|
ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ Дик Фрэнсис. Риск
Diсk Frаnсis. Risk. 1977. - М.: ЗАО `Изд-во `ЭКСМО-Пресс``, 1999
Перевод с английского Е. Антропова, Д. Прошунина
Отсканировала Аляутдинова А.Х.
ГЛАВА 1
В четверг семнадцатого марта утро я провел в волнении, день - в эк-
стазе и вечер - без сознания.
В четверг на исходе ночи, где-то в предрассветный час, я медленно
выплыл из пучины беспамятства и увидел кошмарный сон. В нем не было бы ни-
чего особенного, если бы я спал.
Мне понадобилось довольно много времени, чтобы осознать, что на са-
мом-то деле я пробудился. Наполовину, во всяком случае.
Ни проблеска света. Я думал, что открыл глаза, но я ничего не видел
- темнота стояла кромешная.
Было очень шумно. Слышалось множество разнообразных звуков, громких и
непонятных: рев мощного двигателя, дребезжание, скрип, шорохи. Я лежал,
смутно представляя, что происходит, подавленный нескончаемой какофонией.
Я лежал на чем-то, напоминавшем матрас. На спине. Я продрог. Тело за-
текло и ныло. Меня мутило и знобило. Я был совершенно разбит.
Я попытался пошевелиться. Почему-то мне не удалось поднести к лицу ни
ту, ни другую руку. Они словно прилипли к бокам. Очень странно.
Прошли целая вечность. Я чувствовал себя все хуже. Я еще больше за-
мерз и полностью проснулся. Попробовал сесть и ударился головой обо что-то
твердое, находившееся прямо надо мной. Я снова лег, подавив внезапный прис-
туп паники, и заставил себя еще раз, шаг за шагом, проанализировать ситу-
ацию. Руки. Почему я не могу шевелить руками? Потому, что мои запястья как
будто привязаны к штанам. Это казалось бессмыслицей, но ощущение было имен-
но таким.
Место. Интересно, где я? Я. с трудом подвигал затекшими ногами, ис-
следуя. Выяснилось, что я без ботинок. В одних носках. Слева, совсем близ-
ко, начиналась стена. Сверху нависал очень низкий потолок. Справа я нат-
кнулся на более мягкую преграду, возможно, матерчатую.
Я подался чуть-чуть вправо всем телом и потрогал ее пальцами. Это
оказалась не ткань, а сеть. Похожая на туго натянутую теннисную сетку. Она
не пускала меня. Я просунул пальцы сквозь ячейки, но не сумел ничего нащу-
пать с другой стороны.
Глаза. Если только я внезапно не ослеп (а у меня были серьезные сом-
нения на этот счет), я лежал где-то, куда не проникал ни один луч света.
Блестящий вывод. Весьма конструктивный. Чертовски обнадеживает.
Уши. Пожалуй, с этим дело обстояло хуже всего. Непрерывный, навязчи-
вый гул оглушал, надежно замуровав меня в узком, темном склепе: из-за гро-
хота я не слышал ничего, кроме гудевшего поблизости мощного мотора. У меня
возникло ужасное чувство, что никто не услышит меня, даже если я закричу. И
вдруг мне мучительно захотелось кричать. Чтобы ктонибудь пришел. И чтобы
этот кто-нибудь объяснил, где я нахожусь, почему и что, черт возьми, проис-
ходит. Я открыл рот и заорал.
Я орал: `Эй! Сюда!` и `Проклятый ублюдок, выпусти меня!` - и метался
в бесплодной ярости. Все усилия привели лишь к тому, что мои крики и страх
не нашли выхода в замкнутом пространстве и рикошетом вернулись обратно,
усугубив и без того скверное положение. Цепная реакция. Верный способ до-
вести себя до изнеможения.
В конце концов я прекратил вопить и замер неподвижно. Проглотил слю-
ну, скрипнул зубами и попытался собраться с мыслями. Растерянность обычно
побуждает к идиотским поступкам. `Сосредочься, - сказал я себе. - Думай`.
Рокот мотора...
Это большая машина. Она работала на пределе и стояла где-то рядом, но
не в том помещении, где находился я. За стеной.
Я тупо подумал, как было бы хорошо, если бы она остановилась. Тогда я
не чувствовал бы себя таким больным, подавленным и испуганным. Машина про-
должала равномерно грохотать, я ощущал вибрацию сквозь стены. Это не газо-
турбинный двигатель: он работал недостаточно ровно и без подвываний. Пор-
шневой двигатель. Большой мощности, как у трактора... или грузовика. Но я
лежал не в грузовике. Я не ощущал движения. Скорость не менялась, машина не
разгонялась и не замедляла ход. Никакого переключения передач. Значит, не
грузовик. Генератор. Я решил, что это генератор, вырабатывающий электричес-
тво. Я лежал в темноте, связанный, на чем-то вроде полки, рядом с электри-
ческим генератором. Окоченевший, больной и перепуганный. Но где?
Что касается того, как я сюда попал... пожалуй, об этом я имел неко-
торое представление. Я довольно отчетливо помнил, как все началось. Я ни-
когда не забуду семнадцатое марта, четверг.
Но были вопросы, на которые я не мог найти ответов. Почему? Зачем? И
что дальше?
