ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Владимир Санин.
Зов полярных широт 1-5

В ловушке
Семьдесят два градуса ниже нуля
Новичок в Антарктиде
У земли на макушке (полярные были)
За тех, кто в дрейфе!
Точка возврата.

Владимир Санин.
В ловушке

сканировано из журнала Знамя N 9 1976
ОСR: Сергей Васильченко

Владимир Санин работает над циклом повестей `Зов полярных широт`. Не
будучи документальньми, повести эти основаны на драматических событиях,
происшедших в Антарктиде и на Крайнем Севере, и связаны между собой общими
действующими лицами.
`В ловушке` -- первая повесть этого цикла.

ПОВЕСТЬ

Василию Сидорову, замечательному полярнику и другу --
с любовью.

Возвращение

Нынешний год для Семенова был везучий.
Во-первых, остался живой. Медведи редко нападают на человека, чувствуют
в нем ровню, что ли, а этот выскочил из-за тороса, попер напролом. Голодный
и злой был зверюга, сало свое проел, шкура болталась -- как с чужого плеча.
Такого первой пулей срезать -- в лотерею машину выиграть.
Вторая удача -- хорошо, почти что безупречно отдрейфовал. Говорят,
Льдина попалась удачная, верно, а ведь выбирал-то ее сам! Полмесяца искал,
пока не нашел, уж очень хитро пряталась она за крепостными стенами торосов
-- три на четыре километра, ровненькая, молодая, но крепкая. За год дрейфа
по ней трижды проходили трещины, и тоже удачно: ни людей, ни домиков, ни
оборудования океан не проглотил, и сменщикам досталась вполне обжитая
станция. `Легкая у тебя рука, Сергей,-- радовался Кириллов, сменный
начальник.-- Или Полярную Звезду умаслил?` Каждый бы на его месте радовался:
будто с квартиры на квартиру переехал Кириллов со своими ребятами, даже
ремонта делать не надо.
Ну, и третья удача -- только что в гостинице уговорил Веру продать
путевки в Сухуми (`Подумаешь, золотой сезон-сто человек на квадратный метр
пляжа!`) и вместе с Андреем и Наташей махнуть на машинах по стране -- куда
глаза глядят. С трудом, но уговорил. Весь дрейф об этом мечтали -- на
месяц-другой окунуться в бродячую жизнь.
И хватит, продолжал размышлять Семенов, нельзя, чтобы одному человеку
бессовестно везло. Кто-то сказал, что количество удач в мире неизменно, и
если тебе судьба улыбается, значит, другого удачи обходят стороной. К тому
же, когда они идут навалом, одна за другой, какой-то критерий теряешь, что
ли. Слишком много удач так же демобилизует человека, как слишком много
неудач: такого он может не выдержать. Промежутки должны быть между ними,
мостики...
Семенов шел по Невскому проспекту, с интересом поглядывая на встречных
людей и беспричинно улыбаясь, что вызывало недоумение прохожих; одна женщина
даже пожала плечами, неправильно истолковав доброжелательный взгляд этого
странного человека. А Семенову просто было хорошо. Коренной москвич, он
любил Ленинград, город, из которого не раз уходил в Антарктиду и улетал на
Льдины, здесь он прощался с Большой землей и здоровался с ней тоже здесь.
Ноги, еще не успевшие отвыкнуть от полупудовых унтов, сами собой шли безо
всяких усилий, вместо многослойной тяжелой одежды тело невесомо облегал
плащ, и сугробов тебе никаких, ветеришко пустяковый -- живут же люди! Так бы
и ходил без устали с утра до ночи, глядя на разных людей -- разных, в том-то
все и дело! -- на витрины, улицы и на всю эту кипящую жизнь, которую на
станции только в кино увидишь. И привычно удивлялся себе: жил ведь на
Большой земле, не в полярке родился, а до первой зимовки никогда не ценил
вот таких необыкновенных вещей, как эти деревья в скверике. Стоят себе,
колышут бездумно желтеющими листочками и ведать не ведают, сколько в них
радости и смысла.
У Аничкова моста Семенов, как добрым знакомым, подмигнул вставшим на
дыбы коням, глубоко и радостно вдохнул в себя сырой ленинградский воздух и
свернул с Невского на Фонтанку. Отсюда до Института было несколько минут
ходу, и Семенов почувствовал привычное волнение, какое испытывал всегда,
когда приезжал в Институт. После долгих зимовок и экспедиций по этому
асфальту шли самые знаменитые полярники и тоже, наверное, волновались при
виде Института...
Вспомнил Семенов, как много лет назад пришел сюда в первый раз, худым,
неоперившимся птенцом. Начальник кадров Муравьев, крестный отеп двух
поколений полярников, хмуро повертел в руках документы, спросил в упор:
-- Куда хочешь7
-- Куда пошлете! -- Семенов вытянулся, руки по швам.
-- Послать тебя... это я могу,-- проворчал Муравьев.-- Крепкие морозы с
ветерком любишь?
-- Не очень...-- ответил Семенов и испугался, запоздало подумав, что
другой ответ был бы начальнику приятнее.
-- Смерти боишься?-- И взгляд, будто щуп, до самых печенок.
-- Боюсь,-- честно признался Семенов.
-- Во сне храпишь?
-- Храплю,-- безнадежно кивнул Семенов
-- Теперь сам посуди.-- Муравьев стал загибать пальцы.--Морозов не
любишь, смерти боишься, во сне храпишь. . Ну какой из тебя полярник? Могу
позвонить на завод радиоизделий, там техники нужны.
-- Спасибо,-- уныло сказал Семенов.-- Дайте, пожалуйста, мои документы.
-- Куда пойдешь?
-- Не знаю еще... Может, в Архангельгк, там приятель живет.
-- А на Скалистый Мыс радистом хочешь?..
-- Хочу!?
-- Чего орешь, не глухой. Оформляйся.
Долго еще в Институте вспоминали зеленого новичка, который не любит
морозов, боится смерти и храпит. Семнадцать лет как испарился тот новичок,
но вместе с ними навсегда ушло и то, чего не заменишь положением и опытом,--
