ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Юрий Никитин.
Семеро Тайных

* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *

Глава 1

Таргитай со стоном перевернулся на спину. В синем небе с
востока надвигалось облачное плато с диковинными замками,
башнями, высокими стенами. Там с неспешностью снеговых лавин
проступали морды двугорбых верблюдов, угадывались оскаленные
пасти злобных зверей, там страшный и великолепный мир, в
котором все творится по его воле.
Рядом хрипело и сипело. Олег уткнулся лицом в траву,
задыхался, но руки подломились, когда попробовал перевернуться.
Мрак сидел, опираясь обеими руками о землю. Темные волосы,
слипшись, торчали красным петушиным гребнем. Засохшая корка
трескалась по всей левой щеке и шее, отваливалась коричневыми
струпьями.
В двух шагах траву примяла исполинская секира. Рядом
крест-накрест лежали меч и посох, а еще дальше сыпало шипящими
искрами белоснежное перо. На земле пламенели капли крови. След
тянулся с их пригорка вниз, в широкую Долину с ее странной
красной землей, словно обожженная глина, кое-где поднимаются
дымки. Или же вихрики, что сами по себе взметывают кучки пепла.
Посреди Долины темнела широкая каменная плита, массивная и
вдавленная в эту сухую твердую землю, словно на нее только что
опускался целый горный хребет. Совсем недавно на свете не было
белее камня, а сейчас она стала черной, словно пропиталась
человеческим ядом.
Мрак прохрипел:
-- Что за народ пошел?.. Все руки отбил.
-- Так то народ, -- ответил Олег. Его грудь поднималась
часто, воздух заглатывал со всхлипами, внутри хлюпало, словно
бежал по болоту. -- А это был не совсем народ...
-- Да какая вам разница, -- возразил Таргитай, который
всегда был за справедливость. -- Лишь бы люди были хорошие!
-- Да, хорошие, -- согласился Мрак. -- Насчет людей...
гм... но хорошо, что были.
Таргитай оглянулся по сторонам с недоверием:
-- Не может быть, чтобы мы всех... Я вроде бы вообще
никого не бил по голове. Ну, почти не бил.
Исполинская плита дико и непристойно блестела среди
вытоптанной и загаженной Долины, где в древности случилась
битва Старых Волхвов не то с Новыми, не то с богами. Долину
окружали пологие горы, теперь на склонах ни целого куста, глыбы
вывернуло, еще когда сюда спускались орды зверолюдей и
древочеловеков, когда на суд Рода сошлись боги и все главные
твари.
От сочной травы осталась вбитая в землю зеленая слизь, в
которой и лежали все трое. Еще слышался далекий гул,
подрагивала земля, уходили горные великаны. Лешие, водяные и
гномы исчезли неслышно. В небе поблескивали точки, так блестят
в облаке пыли начищенные доспехи. То ли неведомые птицы, то ли
боги возвращаются на свою надежную небесную твердь.

Огромный лохматый человек появился словно из-под земли. В
другое время его бы заметили издали, запах немытого тела лягнул
по ноздрям как конь копытом, но сейчас даже Мрак только
отшатнулся, секира в двух шагах, не дотянуться, меч Таргитая
еще дальше...
Коротко и зло полыхнуло. Послышался чавкающий удар, во все
стороны брызнуло. Мрак торопливо провел ладонью по лицу, весь в
мелких красных бусинках, словно выпала кровавая роса. Таргитай
брезгливо вопил, его золотые волосы стали грязно-красного
цвета, а сам весь покрылся розовыми пятнами.
Олег, все еще лежа на животе, прошептал несчастным
голосом:
-- Я его не тронул и пальцем!
Мрак оглянулся на красные клочья, из которых самый крупный
был не больше лягушки, покачал головой:
-- Для него лучше, если бы тронул даже кувалдой.
-- Никогда не стану волхвом, -- заявил Таргитай твердо. --
Это плохо.
А Мрак сказал наставительно, уже обретая прежний
насмешливый вид:
-- Кто из вас жаждал благодарности от человечества? Уже
начинаем получать...
Олег перевернулся, сел. На кровавые ошметки старался не
смотреть, но глаза то и дело пугливо поворачивались в ту
сторону. Вздохнул:
-- Человек был создан Родом в последний день творения.
Когда Род уже так устал, что не соображал, что делает.
Голос волхва был виноватым, словно это он сам сделал
человека не совсем удачным. Мрак небрежно потряс руками, однако
длинные могучие длани, покрытые густой черной порослью,
оставались с рыжим оттенком.
Таргитай вполголоса причитал, что негде помыться, словно
это была первая пролитая кровь, которую увидел. Если бы он
мылся всякий раз после кровопролития, то, по мнению Мрака,
плескался бы среди океана.
-- Что теперь? -- спросил Олег хрипло.
Таргитай искательно посмотрел на ученого волхва, на
могучего оборотня. Голос певца срывался неровными клочьями,
словно тающий снег с крыши:
-- Вернемся в какой-нибудь город. Или хотя бы деревню...
Мрак и Олег уставились на дударя, Мрак спросил хмуро:
-- Зачем?
-- Поесть, -- сказал Таргитай жалобно. -- Я так давно не
ел... как следует не ел.
Мрак прислушался, внезапно выхватил из-под Олега лук,
выстрелил вверх, а только потом поднял голову, провожая стрелу
взглядом.
