|
ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ Агата Кристи.
Смерть приходит в конце. ОСR Красно
Перевод с английского Н. Емельянниковой
ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА Описанные в этой книге события происходят за 2000 лет до нашей эры в
Египте, а точнее, на западном берегу Нила возле Фив, ныне Луксора. Место и
время действия выбраны автором произвольно. С таким же успехом можно было
назвать другие место и время, но так уж получилось, что сюжет романа и
характеры действующих лиц оказались навеяны содержанием нескольких писем
периода ХI династии, найденных экспедицией 1920 - 1921 годов из
нью-йоркского музея `Метрополитен` в скальной гробнице на противоположном
от Луксора берегу реки и переведенных профессором Баттискоумбом Ганном для
выпускаемого музеем бюллетеня. Читателю, возможно, будет небезынтересно узнать, что получение должности
жреца `ка, а следует отметить, что культ `ка` являлся неотъемлемым
признаком древнеегипетской цивилизации, - было по сути дела весьма схоже с
передачей по завещанию часовни для отправления заупокойной службы в средние
века. Жреца `ка` - хранителя гробницы - наделяли земельными владениями, за
что он был обязан содержать гробницу того, кто там покоился, в полном
порядке и в праздничные дни совершать жертвоприношения, дабы душа усопшего
пребывала в мире. В Древнем Египте слова `брат` и `сестра`, обычно обозначавшие возлюбленных,
часто служили синонимами словам `муж` и `жена`. Такое значение этих слов
сохранено и в этой книге. Сельскохозяйственный год Древнего Египта, состоявший из трех сезонов по
четыре тридцатидневных месяца в каждом, определял жизнь и труд земледельца
и с добавлением в конце пяти дней для согласования с солнечным годом
считался официальным календарным годом из 365 дней. Новый год традиционно
начинался с подъема воды в Ниле, что обычно случалось в третью неделю июля
по нашему календарю. За многие столетия отсутствие високосного года
произвело такой сдвиг во времени, что в ту пору, когда происходит действие
нашего романа, официальный новый год начинался на шесть месяцев раньше, чем
сельскохозяйственный, то есть в январе, а не в июле. Чтобы избавить
читателя от необходимости постоянно держать это в уме, даты, указанные в
начале каждой главы, соответствуют сельскохозяйственному календарю того
времени, то есть Разлив - конец июля - конец ноября. Зима - конец ноября -
конец марта и Лето - конец марта - конец июля. ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА Ренисенб - дочь Имхотепа. Слишком юная и красивая, чтобы долго оставаться
вдовой, она стоит перед роковым выбором: жизнь или смерть. Яхмос - старший сын Имхотепа. Сварливая жена и властный отец лишили его
храбрости отстаивать свои права. Себек - второй сын Имхотепа, красавец и хвастун. Он тоже недоволен своим
подневольным положением в доме отца. Имхотеп - тщеславный и спесивый священнослужитель культа `ка`, или, проще
говоря, хранитель гробницы, он обеспечивает содержание всех членов своей
многочисленной семьи и, взяв в дом наложницу, не подозревает, что навлекает
на себя беду. Сатипи - рослая, энергичная, громкоголосая жена Яхмоса, она третирует
своего мужа и оскорбляет всех вокруг. Кайт - жена Себека, ею владеет одна страсть: любовь к детям. Хенет - домоправительница Имхотепа; постоянно жалуясь на собственную
судьбу, исподтишка вносит разлад в семью и с наслаждением раздувает
семейные ссоры. Иза - мать Имхотепа, считающая своего сына глупцом; она не побоялась
бросить вызов смерти, но и ей довелось узнать, что такое страх. Хори - писец и управляющий у Имхотепа, он строит свои расчеты, как уберечь
Ренисенб от опасности, исходя из логики и... любви. Ипи - младший сын Имхотепа; только отец готов сносить мальчишескую
заносчивость своего любимца. Нофрет - прекрасная юная наложница стареющего Имхотепа, она разожгла
страсти, подспудно тлевшие в семье хранителя гробницы. Камени - родственник Имхотепа. Широкий в плечах красавец, он поет любовные
песни, которые находят отклик в сердце Ренисенб. ГЛАВА I Второй месяц Разлива, 20-й день I Ренисенб стояла и смотрела на Нил. Откуда-то издалека доносились голоса старших братьев, Яхмоса и Себека. Они
спорили, стоит ли укрепить кое в каких местах дамбу. Себек, как обычно,
говорил резко и уверенно. Он всегда высказывал свое мнение с завидной
определенностью. Голос его собеседника звучал приглушенно и нерешительно.
