ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Валентин Холмогоров.


Повесть о граде Лиходейске


Сорyright Валентин Холмогоров, 1999
Еmаil: аuthоr@hоlmоgоrоv.ru
WWW: httр://www.hоlmоgоrоv.ru
Dаtе: 10 Арr 2001


=======================================================================
| ВНИМАНИЕ! |
| Настоящее литературное художественное произведение распространяется |
| в электронной форме с ведома и согласия автора. Допускается |
| распространение данного произведения на некоммерческой основе при |
| условии сохранения целостности и неизменности текста, включая |
| сохранение текста настоящего уведомления. Любое коммерческое |
| использование текста данного произведения без письменного |
| разрешения автора НЕ ДОПУСКАЕТСЯ. По вопросам коммерческого |
| использования произведения обращайтесь непосредственно к автору |
| по адресу электронной почты, указанному на его страничке в сети |
| Интернет. |
|_____________________________________________________________________|



ГЛАВА ПЕРВАЯ,

об граде Лиходейске, губернаторе егойном, Яшке - прохвосте, попе
Онуфрии и иных жителях достойных места сего сказывающая.


В славном городе Лиходейске, что стоит на реке Беглянке, живал
губернатором Сотрап Емельяныч Подштанник. Справедливости ради сказать
надобно, что допрежь оный властительный господин назывался по-заморскому
мэром, но с недавних времен повелел он губернатором себя именовать, дабы
горожане непросвященные с мерином его высокородие не путали. И был
приказчиком при нем Яшка, Скородумов сын, каналья на слово острый, до
распутства охочий, но на какое иное дело жуть как неповоротливый. Оттого и
слава на всю губернию об нем дурная пошла, что он плут и мошенник. А уж о
самом-то губернаторе и без славы

всяческой каждый бродяга доподлинно знал, что дурак он есть не по
призванию, а по рождению. Хотя, говаривали, такова уж поста сего
государственного горькая обязанность. И народ, благословясь, решил на то не
роптать, ибо рассудил по здравомыслию мужицкому: уж лучше при тихом дураке
жить, чем от ученого дурака беды натерпеться.
Был наш губернатор роду дворянского древних кровей, о чем бумагу себе
собственноручно выправил соответственную. Званием тем гордился он
необыкновенно, и всякому, кому гостевать в доме его доводилось, грамотой той
в нос тыкал, приговаривая с улыбкою: `смотри, брат, какой у меня
документишко имеется! А ты вот, небось, другой такой бумагою супротив моей
похвалиться, чай, не можешь! Ничего, отслужу на службе государевой еще пару
годков, а там, глядишь, и именьице себе какое-никакое справлю...` Здесь
Сотрап Емельяныч по скромности своей немного лукавил, поскольку именьице
обширное с усадьбою кирпичной в два этажа под Лиходейском имел, но ни о
именьи том, ни об усадьбе, ни о прислуге в двадцать пять душ столичная