телячий оптимизм, весело бегущая по жилам кровь и каждый день открытия.
По годам идешь, как вверх по лестнице -- с каждой ступенькой все
труднее. Тот зеленый новичок порхал и подпрыгивал, а начальник станции
шествует, усмехнулся Семенов. Впрочем, подумал он, многие печалятся этой
неравноценной замене -- молодости на опыт, а предложи вернуться назад --
редко кто согласится. Радости вновь пережить -- пожалуй, а невзгоды и
ошибки?
-- Сергей, где твоя борода?
-- Там же, где твоя -- на веники пошла!
В Инсгитуте коридоры длинные, за три часа не обойдешь. Сделав шаг --
кореша встретил. Обнялись, помяли друг друга по полярной привычке.
-- Как там Льдина?
-- Позавчера была целехонькая.
-- Верно, что тебя медведь чуть не схарчил?
-- Информация ошибочная, наоборот, я -- его!
-- С возвращением, Николаич!-- приветствовал Семенова загорелый бородач
в кожаной куртке.-- Отдрейфовал?
-- Спасибо, Палыч.А ты где обитаешь?
-- Только-только от пингвинов вернулся, на `Оби`.
-- В Мирном как, пальмы не расцвели?
-- Путаешь, Николаич!-- Бородач ухмыльнулся. Пальмы -- они на твоем
Востоке.
-- Не наступай на больную мозоль,-- вздохнул Семенов.-- Пионерскую и
Комсомольскую прикрыли, а теперь и до Востока добрались...
-- Да, закрыли твой Восток на учет,-- посочувствовал бородач -- Ну, а
сейчас куда махнешь?
-- Резерв главного командования, в отпуск собираюсь.
-- Слышали?-- Бородач остановил приятелей.-- Такую гаубицу в резерве
держат!
-- Недолго, Сергей, будешь ржаветь,-- включился один из них Станцию для
тебя новую открывают... Только -- молчок, секрет пока что!
-- Где? -- простодушно спросил бородач.
-- На самой северной точке... Южного берега Крыма!
Посмеялись, поговорили, разошлись.
-- Семенов? -- удивился невысокий франтоватый человек с холодным,
неулыбающимся лицом -- Ты же, говорят, только вчера прилетел, что здесь
делаешь?
-- Старая артиллерийская лошадь услышала зов полковой трубы,--
отшутился Семенов -- Свешников на шестнадцать тридцать вызвал.
-- Стружку снимать? Натворил чего на Льдине?
-- Не знаю.-- Семенов пожал плечами -- Вроде бы не за что
-- А вот здесь ты ошибаешься, начальство всегда найдет!.. Шучу.--
Макухин, однако, не улыбнулся.-- Зачем же он тебя вызвал?.. Шумилин вроде
все антарктические станции укомплектовал... Кстати, Семенов, начальником
следующей экспедиции будто прочат меня. Пойдешь ко мне замом?
-- До следующей полтора года, трудно загадывать,-- уклончиво ответил
Семенов.
-- Твоя голова, думай.-- Макухин покровительственно похлопал Семенова
по плечу.-- Гаранин Андрей с тобой вернулся?
Семенов кивнул.
-- Его бы тоже взял, начальником аэрометотряда,-- с тем же
покровительством в голосе продолжал Макухин.-- Ну, бывай!
Семенов задумчиво посмотрел ему вслед. Предложение заманчивое, пожалуй,
принял бы его, исходи оно не от Макухина. Опыта и личного мужества у него не
отнимешь, всю полярку прошел с низовки, во всех переделках побывал, а
зимовать с ним не любили. Почему? Трудно сказать, какие то штрихи, пустяки
Ну, хотя бы то, что за общий стол не садился, подчеркивал дистанцию. Или с
самого начала зимовки выбирал человека послабее и делал из него `мальчика
для битья`. Или: спиртное разрешал коллективу только по праздникам, а себе
-- когда появлялось желание. Спорить с ним боялись, приказы выполняли
по-армейски, но когда среди полярников распространили анкету с вопросом. `С
каким начальником ты хотел бы зимовать?` Макухина почти никто не назвал. А
начальство ценило, для начальства самое главное, чтобы выполнялась программа
и не случались ЧП... За себя-то Семенов был спокоен, на него Макухин
бросаться не станет, но Андрей и слышать его фамилию не мог. А без Андрея, и
думать нечего, никуда Семенов не пойдет Пусть с Макухиным зимует другой...
-- Здравствуйте, Сергей Николаич!
-- Женька?-- Семенов с удовольствием пожал руку молодому крепышу с
русым хохолком и открытым лицом человека, у которого нет в мире врагов, да и
откуда им взяться, если он никому ничего плохого не сделал.-- Куда судьба
забросила?
-- На Врангель сватают, в бухту Роджерса. А я вас искал, в гостинице
Вера Петровна сказала, что вас Свешников вызвал.
-- Так я ведь прилетел только, в отпуск собираюсь... Как нога?
-- Хоть вприсядку, Сергей Николаич!
С механиком-дизелистом Дугиным Семенов несколько лет назад отзимовал на
Востоке и почти весь прошлый год -- на Льдине, до несчастного случая, когда
Женьку вывезли с переломом ноги. Дугин Семенову нравился. Сдержанный, на
редкость исполнительный, он легко входил в коллектив, с полуслова
подхватывал приказы и, случалось, без подсказки одергивал ребят, вылезавших
из оглоблей. Семенов ценил такую преданность, верил Дугину: дизель Женька
мог разобрать и собрать с закрытыми глазами, на тракторе по Льдине
раскатывал, как на велосипеде, знал сварочное и взрывное дело.
-- Езжай пока что,-- с сожалением сказал Семенов.-- На Врангеле
повеселее будет, чем на нашей ледяной корке. Поохотишься, порыбачишь.
-- Какая там охота! -- вздохнул Дугин -- Оленей, говорят, колхоз
поставляет, а в море разве рыбалка?
-- Не скажи, в августе туда гуси канадские прилетают тучами,--
подбодрил Семенов.-- Ну не пропадай!
-- Если что, так я на крыльях, только знать дайте,-- попросил Дугин.
-- Договорились, Женя. Координаты твои те же? Лады. Может, и сведет
судьба.
Не знал тогда Семенов, что сведет, и не раз! Необозримы полярные
широты, а дорог, по которым ходят люди, там не так уж и много, то и дело
перекрещиваются.

