ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Дэн Симмонс.
Эндимион 1-2

Дэн Симмонс. Эндимион

------------------------------------------------------------------------
Dаn SIММОNS - Еndymiоn (1996)
Пер. с английского К.М. Королев, 1996
М.: `АСТ` 1998. - 688 с. ISВN 5-237-00257-9
ОСR и правка: аlеf@df.ru, при обнаружении ошибок тотчас же телеграфируйте.
Программа еLib - конвертер tхt-2-НТМL для электронных книг. <а hrеf=httр://www.df.ru/~аlеf/>httр://www.df.ru/~аlеf/
--------------------

`Мы не должны забывать, что человеческий дух, сколь независимым ни
представляла бы его философия, неотделим, в силу своего рождения и
развития, от универсума, в котором возник`.

П. Тейяр де Шарден

`Дайте, дайте,
Дайте же нам богов!
Мы так устали от людей
И от машин`.

Дэвид Г. Лоуренс

[Данный перевод и все прочие стихотворные переводы, за исключением
особо оговоренных случаев, выполнены К. Королевым (здесь и далее
примечания переводчика

1

Право слово, зря вы это читаете. Если вы читаете, потому что вам
любопытно, каково любить мессию - нашего мессию, - прошу вас, отложите
книгу, ибо в таком случае вы лишь немногим лучше любителя подсматривать.
Если потому, что без ума от `Песней` древнего поэта и вам не
терпится узнать, что было дальше с теми, кто совершил знаменитое
паломничество на Гиперион, моя книга вас разочарует. Я не знаю, что
сталось с большинством из них. В конце концов они жили за три столетия
до моего появления на свет.
Если потому, что хотите постичь всю глубину посланий Той-Кто-Учит,
вам снова не избежать разочарования. Дело в том, что она гораздо сильнее
интересовала меня как женщина, а не как наставница или мессия.
И наконец, если вы читаете потому, что стремитесь узнать ее или
даже мою судьбу, вы взяли в руки не тот документ. Разумеется, чему быть,
того, как известно, не миновать; но у нее своя судьба, которая
свершилась, когда меня рядом не было, а что касается моей собственной,
сейчас, когда я пишу эти строки, близится последний миг...
Признаться, я несказанно удивлюсь, если вообще кто-либо прочтет мою
писанину. Впрочем, жизнь удивляла меня и раньше. За несколько лет
произошло столько невероятных событий, причем каждое мнилось невероятнее
и неотвратимее предыдущего! Я пишу для того, чтобы поделиться
воспоминаниями. Может быть, не то чтобы поделиться (эту рукопись почти
наверняка никогда не найдут), но чтобы изложить ход событий и тем самым
упорядочить его в памяти.
`Откуда мне знать, о чем я думаю, до тех пор, пока я не увижу
написанного своей рукой?` - заметил как-то некий древний автор. Вот
именно. Я должен видеть то, что написано о минувших годах, чтобы
составить о них представление. Должен видеть, как события складываются в
строчки, чувства выстраиваются в предложения и абзацы, а иначе не
поверю, что все это было на самом деле и не с кем-нибудь, а со мной.
Если вы читаете по той же причине, по какой я, пишу, - чтобы
вычленить из хаоса последних лет какой-никакой порядок, чтобы попытаться
структурировать череду более или менее случайных событий, оказывавших
такое влияние на наши жизни, - тогда, быть может, вы читаете и не зря.

