ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Ю.Семенов.

Процесс-38

Пьеса

(по изданию Ю.Семенов. Ненаписанные романы. Процесс-38. М.: `ДЭМ`.
1990.)

Октябрьский зал Дома союзов.


Небольшое помещение заполнено зрителями, получившими билеты на процесс
по делу гестаповских шпионов и диверсантов: Бухарина, Рыкова, Крестинского
и их подельцев.


Секретарь Судебного присутствия военный юрист первого ранга
А л е к с а н д р Б а т н е р: Встать, суд идет!
Все - зал и обвиняемые - поднимаются. Входят судьи, занимают свои места.
Б а т н е р. Прошу садиться.
Однако неожиданно председательствующий поднимается со своего массивного
кресла и выходит на авансцену.
У л ь р и х. Я, Василий Ульрих, председатель Военной коллегии
Верховного суда, пришел в Москву на подавление левоэсеровского путча
вместе с моими товарищами, латышскими стрелками. Я работал тогда под
руководством члена Политбюро Каменева.
Восемнадцать лет спустя в этом же зале, в августе тридцать шестого, я
приговорил моего учителя и старшего товарища Льва Каменева к расстрелу.
Через год, в тридцать седьмом, я осудил на смерть здесь же, в Октябрьском
зале, секретаря ЦК большевистской партии Серебрякова, который в
девятнадцатом спас Москву от войск Деникина; я находился в его штабе;
вместе с Серебряковым работал Сталин; Иосиф Виссарионович возненавидел его
за то, что американский журналист Джон Рид, приехавший тогда к нам, на
Сталина не обратил внимания, писал о Серебрякове, восхищался им открыто,
по-детски как-то... Серебряков был одним из тех, кто в двадцать четвертом
году заявил: `Партия перерождается, царствуют верхи, установлен
бюрократический режим, отъединяющий ЦК от народа`. Сейчас мне предстоит
послать под пулю любимца партии Бухарина. Нет человека интеллигентней,
добрее и чище, чем Николай Иванович. Он, и никто другой, должен был стать
лидером страны. Но он предал всех нас, проиграв схватку чудовищу по
фамилии Сталин. Поэтому я приговорю его к расстрелу. Политик не имеет
права на проигрыш.
Не согласны? Согласны. Теперь у нас все согласны. Я и впредь буду
судить и отправлять в подвал, на расстрел лучших большевиков- ленинцев.
Или - я, или - меня... Цицерон был прав: `Труд создает мозолистую преграду
против боли`.
Ульрих возвращается на свое место, раскрывает папку с делом, водружает
на нос очки, читает что-то, оглядывая при этом подсудимых. Поднимается
корпусной военный юрист Матулевич.
М а т у л е в и ч. Я, заместитель товарища Ульриха, член Всесоюзной
Коммунистической партии (большевиков) Илья Матулевич. Вместе с товарищами
Ульрихом, Иевлевым и Вышинским мы провели первые процессы, расстреляв двух
членов Политбюро, семь членов ЦК, восемь кандидатов в члены ЦК и пять
членов ЦКК партии. Почему партия и лично Иосиф Виссарионович доверили мне
эту многотрудную работу? Потому, что я, Матулевич, в двадцать четвертом
году примкнул к троцкистской группе героев гражданской войны
Антонова-Овсеенко, Смирнова и Серебрякова... Я устно поддержал их
декларацию: `Если события будут развиваться так и в дальнейшем, то мы из
партии рабочего класса превратимся в партию молчаливых бюрократов,
заевшихся сановников, узурпаторов революции`. Помощник товарища Сталина,
его боевой друг Лев Захарович Мехлис вызвал меня к себе в ЦК на
Воздвиженку: `Смотри, Матулевич, - сказал он, - твое право поддерживать
оппозицию, но тогда будь честен перед самим собой, откажись от своего
ромба, автомобиля марки `Линкольн`, кремлевского пайка и отправляйся на
завод к станку.
Одновременно на двух стульях сидеть невозможно...` И я отрекся... Да,
тяжело болел отец, да, лекарствами снабжали только в спецклинике, но
оправдание ли это?
Я стал преступником... Я сужу честнейших ленинцев... Я пытаюсь
успокаивать себя словами товарища Троцкого: `Партия всегда права`. Партии,
а значит, советскому народу угодны эти процессы. Если нет - нас бы смели.
А нам аплодируют, славят, как героев борьбы за чистоту идеи. Вам,
присутствующим на этом процессе, угодно происходящее! И мы будем
продолжать наше чудовищное дело у вас на глазах. Вы станете реветь, требуя
крови бывших кумиров. Кто посмеет промолчать - будет арестован здесь же, в
этом зале. Вы знаете это так же, как и я. Да, мы судилище преступников. А
вы приготовились к тому, чтобы должным образом реагировать в нужных
местах? Смотрите мне, засранцы!
Матулевич возвращается на свое место. Поднимается второй член суда,
дивизионный военный юрист Борис Иевлев, выходит на авансцену.
И е в л е в. Я -: второй заместитель продажного мерзавца Ульриха...
Зовут меня Борис Иевлев... Мне до сердечных колик жаль товарища
Бухарина... При нем и Рыкове моя родня счастливо жила на Орловщине...
Какая кипень была в садах весною! Как соловьи разливались! А сейчас там -
кладбище, мор, страх господень... Но - с другой стороны - кто мне дал в
Москве двухкомнатную квартиру? Партмаксимум? Персональную машину? Дачу в
Малаховке? Секретарей?
Шоферов и помощников? Кто вытащил меня из деревенской грязебы в
московскую чистоту и уют? В своей `Науке поэтики` Гораций говорит, что
характерной чертой стариков является неумеренное расхваливание прошлого...