налоговая канцелярия не ведала, и хотел Сотрап Емельяныч таковой
порядок за собою сохранить, дабы хлопот излишних на голову губернаторскую
ненароком не навлечь. Ибо деньги, на которые именье обозначенное строилось,
присланы были из столицы на обустройство хозяйства городского. `Да что с
ним, с хозяйством, станется?` - Решил про себя Сотрап Емельяныч, - `Не
убудет с него, с хозяйства-то. Мне б свое хозяйство наладить, чтоб в
старости кости болящие было б где пригреть, да внукам чтоб чего осталось. А
об городишке этом уж и потом подумать можно. Сто пятьдесят лет городишко
стоит, и еще сто пятьдесят стоять будет, ничего ему, грешному, не
сделается.` Решил так про себя Сотрап Емельяныч, и наказал Яшке Скородумову
домик за городскою оградою соорудить, что Яшка вмиг и устроил, пару
миллиончиков себе в карман попутно положив. `Авось, не заметят`, - сказал
сам себе он. И как в воду глядел: не заметили, сошло ему с рук это
лиходейство.
Усадьба новорусская господина губернатора Сотрапа Емельяныча
Подштанника красотою блистала ослепительною, такою, что покои ханов да
падишахов восточных богатствами своими да инхруштациями всевозможными
сравняться с нею ни по что не могли. Домину, белого кирпича строеную, да
красным кирпичом обложенную, окружал садик с лужайками и аллеями, вдоль
которых деревья всевозможные произростали, кои садовники многочисленные в
порядок божеский ножницами своими приводили по воле барской непрестанно.
Аллеи те прислуга крошкою гранитною искусно посыпала, и были они весьма
широки, так что хозяин богатства этого именовал их скромно - прошпектами.
Посреди двора пред лестницею парадною с коллонадами и амфиладою, возростал
из земли бассейн, об котором губернатор говаривать любил, стоя с папироскою
на терассе, что вместить он способен аж целых две тыщи пинт вина
шампанского, стоит лишь высказать ему на то свое губернаторское соизволение.
Первый этаж усадьбы Сотрапа Емельяныча шелками червонными да портьерами
тяжелыми убран был, мебель дорогая, тканями драгоценными обитая, завезена
сюда была специальным на то распоряжением из Италии и Гишпании, а потолки
высокие мастера умелые лепкою фигурной из гипса и алебастра украсили, а
сверху - позолотою укрыли. Посредь гостиной комнаты, с камином изразцовым и
пальмами в дубовых кадках бил фонтан прозрачный, в водах которого диковенные
рыбки золотые плескались денно и нощно. А по стенам, среди картин в
золоченых рамах, вольно расположились клетки с канарейками, что пением своим
слух губернатора вечерами услаждали.
Во втором этаже расположены были опочевальни, куда хозяин усадьбы
отдохнуть после обильных возлияний обеденных имел обыкновение удаляться, и
гостей, коли наведывались во владения губернаторские, туда ж обыкновенно
размещали, поскольку покои на то выстроенные там были отдельные.
В нынешнее время, день воскресный, Сотрап Емельяныч до одинадцати утра
из спальных комнат показываться не изволил, завтраком, именитыми поварами
сготовленным, пренебрегая. На первом этаже, в отдельной комнате с окном
светлым и обширным, кою именовать было принято `кабинетом`, за столом
письменным красного дерева заседал теперь Яшка Скородумов, отчетность
рукописную о городском хозяйстве денежном исправно изготовляя. Невротически
покусывая перо самопишущее, турецкаго производству, он дул пухлые губы,
раздумывая, куда б деть ему шесть тыщ рубликов, да так хитро их затерять,
чтоб вовек никакая комиссия сыскать не сумела. Те шесть тыщ треклятых Яшка
на позаэтой неделе в карты продуть сподобился, да эдак лихо, что за водкою
пропажи и не заметил. А финансы означенные в казне числились на поправку
университета, здание которого уж порядком обветшало. `Ничего,` - подумал про
себя Яшка, - `Бог даст, отыграемся...` - и записал в отчетности: `средства
сии трачены нами были на закупку досок для починки забору у университета
городского, но, поелику рабочий, что забор тот править был должон, запил,
доски означенные, на ночь оставленные без присмотру, горожанами каверзно на
хозяйские нужды до единой растащены были`. В отчетности - смекал Яшка - все
должно на месте быть. И он старался, как мог. Ибо, когда концы с концами
сходились тяжко, Сотрап Емельяныч выговаривал ему строго: ` Бусурман ты,
Яшка, поскольку голову твою, разума не вмещающую, поправить не иначе можно,
кроме как в земле сырой на погосте тебя вместе с ею упокоить!`
И Яшка, помятуя сие, трудился, кончик пера-самописца покусывая. Ибо во
всем порядок должон быть. Ведь без порядку на свете жить - всем в тягость
великую...