-- Здравствуй, Сергей,-- Свешников поднялся и приветливо протянул
Семенову могучую руку.-- Заматерел ты, брат, раздался, впрок, видно, идет
тебе полярное питание на свежем воздухе. В газете о тебе писали, слышал?
Наступает молодежь на пятки, вот-вот под это кресло клинья начнет подбивать!
-- Петр Григорьевич...-- с упреком произнес Семенов.
-- Отдрейфовал ты прилично,-- продолжал Свешников,-- скажем, на
четверку. Можно было бы даже с плюсом, если бы не перерасход спиртного.
-- Два ящика с коньяком при подвижках льда...-- начал было Семенов.
-- Расскажешь своей бабушке,-- усмехнулся Свешников.-- Загадка природы!
Почему-то на всех станциях в авралы страдают в первую очередь именно ящики с
коньяком! Устал?
-- Нормально, Петр Григорьевич, `Москвич` в гараже бьет копытом, в
путешествие собираемся -- с Гараниными.
-- Поня-ятно.-- Свешников на мгновение призадумался.-- Идея хорошая...
Зазвонил телефон, Свешников жестом указал Семенову на стул и завел с
кем-то длинный и, судя ло первым словам, деликатный разговор. Голос его
раскатисто гремел, этакий густой, как сгущенка, баритон, даже удивительно
было, как выдерживает такой напор телефонная трубка, затерявшаяся, казалось,
в огромной ладони. Семенов отключился -- неприятно слушать чужие тайны -- и
с почтительной симпатией покосился на хозяина кабинета. Массивный, лишний
жирок появился, все реже надевает Петр Григорьевич свои видавшие виды
унты... А силы в нем были немереные, все помнили случай, когда провалившуюся
под лед упряжку в одиночку вытащил и, сам мокрый насквозь, полсуток до
берега добирался. Из первопроходцев -- не любил ходить по чужим следам. Что
поделаешь годы, от них и скалы выветриваются...
Семенов уважал Свешникова и его полярную мудрость. От него в свой
первый дрейф он научился тому пониманию полярного закона, которое дается
только жизнью на трудной зимовке, и не раз и навсегда, как некая догма, а
как метод, которым следует пользоваться в зависимости от обстоятельств.
`Спасай товарища, если даже при этом ты можешь погибнуть,-- учил Петр
Григорьевич. -- Помни, что его жизнь всегда дороже твоей`. Если б только
говорил, но Свешников так и поступал, и потому сформулированный им главный
закон зимовки врезался в память, как буквы в гранит,-- навсегда. Всего лишь
год прозимовал Семенов под началом Свешникова, но тот год оказался очень
важным, и за него Семенов был благодарен судьбе.
-- Как он станцией будет командовать, если женой не научился? --
продолжал греметь Свешников.
Семенов стал смотреть на большую, во всю стену, карту мира, на которой
разноцветными линиями и стрелами, как на картах полководцев, отмечался дрейф
станций `Северный полюс` и маршруты кораблей в Северном и Южном Ледовитых
океанах. Вот по этой извилистой линии дрейфовала его последняя Льдина, год
жизни шел по этой линии; а вот и Скалистый Мыс -- еще несколько лет жизни,
Антарктида... Мирный... Восток...
-- `Кто на Востоке не бывал, тот Антарктиды не видал`, помнишь? --
послышался голос Свешникова. -- Соскучился по своему Востоку?
Семенов вздрогнул. Свешников с улыбкой на него поглядывал, развалясь в
своем кресле.
-- Почему это по-моему?-- возразил Семенов.-- Станцию-то открыли вы, я
только ключи от вас получил.
-- Померзли мы тогда, Сергей, как не мерзла еще ни одна собака.
-- Было дело, Петр Григорьевич... А жаль!
-- Чего жаль?
-- Восток, слово-то какое -- Восток! -- а закрыли, законсервировали,
как банку с грибами!
-- Ишь, критикан! Не в свою епархию лезешь.
Семенов молчал.
-- То то же... Совсем на своей Льдине от субординации отвык. Думаешь, у
одного тебя за станцию душа болит?.. Банка с грибами... Консервным ножом
пользоваться не разучился?
-- Это к чему? -- ошеломленно спросил Семенов.
-- Да ты же в отпуск собрался,-- будто бы вспомнил Свешников.-- Что ж,
после дрейфа отпуск положен, отдыхай, набирайся сил, Кстати говоря, у
Макухина на тебя виды, замом собирается сватать.
В словах Свешникова было что-то принужденное, стороннее.
Семенов весь подался вперед, его душила догадка.
-- К чему это -- насчет консервного ножа?
-- Отдохнешь,-- Свешников явно уклонился от ответа,-- отчет о дрейфе
сдашь и подключишься к Макухину. Знаю, что не очень его жалуешь, ничего,
притретесь друг к дружке, сработаетесь... Что, рад? Повышение тебе в руки
