это неизбежно, а со временем мы искупим
вину и восстановим справедливость.
- Но, - отозвался Бартон из кресла, - у меня еще есть воспоминания о
том месте... о ПВ-капсуле. Вы забываете, что я часто думаю о минутах,
предшествующих появлению Икса. И, наконец, мне удалось многим рассказать
об этом.
- Полагаете, они вам действительно поверили? - спросил Танабар. - Но
даже если и так, то что они могут сделать? Нет, мы не хотим вас полностью
лишить памяти о жизни здесь; слишком большая потеря, вы забудете своих
близких, своих друзей... И, кроме того, - он запнулся, - это может
замедлить ваше продвижение к цели.
- К цели? К какой цели?
- Пора вам все знать. Тот безумец, что предложил вам свою помощь, на
самом деле только использует вас. Он скрыл, что, выполняя его замыслы, вы
можете лишиться шанса достичь вечной жизни. Поймите, он или она - кем бы
ни был предатель, - это воплощение зла! Да, зла!
- Теперь, - добавил Лога, - мы убедились окончательно - ваш
незнакомец поражен болезнью.
- Его болезнь в определенном смысле и есть зло, - произнес человек с
кристаллом в глазнице.
Откинувшись в кресле, Бартон вызывающе расхохотался.
- Значит, вы, ублюдки, ровно ничего не знаете?
Он вскочил на ноги, опираясь на туман, как на твердь, и закричал:
- Вы просто не хотите, чтобы я добрался до истоков Реки! Но почему?
Почему?
- О`ревуар, - сказал Лога, - и простите нас за то, что мы прибегаем к
насилию.
Женщина направила на Бартона синий блестящий жезл, и он рухнул. Двое
мужчин в белых кильтах, выплыв из тумана, подхватили бесчувственное тело и
погрузили его в облако.
Бартон-наблюдатель вновь попытался разглядеть паривших в кресле
людей. Низвергаясь в туманную пропасть, он погрозил им кулаком:
- Вы, ублюдки, никогда меня не поймаете!
Темные силуэты беззвучно зааплодировали.
Бартон считал, что вернется туда же, где его застали этики. Однако он
очнулся в Телеме, в той самой крошечной стране, которую когда-то основал.
Он был изумлен - ему сохранили память. Он помнил все, даже
инквизиторский допрос с участием двенадцати этиков.
Каким-то образом Икс сумел обмануть всех.
Позднее Бартон не раз гадал, не пытались ли Они обмануть и запугать
его. Похоже, в этом не было смысла, но кто мог знать Их истинные
намерения?
Он вынужден был одновременно вести вслепую два шахматных поединка.
Это требовало мастерства, знания правил игры, умения манипулировать
фигурами на доске. Он же не знал ни правил, ни уровня подготовки своих
соперников.
Их замыслы были темны и непредсказуемы.

3

Застонав, Бартон очнулся, пребывая в состоянии полусна, на грани
реального и призрачного миров.
Он не знал, где сейчас находится. Его окружала темнота, мрак столь
плотный, что, казалось, он пропитывал насквозь и тело, и разум.
Его успокоили привычные звуки. Корабль терся о стенку причала, вода
перехлестывала через палубу. Возле него слышалось легкое дыхание Алисы. Он
коснулся ее теплого мягкого плеча. Снаружи долетел звук шагов Питера
Фригейта, несущего ночную вахту. Видимо, он собирался будить капитана.
Бартон же не имел представления о времени.
Затем он расслышал другие домашние звуки: сквозь деревянную
перегородку проникал густой храп Казза и посапывание его подруги Бест. Из
каюты напротив доносился голос Моната. Он что-то бормотал на родном языке,
но Бартон не различил слов.
Очевидно, Монат видел сны о далекой Атакау, планете с `бурной роковой
судьбой`, кружившей около оранжевой звезды Тау Кита.
Еще мгновение он лежал неподвижно, как труп, повторяя в уме: `Я -
Ричард Бартон. Человек, которому сто один год, в теле
двадцатипятилетнего`.
Этики сумели сделать эластичными сосуды претендентов на вечную жизнь,
но перебороть атеросклероз души им не удалось. Ее омоложение не коснулось.
Он снова соскользнул в беспамятство - к новому сну и новому допросу.