С чего начать? Со смертного приговора? Но с чьего - моего или ее? А
если с моего, то с какого именно? Их ведь было несколько, выбирай любой.
Наверно, с окончательного - так сказать, начнем с конца.
Я пишу эти строки в `кошачьем ящике` Шредингера, который вывели на
орбиту вокруг Армагаста, где объявлен карантин. Ящик представляет собой
гладкостенный эллипсоид, шесть на три метра в поперечнике, который я при
всем желании не покину до самой смерти. Обстановка моего крохотного
спартанского мирка такова: система рециркуляции воздуха и воды, койка,
синтезатор пищи, узкая стойка, которая служит одновременно обеденным и
письменным столом, а также туалет, раковина и душ, почему-то отделенные
от всего остального пластиковой перегородкой. Учитывая, что меня никто
не навещает, подобная забота о соблюдении приличий кажется насмешкой.
Я располагаю палетой и пером; дописав очередную страницу, переношу
текст на микровелен, который производит система рециркуляции.
Единственное, что меняется с течением времени в моем мирке, - толщина
стопки веленевых листов.
В корпусе `ящика` спрятана капсула с отравляющим газом. Она
вмонтирована в воздушный фильтр, и всякая попытка добраться до нее или
проделать дыру в корпусе приведет к тому, что внутрь начнет поступать
цианид. Кроме того, в статико-динамическом поле `ящика` находятся
счетчик радиации, изотопный элемент и таймер. Мне не суждено узнать,
когда именно таймер включит счетчик, когда крохотный изотоп лишится
свинцовой оболочки, когда в камеру устремится поток частиц...
Но в ту секунду, когда это случится, я пойму, что счетчик
заработал, и успею еще ощутить перед смертью запах горького миндаля.
Надеюсь, все произойдет быстро.
С технической точки зрения, если вспомнить древние загадки
квантовой механики, я сейчас не жив и не мертв. Пребываю в подвешенном
состоянии, плещусь в волнах вероятности, которые предназначались
когда-то для кошки в мысленном эксперименте Шредингера. Поскольку корпус
моей тюрьмы - не более чем сгусток `сжиженной` энергии, готовой
вырваться на свободу при первой возможности, ни один человек не заглянет
сюда, чтобы проверить, жив я или нет. Теоретически никто из людей
ответственности за мою смерть не несет, ибо всем управляют непогрешимые
законы квантовой механики, которые каждую микросекунду сначала осуждают
меня, а затем - пока - милуют. Людей поблизости не найти.
Если не считать меня самого. Я внимательно наблюдаю за
происходящим, ожидая, когда же наконец волны возможного належатся друг
на друга. Это не просто любопытство. В тот миг, когда послышится шипение
газа, за мгновение до того, как цианид проникнет мне в легкие, поразит
сердце и мозг, я узнаю, как устроена вселенная.
По крайней мере для меня. Если вдуматься, это главное во вселенной
едва ли не для каждого человека.
А пока я ем и сплю, дышу и наведываюсь за перегородку - в общем,
занимаюсь повседневными делами, которые моментально вылетают из памяти.
Какая ирония - ведь сейчас я живу (если `жить` - подходящее слово) лишь
для того, чтобы вспоминать и записывать то, что вспоминается.
Нет, не обессудьте, но зря вы читаете мою рукопись. Правда, так уж
получается, что причина, по которой человек что-то делает, - вовсе не
самое важное. Гораздо важнее сам факт, в данном случае - то, что я пишу,
а вы читаете написанное мной.
С чего же начать? С нее? Вам, без сомнения, хочется узнать о ней
поподробнее; кроме того, она - единственная, о ком я стремлюсь помнить.
Однако начать, пожалуй, стоит с тех событий, которые свели нас вместе, а
затем увлекли в странствие по вселенной.
Полагаю, начинать лучше с начала - то бишь с моего первого
смертного приговора.

2

Меня зовут Рауль Эндимион. Я родился на Гиперионе в 693 году по
местному календарю, или в 3099 году от Р.Х. по старому календарю `до
Хиджры` - или, если, как то делает большинство в эпоху Мира, считать
по-новому, 247 лет спустя после Падения.
Когда я странствовал с Той-Кто-Учит, обо мне говорили, будто я был
пастухом. В том была доля истины. Мои родичи издавна пасли скот на
пустошах и лугах в захолустье Аквилы, среди которого я вырос, и в
детстве мне частенько приходилось им помогать. Какими славными кажутся
теперь ночи под звездным небом Гипериона! В шестнадцать лет (по
гиперионскому календарю) я сбежал из дома и завербовался в подчинявшиеся
Ордену силы самообороны. За все три года скуки и маеты выпало
одно-единственное, весьма сомнительное развлечение - на протяжении
четырех месяцев мы сражались с урсианскими повстанцами на Ледяном Когте.
После демобилизации я работал вышибалой-крупье в едва ли не самом
занюханном казино на Девяти Хвостах, в течение двух сезонов водил баржи
в верховьях Кэнса, а потом разбивал сады в поместьях Клюва под
руководством мастера-планировщика Эврола Юма. Впрочем, все эти профессии
не очень-то красили человека, сопровождавшего Ту-Которая-Наставляет, в
глазах поздних хронистов. Другое дело пастух, верно? Пастух, пастырь -
чем не библейский сюжет?
Я не против, чтобы меня называли пастырем. Но на страницах этой
рукописи я предстану перед вами пастырем, чья паства состояла всего лишь
из одной, хоть и необычайно ценной овечки. Я ее не столько нашел,
сколько потерял.
К тому времени, когда моя жизнь круто переменилась и когда начали
происходить события, о которых пойдет речь ниже, мне исполнилось
двадцать семь лет. По гиперионским меркам я был высок ростом, выделялся
среди сверстников мозолями на руках да любовью ко всякого рода
завиральным идеям, а на жизнь зарабатывал тем, что водил охотничьи
экспедиции по болотам вблизи залива Тоскахай, в сотне километров к
северу от Порт-Романтика. Я успел узнать кое-что о сексе и гораздо
больше об оружии, усвоил на собственной шкуре, что поступками мужчин и
женщин руководит жадность, научился пользоваться кулаками и скромными
умственными способностями, изнывал от неутоленного любопытства и был
уверен только в том, что судьба почти наверняка не сулит великих
потрясений.
Каким же я был глупцом!
Пожалуй, чтобы описать, что я собой в ту пору представлял, проще
всего перечислить, чего я не делал. Я никогда не покидал Гиперион и даже
не мечтал о том, чтобы оказаться в космосе. Разумеется, меня водили в
соборы - ведь влияние Ордена распространялось и на захолустье вроде
того, в которое переселилась моя семья после разорения города Эндимион,
- однако я так и не стал верующим и не принял крещение. Обзаведясь
кое-каким опытом общения с женщинами, я еще ни разу не влюблялся. Что
касается образования, то, если не считать наставлений бабушки, свои
знания я почерпнул самостоятельно из книг, которые я буквально глотал, а
потому полагал, что знаю все на свете.
На деле же я ничего не знал.
И вот, в свое двадцатисемилетие, гордый собственным невежеством,
непоколебимо уверенный в том, что существенных перемен в жизни не
предвидится, я совершил поступок, за который меня приговорили к смерти и
с которого началась моя настоящая жизнь.