идет, благодарить начальство в таких случаях положено!
-- Не для того вы меня вызвали, Петр Григорьевич...
-- Смотри ты, каким телепатом заделался... А ведь точно, не для того.
Сам-то догадываешься?.. Решение принято только вчера. Будем в этом сезоне
расконсервировать Восток. Молчишь?
-- Думаю, Петр Григорьевич...
-- А я тебе еще ничего и не предлагал, О Востоке -- так, в порядке
информации... Да, слушаю вас.-- Свешников прижал к уху трубку,-- Привет
тебе, Николай Алексеич, привет... Да, буду жаловаться в горком, это тебе
правильно доложили... В Антарктиде, сам знаешь, людям податься некуда, а
твой кинопрокат заваливает нас такой рухлядью, что даже пингвины деньги за
билет требуют обратно! Так что уж расстарайся... А что есть? Ну, читай
список...
Семенов вытер с бровей пот. Не торопись, подумай, Сергей... Вера...
дети... сколько можно воспитывать их радиограммами... Не торопись, Сергей...
Семенов недвижно уставился на карту, взгляд его застыл на крохотной
точке в глубине Антарктиды. Точка... Два года отдано, чтобы вдохнуть в нее
жизнь.
Семенов любил Восток и гордился его исключительностью. В первую зимовку
бывало, что весь научный мир следил за его радиограммами, ожидая все новых
сенсаций, в июле -- августе Восток чуть не каждый день бил мировые рекорды,
80... 82... 85 градусов ниже нуля! А тот незабываемый день -- уже в другую
зимовку, когда вышли они с Андреем на метеоплошадку и, глазам своим не веря,
уставились на отметку 88,3... Полюс холода, геомагнитный полюс Земли,
уникальнейшая точка планеты -- станция Восток... Нет большей чести для
полярника -- первому обжить такую точку, закрепить за людьми форпост, откуда
они будут штурмовать Центральную Антарктиду. Тем, кто пришел следом, было
полегче, и открыли, может, они для науки побольше, но первый шаг сделали
Свешников, Семенов и его ребята, и первый дом построили они. И Льдины любил,
и другие станции, где доводилось зимовать, а сердцем был верен Востоку.
Потому так тяжело и переживал, когда дошло до него, что станция
законсервирована. В то время он дрейфовал и не знал толком, в чем дело, то
ли санро-гусеничный поезд с топливом через зону застругов не пробился, то ли
со снабжением произошли неувязки, но чья-то рука поставила на Востоке крест.
Так обидно было, будто полжизни зря прожил, будто на твоих глазах чиновничий
бульдозер срыл дело рук твоих.
И вот теперь Востоку приказано воскреснуть. И он, Семенов, может
вдохнуть к него жизнь!
Свешников положил трубку, взглянул на Семенова и нажал кнопку звонка.
Заглянула секретарша.
-- Минут десять ни с кем не соединяйте.
-- Я согласен,-- сказал Семенов.
-- Вижу. Хорошо подумал?
Семенов кивнул.
-- Ты-то меня не беспокоишь,-- задумчиво проговорив Свешников,-- на
`Оби` отдохнешь, отоспишься... Другое дело -- Вера... Вряд ли она разделит
твой энтузиазм, друг ты мой.
-- Вряд ли,-- искренне признался Семенов.-- Предвижу серьезные, но
преодолимые трудности.
-- Ситуация знакомая, сам не раз преодолевал... Честно, Сергей, мне бы
хотелось, чтобы Восток расконсервировал именно ты. Но -- ты знаешь меня, не
обижусь -- скажи слово, и пойдет другой.
-- Не скажу, Петр Григорьич...-- Семенов покачал головой.-- Предложили
бы любое другое дело -- может, и сказал бы. А на Восток пойду. За честь и
доверие большое спасибо!
-- Заговорил... как стенгазета... Ты мне станцию оживи, чтоб задышала и
запела,-- тогда сам тебе спасибо скажу... Ну, к делу. `Обь` через месяц с
небольшим уходит, времени, сам понимаешь, у тебя в обрез. Что надо будет,
сразу ко мне, Востоку все отдам -- любого человека из экспедиции, кого
хочешь. Займись в первую очередь людьми, особенно первой пятеркой, которая
будет расконсервировать станцию. Помнишь, Георгий Степаныч говорил:
`Товарища по зимовке выбирай -- как жену выбираешь. Жизнь твоя от него
зависит`. Ну, иди. Не завидую тебе, нешуточное дело -- на второй год подряд
увольнительную получить!
Семенов вышел из кабинета, в голове у него гудело, как после доброго
стакана спирта. В приемную уже набилось много людей, ктото из них приветливо
произнес:
-- С возвращением, Сергей Николаич!
Семенов рассмеялся, извинился за непонятный товарищу смех и быстро
пошел в гостиницу: Вера, небось, уж заждалась.
Этюд из личной жизни полярника