- Дураками Россея крепка! - Вещал священник вознесенский, отец Онуфрий,
заедая блин румяный вареною в сахаре клюквою. - Без дураков Россеи не
обойтись, ибо ими казна наша полнится непрестанно. - С чего же это ты так
порешил-то, батюшка? - Вопрошала в ответ ему попадья Анастасея, выливая
новый блин на горячую сковороду. - С чего? - Отвечал ей отец Онуфрий,
посылая во след клюкве глоток ароматного чаю.- С чего? Так вот извольте,
матушка: третьего дню в приходе нашем человек ученый, Гришка Комаров, что в
университете Лиходейском профессором тунеядствует, сказывал, что в
Петершбурге уж и городовые вновь объявились, кондукторы всевозможные, и
прочие бездельники, прости господи душу мою грешную. Уж слухи идут, что
губернатор ихний скоро заместо троллейбусов да автобусов всяческих кареты
лошадные по городу сызнова пустит, а у кого кареты той не сыщется, пешком
ходить накажут для сохранения здоровью. И ведь найдутся дураки: будут
ноженьками отмахивать с конца в конец, а казне с того опять же прибыток.
Далее скажу вам: города, веси, да прошпекты по-старинному поименовали
давеча. Вот приедет какой дурак с лиходейской губернии в губернию
петершбурхскую, сестрицу болящую проведать, или за какой иной нуждой, станет
улицу Красноармейскую сыскивать - ан нету уж той улицы-то. Куда дураку
деваться? А пойдет дурак в справочную контору. В конторе той бумагу ему
выправят подобающую, что, мол, так, дескать, и так, улица Красноармейская в
Разбойничью ноне переделана. И казна,глядишь, не в накладе. Еще вот
сказывают: герб наш теперича по-старинному о двух головах соорудили, и
триколер тож в закон ввели. Ранее как оно было: знамена государственные все
более красного сукна делали, а ноне того сукна одна полоска осталась - все
економия! Да и дурак какой ту материю на рубаху себе не утащит, ибо какому
дураку рубаха враз о трех цветах надобна? Вот и сужу посему: с дураков
отечеству прибыток один да благополучие. - То-то оно и видно, что с дураков
прибытку навалило, когда власть партейную отменили и царскую наново
назначили! Аж посейчас кушать нечего сделалось. - Отмахнулась матушка,
сваливая допеченый блин в ароматную стопку. - А все потому, - важно воздев к
небесам палец промасленный, ответствовал святой отец,- что не столь с
дураками мы жили, сколь при дураках. Ежели б правители те разумом побогаче
оказались, оне, прежде чем с престолу отрекаться, выкатили б к дуракам бочку
с водкою, да закуски какой к ей приложили. Тогда б и царя нового выбирать
надобности небыло. - А плохо ль вам при царе-то Бориске живется? - Вопрошала
его матушка Анастасея. - Да то-то и оно, что хорошо. - Вот отсель и
помалкивайте, Бога ради. - Закончила попадья, утирая лицо влажное передником
яркого цвету.

