ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Кирилл Еськов. Последний кольценосец

Мы слабы, но будет знак
Всем ордам за вашей Стеной --
Мы их соберем в кулак,
Чтоб рухнуть на вас войной.
Неволя нас не смутит.
Нам век вековать в рабах,
Но когда вас задушит стыд,
Мы спляшем на ваших гробах.
Р. Киплинг

Никогда еще на полях войны не случалось, чтоб столь многие были столь
сильно обязаны столь немногим.
У. Черчилль

* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОРЕ ПОБЕЖДЕННЫМ *

Золото -- хозяйке, серебро -- слуге,
Медяки -- ремесленной всякой мелюзге. `Верно, -- отрубил барон,
нахлобучив шлем,--
Но Хладное Железо властвует над всем!`
Р. Киплинг

ГЛАВА 1
Мордор, пески Хутэл-Хара.
6 апреля 3019 года Третьей Эпохи

Есть ли на свете картина прекраснее, чем закат в пустыне, когда солнце,
будто бы устыдившись вдруг за свою белесую полдневную ярость, начинает
задаривать гостя пригоршнями красок немыслимой чистоты и нежности! Особенно
хороши неисчислимые оттенки сиреневого, в мгновение ока обращающие гряды
барханов в зачарованное море -- смотрите не упустите эту пару минут, они
никогда уже не повторятся... А предрассветный миг, когда первый проблеск
зари обрывает на полутакте чопорный менуэт лунных теней на вощеном паркете
такыров -- ибо эти балы навечно сокрыты от непосвященных, предпочитающих
день ночи... А неизбывная трагедия того часа, когда могущество тьмы начинает
клониться к упадку и пушистые гроздья вечерних созвездий внезапно обращаются
в колкое льдистое крошево -- то самое, что под утро осядет изморозью на
вороненом щебне хаммадов...
Именно в такой вот полуночный час по внутреннему краю серповидной
щебнистой проплешины меж невысоких дюн серыми тенями скользили двое, и
разделяющая их дистанция была именно той, что и предписана для подобных
случаев Полевым уставом. Правда, большую часть поклажи -- в нарушение
уставных правил -- нес не задний, являвший собою `основные силы`, а передний
-- `передовое охранение`, однако на то имелись особые причины. Задний
заметно прихрамывал и совершенно выбился из сил; лицо его -- худое и
горбоносое, явственно свидетельствующее об изрядной примеси умбарской крови,
-- было сплошь покрыто липкой испариной. Передний же по виду был типичный
орокуэн, приземистый и широкоскулый -- одним словом, тот самый `орк`,
которыми в Закатных странах пугают непослушных детей; этот продвигался
вперед стремительным рыскающим зигзагом, и все движения его были бесшумны,
точны и экономны, как у почуявшего добычу хищника. Свою накидку из
бактрианьей шерсти, что всегда хранит одну и ту же температуру -- хоть в
полуденное пекло, хоть в предутренний колотун, -- он отдал товарищу,
оставшись в трофейном эльфийском плаще -- незаменимом в лесу. но совершенно
бесполезном здесь, в пустыне.
Впрочем, не холод сейчас заботил орокуэна: по-звериному чутко
вслушиваясь в ночное безмолвие, он кривился будто от зубной боли всякий раз,
как до него долетал скрип щебня под неверной поступью спутника. Конечно,
наткнуться на эльфийский патруль здесь, посреди пустыни, -- штука почти
невероятная, да и потом для глаз эльфов звездный свет -- это вообще не свет,
им подавай луну... Однако сержант Цэрлэг, командир разведвзвода в
Кирит-Унгольском егерском полку, в такого рода делах никогда не полагался на
авось и неустанно повторял новобранцам: `Помните, парни: Полевой устав --
это такая книжка, где каждая запятая вписана кровью умников, пробовавших
делать по-своему`. Оттого-то, наверно, и ухитрился за три года войны
потерять лишь двоих солдат и цифрой этой гордился про себя куда больше, чем
орденом Ока, полученным прошлой весною из рук командующего Южной армией. Вот
и сейчас -- у себя дома в Мордоре -- он вел себя так, будто по-прежнему
находится в глубоком рейде по равнинам Рохана; и то сказать -- какой это
теперь дом...
Сзади донесся новый звук -- не то стон, не то вздох. Цэрлэг обернулся,
просчитал дистанцию и, молниеносно скинув с плеч тюк с барахлом (так, что ни
единая пряжка при этом не звякнула), успел добежать до своего спутника. Тот
медленно оседал наземь, борясь с подступающим беспамятством, и отключился,
едва лишь сержант подхватил его под мышки. Ругаясь про себя на чем свет
стоит, разведчик вернулся к своей поклаже за флягой. Ну и напарничек, ядрена
вошь... хоть на хлеб намазывай, хоть под дверь подсовывай...
-- Ну-ка хлебните, сударь. Опять похужело?
Стоило лежащему сделать пару глотков, как все тело его свело приступом
мучительной рвоты.
-- Извините, сержант, -- виновато пробормотал он. -- Зря перевели
питье.
-- Не берите в голову: до подземного водосборника уже рукой подать. Как