Оркестр неожиданно заиграл полузабытую мелодию, и они пошли танцевать.
-- Этот вальс постарел вместе с нами,-- сказала Вера,-- У него такие же
морщины, как у меня.
-- Ты очень красива,-- сказал Семенов.-- Прости, я стал совсем неуклюж.
Сердце мое, не стучи,
Глупое сердце, молчи...
-- Какая она грустная.-- Вера кивнула на певицу.-- Наверное, жена
полярника или моряка.
-- Вернемся, на нас смотрят. Я разучился танцевать.
-- На твоих ногах уже унты?
Их столик был расположен удачно, в дальнем и тихом углу.
-- Не пей больше, Сережа.
-- Сегодня коньяк для меня -- вода. Улыбнись, прошу тебя. Будь как на
той фотокарточке, которая на обоих полюсах со мной прозимовала.
-- Ты любишь ее, а не меня, твоя жизнь прошла с ней... Мы женаты
пятнадцать лет, из них дома ты был четыре с половиной года.
-- Четыре года и восемь месяцев, родная моя Пенелопа.
-- Я не Пенелопа, Сережа. Пенелопа сделала ожидание своей профессией.
Она могла это себе позволить, ей не надо было спешить на работу, бегать в
кулинарию и кормить детей.
-- Но ты же знаешь...
-- Знаю... Знаю все, что ты скажешь. И призвание, и наука, и высокие
широты...
-- Через это я уже прошел, дорогая. Но Восток..
-- И это знаю... Я сто раз обмирала по ночам, когда представляла тебя
там, в этой космической стуже. Да, Восток -- твое детище, Сережа. Но ведь,
кроме этого детища, которое можно законсервировать, у нас есть двое детей,
которых законсервировать нельзя... И самое грустное для них, что я все
понимаю и не лягу у порога, чтобы удержать тебя.
-- Спасибо.
-- Нынешний год високосный.
-- Это так важно?
-- На один день больше ждать.
-- Один день!
-- Не день, сутки. С каждым годом все тяжелее, Сережа... Наверное,
возраст.
-- Ты для меня всегда двадцатилетняя.
-- Только для тебя.
-- Этого мало?
-- Много.-- Вера взъерошила ему волосы.-- Очень много... Другой судьбы
у нас уже не будет.
-- Тебе не повезло, ты полюбила полярника... Ну вот, наконец-то ты
улыбнулась.
-- Знаешь, еще в детстве, совсем девчонкой, я загадала однажды: если
завтра кончатся дожди и будет солнце, моя жизнь сложится счастливо.
-- И наутро были дожди?
-- Солнце встало, Сережа.
-- Я вернусь и больше тебя не оставлю.
-- Не обманывай себя, тебе, как белому медведю, нужен снег. Такова уж,
видно, моя участь на этой земле -- ждать и дни считать. Налей мне тоже, я
хочу быть пьяной. Иначе я сейчас же разревусь. За что будем пить?
-- Помнишь, ты дала мне на Льдину маленький томик стихов? Там были
такие слова: `Как будто бы железом, обмокнутым в сурьму, тебя вели нарезом
по сердцу моему`.
-- Сережа, я немедленно разревусь. За что будем пить?
-- За твое долготерпение, дорогая. За твою любовь.
-- Ну, хорошо. Будь здоров.

