ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Евгений Сартинов.
След нумизмата

&сорy; Сорyright Евгений Сартинов, 1999
Еmаil: сhар@mаil.sаmtеl.ru
Dаtе: 23 Маr 2001

`Не сотвори себе кумира...`
Библия.

19 ноября 1825 года в Таганроге умер Император всея Руси Александр I.
Спустя сто семьдесят два года в своем подмосковном доме был убит Виктор
Александрович Балашов, один из самых богатых людей новой России. Несмотря на
разный масштаб этих событий и громаду разделяющего их времени, между ними
есть прямая связующая нить.

ВМЕСТО ПРОЛОГА

1825 год.
Варшава

На Варшаву падал снег -- ранний, кратковременный гость, маскарадная
забава теплой польской зимы. Крупные невесомые хлопья бесшумно опускались на
побелевшую площадь перед Бельведерским дворцом. Великий Князь и Цесаревич
Константин Павлович молча смотрел, как лепестки холодных зимних цветов
скользят в льющемся из окон свете. Казалось, что его сейчас интересует не
письмо, только что доставленное из Санкт-Петербурга смертельно уставшим
фельдъегерем, а то, как падающий снег образует вокруг тускло горящих фонарей
причудливо-призрачные подобия фантастических деревьев.
Свита цесаревича, немногочисленная кучка людей, затянутых в строгие
мундиры, увешанные орденами и аксельбантами, даже стоя на почтительном
расстоянии, не смела прерывать затянувшуюся паузу неловким движением или
тихим шепотом пересуда. Слишком много решалось в эти минуты. Свершилось то,
чего ждали уже давно. Постаревший, впавший в меланхолию и мистицизм
Александр I умер, не оставив наследника. Сенат, Священный синод, Гвардия, а
за ними и весь многочисленный легион чиновников по всей Руси уже присягали
на верность новому Императору Константину Первому. Лишь немногие в стране,
царская семья и ее ближайшее окружение, знали, что еще шесть лет назад
Константин подписал свое отречение от престола. Вынудили его это сделать сам
Александр и вдовствующая императрица Мария Федоровна. От своего венценосного
отца, задушенного шарфами гвардейских офицеров, Константин унаследовал не
только некоторые черты лица, вроде короткого вздернутого носа, но и тяжелый,
непредсказуемый характер. Многие из царедворцев и офицеров свиты ненавидели
этого деспота и самодура. И мать, и старший брат справедливо опасались, что
в случае воцарения Константина он ввергнет империю в хаос и повторит
печальную участь своего сумасбродного отца. Более того, спустя еще три года
Александр подписал манифест, объявляющий наследником престола третьего из
сыновей Павла Первого -- Николая. Но верный своему характеру Александр так и
не довел дело до конца. Император не обнародовал манифест. И вот теперь
Николай Павлович, фанатично жаждущий царствовать, присягает на верность
Константину и пишет это письмо, приглашая его занять пустующий трон.
Все объяснялось просто. Вопросы престолонаследия для Романовых были
первостепенны и очень болезненны. Объяви сейчас Николай себя императором,
очень многие восприняли бы его поступок как самозванство. А это грозило
смутой, не меньшей, чем при Пугачеве. Согласись сейчас Константин взойти на
престол, и с болью в душе Николай вынужден будет подчиниться старшему брату.
Именно поэтому свита цесаревича боится нарушить ход мыслей Великого
князя. Лишь их дыхание да потрескивание дров в камине нарушает тишину
большого и гулкого парадного зала. Одно дело быть придворным наместника
Царства Польского, и совсем другое -- императора величайшей на земном шаре
державы, раскинувшейся на трех континентах, от восточных границ Пруссии, до
западных рубежей Канады. Стать правителем страны, населенной миллионами
трудолюбивых рабов, страны, победившей величайшего гения всех времен
Наполеона, и уже много лет диктовавшей свою волю Европе.
Время тянулось мучительно долго. Никто не узнает, что творилось в душе
Великого князя, какие мысли и чувства испытывал Константин в эти роковые
минуты. Может, вспоминал он судьбу деда, Петра Третьего, свергнутого с
престола законной супругой и убитого братьями Орловыми. А может, привиделось
ему посиневшее лицо отца -- Павла Первого, перекошенное последней,
предсмертной мукой.
Затянувшуюся паузу прервал первый порыв ветра, беспощадно перемешавший
ровное падение снежинок в скудном освещенном пространстве за дворцовым
окном. Обернувшись лицом к свите, Константин негромко, но твердо и властно
обнародовал свою волю:
-- Я не желаю менять любимую мной Польшу даже на великолепие
Санкт-Петербурга. Пусть правит Николай.

Октябрь 1997 года.
Город Свечин, Южный Урал
С трудом отворив дверь, Силин, не зажигая свет в прихожей, сразу прошел
в ванную, бросил в пластмассовый таз полуметровый массивный отрезок трубы и,
дрожащими руками открыв вентиль горячей воды, сунул под прозрачную струю
окровавленные пальцы. Дно ванны с желтоватой потрескавшейся эмалью сразу
окрасилось в красный цвет, постепенно размываемый водой до
призрачно-розоватого. Михаил взял с полки темный кусок хозяйственного мыла и
с ожесточением принялся тереть им свои руки, огромные, массивные ладони,
длинные сильные пальцы, щедро украшенные мозолями. Убедившись, что на них
крови не осталось, Силин перекрыл горячую воду и, открыв другой кран, долго
остужал пылающее лицо ледяной водой.