ГЛАВА 2
В четверг утром клиент, жизнь которого полетела под откос, надолго
задержал меня в конторе в Ньюбери: в это время мне уже давно, полагалось
ехать на скачки в Челтенхем. Однако я счел неприличным сказать ему: `Да,
мистер Уэллс, мне ужасно жаль, что у вас такие неприятности, но я не могу
остаться и помочь вам сейчас, поскольку мне хочется поскорее смыться и на-
чать развлекаться`. Мистера Уэллса, совершенно отчаявшегося человека с от-
сутствующим взором, было просто необходимо вытащить из бездны безысходного
горя.
Потребовалось три с половиной часа психоанализа, сочувствия, бренди,
рассуждений о путях и средствах и общей жизнерадостной болтовни, чтобы по-
сеять в его душе семена надежды. А между тем я не был его врачом, священни-
ком, стряпчим или каким-либо доверенным лицом, но всего лишь бухгалтером,
которого он, потеряв голову, нанял накануне вечером.
Бесчестный финансовый консультант пустил мистера Уэллса по миру. Мис-
тер Уэллс, обезумев от отчаяния, где-то услышал, что Рональд Бриттен, нес-
мотря на молодость, уже осуществлял спасательные работы. В разговоре по те-
лефону мистер Уэллс пустил в ход веские аргументы: он предлагал двойную
плату, рыдал и сулил вечную благодарность. И он надоел мне до смерти.
В тот день я в первый и, вероятно, в последний раз в жизни готовился
участвовать в розыгрыше Золотого кубка в Челтенхеме: у английских жоке-
ев-стиплеров эти скачки стоят в табели о рангах на втором месте после Боль-
ших Национальных. Не имело значения, что жучки невысоко оценивали шансы мо-
ей лошади, а букмекеры принимали предварительные ставки из расчета сорок к
одному. Факт оставался фактом: для жокеялюбителя, вроде меня, приглашение
скакать в розыгрыше Золотого кубка являлось пределом мечтаний.
Из-за мистера Уэллса я не ушел из конторы спокойно и заблаговременно,
бегло просмотрев ежедневную почту. Только без четверти час я предпринял
первые попытки отделаться от навязчивого клиента. Мне удалось заставить его
встать со стула только тогда, когда я поклялся встретиться с ним в ближай-
ший понедельник и снова подробно обсудить его трудное положение. Он открыл
дверь и опять застыл на пороге. Уверен ли я, что мы рассмотрели все аспекты
проблемы? Не мог бы я уделить ему побольше времени сегодня днем? В поне-
дельник, твердо сказал я. Может, ему имеет смысл обратиться к кому-нибудь
другому?
- Сожалею, - сказал я, - мой старший партнер уехал в отпуск.
- Мистер Кинг? - спросил он, указав на аккуратную надпись `Кинг и
Бриттен`, красовавшуюся на открытой двери.
Я кивнул, мрачно подумав, что мой старший партнер, если бы он не пу-
тешествовал в настоящий момент по Франции, обязательно проследил бы за тем,
чтобы я вовремя отправился в Челтенхем. Тревор Кинг, крупный, седовласый,
властный и практичный, хорошо понимал, что для меня важнее.
Мы работали вместе в течение шести лет - с тех пор как он переманил
меня из столичной конторы, где я проходил практику. Он предложил мне нечто,
от чего я был не в силах отказаться: гибкий рабочий график, позволявший
выкраивать время для участия в скачках. К тому моменту он имел уже пять или
шесть клиентов из `скакового` мира, ибо Ньюбери являлся центром подготовки
лошадей, здесь располагались десятки конюшен, обитатели которых топтали
своими копытами меловые холмы Беркшира. Подыскивая замену помощнику, кото-
рый покидал его, Кинг рассудил, что расширит клиентуру в этой сфере, если
наймет меня. Конечно, он не говорил об этом прямо - не такой он был чело-
век, чтобы потратить два слова, когда довольно и одного. Но вскоре его ин-
терес стал очевиден, так как он не скрывал удовлетворения, когда его замы-
сел начал постепенно осуществляться.
На первый взгляд способный бухгалтер и жокей-любитель - непримиримые
противоположности. Однако все, что Кинг предпринял, проверяя мою квалифика-
цию, сводилось к следующему: он спросил моих бывших нанимателей, готовы ли
они значительно повысив мое жалованье, чтобы удержать меня. Они ответили
утвердительно и дали мне хорошую прибавку. Тревор улыбнулся, словно кроткая
акула, и удалился. Затем он предложил мне стать его полноправным компань-
оном и массу свободного времени для скачек. Моя партнерская доля будет сто-
ить мне десять тысяч фунтов, и я могу выплатить ее за несколько лет из сво-
их доходов. Что я об этом думаю?
Я подумал, что все может обернуться просто великолепно. Так и вышло.
В каком-то смысле я и теперь знал Тревора не лучше, чем в первый день
знакомства. По сути, наши отношения начинались и заканчивались у дверей
конторы. За ее пределами они ограничивались одним ежегодным официальным
обедом, на который я получал письменное приглашение от его жены. Он жил в
роскошном доме: само здание и интерьер относились примерно к двадцатым го-
дам нынешнего столетия. Друзья Тревора принадлежали в основном к числу
крупных предпринимателей или советников графства - состоятельные, солид-
ные, как и сам Тревор.