Два друга

Семенов проводил Веру ночным поездом -- утром ей на работу.
Договорились, что на субботу и воскресенье он будет прилетать в Москву.
-- Полных восемь дней вместе! -- бодро подсчитал он.
-- Если украдешь у меня хочя бы один из этих дней...
-- Пусть меня забракует медкомиссия! -- поклялся Семенов
-- Хорошо бы... Смотри, если на небе есть бог -- он слышит!
А утром из Москвы прилетел Гаранин.
-- Что случилось? -- войдя в номер, спросил он.
-- Ничего особенного.-- Семенов продолжал водить по щеке
электробритзой. Раздевайся, сейчас будем завтракать.
-- Надеюсь, ты меня вызвал срочной телеграммой не для того, чтобы
вместе позавтракать?
-- В частности и поэтому.-- Семенов продул бритву, сполоснул лицо.
Словно гора с плеч свалилась -- Андрей приехал!
-- Я обещал Наташе и сыну, что к вечеру вернусь,-- выжидательно глядя
на Семенова, сказал Гаранин.
-- К сегодняшнему вечеру?
-- Конечно.
-- Образцовый муж и отец! -- похвалил Семенов.-- Пошли.
В буфете они взяли шипящую яичницу на сковородках, сосиски и кофе.
-- Ну? -- не выдержал Гаранин.
-- Ты ешь, ешь, пока не остыло.
-- Да говори же, какого черта!
-- Боюсь испортить тебе аппетит.
Давясь, Гаранин проглотил яичницу и сосиски.
-- Ну, бей,-- потребовал он.-- Потерял отчет о дрейфе?
-- Если бы...-- вздохнул Семенов.
-- Что-нибудь... со Льдиной?
-- Тьфу-тьфу, не сглазить бы, все в порядке... Принято решение
расконсервировать Восток.
-- Когда?
-- В эту экспедицию.
-- Кто идет начальником?
-- Я.
-- Так... А заместителем?
-- Ты.
Гаранин молча допил кофе.
-- Где Вера?
-- Вчера проводил домой. Еще выпьешь?
-- Пожалуй.
Семенов принес еще две чашки кофе.
-- Как твои? -- спросил Семенов.
-- За двое суток еще не разобрался. Наташа здорова, у Андрейки была
корь. Сегодня должен пойти в школу.
-- Вера говорила -- отличник.
Гаранин кивнул.
-- Что в Институте?
-- Шум, кавардак, неразбериха. `Обь` уходит десятого ноября, и, как
всегда, ничего не готово.
-- Почему прислал телеграмму, а не позвонил?
-- Наташа тебя бы не отпустила.
-- Думаешь, соглашусь?
-- Надеюсь.
-- Напрасно.
-- Поживем -- увидим.
Они возвратились в номер, уселись в кресла, закурили.
-- Люкс,-- осматривая мебель, заметил Гаранин.-- Даже с телевизором.
-- Здесь и будем жить.
-- Ты -- будешь. Я сегодня же улетаю домой.
-- Никуда ты не улетишь.
-- Почему ты так решил?
-- Потому что вечером нас ждет Свешников.
-- Тебя он ждет, а не нас!
-- Отпустишь меня ка Восток одного? -- сделав глубокую затяжку, спросил
Семенов.
-- Знаешь, кто ты?
-- Ну, кто?
-- Грубый шантажист! -- Гаранин встал и прошелся по номеру.--
Представляешь, с каким лицом я скажу Наташе и Андрейке...
-- Хорошо представляю.-- Семенов кивнул.-- Не забыл со вчерашнего дня.
-- Мне хочется тебя отлупить!
-- Пожалуйста, даже пальцем не шевельну.
Гаранин уселся в кресло и задумался.
-- Ты твердо решил?
-- Восток, Андрей! Восток!
Гаранин невесело усмехнулся.
-- Когда, говоришь, уходит `Обь`?
-- Десятого ноября.
-- Через тридцать четыре дня.
-- Если считать сегодняшний -- тридцать пять.
-- Люди подобраны?
-- Ждал тебя.
-- Тогда чего время терять, давай прикидывать.
Семенов встал.
-- Ну, Андрей, вовек не забуду! -- Он подошел к шкафчику, вытащил
початую бутылку коньяку.-- По рюмочке -- за Нее, за Удачу?
-- А что Георгий Степаныч говорил? -- проворчал Гаранин.-- `Днем лучше
два раза поесть, чем один раз выпить`.
-- Легок на помине,-- Семенов улыбнулся.-- Свешников его вчера
цитировал: `Товарища по зимовке выбирай...
-- ...как жену выбираешь`,-- закончил Гаранин.-- Эх, ты, бродяга...
-- От бродяги слышу!-- весело огрызнулся Семенов.
-- И почему тебя тогда медведь не слопал? -- Гаранин сокрушенно развел
руками. Фанатик чокнутый! Разрушитель семейного очага!
-- А кто меня поспитал?-- перешел в наступление Семенов.-- Кто учил,
что сначала дело, а потом личная жизнь? Кто десять лет назад Свешникову
посоветовал Семенова в начальники выдвинуть?
-- Себе на голову,-- вздохнул Гаранин -- Ладно, закажи-ка мне Москву...
В цирк билеты купил, Андрейка обнимал!.. Как с Наташей говорить...
-- Она уже все знает, Вера-то уже в Москве.
-- Думаешь, рассказала?
-- Не думаю, уверен. Сам ее об эгом просил.
-- Эх ты, сухарь!.. А может, к лучшему, что ей Вера скажет?
-- Конечно,-- подхватил Семенов выгодную версию.-- Ты же знаешь Веру,
она толковее нас с тобой это провернет.
-- Ну, тогда за дело,-- подумав, решил Гаранин.-- С чего начнем?
Семенов достал папку и выложил на стол бумаги.
-- Взял у Шумилина копии списков, сказал он. Здесь коллективы всех
станций и резерв.