Олег с трудом поднял взор кверху, успел увидеть, как в
синеве вырастает нечто темное, зажмурился, услышал совсем рядом
глухой удар о землю. Таргитай охнул, Олег поспешно поднял веки.
Перед ними бился пронзенный стрелой крупный молодой
селезень. Изумрудная с переливами голова бессильно волочилась
по траве, а крылья еще пробовали подбрасывать тело, с каждым
разом замирая сильнее.
Таргитай сказал печально:
-- Зачем ты его так... Хотя бы утку, они все дуры. А этот
такой красивый!
-- Да ладно, -- буркнул Мрак. -- Ты ж видишь, с какой
высоты брякнулся! Все равно бы убился.
Таргитай задрал голову, долго всматривался в небо, тяжело
вздохнул:
-- Ну тогда ладно... Я сам ощипаю.
Мрак передразнил с отвращением:
-- Ощипаю! Видать, ты с нами как сыр в масле.
Даже Олег с осуждением покачал головой: когда же дударь
успел разбаловаться, разнежиться. И пока пристыженный бог
разжигал костер, Мрак по-мужски закатал утку целиком с перьями
в глину, бросил тяжелый шар в пламя, предварительно выдрав
железными пальцами из бедной птахи, что все равно бы убилась,
кишки, и забросил далеко в кусты. Там сразу зашуршало и
зачавкало.
-- Вот что главное, -- сказал Мрак наставительно. -- Уметь
увидеть вовремя, прицелиться, пустить стрелу точно в цель!
Олег сказал мирно:
-- Да иногда случается и проще. Как-то, помню, иду мимо
кустов, а там: фю-фю-фю... фю-фю-фю-фю... фю-фю-фю-фю... Я
метнул туда камень, смотрю: лису пришиб!
Мрак кивнул:
-- Такое случается. Я как-то иду, слышу из кустов:
хорх-хорх... фрю... фрю-фрю... зю-зю-зю... хорх-хорх... хрясь,
фрю-фрю, я прицелился, сделал поправку на ветер, на ширину
куста... и -- стрела кабану прямо в сердце!
Таргитай жадно смотрел на каменный шар, что разогрелся,
уже пошел пар от высыхающей глины.
-- А я иду, слышу в кустах: фрю-фрю... хрясь-хрясь,
тю-тю-тю... мня-мня-мня... чавк-чавк-чавк...
фю-фю-фю-фю-фю-фю... шмя-шмя-шмя... шмя-шмя-шмя...
шмя-шмя-шмя-шмя-шмя-шмя... э-э-э... о чем это я?
Мрак толстым прутиком с рогулькой зацепил тяжелый каменный
шар, красный, ноздреватый, как полная луна, выкатил из костра.
Таргитай, роняя слюни, взял секиру и легонько стукнул. Мрак
поморщился, дурак позорит боевое оружие, но смолчал, а каменный
шар с сухим треском развалился на части. Мощным запахом сочного
печеного мяса толкнуло, как крупом коня-тяжеловоза. Таргитай
захлебнулся, ибо запах сшибал с ног, ни капли не потерялось,
пока утка пеклась в темнице.
Между каменных лепестков нежно-белая пахнущая тушка,
соблазнительно голая, пузырилась множеством капелек сока. Перья
торчали из глины, влипнув и прикипев, когда глина высохла и
окаменела. Тушка бесстыдно расставила белые голые ноги, ляжки
толстые, сочные, под ними блестит от вытекающего сока.
Мрак с довольным урчанием разломил тушку на три части, две
ловко швырнул Олегу и Таргитаю, сам тут же вгрызся острыми
волчьими зубами в пахнущую, истекающую соком мякоть.
Олег перебрасывал свою долю из ладони в ладонь, а Таргитай
и вовсе с воплем выронил, обжегши пальцы. Мрак посмеивался,
посоветовал:
-- Во-о-он там за деревом ручеек! Можешь остудить, заодно
и помоешься.
Таргитай недоверчиво посмотрел на одинокое дряблое дерево:
-- Да какой там может быть ручей?
-- Мелкий, -- объяснил Мрак, -- но глубокий. Я однажды в
таком вот такую щуку поймал!
Он отмерил на руке едва ли не до плеча. Таргитай
посмотрел, усомнился:
-- Брешешь! Таких волосатых щук не бывает.
Некоторое время слышался только непрерывный треск молодых
косточек на крепких зубах. Сожрали почти целиком, если что и
выплюнули, то разве что прилипшее к мясу перышко.
Таргитай еще жевал, когда Мрак поднялся, уже отдохнувший,
злой, с нетерпеливо перекатывающимися под гладкой кожей
тяжелыми шарами мускулов. Как секира оказалась в его длинной
жилистой лапе, никто не заметил, как и сам Мрак, она сама
стремилась юркнуть в широкую шероховатую ладонь, но на этот раз
Мрак вбросил ее в ременную петлю небрежно, не глядя. Его
коричневые глаза смотрели поверх голов, одна с волосами цвета
заката солнца, другая -- поспевшей пшеницы.
-- Дымком пахнет...
-- Пожар? -- предположил Олег.
-- Нет, запах стряпни тоже... Тарх, мы пошли.
Таргитай на ходу запихивал в пасть остатки селезневой
лапы, закашлялся, но никто даже не постучал по спине. Оба друга
становились все серьезнее, напряженнее, а предчувствие беды
накрыло Таргитая с головой, как холодная морская волна.
