ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

ЩЕРБИНИН ДМИТРИЙ
СВЕТОЛИЯ

INТЕRNЕТ: httр://nаzgul.tsх.оrg

Двенадцатилетний Сережа уже поднялся с кровати и остановился перед окном.
Разливалось, заполняя весь мир, ранее утро. Большой и златистый солнечный
шар всходил за рекой, за дальними лесами; и тогда Сережа обрадовался, что их
дом стоит на городской окраине, откуда и река, и леса дальние так хорошо
видны. Поля все покрылись темными полосами, а кой-где золотыми жилками и уже
спешили к покрытой мокрым льдом реке, маленькие ручейки.
- Сегодня же первый день весны! - понял Сережа, когда взглянул на нежно
синее, ласковое, приветливое небо, где медленно, почти неуловимо для взора,
плыли кучерявые облачка.
Сережа уж собрался отойти от окна, как услышал звук: словно бы пение -
хор, какой-то неземной, воздушный, запел вначале едва уловимое, потом все
усиливающиеся `А...`, в котором мальчик вскоре услышал свое имя.
Быстро оглядел комнату; потом, прислонившись лбом к нагретому утренним
светом окну, выглянул во двор - искал, кто это звал его, хоть и знал уже
(сердцем знал), что голоса летят из-за реки, летят через поле из леса.
`Приди, приди` - пели голоса и Сережа отчаянно замотал головой: `Ну уж
нет, никогда...` - тут он даже перевел взгляд на `видик`, по коему недавно
смотрел фильм про мертвецов обитавших в лесу - из них текла слизь, они
почему-то орали и, хоть и были мертвыми, бегали за живыми.
- Ну уж нет! - повторил Сережа, смотря на дальний лес, над которым уже
взошло солнце.
Из коридора раздались шаги матери и ее сонный голос:
- С кем там разговариваешь?
Открылась дверь и вот она уже внимательно смотрит на Сережу.
- Ага, проснулся уже... Ну иди - завтрак готов. Не забывай - сегодня едем
за город.
- За город... - рассеянно повторил Сережа и тут сразу все вспомнил: ведь
отец его - человек богатый - решил на этот воскресный, обещанный солнечным
день, устроить для себя и для своих друзей по работе то, что ими называлось
`уик-эндом`. И уже накануне несколько корзин еды и выпивки были загружены в
`джип`, что чернел, пикая время от времени сигнализацией, под их окнами.
- Нет, я что-то неважно себя чувствую. - произнес Сережа, который теперь
и близко не желал приближаться к лесу.
- Сейчас я тебе таблеток дам. - зевнула мать. - Я то знаю, от чего у тебя
все эти головные боли. - она кивнула на компьютер, рядом с которым лежали и
несколько дисков с последними играми.
Да - Сережа, что говорится, завяз в компьютерных `бегалках`, просиживал,
порой до полуночи, и, видя бегущих на него чудищ, убивал их из самых разных
орудий сотнями; до тех пор, пока мать не отключала все, и не говорила, что
пора спать. Впрочем, матери и отца часто не было дома: все какие-то ужины,
да `презентации` и тогда Сережа бегал среди монстров до самого утра, до
дребезжащей головной боли, до крови из носа. Покачиваясь, как зомби из
фильмов, которые от тоже любил смотреть, он добирался до кровати, но и во
снах видел тех же монстров - перекрученных, слипшихся, истекающих кровью...
- ...Опять, небось, ночью включал. - раздраженно говорила мать. - Вот
отцу скажу, останешься...
- Нет, нет - не сидел. - поспешил заверить ее Сережа, испугавшись, что
компьютер и шлем у него могут отобрать.
В открытую дверь вбежал, неуловимой тенью скользнул на Сережино плечо
котенок, названный Томасом. Он прижался своим теплым, пушистым боком к
Сережиной щеке, и все страхи, вызванные `лесными голосами` тут же
растворились в его теплом мурлыканье.
И вот, спустя немного времени, Сережа держал на коленях Томаса,
поглаживал этот пушистый, мурлычущий комочек и рассеяно смотрел в окно
отцовского `джипа` - быстро пролетела их улочка, а вот уже и мост... Отец
громко включил музыку, и мурлыканье котенка потонуло в этом шуме.
Отец громко, стараясь перекричать им же включенную музыку, разговаривал
со своим приятелем: скверно ругался и тут же начинал смеяться. Позади
бибикал еще один `джип` - там тоже играла музыка и виднелись
раскрасневшиеся, полные лица отцовских приятелей...
Сережа уже устал от этого шума, прислонил к мордочке котенка, услышал,
как он мурлычет.
- Сережа, перестань! - одернула его мать, которая сидела с заспанными
глазами рядом.
Сережа отстранил котенка, взглянул в окно: они уже съехали с шоссе и
рассекали, разбрызгивая золотую кровь, разогретые теплым, первомартовским
солнцем ручейки...
- Мама, а правда, что в лесу кто-то живет?
- Что... - зевнула мать. - А звери... птицы... Скоро все просунуться, и
вернутся из теплых стран.
- Ну а кто-нибудь кроме зверей, мама?
- Кто... бомжи разве что... да нет - они бы все перемерзли там. Нет -
кроме птиц и зверей никто в лесу не живет.
- А мертвецы, мама?
Отец и приятель его задрожали от чего-то веселого и грубого, даже `джип`
вздрогнул.