Верно. Я постоянно ощущаю свою старость, хотя мне нет и сорока, я боюсь
будущего, я мечтаю, чтобы все было как было или как есть. Во имя этого я
вынесу обвинительный вердикт кому угодно. Жизнь - это борьба с окружающими
за выживание. Идеи, лозунги, призывы - мура собачья. Надо честно служить
тому, кто платит. И запретить человечеству проклятое право на вопрос. Нет
ничего страшнее вопроса! Бойтесь вопросов, товарищи! Под знаменем партии
Ленина - Сталина - вперед, к победе коммунизма!
Чего аплодируете, олухи?! Серьезно верите в эту сказочку для бедных?
Эх, вы...
Служить надо! Как фельдфебели! Учитесь служить! Знаете, как плакал
Ульрих накануне этого процесса?! Не знаете. А я знаю. Он же не каменный,
его Бухарин в двадцать пятом спас от исключения из партии... Так вот,
Сталин узнал - наверное, радиотехнику провел во все наши квартиры - про
эти слезы сатрапа, пригласил его к себе, обласкал и посоветовал: `Боритесь
за Бухарина, товарищ Ульрих...
Помогите выявить правду... Мы очень на вас надеемся... Вы же знаете
одержимость Вышинского, знаете, сколь фанатичен Ежов. Помогите правде,
товарищ Ульрих...`
Почему я так открыто говорю с вами? Да потому, что ненавижу Идею! Я ею
брезгую!
И поэтому я ей нужен! Ее вывернули наизнанку, ей теперь потребны
служаки - без ума и сердца. И я хочу взять бога за бороду. И - возьму! Вот
тогда и разберемся с растреклятым Октябрем семнадцатого,
большевистско-жидовским заговором немецких масонов! Всех одену в ватники!
Все у меня шеренгой ходить будете! Сталин вот здесь (показал на скамью
подсудимых) признается, что получал деньги от Гитлера, Чемберлена и
Даладье! Скажет, что был шпионом и диверсантом! И вы, все вы, тоже
признаетесь в чем угодно. Не верите? Пари!
И, засмеявшись, чуть пританцовывая, Иевлев идет на место.
У л ь р и х. Подсудимые, вами получены обвинительные заключения?
Бухарин, Рыков, Крестинский, Раковский, Ягода, Гринько отказались от
защитников... Может быть, вы изменили свое решение? (Оглядывает скамью
подсудимых.) Нет? Хочу разъяснить, что каждый из вас имеет право на
защитительные речи - вне зависимости от последнего слова... Суд
разъясняет, что вы имеете право задавать друг другу вопросы по ходу
разбирательства и давать свои разъяснения... Понятно? (Снова оглядывает
подсудимых, кивает, захлопывает папку.)
На авансцену выходит прокурор.
П р о к у р о р. Я, Вышинский Андрей Януарьевич, начал борьбу с
ленинизмом еще в девятьсот седьмом, когда сидел в одной камере бакинской
тюрьмы со Сталиным. Мы тогда подружились - он помог спасти моего брата,
анархиста, от петли, хотя я был меньшевиком, а он причислял себя к фракции
большинства. Он и тогда был особым человеком, истинным паханом, лишенным
интеллигентских штучек Красина, Каменева, Таратуты и прочих ленинских
вайнштейнов... Он спас меня и в двадцать третьем, во время партийной
чистки: какая-то сволочь докопалась до моего приказа на арест немецкого
шпиона Ленина... Я действительно отдал такой приказ, когда был одним из
московских прокуроров, - в июле семнадцатого. Мы тогда смогли арестовать и
бросить в тюрьму Троцкого, Каменева и Луначарского... К сожалению, Бухарин
был неуловим... Однажды я приехал в Питер и встретил на Невском Сталина,
это был август семнадцатого... К нему у нас, у Временного правительства,
претензий не было, его не только не арестовали, за ним даже не следили, он
жил по своему паспорту... Мы выпили кофе `У Дюшеса`, он еще посмеялся:
`Андрюша, хорошо, что помнишь старую дружбу, в случае чего - обращусь за
помощью...` Кстати, ему это не требовалось - осторожен: за восстание не
голосовал, в ночь переворота в Смольном не был, отсиживался в безопасном
месте... Умница, в случае нашей победы ему бы виселица - как Ленину,
Троцкому и Бухарину с Крестинским - не грозила бы... Я считал, считаю и
буду считать, что ленинизм - худшее из зол, какое только может быть. Это
обман нации, сладостная, расслабляющая иллюзия. Для России, для ее народа,
тысячелетиями оторванного от Европы, народа горизонтального,
рабски-покорного, всяческая демократия, любая активность - без приказа
Абсолюта - противопоказана, ибо ведет к слепому бунту. Гениальность
Сталина заключается в том, что он взял этот народ в ежовые рукавицы, стал
их богом и цезарем! Со временем он накормит их, даст им комнаты и оденет в
драповые пальто. Со временем. Сейчас, однако, мы должны быть военным
лагерем, который сметет надменную Европу и заставит ее работать на нас. Из
прокурора темной России я сделаюсь прокурором Европы. Я понимаю, зачем
Сталин спас меня тогда, в двадцать третьем, когда он только начинал свое
восхождение на русский трон. Я был нужен ему для того, чтобы уничтожить
ленинизм как идейное течение революционной мысли! Я, именно я, Андрей
Вышинский, доказал человечеству, что все члены ленинского Политбюро на
самом деле были немецкими агентами. Все, кроме Сталина! Начиная процесс
против Каменева и Зиновьева, я понимал, что на кон поставлена моя голова:
если бы хоть один из них отказался признать себя виновным, Сталин был бы