Яхмос постоянно пребывал в сомнениях и тревоге по тому или иному поводу. Он
был старшим из сыновей, и, когда отец отправлялся в Северные Земли, все
управление поместьем так или иначе оказывалось в его руках. Плотного
сложения, неторопливый в движениях, Яхмос в отличие от жизнерадостного и
самоуверенного Себека был осторожен и склонен отыскивать трудности там, где
их не существовало. С раннего детства помнились Ренисенб точно такие же интонации в спорах ее
старших братьев. И от этого почему-то пришло чувство успокоения... Она
снова дома. Да, она вернулась домой. Но стоило ей увидеть сверкающую под лучами солнца гладь реки, как душу
опять захлестнули протест и боль. Хей, ее муж, умер... Хей, широкоплечий и
улыбчивый. Он ушел к Осирису в Царство мертвых, а она, Ренисенб, его
горячо любимая жена, так одинока здесь. Восемь лет они были вместе - она
приехала к нему совсем юной - и теперь, уже вдовой, вернулась с малышкой
Тети в дом отца. На мгновенье ей почудилось, что она никуда и не уезжала... И эта мысль была приятна... Она забудет восемь лет безоблачного счастья, безжалостно прерванного и
разрушенного утратой и горем. Да, она их забудет, выкинет из головы. Снова превратится в юную Ренисенб,
дочь хранителя гробницы Имхотепа, легкомысленную и ветреную. Любовь мужа и
брата жестоко обманула ее своей сладостью. Она увидела широкие бронзовые
плечи, смеющийся рот Хея - теперь Хей, набальзамированный, обмотанный
полотняными пеленами, охраняемый амулетами, совершает путешествие по
Царству мертвых. Здесь, в этом мире, уже не было Хея, который плавал в
лодке по Нилу, ловил рыбу и смеялся, глядя на солнце, а она с малышкой Тети
на коленях, растянувшись рядом, смеялась ему в ответ... `Забудь обо всем, приказала себе Ренисенб. - С этим покончено. Ты у себя
дома. И все здесь так, как было прежде. И ты тоже должна быть такой, какой
была. Тогда все будет хорошо. Тети уже забыла. Она играет с детьми и
смеется`. Круто повернувшись, Ренисенб направилась к дому. По дороге ей встретились
груженные поклажей ослы, которых гнали к реке. Миновав закрома с зерном и
амбары, она открыла ворота и очутилась во внутреннем дворе, обнесенном
глиняными стенами. До чего же здесь было славно! Под сенью фиговых деревьев
в окружении цветущих олеандров и жасмина блестел искусственный водоем.
Дети, а среди них и Тети, шумно играли в прятки, укрываясь в небольшой
беседке, что стояла на берегу водоема. Их звонкие чистые голоса звенели в
воздухе. Тети, заметила Ренисенб, держала в руках деревянного льва, у
которого, если дернуть за веревочку, открывалась и закрывалась пасть, это
была любимая игрушка ее собственного детства. И снова к ней пришла
радостная мысль: `Я дома...` Ничто здесь не изменилось, все оставалось
прежним. Здесь не знали страхов, не ведали перемен. Только теперь ребенком
была Тети, а она стала одной из матерей, обитающих в стенах этого дома. Но
сама жизнь, суть вещей ничуть не преобразилась. Мяч, которым играл кто-то из детей, подкатился к ее ногам. Она схватила его
и, смеясь, кинула назад ребенку. Ренисенб поднялась на галерею, своды которой поддерживали расписанные
яркими красками столбы, и вошла в дом, где, миновав главный зал, - его
стены наверху были украшены изображением лотоса и мака, - очутилась в
задней части дома, на женской половине. Громкие голоса заставили ее застыть на месте, чтобы вновь насладиться почти
забытыми звуками. Сатипи и Кайт - ссорятся, как всегда! И, как всегда,
голос Сатипи резкий, властный, не допускающий возражений. Высокого роста,
энергичная, громкоголосая Сатипи, жена Яхмоса, по-своему красивая,
деспотичная женщина. Она вечно командовала в доме, то и дело придиралась к
слугам и добивалась от них невозможного злобной бранью и неукротимым
нравом. Все боялись ее языка и спешили выполнить любое приказание. Сам
Яхмос восхищался решительным и напористым характером своей супруги и
позволял ей помыкать собою, что приводило Ренисенб в ярость. В паузах между пронзительными возгласами Сатипи слышался тихий, но твердый
голос Кайт. Кайт, жена красивого, веселого Себека, была широка в кости и
непривлекательна лицом. Она обожала своих детей, и все ее помыслы и
разговоры были только о детях. В своих ежедневных ссорах со свояченицей она
стойко держала оборону одним и тем же незатейливым способом, невозмутимо и
упрямо отвечая первой пришедшей ей в голову фразой. Она не проявляла ни
горячности, ни пыла, но ее ничто не интересовало, кроме собственных забот.
Себек был очень привязан к жене и, не смущаясь, рассказывал ей обо всех
своих любовных приключениях в полной уверенности, что она, казалось бы,
слушая его и даже с одобрением или неодобрением хмыкая в подходящих местах,
на самом деле все пропускает мимо ушей, поскольку мысли ее постоянно заняты
только тем, что связано с детьми. - Безобразие, вот как это называется, - кричала Сатипи. - Будь у Яхмоса
хоть столько храбрости, сколько у мыши, он бы такого не допустил. Кто здесь
хозяин, когда нет Имхотепа? Яхмос! И я, как жена Яхмоса, имею право первой
выбирать циновки и подушки. Этот толстый, как гиппопотам, черный раб
обязан... - Нет, нет, малышка, куклины волосы сосать нельзя, - донесся низкий голос
Кайт. - Смотри, вот тебе сладости, они куда вкуснее... - Что до тебя, Кайт, ты совершенно невоспитанна. Не слушаешь меня и не
считаешь нужным отвечать. У тебя ужасные манеры. - Синяя подушка всегда была у меня... Ой, посмотрите на крошку Анх: она
пытается встать на ножки... - Ты, Кайт, такая же глупая, как твои дети, если не сказать больше. Но
просто так тебе от меня не отделаться. Знай, я не отступлю от своих прав. Ренисенб вздрогнула, заслышав за спиной тихие шаги. Она обернулась и,
увидев Хенет, тотчас испытала привычное чувство неприязни. На худом лице Хенет, как всегда, играла подобострастная улыбка. - Ничего не изменилось, правда, Ренисенб? - пропела она. - Не понимаю,
почему мы вс╟ терпим от Сатипи. Кайт, конечно, может ей ответить. Но не
всем дано такое право. Я, например, знаю свое место и благодарна твоему
отцу за то, что он дал мне кров, кормит меня и одевает. Он добрый человек,
твой отец. И я всегда стараюсь делать для него все, что в моих силах. Я
вечно при деле, помогаю то тут, то там, не надеясь услышать и слова
благодарности. Будь жива твоя ненаглядная мать, все было бы по-другому.