- Осторожней веди! - раздраженно выкрикнула мать.
- Так живут ли, мама?
- Кто?
- Мертвецы или чудища какие... чтоб могли прямо из леса меня позвать и
под гипнозом к себе привести?
- Сережа, я тебе скажу: никаких больше компьютеров и видео, до конца этой
недели...
- Ладно, мама. - согласился Сережа, решив, что до вечера, она все равно
про это забудет. - Ну не мертвецы, не чудища; ну а как из сказок... - он
осекся, решив, что тут он сморозил полную глупость: уж в кого-кого, а во
всякие детские сказки он совсем не верил: уж какой-нибудь капающий слизью
монстр из фильма иль из игры казался ему куда более реальным, нежели
баба-яга иль Кощей Бессмертный - упоминание о таких персонажах вызывало
разве что улыбку - конечно же сказки для младенцев.
- Конечно же их нет! - рассмеялся Сережа и в этот миг `джип` остановился.
Они выбрали место на окраине леса: здесь стояли светлые, кажущиеся
особенно чистыми на фоне светло-синего неба березки. Они плавно расходились
из лесной глубины; словно бы распахивая на встречу приезжим широкие объятия.
Только вот Сереже не объятья вовсе представились, но раскрытая пасть,
зовущая голосами нежными, молодыми, с трудом прорывающимися через крик
колонок.
`Приди к нам` - пронеслось по древесным кронам...
`Вот опять` - с ужасом понял мальчик и оглядел тех, кто вылезал из
`джипов` и иных машин - новеньких, сверкающих лаком, ярких, словно разлитая
краска, беспощадно плюющих в воздух синими клубами: они (и люди, и машины)
очень шумели, быстро разговаривали, иногда, для вида, оглядывали
возвышающийся над ними лес; вздыхали глубоко, грубо шутили, хохотали; уже
открывали какие-то банки, что-то жевали, шли в кусты мочится, обнимались;
тискали в объятиях своих женушек и просто знакомых...
А женушки, и Алешина мама, уже раскладывали столики, ставили на них еду;
муженьки, хохоча, шутя, надрываясь, чтобы перекричать голоса певцов и певиц,
легко разводили из заранее закупленных сухих дров костер. Кто-то - уже
пьяный, красный пухлый - заорал, что хорошо бы понюхать, как `воняют` не
сушенные ветви и принялся ломать их с берез.
На столики выставили бутылки, с красивыми надписями; одну бутылку уже
успели разбить, и ругаясь и смеясь, и шутя, что это на `счастье, на успехи в
бизнесе, и на гармонию человека с природой` - собрали в пакет и выбросили в
ближайшую канавку где журчал, обращенный в живое злато снег.
Вот уже сидят все за столом: огромный суходровный костер, наполняет все
сильным теплом, едва ли не жаром. Алешу усадили вместе с детьми (пухленькой
девочкой с куклой `Барби` и печальными глазами, и мальчиком, который
неотрывно смотрел на своего пьяного, бормочущего папашу) - на Сережиных
коленях пристроился Томас и каким-то образом в этом шумовых волнах умудрился
заснуть.
- Наливай себе соку! - крикнула через стол пьяная уже мать.
А отец (или не отец, а зомби?) - с мутными, тупыми глазами вскочил и
запустил наполовину опорожненной бутылью в березы: бутыль с силой врезалось
в одну из белых красавиц и оставив на ее коже темную отметину отскочила
куда-то в рассеченный широкими прогалинами снег.
- Это вам еще на счастье! - заревел не своим голосом отец. - Давайте бить
стекло!
- А к черту! - захохотал его приятель, схватил его за плечи. - Давайте
оставлять бутылки на счастье бомжам!..
Тут Сережа услышал, что все почему-то захохотали, огляделся по сторонам,
пытаясь найти причину этого резкого веселья, и не найдя ее, склонился над
своим Томасом.
- Ну что, котяра... - прошептал он. - Как ты заснул тут?
Котенок встрепенулся, поднял голову и раскрыв свои зеленоватые, похожие
на родниковые капли глаза, вытянул шею в сторону леса.
- Ты что - тоже что-то слышишь оттуда? - спрашивал мальчик и тут сам
услышал: по вершинам, по голым еще кронам побежал порыв ветра и сильный гул
в котором послышались мальчику тысячи и тысячи голосов бесконечно далеких,
зовущих его прекрасных.
- Томас! - вскрикнул Сережа, когда котенок соскочил с его коленей и
бросился в строну леса.
Мальчик вскочил из-за стола и, забыв о своих страхах, бросился навстречу
распахнутым лесным объятьям:
- Томас, Томас, куда же ты, стой!
Серая спина котенка, неслась про золотящейся земле, перепрыгивала через
сугробы; и плавно ходил, задранный трубой, пушистый хвост.
Сережа поскользнулся об брошенную бутыль, а за спиной его пьяно закричала
мать:
- Он сам вернется! Слышишь, Сашка, быстро возвращайся!
- Да черт с ним! - заорал отец. - Пусть бегает, малолетка, пусть носится,
черт с ним - возраст такой! Ты что б возвращался поскорее! Понял?!...
Последние слова Сережа слышал уже плохо: он несся вдоль русла ручейка:
сам ручеек был покрыт еще льдом, но талая вода уже бежала по льду.