Болота близ залива Тоскахай - грозившие гибелью неосторожному,
насыщавшие воздух миазмами - существовали с незапамятных времен. Сотни
богатых охотников, многие из которых прилетали с других миров,
стремились туда, чтобы пострелять уток. Большинство протоуток вымерло
вскоре после того, как их воскресили и выпустили с борта `ковчега` семь
столетий тому назад, однако некоторые выжили и приспособились к климату
на севере Аквилы. Вот за этими-то утками и охотились денежные мешки, у
которых я работал проводником.
Мы четверо - я и три моих товарища-проводника - обосновались на
заброшенной фибропластовой плантации, которая находилась на узком
перешейке между болотами и притоком Кэнса. Другие проводники в отличие
от меня еще ловили рыбу и загоняли крупную дичь, но я предпочитал уток.
Болота представляли собой заросли полутропических челмы и плотинника,
над выступавшими из воды нагромождениями камней возвышались гигантские
стволы прометея; ранней осенью слегка подсыхавшие топи изобиловали
утками, которые отдыхали здесь на пути с южных островов к озерам,
расположенным на северной оконечности плато Пиньон.
Я разбудил охотников за полтора часа до рассвета, приготовил
завтрак из тостов с джемом и кофе, но четыре толстяка-бизнесмена не
оценили моей любезности - уплетая за обе щеки, они наперебой бранились и
ворчали. Пришлось им напомнить, чтобы проверили оружие: у троих были
дробовики, а четвертый оказался глуп настолько, что прихватил с собой
древнюю лазерную винтовку. Пока они ели, я успокаивал Иззи - самку
Лабрадора, которая была у меня со щенков. Собака догадывалась, что мы
идем на охоту, а потому едва сдерживала нетерпение.
Мы забрались в плоскодонку и покинули плантацию при первых
проблесках света. В темных туннелях под переплетением ветвей серебрились
легкие паутинки. Я отталкивался шестом, а охотники - Ролмен, Херриг,
Рушомин и Поняску - сидели на носу и горячо что-то обсуждали. Нас
разделяли сложенные горкой `плавучие островки` - вогнутые пластиковые
диски. На Ролмене и Херриге были дорогие пончо `хамелеон`, менявшие
расцветку по желанию хозяина; правда, ни тот, ни другой не торопился
хвастаться своей экипировкой - видимо, им хотелось забраться в болота
поглубже. Когда мы приблизились к заводи, где гнездились утки, я
попросил охотников разговаривать потише. Все четверо испепелили меня
взглядами, однако сначала понизили голоса, а потом и вовсе замолчали.
К тому моменту посветлело настолько, что при желании можно было
читать. Я спустил на воду островки, надел латанный-перелатанный
комбинезон и соскользнул в болотную жижу. Иззи сунулась было следом, но
я жестом велел ей оставаться в лодке. Собака неохотно подчинилась.
- Пожалуйста, дайте мне ваш дробовик, - попросил я у Поняску. Все
эти охотнички, как правило, с трудом сохраняли равновесие, перебираясь
из лодки на островок; потому я и забирал у них оружие, чтобы, неровен
час, чего не вышло. Вот стервец! Ясно ведь было сказано - ружей не
заряжать и держать на предохранителе, а у него и патрон в стволе, и
предохранитель спущен... Я вытащил патрон, поставил винтовку на
предохранитель, сунул ее в водонепроницаемый мешок у себя за спиной и
подождал, пока Поняску переползет на островок. Затем велел остальным
ждать и, волоча островок за собой, стал продираться сквозь заросли
челмы. Разумеется, охотники могли бы подыскать себе укрытия и сами,
однако тут хватало мест, где трясина могла проглотить плот вместе с
охотником и даже не поморщиться; вдобавок на болотах обитали
кроваво-красные клещи-дракулы, которые так и норовили упасть с ветки
дерева на любой движущийся объект. Кроме того, здесь водились ленточные
змеи, которых неопытный человек запросто мог перепутать по окраске с
побегами челмы, и хищные рыбы, способные с ходу откусить вам палец. В
общем, сюрпризов имелось в достатке. И потом, я знал по опыту, что
горе-охотнички, позволь я им расположиться где вздумается, встанут так,
что вместо уток примутся палить друг в друга. А этого допускать никак не
следовало.
Я укрыл Поняску в зарослях на южном краю заводи, показал ему, где
встанут другие охотники, предупредил, чтобы он не начинал стрелять, пока
я не разберусь с остальными, и вернулся обратно. Рушомин занял позицию
метрах в двадцати справа от Поняску, Ролмен удобно расположился чуть
поодаль. Оставался только тип с лазерной винтовкой, месье Херриг.
Солнце должно было взойти минут через десять.
- Наконец-то, соизволил! - буркнул толстяк, завидев меня. Он уже
успел самостоятельно перебраться на плот, замочив свои хамелеоновые
штаны. Неподалеку от лодки на поверхности воды лопались пузырьки метана,
что указывало на трясину, поэтому мне всякий раз, когда я уходил и
возвращался, приходилось делать крюк. - Тебе платят не за то, чтобы ты
гноил порядочных людей в этом дерьме!
Я кивнул, протянул руку, вытащил у него изо рта зажженную сигару и
швырнул ее в воду - подальше от пузырьков метана.
- Утки чуют запах дыма, - объяснил я, делая вид, что не замечаю
разинутого рта и багровеющих щек, после чего поволок плот к намеченному
месту, раздвигая грудью оранжево-красные водоросли.
Херриг стиснул в руках свою бесполезную винтовку и свирепо
уставился на меня.
- Парень, следи за своим паршивым языком, не то я тебе его выдеру.
Из-под пончо и расстегнутой рубашки виднелось висевшее у него на
шее золотое распятие, а чуть пониже - красная складка крестоформа. Месье
Херриг принадлежал к воскрешенным христианам.
Я хранил молчание до тех пор, пока плотик не оказался слева от
зарослей, в которых сидел Поняску. Теперь охотнички могли палить сколько
угодно без опаски подстрелить друг друга.
- Поднимите защитный тент, - сказал я, привязывая веревку, за
которую тащил плот, к корню челмы. Херриг фыркнул, однако развернул
камуфляжный тент.
- Подождите немного, - прибавил я. - И не стреляйте вон в ту
сторону, иначе попадете в меня.
Ответа не последовало.
Я пожал плечами и вернулся к лодке. Иззи сидела на месте, но по
тому, насколько она была напряжена, я понимал, что мыслями Лабрадор
носится по болоту как щенок. Я потрепал собаку по загривку.
- Потерпи, осталось совсем чуть-чуть.
Она восприняла мои слова как разрешение встать и перебежала на нос.
Серебристые паутинки куда-то исчезли, на небе гасли следы
метеоритов. На востоке возникла молочно-белая полоса. Симфония, которую
