ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIP НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Юрий Никитин.
Князь Рус

* Часть первая *

Глава 1

Плотная стена пепла и пыли поднялась от черной земли,
перегородила мир и мощно уперлась в синее небо. Лишь когда
редкий ветерок сдвигал в сторону, проступали как страшные
призраки серые костлявые животные, усыпанные пеплом, жуткие в
неподвижности всадники и похожие на гробы, оплетенные
серебряной паутиной, крытые повозки.
Но ветер затихал, и снова из пыльной тучи скрипели колеса,
тоскливо ревел скот, щелкали бичи. Длинная цепь телег тянулась
по выгоревшей земле, людей сотрясал сухой кашель, все
выплевывали серые комья, задыхались, проклинали бога степных
пожаров. Чех трижды велел останавливаться, ждали отставших. А
его младшие братья, Лех и Рус, носились на конях впереди,
искали языки земли с травой, которую миновал степной пал.
Но еще больше сердца сжимались, когда облако пыли
вздымалось позади. Мужчины хватались за оружие, изможденные
лица мрачнели. Последняя сотня разом останавливалась,
поворачивалась к нарастающему гулу. А женщины нахлестывали
измученных коней и волов, те тоскливо и надсадно ревели, но
шагу не прибавляли.
Из желтого облака выныривал то табун диких коней, то стадо
туров, и мужчины спешили догнать повозки. Надо помогать тащить,
толкать сзади, хвататься за колеса, ибо волы и кони отощали
так, что ребра едва не прорывают шкуру. Бедные звери едва тащат
самих себя.
Лето только началось, но жара сожгла землю, траву и даже
воздух. Когда сворачивали в лес, под сень вековых деревьев, там
вместо прохлады натыкались на стену спертого воздуха. Скот, что
тащился из последних сил, падал без сил. Трупы попадались на
каждом шагу. А уцелевшие животные, зачуяв воду издали, мчались
к ней как ошалевшие, опрокидывали повозки, выкидывая женщин и
детей, топтали копытами.
Коней берегли особо, но, к ужасу беглецов, начали падать
даже они. Ночами не давали спать комары, их расплодилось
видимо-невидимо. Днем душил мощный запах живицы. Из-за
небывалой жары деревья просто истекали ею, воздух заполнился
вязким горьким запахом.
А на сороковой день Исхода даже ночью жара не спадала.
Кони храпели и рвались с поводьев. В гнездах кричали
разбуженные птицы. Люди у костров со страхом всматривались в
ночную тьму.
-- Знамение, -- сказал кто-то шепотом.
-- Чуют, -- ответил другой тоже тихо.
-- Людям дан разум, а скотине боги дали чутье...
-- Беда настигает! Всем нам смерть.
-- Неужто боги на стороне силы, а не правды?
Рано утром Гойтосир, старший волхв, объявил по всему
измученному отряду:
-- Мы уже идем по чужим землям. Здесь другие боги. И кто
знает, чего они жаждут.
Суровое лицо, темное от ударов ветра, мороза и ливней,
было иссечено глубокими морщинами, но глаза под нависшими
седыми бровями горели мрачным огнем решимости. Высокий, он и в
свои семьдесят весен держал спину прямой, с коня в повозку
почти не пересаживался, и всякий зрел, что бывший
воин-поединщик и ныне бьется за племя. Теперь уже -- с чужими
богами.
Чех, с высоты своего исполинского белого коня, угрюмо
оглядывал растянувшуюся на версты колонну. Он был в расцвете
мужской силы, гигант с золотыми волосами, красиво падающими на
плечи. А плечи настолько широки, что приходилось поворачивать
голову, чтобы видеть то одно, то другое. Мощные пластины груди
казались выкованными из светлой меди, а в спокойно лежащих на
луке седла руках, толстых, как стволы молодых ясеней,
чувствовалась несокрушимая мощь. На плече зеленел лист
подорожника, середина стала коричневой от засохшей крови. Еще
две небольшие раны, почти зажившие, были на груди. Коричневые
струпья отваливались, обнажая свежие багровые шрамы под тонкой
пленкой молодой кожи, под которой пульсировало красное мясо.
-- Жертву? -- проронил он густым сильным голосом.
-- И поскорее, -- подтвердил Гойтосир.
-- Обряды?
-- Боги подскажут, -- ответил Гойтосир уклончиво.
Остановившись на ночь, они стащили в кучу два десятка
сухих стволов. Чех с младшими братьями сам выбирал скот, самый
исхудавший, а на вершину положили самое дорогое, что есть у
любого племени, -- трех младенцев.
Когда оттаскивали плачущих матерей, те пытались броситься
в огонь вслед за детьми, Чех пробурчал, ни к кому не обращаясь:
-- Все равно бы не выжили. Двое мечутся в жару, а у матери
третьего молока не больше, чем в огне воды.
Лех и Рус смотрели со страхом и восторгом. Их старший
брат, рискуя вызвать гнев богов, отдавал им слабых, а сильных
берег, в то время как их отец Пан всегда приносил в жертву
самых здоровых и красивых, дабы угодить богам.
Краду подожгли с четырех концов. Огонь занялся сразу так
мощно, что казалось, будто горит сама земля. Пламя гудело
торжествующе, свивалось в огненные жгуты. Сквозь щели в стене
огня было видно, как маленькие тела корчились, вздымали к небу
ручки, пробовали перевернуться, уползти от огня, но детская
кожа трещала и пузырилась, наконец вспыхнула слабыми оранжевыми
огоньками. В следующий раз увидели детские тела уже
почерневшими, затем огонь с ревом и гулом начал поднимать
кверху уже не искры, а целые поленья.