вы назвали тогда эту воду, господин военлекарь? Смешное слово...
-- Адиабатическая.
-- Век живи -- век учись. Ладно, с питьем-то у нас порядок... Нога
опять отнимается?
-- Боюсь, что так. Знаете, сержант... оставьте-ка меня здесь и
добирайтесь до этого вашего кочевья -- вы вроде говорили, тут недалеко, миль
пятнадцать. Потом вернетесь. Ведь нарвемся на эльфов -- оба пропадем ни за
понюх табаку: из меня сейчас вояка -- сами понимаете...
Цэрлэг некоторое время размышлял, механически чертя пальцем на
поверхности песка значки Ока. Потом решительно заровнял рисунок и поднялся.
-- Встаем лагерем. Вон под тем барханчиком -- там, похоже, грунт будет
поплотнее. Сами дойдете, или проще дотащить вас?
-- Послушайте, сержант...
-- Помолчите, доктор! Вы -- уж простите -- как дите малое: спокойней,
когда под приглядом. Попадетесь в лапы к эльфам, и через четверть часа вас
вывернут наизнанку: состав группы, направление движения и все такое. А я
слишком дорожу своей шкурой... Короче -- полтораста шагов сами пройти
сумеете?
Он брел куда ему было велено, чувствуя, как нога при каждом шаге
наливается расплавленным свинцом. Под самым барханом он опять потерял
сознание и не видел уже, как разведчик, тщательно замаскировав следы рвоты и
отпечатки ног и тел, быстро, как крот, роет в песчаном откосе дневное
убежище. Потом наступило просветление: сержант бережно ведет его к норе с
матерчатой выстилкой. `Как вы, сударь, хоть за пару-то суток оклемаетесь?`
Над пустыней между тем взошла луна -- омерзительная, будто бы
насосавшаяся гноя пополам с кровью. Света, чтоб осмотреть ногу, теперь
хватало. Сама по себе рана была пустяковой, но никак не затягивалась и чуть
что начинала кровоточить: эльфийская стрела, как обычно, оказалась
отравленной. В тот страшный день он подчистую израсходовал весь запас
противоядия на своих тяжелораненых, понадеявшись -- авось пронесет. Не
пронесло. В лесной чаще несколькими милями северо-восходнее Осгилиатской
переправы Цэрлэг отрыл для него схорон под дубовым выворотнем, и пятеро
суток он провалялся там, зацепившись сведенными судорогой пальцами за самый
краешек обледенелого карниза, имя которому -- жизнь. На шестой день он все
же сумел вынырнуть из багрового водоворота невыносимой боли и, глотая
горькую, воняющую какой-то химией воду из Имлад-Моргула (до другой было не
добраться), слушал рассказы сержанта. Остатки Южной армии, блокированные в
Моргульском ущелье, капитулировали, и эльфы с гондорцами угнали их куда-то
за Андуин; его полевой лазарет вместе со всеми ранеными растоптал в кашу
взбесившийся мумак из разбитого Харадского корпуса; ждать, похоже, больше
нечего -- надо пробираться домой, в Мордор.
Тронулись на девятую ночь, едва лишь он смог передвигаться; разведчик
избрал путь через Кирит-Унгольский перевал, поскольку предвидел -- по
Итилиенскому тракту сейчас и мышь не проскочит. Хуже всего было то, что ему
так и не удалось разобраться со своим отравлением (тоже еще специалист по
ядам!): судя по симптоматике, это было что-то совсем новое, из последних
эльфийских разработок; впрочем, аптечка так и так была почти пуста. На
четвертый день болезнь вернулась -- в самое неподходящее время, когда они
пробирались мимо свежеотстроенного военного лагеря Закатных союзников у
подножия Минас-Моргула. Трое суток пришлось им прятаться в тамошних зловещих
развалинах, и на третий вечер сержант с удивлением прошептал ему на ухо: `Да
вы, сударь, седеете!` Впрочем, виною тому, возможно, была не сторожившая
руины нежить, а вполне реальная виселица, воздвигнутая победителями на
обочине тракта -- ярдах в двадцати от их убежища. Шесть трупов в истрепанном
мордорском обмундировании (большая вывеска извещала посредством
каллиграфических эльфийских рун, что это `военные преступники`) собрали на
пиршество все воронье Хмурых гор, и картина эта, наверное, будет
преследовать его в снах до конца жизни.
...Нынешний приступ был третьим по счету. Трясясь от озноба, он заполз
в матерчатую нору и вновь подумал: каково же сейчас Цэрлэгу -- в
эльфийской-то тряпочке? Немного погодя разведчик проскользнул в убежище;
тихонько взбулькнула вода в одной из принесенных им фляг, потом посыпался с
`потолка` песок -- орокуэн маскировал изнутри входное отверстие. И стоило
ему по-детски приникнуть к этой надежной спине, как холод, боль и страх
начали вдруг вытекать прочь и неведомо откуда пришла уверенность -- кризис
миновал. `Теперь надо только выспаться, и тогда я перестану быть обузой для
Цэрлэга... только выспаться...`
-- Халаддин! Эй, Халаддин!
`Кто меня зовет? И как я оказался в Барад-Дуре? Не понимаю... Ладно,
пускай будет Барад-Дур`.