Она-то уж умела ценить меня. Мы были как родные сестры. А какая она была
красавица! Что ж, я выполнила свой долг и сдержала данное ей обещание.
`Возьми на себя заботу о детях, Хенет`, - умирая, завещала мне она. И я не
нарушила своего слова. Была всем вам рабыней и никогда не ждала
благодарности. Не просила, но и не получала! `Это всего лишь старая Хенет,
- говорят люди. - Что с ней считаться?` Да и с какой стати? Никому нет до
меня дела. А я все стараюсь и стараюсь, чтоб от меня была польза в доме. И, ужом скользнув у Ренисенб под локтем, она исчезла во внутренних покоях
со словами: - А про те подушки, ты прости меня, Сатипи, но я краем уха слышала, как
Себек сказал... Ренисенб отвернулась. Она почувствовала, что ее давнишняя неприязнь к Хенет
стала еще острее. Ничего удивительного, что все они дружно не любят Хенет
из-за ее вечного нытья, постоянных сетований на судьбу и злорадства, с
которым она раздувает любую ссору. `Для нее это своего рода развлечение`, - подумала Ренисенб. - Но ведь и
вправду жизнь Хенет была безрадостной, она действительно трудилась как вол,
ни от кого никогда не слыша благодарности. Да к ней и невозможно было
испытывать благодарность - она так настаивала на собственных заслугах, что
появившийся было в сердце отклик тотчас исчезал. Хенет, по мнению Ренисенб, принадлежала к тем людям, которым судьбою
уготовано быть преданной другим, ничего не получая взамен. Внешне она была
нехороша собой, да к тому же глупа. Однако отлично обо всем осведомлена.
При способности появляться почти бесшумно, ничто не могло укрыться от ее
зоркого взгляда и острого слуха. Иногда она держала тайну при себе, но чаще
спешила нашептать ее каждому на ухо, с наслаждением наблюдая со стороны за
произведенным впечатлением. Время от времени кто-нибудь из домочадцев начинал уговаривать Имхотепа
прогнать Хенет, но Имхотеп даже слышать об этом не желал. Он, пожалуй,
единственный относился к ней с симпатией, за что она платила ему такой
собачьей преданностью, от которой остальных членов семьи воротило с души. Ренисенб постояла еще с секунду, прислушиваясь к ссоре своих невесток,
подогретой вмешательством Хенет, а затем не спеша направилась к покоям, где
обитала мать Имхотепа Иза, которой прислуживали две чернокожие
девочки-рабыни. Сейчас она была занята тем, что разглядывала полотняные
одежды, которые они ей показывали, и добродушно ворчала на маленьких
прислужниц. Да, все было по-прежнему, думала Ренисенб, прислушиваясь к воркотне
старухи. Старая Иза чуть усохла, вот и все. Голос у нее тот же, и говорила
она то же самое, почти слово в слово, что и тогда, когда восемь лет назад
Ренисенб покидала этот дом... Ренисенб тихо выскользнула из ее покоев. Ни старуха, ни две маленькие
рабыни так ее и не заметили. Секунду-другую Ренисенб постояла возле
открытой в кухню двери. Запах жареной утятины, реплики, смех и перебранка -
все вместе. И гора ожидающих разделки овощей. Ренисенб стояла неподвижно, полузакрыв глаза, Отсюда ей было слышно все,
что происходило в доме. Начиненный запахами пряностей шум в кухне,
скрипучий голос старой Изы, решительные интонации Сатипи и приглушенное, но
настойчивое контральто Кайт. Хаос женских голосов - болтовня, смех,
горестные сетования, брань, восклицания... И вдруг Ренисенб почувствовала, что задыхается в этом шумном женском
обществе. Целый дом крикливых вздорных женщин, никогда не закрывающих рта,
вечно ссорящихся, занятых вместо дела пустыми разговорами. И Хей, Хей в лодке, собранный, сосредоточенный на одном - вовремя поразить
копьем рыбу. Никакой зряшной болтовни, никакой бесцельной суетливости. Ренисенб выбежала из дому в жаркую безмятежную тишину. Увидела, как
возвращается с полей Себек, а вдалеке к гробнице поднимается Яхмос. Тогда и она пошла по тропинке к гробнице,, вырубленной в известняковых
скалах. Это была усыпальница великого и благородного Мериптаха, и ее отец
состоял жрецом - хранителем этой гробницы, обязанным содержать ее в
порядке, за что и дарованы были ему владения и земли. Не спеша поднявшись по крутой тропинке, Ренисенб увидела, что старший брат
беседует с Хори, управителем отцовских владений. Укрывшись в небольшом
гроте рядом с гробницей, мужчины склонились над папирусом, разложенным на
коленях у Хори. При виде Ренисенб оба подняли головы и заулыбались. Она
присела рядом с ними в тени. Ренисенб любила Яхмоса. Кроткий и
мягкосердечный, он был ласков и приветлив с ней. А Хори когда-то чинил
маленькой Ренисенб игрушки. У него были такие искусные руки! Она запомнила
его молчаливым и серьезным не по годам юношей. Теперь он стал старше, но
почти не изменился. Улыбка его была такой же сдержанной, как прежде. Мужчины тихо переговаривались между собой. - Семьдесят три меры ячменя у Ипи-младшего... - Тогда всего будет двести тридцать мер пшеницы и сто двадцать ячменя. - Да, но предстоит еще заплатить за лес, за хлеб в колосьях мы
расплачивались в Пераа маслом... Разговор продолжался, и Ренисенб чуть не задремала, убаюканная тихими