Гойтосир отступил от пламени, повернулся к жертвенному
костру спиной. Лицо стало красным от жара. Он торжественно
вскинул костлявые руки:
-- Жертва принята!

И снова вздымалась красноватая пыль, исхудавшие волы
тащили расшатанные повозки из последних сил, тоскливо
взревывали. Мужчины, что покрепче, хватались за колеса, видно
было, как под темной от солнца кожей вздуваются жилы. Люди тоже
исхудали, но запавшие глаза смотрели упорно, жажда жизни
горела, как багровые угольки под толстым слоем пепла.
Обгоняя повозки, из конца в конец проносились всадники на
легконогих злых конях.
Одна повозка постепенно отставала. Колеса расшатались,
усталые исхудавшие волы едва не выпадали из ярма, ноги дрожали
от усилий. На старых шкурах в глубине повозки лежал огромный
мужчина. Рядом сидела сгорбленная женщина, веткой отгоняла мух.
Целый рой огромных и зеленых мух, сопровождал их последние два
дня неотступно, доводил до исступления, не желал дожидаться,
когда можно будет безнаказанно ползать по неподвижному лицу и
откладывать яйца в застывшие глаза, ноздри, уши.
Рус обогнал, он сидел на высоком диковатом жеребце, черном
как ночь Ракшане, с жалостью кивнул женщине. Мужчина, это был
великий воин по имени Кровавая Секира, не ответил, метался в
горячке. Неделю тому в схватке с чужим племенем дрался против
дюжины, всех побил, но был изранен так, что не мог держаться в
седле. На этот раз могучая стать дрогнула: вместо того чтобы
раны зажили так же быстро, как заживали раньше -- не зря весь в
шрамах, на этот раз распухали, гноились, из них шло настоящее
зловоние. Он метался в жару, скрипел зубами, постанывал, когда
был уверен, что его не слышат.
Руса догнал Лех, кивнул в сторону Кровавой Секиры:
-- Что говорит волхв?
-- Боги решают... Возможно, заберут к себе.
-- Нам будет недоставать его силы, -- прошептал Лех.
-- Он заслужил место в вирии!
-- Да, он будет сидеть рядом с богами, -- согласился Лех
невесело, -- но рядом с нами его место опустеет.
Он коснулся лба, где пламенела вспухшая сизая полоска. В
последнем бою Кровавая Секира закрыл его своим щитом, только и
стукнуло по лбу деревянным краем, а сам он буквально расплескал
напавшего, так что Леху не удалось расквитаться.
-- Я тоже буду ждать с ним встречи, -- проговорил Рус. --
Он учил меня ездить на коне...
Лес перемежался полянами, и только в одном месте земля
вздыбилась, словно решилась поставить гору, но сил не хватило,
разродилась пологим холмом, зеленым, но без деревьев, только
трава и кусты. Повозки шли мимо, но на самой вершине братья
заметили Чеха. Их старший брат недвижимо, как скала возвышался
на таком же угрюмом и неподвижном коне, белом как первый снег.
Оба с конем неотрывно смотрели на север.
Лех натянул поводья. Его конь, красный как закат, поднялся
на дыбы, яростно замолотил воздух крепкими копытами.
-- Впереди дым!
Рус принюхался:
-- Едой не пахнет.
Усталые кони нехотя взбирались на холм, кряхтели, норовили
остановиться. Рус наконец соскочил, потащил коня на поводу,
жалел бедного зверя, а Лех спрыгнул еще раньше: не терпелось
увидеть то, что зрел старший брат.
Каменистая вершина нагрелась так, что сквозь толстые
подошвы из свиной кожи шел сухой жар. Земля потрескалась, камни
соприкасались боками, старые и белесые, как бороды стариков.
Чех приложил ладонь козырьком к глазам, долго осматривал
виднокрай. Вдали к небу поднимался черный столб. Крупные ноздри
дрогнули раз-другой.
-- Это не пожар, -- сказал он наконец.
-- А что? -- спросил Лех быстро.
-- Пахнет горелым мясом.
-- Война? Набег?
-- Нет. Жгут живое.
Конь качнулся вперед, камни под бронзовыми подковами
злобно звякнули. Лех и Рус молча смотрели, как старший брат
спускается с холма. Да, умеет по едва уловимым запахам видеть
целые картины. Но главное, умеет делать правильные выводы. Рус
не сомневался, что он или Лех, будь у них такой же нюх, увидели
бы совсем другое. И поняли бы вовсе не так.
Торопливо догнали, Рус сказал мечтательно:
-- Наверное, приносят жертвы! Праздник... Едят вволю...
Глаза затуманились старыми воспоминаниями. Кадык дернулся,
Рус шумно сглотнул слюну. Лех протяжно вздохнул. Чех покачал
головой:
-- Нет. Объедем.
Он слышал, как ахнул Лех, а Рус жалобно вскрикнул. Впереди
зеленая долина, а по обе стороны холмы, белеют камни, шумят
кусты, скрывая овраги. Конечно, Чех прав, их измученному народу
достаточно одной стычки, чтобы исчезнуть, но их может убить и
дорога по камням!