Но теперь память прокручивала то давнее, самое первое видение, посетившее
его за миг до Трубного Гласа. Он как бы со стороны наблюдал за собой,
являясь одновременно и зрителем, и актером.
Бартон - участник пьесы лежал на траве, беспомощный, как ребенок, а
над ним возвышался Бог. На этот раз Он не подавлял ростом; борода у него
отсутствовала, а одежда ничем не напоминала костюм английского джентльмена
времен королевы Виктории. Его единственным одеянием было голубое
полотнище, обернутое вокруг чресел. В отличие от прошлого явления, Бог
выглядел невысоким юношей с мускулистым и крепким телом. На груди
курчавились рыжие завитки.
В первый момент Бартону казалось, что он видит свое отражение: те же
густые волосы, то же лицо семитского типа с черными, глубоко посаженными
глазами, высокими скулами, полными губами и упрямым, слегка раздвоенным
подбородком. Отсутствовали только длинные шрамы, следы сомалийского
дротика, пронзившего челюсть Бартона при схватке в пустыне.
Он присмотрелся. Да, лицо выглядело знакомым, однако оно не было
лицом Ричарда Френсиса Бартона.
Бог держал в руке железный посох и, как в прежнем сне, тыкал концом в
ребра Бартона.
- Ты опоздал, опоздал с выплатой своего долга! Ты понял?
- Какого долга? - спросил человек, лежавший в траве.
Бартон-зритель внезапно обнаружил клубящийся туман, который окутывал
тех двоих. Нависшая серая кулиса вздымалась и опускалась, словно грудь
неведомого тяжело дышащего зверя.
- Ты обязан мне плотью, - произнес Бог, вновь вонзая свой посох в
распростертое тело. Но Бартон-наблюдатель тоже ощутил резкую боль в боку.
- Ты обязан мне плотью, - повторил Бог, - и душой, что, впрочем, одно
и то же.
Лежащий Бартон попытался встать на ноги. Задыхаясь, он произнес:
- Никто не посмеет безнаказанно бить меня по ребрам!
В стороне раздался чей-то смешок, и Бартон, наблюдавший за этой
сценой, заметил в клубах дыма темную высокую фигуру.
- Платите, сэр, - настаивал Бог. - В противном случае, я буду
вынужден лишить вас права пользования.
- Проклятый долг! - выругался лежащий Бартон. - Похоже, мне грозит
что-то вроде второго Дамаска!
- Да, это - путь в Дамаск. Возможно, он еще предстоит тебе.
Темная фигура вновь разразилась странным хихиканьем. Туман заполонил
все вокруг. Поймав свой последний всхлип, Бартон проснулся весь в поту.
Алиса повернулась к нему и сквозь сон пробормотала:
- Тебе приснилось что-то страшное, Дик?
- Нет, все в порядке. Спи, спи.
- У тебя же не было кошмаров последнее время?
- Не больше, чем на Земле.
- Тебе хочется поговорить?
- Я и разговариваю. Во сне.
- С самим собой?
- А кто знает меня лучше, чем я сам? - он рассмеялся.
- И кто может лучше себя обмануть? - с легкой иронией шепнула она.
Бартон не ответил. Через несколько секунд Алиса уже дышала ровно и
спокойно, но разговор мог сохраниться в ее памяти. Ему не хотелось
начинать утром очередную ссору.
Он любил спорить, это давало необходимую разрядку. Но их споры стали
постоянными, и эта вечная борьба все больше раздражала его.
На крохотном судне слышно каждое громко сказанное слово, и их
перепалки было трудно не заметить. Алиса очень изменилась за проведенные с
ним годы, но сохранила отвращение благовоспитанной леди к стирке грязного
белья на людях. Зная это, он нередко заканчивал спор окриком, со странным
торжеством наблюдая, как она замыкается, уходит в себя. Правда, оскорбив
ее, он потом стыдился своих побед.
Весь этот клубок вызывал у Бартона еще большее раздражение.
Палуба поскрипывала под шагами Фригейта. Бартон решил сменить его
пораньше; заснуть он все равно не мог. Всю жизнь на Земле он страдал от
бессонницы, а здесь она усилилась. Фригейт же будет счастлив отправиться
на боковую. Во время ночной вахты он всегда боролся со сном.