Драгоценное Перо, из-за которого столько раз получали по
морде, пришлось подобрать ему, друзья о нем словно забыли.
На выходе из Долины миновали дубовую рощу, обогнули
крохотное озеро, спугнув стадо диких свиней, потом дорогу
загородил еще гаек, но легкий, весь из молодых березок,
просматривающийся насквозь.
Таргитай начал было намурлыкивать песенку, но Мрак шикнул,
и певец послушно умолк. Послышался цокот подков, на тропку
впереди выехал на рослом сухощавом коне богато одетый мужчина.
Хотя осень только начиналась, листья едва-едва пожелтели, он
был в толстой шубе, сапоги с опушком, сафьяновые, с серебряными
пряжками.
При виде троих бросил руку на рукоять топора, но эти шли
мимо, внимания не обращали, только коротко поклонились. Он,
чуть проехав, остановил коня, грузно повернулся в седле. Лицо
побагровело, словно поднимал городские ворота, голос был
зычный, привычный перекрывать лязг железа в бою:
-- Эй, вы, там! Мне нужно проехать к князю Вернигоре.
Эти трое переглянулись, остановились, долго думали, а тот,
черноволосый и самый звероватый на вид, явно старший, наконец
махнул рукой:
-- Ладно, мы не против. Езжай.
Воевода опешил, поерзал в седле, но что с дураков
возьмешь, гаркнул снова:
-- Можно вас спросить, как доскакать до крепости
Вернигоры?
Звероватый пожал плечами, мол, вопрос-то дурацкий, молодой
парень с красной, как пожар, головой даже не повел бровью, за
всех ответил вежливо золотоволосый парень, совсем отрок:
-- Конечно можно!
Воевода плюнул в сердцах, хлестнул коня и умчался. Видно
было, как колотит бедное животное под бока острыми каблуками.
Мрак покачал ему вслед головой:
-- Если нас даже один человек не понимает, то как учить
жить народы?
Олег смолчал, стрела метила в него, шел плечо в плечо с
оборотнем угрюмый, словно поменялся с Мраком нравом,
молчаливый, нахмуренный. Он чувствовал, как на плечи давит
нечто невыносимо тяжелое, пригибает к земле. Краем глаза уловил
странное выражение на хмуром лице Мрака. Даже Таргитай чует
недоброе, искательно заглядывает обоим в глаза, едва не виляет
хвостиком.
За гаем дорожка разветвилась на три едва заметные тропки.
Все три одинаково прямые, одинаково уходят в дальнюю даль и там
исчезают. Олег чувствовал, как его шаги наливаются тяжестью.
Чем ближе к развилке, тем труднее дышать, тем горше в горле
ком, больнее в груди. Таргитай что-то заговорил быстрое и
жалобное. Мрак остановился на распутье, его коричневые глаза
оглядели друзей с любовью.
-- Ладно, ребята. Сама судьба подсказывает. Чем дольше
тянем, тем тяжелее.
Олег вздрогнул так сильно, словно его лягнул конь:
-- Да-да, Мрак. Ты прав.
Пальцы Мрака бесцельно поправили секиру, Олег без
необходимости поковырял посохом твердую землю. Таргитай жалобно
смотрел на обоих, длинная рукоять меча сиротливо блестела из-за
его плеча.
-- Вы что... уже?
Мрак буркнул:
-- Да, Тарх. Мы сделали больше, чем собирались. Теперь у
каждого своя дорога. Мне осталось, как ты слышал, до первого
снега. Может быть, успею повидать ту... Олег идет в пещеры. Ну,
а тебе перо в... скажем, в руки. Ты же бог, дуй на небеса. Хотя
Числобог и рек, что можешь и по земле скитаться среди людей аки
птаха небесная, беззаботная, дурная, голодная.
Таргитай, побледнев, смотрел отчаянными глазами.
-- Но как же...
Мрак обнял молодого певца, похлопал по спине. Олег тоже
обнял, чувствуя непривычную нежность и щем в груди, хотя вроде
бы все должно: они выполнили совместное, теперь каждому своя
узкая дорожка. Не потащит же Мрака и Таргитая в глубь
уединенных пещер ломать голову над умными книгами, как и за
Мраком нелепо идти на поиски не Великой Истины, а всего лишь
женщины!
-- Прощай, Мрак. Авось свидимся.
-- Мир тесен, -- ответил Мрак серьезно. -- Ты уже стукался
головой о его стены!
Ответил легко, даже чересчур легко, но сердце сжалось в
комок не крупнее ореха от тяжелого чувства утраты. Общее дело
сделано, пришло время личных. А личные не делают скопом.
Мрак обнял их, дыхание вылетело как из жаб под колесом
телеги, а когда им снова удалось развести сплющенные ребра в
стороны, он уже исчез за стеной деревьев.
Таргитай вздрогнул, когда Олег шлепнул по плечу. Оба
смотрели вслед Мраку, но когда певец повернулся к волхву, там
уже опадала взвившаяся было пыль.

Глава 2

Солнечные лучи пробивались сквозь ветви, по земле
двигались странные кружевные узоры. Кончились драки, проплыла
трезвая мысль. Кончилось это нелепое махание топорами, мечами,
при котором и он вынужденно -- не стоять же в стороне! -- глупо
и дико для мыслителя бил посохом мудреца по головам тех людей,
вся вина которых только в том, что чего-то не знают,
недопонимают, не умеют добыть на пропитание другим путем, кроме
как выскакивать из кустов с диким воплем: `Кошелек или жизнь!`
И все-таки ноги с каждым шагом становились тяжелее.