-- Брат, -- сказал Лех просительно, -- позволь, мы с Русом
подкрадемся поближе, посмотрим. Если вдруг какая для племени
беда, то разве не лучше узнать загодя?
Чех смотрел исподлобья, колебался. Подросли, мужают быстро
и яро. Первые из тех беглецов, что ушли в нелегкое изгнание,
первые в новом племени. Хотя племя -- это лишь кровное
потомство тех, кто изошел из твоих чресел. Но это осталось там,
в царстве их деда. Тот в самом деле настоящий племенной бык: от
жен и наложниц наплодил пять тысяч сыновей и дочерей, а те в
свою очередь дали пятьдесят тысяч внуков. Сколько правнуков, он
и сам не знает, племя быстро растет и все еще захватывает у
соседей земли...
Он услышал протяжный вздох Леха, самого нетерпеливого, и
понял, что снова углубился в мысли, забыв, что братья ждут
ответа.
-- Только близко не подходите! -- предупредил он. --
Кто-нибудь пусть останется с лошадьми в зарослях. Лучше тебе,
Рус. А ты, Лех, подкрадись поближе и вызнай, что у них за сила,
сколько мечей, больно ли злы и как одеты.
Лех завизжал от радости, подпрыгнул, а Рус молча, чтобы не
выдать счастливую улыбку, повернулся к своему вороному. Чех
покачал головой. Лех скакнул в седло, конь под ним прыгнул с
места, будто из пращи выстрелили красной молнией. Рус проводил
брата долгим взглядом, прежде чем послать своего жеребца
следом. Лех несся прямой в седле, золотые волосы развеваются за
спиной солнечными крыльями, как живые струи прыгают по рукояти
гигантского меча, что торчит за спиной на широкой перевязи.
Когда Рус догнал, Лех обернулся, блеснул белыми ровными зубами:
-- Не часто Чех бывает таким щедрым, верно?
-- Он вообще-то добрый...
-- Когда спит носом к стене!
Оба, не сговариваясь, оглянулись. Их старший брат уже ехал
в окружении бояр, насупленный и неподвижный, как гора на таком
же огромном и медлительном коне. Золотые волосы блестели на
солнце, как и голые плечи, массивные и тяжелые, как валуны,
округленные ветрами, ливнями, морозами. У седла торчит
притороченный боевой топор, любимое оружие, волчья душегрейка
расстегнута на груди, открывая могучие глыбы мышц, похожие на
каменные плиты. Но взгляд Чеха невесел, на лице лежит печать
глубокой тревоги.
-- Это не щедрость, -- вздохнул Рус. -- Наверняка впереди
беда. И нам нужно ее обойти.
-- Да, Чех зря не скажет.
Кони пошли вперед лихим наметом, оставляя повозки и
всадников далеко позади. Лех оглянулся только однажды:
-- А где Бугай?
-- Прикрывает Исход.
Кони неслись ровным галопом. Лех помрачнел, больше не
спрашивал. Их дядя Бугай, самый могучий воин, с отрядом сильных
мужчин едет не спереди, а сзади, потому что спереди всего лишь
неведомая опасность, а сзади...
Рус даже вздрогнул, в ушах явственно прозвенел зловещий
смех. В небе быстро неслись тучи, и устрашенный Рус вздрогнул,
увидев, как в разрывах облаков проглянуло искаженное ненавистью
лицо женщины.

Глава 2

Мягкий мох глушил стук копыт, деревья бежали навстречу,
расступались быстро и услужливо. Когда впереди наметился
просвет, братья разом соскочили с седел. Кони послушно шли в
поводу, Лех подергивал носом, в глазах была жажда приключений.
Легкий ветерок дул в их сторону, в нем чувствовался запах
горящего дерева, сжигаемой плоти, масла, бараньего жира. Рус
уловил даже аромат вишневого дерева, он странно смешивался с
запахом паленой шерсти.
Лех приподнял палец, Рус кивнул, взял Ракшана за узду.
Если вздумает заржать, а это он умеет в самое неподходящее
время, то надо успеть зажать ему пасть.
Последние деревья ушли в стороны. Впереди легла, как
расстеленная шкура -- ровная долина. Вдали темная стена леса,
но на серо-коричневом поле белеют хатки, с севера и востока их
защищает река, а с запада зеленеет ухоженный сад. Хаток десятка
три, землепашцы, они селятся кучно, земля всех прокормит, вон
поля и огороды, посреди села видны столбы ихних богов, а народ
как раз толпой валит к околице...
Рус сощурил глаза. Рассмотреть все не удавалось, только и
видно, что одеты добротно, ярко, даже нарядно. В руках вишневые
ветки с цветами, у женщин на головах вроде бы венки.
-- Можно подойти ближе, -- предложил Лех. -- Вон там земля
поднимается, за ней можно пробраться ближе.
Он переступал от нетерпения, а конь за его спиной
дергался, натягивал поводья. Глаза Леха горели возбуждением, на
щеках выступил жаркий румянец.
-- Чех наругается, -- сказал Рус нерешительно.
-- За что? -- удивился Лех. -- Мы вообще должны ехать на
сутки впереди своего рода... своего племени! Видеть дороги,
заранее замечать опасности. Разве он не так наказал?