ГЛАВА 2

В полусотне миль к восходу от вулкана Ородруин, там, где легкомысленные
болтливые ручьи, зародившиеся под снежниками Пепельных гор, обращаются в
степенные и рассудительные арыки, тихо угасающие затем в пульсирующем мареве
Мордорской равнины, раскинулся Горгоратский оазис. Хлопок и рис, финики и
виноград испокон веков давали здесь по два урожая в год, а работа местных
ткачей и оружейников славилась по всему Средиземью. Правда,
кочевники-орокуэны всегда глядели на соплеменников, избравших стезю
земледельца или ремесленника, с невыразимым презрением: кто ж не знает, что
единственное занятие, достойное мужчины, это разведение скота -- ну, если не
считать грабежей на караванных тропах... Впрочем, данное обстоятельство
ничуть не мешало им регулярно наведываться со своими отарами на горгоратские
базары -- где их исправно обдирали как липку сладкоголосые умбарские купцы,
быстро прибравшие к рукам всю тамошнюю торговлю. Эти разворотливые ребята,
всегда готовые рискнуть башкой за пригоршню серебра, водили свои караваны по
всему Восходу, не гнушаясь при этом ни работорговлей, ни контрабандой, ни --
при случае -- прямым разбоем. Главной статьей их дохода, правда, всегда был
экспорт редких металлов, которые в изобилии добывали в Пепельных горах
кряжистые неулыбчивые тролли -- несравненные рудокопы и металлурги, которые
позднее монополизировали в Оазисе еще и каменное строительство. Совместная
жизнь издавна приучила сыновей всех трех народов поглядывать на соседских
красоток с большим интересом, чем на собственных, подкалывать друг дружку в
анекдотах (`Приходят раз орокуэн, умбарец и тролль в баню...`), а когда надо
-- сражаться плечом к плечу против варваров Заката, обороняя перевалы Хмурых
гор и Мораннонский проход.
Вот на этой-то закваске и поднялся шесть веков тому назад Барад-Дур --
удивительный город алхимиков и поэтов, механиков и звездочетов, философов и
врачей, сердце единственной на все Средиземье цивилизации, которая сделала
ставку на рациональное знание и не побоялась противопоставить древней магии
свою едва лишь оперившуюся технологию. Сверкающий шпиль барад-дурской
цитадели вознесся над равнинами Мордора едва ли не на высоту Ородруина как
монумент Человеку -- свободному Человеку, который вежливо, но твердо отверг
родительскую опеку Небожителей и начал жить своим умом. Это был вызов тупому
агрессивному Закату, щелкавшему вшей в своих бревенчатых `замках` под
заунывные речитативы скальдов о несравненных достоинствах никогда не
существовавшего Нуменора. Это был вызов изнемогшему под грузом собственной
мудрости Восходу, где Инь и Янь давно уже пожрали друг друга, породив лишь
изысканную статику Сада тринадцати камней. Это был вызов и кое-кому еще --
ибо ироничные интеллектуалы из мордорской Академии, сами того не ведая,
вплотную подошли к черте, за которой рост их могущества обещал стать
необратимым -- и неуправляемым.
...А Халаддин шагал себе по знакомым с детства улицам -- от трех
истертых каменных ступенек родительского дома в переулке за Старой
обсерваторией мимо платанов Королевского бульвара, что упирается дальним
концом в зиккурат с Висячими садами, -- направляясь к приземистому зданию
Университета. Именно здесь работа несколько раз дарила ему мгновения
наивысшего счастья, доступного человеку: когда держишь будто птенца на
ладони Истину, открывшуюся пока одному тебе, -- и становишься от этого
богаче и щедрее всех владык мира... И в разноголосом гомоне двигалась по
кругу бутыль шипучего нурнонского, пена под веселые охи сползала на скатерть
по стенкам разнокалиберных кружек и стаканов, и впереди была еще целая
апрельская ночь с ее нескончаемыми спорами -- о науке, о поэзии, о
мироздании и опять о науке, -- спорами, рождавшими в них спокойную
убежденность в том, что их жизнь -- единственно правильная... И Соня глядела
на него огромными сухими глазами -- только у троллийских девушек встречается
изредка этот ускользающий оттенок -- темно-серый? прозрачно-карий? -- из
последних сил стараясь улыбнуться: `Халик, милый, я не хочу быть тебе в
тягость`, и ему хотелось заплакать от переполнившей душу нежности.