исполняли насекомые и амфибии, стихла, ее сменили утренние песни птиц да
вздохи трясины. Небеса постепенно приобретали лазурный оттенок.
Я завел лодку под стебли челмы, жестом велел Иззи не высовываться и
достал из-под скамьи приманку. У берега заводи виднелась ледяная корка,
но в середине вода была чистой и повсюду доходила мне только до груди. Я
разместил муляжи, включил поочередно каждый из них и едва успел
возвратиться к плоскодонке до того, как появились утки. Первой их учуяла
Иззи - насторожилась, повела носом, словно ветер принес запах. Секундой
позже донесся шелест крыльев. Я подался вперед, слегка раздвинув стебли.
Посреди заводи плавали мои муляжи. Один из них выгнул шею и
закрякал в тот самый миг, когда над деревьями с юга показались настоящие
утки. Три птицы оторвались от стаи, распростерли крылья, замедляя полет,
и, будто по невидимым рельсам, соскользнули к воде.
Как то со мной бывало всегда, я ощутил невольный трепет; к горлу
подкатил комок, сердце пропустило удар, потом забилось вдвое чаще и
вдруг заболело. Я провел большую часть жизни в глухих местах, как
говорится, наедине с природой, и, казалось бы, должен был привыкнуть ко
всему, но это невыразимо прекрасное зрелище всякий раз лишало меня дара
речи. Иззи будто превратилась в статую из слоновой кости.
Раздался выстрел. Заговорили три дробовика, владельцы которых будто
состязались, кто выстрелит быстрее. Затем над болотом сверкнул лиловый
разряд лазера.
В первую утку угодили, должно быть, сразу две или три пули: птицу
буквально разорвало на части. Второй попали в крыло, и она, мгновенно
утратив всю красоту и грациозность, плюхнулась в воду. Третья метнулась
вправо, пролетела по-над заводью и начала набирать высоту. По зарослям
челмы хлестнул луч лазера, этакий бесшумный серп, потом вновь
загрохотали ружья, однако птица, похоже, все рассчитала - она камнем
упала вниз, выровняла полет у самой поверхности заводи и полетела в нашу
с Иззи сторону.
Расстояние от нее до воды составляло не больше двух метров. Она
мерно взмахивала крыльями, каждое движение, казалось, было подчинено
единственному желанию - спастись. Я сообразил, что утка собирается
пролететь под деревьями - там, где начиналась уводящая к плантации
протока. Несмотря на то, что птица находилась точно между моими
охотничками, они продолжали стрелять.
Я вытолкнул лодку из зарослей и командирским голосом, который
приобрел в бытность сержантом сил самообороны, рявкнул: `Прекратить
огонь!` Двое подчинились, однако третий дробовик и лазерная винтовка
по-прежнему палили вовсю. Утка пролетела в метре слева от плоскодонки.
Иззи вздрогнула, разинула пасть, словно удивляясь такому
нахальству. Наконец замолчал и третий дробовик, но лиловый луч лазера
неумолимо надвигался на нас сквозь облако тумана. Я крикнул снова и
потянул Иззи вниз, на дно лодки.
Утка резко свернула в сторону и устремилась вверх. Внезапно запахло
озоном, нос лодки рассекла безупречно прямая лиловая линия. Я схватил
Иззи за ошейник и подтянул собаку поближе к себе.
Лиловый луч прошел в каком-то миллиметре от моих пальцев. Во
взгляде Иззи промелькнуло недоумение, на оскаленной морде появилось
озадаченное выражение; она наклонила голову, чтобы, как в ту пору, когда
была щенком и чувствовала, что в чем-то провинилась, прижаться к моей
груди. Голова собаки отделилась от туловища и с тихим плеском упала за
борт. Я все еще держал Иззи за ошейник, ее передние лапы упирались мне в
грудь... Затем из шеи Лабрадора фонтаном забила кровь, и я откатился в
сторону, отпихнув обезглавленное тело. Кровь была теплой и горьковатой
на вкус.
Лазерный луч срезал ветку челмы в метре от лодки, а потом пропал,
как будто его и не было.
Я сел и взглянул на месье Херрига, находившегося на противоположном
конце заводи. Толстяк раскуривал сигару, винтовка лежала у него на
коленях. Сигарный дым смешивался с клубами поднимавшегося над заводью
тумана.
Я соскользнул в воду и направился к Херригу.
Когда я приблизился, он взял винтовку в руки и проворчал, не
вынимая изо рта сигары:
- Ну что, ты подберешь моих уток или допустишь, чтобы они...
Я схватил его левой рукой за пончо и дернул на себя. Он попытался
перехватить винтовку, но я опередил - вырвал у него оружие и швырнул в
воду. Он закричал, сигара упала на плот. Я стащил его в болото. Херриг
вынырнул, выплюнул изо рта водоросль, и тут я врезал ему в челюсть,
выбив сразу несколько зубов (и разодрав себе кожу на костяшках пальцев).
Херриг ударился головой о край плотика и вновь скрылся под водой.
Я подождал, пока его физиономия не возникнет на поверхности подобно
перевернувшейся вверх брюхом рыбине, а затем принялся топить, наблюдая
за пузырьками. Остальные три охотника завопили со своих плотов, но я не
обращал на них ни малейшего внимания.
Когда Херриг кончил дергаться, а пузырьки почти перестали
появляться на поверхности, я отпустил ублюдка и сделал шаг назад. На
какой-то миг мне показалось, что он уже не всплывет, но в следующую
секунду толстяк вынырнул и вцепился в край плотика. Его начало рвать. Я
отвернулся и жестом подозвал прочих.
- На сегодня хватит. Давайте мне ваши ружья. Мы возвращаемся.
Каждый из них раскрывал рот, чтобы возразить, но, перехватив мой
взгляд и посмотрев на залитое кровью лицо, покорно протягивал дробовик.
- Прихватите своего приятеля, - сказал я Поняску и вернулся к
лодке, где разрядил дробовики и засунул их в водонепроницаемый отсек на
носу, а патроны сложил на корме. Потом спустил за борт начавший уже
коченеть труп Иззи, бросил взгляд на лужу крови на дне лодки и встал,
опираясь на шест.
Охотники подтащили свои плотики и тот, на котором распростерся
Херриг. Толстяк был по-прежнему бледен. Перебравшись в плоскодонку, они
принялись втягивать на борт плотики, но я их остановил.
- Не надо. Привяжите к корням. Я вернусь за ними завтра.
Троица подчинилась, затем втащила в лодку Херрига, походившего на
жирную рыбину. Царившую на болотах тишину нарушали только пение птиц,
трескотня насекомых и звук, с каким Херриг то и дело перегибался через
борт. Охотники сразу же начали перешептываться между собой. На плантацию
мы возвратились в то мгновение, когда лучи солнца разогнали последние
облачка тумана над темной водой.
На том я, собственно, и закончил бы, если бы то был конец.