- Томас же! - кричал Сережа, а березы над его головою глубоко и радостно
шептали что-то; птицы, радуясь солнечному свету, чирикали, пели, перелетали
с ветки на ветку; а с ветвей падал тяжелый, старый снег; готовый
преобразиться в быструю и веселую водную струю.
Снег гудел под ногами, держал Сережу; и бежать было легко.
- Томас же!
Перед ним вдруг открылось круглое, озаренное солнцем озеро. Лед на нем
лежал еще нетронутый водами и весь был гладкий, словно стеклянный и в
глубинах его залегла, в ожидании лета золотистая дымка.
Котенок, не слушая Сережиных окриков, бросился по льду; а мальчик на
несколько мгновений остановился на берегу, обернулся назад...
Откуда-то из-за деревьев едва доносился пьяный шум, но напевы ветвей и
птиц казались теперь куда более громкими. Сережа зачем-то попытался
вспомнить свои утренние страхи, попытался представить, что из-за березового
ствола выпрыгнет кишащий червями мертвец, или же лед на озере треснет и
потянутся к нему слизистые щупальца, схватят, уволокут его в темную глубину:
но он не мог себе этого представить! Он просто знал, что ничего подобного ни
в озере, ни за березами не таится; с великим трудом он мог еще вспомнить
образы, бывшие столь яркими в квартире; но казались они совершенно блеклыми
и далекими, против этой свежей лесной глубины.
Повернулся он к круглому озеру и увидел, что котенок, добежал уже до его
середины; там, где поднимался изо льда островок, в центре которого стоял,
окруженный березовым хороводом, дуб-великан.
Сережа вздохнул поглубже, как перед нырком, и бросился на ледяную гладь;
успел пробежать только несколько шагов, да тут и поскользнулся, упал и,
словно на коньках, на заднице покатился следом за котенком к островку. А
скорость была такая, будто бы он на санках с горки катился: только ветер в
ушах свистел!
- Эй, эй, эй! - испуганно закричал Сережа, когда до островка осталось
шагов двадцать, а скорость его скольжения, не только не уменьшилось, но даже
и возросла.
Сережа попытался схватиться руками за лед, да не тут то было! - руки
легко скользили и глубина с замороженным златом, легонько их холодила.
- А... вот ведь... - шептал он, переваливаясь на бок, и одновременно
пытаясь подняться на ноги...
Но он замер и не кричал больше, когда ветви кустарника, который сплетался
под березами, вдруг плавно раздались в сторону и оказалось, что в глубины
островка ведет бухточка, в которую и влетел, словно кораблик, Сережа.
Вот и дуб летит на него - Сережа увидел, что из дупла, образованного у
самых корней и выделанного ледяными вратами, бьет и тут же уходит в ледовую
глубину густая струя солнечного меда.
Котенок уже лакал этот небесный мед, а когда появился Сережа, плавно
отпрыгнул куда-то в светло-дымчатую дупловую глубь.
`Не бойся, нас Сережа` - запели где-то совсем рядом нежные голоса и ветви
берез вздрогнули, потянулись к мальчику, да и замерли, словно и впрямь
побоявшись его испугать.
А он уже был под самым дубом и, понимая, что расшибется, закричал и
выставил перед собой руки:
- Я не хочу!!!
- Тебе нечего нас бояться...
Тут где-то рядом мяукнул котенок и Сережиного лица коснулся солнечный
мед, обволок его тело, мягкой волной пробежался в волосах, и волосы его
запели, словно ветви деревьев на ветру; он заполнил его легкие и мальчик
понял, что медленно, и очень плавно, словно в далеком детском сне, который
он уже успел позабыть - летит, а перед ним плавно и медленно раскрывается
дупло и льющийся из него свет усиливается; подхватывает на крыльях, несет в
себя...
Не было страха, даже удивления не было: как во сне все было естественно,
хоть и необычно, и не было вопросов что это и почему это - просто это было,
как солнце на небе, или река в поле.
Не размыкая губ он позвал котенка и вот светло-серое облачко уже
запрыгнуло к нему в руки, замурлыкало едва слышно.
А он уже пролетел в глубины дупла и там увидел прекрасный зал, весь
сотканный из ледовых цветов - они хоть и были ледовыми, но в лепестках их
мерно и плавно пульсировали живые, теплые сердца; а в центре зала бил фонтан
медового света, и по воздуху, собираясь в полные плавных образов облака,
плыл к выходу.
За фонтаном поднимался березового цвета, дышащий трон; на котором сидела
дева, такой красы да чистоты ключевой, что ни в сказке сказать, ни пером
описать. Одета она была в легкое белое, платье, а на голове ее, в волосах
снеговых цвели подснежники. И лицо, словно из мрамора живого, теплого и
тонкого сотворенное; и черты и рук и тела: все-все говорило, что любит она
всем сердцем и Алешу, и всех-всех кто рядом с ней.
Мальчик прокатился через весь зал и вот уже коснулся трона; словно в
тепло-снежный сугроб погрузился. А лицо девы уже над ним склонилось, и от
взора ее, от глаз больших нельзя было оторваться. Завораживали глаза эти;
так порой от красоты облаков небесных, да от вида полей колосящихся, волнами
под ветрами колышущимися, оторваться трудно - так и от красы глаз этих
оторваться нельзя было. В окружении лица младого, глаза эти древними были:
такими древними, как поля, как ветер, как солнце даже - но разве же кажутся
поля или солнце дряхлыми от бессчетных веков; они просто непостижимой для
людей мудростью веют - та же мудрость древняя в этих глазах цвела. И цвет их
был какой-то непостижимый, лесной, необъемлемый словами.