Но крылья сна уже несли его обратно в ночную пустыню, изумляющую любого
новичка невероятным разнообразием живности, которая с первыми лучами солнца
в буквальном смысле слова проваливается сквозь землю. От Цэрлэга он узнал,
что эта пустыня, так же как и любая другая, от века поделена на участки:
каждая рощица саксаула, луговина колючей травы или пятно съедобного
лишайника -- манны, -- имеет хозяина. Орокуэн без труда называл ему кланы,
владеющие теми урочищами, по которым пролегал их путь, и безошибочно
определял границы владений, явно ориентируясь при этом не на сложенные из
камней пирамидки або, а на какие-то лишь ему понятные приметы. Общими здесь
были только колодцы для скота -- обширные ямы в песке с горько-соленой, хотя
и пригодной для питья водой. Халаддина больше всего поразила система цандоев
-- накопителей адиабатической влаги, о которых он раньше только читал. Он
преклонялся перед безвестным гением, открывшим некогда, что один бич пустыни
-- ночной мороз -- способен одолеть второй -- сухость: быстро остывающие
камни работают как холодильник, `выжимая` воду из вроде бы абсолютно сухого
воздуха.
Сержант слова `адиабатический`, понятное дело, не знал (он вообще читал
мало, не находя в этом занятии ни проку, ни удовольствия), но зато некоторые
из накопителей, мимо которых лежал их путь, были некогда сложены его руками.
Первый цандой Цэрлэг соорудил в пять лет и ужасно расстроился, не обнаружив
в нем поутру ни капли воды: однако он сумел самостоятельно найти ошибку
(куча камней была маловата) и именно в тот миг впервые в жизни ощутил
гордость Мастера. Странным образом он не испытывал ни малейшей тяги к возне
со скотом, занимаясь этим делом лишь по необходимости, а вот из какой-нибудь
шорной мастерской его было за уши не вытащить. Родственники неодобрительно
качали головами -- `ну чисто городской`, а вот отец, наглядевшись на
всегдашнюю его возню с железяками, заставил изучить грамоту. Так он начал
жизнь манцага -- странствующего ремесленника, двигающегося от кочевья к
кочевью, и через пару лет уже умел делать все. А попав на фронт (кочевников
обычно определяли либо в легкую кавалерию, либо в егеря), он стал воевать с
той же основательностью, с какой раньше клал цандой и ладил бактрианью
упряжь.
Война эта, по совести говоря, давно уже надоела ему хуже горькой
редьки. Оно конечно, престол-отечество и все такое... Однако господа
генералы раз за разом затевали операции, дурость которых была видна даже с
его сержантской колокольни: чтобы понять это, не требовалось никаких военных
академий -- достаточно (как он полагал) одного только здравого разумения
мастерового. После Пеленнорского разгрома, к примеру, разведроту Цэрлэга в
числе прочих сохранивших боеспособность частей бросили прикрывать
отступление (вернее сказать -- бегство) основных сил. Разведчикам тогда
определили позицию посреди чистого поля, не снабдив их длинными копьями, и
элитное подразделение, бойцы которого имели за плечами минимум по две дюжины
результативных ходок в тыл противника, совершенно бессмысленно погибло под
копытами роханских конников, не успевших даже толком разглядеть, с кем они
имеют дело.
Горбатого могила исправит, решил тогда Цэрлэг; пропади они пропадом с
такой войной... Все, ребята, навоевались -- `штыки в землю и на печку к
бабам!`. Из этого треклятого леса, где в пасмурную погоду хрен
сориентируешься, а любая царапина тут же начинает гноиться, хвала Единому,
выбрались, а уж дома-то, в пустыне, как-нибудь не пропадем. В своих
сновидениях сержант уже перенесся в знакомое кочевье Тэшгол, до которого
оставался один хороший ночной переход. Он с полной отчетливостью представил
себе, как не спеша разберется -- что там нуждается в починке, тем часом их
кликнут к столу, и хозяйка, после того, как они выпьют по второй, начнет
потихоньку подводить разговор к тому, каково оно -- в доме-то без мужика, а
чумазые мальцы -- их там четверо (или пятеро? забыл...) -- будут вертеться
вокруг, домогаясь потрогать оружие... И еще он думал сквозь сон: дознаться
бы -- кому она понадобилась, эта война, да повстречать его как-нибудь на
узенькой дорожке...
А в самом деле -- кому?