Наконец он едва отрывал подошвы от земли, а в спине появилось
ощущение, что кто-то водит между лопатками обнаженным лезвием.
Зябко передернул плечами, заставил себя двигаться, но
теперь остро почувствовал, что на нем ничего, кроме распахнутой
на груди волчовки, портков из грубо выделанной кожи и
стоптанных сапог. Ни лат, ни кольчуги, ни доспехов, что
защитили бы от стрелы, метко брошенного дротика или швыряльного
ножа...
Чувство нацеленного в спину острия копья стало вдруг таким
сильным, что невольно метнулся в сторону, обернулся, чувствуя,
как бешено колотится о ребра насмерть перепуганное сердце.
Сиплое дыхание заглушало все звуки, даже в сотне шагов в
кустах совершенно бесшумно проломился толстый кабан, посмотрел
маленькими злобными глазками, попятился и пропал в чаще.
На дороге позади пусто. Справа и слева -- тоже. Высоко в
синеве неба удалось различить жаворонка. Стук сердца и хрип в
груди заглушают его верещание, но и с небес вроде бы ничего не
грозит...
Так откуда же?
-- Черт бы меня побрал, -- сказал он вслух. Во рту стало
горько, словно пожевал полыни. -- Это же просто... трусость.
Признайся, здесь нет никого, никто не услышит!.. Ты трусил даже
с Мраком и Таргитаем, так каково же сейчас, когда один и голый?
Без длинной секиры Мрака, без меча отважного до дурости
Таргитая?
Он с усилием заставил себя сделать шаг. Ноги тряслись, а
лопатки пытались сомкнуться, чувствуя холод острого железа.
Дорога пошла вниз, слева тянулся каменный гребень,
мельчал, истончаясь, как хвост огромной ящерицы. За шипастым
каменным гребнем открылась широкая долина, а в ней привольно
раскинулся город. Хотя домам не тесно, но и за городской стеной
уже белеют хатки с оранжевыми соломенными крышами, сараи,
амбары, и во всем чувствуется, что враг давно не появлялся в
этих краях, народ отвык со всем добром прятаться за городские
стены.
Солнце еще висело над крышами. Только что добыли Перо, но
сейчас это в таком далеком прошлом, словно минуло десяток лет.
Может быть, потому, что это для Мрака подвиги, а для него
только досадные помехи на пути к заветной пещере, где он
забьется в угол и будет постигать-постигать-постигать великую
премудрость чародейства?

На город он смотрел долго и жадно. А когда на полнеба
заполыхал кровавый закат, повернулся и потащился в глубь леса.
Чащу чувствовал всем нутром лесного человека, который не только
родился и прожил всю жизнь в самом дремучем лесу, но и его
отцы-прадеды жили там тысячи и тысячи лет, сроднились с
деревьями, срослись, привыкли только в чаще искать убежище и
безопасность.
С этого дня он поселился в лесу. Жил сперва как зверь:
разве что убивал не клыками, а камнями и палками, спал либо под
деревом, либо на самом дереве.
Пояс ослабел, пришлось проткнуть еще три дырки, потом
настали холода, он однажды проснулся, наполовину засыпанный
снегом. Едва поднялся, дрожь сотрясала так, что кости стучали,
как в тонком мешке, и грозили выскочить наружу. Правда, снег
вскоре растаял, но Олег впервые заметил, что листья не только
пожелтели, но шуршат не на ветках, а под ногами.
Холод донимал сильнее дождя или голода, на которые не
обращал внимания вовсе. А главное, сбивал с мыслей, заставлял
отвлекаться, и он, все еще весь в том, запредельном мире,
построил землянку. Ну, не совсем построил, а просто выгнал
медведя из берлоги, накрыл упавшими деревьями и жердями. Там
хватало тепла, костер разводил часто, угли от вчерашнего редко
доживали до утра.
Зима тянулась медленнее и дольше, чем живица за прилипшим
к ней жуком. Не из-за одиночества, как страдал бы Таргитай, а
что в мучительных размышлениях так и не нашел ответ, как
сделать людей счастливыми раз и навсегда.
Трижды возвращался медведь. То ли забывал, что его
выгнали, то ли не находил другой берлоги, Олег выпихивал его
снова, пока однажды, проснувшись, не обнаружил, что ногам
непривычно тепло. Измученному медведю было не до драки, ночью
сумел пробраться в свой бывший дом и тут же заснул,
отвернувшись от злого человека к стене.
Весну Олег ощутил, только проснувшись в луже талой воды.
Продрог так, что нос раздуло на полморды, глаза покраснели и
слезились, в груди хрипело, как после долгого и тяжелого бега.
Он кашлял, чихал, размазывал сопли, не понимая, что это с ним.
Медведь наконец проснулся, кожа да кости, Олег рыкнул,
медведь опасливо убрался искать добычу попроще, и с тех пор
Олег его больше не видел.
Чтобы не отвлекаться от настойчивых размышлений, от
которых нередко трещал череп, приучил тело терпеть голод и
холод больше, чем даже ко всему привычные невры, привыкшие
спать как на голых камнях, так и на снегу. Питался как убитой
птицей или зверьком, так и листьями, яйцами, благо чуть ли не в
каждом кусте по гнезду, ел жуков, кузнечиков, улиток и вообще
все, что ползало, летало, прыгало.