голосами мужчин. Наконец Яхмос встал и удалился, оставив свиток папируса в
руках у Хори. Ренисенб, помолчав, дотронулась до свитка и спросила: - Это от отца? Хори кивнул. - А о чем здесь говорится? - с любопытством спросила она, развернув папирус
и глядя на непонятные знаки, - ее не научили читать. Чуть улыбаясь. Хори заглянул через ее плечо и, водя мизинцем по строчкам,
принялся читать. Письмо было написано пышным слогом профессионального писца
Гераклеополя. - `Имхотеп, жрец души умершего, верно несущий свою службу, желает вам
уподобиться тому, кто возрождается к жизни бессчетное множество раз, и да
пребудет на то благоволение бога Херишефа, повелителя Гераклеополя, и
всех других богов. Да ниспошлет бог Птах вам радость, коей он
вознаграждает вечно оживающего. Сын обращается к своей матери, жрец `ка`
вопрошает свою родительницу Изу: пребываешь ли ты во здравии и
благополучии? О домочадцы мои, я шлю вам свое приветствие. Сын мой Яхмос,
пребываешь ли ты во здравии и благополучии? Преумножай богатства моих
земель, не ведая устали в трудах своих. Знай, если ты будешь усерден, я
вознесу богам молитвы за тебя...` - Бедный Яхмос! - засмеялась Ренисенб. - Он и так старается изо всех сил. Слушая это напыщенное послание, она ясно представила себе отца: тщеславного
и суетливого, своими бесконечными наставлениями и поучениями он замучил
всех в доме. Хори продолжал: - `Твой первейший долг проявлять заботу о моем сыне Ипи. До меня дошел
слух, что он пребывает в неудовольствии. Позаботься также о том, чтобы
Сатипи хорошо обращалась с Хенет. Помни об этом. Не премини сообщить мне о
сделках со льном и маслом. Береги зерно, береги все, что мне принадлежит,
ибо спрошу я с тебя. Если земли зальет, горе тебе и Себеку`. - Отец ни капельки не изменился, - с удовольствием заметила Ренисенб. - Как
всегда уверен, что без него все будет не так, как следует. - Свиток
папируса соскользнул с ее колен, и она тихо добавила: - Да, все осталось
по-прежнему... Хори молча подхватил папирус и принялся писать. Некоторое время Ренисенб
лениво следила за ним. На душе было так покойно, что не хотелось даже
разговаривать. - Хорошо бы научиться писать, - вдруг мечтательно заявила она. - Почему
всех не учат? - В этом нет нужды. - Может, и нет нужды, но было бы приятно. - Ты так думаешь, Ренисенб? Но зачем, зачем это тебе? Секунду-другую она размышляла. - По правде говоря, я не знаю, что тебе ответить, Хори. - Сейчас даже в большом владении достаточно иметь несколько писцов, -
сказал Хори, - но я верю, придет время, когда в Египте потребуется
множество грамотных людей. Мы живем в преддверии великой эпохи. - Вот это будет замечательно! - воскликнула Ренисенб. - Я не совсем уверен, - тихо отозвался Хори. - Почему? - Потому что, Ренисенб, записать десять мер ячменя, сто голов скота или
десять полей пшеницы не требует большого труда. Но будет казаться, будто
самое важное уметь написать это, словно существует лишь то, что написано. И
тогда те, кто умеет писать, будут презирать тех, кто пашет землю, растит
скот и собирает урожай. Тем не менее, на самом деле существуют не знаки на
папирусе, а поля, зерно и скот. И если все записи и все свитки папируса
уничтожить, а писцов разогнать, люди, которые трудятся и пашут, все равно
останутся, и Египет будет жить. Сосредоточенно глядя на него, Ренисенб медленно произнесла: - Да, я понимаю, что ты хочешь сказать. Только то, что человек видит, может
потрогать или съесть, только оно настоящее... Можно написать: `У меня
двести сорок мер ячменя`, но если на самом деле у тебя их нет, это ничего
не значит. Человек может написать ложь. Хори улыбнулся, глядя на ее серьезное лицо. - Ты помнишь, как чинил когда-то моего игрушечного льва? - вдруг спросила
Ренисенб. - Конечно, помню. - А сейчас им играет Тети... Это тот же самый лев. - И, помолчав, доверчиво
добавила: - Когда Хей ушел в царство Осириса, я была безутешна. Но теперь я
вернулась домой и снова буду счастлива и забуду о своей печали - потому что
здесь все осталось прежним. Ничто не изменилось. - Ты уверена в этом? Ренисенб насторожилась. - Что ты хочешь сказать. Хори? - Я хочу сказать, что все меняется. Восемь лет - немалый срок. - Все здесь осталось прежним, - уверенно заявила Ренисенб. - Тогда, возможно, перемена еще грядет. - Нет, нет! - воскликнула Ренисенб. - Я хочу, чтобы все было прежним. - Но ты сама не та Ренисенб, которая уехала с Хеем. - Нет, та! А если и не та, то скоро буду той. - Назад возврата нет, Ренисенб. Это как при подсчетах, которыми я здесь
занимаюсь: беру половину меры, добавляю к ней четверть, потом одну десятую,
потом одну двадцать четвертую и в конце концов получаю совсем другое число. - Я та же Ренисенб. - Но к Ренисенб все эти годы что-то добавлялось, и потому она стала совсем
другой! - Нет, нет! Вот ты, например, ты остался прежним Хори. - Думай, как хочешь, но в действительности это не так. - Да, да, и Яхмос как всегда чем-то озабочен и встревожен, а Сатипи