Случайно глянув на свою серую куртку, он увидел на ней несколько бурых
пятен. Не снимая куртки, Михаил долго замывал их, лихорадочно, торопливо,
словно уже вот-вот должны были постучать в дверь и эти пятна могли сыграть
роковую роль.
Наконец Силин чуть успокоился, перекрыл воду, глянул на себя в
небольшое зеркало над ванной. Длинное узкое лицо его в обрамлении гривы
темно-русых волос до плеч и рыжеватой окладистой бороды чуть передергивалось
нервным тиком, сильнее обычного блестели глаза, но, похоже, он уже брал себя
в руки. Михаил потянулся было за полотенцем, но взгляд его упал на
пластмассовый таз, где по-прежнему лежала проржавевшая косо отрезанная
автогеном полудюймовая труба. Силин застонал, как от физической боли.
`Нет, на кой черт я ее приволок сюда? -- подумал он, прикрывая глаза. --
Надо было ее выбросить в ближайшую лужу!`
Но делать было нечего, выходить на улицу Силин опасался. Сняв куртку,
он принялся отмывать и этот кусок трубы. Кроме крови Михаил обнаружил на нем
и несколько прилипших черных волосков. Странно, но это потрясло его гораздо
больше, чем собственные окровавленные руки. Силина снова заколотило крупной
дрожью, он даже не решился прикоснуться к этим волоскам и долго держал трубу
под струей воды, пока, совершив прощальный круг в водовороте, клок волос не
исчез в темном отверстии слива.
Выйдя из ванной, хозяин квартиры повесил куртку на вешалку, нашел на
полу и водрузил на место свою шляпу и, забрав черную сумку на длинном ремне,
прошел в спальню. Там Силин уселся на кровати, расстегнул молнию сумки,
ногой пододвинул к себе шаткую табуретку и выложил на нее пистолет. К его
удивлению, крови на оружии не было -- очевидно, обтерлась о стенки сумки.
Минут пять Силин, словно оцепенев, смотрел на вороненую игрушку для
производства смерти, потом завалился на кровать и, глядя на покрытый сетью
трещин потолок, подумал: `Ну вот и все. Обратного пути у меня уже нет. Я не
хотел его убивать, они сами во всем виноваты.` Он не чувствовал ничего -- ни
душевной боли, ни угрызений совести. Одна пустота, усталость и
опустошенность. И еще предчувствие новых бед и потрясений. Он начал свой
трудный путь и, несмотря ни на что, пройдет по нему до конца. Никто не
остановит его. Прикрыв глаза, Михаил начал вспоминать все с самого начала, с
того рокового дня....
Часть первая
1. КРАЖА.
...Сырая, промозглая осень уже свирепствовала по всей России. Выйдя из
автобуса, Силин поднял воротник старенькой серой куртки и, еще больше
ссутулившись, побрел к своему дому. Ночь опустила свое темное покрывало, а
плотная, грязная вата низких облаков, третий день поливающих землю холодным,
нудным дождем, не давала пробиться ни свету звезд, ни идущей на ущерб Луне.
Фонари в Свечине горели лишь на центральных улицах, и, пробираясь по темным
переулкам Силин больше доверял своей памяти, обходя громадные лужи, матово
поблескивающие черной жижей. Ветер кусками рвал воздух, бросая в лицо
Михаила пригоршни мелкого, холодного дождя.
Несмотря на широкие поля шляпы, вода все-таки проникла за шиворот и
холодной ящерицей скользнула вниз по позвоночнику, вызвав ответную дрожь
всего организма. Так что в свой темный, пропахший сыростью и грибком подъезд
Силин проскользнул с явным облегчением. Михаил уже представлял, как он будет
пить горячий, крепкий чай, отогреваясь не только снаружи, но и изнутри
организма.
Месяца три назад наркоманы вывернули лампочки на обоих этажах. С тех
пор обитатели подъезда дискутировали на тему, кому из них пришла очередь
ввернуть `лучину Ильича`. Квартиросъемщики и раньше не жаловали друг друга,
а теперь дело едва не дошло до взаимного истребления. Силина же темнота в
подъезде мало волновала. За те пятнадцать лет, что Михаил прожил в доме, он
на ощупь знал каждую ступеньку крутой, скрипучей лестницы и двигался по ней
с автоматизмом раз и навсегда запрограммированного робота. При этом он думал
о посылке, что уже третий день дожидалась его на почте. Судя по цене, это
был долгожданный альбом с орденами, нагрудными знаками и прочей символикой
Белой гвардии. Деньги у Силина имелись, но не хватало времени зайти на
почту. Ашот Аракелян, владелец трех магазинов и автозаправки, очень желал
въехать в новый дом до дня своего рождения, тридцатого октября, и Силину
вместе с остальной бригадой приходилось авралить до позднего вечера.