Бартон прикрыл глаза, и темнота сменилась серыми сумерками. Сейчас он
увидел себя в огромном помещении без стен, пола и потолка. Он был наг и
плавал в пустоте, медленно поворачиваясь, будто его подвесили на невидимом
и неосязаемом стержне. Вращаясь, он заметил вокруг множество нагих тел,
лишенных, как и он сам, волос. Рядом с ним плыл человек, его правая рука
от локтя до кончиков пальцев казалась куском красной сырой плоти. У
другого на лице не было не только кожи, но и мышц. Еще дальше вращался
скелет, внутри которого виднелись лишь серые меха легких да свернутый
клубком кишечник.
Повсюду, меж красноватых, отсвечивающих металлом стержней, за руки и
за ноги были подвешены тела. Они возвышались над невидимым полом и
опускались с невидимого потолка. Насколько хватало глаз, он видел только
бесконечные ряды тел, разделенных по вертикали стержнями; они были везде -
сверху, снизу, сбоку.
Стержни тянулись вверх и вниз, пропадая в серой бесконечности.
Итак, сэр Ричард Френсис Бартон, капитан и консул Ее Величества в
городе Триесте Австро-Венгерской Империи, умер 19 октября 1890 года.
Но теперь он снова жив и пребывает неизвестно где: ни на рай, ни на
ад, насколько ему известно, все это не походило.
Перед ним миллионы тел, но жив и бодрствует только он один.
Парящему среди стержней Бартону следовало бы удивиться, почему именно
ему досталась эта незаслуженная честь.
Но Бартон-наблюдатель уже твердо знал, почему.
Его разбудил тот этик, которого он называл Иксом; тот предатель.
Висевший в пустоте человек дотянулся до одного из стержней, и все
тела вместе с ним начали падать вниз.
Наблюдавший Бартон испытал такой же ужас, как и в первый раз. Это был
первородный кошмар, присущий всему человечеству, - сон о падении.
Несомненно, он унаследован от первого человека, полуобезьяны, для которой
падение не сон, а устрашающая реальность. Она перепрыгивала с ветви на
ветвь, гордясь, что может преодолеть пропасть. И падала именно из-за своей
гордыни, мешавшей здраво судить о реальности.
Падение Люцифера - тоже след гордыни.
Сейчас тот, другой, Бартон судорожно ухватился за стержень и повис;
мимо него, медленно вращаясь и сталкиваясь, сплошным водопадом плоти
скользили вниз тела.
В этот момент он заметил воздушный аппарат в форме каноэ,
опускающийся между стержнями. Эта летающая лодка не имела ни крыльев, ни
пропеллера, ни других известных Бартону приспособлений, способных
поддерживать ее в воздухе.
На носу аппарата виднелось символическое изображение белой спирали,
от которой исходил яркий свет. Над бортом показались две фигуры, и
внезапно падение тел стало замедляться. Невидимая сила подхватила Бартона
и оторвала от стержня. Его понесло вверх, перевернуло, он поплыл и замер
около каноэ. Один из мужчин направил на него металлический стержень
размером с карандаш. Охваченный ужасом, в приступе яростного бессилия,
Бартон взревел:
- Убью! Убью!
Угроза была пустой - как темнота, погасившая его сознание.
Сейчас только одно лицо виднелось над краем аппарата. И хотя
Бартон-зритель не мог отчетливо различить черты, оно показалось ему
знакомым: это было лицо Икса.
Этик глумливо усмехался.

4

Бартон потянулся, пытаясь схватить Икса за горло.
- Ради Бога, Дик! Это же я, Пит!
Он разомкнул руки и выпустил горло Фригейта. Свет звезд, ярких, как в
полнолуние на Земле, падал сквозь открытую дверь, освещая фигуру Питера.
- Ваша очередь дежурить, Дик.
- Потише, пожалуйста, - пробормотала Алиса.
Бартон скатился с кровати и нащупал одежду, висевшую на гвозде.
Несмотря на выступивший пот, он весь дрожал. Маленькая каюта, нагревшаяся
от человеческого тепла, сейчас остывала, заполняясь холодным туманом.