Я обедал в помещении, которое служило кухней, когда месье Херриг
выскочил из своей палатки, размахивая армейским иглометом. На Гиперионе
такое оружие было вне закона. Орден разрешал им пользоваться только
силам самообороны. Остальные три охотника провожали Херрига изумленными
взглядами.
Херриг ввалился на кухню. От него за метр разило виски. Он не
устоял перед соблазном и перед тем, как прикончить меня, решил
произнести короткую, но пламенную речь:
- Ах ты, язычник, сукин сын...
Я не стал дожидаться продолжения и в тот самый миг, когда он
выстрелил с бедра, кинулся на пол.
Шесть тысяч стальных игл разнесли в клочья печку, кастрюлю с
жарким, раковину, окно над раковиной, полки и стоявшую на них посуду.
Меня всего обсыпало кусочками пищи, осколками пластика, фарфора и
стекла. Когда Херриг нагнулся, чтобы выстрелить в упор, я схватил его за
ноги.
Он повалился навзничь, выбив из половых досок пыль, накопившуюся в
них за добрый десяток лет. Я ударил его в пах и стиснул ему запястье,
намереваясь выхватить пистолет. Однако он намертво вцепился в рукоять, а
палец по-прежнему держал на спусковом крючке. Я услышал, как с тихим
гудением встала на место новая обойма. От Херрига пахло виски и табаком;
он победно ухмыльнулся и с трудом, но нацелил ствол на меня. Я
перехватил руку толстяка, и мало-помалу ствол пистолета уткнулся в
складки жира у него под подбородком. Наши взгляды скрестились за
мгновение до того, как он сам, пытаясь высвободиться, нажал на спуск...