- Что же ты боялся меня, Сережа? - губы ее легонько шелохнулись и голос
этот коснулся Сережиных ушей.
А он рассеяно и легко пожал плечами и, улыбаясь, неотрывно вглядывался в
эти ласкающие его глаза - он и не знал, как мог бояться этого голоса милого
- ему было так хорошо, как давно уже не было.
- Кто же вы? - беззвучно, по прежнему улыбаясь, спрашивал он.
Дева услышала его и, глазами улыбнувшись, отвечала:
- Пусть имя моя как Светолия зовется в устах твоих; а по делам своим -
повелеваю лесом.
- Что - этим лесом, который за городом стоит? Тем лесом в которым я за
Томасом бежал? - котенок, усевшийся на плечо к Светолии мяукнул.
- Тем лесом, что не за городом, да за полем стоит, но и поле и город ваш
окружает. - говорила Светолия. - В былые времена, на месте города деревенька
одна маленькая стояла; а в лесу и лешие да грибовики, да корневики, да много
друзей моих бродило, а в озерах сестрички-русалки купались; люди нас
знавали, во древности мудрости у нас набирались, а потом и бояться стали, и
`нечистыми` звать; потом и мир меняться стал... - она печально вздохнула.
- Как меняться стал? - спросил Сережа.
- Скажу тебе так: люди другими стали, по другому на мир взглянули. Вот
раньше духом развивались, а тут выбрали путь иной и слово к названию пути
того чуждое: техникой тот путь зовется.
- А разве есть волшебство?
- Это место ты можешь назвать волшебным. И ты хочешь спросить у меня,
Сережа, зачем позвала я тебя, и отвечу тебе так: мы скоро уйдем - века
научили меня слышать предсказания ветра, и я знаю: мы скоро уйдем, и все
здесь станет иным, но перед тем как уйти я хотела бы передать хоть часть
своих знаний тебе - тебя поставить на путь истины... - она печально
вздохнула и Сережа, хоть и не понимая о чем говорит она, почувствовал, как
какое-то прекрасное печальное тепло охватило его сердце и пробежало по телу
до самых глаз; вырвалось из них, по щекам покатилось.
- Прости, прости меня за печаль! - улыбнулась тут Светолия и поцеловала
его в щеку. - Печаль хороша осенью, но ведь сегодня первый день весны, и
весь мир поет радостную песнь.
При этих словах Сережа вспомнил про своих родителей и сказал уже иным,
испуганным, напряженным голосом:
- Мои тоже песни поют... Скоро и меня искать станут, если уже не стали.
Так что, мне возвращаться придется.
- А взгляни-ка ты сюда. - по ледовому и теплому полу прокатилось
серебряное, лунное блюдо и подпрыгнув оказалось в ладонях Светолии. Из
фонтана выпрыгнуло, плескавшееся там красно яблоко и закружилось по
серебристому дну.
Светолия повернула блюдце к мальчику и вот он увидел, как лунно-цветное
дно сначала заволоклось утренней дымкой; потом же, словно ветер подул, и вот
Сережа увидел распахнувшую навстречу полю березовые окраины леса: там стояли
`джипы` и иные слепящие лаком иномарки, некоторые, забыли выключить и они
выбрасывали синие облачка. За столом навалены были бутылки; слышались пьяные
возгласы - там мелькали, среди надрывающихся колонок пьяные, красные лица, и
блистали под солнцем набросанные повсюду банки и бутылки. Кто-то выбрасывал
под березу содержимое своего отравленного желудка; кто-то успел подраться и
теперь сопел, вытирая ушибы. Мать Сережина перепив, отходила теперь в
машине, а отец, горячо спорил о чем-то бессмысленным со своим дружком.
Вдалеке на поле Сережа увидел еще несколько машин, там пили и веселились
охранники...
Дальше, за полем, с какой-то необычайной болью бросились в глаза
дымящиеся темно-желтым светом городские трубы, да и все дома казались после
всего виденного за последние минуты облезлыми и мрачными уродцами.
И он почувствовал, что не хочет возвращаться туда, и если бы не родители
его, которых он, несмотря ни на что, всем сердцем любил, так и крикнул бы:
`Я останусь здесь - хоть на неделю, хоть на день!`
Светолия протянула ему руку и негромко молвила:
- Пойдем же...
Где то в зале запел тягучую и звонкую трель соловей, а солнечные лучи
скользнув через ледовое окошко, протянулись до пола живой, с бьющемся внутри
сердцем колонной.
Светолия взяла Сережу за руку и мальчик почувствовал, что рука ее мягкая,
теплая, словно парное молоко; невесомая, словно туманная вуаль. Она
поднялась со своего живого, березового трона и плавными шагами беззвучно и
легко не то пошла, не то полетела к выходу. Сережа был с ней рядом и тоже не
знал: идет ли он, или парит - ног он не чувствовал.
Вот и озеро...
Как же ярок под синим небом лес! Какой четкостью, какой жизнью наполнена
каждая веточка, каждая прогалина, каждый ручеек! И даже старый снег
преисполнен радости от того, что он скоро перейдет в новое состояние! И как
все журчит, как поет; как все перекликается друг с другом!..