ГЛАВА 3
Средиземье, аридный пояс.
Естественно-историческая справка

В истории любого Мира, и Средиземья в том числе, имеет место регулярное
чередование двух типов климатических эпох -- плювиальных и аридных:
разрастания и сокращения ледяных шапок на полюсах и пояса пустынь подчинены
единому ритму, представляющему собой нечто вроде пульса планеты. Эти
природные циклы скрыты от глаз летописцев и скальдов причудливым
калейдоскопом народов и культур, хотя именно они в значительной степени и
порождают этот самый калейдоскоп. Смена климатического режима может сыграть
в судьбе страны или даже целой цивилизации роль куда большую, чем деяния
великих реформаторов или опустошительное вражеское нашествие. Так вот, в
Средиземье вместе с Третьей исторической Эпохой шла к своему завершению и
еще одна эпоха -- плювиальная. Пути переносящих влагу циклонов все больше
отклонялись к полюсам планеты, и в пассатных кольцах, охватывающих тридцатые
широты обоих полушарий, уже вовсю шел процесс опустынивания. Еще недавно
Мордорскую равнину покрывала саванна, а на склонах Ородруина росли настоящие
леса из кипариса и можжевельника; теперь же пустыня неумолимо, акр за акром,
доедала остатки сухих степей, жмущихся к подножию горных хребтов. Снеговая
линия в Пепельных горах неуклонно отступала кверху, и ручьи, питающие
Горгоратский оазис, все более походили на угасающего от непонятной болезни
ребенка. Будь тамошняя цивилизация чуть попримитивнее, а страна победнее,
все так и катилось бы своим чередом; процесс растянулся бы на века, а за
такое время всегда что-нибудь да образуется. Но у Мордора сил было немерено,
так что здесь решили `не ждать милостей от природы` и наладить обширную
систему поливного земледелия с использованием воды из притоков озера Нурнон.
Здесь необходимо сделать одно пояснение. Орошаемое земледелие в
пустынной зоне весьма продуктивно, однако требует предельной аккуратности.
Дело тут в большом количестве соли, растворенной в здешних грунтовых водах:
главная проблема состоит в том, чтобы, упаси Бог, не извлечь их на
поверхность -- это приводит к засолению продуктивного слоя почвы. Именно это
и произойдет, если вы в процессе орошения выльете на поле слишком много
влаги и заполните почвенные капилляры на такую глубину, что грунтовые воды
окажутся напрямую соединены с поверхностью. Капиллярные силы плюс
поверхностное испарение тут же начнут выкачивать эту воду из глубины почвы
(точно так же, как поднимается горючая жидкость по зажженному фитилю
светильника), и процесс этот неостановим; вы и глазом моргнуть не успеете,
как на месте поля у вас возникнет безжизненный солончак. Главная же печаль в
том, что, единожды промахнувшись, вы уже никакими силами не сумеете упрятать
эту соль обратно в глубину.
Есть два способа избежать этих неприятностей. Во-первых, можно поливать
очень понемножку -- так, чтобы капиллярная влага с поверхности не
соприкоснулась с зеркалом грунтовых вод. Во-вторых, возможен так называемый
промывной режим: надо периодически создавать на полях избыток проточной
воды, которая просто смывала бы постоянно просачивающуюся из глубины почвы
соль и уносила ее прочь -- в море или иной конечный водоем стока. Но тут
есть одна тонкость: промывной режим можно обеспечить лишь в долинах крупных
рек, имеющих ярко выраженный паводок -- он-то и вычищает накопившуюся за год
соль. Именно таковы природные условия, например, в Кханде -- откуда и
скопировали систему орошения неопытные мордорские инженеры, искренне
полагавшие, будто качество мелиорации определяется числом кубических саженей
вынутого грунта.
В замкнутой же котловине Мордора промывной режим создать нельзя
принципиально, поскольку протекающих сквозь нее рек нет, а конечным водоемом
стока является Нурнон -- тот самый, чьи притоки и оказались разобраны на
орошение удаленных от озера угодий. Малый перепад высот не позволял создать
в этих каналах никакого подобия паводков, так что смывать соль с полей
оказалось, во-первых, нечем, а во-вторых, некуда. Через несколько лет
невиданных урожаев произошло неизбежное -- началось быстрое засоление
громадных площадей, а попытки наладить дренаж не удались из-за высокого
стояния грунтовых вод. Итог: колоссальные ресурсы пущены на ветер, а
экономике страны и ее природе нанесен чудовищный ущерб. Мордору вполне
подошла бы умбарская система мелиорации с минимальным поливом (кстати,
гораздо более дешевая), но и эта возможность была теперь невосстановимо
утрачена. Инициаторы ирригационного проекта и его главные исполнители
получили по двадцать пять лет свинцовых рудников, но это, как легко
догадаться, делу не помогло.
Случившееся было, конечно, очень крупной неприятностью, но все-таки не
катастрофой. Мордор к тому времени вполне заслуженно величали Мастерской
мира, и он мог в обмен на свои промышленные товары получить любое количество
продовольствия из Кханда и Умбара. День и ночь через итилиенский Перекресток
спешили друг навстречу другу торговые караваны, и в Барад-Дуре все громче
раздавались голоса, что, дескать, вместо того чтобы ковыряться с этим
сельским хозяйством, от которого все равно одни убытки, надо развивать то,
чего никто в мире, кроме нас, не умеет, -- металлургию и химию... В стране
действительно уже вовсю шла промышленная революция: паровые машины исправно
трудились на шахтах и мануфактурах, а успехи воздухоплавания и электрические
опыты сделались излюбленной темой для застольных бесед в образованных слоях
общества. Только что был принят закон о всеобщем обучении грамоте, и Его
Величество Саурон VIII со свойственным ему несколько тяжеловесным юмором
заявил на заседании парламента, что собирается приравнять непосещение школы
к государственной измене. Отличная работа многоопытного дипломатического
корпуса и мощной разведывательной службы позволила свести размеры кадровой
армии до минимума, так что та почти не обременяла собой экономику.
Однако именно в это время прозвучали некие слова, коим суждено было
изменить всю историю Средиземья; странным образом они почти в точности
повторяли пророческое высказывание, сделанное в ином Мире относительно
совсем другой державы и звучащее так: `Страна, не способная себя прокормить
и зависимая от импорта продовольствия, не может считаться серьезным военным
противником`.