Я объяснил одному из охотников, как работает рация, и вскоре на
лужайку перед кухней опустился скиммер службы безопасности. На Аквиле
имелась от силы дюжина таких скиммеров, поэтому вид черного летательного
аппарата подействовал отрезвляюще, если не сказать больше.
Мне надели наручники, присобачили к виску нейро-контроллер и
затолкали в камеру в задней части скиммера. Я сидел там, обливаясь
потом, а агенты службы безопасности, все как один прошедшие специальную
подготовку, собирали по кусочку, соскребали со стен и пола то, что
осталось от черепа Херрига. Потом, собрав все, что удалось найти, и
допросив трех охотников, они погрузили тело на борт скиммера. Загудел
двигатель, начали вращаться лопасти винтов, вентиляторы швырнули мне в
лицо струю прохладного воздуха - очень вовремя, я чуть было не
задохнулся от жары и духоты. Скиммер взмыл в воздух, сделал круг над
плантацией и полетел на юг, в направлении Порт-Романтика.

Суд состоялся шесть дней спустя. Ролмен, Рушомин и Поняску
показали, что я оскорбил Херрига на пути к заводи, а по прибытии на
место напал на него. Собака, по их версии, погибла в суматохе, которая
началась из-за моего безобразного поведения. Далее они заявили, что,
когда все вернулись на плантацию, я стал размахивать иглометом (а это
оружие, как известно, не может принадлежать частному лицу) и грозился
убить всех четверых. Херриг попытался отнять у меня оружие, и тогда я
застрелил его в упор, в буквальном смысле слова сорвав ему голову с
плеч.
Последним давал показания сам Херриг. Бледный, еще не успевший как
следует прийти в себя после воскрешения, которое состоялось три дня тому
назад, облаченный в строгий деловой костюм, он дрожащим голосом
подтвердил слова прочих свидетелей и красочно описал, как все было.
Адвокат, предоставленный мне судом, даже не стал ни о чем его
спрашивать. А о таких вещах, как `правдосказ` и все остальные химические
и электронные средства дознания, не могло быть и речи: ведь свидетели
принадлежали к воскрешенным христианам и были на хорошем счету у Ордена.
Я вызвался пройти сканирование, однако прокурор заявил, что не видит в
том необходимости, и судья с ним согласился, а мой адвокат снова
промолчал.
Присяжных не было и в помине. Приговор выносил судья, который
потратил на размышления от силы минут двадцать. Меня признали виновным и
приговорили к смертной казни.
Я попросил отложить казнь до того дня, когда в Порт-Романтик смогут
прибыть, чтобы попрощаться со мной, мои родичи с северной оконечности
Аквилы. Мне было отказано. Казнь назначили на утро следующего дня.

3

Вечером ко мне пришел священник из местного монастыря, назвавшийся
отцом Цзе, - невысокого роста, с редеющими светлыми волосами. Он слегка
заикался и, похоже, почему-то нервничал, но, войдя в камеру для
допросов, взмахом руки отослал охранников.
- Сын мой, - произнес он, и я с трудом удержался от улыбки:
священник был вряд ли многим старше меня. - Сын мой, готов ли ты
предстать перед Господом?
Я передернул плечами.
- Ты отринул Господа, так? - дрожащим от волнения голосом справился
отец Цзе, пожевав нижнюю губу.
Мне вновь захотелось пожать плечами, но я подавил это желание и
ответил:
- Я всего лишь отказался от крестоформа.
- Сын мой, это одно и то же. - В голосе священника прозвучали
умоляющие нотки. - О том поведал сам Господь.
Я промолчал.
- Ведомо ли тебе, что если ты раскаешься и примешь веру Господа
нашего, Иисуса Христа, то через три дня воскреснешь по неизреченной
милости Вседержителя? - Отец Цзе опустил требник и прикоснулся к моей
руке. - Ведомо ли тебе о том, сын мой?
Я поглядел на него в упор и почувствовал вдруг, что смертельно
устал - три ночи подряд в соседней камере кто-то заходился в крике,
поэтому заснуть не было ни малейшей возможности.
- Ведомо, святой отец. Я знаю, как действует крестоформ.
Священник сокрушенно покачал головой:
- Сын мой, мы говорим не о крестоформе, а о милости Господней.
- Понятно. Скажите, святой отец, а вы сами проходили через
воскрешение?
Священник потупился:
- Пока еще нет, сын мой. Но я не страшусь этого дня. - Он снова
посмотрел на меня. - И тебе тоже не следует его бояться.
Я на мгновение прикрыл глаза. Откровенно говоря, последнюю неделю я
думал как раз о том, о чем он сейчас вещал.
- Послушайте, святой отец, я не хочу оскорбить ваши чувства, но мне
думается, что время отказываться от решения, которое я принял несколько
лет назад, пока не настало. Крестоформ не для меня.
Отец Цзе подался вперед, глаза его засверкали.
- Сын мой, обратиться в истинную веру никогда не поздно, вот только
завтра утром у тебя уже не останется такой возможности. Твое тело бросят
в море, где оно станет пищей для мерзких тварей...
- Знаю, - отозвался я. - Мне известно, какая участь ожидает
осужденного на казнь, который отказывается от воскрешения. Однако с меня
достаточно этого. - Я постучал по нейроконтроллеру у себя на виске. -
Или вам нужно, чтобы человек стал бессловесным рабом?
Отец Цзе отшатнулся, будто я его ударил.
- Разве посвятить жизнь Господу означает сделаться рабом? - Я
настолько рассердил священника, что он даже перестал заикаться. -
Миллионы людей приняли крещение задолго до того, как Господь в своей
милости даровал нам возможность воскрешения еще при этой жизни.
Миллиарды принимают крещение каждый Божий день. - Он встал. - Выбирай,
сын мой. Либо вечный свет и долгая-долгая жизнь во благе, либо вечный
мрак преисподней.
Я пожал плечами и отвернулся.
Отец Цзе благословил грешника, печально и в то же время
снисходительно попрощался, позвал охранников и вышел. Минуту спустя мой
висок пронзила боль, и меня повели обратно в камеру.