Мальчик улыбнулся, поднял свое бледное личико к небу, ловя теплую
солнечную ласку.
- Я хочу бежать! - засмеялся мальчик.
- Беги я не отстану. - прозвеневл голосок Светолии.
И Сережа бросился бежать - он бежал со всех сил, но хотел бежать еще
быстрее; он хотел петь, как озаренные светом птицы на деревьях, но так он
петь не умел и потому просто смеялся самым чистым детским смехом.
И котенок Томас спрыгнул с плеча Светолии и теперь несся подняв хвост
трубой, перед ним...
Но вот за деревьями все засияло, и они выбежали на опушку. Перед ними
простиралось поле: до пьяной компании от этого места было с две версты, да к
тому же они сокрыты были лесным изгибом. Здесь была тишь: лес пел позади, а
поле простиралось перед ними: оно тихо и спокойно просыпалось, как
просыпалось и за многие века до того. Из прогалин оно спокойно улыбалось
небу, а небо ласкало его своим сиянием и так же спокойно шептало: `Я дам
тебе сил и ты взрастишь из себя колосья...`
Подул прохладный ветерок и Сережа взглянул на реку, всю покрытую медовой
пленкой от текущей по льду лесных вод и дальше... Там - в той стороне, где
лесной изгиб скрывал пьяную компанию - там, за берегом реки, тыкались в
сторону неба трубы городских заводов, чадили какими-то бледно-желтыми
тошнотворными парами... Нет, Сережа поспешил отвернуться в другую сторону.
Там над дальним изгибом реки, над поднимающийся над ним лесистой косе,
светилось ярко-желтым и еще каким-то златым, солнечным, весенним, живым,
теплым оттенком огромное, чуть ли не в пол неба, покрытое огромными плавными
клубами облако.
Оно все светилось мягким и сильным светом, льющимся из его глубин; клубы
едва заметно двигались и само это, похожее на волшебную гору, на образ из
сна облако плавно и легко плыло над землей.
- Красота-то какая. - зачарованно прошептал мальчик.
А Светолия уже была рядом с ним и повеяла на него своим теплым, цветущим
голосом:
- Он всегда возвращается, каждый первый день весны, все мы - духи этой
земли идем встречать его.
- Расскажи, расскажи! - попросил Сережа; неотрывно созерцая плавные
изгибы плывущего в небесах исполина.
- Ну что же слушай. - невесомая ладонь Светолии коснулась Сережиного лба,
и голос запел; Сережа по прежнему видел облако, но в нем двигались образы
все более яркие с каждым словом Светолии.
- И было это во дни старины далекой; так давно, что уж и холмы тогда
стоявшие прахом стали, и песни которые пелись тогда, лишь только ветер
помнит...

* * *

Во лесу, на берегу озера ключевого жила вместе с родителями своими
девушка одна, и с красой ее только разве что Русь-матушка сравнится могла.
Звали ту девушку Светлицей ибо светла она была, как крона березы молодой;
любила она по лесу бродить, грибы да ягоды собирала; любила она весну;
тогда, в теплый денечек, шла к ручейку да и сидела пред ним, журчание
слушала; то птицей пела, и на гуслях играла, а как заиграет, так и птицы
лесные рассядутся на соседних ветвях, а то и к ней на плечи - слушают.
Ласкала она их и так говорила:
- Птицы, птицы вы мои, друзья певчие. Весной да летом вам хорошо, а зимой
то холод вам, и улетаете вы в страны дальние, а кто не улетает, так здесь
мерзнет. И листья гибнут, и все: и реки, и ручьи льдом стоят закованные. И
так почти круглый год...
Да, так и впрямь было: в те года далекие, зима над миром властвовала, а
весна на несколько дней только проснется; только ручейками зазвенит; только
лишь улыбками в паутине засмеется и вот вновь уже гонит ее хладом зима - и
вновь, почти целый год холода, да завыванья; мерзнет, мерзнет земля. И даже
озеро ключевое до дна застывает.
Вот прошла весна, набрала Светлица грибов да ягод; вновь ветры дуют,
темные тучи по небу гонят, листья рвут.
Встала Светлица на холме высоком; не чувствует ветра ледяного, стоит в
одном платье своем, словно лебедица, летят над ней птичьи стаи; и все небо в
них, все летят и летят, оставляют родные леса.
Плачет Светлица:
- Эй вы братья мои крылатые, эй вы други мои слаткогласые! Вновь оставите
вы родные леса, вновь только ветер выть будет! Ах, как хотела бы я, изменить
что-то, как хотела бы, чтобы весна никогда не кончалась! Знает ли кто-нибудь
ответ?
Тут летел над нею косяк журавлиный и один из них, самый быстрый, слетел к
Светлице и так говорил:
- Я бы мог сказать как дать силу весне, чтобы не месяц, но полгода вместе
с летом царствовала она. Но знай, Светлица-сестрица, что тяжек и мучителен
этот путь...
- Да, да я готова! - с радостью, от того, что есть все-таки такой путь
воскликнула Светлица.
- Но ты должна будешь покинуть родной дом; долгие годы провести в
скитаниях и лишеньях; ты будешь мерзнуть и голодать; и красота твоя девичья
увянет - и лишь глубокой старухой, перед самой смертью исполнишь ты
задуманное. Ты даже не сможешь насладиться тем, ради чего бороться будешь.