Рус пожал плечами. Все правильно, но Лех аж визжит от
нетерпения как можно больше увидеть и познать в таком огромном
мире. И хотя их послали впереди своего народа для вызнавания
дорог, но Лех и без наказа бы скакал впереди. И Руса бы
уговорил. И потому, что младшего брата уговорить всегда легко,
и еще потому, что Русу самому интереснее скакать впереди, чем
глотать пыль от задних повозок в охране или же трястись на
телеге вместе с женщинами и стариками.
-- Чех все равно наругается, -- сказал он убежденно. --
Ладно, только не слишком близко! Издалека, понял? И сразу
вернемся.
-- Конечно-конечно, -- поспешно согласился Лех, -- только
поглядим!
По эту сторону вздыбленной земли была еще и низинка,
пробрались ближе, даже не пригибая голов. Осторожно выглянули,
и Рус слышал, как Лех сразу шумно выпустил из груди воздух.
Дома слишком добротны, сделаны на века, в таких живут из
поколения в поколение. Точно не степняки, кормятся с полей.
Значит, кони сильны и могут сохой с утра до вечера вспарывать
землю, но в скачке быстро выдыхаются. Да и не много здесь
коней, в таких селах главное -- волы, а богатство даже не
коровы, а свиньи, куры, гуси...
Дома стоят кругом, оттуда хорошо вести оборону, а на
чистой от строений площади толпится народ. В самой середке
белеет свежеструганными досками помост, в центре высится
остроконечный столб. К столбу... привязана женщина.
Лях зашипел зло, но младший брат, словно не слыша, пополз
вперед. Ни одна веточка не хрустнула под его телом, да и
хрустнула бы -- кто услышит, все повернули головы к помосту.
Рядом с женщиной стоит волхв с седыми волосами на плечах и
длинной бородой, убранной в две косы. В правой руке держит
каменный нож, левой показывает народу большую жертвенную чашу.
Лех видел, как люди вздымают кулаки, слышал крики. Мужчины
сажали детей на плечи, чтобы тем было лучше видно. Волхв
продолжал показывать жертвенную чашу для сбора крови. Солнце
светило ярко, Лех рассмотрел даже странный узор в виде двух
змей.
Рус подполз еще ближе, тихо раздвинул ветви. Дыхание
вырвалось из груди со всхлипом, словно получил удар в живот
палицей. Женщину привязали спиной к столбу, ее ослепительно
белое обнаженное тело блистало как яркий солнечный луч среди
темных от солнца и покрытых пылью и грязью лицах. Но что голая,
кто не видел нагих женщин, Рус не мог оторвать вытаращенных
глаз от дивных волос женщины: иссиня-черные, как воронье крыло,
пышные и длинные, почти до пят! Он твердо знал, что таких волос
не может быть у человека. Охотники этого племени явно поймали
демона ночи.
-- Лех, -- сказал он торопливо, -- Лех...
-- Что с тобой? -- спросил Лех удивленно. -- Тебя трясет,
как медведь грушу! И побелел весь.
-- Лех, -- повторил Рус шепотом, он ощутил, что и голос
дрожит как лист на ветру. -- Лех, я должен ее спасти.
Лех дернулся от удивления так, что даже конь за ним присел
и замотал мордой. А его младший брат смотрел вытаращенными
глазами, шлепал губами, как карась перед червяком на крюке.
Лицо стало жалким, будто вот-вот заплачет. Таким он становился,
когда подолгу смотрел на усыпанное звездами небо.
-- Спасти? -- переспросил Лех недоумевающе. -- Но ее лишь
отдают местному богу! Это невеста...
-- Я не кланяюсь чужим богам, -- прошептал Рус. -- Для
меня он не бог.
-- Но ежели он не отдаст? -- хмыкнул Лех. -- Ты хоть
понимаешь...
-- Я не Чех, чтобы понимать, -- ответил Рус свистящим
шепотом. -- Я чувствую, что я не должен... что я должен... эх,
не разумеешь! У меня вот тут в груди прямо криком кричит.
Отсюда из-за веток было ясно видно, как волхву подали
черного петуха, барана и что-то мелкое, похожее на летучую
мышь. Он замахнулся широким топором, острый солнечный блик
кольнул Руса в глаз так неожиданно, что Рус отпрянул, потом
топор беззвучно опустился, голова петуха отскочила, и лишь
тогда до братьев долетел глухой стук топора о жертвенную
колоду. Под крики толпы волхв разрубил барана, зачем-то трижды
бил по крохотной мыши, если то была мышь, не попадал, видно,
наконец с громким воплем вскинул к небу окровавленный топор.
Кровь жертвенных зверей двое помощников собрали в чашу,
перемешали и побрызгали женщине руки и ноги. Народ вопил, на
невесту указывали пальцами. На помост бросали цветы, венки.
Затем волхвы отвязали ее от столба, народ расступился, она
медленно сошла с помоста. Ее повели по узкому проходу в сторону
реки.
Держалась она ровно, смотрела прямо перед собой. На голове
был венок из белых цветов. Разница между белой кожей и
иссиня-черными волосами была настолько яркой, что Рус снова
ощутил удар под дых, а горячая кровь ударила в голову с такой
силой, что он качнулся. Волосы черным водопадом струились по
прямой спине, касались ягодиц, небольших, но вызывающе
оттопыренных.
У нее были длинные стройные ноги, высокая грудь, больше
Русу рассмотреть не удавалось, но он не сомневался, что богу
воды в невесты выбрали самую красивую. Везде в племенах
отыскивали самых красивых девушек и топили в угоду богам рек,
озер и небесной влаги.