Не стану докучать изложением мыслей, которые терзали меня в ту
бесконечную осеннюю ночь. Мне было всего двадцать семь, я радовался
жизни как мог, что порой оборачивалось неприятностями - правда, не
настолько серьезными, как те, в какие я угодил ныне. Поначалу я
прикидывал, можно ли бежать; так животное, которое посадили в клетку,
скребет когтями стальные прутья. Тюрьма возвышалась на рифе под
названием Жвало, посреди залива Тоскахай. Меня окружали стеклопластик,
который невозможно разбить, и сталь, которую невозможно согнуть; гладкие
стены, голые полы и потолки... Охранники были вооружены `жезлами
смерти`, и чувствовалось, что при необходимости они воспользуются ими не
задумываясь. Даже если мне удастся выбраться наружу, нажатие кнопки на
пульте дистанционного управления нейроконтроллером приведет к тому, что
я рухну навзничь с приступом жесточайшей мигрени и не встану, пока за
мной не явятся надзиратели.
С мыслей о бегстве я перешел к размышлениям о своей короткой,
бесцельно прожитой жизни. Не то чтобы я о чем-то жалел, но и
похвастаться мне было нечем. Чего добился Рауль Эндимион за двадцать
семь лет прозябания на Гиперионе? Разве что, упрямый осел, недоумок,
отказался от воскрешения...
[`Ты должен использовать шанс, который предоставляет Орден -
шептал мне внутренний голос. - [Новая жизнь, причем не одна! Как можно
отвергать такую возможность? Все лучше, нежели настоящая смерть... чем
разлагающийся труп, пища для целакантов и кольчатых червей. Подумай,
подумай как следует Я закрыл глаза и попытался заснуть, чтобы
избавиться от этого надоедливого советчика.
Ночь длилась целую вечность, однако рассвет все равно наступил
раньше, чем следовало... Четыре охранника отвели меня в камеру, где
приводились в исполнение приговоры, усадили в деревянное кресло,
пристегнули ремнями и ушли, заперев за собой стальную дверь. Оглянувшись
через плечо, я различил за стеклопластиковой перегородкой человеческие
лица. Почему-то мне казалось, что священник - вовсе не обязательно отец
Цзе, любой представитель Церкви - должен снова завести разговор о
крещении. Однако ничего подобного не произошло, и я в глубине души даже
обрадовался. Не могу ручаться, что не передумал бы в последний момент.
Способ казни отличался простотой и безупречностью; не настолько
эффектный, как `ящик Шредингера`, он тем не менее позволял добиваться
отличных результатов. На стене висел нейродеструктор ближнего боя,
нацеленный на то самое кресло, к которому пристегнули меня. Я видел алый
индикатор подсоединенного к оружию комлога. Еще в зале суда товарищи по
несчастью охотно и во всех подробностях описали мне методику казни. В
процессоре комлога имелся генератор случайных чисел. Стоило ему выдать
простое число меньше семнадцати, включался `жезл смерти`. Отсюда
следовало, что комок серого вещества, заключавший в себе личность и
воспоминания Рауля Эндимиона, просто-напросто расплавится, превратится в
нечто вроде кучки радиоактивного шлака. Миллисекунды спустя откажут и
автономные функции. Сердце остановится и дыхание пресечется едва ли не в
тот самый миг, когда будет уничтожен мой мозг. Специалисты утверждали,
что погибнуть от нейродеструктора - наименее мучительный вариант смерти.
Те, кто пережил после этого воскрешение, не распространялись о своих
ощущениях, однако по тюрьме гулял слух, что голова буквально
раскалывается - как будто лопаются одновременно все сосуды.
Я не сводил взгляда с комлога и `жезла смерти`, рядом с которым
стоял цифровой дисплей, где то и дело возникали новые комбинации чисел.
Этакий указатель этажей на лифте в преисподнюю. 26-74-109-19-37. Похоже,
процессор запрограммирован не выдавать чисел больше 150.
77-42-12-60-84-129-108-14...
Я отвернулся, стиснул кулаки, задергался на кресле, пытаясь хоть
немного ослабить пластиковые ремни, и принялся выкрикивать ругательства,
проклиная на чем свет стоит тюремные стены и физиономии за перегородкой,
поганую Церковь с ее вшивым миропорядком, гнусного выродка, который убил
мою собаку, и тех треклятых трусов...
Не знаю, какое число появилось на дисплее. Я не заметил и не
услышал, как загудел нейродеструктор. Однако я кое-что почувствовал: в
затылке возникло онемение, которое быстро распространилось по всему
телу. Признаться, я поразился, что ощутил хотя бы это. `Специалисты
ошибались, - подумалось мне, - человек в состоянии почувствовать свой
конец`. Если бы не онемение, накатившее волной, я бы, наверно,
засмеялся.
В следующий миг черные воды забытья увлекли меня за собой.