вынужден посадить на скамью подсудимых меня - `меньшевистский заговор
против ленинской гвардии`. Но Ягода сработал сценарий показаний чисто,
поэтому сегодня я должен расстрелять моего друга Ягоду - свидетель должен
быть убран... Ежов с ним поработал в камере - признается во всем... Пусть
попробует не признаться: его тринадцатилетнего ублюдка станут пытать у
него на глазах... Да и потом - ленинисты идейны: `раз наша гибель угодна
партии - возьмите наши жизни`... Впрочем, не столько ленинисты, сколько
русские - примат массы, верность общему, полнейшее пренебрежение к
Личности...
Мне уже немало лет... Я жил в стране, где нельзя оставить по себе
память, - царствует вздорная идея коммуны, всеобщее равенство... Но я
оставлю по себе память! Я войду в бессмертие - пусть Нероном, и то лучше,
чем гамлетовский череп... `Проксимус сум эгомет михи!` - Я себе самый
близкий!
Б а т н е р. Обвинительное заключение по делу Бухарина, Рыкова, Ягоды,
Крестинского, Раковского, Розенгольца, Иванова, Чернова, Гринько,
Зеленского, Бессонова, Икрамова, Ходжаева, Шаранговича, Зубарева,
Буланова, Левина, Плетнева, Казакова, Максимова-Диковского и Крючкова,
обвиняемых в том, что они по заданию разведок враждебных Советскому Союзу
государств составили правотроцкистский блок, поставивший своей целью
шпионаж, вредительство, диверсии, террор, свержение соцобщества и
восстановление власти буржуазии... Это прежде всего относится к врагу
народа Троцкому. Его связь с Гестапо была исчерпывающе доказана...
В ы ш и н с к и й. Я протестую! Почему в тексте обвинительного
заключения слово `гестапо` - это кошмарное учреждение гитлеровцев, где
пытают нас, ленинцев, - написано с большой буквы?!
У л ь р и х. Протест не принимается! Правка внесена лично товарищем
Сталиным!
Иосиф Виссарионович написал `гестапо` с большой буквы. Прошу прокурора
не мешать чтению обвинительного заключения! Это не дает подсудимым
товарищам сосредоточиться!
В ы ш и н с к и й (выходит из-за стола). Я постоянно окружен
провокацией...
Кожей, спиною, каждой своей клеточкой я ощущаю злобную ненависть всех
тех, кто подобострастно кланяется мне в коридорах... Ягода выделил мне
пять охранников, когда я готовил расстрел Каменева, Зиновьева, Пятакова,
Серебрякова... Потом этих охранников расстрелял Ежов и выделил мне шесть
новых костоломов, которые следят за каждым моим шагом, пишут доносы,
просматривают записи, роются в портфеле... Когда я пришел к Ежову - туда
вызвали Бухарина подписывать двести шестую статью - и спросил Николая
Ивановича, признается ли он в своей шпионской деятельности, тот удивленно
посмотрел на Ежова: `Коля, как вам не стыдно?!
Уберите этого мерзавца! Мы написали сценарий показательного суда не
затем, чтобы разыгрывать в кабинете Феликса Дзержинского дешевую комедию`.
И Ежов вытолкал меня из кабинета! Как шлюху, после того как ей
попользовались сладострастные маньяки... Ах, Коля, Коля, поглядим, чья
возьмет, ты ж большевик, Коля Ежов, ты ж идейный, ты водку пьешь с утра от
страха, а я веду борьбу со всеми вами и не имею права на проигрыш! Я хочу
жить на Николиной горе, в уютной дачке Серебрякова, которую я взял себе,
когда этого лениниста бросили в подвал и начали ломать ему кости... Я хочу
гулять вечерами по тихой дороге, слушать стон сосен, внимать страстному
крику безумных вальдшнепов, читать Цицерона на веранде, наслаждаясь
тишиною, одиночеством и сопричастностью с вечностью...
Б а т н е р. Связь Троцкого с гестапо была исчерпывающе доказана...
На авансцену выходит Адольф Гитлер.
Г и т л е р. Я протестую! Решением съезда национал-социалистской
рабочей партии Германии категорически запрещено деловое общение - как бы
оно ни казалось выгодным - с евреем, а тем более большевиком. Ордер на
арест Троцкого был подписан гестапо на третий день после того, как рабочие
и крестьяне Германии завоевали власть в борьбе против еврейского капитала
и интернационального большевизма. В случае если кто-либо из членов моей
партии решится на контакт с Троцким, - этот мерзавец будет отдан под суд,
объявлен врагом германской нации и казнен!
Б а т н е р. Имеющиеся в распоряжении следствия материалы
свидетельствуют, что Троцкий был связан с германской разведкой уже с
тысяча девятьсот двадцать первого года... Обвиняемый Крестинский показал,
что он зимой двадцать первого года вел с командующим германской армией
переговоры о получении денежных средств для ведения троцкистской
подпольной работы взамен предоставления троцкистами шпионских материалов
немецкой разведке...
На авансцену выходит Троцкий.
Т р о ц к и й. Я, Лев Троцкий, был в двадцать первом году членом
Политбюро большевистской партии, председателем Реввоенсовета республики и
народным комиссаром по военным и морским делам. Именно тогда по заданию
Владимира Ильича готовился мирный договор с Германией - в работу были
включены нарком иностранных дел Чичерин, его заместитель Литвинов,
народный комиссар внешней торговли Красин, посол нашей республики в
Германии член ЦК Крестинский, секретарь ЦК Молотов, члены Политбюро
Каменев, Рыков, Зиновьев, Сталин, я и Феликс Дзержинский. Сталин,