ГЛАВА 4
Арнор, башня Амон-Сул.
Ноябрь 3010 года Третьей Эпохи

Слова эти произнес высокий седобородый старик в серебристо-сером плаще
с откинутым капюшоном: он стоял, опершись пальцами о край овального черного
стола, вокруг которого расположились в высоких креслах четыре полускрытые
тенью фигуры. По некоторым признакам было ясно, что речь удалась: Совет на
его стороне, и теперь пронзительные темно-голубые глаза стоящего, являющие
разительный контраст с его пергаментным лицом, безотрывно следили за
единственным из четверых -- за тем, с которым ему сейчас предстояло
сразиться. Тот сидел чуть поодаль, как бы заранее отделив себя от остальных
членов Совета, и плотно кутался в ослепительно белый плащ: похоже было, что
его сильно знобит. Но вот он выпрямился, сжав подлокотники кресла, и под
темными сводами прозвучал его голос, глубокий и мягкий:
-- Скажи, а тебе их не жалко?
-- Кого -- их?
-- Людей, людей. Гэндальф! Я понял -- ты тут из соображений высшей
пользы приговорил к смерти Мордорскую цивилизацию. Но ведь цивилизация --
это прежде всего ее носители. Следовательно, их тоже следует уничтожить --
да так, чтобы на развод не осталось. Или нет?
-- Жалость -- плохой советчик, Саруман. Ты ведь вместе со всеми нами
глядел в Зеркало. -- С этими словами Гэндальф указал на стоящий посреди
стола предмет, более всего напоминающий огромное блюдо, наполненное ртутью.
-- В Будущее ведет много дорог, но по какой бы из них ни потел Мордор, он не
позднее чем через три века прикоснется к силам природы, обуздать которые не
сможет уже никто. Не хочешь ли еще разок поглядеть, как они в мгновение ока
обращают в пепел все Средиземье вкупе с Заокраинным Западом?
-- Ты прав, Гэндальф, и отрицать такую возможность было бы нечестно. Но
тогда тебе следует заодно уничтожить еще и гномов: они уже однажды разбудили
Ужас Глубин, и тогда всей нашей магии едва хватило на то, чтобы не дать ему
вырваться на поверхность. А ведь эти бородатые скопидомы, как тебе известно,
обладают ослиным упрямством и совершенно не склонны учиться на своих
ошибках...
-- Хорошо, оставим то, что лишь возможно, и поговорим о том, что
неизбежно. Если не хочешь заглядывать в Зеркало, посмотри вместо этого на
столбы дыма от их угольных печей и медеплавильных заводов. Пройдись по
солончаку, в который они превратили земли к закату от Нурнона, и попробуй-ка
сыскать на этой полутысяче квадратных миль хоть одну живую былинку. Только
смотри не попади туда в ветреный день, когда пересоленная пыль несется
сплошной стеной по Мордорской равнине, удушая на своем пути все живое... Все
это они -- заметь! -- успели натворить едва вылезши из колыбели; как ты
полагаешь, что они начнут выделывать дальше?
-- Так ведь ребенок в доме, Гэндальф, это всегда сплошной разор:
сначала испачканные пеленки, потом поломанные игрушки, дальше разобранные
отцовские часы, а уж что начинается, когда он подрастет... То ли дело дом
без детей -- чистота и порядок, глаз не отведешь; только вот хозяев это
обычно не слишком радует, и чем ближе к старости -- тем меньше.
-- Меня всегда изумляло, Саруман, как ловко ты умеешь выворачивать
чужие слова наизнанку и хитрой казуистикой опровергать очевидные истины.
Только на сей раз, клянусь Чертогами Валинора, номер не пройдет! Средиземье
-- это множество народов, живущих сейчас в ладу с природой и с заветами
предков. Этим народам, всему укладу их жизни, грозит смертельная опасность,
и я вижу свой долг в том, чтобы опасность эту предотвратить любой ценой.
Волк, таскающий овец из моего стада, имеет свои резоны поступать именно так,
а не иначе, но я входить в его положение совершенно не намерен!
-- Я, между прочим, озабочен судьбой гондорцев и рохирримов не меньше
твоего -- просто вперед заглядываю чуть дальше, чем ты. Тебе ли, члену
Белого Совета, не знать, что совокупное магическое знание в принципе не
может прирастать относительно того, что было некогда получено из рук Ауле и
Оромэ: ты можешь утрачивать его быстрее или медленнее, но повернуть этот
процесс вспять не в силах никто. Каждое следующее поколение магов будет
слабее предыдущего, и рано или поздно люди останутся с Природой один на
один. Вот тогда-то им и понадобятся Наука и Технология -- если, конечно, ты
к тому времени не изведешь все это под корень.
-- Им вовсе не нужна твоя наука, ибо она разрушает гармонию Мира и
иссушает души людей!
-- Должен тебе заметить, что в устах человека, собирающегося развязать
войну, разговоры о Душе и Гармонии звучат несколько двусмысленно. Что же до
науки, то она опасна вовсе не им, а тебе, точнее -- твоему больному
самолюбию. Ведь мы, маги, в конечном счете лишь потребители созданного
предшественниками, а они -- творцы нового знания; мы обращены лицом к
прошлому, они -- к будущему. Ты некогда избрал магию -- и потому никогда не
переступишь границы, предначертанной Валарами, тогда как у них, в науке,
рост знания -- а потому и могущества -- поистине беспределен. Тебя гложет
самый страшный сорт зависти -- зависть ремесленника к художнику... Ну что ж,
это и вправду веская причина для убийства; не ты первый, не ты последний.
-- Ты ведь и сам в это не веришь, -- спокойно пожал плечами Гэндальф.
-- Да, пожалуй что не верю... -- печально покачал головой Саруман. --
Знаешь, те, кем движет алчность, жажда власти, ущемленное самолюбие, -- это
еще полбеды, у них по крайней мере случаются угрызения совести. Но нет
ничего страшнее ясноглазого идеалиста, решившего облагодетельствовать
человечество: такой весь мир зальет кровью по колено и не поморщится. А
больше всего на свете эти ребята обожают присказку `Есть вещи поважнее мира
и пострашнее войны`. Тебе ведь она тоже знакома, а?
-- Я беру на себя эту ответственность, Саруман; История меня оправдает.
-- О, в этом-то я как раз не сомневаюсь -- ведь историю эту будут
писать те, кто победит под твоими знаменами. Тут есть испытанные рецепты:
Мордор надо будет превратить в Империю Зла, желавшую поработить все
Средиземье, а тамошние народы -- в нежить, разъезжавшую верхом на
волках-оборотнях и питавшуюся человечиной... Только я сейчас не об истории,
а о тебе самом. Позволь-ка мне повторить свой бестактный вопрос о людях --