по-прежнему помыкает им, и они с Кайт все так же ссорятся из-за циновок и
бус, а потом, помирившись, как лучшие подруги, сидят вместе и смеются, и
Хенет, как и раньше, бесшумно подкрадывается и подслушивает и жалуется на
свою судьбу, и бабушка ворчит на рабынь из-за кусков полотна! Все, все как
было! А когда отец вернется домой, он поднимет шум, будет кричать: `Зачем
вы это сделали?`, `Почему не сделали того?`, и Яхмос будет оправдываться, а
Себек только посмеется и скажет, что он тут ни при чем, и отец будет
потакать Ипи, которому уже шестнадцать лет, так же, как потакал ему, когда
тому было восемь, и все останется прежним! - выпалила она на одном дыхании
и умолкла, обессиленная. Хори вздохнул и тихо возразил: - Ты не понимаешь, Ренисенб. Бывает зло, которое приходит в дом извне, оно
нападает на виду у всех, но есть зло, которое зреет изнутри, и его никто не
замечает. Оно растет медленно, день ото дня, пока не поразит все вокруг, и
тогда гибели не избежать. Ренисенб смотрел? на него, широко раскрыв глаза. Хори говорил как-то
странно, словно обращался не к ней, а к самому себе, размышляя вслух. - Что ты хочешь сказать. Хори? - воскликнула она. - От твоих слов мне
становится страшно. - Я и сам боюсь. - Но о чем ты говоришь? Какое зло имеешь в виду? Он взглянул на нее и вдруг улыбнулся. - Не обращай внимания, Ренисенб. Я говорил о болезнях, которые поражают
плоды. - Как хорошо! - с облегчением вздохнула Ренисенб. - А то уж я подумала... Я
сама не знаю, что я подумала. ГЛАВА II Третий месяц Разлива, 4-й день I Сатипи, по своему обыкновению громогласно, на весь дом наставляла Яхмоса: - Ты должен отстаивать свои права. Сколько раз я тебе говорила, с тобой
никто не будет считаться, если ты не можешь постоять за себя. Твой отец
велит тебе делать то одно, то совершенно другое, а потом спрашивает, почему
ты не выполнил его приказаний. Ты же покорно выслушиваешь его и просишь
прощения за то, что не выполнил того, что он велел, хотя, богам известно,
понять, чего он хочет, невозможно. Твой отец относится к тебе, как к
безответственному мальчишке! Словно тебе столько же лет, сколько Ипи. - Мой отец никогда не относится ко мне, как к Ипи, - тихо возразил Яхмос. - Разумеется, нет, - с удвоенной яростью переключилась на новую тему
Сатипи. - Его безрассудная любовь совсем испортила этого баловня. С каждым
днем Ипи наглеет все больше и больше. Слоняется без дела, а стоит дать ему
поручение, заявляет, что оно ему не по силам. Безобразие! И все потому, что
знает - отец ему потворствует и всегда будет на его стороне. Вам с Себеком
следует воспрепятствовать этому. - Что толку? - пожал плечами Яхмос. - От тебя с ума можно сойти, Яхмос, всегда ты так. Никакой твердости
характера, словно ты не мужчина. Что бы твой отец ни говорил, ты сразу
соглашаешься! - Я очень уважаю отца. - Правильно, и он этим пользуется. Ты же покорно выслушиваешь его обвинения
и просишь прощения за то,, в чем вовсе не виноват! Ты должен, когда надо,
возражать ему, как это делает Себек. Себек никого не боится. - Да, но вспомни, Сатипи, что мне, а не Себеку отец доверяет вести
хозяйство. Отец не полагается на Себека. Дела решаю я, а не Себек. - Именно поэтому отцу давно пора сделать тебя совладельцем! Когда он
уезжает, ты заменяешь его во всем, даже совершаешь жреческие обряды. Все
делаешь ты, и тем не менее никто не считает тебя полноправным хозяином.
Этому надо положить конец. Тебе уже немало лет, а на тебя до сих пор
смотрят как на мальчишку. - Отец предпочитает быть единовластным владетелем, - с сомнением в голосе
возразил Яхмос. - Именно. Ему доставляет удовольствие, что все в этом доме зависят от него
и от его прихотей. От этого нам и так нелегко, а будет еще хуже. На сей
раз, когда он приедет, ты должен поговорить с ним самым решительным
образом. Скажи ему, что требуешь узаконить твое положение и записать это на
папирусе. - Он не будет слушать. - Заставь его слушать. О, если бы я была мужчиной! Будь я на твоем месте, я
бы знала, как поступить! Порой мне кажется, что мой муж не человек, а
слизняк. Яхмос вспыхнул. - Ладно, посмотрим, что можно сделать. Быть может, на этот раз мне удастся
поговорить с отцом, попросить его... - Не попросить, а потребовать! В конце концов, ты его правая рука. Только
на тебя он может положиться в свое отсутствие. Себек чересчур необуздан,
твой отец ему не доверяет, а Ипи слишком молод. - Есть еще Хори. - Хори не член семьи. Твой отец ценит его мнение, но правом распоряжаться в
своих владениях он облечет только кровного родственника. Вся беда в том,
что ты слишком кроток и послушен - у тебя в жилах не кровь течет, а молоко.
Ты не думаешь обо мне и наших детях. Пока твой отец не умрет, мы не займем
в доме подобающего нам положения. - Ты презираешь меня, Сатипи, да? - сокрушенно проговорил Яхмос. - Ты выводишь меня из себя. - Ладно, обещаю тебе поговорить с отцом, когда он вернется. Даю слово. - Верю. Только, - еле слышно пробормотала Сатипи, - как ты будешь говорить?