Нашарив в кармане ключ, Михаил привычным жестом нашел замочную
скважину, но, уже вставляя его, почувствовал что-то неладное. Звук, с
которым ключ пропилил своими зубцами по металлу, показался ему чуточку
другим. Замок был редкий, номерной, да еще и усовершенствованный им самим.
На него Силин надеялся даже больше, чем на массивную металлическую дверь,
установленную им задолго до разделения России на тех, кому есть что терять,
и на тех, кто уже все потерял.
Но главным был даже не звук. Силину показалось, что от прикосновения
ключа дверь чуть-чуть отошла от косяка. На секунду он замер, еще не веря в
беду, стараясь убедить себя, что это ему только показалось. Потом он потянул
дверь на себя, и она медленно, с тихим скрипом открылась, дохнув на него
запахом перегретого воздуха и обжитого человеческого жилья.
Сердце Силина оборвалось, на секунду онемели ноги, легким стало
катастрофически не хватать воздуха. Нумизмату показалось, что он сейчас
умрет. И было от чего. В его квартире ворам нечего было брать. Нечего. Кроме
коллекции.
2. СЛЕДОВАТЕЛЬ ФИЛЛИПОВ.
Увидев входящего в его кабинет Силина, следователь прокуратуры Филиппов
на секунду прикрыл глаза и мысленно выругался. Филиппов был ровесником
Нумизмата, обоим в апреле стукнуло сорок лет, но в остальном они оказались
полными антиподами. Высокий, худой Силин, густо заросший волосами, забавно
противопоставлялся низкорослому, полненькому, лысоватому следователю.
Сначала Филиппов с сочувствием отнесся к Нумизмату, настолько неподдельным и
безутешным казалось его горе. Оперативник и сам по молодости собирал марки и
еще не забыл раздирающий душу азарт коллекционера. Но со временем крутые
горки жизненной колеи укатали `сивку-бурку`, и уже лет десять альбомы с
пестрыми зубчатыми бумажками пылились на антресолях, дожидаясь времени,
когда подрастет младший Филиппов.
Но за эти две недели Силин просто осточертел следователю. Сначала он
каждый день ему звонил, причем иногда даже домой, затем через день начал
приходить и донимать нуднейшими часовыми расспросами. Так что вскоре
Филиппов почти возненавидел пострадавшего, тем более что дело оказалось
сложнее, чем он предполагал вначале, -- типичный `висяк`. Вопреки ожиданиям
капитана, монеты не всплыли ни в Свечине, на что, впрочем, Филиппов мало
рассчитывал, ни в областном центре -- Железногорске. И вот это казалось
удивительным. Продать столь крупную коллекцию даже за полцены было
невозможно. Железногорские нумизматы просто не имели финансовых средств
купить ее целиком. Похитители должны были продавать ее по частям, но ни одна
монета из собрания Силина не появилась на рынке сбыта. Грабители либо
придержали коллекцию, либо ее уже не было в пределах области.
-- Здравствуйте, -- глуховатым и вместе с тем чуточку скрипучим голосом
поздоровался Силин. Не дожидаясь приглашения, он на правах завсегдатая
уселся на стул напротив Филиппова, пристроил на коленях свою несуразную
шляпу и продолжил:
-- Ну что, Николай Евгеньевич? Ничем хорошим не порадуете?
-- Нет, -- сухо ответил Филиппов, разглядывая какие-то бумажки на столе.
При этом он старался не смотреть в глаза Нумизмату, дабы не выдать своего
раздражения и неприязни. Но, как всегда получается в таких случаях,
недовольство прорывалось через голос и некоторую дерганость движений рук,
перекладывающих бумаги из одной папки в другую.
-- Ну, а что в Железногорске, так ничего и не прояснилось? -- продолжал
допытываться Силин.
-- Нет, ничего, -- односложно и сухо ответил Филиппов.
Михаил тяжело вздохнул, потом пояснил:
-- Я вот тоже вчера ездил в Железногорск. И в клуб заходил, и к
антикварам, и толкучку посетил... Бесполезно. А в Свечине то вы все
отработали?
-- Мы сделали все, что возможно.
Филиппов уже знал по горькому опыту, что Силин засел у него надолго, не
менее чем на час, а дел у следователя было выше головы, поэтому и ответы его
звучали чересчур резко. Другой бы давно смешался и ушел, но не Нумизмат. Все
тем же ровным, нудным тоном он продолжал допрашивать человека, профессией
своей самого обязанного это делать с другими.
-- Ну хорошо, вы установили, что работали профессионалы высокого класса,
как вы там говорили -- домушники? Но вы же сами утверждали, что их в городе
не так и много. По-моему, дальше все должно быть просто: прийти с обыском на
квартиру к каждому, припугнуть, арестовать, в конце концов! Ищем же не
иголку в стоге сена, там пуда три монет только по весу! Должны же они это
все где-то прятать!
-- Нет, как это мы придем и арестуем? -- возмутился Филиппов. -- У нас как
минимум двадцать человек проходили по подобной статье, и это только элита!
Что же, их всех -- арестовать?
-- А почему бы и нет? -- Силин удивленно пожал плечами. -- Они же ворье,
почему мы с ними должны чикаться?