являвшийся членом Реввоенсовета, визировал все документы, которые писали
дипломаты, военные, чекисты. Задача заключалась в том, чтобы не дать
генералу Секту и возглавлявшемуся им генштабу немецкой армии войти в блок
с кем бы то ни было в Европе. Каменев и Сталин предложили договориться с
Сектом о заключении секретного договора, чтобы раз и навсегда отсечь
Берлин от возможных контактов - как с Лондоном, так и с Варшавой маршала
Пилсудского. Я поддержал это предложение Сталина и Каменева. Послу
Крестинскому ушла депеша: встретиться с Сектом и обсудить такого рода
возможность. Крестинский блистательно выполнил возложенное на него
поручение. До тридцать третьего года, до того часа, пока Гитлер, пользуясь
расколом между коммунистами и социал-демократами, не пришел к власти, Сект
и его армия сохраняли дружественный нейтралитет по отношению к Советскому
Союзу. Более того, именно в те годы лучшие военачальники гражданской войны
окончили академию германского генерального штаба: партийные характеристики
им подписывал - от ЦК - именно Сталин. Начиная с первого процесса - против
моих давних идейных противников товарищей Каменева и Зиновьева - я
требовал от Сталина и его клики разрешения на въезд в СССР, чтобы
предстать перед судом и дать показания по выдвинутым против меня
обвинениям. Сталинская клика отказала мне в праве на возвращение в Москву.
Почему? Потому, что обвинение в том, что я получал от Секта деньги на
шпионскую работу, рассчитано на людей, лишенных права мыслить! Я,
командовавший тогда Красной Армией и флотом, я, объявленный вместе с
Владимиром Ильичей главной угрозой мировой цивилизации, я, имевший право
отдать приказ войскам окружить Кремль и вышвырнуть оттуда никому не
известного Сталина, я, член ленинского Политбюро, - шпион нашего союзника
Секта! Значит - Ленин был доверчивым простачком, собравшим вокруг себя
немецких шпионов? Вы не меня судите и не Бухарина с Рыковым, которые
выслали меня из Советского Союза! Вы судите Революцию, Ленина, Историю!
Повторяю: разрешите мне вернуться в Москву и сесть на скамью подсудимых
рядом с Бухариным. Я не боюсь смерти; моя семья - кроме жены и внука -
уничтожена Сталиным. Я - один, палачи Сталина не смогут спекулировать на
жизни моих близких, им не удастся заставить меня клеветать на себя -
именно поэтому меня не пустят сюда! Нет ничего страшнее для тирана, чем
одинокий человек, убежденный в своей правоте, потому-то ни одна московская
газета не сообщила о моей готовности вылететь сюда первым же рейсом и
отдать себя в руки Ежова.
Б а т н е р. Обвиняемый Бессонов, по его собственному признанию
принимавший участие в нелегальных переговорах троцкистов с фашистами, был
в курсе встреч и переговоров Троцкого с заместителем фюрера Гессом и
профессором Хаусхофером, с которыми Троцкий достиг соглашения...
На просцениум выходит Гесс.
Г е с с. Я, заместитель фюрера Гесс, категорически протестую против
злонамеренной клеветы московских пропагандистов, старающихся посеять
взаимное недоверие среди лучших сынов рабочего класса, крестьянства и
национальной интеллигенции третьего рейха, объединенных чувством святой
ненависти к евреям и большевистским масонам, злейшим врагам цивилизации!
Цель и смысл нашего национального социализма заключается в том, чтобы
доказать человечеству смертоносную опасность, которую таят в себе евреи и
большевистские масоны.
Лишенные корней и почвы, они глумятся над традициями, навязывая
человечеству идиотскую архитектуру Корбюзье, бред псевдоученого Альберта
Эйнштейна, какофоническую музыку Брехта и Эйслера, кривлянье маломерка
Чарли Чаплина, театральную ахинею Пискатора, клевету Ремарка, мерзость
тлетворных строк Арагона, ужас бездуховного Шагала и Пикассо! Евреи и
большевистские масоны хотят убить национальное искусство, заменив его
абсурдом авангарда! И все это делается ими для того, чтобы закабалить
человечество, превратив его в своих рабов! Евреи преуспели в Америке,
сделав ее своей вотчиной! Большевистские масоны закабалили Россию, которая
не вылезет из болота до тех пор, пока нога немецкого пахаря не принесет в
эти хляби арийский порядок! Смерть Троцкому - еврейскому большевистскому
масону! Хайль!
Гесса сменяет профессор Хаусхофер, один из идеологов нацизма.
Х а у с х о ф е р. Я, профессор Хаусхофер, пестовал, как детей,
величайших гениев человечества, лучших друзей мировой культуры Гитлера и
Гесса. Я испытал величайшее облегчение, когда в Москве был предан анафеме
циник от истории академик Покровский. Я не промерял его уши -
национальность человека определяется по ушам, рейхсляйтер Альфред
Розенберг сконструировал специальные циркули, чтобы выявлять еврейскую
кровь даже в восьмом колене, - но я берусь утверждать, что в крови
Покровского была гниль сокрытого еврейства. Он смел показывать ужас в
истории своей нации - разве это ученый?! Я, как каждый ариец, отношусь с
брезгливостью к русским, это нация недочеловеков, но - с абстрактной точки
зрения - я испытал умиротворенное облегчение, когда этот рьяный ленинист
был растоптан и уничтожен! И я счастлив, что будет уничтожен ленинский
теоретик Бухарин!