На профессиональном уровне я хорошо изучил его. Тревор придерживался
ортодоксальных, консервативных взглядов, умеренных и традиционных. Он был
старомодным без напыщенности и давал своего рода первоклассные советы, ка-
завшиеся разумными даже тогда, когда задним числом выяснялось, что это не
так.
Возможно, Тревор был не чужд некоторой жестокости. Иногда у меня воз-
никало впечатление, что ему доставляет истинное удовольствие выводить на
чистую воду клиента, уточняя размеры его налоговой задолженности, и наблю-
дать, как тот сникает.
Расчетливый и методичный, сдержанно честолюбивый; ему нравилось быть
местной знаменитостью, и он умел мастерски очаровывать богатых пожилых ле-
ди. В качестве клиентов он отдавал предпочтение процветающим компаниям и не
любил профанов с запутанными делами.
Наконец я избавился от одного из таких профанов - мистера Уэллса, и
со всех ног помчался на автомобильную стоянку около нашей конторы. От
Ньюбери до Челтенхема шестьдесят миль, и я изгрыз ногти, пока ехал, так как
путь мне без конца блокировали то дорожные работы, то армейские автоколон-
ны. Я знал также, что последнюю милю до ипподрома мне придется полчаса пол-
зти в длинном хвосте желающих попасть на скачки. Уже много раз говорилось о
том, насколько рискованно выставлять любителя (`пусть и хорошего`, как на-
писал некий благожелательный обозреватель) против профессионалов высшей ли-
ги на лучших лошадях королевства, в чемпионском заезде, на самых престижных
состязаниях сезона. `Лучшее, что может сделать Роланд Бриттен, это убрать
Гобелена с дороги остальных участников`, - советовал менее благожелатель-
ный журналист. В душе я отчасти соглашался с ним, однако не собирался сле-
довать его рекомендациям. Не явиться вовремя - пожалуй, стало бы самым
непрофессиональным поступком из всех возможных.
Опоздание было последним и в настоящий момент наиболее актуальным из
целого перечня проблем. Как жокей-любитель я участвовал в скачках с препят-
ствиями с шестнадцати лет, но ныне, на пороге тридцатидвухлетия, сохранять
форму мне становилось труднее и труднее. Возраст и сидячая работа постепен-
но истощали запас сил и выносливости, которую я всегда воспринимал как дол-
жное. Теперь мне приходилось затрачивать массу усилий на то, что некогда я
проделывал играючи. Каждый день рано утром я по полтора часа работал с ло-
шадьми одного местного тренера, но этих упражнений уже было недостаточно.
Недавно во время нескольких, особенно трудных заездов я почувствовал, что
сила вытекает из моих натруженных мускулов, словно вода из ванной. И по
этой причине я проиграл по меньшей мере одну скачку. Я не посмел бы пок-
лясться, что физически готов скакать в розыгрыше Золотого кубка.
Объем работы в офисе увеличился настолько, что просто выполнить ее
как полагается уже являлось проблемой. Я начал чувствовать себя дезертиром,
бросая дела в середине дня и отправляясь на скачки. По субботам все было
прекрасно, но нетерпеливые клиенты с негодованием относились к моим поез-
дкам в Аскот по средам или в Стрэтфорд-на-Эйвоне по четвергам. Я работал
дома вечерами, чтобы восполнить упущенное время, но это не устраивало нико-
го, кроме Тревора. И клиентура, как говорится, не давала мне продохнуть.
В то утро, кроме встречи с мистером Уэллсом, у меня имелись и другие
неотложные дела. Я должен был обжаловать размеры налогов, взимаемых с жоке-
ев экстра-класса. Я должен был подписать аудиторский акт для поверенного. И
оставались еще две судебные повестки, обязывавшие клиентов явиться в нало-
говую комиссию, что требовало немедленных, хотя и формальных, действий.
- Я отправлю прошения об отсрочке, - сказал я Питеру, одному из на-
ших двух помощников. - Позвоните обойм клиентам и скажите, чтобы они не
беспокоились. Я немедленно займусь их делами. И проверьте, есть ли у нас
все необходимые документы. Если чего-то не хватает, попросите их прислать.
Питер угрюмо и неохотно кивнул, намекая, что я даю ему слишком много
поручений. Возможно, он прав.
Тревор вынашивал планы нанять еще одного помощника, но пока не спешил
их реализовывать из-за предложения, над которым мы оба ломали голову в нас-
тоящее время. Крупная лондонская фирма была не прочь расшириться за наш
счет. После предполагаемого слияния они хотели открыть свой филиал в поме-
щении нашей конторы - и вместе с нами в качестве служащих. Материально мы
выигрывали, поскольку стремительно возраставшие накладные расходы вроде
арендной платы, платы за электричество и секретарские услуги производились
сейчас из наших собственных карманов. Наша нагрузка тоже уменьшится, ибо
теперь, если один из нас болел или брал отпуск, на плечи другого ложилось
тяжкое бремя. Но Тревору нелегко было смириться с перспективой превратиться
из хозяина в подчиненного, а я опасался потерять свободу. Мы отложили реше-
ние на две недели, до возвращения Тревора из Франции. Но рано или поздно
нам придется посмотреть в лицо суровой реальности.
Я барабанил пальцами по рулевому колесу своего `Доломита`, с нетерпе-
нием дожидаясь, когда загорится зеленый свет на светофоре. Я в сотый раз
взглянул на часы. `Давай же, - вслух сказал я. - Давай`. Бинни Томкинс
придет в ярость.