-- Потому что есть закон. Ни один прокурор не выпишет ордер на обыск,
пока не будет оперативных данных.
Филиппов в раздражении отодвинул от себя папку с делом, достал
сигарету, раскурил ее.
-- Наверняка ваших монет у них уже и в помине нет. Скинули товар, да и
все дела. -- Следователь решил, что этими словами он подвел итог, но
Нумизмата понесло в сторону философии.
-- Нет, но вы же должны меня защищать?! Меня и мое имущество! --
Продолговатое лицо Силина с поднятыми вверх бровями выражало сильное
недоумение. Время от времени он поправлял сползающие на глаза длинные, по
виду давно немытые волосы. Но что особенно бесило следователя -- манера
Михаила проводить пальцами по бороде, при этом покусывая кончики рыжеватых
не очень густых усов.
-- Должны, но в пределах закона.
-- Но воруют-то они не по закону! Почему же мы с ними должны чикаться?
`О Господи, когда это кончится?` -- вздохнул про себя Филиппов и, зная
некоторую вычурность мышления Нумазмата, выдал ему фразу на латыни:
-- Дура лекс, сэд лекс! -- И сам же перевел: -- Суров закон, но закон.
-- Ну это еще не истина, -- парировал Силин. -- Закон должен защищать меня
и мое имущество, а не этих ворюг. Я столько лет честно работал на
государство и имею право на защиту. А получается наоборот. Разве не так?
`Чтоб ты сдох!` -- подумал Филиппов, опуская глаза на лежащее перед ним
дело. И именно оно невольно заставило следователя сорваться, выплеснуть
наружу свое раздражение.
-- Да что вы пристали ко мне со своими медяками?! Носитесь с этим
дерьмом! Тут в городе черт знает что творится! Вот, -- он ткнул в лежащую
перед ним папку. -- Как раз перед вами была женщина, врач. Она в одиночку
вырастила двоих детей, год назад один из них умер от передозировки
наркотиков. А сейчас и младший сел на иглу. Она известнейший хирург, сотни
людей ей обязаны жизнью, а мы ничем не можем ей помочь! Это как гидра, на
переменах в школах уже давно курят не сигареты, а анашу. А я ничего не могу
сделать, потому что они подыхать будут, но не дадут показаний на ту сволочь,
которая их посадила на иглу! Бассейн закрыт, хоккейные коробки растащили на
дрова, в городе осталось два кинотеатра, и три дискотеки -- эти рассадники
заразы! А вы тут... со своим железом!
Филиппову наконец удалось взять себя в руки. Он отвел взгляд в сторону,
на лысине следователя выступил пот, он отдувался, как после длительного
забега.
На минуту в комнате воцарилась тишина, Силин сидел бледный -- в отличие
от Филиппова от гнева он не краснел, а покрывался белыми пятнами, и судорога
сдавливала горло так, что Михаил не мог издать ни звука. Наконец он открыл
рот, словно пытаясь что-то сказать, но раздумал и, резко поднявшись со
стула, быстрым шагом вышел из кабинета.
`Ну вот, побежал жаловаться, -- меланхолично подумал Филиппов, вытирая
носовым платком с лысины пот. -- Теперь жди неприятностей`.
При этом он заранее морщился от предчувствия грядущих нервотрепок. В
предчувствии он не ошибся, только неприятности для следователя оказались
совсем другого рода, нежели он предполагал.
3. НУМИЗМАТ.
Ни к какому начальству Михаил Силин не пошел. Он понял, что все его
попытки `разбудить` следствие тщетны и бесполезны. Из милиции он прямиком
направился домой. Дождя в этот день не было, но серые тучи по-прежнему
властвовали на небе, и эта сырая, мрачная погода как нельзя более
соответствовала состоянию души Михаила. Чувство беспомощности и бессилия
перемешивалось у него в душе с клокочущей яростью, жуткими спазмами
сжимающими горло до такой степени, что порой ему было трудно дышать.
Силин, не разбирая дороги, шел прямо по лужам, щедро разбросанным по
странным российским тротуарам, не предохраняющим от грязи, а наоборот,
заботливо собирающим ее. Лицо Нумизмата сейчас походило на маску гнева,
только эта маска непрерывно дергалась уголками губ, век, искривлялась
волчьим оскалом рта. Одна из женщин, попавших ему навстречу, даже
шарахнулась в сторону, испугавшись странного, несуразного прохожего.
-- У, летит как ошалелый! Совсем под ноги не смотрит, -- пробормотала
она, разглядывая свое пальто, запачканное брызгами из-под сапог Нумизмата.
А Силин, даже придя домой, не мог успокоиться. Он ходил и ходил из угла
в угол своей длинной комнаты, мысленно продолжая спорить со следователем.
Для того коллекция Силина казалась пустой забавой, как говорят -- хобби.
Михаил терпеть не мог этого слова. Для Силина это была жизнь. Он родился,
чтобы стать Нумизматом. Да, он учился в обычной советской школе, служил в
армии, долгое время работал на заводе, а последнее время строил дома для
`новых русских армян`. Но все добываемые материальные средства и свободное
время Михаил посвящал только одному -- пополнению коллекции монет.