За время тяжких и настойчивых раздумий сумел овладеть
одним-единственным заклинанием: умел зажигать огонь, который
удавалось все же гасить, в отличие от того... Он зябко повел
плечами, вспомнив костер, что разжег по дури, даже бог погасить
не сумел. Хотя, правда, бог никудышный, только играет как бог,
а костры тушит так же паршиво, как и возжигает...
Теперь перед ним почти всегда горел костер. В бликах
метались призрачные красные тени, мчались всадники, горели дома
и посевы, падали сраженные люди... И так без конца, пока пылал
огонь. И никогда не удавалось узреть, как люди мирно пашут и
размножаются.
Когда он в третий раз проснулся в ледяной воде, а сверху
уже не капало, а струились ручейки мутной воды, несли сор,
перепрелые листья, он смутно ощутил раздражение и недовольство.
Все, кто желал набраться мудрости, обязательно уходили в
дремучие леса, горы, забирались в пустыни, жили в полном
одиночестве, только гады и звери вокруг, только так
отыскивались в себе мудрые мысли, когда никто не гавкает под
руку, не просит в долг, не уговаривает на попойку... но все же
три года коту под хвост, а мудрого не придумано! Двадцать три
весны минуло со дня рождения, так и до тридцати когда-нибудь
до-мчится, а это позор дожить до такой глубокой старости,
ничего не совершив...
Он разделся донага, вымылся в лесном ручье. На кучу
звериных шкур оглянулся с сожалением, все-таки три года на них
спал и жил... а может, и больше, чем три, но когда снова
напялил на себя уже выполосканную волчовку, холодную и мокрую,
то пошел от своего гнезда, ни разу не оглянувшись.

Под ногами чавкало, воздух был холодный и мокрый. Деревья
двигались навстречу серые, угрюмые, но затем земля пошла суше,
стволы посветлели, Олег начал замечать зелень, впереди на
звериную тропку впервые упал солнечный луч.
Наконец деревья начали медленно и торжественно
расступаться. В просветы между стволами блеснул яркий свет. Мир
открылся умытый, сверкающий, уже не зеленый сверху донизу:
верхняя половина мира из темно-зеленой превратилась в
ярко-синюю, а серо-коричневая нижняя покрылась изумрудной
зеленью.
Далеко-далеко, почти на самом краю земли, блестели как
слитки золота оранжевые точки. Там мир пахарей, землепашцев,
ибо только крыши, крытые свежей соломой, могут блестеть так
чисто и ярко. И хотя до молодой свежей соломы еще далеко, но
народ явно старательный, если по весне перебрал солому, укрыл
крыши заново.
Чуть тусклее блестят крыши теремов, их можно угадать тоже,
крыты дорогой гонтой.
-- Что доброго в вечном ученичестве? -- сказал он вслух и
понял, что оправдывается. -- Когда-то надо остановиться и
начинать перестраивать мир... Иначе пока семь раз отмеришь,
другие уже отрежут! Уже двадцать три весны, а я ничего... Что
толку, если научусь всему годам к тридцати, а то и сорока? В
той старости уже, может быть, и жить не захочется...
На пригорке он остановился на миг, сдерживая учащенное
дыхание. Залитый ярким солнцем город блистал как выкованный из
золота, весь оранжевый, новенький, свеженький. Стена из толстых
ошкуренных бревен, терема и простые дома сверкают очищенными от
серой коры стенами, даже крыши словно только вчера перестлали
новенькой гонтой, ровненькой и свежевыструганной.
Город, сказал он себе с жадным нетерпением. Как говорил
Гольш, настоящая мощь приходит из Леса, но в городах получает
остроту и блеск. Он до сих пор знает только, как трясти
земли... ну, еще пару простейших заклятий, почти бесполезных по
своей чудовищной силе, зато не в состоянии сдвинуть перышко. В
городе же сотни умелых колдунов, могучих и умелых, знающих
множество сложных заклятий, против таких магов он сопливый
щенок. Эти колдуны даже в ученики примут не сразу, заставят
полгода только двор подметать да воду свиньям носить в их
свинское корыто...
Ладно, и пол подметет, и свиней напоит, и все-все, что от
слуги и помощника требуется. Только бы начали учить! Учиться
будет жадно, взахлеб, пока из ушей не брызнет, а глаза не
выпучатся как у рака, да и тогда будет учиться, учиться,
учиться!

Город обнесен высокой стеной из могучих ство-лов. Даже не
стеной, а частоколом. Бревна ставили целиком, каждое в два
обхвата, одно к другому прижато плотно. Быстрый и непостоянный
город! Дерево скоро сгниет, придется ставить заново, но если на
Востоке все навечно из добротного камня, жилище иной раз
высекают прямо в горе, то здесь плотная раковина не
ограничивает рост, как не дает перловице вырасти в большого и
страшного зверя. Новый забор можно ставить намного дальше, если
город растет, но легко и сузиться, если народу вдруг
поменеет...
Его обогнали двое верховых, сзади послышался скрип,
фыркнул конь. Догнала пустая телега, явно в город за товаром.
Возница жестом пригласил Олега подсесть, ноги беречь надо, Олег
развел руками и указал на небо, мол, звезды не велят.