Лех смотрел заинтересованно. В их племени тоже топили
самую красивую, но только ранней весной, когда просили дождя на
все лето, убеждали уберечь поля от наводнений и засухи.
-- Наверное, давно дождя не было, -- сказал он знающе.
-- Похоже, и не будет, -- прошептал Рус.
-- Почему?
-- Я же сказал, чужим богам не поклоняюсь.
-- Ты еще не одумался?
-- Если даже своих богов не страшусь, а лишь почитаю как
прародителей, то что мне чужой урод?
Лех укоризненно покачал головой. Он знал, что отважен, и
знал, что другие это знают. Но стоит ли заводить врага в лице
чужого бога? Да еще на его земле?
-- Брось, -- сказал он сердито. -- Она ж черная!
-- Да, -- прошептал Рус яростно и восторженно. Его глаза
не отрывались от белого тела девушки, наполовину скрытого
черными волосами.
-- Как ворона!
-- Да...
-- Как осмаленная головешка!
-- Да... -- ответил Рус зачарованно. -- Зато тело белое.
Лех фыркнул с пренебрежением и жалостью к убогости брата.
Всяк знает, что у женщины волосы должны быть как расплавленное
золото, похожие на солнечные лучи... или в худшем случае -- на
колосья спелой пшеницы. Кому из мужчин таких женщин не
достается, тот берет рыжих. Правда, их у скифов немного, почти
все женщины их крови золотоволосые и дивные ликом, а самая
лучшая из них -- дочь Степного Орла, воеводы Пана...
Он вздохнул, отогнал сладостные воспоминания. Рус сопел
рядом, вытирал сопли, кряхтел, его большие руки суетливо щупали
то палицу, то швыряльные ножи.
-- Не чешись, -- раздраженно сказал Лех. -- Отползаем. Мы
увидели все, что велел Чех.
Они вернулись к коням, но дальше Рус вскочил в седло и
повернул своего жеребца в сторону реки. Лех смотрел
вопросительно. Рус сказал сдавленным голосом:
-- Я не отдам ее в жертву.
-- Дурень, ты-то при чем? -- сказал Лех насмешливо. --
Отдают люди, у которых на это право. Отдают свое. Своему богу!
Доводы его были несокрушимы, как горы, и ясны, как небо
над головой. Когда Чеха не было рядом, Лех чувствовал, что
говорит и поступает как их старший брат, ибо после Чеха он
старший, обязан заботиться о Русе, самом младшем. Да и, положа
руку на сердце, не самом удачненьком.
-- Другую выберут, -- буркнул Рус. -- Другую не жалко.
Он ударил Ракшана пятками в бока. Обиженный конь взвился и
пошел с места в галоп. Из-под копыт вылетели комья земли. Лех
выругался, от Руса одни беды.
Свадебная группа под стук барабанов и рев трембит уже
подошла к воде. Мелкие волны набегали на берег, сквозь чистую
воду был виден оранжевый песок и мелкие камешки. Серебристыми
наконечниками стрел мелькали рыбешки.
Волхвы воздели руки к небесам, что-то кричали,
перекрикивая гнусавые звуки труб. Двое дюжих помощников
обвязывали огромный валун. Девушку подвели ближе, она двигалась
как во сне, еще один камень принялись привязывать к ногам.
Волхв вскинул руки, трубы умолкли. В толпе перестали
перешептываться, жадно вытянули шеи. В задних рядах парни
сажали девок на плечи. Слышно было, как негромко плещут волны.
Волхв повернулся к невесте, его старческие глаза с одобрением
пробежали по ее обнаженному телу.
Он поднял к небу обе руки, раскрыл рот... и оглянулся с
недоумением. Вдоль берега нарастал грозный грохот копыт. В
толпе начали оглядываться, кто-то завизжал дурным голосом. Тут
же закричали другие.
Прямо на них несся всадник-исполин на огромном как гора и
черном как ночь коне. Он был страшен, как бог грома, а из синих
глаз люто смотрела сама смерть. Золотые волосы трепало ветром.
Рус успел увидеть, как женщина вскинула голову. Их взгляды
встретились, в глазах женщины вспыхнули страх и безмерное
удивление. В следующее мгновение могучая рука Руса смела ее,
как тростинку. Ракшан даже не замедлил галоп, женщина
вскрикнула от удара о твердую, как дерево, грудь незнакомца.
Рус придерживал, как ему казалось, бережно, но она едва могла
дышать, вжатая в широкую грудь, которую с закрытыми глазами
приняла бы за скалу, разогретую солнцем.
Сзади раздались крики. Конская спина под ними колыхалась
ровно и мощно, в ушах свистел ветер, а брызги воды взлетали
выше головы. Их бросало встречным ветром в лица. Одежда
промокла, Рус выждал, когда берег потянется пологим и чистым от
кустов, направил коня вверх. Женщина замерла, он слушал, как
часто-часто колотится ее сердечко, все тело было мягким и
нежным, как будто создано из молока и меда.
Конский топот настигал, Рус узнал стук копыт коня Леха.
Вскоре тот догнал, с любопытством смотрел на женщину,
прильнувшую к груди Руса. В руке брата покачивался длинный меч,
забрызганный кровью по самую рукоять. Красные брызги пламенели
и на сапоге, но, судя по ухмылке Леха, то была чужая кровь.
Заметив их взоры, он небрежно вытер лезвие о конскую
гриву, с громким лязгом задвинул в ножны за плечами.