Свою первую старинную монету Силин увидел в двенадцать лет. Витька
Редин, одноклассник и дружок Михаила, притащил в школу невесть откуда
добытые три копейки образца тысяча девятьсот четырнадцатого года. Пройдя по
рукам пацанов, монета в конце концов попала к Филину -- так Мишку звали в те
времена за созвучие фамилии и ночной птицы. Сначала мальчишка почувствовал
только удивление. Он вертел в руках темный кругляш размером с добрый
советский полтинник, долго разглядывал диковинного двуглавого орла в короне
и с какой-то дубинкой в когтистой лапе. По слогам прочитал надпись: `Медная
российская монета, три копейки`. На другой стороне имелась дата: тысяча
девятьсот четырнадцатый год -- и опять надпись `Три копhйки` со старинным
ятем вместо буквы `е` и загадочными буквами `С.П.Б.` чуть ниже.
Но когда Витька протянул руку, чтобы забрать медяк, Силин понял, что не
может расстаться с монетой, и если это все же случится, то произойдет что-то
ужасное и непоправимое.
-- Отдай ее мне, -- предложил он другу, сжимая ладонь.
-- Еще чего! -- рассмеялся Витька. -- Нашел дурака. Гони назад.
-- Тогда сменяй.
-- На что? -- оживился Редин.
-- На мой фонарик.
-- Это на тот, китайский?! -- удивился Витька, и глаза его запылали
алчностью.
С полгода назад в гости к Силиным приезжал родной брат отца дядя Гена,
моряк торгового флота из Одессы. Кроме тельняшек и красивых морских раковин
-- рапанов, он подарил младшему Силину длинный серебристый фонарик китайского
производства, вещь для шестидесятых годов супердефицитная и качественная. В
фонарик вмещались три круглых батарейки, кроме того, поворотом линзы
фокусировалась настройка луча. Мишке завидовала вся школа.
-- Ну конечно, -- подтвердил владелец фонарика.
-- Заметано! -- торопливо сказал Витька.
На урок истории они тогда не пошли. Силину не терпелось вступить во
владение заветной монетой, а Витька боялся, что Филин раздумает менять
фонарь на это барахло.
Вскоре уже вся школа знала, что Филин меняет разные классные вещи на
старинный хлам. И потихоньку, не очень быстро, потекли к нему монеты
сороковых, тридцатых годов, а то и вовсе прошлого столетия. Обменный фонд у
Мишки был солидный. Дом Силиных стоял прямо у забора металлургического
завода. В бетонном заборе имелось прямоугольное отверстие, сквозь которое
проходила большая, обмотанная изоляцией труба. Взрослый там пролезть не мог,
а вот пацаны проскальзывали. После войны на заводскую свалку привозили на
переплавку подбитую боевую технику. `Тигры` и `Пантеры` давно уже
превратились в булавки и шпильки, но и теперь, спустя двадцать лет, тут
можно было обнаружить то, что так ценилось пацанами: немецкие рогатые каски,
стреляные гильзы, другую мелочь. Мишка нашел там несколько немецких гранат,
правда пустых, ребристый цилиндрический корпус от противогаза и даже ствол
от немецкого ручного пулемета.
Увы, первая его коллекция погибла спустя всего два месяца после
приобретения первой монеты. В тот вечер в доме внезапно погас свет. Такое
уже случалось, и отец, чертыхаясь, полез на чердак. Но перед этим он
вспомнил про фонарик. Узнав о судьбе подарка брата, Василий Силин сначала не
сказал ничего. Он исправил поломку при тусклом свете свечи, но когда
спустился вниз, выгреб из ящика стола все монеты сына и выкинул их в
глубокую яму нужника. Василий не знал, что в тот момент он навсегда потерял
сына.
А жили Силины хорошо, по крайней мере материально. Отец никогда не пил,
не курил, не признавал карты и не `забивал козла` с соседскими мужиками. Вся
философия жизни Василия Силина была подчинена предельной рациональности и
логичности. Трудился он слесарем-лекальщиком самого высокого, шестого,
разряда, получал, по тем временам, просто бешеные деньги. Кроме того, держал
двух коров, свиней, кур и кроликов. За хозяйством присматривала мать
Михаила, работавшая на полставки в заводской больнице с восьми до двенадцати
не для денег, а для записи в трудовой книжке. Остальное время она посвящала
уходу за живностью. При всем этом они не шиковали, имели машину, но не
`Москвич` или `Волгу`, а бортовой `уазик` для поездок за сеном, урожаем
картошки или по грибы. Единственное, что в поведении старшего Силина можно
было назвать увлечением, -- это весеннюю рыбалку с острогой на мечущих икру
по заливным лугам щукам и судакам, хотя и тут улов он почти весь продавал на
базаре и за очень хорошие деньги.
Когда сын подрос, его приучили сначала помогать матери, а потом -- отцу.