Едва закончил Яшка Скородумов отчет свой составлять, перо прочь
отложив, как послышались на лестнице, что в покои верхние вела, тяжелые шаги
губернаторские. Выскочил Яшка в гостиную к фонтану и канарейкам в тот самый
миг, когда Сотрап Емельяныч уже ступал по ковру, пол в этаже первом
застилавшему, брюшко свое, весьма внушительно из-под халата выпиравшее,
степенно оглаживая. - Сотрап Емельяныч, ваша милость! - Воскликнул Яшка,
усердно делая на лице своем радость неописуемую, - бумагу вашу организовал
я, как приказывали. - Дурак. - Отозвался Сотрап Емельяныч благодушно. - Ибо
говорить мне надобно не иначе, как `ваше превосходительство`, или `ваше
сиятельство`, в наихудшем случае. На будующее уразумей. - Так точно, ваше
сиятельство, - откликнулся Яшка охотно, превращая радость неописуемую в
радость уж словами совсем невыразимую, - циркуляр к нам новый из столичной
канцелярии пожаловал. Свидетельствует он, что дадено нам с послезавтрашнего
числу еще двенадцать миллионов на нужды городские. Куда оные употребить
изволите, гошпиталю, на лекарств преобретение, или детскому приюту, на
прокормление? - Снова дурак, - был ему ответ, - ибо сам знаешь, что к левому
крылу усадьбы уже давно баньку пристроить следует. А эскулапы с няньками
перетопчутся,пожалуй. - Так отчетность же соблюдать надобно... - Дурак еще
раз. Для отчетности напишешь... Уж не знаю чего. Сам в таких делах ловок,
небось. Да испроси у столицы еще мильонов сорок для всякого расходу, дороги
обновить, иль мост через Беглянку навести взамен старого. Пруд хочу в парке
выкопать, и чтоб лебеди плавали всенепременно... Прохор!
Явился Прохор, губернаторский повар. Предстал он в белом переднике и
белом же колпаке, по недогляду набекрень съехавшим, однако ж, несмотря на
вид неряшливый, был он мастером в деле своем, каких поискать еще надобно. -
Чего на обед у нас, Прохор? - Вопросил губернатор, голову набок наклонив, и
повора сквозь прищуренное веко лениво изучая. - На первое блюдо консоме и
суп с фаршированным томатом-с; во вторую перемену щука с картофелем в
красном вине и мясное в соусе с каперсами; горячий шоколад и десерт, как
полагается-с. - Рапортовал повар. - Дурак. - Кивнул губернатор.- Суп с
томатами выкинь, мясное смени на крабов с голландским соусом, а к десерту
сотвори мне кофе, непременно со сливками. - Сей минут будет исполнено-с,
Сотрап Емельяныч. - Поклонился повар. - И вели подать в комнаты. - Наказал
губернатор, грузно вверх по лестнице в покои свои обратно уплывая. Через две
четверти часа без малого, оставшись наедине с собственною персоною, Сотрап
Емельяныч поданый в комнаты обед уже поглощал с достойным усердием, в думы
свои при том глубоко погрузившись. А думы те были нелегкие. Уж и тужился он
и старался для города родного Лиходейска блага всяческого изобрести, а все
не в прок; зимою вот, под Рождество, вознамерился он для примеру дом большой
торговый подле площади, что в центре, возвесть, на то и сумму по бумагам
канцелярским необходимую из казны столичной вытребовал. Дело то и люду
торговому во благо, и горожанам простым в радость: чем по базарам
непотребным, на Соддом с Гоморрою боле походящим, да по киоскам
сомнительного свойству бегать голову очертя, ужель не проще в место такое
придти да и прикупить всего, чего душе надобно? Устроили тогда по поводу
нового этого предприятия банкет подобающего размаху, и гостей приглашенных
было множество, а неприглашенных еще более; и персон важных, для фуршету
подобного совершенно необходимых - без счету; и речи произносили все больше
прочувствованные и к случаю как нельзя пригодные. Не все речи те Сотрап
Емельяныч к огорчению своему сейчас припоминал с отчетливостью, поелику ко
второй половине празднецтва принял он на душу свою намного более того, что
душе его по природным ее особенностям уместить было возможно, однако ж
впечатления об вечере оном остались у его губернаторского привосходительства
самые что ни на есть благоприятнейшие. Распорядился он на утро все базары
соддомские заодно с киосками с лица городского стереть, дабы воспоминаний от
них не осталось и малейших, что и было с расторопностью исполнено. Дома же
торгового и посейчас подле площади не появилось, ибо, как Яшка объяснял в
последствии терпеливо, прейскуранты на все, из чего дома подобные строятся,
опосля фуршету менялись неоднократно; появилась же подле усадьбы
губернаторской конюшня обширная с десятком орловских скакунов да псарня для
охотничьего дела; Яшка же в новых штиблетах и костюме черного английского
сукна щеголять принялся. Откуда все означенное у него вдруг взялось - один
черт его ведает. В другом случае возжелал Сотрап Емельяныч трамвай вокруг
Вытнинской улицы, что к парку городскому примыкала, пустить для нужд
рабочего люда. И рельсы из столицы на то были выписаны со шпалами, и деньги,
дабы рабочим, что рельсы те укладывать наняты, жалованье платить к сроку
надлежащему. Улицу Вытнинскую раскопали в тот же месяц с поспешностью,
опосля чего деньги образом весьма каверзным кончились ко всеобщему
недоразумению,поскольку решил в то же время Сотрап Емельяныч крышу в усадьбе
своей прохудившуюся наново настелить; рабочие запили горькую, рельсы
проржавели до состояния, для трамвайного движения непотребного, улица же
означенная в том виде и осталась с данного времени, ибо отсылать средства
материальные для ее закапывания в столице отказывались начисто. Мыслил
Сотрап Емельяныч о том, что жизнь человеческая коротка несказанно, время
уходит с неумолимостью, а средств день ото дня требуется все более. Только
где ж этих средств сыскать, ежели не только у него, ничтожного, но и у всей
России, сколько ни есть в ней губернаторов и министров всеразличных,
потребности существуют ничуть не менее, чем у него самого, важные. А Яшка
тем временем придумывал лихорадочно, как бы с подвернувшихся двенадцати
мильонов пару десятков тыщ припрятать подалее, без особых опосля того для
себя последствий.