Возница пожал плечами, на лице отразилось презрение.
Молодой парняга с таким ростом и плечищами да на легкий харч в
волхвы? Не по-мужски. Кнут свистнул в воздухе, лошадь понимающе
мотнула головой и прибавила шаг. Плеть, правда, грозно
посвистев, опустилась обратно в телегу. Лошадь поняла, ну и
ладно. А этому с красной головой сама жизня будет хор-р-рошим
кнутом.
Из раскрытых ворот текли запахи свежего хлеба, мятой кожи,
почему-то сильно пахло рыбой, словно город стоял не среди
лесов, а на берегу океана.
Он поперхнулся, только сейчас заметив, что уже давно
глотает голодную слюну. За эти бесплодные годы ни разу не ел
досыта, отощал, волчовка как на пугале, кости торчат, одни
мослы, уже от ветра шатается. Хоть волосы подрезал, а бороду
так и вовсе долой, теперь непривычно холодно...

Створки распахнутых ворот вросли в землю. Олег перевел
дух. Благодатные края, если не запирают даже на ночь! Значит,
здесь мудрость произрастает вольготно, не отвлекаясь на
дурацкие воинские забавы.
Двое стражей, толстые и красномордые, лениво взирали на
проезжающие подводы. Им под ноги сбрасывали по булыжнику. Олег
не успел приблизиться, как набежали добрые молодцы в кожаных
передниках, расхватали камни. Утащили во двор, где уже
слышались звонкие удары железа о камень.
Мыта с него не запросили, пеший. Он видел, как по ту
сторону ворот с десяток дикарщиков обтесывают глыбы в
булыжники, укладывают взамен сгнившей бревенчатой мостовой.
Телеги объезжали работающих стороной, возницы ехидно
покрикивали, делали вид, что вот-вот задавят своими смирными
конягами, а те послушно всхрапывали и прикидывались, что готовы
понестись вскачь...
С той стороны через ворота выезжал на толстом коне такой
же толстый мужчина в кожаных доспехах, голова непокрыта, сапоги
сияют, смотреть больно. С презрением посмотрел на Олега, зычно
гаркнул стражам:
-- Почему пускаете всяких?
Стражи на его красное лицо взирали без страха. Один
отмахнулся:
-- Да брось... Смотри, какой тощий! У него в одном кармане
блоха на аркане, в другом -- вошь на цепи.
-- А вдруг лазутчик?
-- Да ты погляди на него, -- возразил страж.
Мужчина недовольно засопел. Конь под ним, воспользовавшись
остановкой, чесался, натужно сопя, всхрапывая, а когда
закончил, вздохнул так тяжело, словно перевез гору из Родоп в
Бескиды.
-- Ну и что, если рыжий? -- возразил всадник. -- Хотя с
другой стороны, какой дурень пошлет ры-жего, они ж заметные...
Эй, рыжий, ты чего в наш город?
Олег ответил честно:
-- Не знаю. А какой это город?
Мужик отшатнулся, конь всхрапнул и чуть присел, принимая
тяжесть на круп. Стражи выпятили глаза, один что-то сказал
вполголоса, другой ругнулся. А всадник вдруг икнул, раздулся
еще больше, внезапно запыхтел, словно вылезающее из квашни
тесто. Из широкой пасти внезапно вырвался раскатистый довольный
смех, больше похожий на конское ржание, дар богов людям. Пурпур
утренней зари играл на его могучих плечах, переходил на
широченную грудь, высвечивая выпуклые и широкие, как щиты,
пластины, внезапно выхватывал ровные валики мускулов живота,
выпуклые и крупные, как валуны.
-- М-м-молод-д-д-дец, -- наконец выговорил он сквозь смех.
Утер слезы, бросил все так же весело: -- Ущучил так ущучил!..
Какой, мол, город... Видать, тоже поскитался по свету... А
здесь, братец, знают только этот город и думают, что вот там за
околицей земля вовсе кончается!
Он проехал мимо, на Олега пахнуло конским запахом,
ароматом свежей кожи седла. За воротами этот бывалый воин,
который уже знал, что на земле помимо этого града есть еще
несколько, обернулся и помахал рукой:
-- Ежели ты перешел лес и не заметил, то знай, ты уже в
Артании!.. А этот город зовется Яблоневым.

Олег медленно брел по улице, держался под стенами, всем
уступал дорогу, а когда встретил на завалинке старика на
солнышке, дал монетку, чтобы тот рассказал страннику, что за
город, что за Артания, если раньше здесь была, как он слышал,
Гиперборея...
Похоже, дед и без монетки был рад слушателю, пусть даже
рыжему. Олег узнал, что однажды с небес могучие боги сбросили
на землю чудесные золотую чашу, соху с упряжью и боевой топор.
От них шел такой яркий свет, что глаза слепило, как от солнца,
а от жара загорались волосы.
Небесные вещи отыскали молодые воины, но долго стояли
кругом, не решаясь подъехать ближе, пока не прискакали молодые
Арпо, Коло и Липо, совсем еще подростки, но силой превосходящие
взрослых мужей. Первым попытался ухватить золотые вещи Арпо, но
небесные дары сожгли ему кожу на ладонях, и он тут же выронил
на землю. Вторым попытался взять Липо, однако вскрикнул и
отдернул пальцы. И все услышали шипение и почуяли запах
паленого мяса.