-- Еще не жалеешь?
-- Нет, -- выдохнул Рус.
Его переполняла нежность, он не думал, что может вот так
задыхаться от счастья, что в руках женщина -- сколько их было!
-- а не от лихой скачки на горячих конях, не на охоте, не в
бою.
Лех оглянулся:
-- Пока погони нет. Но кто знает...
Ветер трепал ее волосы и мешал Русу видеть дорогу. Женщина
наконец слегка отстранилась, взглянула ему в лицо. У него
пересохло в горле. Смуглое, нацелованное солнцем, лицо было
прекрасным, но совсем не похожим на лица женщин его племени. У
нее крупные глаза, темные как ночь, что немыслимо для человека,
длинные ресницы, настолько длинные, что он бы не поверил, нос
тонкий и длинный, с красиво вырезанными ноздрями, скулы гордо
приподняты, а губы сочные и полные, как спелые вишни.
Даже Лех, что еще оглядывался на возможную погоню, все
чаще посматривал на женщину в руках младшего брата.
Встретившись взглядом с Русом, одобрительно кивнул. Младший
брат, обычно все делающий невпопад, на этот раз ухватил ту
женщину, за которую стоит убивать, жечь и даже ссориться с
чужими богами.
-- Давай вон за тот гай, -- распорядился он. -- Если и
вышлют погоню, там потеряют.
-- Не разминемся со своими?
-- Отыщем, -- бросил Лех уверенно.
Рус послушно повернул коня. Надо уводить возможную погоню
как можно дальше от племени. Измученные люди не выдержат
столкновения.
Лех догнал, его распирало довольство. Не выдержал, бросил,
как бы мимоходом:
-- А слабый здесь народец...
-- Да ну? -- спросил Рус. Он видел, что хочет сказать Лех,
к тому же при женщине редкий мужчина удержится от хвастовства.
-- Надо ли было?
Лех оскорбился:
-- Да они ж хотели тебе спину стрелами истыкать!.. А один
уже камень в пращу заложил. Я едва успел меч выхватить.
Рус смолчал, что меч Лех вытащил задолго до нападения на
свадьбу, а Лех закончил совсем хвастливо:
-- Трое уже не встанут. Одного пополам развалил, другого
от плеча до пояса, а третьему только голову снес. А зачем,
спрашивается, дурню голова? Еще четверых стоптал, всю жизнь на
лекарей будут трудиться. Эх, мельчает народ, как говорит наш
мудрый волхв Гойтосир!
Он повел плечами. Красный конь несся ровным галопом, Лех
покачивался в седле стройный, как молодой ясень. Волчовка на
груди распахнулась, обнажая широкие пластины груди, живот тоже
был в ровных валиках мышц. Встречный ветер трепал золотые
волосы, синие глаза смотрели с дерзкой удалью.
Женщина мелко-мелко дрожала в руках Руса. Он перевел
Ракшана на шаг, снял свою волчовку и набросил ей на плечи. Она
прошептала что-то, в голосе он уловил благодарность.
-- Ладно, ладно, -- сказал Рус с неловкостью. -- Я просто
не хочу, чтобы на мою женщину глазело все племя. Особенно один
там есть, совсем бесстыжий.
Лех громко хмыкнул. Рус прорычал:
-- Опять задираешься?
-- Да нет, но она в самом деле хороша, -- откликнулся Лех
с усмешечкой. -- Правда, я не успел рассмотреть как следует,
мой меч пел победную песнь славы, а сердце возвеселялось в
звуках брани, но вижу, что у нее грудь как у молодой козы, а
бедра спелые, как тыквы. Правда, под мышками волосы, да еще
черные...
-- Ты слишком много рассмотрел, -- буркнул Рус с
неприязнью. -- Слишком! А ты, женщина, запахнись получше. От
взглядов этого... по всему телу остаются жирные пятна размером
с миску. А то и медный таз. Да и ветер здесь, а ты нежная, как
паутинка.
Их кони неслись бок о бок вдоль реки к лесу, селение
осталось далеко позади. Река медленно поворачивала влево, берег
становился круче, обрывистее. Лех внезапно расхохотался:
-- А ты все-таки отнял невесту у бога! Не знаю, чего в
тебе больше: отваги или дурости. Теперь за нами погоня.
-- Кто? Бог?
-- Пока его слуги.
Рус оглянулся. Из далекого селения на дорогу вымахнули
люди на конях. Отсюда выглядели совсем крохотными, но в темных
фигурках чувствовалась угроза. Не меньше десятка, а из-за домов
выплескиваются все новые и новые конники.
-- Быстрее, -- велел он коню. -- Что тебе эти вислозадые
лошадки? Мы уйдем от любой погони.
Лех мчался рядом, искоса поглядывал на женщину. Спросил
хрипло и весело:
-- Не побоишься? Бог, когда догонит, ка-ак шарахнет по
затылку! Мокрое пятно останется.
-- Если догонит, -- буркнул Рус.
-- Бог?
-- И у богов растут кривые ноги.
Он бережно, но крепко прижимал к себе спасенную. Ее черные
волосы растрепало ветром, тонкие шелковые пряди струились по
его лицу, словно чистые струи ручья по гранитному ложу. Тело ее
вздрагивало, то ли от пережитого страха, то ли от упругого
встречного ветра.
-- Бог да не догонит? -- снова удивился Лех.