Улыбнулась Светлица:
- Но земля моя согреется; и люди, все родные, неведомые мне люди
возрадуются; и птичьи песни целыми месяцами будут землю родную греть; и
березки зеленеть, и сирень цвести. Как греет это мое сердце, как греть во
всех странствиях, во всех лишениях будет! Да, я готова, я рада судьбе своей,
журавушка, скажи же как!
- Во далекие горы, что на самом краю земли, за тридевять морей твой путь
будет лежать. Там, в ледяной пещере, лежит закованный льдом Перун - сын
солнца; зима его хитростью заковала, да в тот ледовый гроб на века спать
уложила. Всегда боролись они: его стрелы - лучи солнечные, его меч - ветер
летний. Но спит он ныне, колдовским сном зачарованный, только слезы из
сердца прошедшего все то, что предстоит пройти тебе, пробудить его смогут.
- Укажи мне дорогу?
- Дорогу только зима знает, да баба-яга. Три года тебе в услужении у нее
придется пробыть; исполнять работу и для парня молодого непосильную.
Забудешь ты про дом, про родных, коростой руки твои покроются, спина
согнется, забудешь свет солнца ибо в темной избенке эти три года проведешь,
а когда пройдут они отдаст она тебе плату - расскажет, как пройти к Перуну!
- Я готова! Я иду, я бегу в лесную чащу! Прощай брат-журавль! Прощай
небо, прощай леса, прощайте родные мои: батюшка, мама, братьи мои и сестры!
И пошла она в чащу лесную, где ели тысячелетние, что башни стоят, а ветви
их, как крылья змеев землю темнят. Долго плутала там Светлица, мерзла,
голодала, в кровь об ветви оборвалась и наконец, чуть живая, вышла на
поляну, где избушка на курьих ножках стояла.
Приняла ее на службу баба-яга; сказала: `Три годы все работу исполнять
будешь, так укажу тебе, что ты в сердце своем хочешь!`
И направила ее в погреб: там Светлица и мешки таскала, и колдовские
напитки варила, и прибирала все, и прибирала - а погреб тот был, что
подземелье - в день не обойдешь.
Три года не видела она солнца, три года работала непокладая рук, и
покрылись ее руки коростой, и согнулась спина от непосильного труда; и щеки
ввались, и бледна, и сера она стала - но глаза по прежнему и даже еще раньше
чем раньше сияли; чистый, сильный свет их озарял бабы-яги подземелья.
Каждый день, каждую ночь вспоминала Светлица о мечте своей; песни в честь
весны сочиняла и часто, за работой напевала их. В конце же третьего года
побоялась баба-яга к ней в глаза взглянуть, только проворчала:
- Вот тебе клубок путеводный, да котомка пирогов. Ступай же ты поскорее!
- и отдала Светлице клубок из золотого волоса Перуна скрученный, и котомку с
пирогами, дала еще и лапти новые.
Поклонилась бабе-яге Светлица, бросила путеводный клубок наземь да и
пошла за ним следом.
Идет по лесу, деревья на морозе скрипят; идет по полю, вьюга воет, с ног
сбивает, назад поворотить хочет... идет, идет Светлица, а перед ней клубок,
словно маленькое солнышко катится; сердце мечтой о весне согревает.
Давно уж кончились пирожки; так остановится где Светлица, снег раскопает,
какую травку пожухлую найдет, ее пожует, да и дальше идет; найдет какую
пещерку, так и то хорошо - там за ночует, ну а не найдет, так под деревом
калачиком свернется, да и там заснет.
Долог путь: день за днем, месяц за месяцем - вот весна придет, заплачет
Светлица, землю целовать станет и голосом чистым, как небо молвит:
- Я сделаю так земля-матушка, что весна тебя месяцами греть будет! Я
дойду!
Пролетит весна, вновь холодные ветра, вновь птицы по небу темному,
низкому спешат; вновь, день за днем, продирается сквозь холод Светлица.
Все дальше и дальше в восточные земли вел ее клубок; все холоднее ветры,
все дремучее леса: вот и горные отроги: через пропасти пробирается Светлица,
разбита в прах обувка ее, и леденят, и режут ступни острые камни. А ветер
ледышками лицо да руки в кровь режет, не пускает; прочь, назад ее гонит, на
колени валит.
- Весна-матушка! - зашепчет окровавленными губами Светлица, закашляет, за
камень схватится, с коленей встанет и еще один шаг сделает... А те горы еще
не были концом ее пути, за ними еще леса до самого края земли лежали; и
сошла в те леса Светлица с ликом столь же ветрами сеченым, как и горы, и
волосы поседели; но все же - она сияла! Как никогда раньше сияла!
Идет по лесу зимнему, по тайге бескрайней, снежной, сугробистой, зверьми
дикими полной, поет о весне, и там где ступит - из земли подснежник
пробьется, там, где голос ее среди деревьев забрезжит - птицы запоют, листья
расцветут...
Долго ли коротко ли, но вот пришла она на самый край земли, за которым уж
только море из-за которого солнце восходит. И высятся над ней горы, а среди
них одна: самая высокая, с вершиной ослепительным льдом сияющей.