Опять будешь вести себя как мышь? II Кайт играла с самой младшей из своих детей, крошкой Анх. Девочка только
начала ходить, и Кайт стояла, раскинув руки, на коленях и, ласково
подбадривая, подзывала дочку к себе. Малышка, неуверенно ковыляя на
нетвердых ножках, наконец добралась до материнских объятий. Кайт хотела поделиться с Себеком радостью по поводу успехов крошки Анх, но
вдруг заметила, что он, не обращая на нее внимания, сидит задумавшись и
нахмурив свой высокий лоб. - О Себек, ты не смотришь на нас! Скажи своему отцу, маленькая, какой он
нехороший, - даже не смотрит, как ты ходишь! - Мне хватает других забот, - раздраженно отозвался Себек. Кайт села на корточки и откинула закрывшие лоб до густых темных бровей
пряди волос, за которые хваталась пальчиками Анх. - А что? Разве что-нибудь случилось? - спросила она, не проявляя особого
интереса, просто по привычке. - Отец мне не доверяет, - сердито ответил Себек. - Он старый человек,
упорно держится нелепых старомодных представлений, будто все должны ему
подчиняться, и совсем не считается со мной. - Да, да, это плохо, - покачав головой, пробормотала Кайт. - Если бы у Яхмоса хватило духа поддержать меня, можно было бы образумить
отца. Но Яхмос чересчур робок. Он рабски следует любому отцовскому
распоряжению. - Да, это правда, - подтвердила Кайт, развлекая ребенка звоном бус. - Когда отец вернется, скажу ему, что я принял собственное решение о том,
как поступить с лесом. И что лучше рассчитываться льном, чем маслом. - Ты совершенно прав, я уверена. - Но отец так настаивает на своем, что его не переубедишь. Он станет
возмущаться: `Я велел тебе расплачиваться маслом. Все делается не так,
когда меня нет. Ты пока еще ничего не смыслишь в делах`. Сколько, он
думает, мне лет? Он не понимает, что я мужчина в самом расцвете сил, а он
уже старик. И когда он отказывается от любой нетрадиционной сделки, мы
только проигрываем. Чтобы стать богатым, нужно рисковать. Я смотрю дальше
собственного носа и ничего не боюсь, а у моего отца этих качеств нет. Не отрывая глаз от ребенка, Кайт ласково проговорила: - Ты такой храбрый и умный, Себек. - На этот раз, если ему не понравится то, что я сделал, и он опять примется
меня ругать, я скажу ему всю правду. И если он не позволит мне поступать по
собственному разумению, я уйду. Навсегда. Кайт, которая протянула к ребенку руки, резко повернула голову и застыла в
этой позе. - Уйдешь? Куда? - Куда глаза глядят! Мне надоело выслушивать попреки и придирки старика,
который чересчур много мнит о себе и не дает мне показать, на что я
способен. - Нет, - твердо сказала Кайт. - Нет, говорю я, Себек. Он уставился на нее во все глаза, словно только сейчас заметив ее
присутствие. Он так привык к тому, что она лишь вполголоса поддакивала ему,
что воспринимал ее как некий убаюкивающий аккомпанемент к своим речам и
часто вообще забывал о ее существовании. - Что ты имеешь в виду, Кайт? - Я хочу сказать, что не позволю тебе делать глупости. Все имущество -
земля, поля, скот, лес, лен - принадлежит твоему отцу, а после его смерти
перейдет нам, тебе, Яхмосу и детям. Если ты поссоришься с отцом и уйдешь из
дому, он разделит твою долю между Яхмосом и Ипи - он и так чересчур
благоволит к нему. Ипи это знает и часто пользуется благосклонностью отца.
Ты не должен играть ему на руку. Если ты поссоришься с Имхотепом и уйдешь,
Ипи это будет только на пользу. Нам нужно думать о наших детях. Себек не сводил с нее глаз. Потом коротко и удивленно рассмеялся. - Никогда не знаешь, чего ожидать от женщины. Вот уж не предполагал, Кайт,
в тебе столько решительности. - Не ссорься с отцом, - настойчиво повторила Кайт. - Промолчи. Веди себя
благоразумно, потерпи еще немного. - Возможно, ты и права, но ведь могут пройти годы. Пусть отец пока хоть
сделает нас совладельцами. - Он не пойдет на это, - покачала головой Кайт. - Он слишком любит
говорить, что мы все едим его хлеб, что мы зависим от него и что без него
мы бы пропали. Себек взглянул на нее с любопытством. - Ты не очень жалуешь моего отца, Кайт. Но Кайт уже снова занялась делающей
попытки ходить Анх. - Иди сюда, родненькая. Смотри, вот кукла. Иди сюда, иди... Себек смотрел на склоненную над ребенком черноволосую голову жены. Потом с
тем же озадаченным выражением на лице вышел из дому. III Иза послала за своим внуком Ипи. Ипи, на красивом лице которого застыла гримаса вечного недовольства, стоял
перед ней, пока она скрипучим голосом распекала внука, напряженно
вглядываясь в него тусклыми глазами. Хотя зрение у старухи порядком
ослабело, взгляд ее по-прежнему оставался проницательным. - Что это такое? Что я слышу? Ты не желаешь делать то одно, то другое!