Бинни, тренер Гобелена, не хотел, чтобы я скакал на этой лошади.
- Только не в Золотом кубке, - решительно заявил он, когда владели-
ца выступила с таким предложением. Они с воинственным видом стояли друг
против друга у весовой ипподрома в Ньюбери, где Гобелен только что выиграл
трехмильную скачку: миссис Мойра Лонгерман, маленькая блондинка, похожая на
птичку, против высокого крепкого мужчины, обманутого в лучших надеждах.
- ...лишь потому, что он ваш бухгалтер, - раздраженно говорил Бин-
ни, когда я, взвесившись, присоединился к ним. - Чудовищная нелепость.
- Но ведь он победил сегодня, не так ли? - ответила она.
Бинни развел руками. Дышал он тяжело. Миссис Лонгерман предложила мне
скакать в Ньюбери импульсивно, под влиянием момента: ее постоянный жокей
упал во время предыдущего заезда и сломал лодыжку. Бинни без особого энту-
зиазма согласился временно ангажировать меня. Но Гобелен считался лучшим
скакуном в его конюшне, и для тренера средней руки, вроде Бинни, выставить
лошадь на соревнованиях за Золотой кубок в Челтенхеме было событием. Он хо-
тел лучшего профессионального жокея, какого только мог заполучить. Он не
хотел бухгалтера миссис Лонгерман, выступавшего в тридцати скачках в год,
если повезет. Миссис Лонгерман, однако, пробормотала что-то о передаче Го-
белена более сговорчивому тренеру, а я не проявил должного бескорыстия и не
отказался от предложения. Бинни бушевал напрасно.
Прежний бухгалтер миссис Лонгерман в течение многих лет позволял ей
выплачивать в государственный бюджет намного больше налогов, чем следовало.
Я добился, чтобы ей возвратили переплату, исчислявшуюся тысячами. Разумеет-
ся, это не самый лучший критерий при выборе жокея, которому предстоит ска-
кать на вашей лошади, но я понял, что она таким образом благодарит меня,
предлагая нечто бесценное. Я от всей души не желал подвести ее, и это стало
источником дополнительных переживании.
Меня тревожило, что я не сумею разумно пройти дистанцию, о падении я
не думал. Если жокей боится упасть, значит, ему пора уходить из конного
спорта. Наверное, однажды такое произойдет и со мной, но пока не происходи-
ло. Я опасался оказаться несостоятельным, освистанным, и я боялся опоздать.
Бинни рассыпал искры, словно подожженный бикфордов шнур, когда я на-
конец примчался в весовую, едва переводя дух.
- Где тебя носит? - сердито спросил он. - Ты хоть понимаешь, что
первая скачка уже закончена и через пять минут тебя оштрафовали бы за неяв-
ку?
- Прошу прощения.
Я отнес седло, шлем и сумку с прочим снаряжением в раздевалку, с об-
легчением плюхнулся на скамейку и попытался перестать потеть. Вокруг царила
обычная суета. Жокеи одевались, раздевались, ругались, смеялись; благодаря
многолетнему знакомству они считали меня своим. Я вел счета тридцати двух
жокеев и неофициально заполнял налоговые декларации еще дюжине. На сегод-
няшний день я вел бухгалтерию тридцати одного тренера, пятнадцати конноза-
водческих ферм, двух распорядителей жокейского клуба, одного ипподрома,
тринадцати букмекеров, двух транспортных фирм, перевозивших лошадей, одного
кузнеца, пяти торговцев фуражом и сорока с лишним человек, владевших скако-
выми лошадьми. Вероятно, я знал о финансовых делах частных лиц в мире ска-
чек больше, чем кто-либо из присутствовавших на ипподроме.
У парадного круга Мойра Лонгерман дрожала от радостного возбуждения.
Ее носик пуговкой задорно торчал из высокого и пушистого воротника. Она ку-
талась в шубку из меха лисы, а на светлых кудряшках держалась пышная лисья
шапка. Голубые глаза пожилой женщины сияли от восторга, и, глядя на ее ис-
креннее оживление, было легко понять, почему тысячи и тысячи людей приобре-
тают скаковых лошадей и тратят столько средств на их содержание. Не только
ради выигрыша или из хвастовства: скорее во имя острых ощущений, какие да-
рит усиленный выброс адреналина, и чувства сопричастности. Мойра Лонгерман
прекрасно осознавала, что веселье может обернуться разочарованием, слезами.
Но глубокие, тенистые долины делают сияющие горные вершины особенно желан-
ными.
- Гобелен выглядит изумительно, не правда ли? - воскликнула она, и
ее маленькие руки, затянутые в перчатки, взметнулись в сторону скакуна,
медленно шедшего по кругу под пристальными взорами болельщиков, заполнявших
трибуны.
- Великолепно, - искренне согласился я. Бинни хмуро покосился на
ясное, холодное небо. Он представил Гобелена в наилучшем виде, какого редко
достигали другие его питомцы: безукоризненно заплетенные грива и хвост,
смазанные копыта, новая попона, начищенная до блеска кожаная сбруя и приче-
санные сложным геометрическим узором ухоженные волоски на крупе. Бинни изо
всех сил старался показать миру - если его лошадь проиграет, то не потому,
что ей уделяли мало внимания. Бинни собирался до конца дней винить меня в
потере Золотого кубка.