Вещи Михаил носил до упора. Упрямо набирая рост, он годами ходил в школу в
одних и тех же костюмах, так что сначала приходилось подворачивать рукава и
штанины, а затем рубашки выглядывали из рукавов пиджака на добрые десять
сантиметров. О поездках на юг, в Москву или Питер не могло быть и речи. Зато
каждый месяц Силин-старший торжественно относил в сберкассу некую солидную
сумму. Так что, с точки зрения этого человека, менять какой-то ржавый медяк
на стоящую вещь было верхом глупости. Василий Силин скоро забыл случившийся
из-за фонарика инцидент, но ничего не забыл его сын.
Монеты он собирал по-прежнему, но уже потихоньку, тайно, оборудовав в
сарае небольшой тайничок. После окончания школы Силин-старший за руку привел
сына на завод, устроил его рядом с собой, взялся обучать своему тонкому и
престижному ремеслу. Они были очень похожи: длинные, чуть сутуловатые, с
одинаковым тембром голоса, манерой разговора, чуть флегматичным, но
стабильным темпераментом. Передался Михаилу и мастеровой талант отца. Месяца
за три он постиг в сложной и тонкой профессии больше, чем иные за годы. Сдав
сразу на четвертый разряд, он искренне обрадовал этим отца.
-- Ничего, сынок, через полгода получишь пятый, а там и до шестого
недалеко. Эх, и развернемся мы тогда!
Говоря эти слова, Силин-старший прежде всего имел в виду заработок
сына, прибавку к семейному бюджету. Но, получив в руки первую солидную
сумму, сын жестоко разочаровал родителя. Отпросившись с работы на час
раньше, Михаил собрал свои нехитрые пожитки, коллекцию и перешел жить к
одинокой старушке в другой конец города, подальше от родного дома.
Отец был вне себя от ярости. Понять и простить сына он так и не смог.
Полтора десятка лет они проработали бок о бок, но за это время в лучшем
случае кивали друг другу.
Отец умер в девяносто третьем. Убила его гайдаровская реформа, в один
миг сделавшая его громадные сбережения пылью на ветру. С год он лежал
парализованный, мать тоже сдала, болели руки, держать живность уже не могла.
Денег на похороны Силин-младший дал, но сам на поминки не пришел. Не
простил. Не смог.
А жизнь самого Михаила шла как обычно, как у всех. Почти сразу после
разрыва с отцом парня призвали в армию. Служил он в Венгрии, в авиации.
Дембельского альбома не привез, зато щедро пополнил свою коллекцию злотыми,
флоринами, марками, пфенингами. Когда вернулся в Свечин, домой он даже не
показался. С заболевшей в то время матерью увиделся в больнице, с удивлением
понял, что она сдала и сильно постарела, ну а отца повстречал уже на работе
-- и снова не перемолвился с ним ни словом.
Вскоре бабка, у которой жил Силин, преставилась. Родни у нее не было, и
Михаил неожиданно приобрел собственное жилье. Теперь он мог всерьез заняться
тем, что любил больше всего -- нумизматикой. С его квалификацией он получал
рублей четыреста, но и этого Силину было мало. Он оставался вечерить, освоил
еще несколько смежных профессий: токаря, фрезеровщика, шлифовщика.
Подсчитывая общий заработок Силина-младшего, заводские бухгалтеры хватались
за голову, порой требовали урезать расценки, платить ему как-то меньше. Но
начальник цеха и мастера знали, что в случае аврала более безотказного и
универсального работника они не найдут. Так что временами Нумизмат
зарабатывал больше иного начальника цеха, а порой и главного инженера. И все
эти деньги Силин спускал на коллекцию. Приобретал он не только монеты.
Выписывал дорогие и редкие каталоги, справочную литературу, книги по истории
России, русских орденов, русских полков, военной формы разных времен.
Но самыми интересными и любимыми у Нумизмата были монеты, которые он
отыскал сам здесь, в Свечине. Город этот возник при Петре Великом, его улицы
помнили еще Анкифия Демидова и его потомков. Другие, возникшие позже,
населенные пункты Урала давно обогнали его в своем развитии, а Свечин
остался таким, каким был и сто, и двести лет назад -- провинциальным, тихим
городком. Время от времени в Свечине ломали старые дома, иногда они сами
сгорали. Силин мог часами разгребать старый хлам и частенько находил монеты,
закатившиеся в щели рассохшегося пола при Николае Первом, а то и при
Александре Благословенном. Не чурался он и просто старых вещей. Так он
обогатился несколькими старомодными книгами и подшивкой газет за тысяча
девятьсот двадцать четвертый год, красивым настенным подсвечником в образе
обнаженной нимфы, разбитым, но заботливо им отреставрированным. Иконы,
нательные крестики, валдайские колокольчики и бубенцы с ямщицкой упряжью --
все эти вещи постепенно заполняли квартиру Нумизмата.
Но гораздо больше давали Силину контакты с людьми. Если Михаил узнавал,
что у кого-то есть старинные монеты, царские ордена или просто предметы
старины, он превращался в сущего дьявола: становился вежлив и обходителен,
красноречив или наоборот -- с почтением внимал маразматическому бреду
стариков, угощал клиентов чаем или водкой, в зависимости от наклонностей
человека. Пусть с первого раза нужный ему предмет не переходил в его руки.
Силин методично повторял свои `походы`, становился чуть ли не лучшим другом
семьи, советчиком и попутчиком по жизни. Очень редко нужный ему раритет
продавался ему за деньги, гораздо чаще его ему дарили, польщенные вниманием
столь заинтересованного и компетентного человека.