Первая зимовка на Скалистом Мысу для Семенова началась неудачно.
Станция маленькая, радистов всего двое, а работы невпроворот. каждый час
нужно передавать погоду летчикам, да еще сводки на Диксон, разные служебные
и личные радиограммы. Полярные радисты-асы: постоянная работа в условиях
плохого прохождения радиоволн, извечные помехи в эфире, отвратительная
слышимость требовали очень высокого мастерства. А Семенов радистом был тогда
совсем зеленым -- ни хватки, ни опыта. На сроки опаздывал, принимать,
передавать не успевал, то и дело просил повторить, и потому редкий день в
его наушниках не пищало оскорбительное НН СПГ... НН СПГ -- `вон с ключа,
сапог!`
А кончалась вахта -- не знал, куда себя деть. Старые приятели остаюсь
на материке, новых не завел; зимовщики в глаза и за глаза поругивали
новичка, из-за промахов которого станцию уже не раз пропесочивали, а тут еще
замолчала Галя. То ли рядовой радист с далекой и глухой станции, затерянной
на берегах Карского моря, показался ей женихом бесперспективным, то ли `с
глаз долой, из сердца вон` -- забыла и увлеклась другим, но восемь его
радиограмм, одна другой отчаяннее, остались без ответа.
А в декабре наступила полярная ночь, и недели на три забушевала пурга.
Раньше хоть можно было прогуляться на берег к тюленям, запрячь собак и
проверить капканы на песцов, в пургу, да еще ночью, никаких прогулок в
одиночку не допускалось, а в напарники его не приглашали. К тому же улетел в
долгий отпуск Георгий Степанович Морошкин, начальник станции и замечательный
человек. Семенов лишь много спустя понял, как ему не повезло, что начало его
зимовки совпало с этим отпускомл Но хуже всего были ночь и пурга. Пурга --
она сама по себе нагоняет тревогу и грусть неистовым воем и разбойничьим
свистом, первобытный хаос ее звуков, в котором сшибаются угроза и
безнадежность, угнетает даже здорового человека и уж совсем губительно
воздействует на того, чьи мысли и чувства со звучны пурге.
И тогда у Семенова началась полярная тоска -- опасная болезнь, нередкая
на оторванных от мира станциях, когда человек теряет сон и становится
безразличен ко всему на свете. Он убеждает себя, что никому не нужен,
задумывается о смысле жизни и не находит его; все кажется ему постылым и
работа, и окружающие ею равнодушные к нему люди и дальнейшее существование.
А Семенов к тому же был парнем гордым, на людях держался с достоинством и
отдавался тоске лишь наедине с самим собой. Ничего страшнее такой болезни
для полярника нет. Как от морской болезни суша, ее излечивает либо
возвращение на материк, либо привычка, приобретаемая ценой долгих мучений.
Много людей навсегда распростились с высокими широтами из-за полярной тоски.
В одну из самых скверных для Семенова ночей в жилую комнатка радистов
зашел метеоролог Гаранин.
-- Вижу, свет горит,-- объяснил он свой приход.-- Чего не спишь?
-- Книгу читал.
-- Тебе же через три часа на вахту, отдохнуть надо.
-- Будильник испортился, боюсь проспать.
-- Я разбужу, мне до утра дежурить.
-- Да уже неохота, сон прошел.
-- Тогда, может, попьем чайку?
К этой ночи прожил Семенов на свете с небольшим двадцать лет, а ничего
важнее тех трех часов в его жизни не было. Началось их чаепитие с пустяков,
а кончилось задушевным разговором -- таким, какого Семенов еще никогда ни с
кем не вел. Увидел в глазах человека, с которым до сих пор кивком
здоровался, искреннее понимание и, поражаясь своему порыву, все рассказал,
выплеснулся, как на исповеди.
Будто воскрес Семенов после того разговора, будто, погибая от жажды,
воды вдоволь напился. Еле конца вахты дождался -- и бегом к Андрею!
Так началась их дружба. Гаранин был старше Семенова, мудрее и сильно на
него влиял. Научил его, горячего и необузданного, неторопливому раздумью,
философскому отношению к удачам и невзгодам и пониманию того, что во всех
людях, даже самых, казалось, отпетых, где-то в тайниках души таится доброе
начало и только от тебя самого зависит, сумеешь ли ты его распознать.
Впрочем, не только на Семенова влиял Гаранин; даже старые полярники,
всякого повидавшие тертые калачи, относились к нему с уважением, на которое
он вроде бы никак не мог рассчитывать по своей молодости: полярники -- народ
консервативный, возраст и стаж многое для них значат. Была в Гаранине
какая-то чистота -- в глазах. что ли, в словах, во всем его поведении; такие
люди, обычно мягкие и уступчивые в мелочах, бывают в то же время
поразительно цельными. Семенов не помнил случая, чтобы Андрей поступился
своими принципами. Поначалу Семенов просто его любил, как нежданно
обретенного друга, которому можно излить душу. А понимать его отношение к
жизни стал после такого случая.
Был на станции Федор Михальчишин, суровый и сильный мужик,
замечательный плотник, какие в последнее время совсем перевелись. Много
хорошего сделал он в ту зимовку, ему обязана станция срубленным из толстых
бревен двухэтажным домом, которому завидовала вся Арктика. Но и другим
поражал Федор зимовщиков -- дикой, беспросветной скупостью. Семья его, жена
и пятеро детей, совсем обносилась, перебивалась с хлеба на квас, а Федор,
зарабатывая большие деньги, перечислял ей гроши. Первое время его совестили,
потом запрезирали и уходили из кают-компании, когда он там появлялся; на
Михальчишина, однако, это не действовало: от зари до зари он работал, в ужин
наедался до отвала и заваливался спать и в пургу спал без просыпу, как
медведь в берлоге. Ни самому себе, ни другим объяснить не мог, зачем, для
кого копит. Дом? Есть дом в Архангельске, сам срубил. На старость? Мужику и
сорока нет, в жизни ничем не болел. Бездумная, темная скупость -- и только.
И вдруг приходит радиограмма от жены, слов на тридцать, никогда такой
Федор и не получал: спасибо, родной мой Феденька, детей приодела, себе
теплую шубу купила, картошку на зиму запасла и козу присматриваю.
Михальчишин несколько дней ходил ошалелый: откуда деньги взяла? Через месяц
новая радиограмма: купила козу. шкаф и кровати, соседи завидуют, возвращайся
скорее, любимый, наконец-то заживем и прочее в этом духе. Михальчишин совсем
обалдел: может, полюбовника нашла? Да кому нужна Мария с ее выводком? А с
почтой получил такое письмо, что как пьяный по станции ходил, всем давал
читать: вот люди, мол, на тебя наговаривают, а ты самый добрый и хороший,
все глаза выплакала, жду тебя, любимого... Словно невеста, в любви
рассыпается!
Понять ничего не мог, наваждение какое-то, а ходил по станции гоголем.
Стал, однако, наводить справки, в сберкассу письмо отпраьил, в почтовое
отделение -- и выяснил: деньги его жена получает от Гаранина Андрея
Ивановича. Выяснил -- и что-то в нем сломалось. Бросил работу, достал из
сундука заначенную бутылку спирта, вдрызг напился и пошел бузить. Мужик
здоровый, но сообща успокоили, уложили спать. Наутро опохмелился, попросил у
радистов бланк (`Ну и ну! Федька на радиограмму тратится, быть пурге!`) и
отправился к начальнику станции -- заверять документ: `Михальчишиной Марии
Антоновне доверяю право распоряжаться вкладом полностью или частично`.
Гаранину деньги вернул до копейки, ни слова ему до конца своей зимовки не
сказал, но будто подменили мужика: в каюткомпании стал засиживаться,
повеселел, разрешал себя разыгрывать и сам подшучивал над товарищами, а
перед посадкой в самолет вдруг подошел к Гаранину, обнял его и поблагодарил
за науку.
Плохо началась, а хорошо продолжалась для Семенова та зимовка. Обжился,
стал своим, набил руку и набрался опыта, в летнюю тундру влюбился, в охоту и
богатую северную рыбалку, а самое главное -- понял он, что нашел свое место
в жизни и другого ему не надо. Мальчишеские мечты о подвигах в белом
безмолвии уступили често трезвому расчету и прочной привязанности к своей
профессии. В отпуске он слышал во сне морзянку и пургу, видел песцов и
медведей, и его снова тянуло туда, где они есть.
Потом были еще зимовки на береговых станциях, три дрейфа на Льдинах,
два года в разных экспедициях -- на станции Восток. Много всякого случалось
за эти годы, о чем еще будет время вспомнить. Менялись станции, люди,
впечатления и взгляды на жизнь, и лишь одно оставалось в этой жизни
неизменным -- дружба с Андреем Гараниным. С той памятной ночи не
расставались они уже семнадцать лет. То есть расставались, конечно,--
бывало, жены не сходились в планах на отпуск и отдыхать приходилось врозь,
но зимовали Семенов и Гаранин всегда вместе. Давным-давно побратались, не
раз выручали, спасали друг друга, и выработалось у них с годами то
редкостное взаимопонимание, без которого они уже не мыслили дальнейшей своей
жизни.