хранителях знаний мордорской цивилизации. То, что их надо будет убивать --
не фигурально, а вполне натурально, -- сомнений не вызывает: `сорняк должен
быть выполот до конца`, иначе эта затея вообще бессмысленна. Так вот, мне
интересно -- хватит ли у тебя духу поучаствовать в этой `прополке` лично;
да-да, именно так -- будешь ли ты своими руками отрубать им головы?..
Молчишь... Вот всегда с вами так, с радетелями за Человечество! Сочинять
прожекты об `Окончательном решении мордорского вопроса` -- это всегда
пожалуйста, а как доходит до дела -- сразу в кусты: вам подай исполнителей,
чтоб было потом на кого кивать, скрививши морду, -- это все, дескать, ихние
`эксцессы`...
-- Кончай эту демагогию, Саруман, -- с раздражением бросил один из
сидящих, в синем плаще, -- и погляди-ка лучше в Зеркало. Опасность очевидна
даже слепому. Если не остановить Мордор сейчас, мы не сможем этого сделать
никогда: через полета лет они завершат свою `промышленную революцию`,
додумаются, что смеси селитры можно использовать не только для фейерверков,
-- и тогда пиши пропало. Их армии станут непобедимы, а прочие страны
наперегонки кинутся заимствовать их `достижения` со всеми отсюда
вытекающими... Если тебе есть чего сказать по делу -- давай говори.
-- До тех пор, пока белый плащ Главы Совета ношу я, вам придется
выслушивать все, что я сочту нужным, -- отрезал тот. -- Впрочем, я не стану
касаться того, что, вознамерившись вершить судьбу Мира, вы -- четверо --
узурпируете право, которое магам никогда не принадлежало: вижу, что это
бесполезно. Будем говорить на доступном для вас уровне...
Позы его оппонентов составили выразительную групповую пантомиму
`Возмущение`, но Саруман уже послал куда подальше всякую дипломатичность.
-- С чисто технической точки зрения план Гэндальфа по удушению Мордора
посредством затяжной войны и продовольственной блокады вроде бы неплох, но
имеет один уязвимый пункт. Чтобы победить в такой войне (а она будет очень
тяжелой), антимордорской коалиции не обойтись без мощного союзника, для чего
предлагается разбудить силы, дремлющие с предыдущей, дочеловеческой Эпохи,
-- обитателей Зачарованных лесов. Это уже само по себе безумие, ибо они
никогда не служили никому, кроме самих себя. Вам, однако, и этого мало.
Чтобы сделать победу гарантированной, вы решили на время войны передать в их
руки Зеркало: ведь прогнозировать с его помощью военные операции вправе лишь
тот, кто сам будет в них участвовать. Это -- безумие в квадрате, но я готов
рассмотреть и этот вариант, если коллега Гэндальф внятно ответит на
единственный вопрос: каким способом он собирается потом вернуть Зеркало
обратно?
-- Я полагаю, -- небрежно взмахнул рукою Гэндальф, -- что проблемы
следует решать по мере их возникновения. Почему вообще мы должны исходить из
того, что они не пожелают возвращать Зеркало? За каким чертом оно им
сдалось?
Наступило молчание; то есть такой беспредельной глупости Саруман и
вправду не ожидал. А эти все, значит, считают, что так и надо... Ему
показалось, будто он барахтается в ледяной каше мартовской полыньи; еще миг
-- и его утащит течением под ее кромку.
-- Радагаст! Может, ты хочешь чего-нибудь сказать? -- Это прозвучало
как призыв о помощи.
Коричневая фигура вздрогнула, будто ученик, застигнутый воспитателем за
списыванием домашнего задания, и неловко попыталась прикрыть рукавом плаща
что-то на столе перед собой. Послышалось возмущенное стрекотание, и по руке
Радагаста стремительно взбежал бельчонок, с которым тот, как видно, играл на
протяжении всего совета. Он уселся было на плече у мага-лесовика, но тот,
смущенный донельзя, прошептал ему что-то, нахмуря седую кустистую бровь, и
зверек беспрекословно юркнул куда-то в складки одеяния.
-- Саруман, голубчик... Ты уж прости меня, старого, я того... не очень,
одним словом, вникал... Вы только не ссорьтесь, ладно?.. Ведь ежели еще мы
начнем промеж собой собачиться, что ж в мире-то начнется, а? То-то... А
насчет этих, ну, из Зачарованных лесов, ты уж, не обижайся, слишком...
того... Я, помню, в молодости-то видал их. вестимо, издали -- так по моему
разумению они вполне даже ничего; конешно, со своей заумью -- а кто без нее?
Ну и с птахами да зверушками они завсегда душа в душу... не то что эти твои,
мордорские... Я так себе мыслю, что оно вроде как и... того...
Вот так, резюмировал про себя Саруман и медленно провел ладонью по лицу
-- как будто пытался снять налипшую паутинку безмерной усталости.
Единственный, на чью поддержку можно было рассчитывать. Бороться уже не было
сил; все кончено -- он подо льдом.
-- Ты остался не в меньшинстве, а в полном одиночестве, Саруман.
Конечно, все твои соображения крайне ценны для нас. -- Теперь голос
Гэндальфа был преисполнен фальшивого почтения, просто-таки сочился им. --
Давайте сейчас же обсудим, как быть с Зеркалом, -- это и впрямь непростой
вопрос...
-- Теперь это твои проблемы, Гэндальф, -- тихо, но твердо ответил
Саруман. расстегивая мифриловую пряжку у ворота. -- Ты давно уже домогаешься
Белого плаща -- ну так возьми его. Делайте все, что находите нужным, а я
выхожу из вашего Совета.
-- Тогда твой посох утратит силу, слышишь! -- прокричал ему в спину
Гэндальф: видно было, что он по-настоящему ошарашен и перестал понимать
своего вечного соперника.
Саруман, обернувшись, оглядел напоследок сумрачный зал Белого Совета.
Край белоснежного плаща стекал с кресла на пол как посеребренная луною вода
в фонтане; мифрил застежки послал ему свой прощальный блик и погас. И застыл
на полпути устремившийся за ним Радагаст с нелепо растопыренными руками --
маг сделался вдруг маленьким и несчастным, как ребенок, оказавшийся втянутым
в ссору родителей. Вот тогда-то с его уст и слетела фраза, опять-таки
удивительным образом совпавшая с той, что была сказана по сходному поводу в
другом Мире:
-- То, что вы собрались совершить, -- хуже чем преступление. Это
ошибка.
А по прошествии нескольких недель разведслужба Мордора доложила, что на
окраинах Северных лесов неведомо откуда появились `эльфы` -- стройные
золотоволосые существа с мелодичным голосом и промороженными до дна глазами.