Алиса произнесла: `Брр!` - и потянула на себя тонкое покрывало. Он
бросил быстрый взгляд на обнаженное тело, потом - на Фригейта, но
американец отвернулся и шагнул к лестнице. При всех своих недостатках
Бартон не был ревнив; не станет же он попрекать парня за нескромный
взгляд, догадываясь, к тому же, что тот увлечен Алисой. Об этом не
говорили, но знали все - и Бартон, и сама Алиса, и Логу, подруга Фригейта.
Пожалуй, никого, кроме Алисы, это не касалось. За долгие годы она утратила
изрядную часть своего викторианского целомудрия и временами - конечно,
подсознательно - поощряла Фригейта, хотя потом отрицала все начисто.
Бартон решил не обсуждать этот эпизод, хотя сердился и на Фригейта, и
на Алису. Если он обронит хоть слово, то будет выглядеть идиотом - ведь
Алиса, как и все остальные, купались в Реке нагишом, не обращая внимания
на окружающих. Фригейт сотни раз имел возможность видеть ее без одежды.
Ночью они устраивались под кипой покрывал, скрепленных магнитными
застежками. Бартон отстегнул и накинул на себя одно из них, опоясался
ремнем из рыбьей кожи, прикрепив к нему ножны с кремневым кинжалом и
каменным топором, и повесил через плечо деревянный меч. Его кромки были
усажены кремнем, вместо острия торчал рог речного дракона. Наконец, он
вынул из стойки тяжелое копье и пошел к трапу.
На палубе он окунулся в густой туман. Фригейт был одного роста с ним,
и Бартону казалось, что голова американца, лишенная туловища, плавает в
клубящейся дымке. Сверху струился свет, хотя небеса над Рекой не знали
луны. Над головой все сияло от ярких звезд и гигантских сверкающих газовых
облаков. Фригейт полагал, что этот мир находится вблизи центра галактики.
Но истинное местоположение планеты знали только ее таинственные хозяева.
Прошло немало лет с тех пор, как Бартон и его друзья построили новое
судно и уплыли из Телема. `Хаджи-2` не был копией своего предшественника,
а представлял из себя одномачтовый тендер с косым парусным оснащением. На
борту находились Бартон, Алиса Харгривс, Фригейт, Логу, Казз, Бест, Монат
Граутат и Оуэнон. Об этой женщине было известно лишь то, что она
происходит из древнего доэллинистического племени пеласгов и не возражает
делить ложе с инопланетянином. Вместе с этой неизменной командой (Бартон
обладал счастливейшим даром объединять вокруг себя самых разнообразных
людей) он двадцать пять лет плыл вверх по Реке. В Телеме остался лишь Лев
Руах, один из участников прежней эскапады.
Но `Хаджи-2` не оправдал надежд Бартона на долгое путешествие: на
маленьком судне члены команды страдали от неизбежной тесноты и толкотни.
Снять постоянную напряженность мог лишь длительный отдых на берегу.
Бартон решил сделать очередную остановку. К тому времени судно
достигло широкой части Реки, где она разливалась в озеро длиной около
двадцати миль и втрое меньшей ширины. В западной части озеро сужалось,
образуя пролив в четверть мили. Течение там было бурным, но, к счастью,
дул попутный ветер. При противном ветре `Хаджи-2` не смог бы маневрировать
в таком узком канале.
Вместо того, чтобы пристать к берегу, Бартон направил тендер к одному
из утесов, выступавших посередине озера. За скалой тянулась коса, высоко
приподнятая над урезом воды. На ней виднелось несколько грейлстоунов, в
стороне стояли хижины. На острове были причалы, удобные для стоянки, но
они находились выше по течению, и Бартон поставил судно у ближайшего.
Команда завела канаты, затем по борту навесили мешки из кожи меч-рыбы,
набитые травой. Со всех сторон к ним начали осторожно сходиться туземцы.
Бартон поспешил заверить их в мирных намерениях своего экипажа и вежливо
осведомился, можно ли воспользоваться их каменными граалями.
На острове обитали два десятка низкорослых темнокожих людей, язык
которых был незнаком Бартону. Но они говорили на испорченном эсперанто, и
языковой барьер был преодолен.
Возвышавшийся неподалеку от деревушки грейлстоун представлял обычное
грибообразное сооружение из серого гранита с красными вкраплениями. Камень
был Бартону по грудь и на его плоской вершине находилось примерно семьсот
выемок - такого же размера, как днища цилиндрических чаш.