4

Очнувшись и поняв, что жив, я поначалу ничуть не удивился. Если
вдуматься, чему тут удивляться - вот если бы я очнулся и обнаружил, что
мертв... Короче говоря, я не ощущал ни малейшего неудобства, за
исключением легкого покалывания в конечностях, и лежал себе, наблюдая,
как солнечный свет крадется по грубо оштукатуренному потолку, - до тех
пор, пока неожиданная мысль не заставила меня сесть.
Минуточку! Разве я не?.. Разве меня...
Я огляделся по сторонам. Если мне и казалось, что казнь произошла
во сне, аскетическая обстановка комнаты начисто рассеяла подобные
заблуждения. Комната имела форму эллипса, стены были выбелены известкой,
потолок покрывал толстый слой штукатурки. Единственным предметом мебели
была кровать, а сероватое постельное белье фактурой напоминало
штукатурку. В стене виднелась массивная деревянная дверь - естественно,
закрытая; напротив располагалось распахнутое настежь сводчатое окно.
Бросив взгляд на лазурное небо, я удостоверился, что по-прежнему
нахожусь на Гиперионе. Вот только это вовсе не тюрьма Порт-Романтика:
слишком уж древние тут стены, слишком затейлива резьба на двери, да и
постельное белье заведомо лучше тюремного.
Я встал и, не обращая внимания на то, что на мне нет ровным счетом
никакой одежды, подошел к окну. Задувал прохладный ветерок, однако
солнце еще пригревало. Выглянув из окна, я увидел, что нахожусь в
каменной башне. К горизонту уходила гряда холмов, верхушки которых
венчали густые заросли челмы и плотинника, а на скалистых участках рос
вечноголубой кустарник. Вдалеке, на гребне, на котором возвышалась
башня, можно было различить стены, бастионы и очертания другой башни.
Судя по внешнему виду, эти сооружения возвели задолго до Падения; в них
ощущались те вкус и умение, какие отличали древних.
Я сразу сообразил, куда меня занесло: челма и плотинник
подтверждали, что я не покидал Аквилы, а пленительные в своей древности
руины свидетельствовали, что я очутился в покинутом городе Эндимион.
Признаться, я ни разу не бывал в городе, название которого стало
моей фамилией, однако многажды слышал о нем от бабушки, знавшей
множество самых разных историй. Эндимион возник вскоре после крушения
`ковчега`, случившегося без малого семьсот лет тому назад. До Падения он
славился своим университетом - огромным, похожим на замок сооружением,
что возвышалось на холме над городом. Дед бабушкиного прадеда преподавал
в университете еще до того, как войска Ордена захватили центральную
часть Аквилы, был отдан приказ об эвакуации и тысячам людей пришлось
покинуть родные места.
И вот я здесь.
Дверь открылась, и вошел мужчина - лысый, с голубой кожей и
небесно-голубыми глазами. Он принес нательное белье и костюм из той же
ткани, что и простыни.
- Будьте добры одеться, - произнес он.
Я таращился на него, пока он не вышел в коридор. Голубая кожа,
ярко-голубые глаза, полное отсутствие волос... Первый андроид, которого
я увидел воочию! А ведь спроси меня кто-нибудь пять минут назад, я бы
поклялся чем угодно, что на Гиперионе нет ни единого андроида.
Изготавливать андроидов запретили законом еще до Падения, и хотя
Печальный Король Билли именно с их помощью выстроил большинство городов
на севере, мне не доводилось слышать о том, что они остались на нашей
планете. Я тряхнул головой и принялся одеваться. Несмотря на то, что
фигура у меня была нетипичная - чересчур широкие плечи, длинные ноги, -
костюм сидел как влитой.
Одевшись, я вновь подошел к окну, и тут в дверном проеме снова
возник андроид, который сделал приглашающий жест:

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Россия

Док. 131786
Опублик.: 19.12.01
Число обращений: 0