ИДУТ ХРОНИКАЛЬНЫЕ КАДРЫ НЮРНБЕРГСКОГО ПРОЦЕССА.
КОШМАР РАЗДАВЛЕННОЙ ГЕРМАНИИ.
КРИКИ НЕМЦЕВ: `МЫ НЕ ЗНАЛИ, ЧТО В ОСВЕНЦИМЕ СЖИГАЮТ ЕВРЕЕВ, ПОЛЯКОВ И
РУССКИХ!
МЫ ВЕРИЛИ МЕРЗАВЦУ ГИТЛЕРУ, НАМ НЕТ ПРОЩЕНИЯ, НО ПОЩАДИТЕ НАШИХ ДЕТЕЙ!`

ПОВЕШЕНИЕ ГЛАВНЫХ ВОЕННЫХ ПРЕСТУПНИКОВ.

На просцениуме вновь профессор Хаусхофер, только совсем седой, старый,
обросший, трясущийся.

Х а у с х о ф е р. В сорок четвертом году Гитлер приказал повесить
моего единственного сына на рояльной струне, но мальчик предпочел сам
убить себя.
Перед смертью он проклял меня за то, что я пустил в мир - научно
оформив - зверство Гитлера и Гесса с Розенбергом... Я следил за ходом
Нюрнбергского процесса. Воистину из ничего не будет ничего, зло порождает
зло, слепая фанатичная ненависть наказуема. Когда немцы облегченно
вздохнули после того, как повесили тех, кого они истово обожали всего
полтора года назад, и снова выстроились в очереди за хлебом, проклиная тех
недоумков, что заставили их поверить в собственное богоизбранное величие и
низость всех - `мы продолжатели Рима и его империи` - иных наций, я облил
себя и жену бензином, бросил на нас спичку, а уж после этого принял яд...
До свидания, - Хаусхофер улыбнулся залу. - До свидания, - он повернулся к
суду. - До встречи, партайгеноссе Вышинский!
Б а т н е р. Вот что показал обвиняемый Рыков: `Мы стали на путь
террора против Сталина, Молотова, Кагановича, Ворошилова. Я дал задание
следить за машинами руководителей партии и правительства созданной мною
террористической группе Артеменко`.
На просцениум выходит Артеменко.
А р т е м е н к о. Я, член большевистской партии с девятьсот четвертого
года Иван Артеменко, слесарь по металлу. Сидел в царских тюрьмах и на
каторге, был приговорен к смертной казни, бежал из-под петли. На этом
процессе вы меня не увидите, потому что меня до смерти забили во время
допросов, требуя, чтобы я сыграл в этом спектакле свою роль. Меня убили не
сразу - сначала мучили тем, что не давали спать, потом зажимали в дверь
пальцы, после этого вливали в уши кипяток... Но кончили довольно гуманно -
размозжили висок стулом... Я говорил им во время следствия: `Ребята, я ж
сам с Феликсом начинал ЧК, оперативную работу знаю, нельзя ж такую ахинею
писать: на кой хрен Алексею Ивановичу Рыкову поручать мне следить за
машиной Сталина, если он с ним вместе в Кремле живет, каждый день
встречается на прогулках, - возьми револьвер да и зашмаляй в лоб, партия б
только спасибо сказала, как-никак треть большевиков против Сталина
проголосовала в тридцать четвертом году, на съезде, значит, оставались еще
силы, чтобы повернуть назад, к Ленину?!` Куда там! Смеялись: `Ты еще нас
будешь учить драматургии, старый дурак! У нас будущие Шекспиры будут
учиться, а ты со своим Дзержинским лезешь! Его самого - за то, что он с
Бухариным против Ленина и Сталина пер, - надо к стенке ставить, вовремя
гукнулся рыцарь революции!`
Б а т н е р. Как показал обвиняемый Бессонов, при свидании с ним
Троцкий сказал:
`Горький близко стоит к Сталину, он ближайший друг его и проводник
генеральной линии партии. Вчерашние наши сторонники из интеллигенции в
значительной мере под влиянием Горького отходят от нас. Горького надо
убрать. Передайте это мое поручение Пятакову: `Горького уничтожить
физически во что бы то ни стало`.
На просцениуме - Горький.
Г о р ь к и й. Я, Пешков Алексей Максимович, литератор... Говорю я, как
и всякий пишущий, плохо, предпочитаю перо, оно одно и облекает мысль в
единственно верную форму... После того как Сталин в четвертый раз отказал
мне в выезде - на лечение, в Италию, столь мною любимую, а вместо этого
подарил особняк в Форосе, - я понял, что дальнейшие беседы бесполезны,
слово изреченное есть ложь, надобно писать... И - прятать... Крючков,
секретарь мой, признался, что завербован Ягодой, но добавил, усмехнувшись:
`Я информирую лишь в позитивном ключе, напирая в рапортах на ваши добрые
слова про Сталина`. Я осознал весь ужас моего положения, когда двери
закупорили; самые страшные периоды российской истории сопровождались
появлением термина `невыездной`... Таковыми были Пушкин, Лермонтов,
Чаадаев... Удосужился этой чести и я... Не просто и не сразу я пришел к
решению уехать из сталинской империи... Ведь вернулся я из Сорренто в
двадцать восьмом, когда, казалось, победила идея ленинского нэпа,
кооперации; нормой стала государственная терпимость, кончились кровавые
шараханья времен гражданской войны... В двадцать восьмом лидером был
русский интеллигент Бухарин... А `начиная с тридцатого, когда покатило
тотальное издевательство над Россией, над всей Страной Советов, когда
погнали в ссылки Ивана Смирнова и Льва Каменева, Карла Радека и Ивана
Бакаева, когда меня потащили глядеть новаторские концлагеря, полагая, что
старый дурак ничего не замечает, большой ребенок, трехнутый дед, я не
считал себя вправе думать об отъезде... И за это янычары Сталина стали
спаивать сына моего, Макса... А нарком Ягода увез к себе жену его, сделав
своей любовницей...
Я никогда не забуду глаз Сталина, когда летом тридцать четвертого он