Начала на гору карабкаться: зубы до боли сжала - по каменным уступам
взбирается; и где взбиралась она, где среди камней, с ладоней, с ногтей ее
разодранных кровь оставалась, там позже розы пробились, красными лепестками
в память о боли ее трепетали.
А она карабкалась все выше и выше; над бездной висела, а ветер ледяной
все сорвать ее пытался; на части разорвать.
Все выдержала Светлица, и чуть живая, и вся промерзшая взобралась на
самый верхний уступ.
Тут ветер разом улегся и видит она: прямо перед ней ледовое зеркало, в
нем только край камня - то уступ последний, а за ним: небо голубое, ледяное
- даже облака где-то под нею остались. И видит Светлица отражение свое:
стоит не красна девица, а старуха страшная, годами согбенная. Вместе платье
- обрывок грязный, да рваный; вместо лица - шрамы одни; только глаза сияют -
да и в них тоски да боли - целое море.
И тут молвит зеркало ледяное человечьим голосом:
- Что ж ты видишь теперь? Вся жизнь твоя прошла ни за что, ни радости, ни
счастья ты не знала; и красу свою рано потеряла и умрешь скоро... А хочешь
сделаю так, чтоб все: и краса твоя, и юность - все вернулось, хочешь -
перенесу тебя в блаженную страну, где круглый год лето и на деревьях увитых
плодами поют райские птицы? Только скажи, и век твой будет долог и блажен.
- Нет! - просто ответила Светлица и так лучезарно, с такой силой душевной
на зеркало то взглянуло, что трещинами толща ледяная пошла; закричало,
завизжало, заскрипело, да тут и лопнуло.
Вошла Светлица в пещеру и видит: стоит там гроб ледяной, да такой
огромный, что крышку его и дюжина богатырей не подняла бы. Стоит и из глубин
его, из ледяной толщи свет весенний так и пышет, так и льется; по стенам
пещеры летает, на гранях ее дробиться и глаза теплом ласкает.
Как во сне, подошла Светлица к гробу; встала и молвит негромко так:
- Перун, сын солнца лучезарный! Долог был твой сон, но теперь настало
время - просыпайся! Приди к земле, согрей ее лучами, прогони зиму!
Тут откинулась крышка гроба, об пол разбилась; а из гроба, словно
фонтаны, словно брызги, на пруду, лучи света забрезжили.
- Перун! - зовет Светлица, но крепок зачарованный сон - беспробуден сын
Солнца.
Стала тогда карабкаться Светлица по гробу, по граням его из глубин
светящимся, и вскоре добралась до его края; перегнулась и видит: лежит там
вроде как весь свет весенний: густой-густой, словно небо медовое - и
проступает из того света лик прекрасный; очи закрыты, а ресницы, словно лучи
солнечные сквозь листву к земле падающие; волосы, словно водопад
многоводный.
- Вот я и пришла. - заплакала тут Светлица. - Возьми мою жизнь, сердце,
душу возьми, только проснись; только принеси к земле моей весну!
Глаза ее слезами налились! Сильнее Перунова света они сияли; и слезы из
них к спящему великану полетели, словно сами эти глаза к нему полетели.
Задвигался сын Солнца, вздохнул; жарким дыханьем своим волосы Светлице
опалил.
- Просыпайся! Просыпайся! - смеется и плачет Светлица и чувствует, что
измученное сердце ее едва бьется и зашептала над светом, что к ней
поднимался. - Вот сейчас остановится сердце мое и вся я упаду к тебе одной
слезой; вся душа моя, вся молодость в одной этой слезе соберется! Прими же
ты эту слезу, пусть никогда, никогда не потухнет она в тебе! Пусть весна
живет всегда, всегда!
И то были ее последние слова: бездыханным пало измученное, холодное тело,
а пылающая душа в одной слезе в свет Перунов погрузилась. И тогда сразу
раскололся, растаял ледовый грот; огромное облако в пещере собралось, и
пещеру раскололо. И вот уже над горой медовым светом, горой весенней, желтым
нектаром, воссияло. И закричал над всем миром пробужденный Перун и поплыл
над землею, и вступил в схватку с могучей чародейкой зимой - отбросил на
север ее...
Зажурчали ручьи, люди на поля вышли и поднялись колосья литые, хлеба
взошли, соловьи в березовых рощах запели; источники зажурчали, а в теплом
небе жаворонки запели.
Славься же, славься весна молодая, любвеобильная; славься и ты лето,
тучно-пашенное; славься и ты - осень злато-лиственная, печальная!
Прошла осень, подступила зима; и вновь сражалась с Перуном и одолела его:
полетел он, ледовой горой по небу; и в глубинах той горы одна слезинка,
словно искорка горела; и как подступил месяц март растопила та искорка -
душа Светлицы, всю гору облачную, и вновь прогнал Перун зиму, и весна
наступила, и лето, а за ними и весна, и вновь зимой был заморожен Перун, и
вновь на край земли темной тучей полетел, а через три месяца в новой силе,
всю землю озаряя вернулся.
Так с тех пор и повелось: года сменяются; зимы приходят и уходят, и
каждый первый день весны парит над землею солнечное облако, льется свет из
него, и земля пробуждается, чует тепло; птицы поют в небесах и мы, духи
лесные, славим подвиг бесстрашной Светлицы; ведь только мы и помним о ней.