Тогда младший брат, Коло, не слезая с коня, нагнулся и
легко подхватил с земли дары богов. В его руках они светили так
же ярко, но глаз не жгли, и восхищенные всадники издали
восторженный клич. Коло вскинул над головой чашу, топор и
золотую соху, и все поняли значение небесных знаков и признали
его самым великим героем и избранником небес.
Героям, как известно, дома не сидится. Братья вскоре
разъехались, с каждым пошли его друзья и сторонники. Так на
земле Гипербореи образовалось три царства: Куявия, Славия и
Артания, а братья получили к именам приставки `ксай`, что на
языке гипербореев значит `царь`.
Олег озадаченно качал головой. То ли герои растут быстрее,
чем поднимается тесто на дрожжах, то ли в самом деле чересчур
долго просидел в лесу, пытаясь познать мир.
-- Спасибо, -- поблагодарил он. -- Теперь я знаю, в каком
я мире.
Старик подслеповато щурился:
-- Ты, зрю, совсем молод, а со старшими так вежественно...
Откель такой?
Олег уклонился от ответа:
-- Мудрость знает, что не важно откель, важнее -- куда
идем.
-- Да-да, -- поспешно согласился старик, -- откель все
мы... гм... известно, даже известно, куда придем в самом конце
пути... но вот куда сходим по дороге... Подвигов ищешь?
-- Ни в коем случае, -- испугался Олег. -- Мудрости ищу.
Мне бы мудреца настоящего найти, поучиться!
Старец в удивлении раскрыл беззубый рот:
-- Ну учудил... Ты ж, наверное, один такой на всем белом
свете!
-- Почему?
-- А всяк жалуется то на нехватку денег, то на плохой меч,
то на слабого коня, даже на собствен-ную лень... но никто еще
не жаловался на нехватку мозгов! А вон и худу-у-ущщий,
голодный, тощщий...
Олег сказал смиренно:
-- Тогда я -- первый. Мозгов мне как раз и не хватает.
Старик еще раз смерил его задумчивым взором, перевел
взгляд на улицу, что все больше заполнялась народом:
-- Гм... Значит, ищешь мудреца?
-- Да.
-- Вот он, -- сказал старик внезапно. Его корявый палец
указал в глубь улицы, откуда двигалась телега, две женщины
торопливо несли корзину с бельем, а посреди шел крепкоплечий
мужик с короткой черной бородой. Позади трое носильщиков несли
вязанки хвороста.
-- Кто из них?
-- Вот тот, с топором за поясом.
Короткий топорик за поясом был только у чернобородого, и
Олег окинул его оценивающим взглядом. Мудрец крепко сбит, со
зверской рожей, кулаки как у великана, грудь словно
сорокаведерная бочка.
-- А что же он сказал мудрого?
-- Сказать что, сказать каждый горазд. Особенно про
себя... Но мудрость без дела мертва. А он, когда застал жену с
другим мужиком, тому дал по роже, а жене свернул шею. Когда
спросили, почему не наоборот, он ответил: проще убрать причину,
чем пару раз в неделю убивать по мужику.
Старик хохотнул, но Олег на какое-то время впал в
раздумье. Волхв должен уметь учиться везде и на всем, впитывать
знания, как мох воду, и сейчас, похоже, тоже что-то как таракан
заползло в сосудик мудрости.
-- Нет, -- сказал он сожалеюще. -- Конечно, это мудрец...
Но мне нужен мудрец не житейский, а... черт, слова-то такого не
знаю!
-- Волхв?
-- Да, -- согласился Олег через силу, -- но волхв не
огнищанин или чревогадатель, а волхв ищущий... Нет, лучше --
нашедший! Который не при храме, а в искании истины. Знающий
могучие заклятия.
Старик умолк, посматривал на Олега с осторожностью.
Пожевал дряблыми губами, надолго задумался. Олег уже начал
отступать, пусть спит, но старик сказал вдруг, не поднимая
головы:
-- Там в середке... сразу за княжеским теремом и
конюшнями... башня. Высокая, ее всяк зрит издали.
-- Заметил, -- ответил Олег быстро. Сердце радостно
дрогнуло. Почти всякий колдун возводит для себя башню. Да еще
как можно выше. -- Там ваш городской колдун?
-- А кто ж еще полезет на башню, как кот на дерево?
Простому человеку звезды ни к чему.
-- Да-да, -- согласился Олег счастливо. -- Зачем звезды
коровнику? Да и огороду ни к чему...
Старик подслеповато смотрел вслед рослому парню, такому
вежественному и уважительному. И понимающему, что звезды
звездами, а жизня жизнию.

Глава 3

Как хорошо, думал Олег. Забывшись, шел посреди улицы.
Только из леса, как сразу тебе колдун по дороге! А у другого
проще научиться на готовеньком, чем постигать самому. Да что
там постигать, надо ж сперва найти то, что постигать...
Он вздрогнул, совсем рядом застучали копыта, пахнуло
крепким конским потом, а над головой прогремела грубая брань.
Крепкий мужик в кожаных доспехах, но с голыми руками до плеч,
уверенно и надменно сидел на коне. Крупные глаза навыкате
смотрели люто.
-- Что за невежа прет посреди улицы?
-- А что за невежа бранится? -- ответил Олег раньше, чем
сдержал себя, мудрый в уличные ссоры не ввязывается.
Мужик развернул к нему коня. Широкая, как таз, рожа
перекосилась в безмерном удивлении.