У старой, замшелой старухи, которую все звали Власихой, Силин купил два
серебряных рубля времен Николая Первого и получил, уже бесплатно, с десяток
`катенек` -- двухсотрублевых денежных кредитных билетов с изображением
Екатерины Второй. Власиха оказалась единственной дочерью бывшего купца
второй гильдии Семена Власова, до революции снабжавшего полгорода провизией
и мануфактурой.
Бонистикой -- собиранием бумажных денежных знаков -- Силин занимался
попутно. Потертые бумажки с портретами давно умерших царей, `керенки`,
советские `червонцы` времен нэпа -- все это имелось в его коллекции, но уже
не так трогало его душу, а собиралось для того, чтобы при случае продать
своему же брату-коллекционеру или обменять на нужную Михаилу монету.
Иногда по воскресеньям он ездил в Железногорск. Там во Дворце культуры
`Звезда` размещалось Общество нумизматов. Впрочем, в последние три года он
охладел к этому змеиному клубку друзей-соратников. Слишком часто его там
старались надуть, всучить чистое барахло за бешеные деньги, рассчитывая на
его провинциальную наивность. Гораздо больше давали самые обычные
`барахолки`. С новой экономической политикой девяностых годов стремительно
обнищавший народ потащил на базар то, что раньше хранилось как семейные
реликвии или просто лежало как забавная дребедень. Особенно густо пошли
ордена и медали. Этим добром Силин также не брезговал, покупал, если
чувствовал, что цена не соответствует вещи. Некоторые алкаши продавали
награды своих отцов, даже не подозревая, что многие из них изготавливались
из серебра. Большой алый стяг на стене спальни Нумизмата с портретом Ленина
и вечным лозунгом `Пролетарии всех стран, соединяйтесь!` все больше и больше
покрывался знаками доблести, храбрости, а порой просто лицемерия и
угодливости граждан уже не существующей страны.
Но все это было так, забава, побочный продукт главного смысла жизни
Нумизмата -- Его Величества Коллекции.
4. КОЛЛЕКЦИЯ.
Со временем собрание монет Силина приобрело просто грандиозные размеры
и давно уже не считалось -- его признавали даже москвичи, которые приезжали в
Свечин для обмена или покупки. Не раз еще в союзные времена гости из столицы
за большие деньги предлагали Силину продать наиболее ценную часть коллекции,
но Нумизмат только усмехался в ответ. Для него это значило распрощаться с
жизнью, ибо без коллекции он ее не мыслил. Он и жил-то для нее, что так и не
смог понять капитан Филиппов. Из своей прихоти и форса Михаил никогда не
составлял каталога и не подсчитывал точного количества монет. Нумизмат
гордился тем, что он помнил каждую свою монету, знал страну, где она
изготовлена, год производства, имена изображенных на них королей, герцогов,
шахов и царей. В специально сооруженном Михаилом вращающемся секретере
размещались десятки плоских ящичков, так называемых `планшетов`, размерами
семьдесят на семьдесят сантиметров, легко выдвигающихся по специальным
пазам. И уже там на красном бархате покоились материальные следы прошедших
эпох, кровавых войн, мятежей, свидетели создания и падения великих империй,
возвеличивания и унижения ненасытных амбиций сотен властительных особ.
Самые первые монеты в истории Европы, невзрачные комочки серебра со
знаком Лидийского царства, драхмы Афин с совой на аверсе или монеты с гордым
профилем Александра Македонского -- все это было в коллекции Силина, но,
конечно, только в копиях. Лишь крупнейшие музеи мира да помешанные на
старине миллионеры могли позволить себе приобрести тетрадрахмы Александра
Великого или Евпатора Митридата. Изящные монеты Сиракуз с летящей во весь
опор квадригой, золотые монеты Августа Первого или Нерона -- они доходили до
наших дней в чудом сохранившихся кладах или при раскопках погибших городов.
За две тысячи лет каждый следующий правитель переплавлял монеты предыдущих
эпох, желая видеть на лицевой стороне свой собственный гордый профиль.
Монеты так же часто переплавлялись в слитки, грубые варвары сооружали из них
мониста для своих многочисленных жен, да и просто мягкое золото и серебро
неизбежно стирались при обращении, теряя видимые следы своей эпохи.
Средневековье Силин собирал не слишком активно. Имелись у него чешские-
пражские гроши с характерным восьмеркообразным хвостом у вставшего на дыбы
льва, венецианские дукаты и самые большие монеты средневековой Европы --
серебряные талеры. Все это Михаил в свое время выписал по каталогам, но
отнюдь не был уверен, что они соответствуют своему времени. Уж слишком
дешево они стоили.