Согласен приглядывать за волами, но не хочешь помогать Яхмосу или следить
за пахотой? К чему это приведет, если ребенок вроде тебя будет говорить,
что он желает и чего не желает делать? - Я не ребенок, - угрюмо возразил Ипи. - Я уже взрослый, и пусть ко мне
относятся, как к взрослому, а не держат на побегушках, поручая без моего
ведома то одно, то другое. И пусть Яхмос мною не командует. Кто он такой, в
конце концов? - Он твой старший брат и ведает всеми делами во владении моего сына
Имхотепа, когда тот в отсутствии. - Яхмос дурак, недотепа и дурак. Я куда умнее его. И Себек дурак, хотя и
хвастается, как он хорошо соображает. Отец уже велел в письме поручать мне
ту работу, которую я сам выберу... - Ничего подобного, - перебила его Иза. -...кормить и поить меня послаще и еще добавил, что ему очень не
понравится, если до него дойдут слухи, что я не доволен и что со мной плохо
обращаются. Повторив наставления отца, он улыбнулся хитрой, злорадной улыбкой. - Ах ты, негодник! - в сердцах бросила Иза. - Так я и скажу Имхотепу. - Нет, бабушка, ты этого не скажешь. Теперь он улыбался ласково, хотя и чуть нагло. - Только мы с тобой, бабушка, из всего нашего семейства умеем соображать. - Ну и наглец же ты! - Отец всегда поступает, как ты советуешь. Он знает, какая ты мудрая. - Возможно... Пусть так, но я не желаю слышать это от тебя. Ипи засмеялся. - Тебе лучше быть на моей стороне, бабушка. - О чем это ты ведешь речь? - Старшие братья очень недовольны, разве ты не знаешь? Конечно, знаешь.
Хенет тебе обо всем докладывает. Сатипи и днем и ночью, как только остается
с Яхмосом наедине, убеждает его поговорить с отцом. А Себек просчитался на
сделке с лесом и теперь боится, что отец разгневается, когда узнает. Вот
увидишь, бабушка, через год-другой отец сделает меня совладельцем и будет
во всем слушаться. - Тебя? Младшего из своих детей? - Какое значение имеет возраст? Сейчас вся власть в руках отца, а я
единственный, кто имеет власть над ним. - Я запрещаю тебе так говорить! - рассердилась Иза. - Ты у нас умная, бабушка, - тихо продолжал Ипи, - и прекрасно знаешь, что
мой отец, несмотря на все его громкие слова, на самом деле человек слабый... И сразу умолк, заметив, что Иза перевела взгляд и смотрит куда-то поверх
его головы. Он повернулся и увидел Хенет. - Значит, Имхотеп человек слабый? - скорбным тоном переспросила Хенет. - Не
очень-то ему будет по душе твое мнение о нем. Ипи смущенно рассмеялся. - Но ведь ты не скажешь ему об этом, Хенет. Пожалуйста, Хенет, дай слово,
что не скажешь... Милая Хенет... Хенет скользнула мимо него к Изе. И ноющим голосом, правда, громче, чем
обычно, проговорила: - Конечно, не скажу. Тебе ведь хорошо известно, что я всегда стараюсь
никому не причинять неприятностей. Я всей душой служу вам и никогда не
передаю чужих слов, кроме тех случаев, когда долг обязывает меня сделать
это. - Я просто дразнил бабушку, вот и все, - нашелся Ипи. - Так я и объясню
отцу. Он знает, что я никогда не скажу такое всерьез. И, коротко кивнув Хенет, вышел из комнаты. - Красивый мальчик, глядя ему вслед, проронила Хенет. - Красивый и уже
совсем взрослый. И какие дерзкие ведет речи! - Опасные, а не дерзкие, - недовольно возразила Иза. - Не нравятся мне его
мысли. Мой сын чересчур к нему снисходителен. - Ничего удивительного. Такой красивый и симпатичный мальчик. - Судят не по внешности, а по делам, - снова резко проговорила Иза. И,
помолчав секунду-другую, добавила: - Хенет, мне страшно. - Страшно? Чего тебе бояться, Иза? Скоро вернется господин, и все встанет
на свои места. - Встанет ли? Не знаю. И, опять помолчав, спросила: - Мой внук Яхмос дома? - Несколько минут назад я видела, как он возвращался домой. - Пойди и скажи ему, что я хочу с ним поговорить. Хенет вышла и, разыскав Яхмоса на прохладной галерее, украшенной
массивными, ярко расписанными столбами, передала ему пожелание Изы. Яхмос
тотчас поспешил явиться. - Яхмос, Имхотеп со дня на день будет здесь, сразу приступила к делу Иза. Добродушное лицо Яхмоса осветилось улыбкой. - Я знаю и очень рад этому. - Все готово к его приезду? Дела в порядке? - Я приложил все усилия, чтобы выполнить распоряжения отца. - А как насчет Ипи? Яхмос вздохнул. - Отец слишком к нему благоволит, что может оказаться пагубным для мальчика. - Следует объяснить это Имхотепу. Лицо Яхмоса отразило сомнение. - Я поддержу тебя, - твердо добавила Иза. - Порой мне кажется, - вздохнул Яхмос, - что вокруг одни неразрешимые
трудности. Но как только отец вернется домой, все уладится. Он сам будет
принимать решения. В его отсутствие действовать так, как ему бы хотелось,
нелегко, да еще когда я не наделен законной властью, а лишь выполняю
поручения отца. - Ты хороший сын, - медленно заговорила Иза, - преданный и любящий. И муж
ты тоже хороший: ты следуешь наставлениям Птахотепа, которые гласят: ...заведи себе дом. Как подобает, его госпожу возлюби. Чрево ее насыщай,
одевай ее тело, Кожу ее умащай благовонным бальзамом, Сердце ее услаждай,
поколе ты жив Но я дам тебе совет: не позволяй жене взять над собой верх. На твоем месте,
внук мой, я бы всегда об этом помнила. Яхмос взглянул на Изу и, покраснев от смущения, вышел из ее покоев. ГЛАВА III Третий месяц Разлива, 14-й день I Повсюду царили суматоха и приготовления. В кухне уже напекли сотни хлебов,
теперь жарились утки, пахло луком, чесноком и разными пряностями. Женщины
кричали, отдавая распоряжения, слуги метались, выполняя приказы. `Господин... Господин приезжает...` - неслось по Дому. Ренисенб помогала плести гирлянды из цветов мака и лотоса, и душа ее
исходила радостным волнением. Отец едет домой! За последние несколько
месяцев она, сама того не замечая, окончательно втянулась в прежнюю жизнь.