Не могу сказать, что это особенно тревожило меня. Как и у Мойры Лон-
герман, у меня дух захватывало от волнения и предвкушения самого потряса-
ющего события в моей жизни. Надежды могут пойти прахом, но чтобы ни случи-
лось, я удостоился чести соревноваться за Золотой кубок.
Всего было восемь участников. Жокеи сели на лошадей, шагом выехали на
скаковую дорожку, проехали парадом перед переполненными, шумными трибунами
и легкой рысью направились к старту. Я нервничал и знал, что это глупо.
Только хладнокровие приносит достойные плоды. Скажите это железам, выраба-
тывающим адреналин.
По крайней мере, мне удавалось сохранять видимость спокойствия. Я по-
давил нервную дрожь и держался так, словно мне доводилось участвовать в
скачках такого уровня не менее шести раз за сезон. Никто из семи других жо-
кеев не выглядел взволнованным или напряженным, но я предполагал, что
кое-кто из них наверняка испытывал подобные чувства. Даже для профессиона-
лов высшего класса скачки в Челтенхеме были незабываемым событием. Я решил,
что их безмятежность так же притворна, как и моя, и немного успокоился.
Мы приблизились к стартовой ленте неровным строем, натягивая поводья,
чтобы удержать разгоряченных скакунов, и всем корпусом откинувшись в седле.
Стартер нажал на рычаг, лента взлетела, и Гобелен сделал резкий прыжок, ед-
ва не вывихнув мне руки. Большинство скачек на три с четвертью мили начина-
ются умеренно, набирают скорость за милю до финиша и могут завершиться пос-
тепенно замедляющейся процессией. В тот день участники состязания за Золо-
той кубок стартовали так стремительно, словно намеревались пройти дистанцию
за рекордно короткий срок в истории скачек. Позже Мойра Лонгерман рассказа-
ла мне, что Бинни сыпал словечками, которых она в жизни не слышала, когда
мне не удалось удержать Гобелена вровень с остальными.
К тому моменту, когда мы перемахнули через два первых препятствия,
ближайших к трибунам, мы отстали на добрых шесть корпусов. Этот разрыв сам
по себе не так уж велик, но он вполне мог вызвать замечания типа: `Я же вам
говорил!`, так как состязания только начались. В действительности я просто
колебался. Должен ли я скакать быстрее, повисну на хвосте у тех, кто шел
впереди? Уже сейчас Гобелен несся с большей скоростью, чем тогда в Ньюбери,
когда мы с ним выиграли скачку. Если я заставлю его поравняться с остальны-
ми, он может совсем обессилеть к середине дистанции. Если я придержу его, у
нас по крайней мере останется шанс закончить скачку.
После того как мы преодолели третье препятствие и воду, разрыв увели-
чился, а я все еще не решил, какой тактике лучше следовать. Я не ожидал,
что другие помчатся во весь опор от стартовой черты. Я не знал, намерены ли
жокеи до конца сохранять такую скорость или позже они замедлят бег коней. Я
не представлял, как они вероятнее всего поступят.
Но что скажет Бинни, если мои предположения не оправдаются и я так и
останусь последним до конца? Чего он только не скажет! Что я делаю на сос-
тязаниях не своего класса? Выставляю себя полным идиотом. О Господи, поду-
мал я, и зачем я только ввязался в это?
Считается, что бухгалтеры от природы осмотрительны, но в тот момент я
отбросил всяческую осторожность. Все что угодно, только бы не прийти к фи-
нишу последним. Осторожность никуда меня не приведет. Я дал Гобелену шенке-
лей, когда он этого не ждал, и конь стрелой полетел вперед.
- Спокойно, - задыхаясь, пробормотал я. - Спокойно, черт побери.
Разрыв нужно сократить, думал я, но не слишком быстро. Бешеный рывок,
и мы израсходуем запас сил, который нам понадобится на подъеме в гору. Если
мы только туда доберемся. Если я не упаду. Если я не позволю Гобелену со-
вершить ошибку, когда он будет брать барьер, если я не позволю отказаться
прыгать или совсем сойти с дистанции.
Всего лишь миля позади, а я словно прожил две жизни.
К концу первого круга я по-прежнему отставал, но уже не позорно. Еще
круг... и, возможно, до конца заезда мы обгоним одного или двух конкурен-
тов. В это мгновение я начал испытывать удовольствие, острота которого при-
туплялась тревожной сосредоточенностью, но, тем не менее, я был счастлив. И
по прошлому опыту я знал, что позже будет вспоминаться только это, а не му-
чительные сомнения.
Позади водное препятствие, и мы все еще последние. Остальные скакали
плотной группой прямо перед нами. Следующим был открытый ров. Гобелен прыг-
нул безукоризненно, и в воздухе мы выиграли корпус, приземлившись точно по-
зади опережавшей нас лошади. Так мы продержались до очередного барьера и
снова продвинулись вперед в прыжке, на сей раз опустившись на землю рядом с
ближайшей лошадью, а не за ней.
Великолепно. Я больше не последний. Вернее, иду вровень с последним.
Пока я беспокоился, сможет ли Гобелен продержаться до конца, он тем време-
нем брал препятствие за препятствием энергично и отважно.