В более поздних своих монетах Силин уже не сомневался. Девятнадцатый
век котировался не так высоко, его уже не имело смысла подделывать. Особенно
много у него имелось монет Великобритании: несуразно большие, по нынешним
меркам, шиллинги, пенсы с высокомерным профилем королевы Виктории. Имелись
австрийские пфенниги с еще одним царствующим долгожителем -- императором
Францем-Йосифом. Достаточно много он приобрел и восточных раритетов:
старинных монет Китая и Японии, круглых и бочкообразных, но с неизменной
забавной квадратной дырой посередине. Приятно ласкали взор небольшие
арабские монеты с узорчатой вязью своих загадочных надписей. По
магометанской вере запрещалось изображать лики восточных правителей. Зато на
монетах Латинской Америки гордо красовались генералы-освободители: Боливар,
Сан-Мартин, Бернадетто -- в непременных треугольных шляпах и на вздыбленных
лошадях.
С двадцатым веком у Нумизмата и совсем не было проблем. Одна только
Африка, совсем недавно получившая независимость, занимала добрых шесть
планшетов. Индия, Пакистан, всякие там Филиппины и Индонезии щедро чеканили
свои монеты, радуя этим нумизматов всего мира. Забавляли Силина и монеты
Австралии. Неестественно блестящие, словно хромированные, они обильно
рекламировали животный мир континента: кенгуру, киви, коалу и ехидну.
Но главный отдел коллекции Силина занимали монеты России. Имелись у
него самые первые, еще времен Киевской Руси, сребреники, конечно в копиях,
правда, очень похожие, с аляповатыми изображениями правителей и трезубцем на
реверсе. Монеты пятнадцатого, шестнадцатого веков, маленькие, бесформенные,
с всадниками в короне и с копьем, знаменитые копейки, -- их Силин приобретал
в Москве просто за бешеные деньги. Проще было с монетами Петровской эпохи.
Их осталось побольше, да и выписать можно было по каталогам. Полушки, гроши,
полтины, гривенники, медные и серебряные -- свыше полутора тысяч материальных
свидетелей ушедшей эпохи.
Немногочисленные гости, первый раз посетившие дом Силина и лицезревшие
именно эту часть коллекции, просто шалели от такого обилия незнакомых им
видов денег. Многие и знать не знали, что такое грош или алтын, полушка или
деньга. В коллекции Михаил собрал монеты всех Романовых, начиная с первого
Михаила, своего тезки, и до Николая Второго. Имелись и совсем редкие
экземпляры, вроде рубля Иоанна Антоновича, венценосного младенца, правившего
чуть больше года и свергнутого `дщерью Петровой`, Елизаветой.
Но самой большой гордостью, можно сказать, святыней Силина являлся
константиновский рубль. И главное было не в том, что один он стоил больше
всех остальных монет. Он был стержнем коллекции, именно он определял ее
значимость и неповторимость. А значит, он в какой-то степени и был смыслом
всей жизни Нумизмата.
В роковой вечер ограбления Силин, увидев на полу беспорядочно
разбросанные пустые планшеты, первым делом начал искать планшет под номером
двадцать. Он находился в самом низу его хитроумной `вертушки`, и у Нумизмата
теплилась надежда, что до него руки у грабителей не дошли, тем более что там
размещалась лишь маленькая потертая коробочка, обшитая черным бархатом, с
одной-единственной монетой.
Надежда рухнула, когда Михаил увидел валяющуюся в стороне открытую
коробку. Розоватый потертый бархат с небольшим округлым углублением внутри
чуть не убил Силина. Хватая ртом внезапно оскудневший кислородом воздух, он
прижал рукой сердце и, опустившись на колени, долго ждал, когда же выскочит
из груди длинная цыганская игла, не позволявшая Михаилу даже сделать вдох.
Только из глаз его текли и текли слезы.
ЧЕРНАЯ ТЕТРАДЬ
Константиновский рубль
Запись на форзаце (заполнено рукой Силина).
`Константиновский рубль, серебряная монета с изображением на одной
стороне двуглавого орла со всеми регалиями (короной, булавой, скипетром),
окруженного венком из лавровых листьев. Под орлом три буквы: `С.П.Б.` -- знак
Петербургского монетного двора. По кругу монеты надпись: `Рубль. Чистаго
серебра 4 золотника 21 доля`. На другой стороне портрет лысоватого человека
с бакенбардами и коротким вздернутым носом. Под портретом дата: `1825 год`,
а по кругу надпись: `Б.М. Константинъ ИМП. и САМ. ВСЕРОСС.`
На ребре (гурте) монеты надпись: `сер. 83 1/3 пробы 4 зол. 14/25 доли`.
В современном пересчете вес монеты составляет 20,73 грамма.
Монета была изготовлена в период междуцарствия после смерти Александра
Первого и воцарения Николая Первого. В связи с событиями на Сенатской
площади 14 декабря все чертежи, штампы, а также пробные оттиски на олове и
готовые монеты были переданы в архив. Первые слухи о константиновском рубле
появились уже после смерти Николая Первого, в 1857 году. Лишь при Александре
Втором пять изготовленных монет были извлечены на свет Божий. Одну монету
государь оставил себе, одну передал в Эрмитаж, остальные распределил между
родственниками: Великому князю Георгию Михайловичу, принцу Александру
Гессенскому и Великому князю Сергею Александровичу. После революции монета
Александра Второго оказалась в Московском Историческом музее, остальные три
через некоторое время появились на Западе. Средняя цена константиновского

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 134793
Опублик.: 20.12.01
Число обращений: 2