Чувство смутной тревоги перед чем-то неведомым и загадочным, возникшее в
ней, по ее мнению, после слов Хори, исчезло. Она прежняя Ренисенб, и Яхмос,
Сатипи, Себек и Кайт тоже ничуть не изменились, как и всегда, перед
приездом Имхотепа в доме шумная суета. Пришло известие, что хранитель
гробницы прибудет до наступления темноты. На берег реки послали одного из
слуг, который криком должен был возвестить о приближении господина, и вот
наконец ясно послышался его громкий предупреждающий клич. Бросив цветы, Ренисенб вместе с остальными побежала к причалу на берегу
реки. Яхмос и Себек уже были там, окруженные небольшой толпой из рыбаков и
землепашцев - они все возбужденно кричали, указывая куда-то пальцем. А по реке под большим квадратным парусом, надутым северным ветром, быстро
шла ладья. За ее кормой следовала еще одна ладья-кухня, на которой
теснились слуги. Наконец, Ренисенб разглядела отца с цветком лотоса в
руках, а рядом с ним сидел еще кто-то, кого Ренисенб приняла за певца. Приветственные крики на берегу раздались с удвоенной силой. Имхотеп в ответ
помахал рукой. Гребцы оставили весла и взялись за фалы. Послышались
возгласы: `Добро пожаловать, господин!` - и слова благодарности богам за
счастливое возвращение: - Слава Себеку, сыну Нейт, который покровительствовал твоему
благополучному путешествию по воде! Слава Птаху, доставившему тебя из
Мемфиса к нам на юг! Слава Ра, освещающему Северные и Южные Земли! И вот уже Имхотеп, сойдя на берег, отвечает, как того требует обычай, на
громкие приветствия и вознесенную богам хвалу по случаю его возвращения. Ренисенб, зараженная общим радостным волнением, протиснулась вперед. Она
увидела отца, который стоял с важным видом, и вдруг подумала: `А ведь он
небольшого роста. Я почему-то думала, что он куда выше`. И чувство, похожее на смятение, овладело ею. Усох отец, что ли? Или просто ей изменяет память? Он всегда казался видным,
властным, порой, правда, суетливым, поучающим всех вокруг, иногда она в
душе посмеивалась над ним, но тем не менее он был личностью. А теперь перед
ней стоял маленький пожилой толстяк, который изо всех сил тщетно пытался
произвести впечатление значительного человека. Что с ней? Почему такие
непочтительные мысли приходят ей в голову? Имхотеп, завершив свою напыщенную ответную речь, принялся здороваться с
домочадцами. Прежде всего он обнял сыновей. - А, дорогой мой Яхмос, ты весь лучишься улыбкой, надеюсь, ты прилежно вел
дела в мое отсутствие? И Себек, красивый мой сын, вижу, ты так и остался
весельчаком? А вот и Ипи, любимый мой Ипи, дай взглянуть на тебя, отойди,
вот так. Вырос, совсем мужчина! Какая радость моему сердцу снова обнять
тебя! И Ренисенб, моя дорогая дочь, ты снова дома! Сатипи и Кайт, вы тоже
мне родные дочери. И Хенет, преданная Хенет... Хенет, стоя на коленях, вцепилась ему в ноги и нарочито, на виду у всех
утирала слезы радости. - Счастлив видеть тебя, Хенет. Ты здорова? Никто тебя не обижает? Верна
мне, как всегда, что не может не радовать душу... И Хори, мой превосходный
Хори, столь искусный в своих отчетах и так умело владеющий пером! Все в
порядке? Уверен, что да. Затем, когда приветствия завершились и шум замер, Имхотеп поднял руку,
призывая к тишине, и громко возвестил: - Сыновья и дочери мои! Друзья! У меня есть для вас новость. Уже много лет,
как вам известно, я жил одиноко. Моя жена, а ваша мать, Яхмос и Себек, и
моя сестра - твоя мать, Ипи, - обе ушли к Осирису давным-давно. Поэтому
вам, Сатипи и Кайт, я привез новую сестру, которая войдет в наш дом. Вот
моя наложница Нофрет, которую из любви ко мне вы все должны любить. Она
приехала со мной из Мемфиса в Северных Землях и останется здесь с вами,
когда мне снова придется уехать. С этими словами он вывел вперед молодую женщину. Она стояла рядом с ним,
откинув назад голову и высокомерно сощурив глаза, - юная и красивая. `Она совсем еще девочка, - с изумлением смотрела на нее Ренисенб. - Ей,
наверное, меньше лет, чем мне`. На губах Нофрет порхала легкая улыбка, в ней сквозила скорей насмешка, чем
желание понравиться. Черные брови юной наложницы были безукоризненно прямой формы, кожа на лице
цвета бронзы, а ресницы такие длинные и густые, что за ними едва можно было ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ
Док. 135028
Опублик.: 18.12.01
Число обращений: 1
|