ГЛАВА 5
Средиземье, Война Кольца.
Историческая справка

Если читатель, минимально привычный к анализу крупных военных кампаний,
обратится к карте Средиземья, он без труда убедится в том, что все действия
обеих возникших коалиций (Мордорско-Изенгардской и Гондорско-Роханской) были
в действительности подчинены неумолимой стратегической логике, в основе
которой лежал страх Мордора оказаться отрезанным от источников
продовольственного снабжения. Усилиями Гэндальфа в центре Средиземья возник
предельно неустойчивый геополитический `сандвич`, в коем роль `хлеба` играли
Мордор и Изенгард, а `ветчины` -- Гондор с Роханом. Ирония же судьбы
заключалась в том, что Мордорская коалиция, не помышлявшая ни о чем, кроме
сохранения статус-кво, имела идеальную позицию для агрессивной войны (когда
можно сразу заставить противника сражаться на два фронта), но крайне
невыгодную -- для войны оборонительной (когда объединенные силы противника
могут осуществить блицкриг, сокрушая партнеров по очереди).
Саруман, однако, тоже не терял даром времени. Он лично посетил Теодена
и Денетора -- королей Рохана и Гондора -- и благодаря своему обаянию и
красноречию сумел убедить их в том, что Изенгард и Барад-Дур не желают
ничего, кроме мира. Кроме того, он частично открыл Денетору и Саурону секрет
двух палантиров, что хранились с незапамятных времен в обеих столицах, и
обучил тех пользоваться этими древними магическими кристаллами как системой
прямой связи; этот простенький ход существенно снизил недоверие между
владыками-соседями. В Эдорасе, при дворе Теодена, начало работать
изенгардское консульство во главе с Гримой -- великолепным дипломатом,
опытным разведчиком и мастером придворной интриги. Довольно долгое время
между Саруманом и Гэндальфом шла осторожная позиционная борьба, ограниченная
сферой династических отношений.
Так, сын Теодена Теодред, известный своим здравомыслием и умеренностью,
при неясных обстоятельствах погиб на севере -- якобы при нападении орков; в

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 130790
Опублик.: 19.12.01
Число обращений: 0