приехал ко мне - назавтра после убийства Гитлером своих братьев по партии
Эрнста Рема и Грегора Штрассера... Они были тяжелы - не желтые, как
обычно, а свинцовые, словно бы похмельные... Мы говорили о многом, и,
когда я спросил его об этом преступлении, он только пожал плечами:
`Германии нужен вождь, а не вожди... В революционной Франции
множественность вождей окончилась императорством Наполеона...` Он
помолчал, а потом усмехнулся: `Берегись любящих...` Как и все тираны,
Сталин страдает эйфорией, ему кажется, что он все про всех знает... Что он
может знать о писателе? О внутреннем зрении его? О его чувствованиях и
видениях?! Я был мягок с ним, ибо понял, что этот злобный человек тяжко и
безнадежно болен, он не в своем уме, его логика столь логична, что в ней
нет уж ничего человеческого... Как я молил его не судить в тридцать шестом
году Каменева, Левушку, умницу, дружка моего... Как я просил за
Бухарина... А он пообещал: `Попробую уговорить в Политбюро, но вы должны
отслужить делом: книгой о нашей победе`. А Ягода уточнил: `Книгой о нем,
Сталине`, словно бы я не понимал этого сам... Писатель идет порою на
компромисс в слове сказанном, но в слове написанном - никогда. Поэтому -
именно накануне процесса над Каменевым, понимая, что я не смолчу, - Сталин
и приказал меня убрать... Что только не пытались делать для моего спасения
добрые друзья мои, лекари! Другие меня убивали - сквозняком, чрезмерной
дозой лекарства, лишней пилюлей... Мое тело только-только увезли в
Колонный зал, чтоб люди прощались со мною, а Ягода уж начал обыск, все
перерыл и нашел мои дневники, в моем матраце нашел, я так в Петропавловке
свои статьи зашивал... И сказал моему секретарю Крючкову: `Вот ведь,
старая б...! Сколько волка ни корми - все равно в лес смотрит...` Я в этих
дневниках, действительно, писал, что Сталин - злейший враг России,
изменник, больной злодей... Сердце мое разрывалось от боли, когда я писал
жестокую правду о нем, - ведь он бывал у меня, сидел за столом, говорил
мне о любви своей, плакал, когда я читал ему свои вещи, но я-то знал, что
он исчадие ада, я-то знал... Нет страшней пытки для литератора, чем
разрываться между правдою и чувством... Они ведь сочиняли некролог по мне,
когда я жив еще был, доктор Плетнев, гений русской медицины, делал все,
чтоб легкие мои сохранить, без него я б давно свалился... А его тоже
сейчас будут пытать - скоро начнут, ждите, получите свои зрелища, хлеб
получили уже, беспамятные! Дети ваши будут прокляты за эту беспамятность,
кровь ваша будет проклята за это! Нет, это не добрая доверчивость нашего
народа, не наивность его и вера в слово Патриарха! Это иудина торговля с
собственной совестью за благополучие, полученное из рук сатрапа...
Б а т н е р. Обвиняемый Плетнев, принимавший непосредственное участие в
убийстве Куйбышева и Горького, показал: `Ягода мне заявил, что я должен
помочь ему в физическом устранении некоторых политических руководителей
страны... Должен признать, что в моем согласии на эти преступления сыграли
свою роль и мои антисоветские настроения, которые я до ареста всячески
скрывал, двурушничая и заявляя о том, что я советский человек...`
На просцениум выходит доктор Флеминг.
Ф л е м и н г. Я, лауреат Нобелевской премии по медицине доктор
Флеминг, клянусь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды.
Профессор Дмитрий Дмитриевич Плетнев, которому в застенках Ежова
исполнилось шестьдесят восемь лет, является одним из самых великих
европейских терапевтов. Его гений врачевателя может быть приравнен лишь к
таланту Парацельса. Я встретился с Плетневым на конгрессе в Копенгагене.
Ему удалось избавиться от двух охранников, не отпускавших его своим
вниманием ни на шаг - как-никак кремлевский врач, - и тогда-то он сказал
мне: `Моя родина превращена злым гением Сталина в концентрационный лагерь,
где появились качественно новые психические заболевания, неизвестные
доныне человечеству: люди говорят одно, думают другое, мечтают о третьем;
шизофрения - это раздвоение личности, у нас сейчас личность расщеплена на
три - пять взаимоисключающих особей. Медицина бессильна в лечении этого
страшного социального заболевания. Я уповаю лишь на господа. Если бы я не
принимал клятву Гиппократа, если бы я не был русским аристократом, я бы
отравил Сталина, чтобы избавить мою несчастную родину от чудовища, но я -
человек чести и слова, я выпью до конца ту чашу, которую принуждают пить
мой несчастный, искалеченный и зараженный моральной проказой народ`.
На просцениум выходит Чемберлен.
Ч е м б е р л е н. Я, Невилл Чемберлен, премьер-министр Великобритании.
Да, бесспорно, процессы, проводимые Сталиным, чудовищны по своей сути, они
имеют такое же отношение к правосудию, как дьявол к ангелу, однако нам
выгодно проявлять определенную политическую гибкость, ибо Сталин раз и
навсегда отмежевался от гитлеровской Германии, обвиняя ленинистов в том,
что они являются агентами гестапо. Следовательно, в случае европейской
конфронтации Сталин и Гитлер будут по разные стороны баррикады, что угодно
интересам Британской империи.