Ход скачки круто изменился у следующего барьера, на дальнем участке
скакового круга. Фаворит упал, а второй фаворит споткнулся о него. Гобелен
резко отпрянул в сторону, приземлившись в гуще барахтающихся тел, и с силой
врезался в соседнюю лошадь. Ее жокей вылетел из седла.
Все случилось стремительно. В один миг спокойная, упорядоченная скач-
ка превратилась в хаос. Трое вышли из игры. Надежды владельцев, тренеров,
жокеев и тех, кто ставил на этих лошадей, развеялись как дым. Гобелен рвал-
ся вперед изо всех сил, но, когда мы начали подниматься в гору, мы снова
оказались в хвосте.
Говорят, нельзя разгоняться на подъеме, так как лошади, которых вы
обойдете, снова опередят вас на спуске. Берегите силы, не растрачивайте их.
Я не стал утомлять Гобелена на пути в гору и тянулся последним. На вершине
мне показалось, будто остальные внезапно устремились прочь от меня, выкла-
дываясь до конца, стараясь вырваться вперед, тогда как я все еще не напря-
гался.
Пора, мелькнуло у меня в голове, давай, сейчас или никогда. Сейчас
или никогда в жизни. Вперед, Гобелен. Действуй. Я помчался во весь опор
вниз по склону. Никогда в жизни я не скакал так быстро.
Препятствие на полпути вниз. Гобелен немного сбился с шага, но его
прыжок не посрамил бы и серну.
Еще один жокей лежал на земле по ту сторону барьера, свернувшись ка-
лачиком, чтобы его не растоптали.
Три лошади впереди. Осталось пройти всего два препятствия. Внезапно
меня осенило, что три скакуна, опережавшие Гобелена, - это все, оставшиеся
на дистанции. Причем опережали они его, ненамного. Меня разобрал смех. Боже
мой, подумал я, предположим на минутку, что я сумею обойти одну, и тогда
финиширую третьим. Третье место в скачке на Золотой кубок. Об этом можно
было только мечтать.
Я начал подгонять Гобелена, и он, к моему удивлению, послушался. Это
был конь, которому обычно не хватало сил для рывка на финише, он нуждался в
поощрении. И этот конь сейчас с гулким топотом летел вперед, как хороший
спринтер.
Мы обогнули поворот... оставалось пройти последнее препятствие... Я
приближался к нему быстрее других, взял его одновременно с третьей лошадью
и, приземлившись, оказался впереди... До финишного столба оставался послед-
ний, трудный подъем. Я третий, ликовал я. Черт возьми, третий!
Некоторым лошадям стоит мучительных усилий преодолеть последний отре-
зок дистанции в Челтенхеме. Одни от усталости сбиваются в сторону, спотыка-
ются, другие, если ведут скачку, замедляют темп, едва передвигая ноги от
изнеможения, и с трудом дотягивают до финиша.
С Гобеленом не случилось ничего подобного, зато случились с обоими
лидерами. Одна из лошадей начала уклоняться с прямой под большим углом.
Вторая, казалось, вот-вот остановится. К моему глубокому изумлению и к
удивлению всех прочих участников, я с бешеной скоростью промчался мимо них
ровным галопом и выиграл Золотой кубок.
Меня нисколько не волновало, что все скажут (и действительно говори-
ли), что, если бы оба фаворита не упали, у меня не было бы ни малейшего
шанса. И мне было плевать, что в историю скачек этот заезд войдет как `пло-
хой` Золотой кубок. Я пережил минуты высочайшего блаженства, пока проделал
неблизкий путь от финишного столба до паддока, где расседлывают победите-
лей. Наверное, на свете нет ничего, что способно сравниться с этим ощущени-
ем полного счастья.
Это было невероятно... и это произошло. Бухгалтер миссис Лонгерман
принес ей кругленькую сумму, не подлежащую налогообложению.
Следующий час прошел как в тумане. Я переоделся в свою повседневную
одежду. Шампанское текло рекой в весовой, и все, чьим мнением я дорожил,
хлопали меня по плечу. Я был настолько счастлив, что мне хотелось бегать по
потолку, хохотать во все горло и ходить колесом. Поздравления, представле-
ния, слезы радости Мойры Лонгерман, недоверчивое замешательство Бинни -
все смешалось воедино; мне еще предстояло разобраться во всем этом позже. В
тот момент я упивался славой, которая дурманит пуще опия.
В самом разгаре празднества в честь героя дня появился какой-то чело-
век в форме санитара `Скорой помощи` из больницы Сент-Джон. Он искал меня.
- Вы Рональд Бриттен? - спросил он.
Я кивнул, поднимая бокал с шампанским.
- Один жокей хочет вас видеть. Он в машине `Скорой помощи`. Заявля-
ет, что не поедет в госпиталь, не поговорив с вами. Он очень взволнован.
Вам лучше было бы пойти.
- Кто он? - спросил я, поставив свою выпивку.
- Бадли. Упал во время последней скачки.
- Он серьезно ранен?
- Перелом ноги, - сообщил санитар.
- Чертовское невезение.
Мы вышли из весовой и пересекли запруженную народом бетонированную
площадку, направляясь к машине `Скорой помощи`, которая стояла в ожидании
прямо за воротами. До последнего забега на сегодняшних скачках осталось
пять минут, и тысячи людей лихорадочно суетились вокруг, пробиваясь к три-
бунам и торопясь сделать последние ставки. Санитар и я двигались во встреч-
ном потоке тех, кто стремился добраться до стоянки машин раньше, чем нач-
нется еще большее столпотворение.