Незадолго до рассвета все жители на обоих берегах Реки ставили в
углубления камней-граалей свои чаши из серого металла. Говорившие
по-английски называли эти цилиндры чашами, пандорами, кормушками и тому
подобными прозвищами, но общепринятым названием стало пандоро. Этот термин
на эсперанто распространили миссионеры Церкви Второго Шанса. Тонкие, не
толще листа бумаги, металлические стенки цилиндров отличались
необыкновенной прочностью, их нельзя было ни согнуть, ни разломать, ни
разбить.
Островитяне отступили шагов на пятьдесят и остановились в ожидании.
Вдруг голубые языки пламени взметнулись вверх почти на двадцать футов, и
тут же по всему берегу раскатился громовой удар.
Через минуту темнокожие туземцы бросились к грейлстоуну и достали
свои цилиндры. Усевшись у костров под бамбуковыми навесами, они открыли
крышки. Внутри на креплениях располагались сосуды и глубокие тарелки с
пищей, спиртным, кристалликами чая и кофе. Туда же были вложены сигары и
сигареты.
Бартон впервые очнулся там, где большую часть населения составляли
выходцы из Триеста, и чаши обычно были наполнены привычными им словенскими
и итальянскими блюдами. Однако первые десять дней пища была самой
разнообразной - из английской, французской, русской, персидской кухни.
Иногда появлялось нечто изысканное, экзотическое - вроде мяса кенгуру,
обжаренного сверху и сырого внутри, или огромных живых гусениц. Как-то
Бартону довелось попробовать это любимое лакомство австралийских
аборигенов.
На этот раз в одной из кружек было пиво. Он его не терпел и обменялся
с Фригейтом на вино. Сама пища напоминала Бартону мексиканскую кухню,
однако на лепешках-тортильях вместо говядины лежало мясо черепахи.
Впрочем, оно оказалось вполне съедобным.
За едой Бартон принялся расспрашивать туземцев. По их рассказам он
заключил, что эти люди являлись предками мексиканских индейцев и когда-то
населяли долины северо-западной части страны. На острове обитали
представители двух племен, говоривших на близких наречиях примитивного
языка. Они жили в мире между собой и создали общую культуру.
По гипотезе Бартона, именно этих людей в его время индейцы пима
называли хохокамами - старейшими. Они процветали в местах, которые белые
переселенцы знали как Долину Солнца. Там, в Аризоне, была основана
деревушка Финикс, превратившаяся в конце двадцатого столетия, как слышал
Бартон, в город с миллионным населением.
Сами индейцы называли себя `ганопо`. В своей земной жизни они были
весьма трудолюбивы. Этот народ строил длинные ирригационные каналы с
каменными и деревянными трубами и сумел превратить засушливую пустыню в
цветущий сад. Затем они неожиданно исчезли, и археологи не могли понять
причин. Выдвигались самые различные теории; наиболее распространенная
предполагала нападение с севера воинственных племен, уничтоживших всю
популяцию хохокамов. Но подтверждения найти не удалось.
В свое время Бартон тоже надеялся решить эту загадку, однако ему, как
и прочим, не повезло. Островитяне не многое могли ему поведать - они жили
и умерли раньше, чем их страну постигла катастрофа.
Той ночью они долго сидели у костра, рассказывали свои легенды, порой
- непристойные или нелепые, и покатывались при этом со смеху. Бартон
поведал им пару арабских сказок, предельно упростив свои истории и избегая
непонятных подробностей. Но этим людям был чужд смысл приключений Аладдина
с его волшебной лампой. Тогда он рассказал им историю про Абу Гасана,
испортившего воздух.
Арабы-кочевники очень любили эту сказку. Бартон частенько сиживал с
ними у костра, в котором пылал кизяк, и слушал о приключениях
незадачливого купца.
Абу Гасан был бедуином, порвавшим с жизнью кочевника ради карьеры
торговца в йеменском городе Каукабан. Он разбогател, а после смерти первой
супруги друзья уговорили его вновь жениться. Сопротивлялся он недолго и
дал согласие на свадьбу с молодой красивой женщиной. Пир был на славу,
угощали и пловом, и шербетами, подавали ягнят, фаршированных орехами и
миндалем, и целиком зажаренных верблюдов.