* * *

Все время рассказа, Сережа, неотрывно смотрел в глубины плавного
медово-солнечного облака; видел то, о чем рассказывала ему Светолия; и когда
прозвучало последнее слово, и на место рассказа пришло пение птиц; а образы:
прекрасные, озаренные внутренним светом лики потухли, и облако обнаружилось
вдруг далеким; почти уже полностью укрывшимся за дальним лесом - Сережа
понял, что плачет.
- Что же ты плачешь? - Светолия осторожно поцеловала его в лоб, и от
голоса ее огромной печалью проникнутого, еще жарче загорелось что-то
огромное в Сережином сердце.
- Мне так жалко... - он замолчал, и подумал: `Вот скажу, а ведь это
глупость!`
- Что же?
- Ладно скажу. - вздохнул Сережа, вытер слезу, но на место ей тут же
пришла новая: - Просто... просто мне жалко, что облако ушло, и что вы не
рассказываете мне больше. Это было так здорово! Так здорово! Я бы знаете
чего хотел - чтобы проплыло оно еще раз над моей головою, а вы бы мне все
заново рассказали! Увидеть бы все это опять, заново! Только это по `видику`
можно, там понравился фильм - отмотал назад, смотри еще раз. Но все это
совсем не как по `видику`... Это... это... - он замолчал, так как не знал,
как выразить в слова свои чувства.
- А Светлица, и Перун, сын Солнца, теперь никогда не умрут - ты ведь
принял их в сердце. Только ночью заснешь и придут они к тебе, даже и в
холоде зимнем сердце согреют - поверь.
- Хотел бы я! Но вот, а я еще боялся и леса, и голоса твоего! Вот как
представил сейчас: сидел бы целый игрался бы в компьютер, а потом опять боль
в голове да усталость! И ночью опять эти чудища да слизь! А здесь так все
красиво, Светолия! И даже не верится, что есть иная жизнь; не хочу в город
возвращаться - остался бы у тебя, стал бы колдовству учиться; но не останусь
- вернусь, потому что и маму, и папу люблю! Но потом я вернусь к тебе, если
только можно.
- Конечно. - улыбнулась Светолия, но в голосе и в глазах ее была печаль.
- Я буду ждать тебя; стоит тебе войти в лес и я уже узнаю про это, и приду к
тебе.
- Здорово! Я обязательно вернусь! Ну, я побежал.
- Да, тебе уже пора. Но перед тем, как ты уйдешь, дай слово, что до тех
пор, пока не уйду я из этого леса, никому не расскажешь обо мне.
- Хорошо. Даю слово. - просто сказал Сережа, хоть и не понимал зачем.
- Если люди узнают про меня, и про мой народ, нам придется уходить
быстрее; тогда я не успею передать то, что хочу.
- Хорошо!
Сережа сделал несколько шагов в ту сторону, где скрывалась за лесным
изгибом пьяные, но вот обернулся; почему-то испугавшись, что не увидит уже
Светолии, испугавшись, что никогда вообще ее не увидит - нет, она стояла на
прежнем месте, высокая, стройная; белая как береза, с венком из подснежников
на голове.
У изгиба леса он еще раз обернулся: она так и стояла на прежнем месте,
почти сливаясь с березами; да если бы Сережа и не знал, что это она такая
светлая, так и принял бы ее за одну из берез. На прощание он махнул рукой, и
теперь уже без оглядки бросился туда, где уже слышались крики колонок.
За изгибом он вновь увидел облако-Перуна; оно проплыло город и теперь,
словно далекая и медленно уходящая в землю гора высилась за ним. Сережа
вспомнил Лученицу, на бегу махнул ей рукой и еще издали услышал пьяный крик
отца:
- А вот и он! Ты где пропадал, бездельник, шалопай... а?! Где тебя
носило?! Я тебе ведь сказал... - он закашлялся, а Сережа уже подбежал и
замер в нескольких шагах от стола.
Повсюду валялись бутылки, и несколько были разбиты (должно быть
специально), так же валялись и пьяные - кто лицом на столе, кто прямо под
столом или на земле; кто-то доплелся до машины и уже храпел там; повсюду
валялись без толку сломанные березовые ветви - костер уже почти потух и
никому уже не было до него дела; все, кроме детей, итак достаточно согрелись
- дети же забрались в один из `джипов` и теперь гремели там компьютерной
игрой и пронзительно смеялись. Сережа увидел и несколько молоденьких березок
сломанных и теперь беспомощно лежащих на земле, точно девицы молодые,
подрубленные каким-то злодеем.
- Где тебя носило? - покачивая головой, спрашивал отец - он одной рукой
он держал за плечо спящего своего приятеля в другой держал бутылку с
красивой надписью.
Сережа, все еще находясь под впечатлением от услышанного, восторженно
закричал:
- Ты не поверишь, где я был, папа! Тебе тоже надо было со мной пойти!
- Да ну! Ну и где же?!
Зашумели березки, птицы запели громче и тут Сережа представил, что он
расскажет все отцу и тот поверит, пригласит с собой своих товарищей и они
устроят такой `уик-энд` на берегу озера, загадят там все; будут хохотать,
удивляться, будут щупать руками березовый трон; тогда же он вспомнил и о
слове данном Светолии.
- Просто в лесу очень хорошо. Зря, что вы здесь время провели.
- Не-не! - помотал полным пальцем отец. - Я ведь вижу, что ты что-то от

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 133908
Опублик.: 20.12.01
Число обращений: 1