-- Волхвы говорят, -- крикнул Рус с веселой злостью, --
что боги ничего не делают сами! Все руками людей. А от здешнего
людья мы да не отмахнемся? Они что овцы для моей палицы и
твоего меча!

Глава 3

Раскаленная земля бросалась с грохотом под копыта и
исчезала. Деревья прыгали навстречу, словно хотели расшибить
вместе с конем, но в последний миг сами трусили и расступались,
а он вламывался в простор, несся, как огромная стрела, как
выпущенный могучей рукой бога камень из пращи, ногами сжимал
бока горячего сильного зверя, а руками -- озябшее гибкое тело с
распущенными волосами.
То слева, то справа возникал всадник на красном, как
пылающее небо, коне, золотые волосы трепало ветром, он что-то
хрипло и задорно кричал, молодой и красивый, сильный, как юный
бог, могучий, как тур.
Рус чувствовал, как изнутри рвется ликующий крик восторга,
едва не заревел диким зверем, заставил себя крепче сжать
женщину, а коню дал волю, тот сам рвется всласть отдаться
скачке. Он слышал, что иные мужчины в азарте скачки, да если
еще на горячем лихом коне, приходили в такой восторг, что
визжали, вскакивали с ногами на седло, подпрыгивали, будто
пробовали взлететь... и, теряя рассудок от восторга, иной раз
калечились, а то и разбивались насмерть.
Он чувствовал, что близок к такому помешательству. Сердце
колотится, как козел о ясли. Уже ребра заныли от ударов, а
перед глазами застлало кровавым туманом от прилива дурной крови
в голову. Он крепче прижал женщину к груди, она вскрикнула, а
он едва не задохнулся от нежности. Вот оно, его сумасшествие...
Лех исчез, отстал, и Рус с великим трудом заставил себя
подобрать повод. Ракшан яростно противился, хотел скакать и
скакать, он тоже мог вообразить себя птицей; Рус застонал,
рассудочность противна мужчине-воину, но пересилил, и могучий
друг с четырьмя копытами понял, захрапел, начал замедлять бег.
Женщина впервые решилась оторвать голову от его груди. На
него взглянули крупные глаза, странно темные, почти черные, с
огромными расширенными зрачками. Брови тоже черные, сросшиеся
на переносице, а нос удивительно тонок, с настолько красиво
вырезанными ноздрями, что у него защемило сердце, почему-то
захотелось смеяться от счастья и плакать одновременно. Волосы
от встречного ветра трепало уже за спиной Руса, он чувствовал
обнаженными плечами их прикосновение, похожее на легкие струи
теплой воды.
Она что-то сказала, слова незнакомы, а голос волнующе
звонок и чист, как вода лесного родника.
-- Ты моя, -- сказал он мощно. -- И никаким богам не
отдам!
Она снова что-то сказала, но Рус покачал головой. Сердце
переполнено жгучей нежностью. Он, самый сильный и умелый,
держит в руках самую красивую женщину мира, а белый свет
несется вскачь навстречу и торопливо распахивает богатства:
бери...
В спину стукнуло, затем больно клюнуло в затылок. Он
ощутил боль, словно ястреб ударил острым клювом. Недоумевающе
раскрыл глаза шире. Ветром заворачивает веки, женщина испуганно
вскрикивала и указывала голой рукой ему за спину.
Рус оглянулся, голова дернулась в сторону, по волосам
шелестнуло, и лишь тогда сообразил, что мимо вжикнула оперенная
стрела! Сзади был грохот конских копыт, облако пыли, из
которого выныривали оскаленные конские морды, пригнувшиеся
всадники.
За ними гнались десятка два, но в движущемся пыльном
облаке часто блистал металл, оттуда слышался лязг, крики, и Рус
видел, как в обе стороны вылетали, будто выброшенные рукой
бога, окровавленные всадники, а то и вместе с конями.
Затем вынырнул красный конь, почти серый от пыли. Лех,
весь в грязи, как болотник, взмахом велел Русу скакать дальше,
а сам размахивал мечом во все стороны, и за считанные мгновения
еще двое неуклюжих всадников отпрянули, зажимая раны, а третий
сразу широко взмахнул руками, будто хотел обнять весь белый
свет, и откинулся на конский круп.
-- Лех! -- крикнул Рус в тревоге.
Двое обошли Леха по обочине, один на ходу выстрелил в
сторону Руса из короткого лука. Стрела угодила в плечо, но не
пробила тугие, как корень дуба, мышцы, а лишь слегка царапнула
кожу. Эти земледельцы, судя по всему, совсем недавно слезли с
коней и еще не потеряли свое степняцкое умение стрелять на
скаку!
Он крепче сжал в объятиях нежное тело. Женщина что-то
сказала на своем птичьем языке. Он не расслышал, еще одна
стрела просвистела над ухом, зацепила и вырвала прядь волос.
Сзади яростно гремел веселый крик Леха. Средний брат мог
улыбаться, как Рус помнил с детства, даже когда тонул в болоте,
когда сорвался со скалы и летел в далекий горный поток, и
сейчас кричит весело, не подает виду, что задыхается от
усталости и, может быть, уже вот-вот сомлеет от многих ран...
Рус натянул поводья:
-- Стой, Ракшан!.. Лех, я иду!