В конце концов жениха пригласили в покои, где его ожидала наряженная
в роскошные одежды невеста. Он с достоинством поднялся с дивана - но, увы!
Сытый и пьяный до отвала жених - о, ужас! - издал чудовищный звук - пустил
ветры.
Услышав такое, гости быстро и громко заговорили между собой, делая
вид, что не заметили публичного срама. Но Абу Гасан не снес позора, вышел
вон, вскочил на лошадь и ускакал, бросив на произвол судьбы и дом, и
состояние, и друзей, и невесту.
Он уплыл в Индию, где стал капитаном королевских телохранителей.
Через десять лет его охватила такая жестокая тоска по дому, что он чуть
было не умер. Тогда он отправился на родину под видом нищего факира. После
долгих и опасных странствий Абу Гасан достиг своего родного города и
сквозь слезы воззрился с холма на его башни и стены. Однако он не рискнул
войти в него, желая прежде убедиться, что его позор забыт. Семь дней и
семь ночей бродил он по предместьям, прислушиваясь к разговорам на улицах
и рынках.
В конце концов он присел у дверей какой-то лачуги, раздумывая, не
вернуться ли ему в город под своим именем. И тут Гасан услышал, как некая
девушка спросила:
- О, матушка, назовите мне день моего рождения. Одна из моих подруг
хочет предсказать мое будущее.
Мать ответила:
- О, дочь моя, ты родилась в ту ночь, когда Абу Гасан пустил ветры.
Больше несчастный ничего не слышал; он вскочил на ноги и бросился
бежать, повторяя: `Здесь никогда не забудут день моего срама!`
И вновь он долго странствовал, вернулся в Индию и жил там как
изгнанник, пока не умер, и была с ним милость Аллаха.
Эта сказка имела грандиозный успех. Бартон, однако, был вынужден
предварить свой рассказ объяснением, почему бедуины считают позором вполне
естественную физиологическую реакцию. По их обычаям все, кто слышал этот
звук, должны притвориться, что ничего не произошло - иначе обесчещенный
убьет любого из насмешников.
Поглядывая на Алису, Бартон заметил, что рассказ понравился и ей. Она
выросла в консервативной и глубоко религиозной семье викторианской эпохи,
ее отец был епископом, брат - бароном. По мужской линии Лидделы вели свой
род от Иоанна Долговязого, сына короля Эдуарда; мать Алисы была правнучкой
эрла. Но жизнь в Мире Реки и долгая связь с Бартоном заставили ее
отказаться от многих предрассудков.
Затем он пересказал историю о Синдбаде-Мореходе, хотя и здесь
пришлось приспосабливаться к жизненному опыту ганопо: они никогда не
видели моря, поэтому Бартон превратил его в реку, а птица Рух, унесшая
Синдбада, стала огромным золотым орлом.
Ганопо не остались в долгу, выложив легенды о совершенно непристойных
приключениях своего героя - старого пройдохи Койота.
Бартон расспрашивал туземцев, пытаясь понять, как они связывают свою
религию с реальностями здешнего мира.
- О, Бартон, - отвечал предводитель, - это вовсе не тот мир, в
котором мы должны были очутиться после смерти. Это не та страна, где маис
вырастает за день выше головы мужчины, где есть хорошая охота на кроликов,
которых всегда настигают стрелы. Здесь мы не соединились ни с нашими
женами, ни с детьми, ни с предками. Здесь нет духов гор и рек, скал и
кустарников, они не бродят тут и не говорят с нами.
- Но мы не жалуемся. Здесь мы счастливее, чем в мире, из которого
ушли. У нас много еды - еды лучшей, чем была там, и мы не должны тяжко
трудиться, чтобы добыть ее. А ведь в прежние времена нам приходилось не
раз вступать в бой, чтобы защитить свои поля. Нам хватает воды, мы ловим
рыбу, не знаем лихорадки, убивавшей нас прежде. И потом, здесь нет
болезней и старости, от которых мы теряли силы.

5

Тут предводитель островитян нахмурился, с его лица сошла улыбка и
голос дрогнул от беспокойства.
- Скажи мне, странник, слышал ли ты о возврате смерти? Я говорю о
вечной смерти. Мы живем на маленьком острове, и сюда приходит мало людей.