Чемберлена сменяет Риббентроп.

Р и б б е н т р о п. Я, рейхсминистр иностранных дел Иоахим фон
Риббентроп, сим подтверждаю, что представители русского посольства в
Берлине имели три встречи с моими помощниками, заверяя их в том, что
процессы в Москве никак не мешают развитию дружеских межгосударственных
связей. При этом наше внимание было обращено на тот факт, что обвиняемый
Троцкий привлекается к ответственности не только как шпион третьего рейха,
но и как агент британской `Интеллидженс сервис`, Раковский обвинен лишь в
английском шпионстве, Шарангович и Гринько - в работе на польскую
разведку. Полагаю, что пропагандистскому аппарату моего друга Геббельса
было бы целесообразно акцентировать, что даже цвет большевистского
правительства признал великую правоту фюрера и пытался содействовать
победе его идей на Востоке. Естественно, Троцкий, Каменев и Зиновьев
одиозны, их имена должны быть исключены из газетных публикаций, тогда как
русские - типа Бухарина и Рыкова - могут стать объектом политической
комбинации, особенно в свете наших долгосрочных задач на Востоке,
гениально сформулированных лучшим другом арийской молодежи, величайшим
корифеем науки, организатором и вдохновителем всех наших побед Адольфом
Гитлером в его историческом труде `Майн кампф`. Я бы считал необходимым
использование материалов процессов в нашей прессе в том смысле, что Сталин
наконец вынужден признать сотрудничество Ленина с немецким генштабом и
министерством иностранных дел, начиная с весны семнадцатого. Если мы
поможем Сталину доказать ленинское шпионство на Германию, то Сталин
навсегда станет единственным вождем `большевистской революции`, - все
остальные, как оказалось, служили нам. В благодарность за это, полагаю, он
примет целый ряд наших условий и пойдет на далеко идущие соглашения...
Б а т н е р. Обвиняемый Ягода, подтвердив, что сын Горького, Макс, был
убит по его заданию, показал: `В мае тридцать четвертого года при
содействии секретаря Горького Крючкова Макс заболел воспалением легких...`
Я г о д а. Я, Генрих Ягода, бывший председатель ОГПУ и бывший нарком
внутренних дел Союза, считаю своим долгом пояснить следующее: мне не было,
нет и не будет оправданий, хотя все, что я делал, - начиная с отравления
Дзержинского (считают, что ему подали отравленное молоко во время
выступления на объединенном пленуме, а это просто вышла накладка с ядом,
он превратил боржом в жидкость молочного цвета, но менять что-либо было
поздно, стакан уже понесли на трибуну), - я делал по рекомендациям
Сталина. Начиная с конца двадцатых вообще ничего нельзя было сделать без
разрешения нового монарха России - Иосифа Первого... Я вступил в партию в
девятьсот седьмом году... По прошествии двадцати лет, в разгар борьбы
оппозиции против Бухарина, Сталина и Рыкова, я ощутил усталость,
физическую и моральную усталость... Я понимал, что Сталин хочет дать нам,
аппарату, достаток и всепозволенность. Троцкий же, наоборот, призывал к
пуританству, революционному аскетизму и самоограничению, требуя покончить
с так называемой `сановной партийностью`. Поэтому я сделал свой выбор и
поставил на Кобу. И сказал ему об этом. И он меня спросил: `Но вы
понимаете, что, пока жив Дзержинский, оппозиционеры будут по-прежнему
сидеть в ЦК?` И я ответил, что понимаю. С этой минуты, с двадцать шестого
года, я был в сговоре со Сталиным. Он позволил мне изгнать всех
дзержинцев, превратить ОГПУ, а потом и НКВД в мою личную гвардию,
служившую лишь Сталину. Я ощутил сладкий ужас верховного могущества.
Дважды - особенно после того, как мы провели фальшивое дело меньшевиков, -
меня подмывало убрать Сталина, я понимал, куда он клонит: от процесса
против меньшевиков - к процессу против Троцкого... Но когда он пригласил
меня к себе - маленький, жалкий, раздавленный результатами голосования на
семнадцатом съезде партии - и сказал, что пришло время уходить, но ему
некому передать власть, разве что только мне, после того как я установлю
по отпечаткам пальцев на бюллетенях, кто те триста семьдесят делегатов,
выразивших ему недоверие и проголосовавших за демагога Кирова, - я
дрогнул, ощутив в себе высокий и торжественный холод, предшествующий
восхождению на высший пьедестал власти... `Вы провели меньшевистский
процесс, - говорил мне Сталин, - пригвоздив к столбу позора ренегатов, вы
организовали высылку Троцкого, заклеймили буржуазных спецов Промпартии как
агентов капитализма - кому, как не вам, доложить на Политбюро результаты
расследования? Кому, как не вам, после этого стать членом Политбюро?
Кому, как не вам, сменить Молотова на посту председателя Совнаркома,
этот медный лоб мало чего стоит...`
Но Кирова убивали его люди, не я... Крючков, секретарь Горького, мой
агент, доносивший все подробности о Буревестнике - не щадил ни на грош
патрона, - написал в сообщении от третьего декабря тридцать четвертого
года: `Горький связывает убийство Кирова с расстрелом Гитлером своих