Я не представлял, зачем Бобби Бадли хотел меня видеть Его последний
годовой отчет находился в полном порядке, и мы уже подписали его у налого-
вого инспектора. У него не могло быть никаких неотложных проблем. Мы, приб-
лизились к задним дверям кареты `Скорой помощи`, санитар распахнул их и
сказал:
- Он внутри.
Маловата машина для `Скорой помощи`, подумал я, забираясь в кузов.
Она больше походила на обычный белый фургон, высоты которого явно не хвата-
ло, чтобы встать во весь рост. Я предположил, что в дни скачек в больнице
недостает штатных машин.
В кузове находились носилки, на них лежал человек, укутанный одеялом.
Я сделал шаг к нему, согнувшись в три погибели под низкой крышей.
- Бобби? - позвал я.
На носилках лежал не Бобби. Это был некто, кого я никогда прежде не
видел: молодой, проворный и без единой царапины. Он вскочил, резко отбросив
одеяло, взметнувшееся серым облаком.
Я повернулся, намереваясь уйти, и обнаружил, что санитар забрался в
фургон и стоит у меня за спиной. Двери за ним были уже закрыты. Выражение
его лица не отличалось дружелюбием, и как только я попытался оттолкнуть его
с дороги, он пнул меня в голень.
Я снова повернулся. Лежащий `больной` вскрывал пластиковый пакет. Его
содержимое напоминало комок влажной ваты величиной с ладонь. Санитар крепко
схватил меня за одну руку, а раненый за другую; я отчаянно боролся и выры-
вался, но общими усилиями им удалось прижать кусок влажной ваты к моему но-
су и рту.
Очень трудно одержать верх в драке, когда вы не в состоянии выпря-
миться и с каждым вдохом втягиваете в себя чистый эфир. Последнее, что я
увидел в сереющем мире, это как упала с головы санитара форменная шапочка.
Его светло-каштановые волосы рассыпались в беспорядке, повиснув спутанными
космами, превратив его из ангела милосердия в обыкновенного негодяя. Мне
доводилось один-два раза покидать ипподром на носилках, но крепко спящим я
это делал впервые.
Очнувшись в грохочущей темноте, я не мог уразуметь смысл всего проис-
ходящего.
Зачем они схватили меня? Имеет ли похищение какое-либо отношение к
выигрышу Золотого кубка? А если так, что дальше?
Мне показалось, что я замерз еще больше, и меня тошнило все сильнее.
Внешний шум - скрип и шорохи - стал громче. К тому же теперь появилось
смутное ощущение движения. Однако я ехал не на грузовике. Где же я? В само-
лете?
Внезапно до меня дошло: тошнота никоим образом не связана с тем, что
я надышался эфира, как я предположил вначале. Она являлась симптомом хорошо
знакомого недомогания, которым я периодически страдал с детства. Меня ука-
чивало. На корабле.
ГЛАВА 3
Я понял, что лежу на койке. Сетка, туго натянутая с правой, открытой
стороны, не давала мне упасть. Загадочный шорох издавали волны, омывая бор-
та судна. Мощные двигатели проталкивали тяжелый корпус сквозь плотную массу
воды, от чего возникали разнообразные скрипы и потрескивание.
Я испытал немалое облегчение, получив смутное представление об окру-
жавшей меня действительности. Я снова мог ориентироваться в пространстве и
мысленно оценить свое положение. Прояснилась та часть этой таинственной ис-
тории, что ставила меня в тупик больше всего; с другой стороны, я острее
почувствовал физический дискомфорт. Холодно. Руки привязаны к ногам. Мышцы
затекли без движения. Я знал, что нахожусь на корабле, и знал также, что на
кораблях меня всегда укачивало. От этой мысли меня тотчас замутило еще
сильнее.
Неведение - величайший транквилизатор, подумал я. Сила боли зависит
от того, сколько внимания ей уделяют; человек, встречаясь и разговаривая с
другими людьми при свете дня, не испытывает и половины тех мук, что поджи-
дают его, когда он остается в одиночестве и в темноте. Если бы сейчас
кто-нибудь вошел и поговорил со мной, возможно, я перестал бы замечать хо-
лод и ужасную тошноту и не чувствовал бы себя таким несчастным.
Прошло, наверное, целое столетие. Никто не появлялся.
Качка усилилась, а вместе с ней - и мое недомогание. Корабль яв-
ственно бросало то вверх, то вниз, его нос попеременно вздымался или зары-
вался в волны, и соответственно поднимались или опускались мои ноги и голо-
ва. Кроме того, мое тело слегка перекатывалось из стороны в сторону.
Мы в открытом море, беспомощно думал я. На реке не бывает такого
сильного волнения.
В течение некоторого времени я пробовал улучшить себе настроение,
припоминая забавные замечания типа: `Принудительно завербован во флот, Гос-
поди!`, и `Опоен и увезен на судно матросом!` и `Джим, дружок, одноногий
Джон Сильвер поймал тебя`. Я потерпел сокрушительное фиаско.
Вскоре я оставил попытки вычислить, по какой причине я туг оказался.
Я больше не испытывал страха. Я перестал реагировать на холод и прочие не-
удобства. Меня занимало лишь одно: как бы меня на самом деле не стошнило.
Меня спасало только то, что я с утра ничего не ел.