-- Мирный... Молодежная... Новолазаревская...-- Гаранин мельком
поглядывал на списки.-- Бывшие восточники есть?.. Так, в Мирный главным
врачом экспедиции идет Саша Бармин...
-- Не верь глазам своим, Андрей, на Восток пойдет Саша! Только он еще
этого не подозревает.
-- Ты говорил с ним?
-- По телефону, и то ограничился лирическими воспоминаниями. Ждал твоей
санкции.
-- Так нам Шумилин и отдаст Бармина,-- усомнился Гаранин.
-- А Свешников? Лично из августейших рук получил картбланш: на Восток с
любой станции!
-- Тогда другое дело.-- Гаранин повеселел.-- Тогда мы их сейчас
пощипаем.
Семенов, улыбаясь, смотрел на Гаранина, на душе было легко и спокойно.
А ведь часа не прошло, как он обрушил на Андрея новость, от которой любой
другой закрутился бы в спираль. До чего хорошо, что на свете есть Андрей.
-- Всего нас будет шестнадцать, -- сказал Семенов.-- Но сначала
определим первую пятерку. Пока не запустим дизеля, остальным делать на
станции нечего.
-- Ты, да я, да Бармин трое,-- подсказал Гаранин.-- И еще два механика
-- привести в порядок дизеля. А за радиста сработаешь сам -- тряхнешь
стариной.
-- Старшим механиком предлагаю Дугина.
-- Так у него же был перелом,-- напомнил Гаранин.
-- Виделись вчера, козлом скачет.-- Чувствуя, что Дугина придется
отстаивать, Семенов заговорил с излишней бойкостью.-- Про тебя спрашивал,
велел кланяться.
-- Ну, это ты выдумал,-- усмехнулся Гаранин.-- И не делай такое честное
лицо, все равно не поверю: твой дружок, а не мой. Ты очень хочешь его взять?
-- А почему бы нет? Восток знает, дизелист первоклассный да и силой бог
не обидел.
-- Само совершенство,-- подытожил Гаранин.-- Идеал, хоть в книжку
вставляй.
-- А что ты против него имеешь?
-- Уж очень тебя уважает. Ну, просто влюбленными глазами смотрит!
-- Ревнуешь?
-- Этого еще не хватало! -- возмутился Гаранин.-- Тоже мне еще нашлась
Дездемона... Ладно, Дугина я тебе уступаю. Но прошу записать в протокол: без
восторгов.
-- Тогда отпадает, не берем.
-- Да шучу, шучу. Годится твой Женька. А кого вторым механиком?
-- На Молодежную идет Пичугин,-- глядя в список, выжидательно произнес
Семенов.
-- Пусть там и остается,-- решительно возразил Гаранин.-- Ты меня
удивляешь. Снова брать его на Восток, да еще в первую пятерку?
-- Проверка памяти.-- Семенов улыбнулся.-- Конечно, отпадает
А с Пичугиным произошла такая история. В первую зимовку на Восток
стремились попасть многие: уж очень почетной была она в глазах полярников --
первая зимовка в самой глубине ледового материка. Отбирали самых, казалось,

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 133710
Опублик.: 20.12.01
Число обращений: 1