ближайших друзей Рема и Штрассера - одна режиссура, кончится она провалом,
какого еще не видела история цивилизации`. Да, устранение Кирова было
комбинацией, проведенной Сталиным, я не знал подробностей, клянусь
честью... Впрочем, у меня нет чести, я прокаженный...
В тюрьме я сижу очень комфортно, у меня отдельная камера, любимый роман
`Монте-Кристо` постоянно лежит рядом с топчаном, обед я заказываю из нашей
столовой, со следователем я начал сочинять свою роль сразу же после
ареста, по вечерам играю в шахматы с моим заместителем Аграновым, который
заходит в камеру после допросов; два дня у меня жил Радек - его
демонстрировали Бухарину и Рыкову, мол, жив-здоров, трудится на даче под
Ленинградом, пишет очерки по истории империалистической войны под фамилией
Палевский... А вообще я не знаю, как бы развивались события, не поддайся я
маниакальной торопливости Сталина...
Обычно медлительный, он в тридцать шестом году сделался
истерически-неуправляемым, повторяя ежедневно: `Когда начнется процесс по
Каменеву и Зиновьеву с Пятаковым и Радеком?` Я проклинаю тот день, когда
подарил ему переплетенные тома записанных разговоров о нем, Сталине, между
Каменевым, Вавиловым, Зиновьевым, Мандельштамом, Радеком, Мейерхольдом,
Бухариным, Бела Куном, Рыковым, Покровским, Плетневым... Зачем я это
сделал?! После того как Сталин прочитал эти тома, в него вселился бес
торопливости... Каменев, а особенно Пятаков обманули следователей, вписали
в свои показания смехотворные вещи: мол, летали на самолете Люфтганзы к
Троцкому в Осло, а туда, оказывается, Люфтганза до сих пор не летает...
Ну, на Западе и заулюлюкали... А Сталин решил, что я это сделал
специально, желая скомпрометировать его процессы, которые делают его
единственным вождем Октября, его, голубя, кого ж еще... Поэтому он и
поставил надо мной Ежова, а теперь вот и посадил... Да, я дружу с моим
следователем, хороший парень, доверчивый, честный, порою обращается ко мне
`товарищ нарком`, дает говорить по телефону с сыном... Но когда он
попросил меня написать в наш сценарий, как я готовил убийство Кирова, я
сдуру ответил, что этот вопрос надо предварительно обговорить с Иосифом
Виссарионовичем... С тех пор он запретил мне звонить домой... Значит, они
взяли моего мальчика, мою кровиночку, в чем он-то виноват?!
Вот тогда я и вспомнил уроки Юры Пятакова во время следствия и начал з
а к л а д ы в а т ь свои фугасы в листы дела, типа `при содействии
Крючкова сын Горького заболел воспалением легких`... Вдумайтесь в эту
фразу... Это же еврейский анекдот, а не фраза! Над ней будут хохотать
потомки... `Посодействуйте мне в заболевании гриппом...` Ничего, а? А еще
я забил в протокол, что дал задание моему помощнику Буланову отравить
выдающегося сталинца, первого чекиста Ежова:
`Обрызгай ртутью его кабинет, пусть Ежов надышится парами`... Ничего,
следователь поверил! Ухватился! Сказал, что товарищ Сталин высоко оценил
это мое показание, просил передать привет, справлялся, не нужна ли какая
помощь, предложил по воскресеньям вывозить меня на дачу, играть в
крокет... Вы умеете играть в крокет? Странно, такая чудная игра... Хотите
научу? Я ведь тоже раз вывез Каменева на природу - за два дня перед
началом процесса... Я его боялся, он мог взбрыкнуть, потому-то и сказал
ему на полянке в Зубалове, что, мол, лейте на себя грязь, Лев Борисович,
сочиняйте небылицы, - партия проснется от спячки, когда услышит такой
самооговор, это для меня единственный путь сместить Сталина... Я играл
вдохновенно, и Каменев мне поверил... Даже глаза загорелись:
`Неужели наш несчастный народ выйдет из трагической спячки?!` Я ему
выйду!
(Ягода, рассмеявшись, подмигивает залу.) Мы ему выйдем, а?! Кто ж из
пастухов разрешит овцам своим осознать себя людьми?! Дурак или неуч... А
ну, давайте, стадо, кричите: `Да здравствует великий вождь советского
народа товарищ Ягода!`
Чего молчите? Победи я в себе жидовское изначалие - всегда быть рядом с
вождем, вторым, - еще как бы орали. А ну, встать! Да здравствует товарищ
Сталин, ура!

НАРАСТАЕТ РЕВ ТОЛПЫ, НАРАСТАЕТ ДО УЖАСА, ДО РВУЩИХСЯ ПЕРЕПОНОК, ДО
ОЩУЩЕНИЯ
СВОЕЙ РАСПЛЮЩЕННОЙ НИКЧЕМНОЙ МАЛОСТИ...

Б а т н е р. На допросе в Прокуратуре СССР от 19 февраля тридцать
восьмого года бывший член ЦК партии левых эсеров Карелин показал: `Я
должен признать самое тяжелое преступление - наше участие в покушении на
Ленина. Двадцать лет скрывался этот факт от советского народа. Было
скрыто, что мы - по настоянию Бухарина - пытались убить Ленина... Процесс
правых эсеров, проходивший в двадцать втором году, не вскрыл истинной роли
Бухарина...`
На просцениуме - Ульянова.
У л ь я н о в а. Я, Ульянова Мария Ильинична, свидетельствую, что в
день покушения на Ленина товарищ Бухарин, наш любимый, добрый и чистый

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 132030
Опублик.: 19.12.01
Число обращений: 1