Но от тех, кто здесь бывает, и от тех, с кем мы беседуем на берегу, мы
слышим странные и тревожные вести. Люди говорят, что вот уже некоторое
время ни один из умерших не поднимается вновь. Если человек убит, то он
больше не проснется на далеком берегу рядом со своей чашей. Скажи, это
правда или одна из сказок, которыми люди любят пугать других?
- Не знаю, - честно ответил Бартон. - Мы проплыли сотни миль, видели
на своем пути несчетное число граалей и заметили то, о чем ты ведешь речь.
Бартон замолк, размышляя. Буквально на второй день после Великого
Воскрешения начались воскрешения малые - или перемещения, как их обычно
называли. Если человека убивали, если он кончал самоубийством или погибал
от несчастном случая, то неизбежно на следующий день вновь оказывался
живым - всегда в другом месте, не там, где обитал раньше, часто очень
далеко, даже в другой климатической зоне.
Многие приписывали воскрешения вмешательству сверхъестественных сил,
но большинство, в том числе и сам Бартон, жаждали более рациональных
объяснений. Все разговоры о чудесах следовало отбросить. `Не к духам нужно
обращаться!` - говаривал бессмертный Шерлок Холмс. Достаточно обратиться к
законам физики.
По своему собственному опыту, вероятно - уникальному, Бартон знал,
что тело умершего человека воспроизводилось со скрупулезной точностью. Оно
воссоздавалось по проведенным ранее записям; раны исцелялись, пораженные
ткани возрождались, утраченные конечности восстанавливались.
Где-то под поверхностью этого мира находился огромный термоионный
конвертер, преобразующий энергию в материю. Очевидно, он использовал тепло
железо-никелевого ядра планеты. Миллионы грейлстоунов, основание которых
уходило в глубину, являлись терминалами этого механизма. Они образовывали
сложнейшую систему, при мысли о которой у человека начинала кружиться
голова.
Связаны ли с ней устройства для записи на клеточном уровне структуры
мозга? Или, как полагал Фригейт, она осуществляется с невидимых
орбитальных спутников, наблюдавших, подобно Богу, за каждым живым
существом, видевших все и вся, даже гибель ничтожного червя в земле?
Никто ничего не знал; а если и знал, то хранил эту тайну в себе.
Преобразование энергии в материю системой грейлстоунов объясняло
ежедневную трехразовую выдачу пищи для всех жителей речной долины.
По-видимому, в днище металлических цилиндров был скрыт миниатюрный
конвертер с электронным меню. Энергия передавалась цилиндру через
камень-грааль и преобразовывалась в сложные вещества: так на свет
появлялись мясо, хлеб, салат, табак, марихуана, виски, ножницы, гребни,
зажигалки, губная помада и Жвачка Сновидений.
Одежду из полотнищ ткани также создавала система грейлстоунов. Рядом
с возродившимся телом всегда появлялись стопка покрывал и цилиндр. В
глубине, под каменными грибами, было скрыто устройство, способное каким-то
образом переносить с необыкновенной точностью сквозь многокилометровую
толщу почвы сложнейшую конфигурацию человеческой плоти, цилиндры и одежду.
Люди и вещи возникали из воздуха - в буквальном смысле слова.
Бартон иногда задумывался: может ли случиться так, что перемещенное
после смерти тело окажется в месте, занятом другим человеком? Фригейт
утверждал, что это вызвало бы мощный взрыв. Но подобного не случалось - во
всяком случае на памяти Бартона. Видимо, механизм переноса исключал
возможность взаимопроникновения молекулярных структур. Однако Фригейт
настаивал, что ту часть атмосферной среды, в которой формируется тело,
необходимо удалить. Каким же образом предотвращалось неизбежное
перемешивание молекул воздуха и плоти?
Кто знает? Значит, наука этиков располагала способами отвода воздуха
и создания локального вакуума именно там, где появлялись тело, цилиндр,
ткани - причем вакуума идеального, какого наука Земли за последнее
столетие достичь не смогла. И при этом все происходило в полной тишине,
без взрыва внезапно вытесняемых воздушных масс.
Загадкой оставался и вопрос о сканировании тел. Много лет назад
захваченный в плен агент этиков по имени Спрюс рассказал о хроноскопе,

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 135098
Опублик.: 19.12.01
Число обращений: 0