Женщина скатилась на разбитую копытами землю, а Рус уже со
своей страшной палицей в руке развернул Ракшана. Позади в
пыльном облаке дико кричали кони, звенел металл, звучали
изломанные чужие голоса. Леха не слышал, но дети Скифа не
уходят в вирий, не захватив с собой многих и многих врагов для
услужения.
С боков обойдя пыльное облако, с двух сторон на него
неслись чужие всадники. С короткими копьями, с топорами и
палицами, одетые плохо, зброя еще хуже, но им нет числа, и
потому Рус тоже закричал весело и люто, понимая, что это
последний бой:
-- Скиф!.. Мы -- твои дети!
Он сшибся с передними, бил палицей быстро и мощно,
стараясь поразить как можно больше врагов, вокруг падали с
криками, он сам ощущал удары, толчки, в него метали дротики,
били со всех сторон, кровь потекла по лбу в глаза, он
чувствовал ее и во рту, бился из последних сил, уже молча и
страшно, нападающие еще кричали, но уже не так люто, в криках
злобы чувствовалась и растерянность, слишком много жизней
отняли эти двое, но и упускать нельзя, мужчина всегда опозорен,
если дает врагу уйти неотомщенно...
Рус услышал и зловещий свист, понял сквозь боль в черепе,
что их стараются достать стрелами, дабы не бросать в огонь боя
новые и новые жизни, с ревом вскинул палицу:
-- Скиф!
Голос его был хриплый, как у Чеха, он сам успел это
заметить, пальцы скользили по липкой от крови рукояти, он
бросился на врага сам, мужчина не ждет гибели, как вол на
бойне, он умеет прыгнуть навстречу и схватиться с самой
Смертью... как вдруг двое прямо перед ним упали с седел, а
потом начали падать и другие. Из пыльного облака вырвался конь
с залитой кровью попоной, седло свесилось под брюхо, а всадник
волочился следом, запутавшись в стремени, загребал обеими
ладонями разбитую копытами землю.
В пыли как призраки страшно проступили словно в желтом
тумане фигуры всадников. Сердце Руса екнуло. Затем из пыли
вынырнул Лех, он все еще был на коне, забрызган кровью, глаза
дикие.
-- Рус!.. Рус!
-- Здесь я, -- откликнулся Рус.
-- Цел?
-- Как младенец в люльке.
-- Но ты в крови!
-- А ты?
Лех засмеялся с облегчением, крепко обнял, наклонившись с
седла. Руки его дрожали, на плече была глубокая царапина. В его
спине торчали три стрелы, но явно не сумели пробить волчовку.
Только сейчас Рус ощутил, что спина ноет, исклеванная чужими
стрелами. Все-таки у земледельцев нет той мощи в руках, чтобы
верно и мощно послать стрелу.
-- Расплескали чужое вино! -- сказал Лех со смехом, но тут
же его лицо помрачнело.
-- Что случилось? -- встревожился Рус.
-- Тебя хоть ранили...
-- Разве это раны? -- отмахнулся Рус.
-- Все-таки кровь. А у меня и того нет...
Из пыльного облака вынырнул на огромном белом жеребце Чех,
массивный, как скала, но злой, как снежный демон. Лицо было
страшное, и Рус тоже подумал тоскливо, что Лех прав, лучше
получить удар топором по голове, тогда бы старший брат пожалел,
позвал лекарей.
-- Брат! -- закричал он торопливо. -- Ты опять спас нас!
Как ты догадался, где мы будем?
На лице Чеха было сильнейшее отвращение, и Рус запоздало
понял, что опять ляпнул глупость. Чех презирает догадки и
предположения, называет их забавами волхвов, он всегда
рассчитывал и пересчитывал, действовал наверняка, безошибочно,
а с волхвами советуется из почтения к старшим и расчетливого
вежества.
-- Зря я это сделал! -- рявкнул Чех так страшно, что конь
под ним прянул ушами и чуть присел. От громового голоса
взлетели разочарованные вороны с ближайших кустов: во время
схватки приближались, присматривались, кого из братьев начнут
клевать первым. -- Прибили бы вас, меньше бы бед на наши
головы! Вы как две чумы на все племя!..
Мимо проехала Моряна, окатив Руса ледяным взором. В руке
богатырь-девицы был исполинский топор, по рукоять залитый
кровью, с прилипшими к лезвию волосами. Поляница тяжело дышала,
ее могучая грудь вздымалась как волны в бурю. Плечи и руки
покраснели, словно она вывозилась в малине. Рус на богатырку
косился опасливо и почтительно. Никто не знал ее полной силы,
но у нее был такой огромный топор, что не всякий поднял бы и
двумя руками, но все видели, как Моряна скачет будто дочь грома
на диком коне, одной рукой взмахивает с легкостью топором, а
другой -- принимает летящие стрелы на щит размером с дверь
сарая.
Безрукавку из волчьей шкуры она, как и почти все воины,
носила на голое тело, только в отличие от мужчин скрепляла на
груди тонким кожаным шнурком, оставляя полоску открытого живота
до поясного ремня, широкого, с двумя швыряльными ножами. Гридни
откровенно пялились на края молочно-белых холмов, втайне
надеясь, что при очередном могучем вздохе шнурок лопнет. Когда
Моряна вздыхала, шнурок натягивался и дрожал, как тетива, полы
волчовки раздвигались до предела, и тогда умолкали разговоры,
все пялились завороженно... но Моряна переводила дыхание, и

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIP НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 131448
Опублик.: 20.12.01
Число обращений: 4