-- Кто это там внизу такой храбрый?
-- Слезай с коня, -- пригласил Олег, -- узнаешь.
Мужик уже сделал движение спрыгнуть на землю, но вдруг в
глазах появилось задумчивое выражение. Взгляд снова и снова
пробежал по костлявым, но все равно широким плечам этого
изможденного парня в звериной шкуре, жилистой шее, оценил
спокойствие, за которым что-то кроется.
-- Да пошел ты, -- ответил он с натужным презрением. --
Стану я руки марать о такой шкилет!
Конь попятился, Олег пожал плечами и пошел дальше, а за
спиной был удаляющийся дробный перестук копыт. Вдоль домов в
землю втоптаны широкие доски, явно весной здесь непролазная
грязь, сейчас от жары их покоробило, концы пытались стукнуть по
ногам, чтобы на потеху другим доскам разиня грохнулся мордой
оземь.
Стук копыт еще не затих, а ближайшая калитка отворилась.
Выглянул щуплый мужичишка, опасливо огляделся по сторонам,
сказал Олегу с восхищенным осуждением:
-- Больно смел, паря... Это ж сам Твердяк!
-- Мне он твердым не показался, -- обронил Олег. -- А что?
Мужичонка снова опасливо огляделся, сказал тихо:
-- Кто бы ты ни был, в недоброе время ты сюда забрел.
-- Знакомо, -- ответил Олег.
-- Что?
-- Куда бы я ни забрел, везде время недоброе. Может быть,
так везде?
Тот сказал обидчиво:
-- Смотри, мое дело предупредить. Уже за это у Ящера мне
зачтется.
-- За такую малость?
Тот ухмыльнулся горько:
-- Всяк норовит боднуть, лягнуть, грызануть, а я доброе
слово сказал! Уже будто нездешний.
-- Тогда в самом деле зачтется, -- согласился Олег.
Улица тянулась ровная, словно строили не как кто хочет, а
по уговору с соседями. А то и вовсе князь или городской голова
следит за порядком. Башня медленно вырастала, на три-четыре
поверха выше княжеского терема, как только тот терпит, на самом
верху огорожено деревянным заборчиком, чтобы ночью не
свалиться, все колдуны по ночам разгадывают звезды...
Он вышел на площадь, от нее во все стороны улочки, а
посреди столб из бревна в три обхвата, золотая шапка, грубо
вытесанное злое лицо, тяжелая нижняя челюсть, глаза неведомого
бога взглянули остро и подозрительно.
Олег на всякий случай поклонился, вежественным надо быть
не только со старшими, но на жертвенный камень внизу бросать
ничего не стал, прошел мимо, огибая княжеский терем.
У ворот двое гридней дрались на кольях. Вокруг собралось с
десяток зевак, подбадривали, вскрикивали при каждом удачном
ударе, а оба парня, молодые и налитые здоровой нерастраченной
силой, бились остервенело, люто, рычали и хекали, у одного
рубаха сползла с плеча, открыв широкую кровавую ссадину, у
другого левая половинка головы была в крови, а ухо распухло.
Олега почти не заметили, только одна молодая женщина
окинула его оценивающим взором:
-- Ого, какая стать. Из каких голодных краев?
-- Из леса, вестимо, -- ответил Олег.
Она ухватила его за руку:
-- Погоди! Чего ты ищешь? Может быть, я смогу помочь?
-- Вряд ли, -- ответил Олег мирно.
Вокруг взревели, второй нанес еще один мощный удар, плечо
вовсе залило кровью, а на острие кола за-трепыхался клок
рубашки. Женщина не отрывала взгляда от странного незнакомца.
-- Что могут искать, выйдя из леса? Разве что любовь...
Тогда ты пришел в нужное место.
Олег осторожно высвободил руку:
-- Любовь одна, а подделок под нее -- тысячи. Такую любовь
я могу купить за полгривны в любой корчме.
За спиной остались вопли, брань, стук дерева по деревянным
головам. Потом закричали предостерегающе и возмущенно, кто-то
из гридней явно попытался ухватить сложенное у ворот оружие:
драться надо честно.
С этой стороны улочка оказалась перегорожена стеной из
бревен в два ряда. Из башенок сюда можно метать камни и стрелы,
тупичок явно для засады, и Олег, потоптавшись раздосадованно,
потащился обратно. Дурак, не сообразил сразу, что если к князю
следует подходить только спереди, к волхву -- справа, то к
колдуну надо заходить обязательно слева. Исключение только
женщины, их надо бояться со всех сторон.
Когда снова подошел к вратам, толпа стояла молчаливая,
угрюмая. Один из гридней лежал на земле, кровь хлестала изо
рта. Второй стоял перед ним на коленях. Олег услышал умоляющий
голос:
-- Братан, не помирай!.. Только не помирай!.. Я ж
нечаянно...
Лицо раненого быстро бледнело, нос уже заострился. Синие
губы прошептали:
-- Только не говори... родителям, что я... умер. Скажи,
что в дальней заморской земле женился...
Брат ахнул:
-- Но они потребуют правду! А врать нехорошо...
-- Скажи, что взял в жены лучшую из лучших... что она
горда и красива, богата и пышна... что ни перед кем не склоняет
головы... ни перед каганами, ни перед царями... Это и есть

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 134156
Опублик.: 20.12.01
Число обращений: 1