Завтрак?.. Я утратил представление о времени. Я не знал, как долго
находился без сознания и как долго пролежал в темноте с тех пор, как очнул-
ся, но пробыл в беспамятстве достаточно долго, чтобы меня успели привезти
из Челтенхема на побережье и переправить на борт корабля. И я пробудился
уже достаточно давно, чтобы мне снова захотелось спать.
Мотор заглох. Внезапно наступившая тишина была восхитительна. Только
теперь я в полной мере осознал, как изнурителен оглушительный шум. Я
по-настоящему испугался, что он начнется опять. Может, это метод психологи-
ческой обработки?
Вдруг где-то над головой послышался другой шум: как будто что-то та-
щили. Потом раздался металлический лязг, а затем сверху упал ослепительный
луч дневного света.
Я вздрогнул и зажмурил глаза, привыкшие к потемкам, потом осторожно
открыл их. Луч превратился в квадрат света. Кто-то открыл надо мной люк.
Свежий воздух хлынул внутрь, словно душ, холодный и влажный. Без осо-
бого воодушевления я оглянулся вокруг и сквозь крупную белую сетку увидел
тесное помещение.
Койка, на которой я лежал, сужалась в ногах, боковые стенки каюты
сходились под острым углом, подобно наконечнику стрелы. Ширина койки равня-
лась примерно двум футам, над ней нависала другая, точно такая же. Я лежал
на матрасе, застеленном простыней темно-синего цвета. Большую часть каюты
занимали два встроенных деревянных лакированных рундука с откидными крышка-
ми. Я решил, что они предназначены для хранения парусов. А значит, я нахо-
дился в парусном отсеке судна. Дверь за моим правым плечом, в настоящий мо-
мент крепко запертая, по-видимому, вела в каюткомпанию - к теплу, к жизни.
Странная история с моими руками тоже прояснилась. Они действительно
были привязаны к брюкам, по одной к каждой штанине. Насколько мне удалось
разглядеть, кто-то разрезал ткань, проделав парочку дырок на уровне боковых
карманов, продел сквозь отверстия нечто, напоминавшее бинт, и накрепко
прикрутил мои запястья к одежде.
Испорчена пара отличных брюк. Но, с другой стороны, все несчастья от-
носительны. В отверстии люка надо мной появилась голова, она темным силу-
этом вырисовывалась на фоне серого неба. Я смутно видел этого человека
сквозь сетку, но мне показалось, что он довольно молод и не склонен идти на
уступки.
- Очухался? - спросил он, заглядывая вниз.
- Да, - отозвался я.
- Хорошо.
Он исчез, но вскоре вернулся и просунул в люк голову и плечи.
- Если будешь вести себя разумно, я тебя развяжу, - сказал он.
Моряк разговаривал отрывисто, с повелительными интонациями человека,
привыкшего приказывать, а не просить об одолжении. К концу каждой фразы его
голос набирал силу; в нем отчетливо сквозила угроза.
- У вас есть драмамин? - поинтересовался я.
- Нет, - ответил он. - В каюте есть туалет. Можешь им воспользо-
ваться, если начнет рвать. Ты должен пообещать вести себя тихо, тогда я
спущусь и развяжу тебя. Иначе я не стану этого делать. Ясно?
- Обещаю, - сказал я.
- Хорошо.
Без долгих разговоров он легко спрыгнул через люк вниз. Обутый в па-
русиновые туфли, шести футов и трех дюймов роста, он почти заполнил собой
все свободное пространство тесной каюты. Его тело без труда балансировало в
такт корабельной качке.
- Здесь, - сказал он, поднимая крышку того, что походило на встро-
енный лакированный ящик. - Вот здесь гальюн. Открываешь запорный кран и
накачиваешь морскую воду с помощью этого рычага. Перекрывай воду, когда за-
кончишь, или тебя затопит. - Он захлопнул крышку и открыл дверцу стенного
шкафчика. - Тут стоит бутылка питьевой воды и несколько бумажных стаканов.
Пищу будешь получать тогда же, когда и мы. - Он глубоко запустил руки в
один из рундуков, казавшийся на первый взгляд пустым. - Здесь одеяло. И
подушка. - Он вытащил эти предметы - и то, и другое было темно-синего
цвета, - показал мне и кинул обратно.
Он запрокинул голову и взглянул на большой квадрат открытого неба над
ним.
- Я оставлю люк открытым, так что у тебя будет воздух и свет. Выб-
раться тебе не удастся. Да и незачем. Мы в открытом море.
Он постоял с минуту, раздумывая, потом принялся снимать сеть, которая
держалась просто на хромированных крючках, прицепленных к петлям верхней
койки.
- Ты сможешь опять подвесить сетку, если волнение усилится, - заме-
тил он.
Теперь, когда белый сетчатый занавес исчез, я мог рассмотреть его без
помех. Волевое лицо с крупными, резкими чертами, крошечные глазки, тонкогу-
бый рот, загрубевшая на открытом воздухе кожа и каштановые волосы, свисав-
шие прямыми прядями. Примерно моих лет, хотя, кроме возраста, между нами не
было ничего общего. Он смотрел на меня сверху вниз без какого-либо намека
на садистское удовольствие, за что я был ему благодарен, но также без ма-
лейшего раскаяния или сочувствия. ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ
Док. 133078
Опублик.: 19.12.01
Число обращений: 1
|