Отстояв исповедь на клиросе, отец Онуфрий направил стопы свои прочь из
храма, к обеду домой неприменно воротиться намереваясь. Однако же воплотить
намерение сие не суждено сегодня ему по видимости всей было, ибо, едва к
выходу он двинуться решился, явилась пред ним

женщина в платье простого покрою и платке, волосы русые с проседью, по
сторонам местами выбивавшиеся, покрывавшем, в которой признал он Евдокею
Салазкину, детского приюту лиходейского бессменную попечительницу. -
Благословите, святой отец, - попросила она, голову наклонив, и руки для
благословения надлежаще складывая; благословил. - Не сочтите за труд
великий, святой отец,- произнесла Евдокея голосом просительным,- помолитесь
пред Господом за дела приюта нашего... - Плохи ль дела? - Спросил отец
Онуфрий, глядя на просительницу

взглядом, сочувствия исполненным. - Плохи, батюшка. Жизни никакой не
стало, - вздохнула Евдокея горестно, - и крыша приютская течет почем зря, и
воды горячей уж год как нету, и нянькам жалованье трудом честным
заработанное не выдают из месяца в месяц... - Отчего же губернатору нашему
письмо жалобное не напишете? - Спросил святой отец и удивлением. - Ох, и
писали, батюшка, - вздохнула попечительница горестно, - и все без смыслу и
толку: нету у его губернаторского превосходительства времени горести наши
разбирать; ан мочи уж никакой не осталось более: того и гляди, что приют
закроют - куда ж детям-то деваться? Замолвите за нас Господу словечко
молитвенное, сделайте милость... Уж ни на что иное и не надеемся. -
Замолвлю, будьте покойны. - Пообещал отец святой ей в утешение, и сам при
том крепко задумался.

Разные земли и славят себя по-разному. В Италии, к примеру, готовить
умеют прекрасные блюда и обувь шьют непревзойденную, во Франции вина испокон
веку делают всемирно знаменитые, и всякая страна в умении своем к
совершенству завсегда стремится и в искусство великое его обратить
старается, дабы государство свое обогатить; в России у государства оного
искусно воруют.
Воровать нужно с великим умением. И никто науки этой лучше русского
человека постичь не может, ибо нет нигде во всем свете иной такой земли,
чтоб красть у нее можно было все до последней копейки, и от того у нее не
убавлялось ни в малости. Красть можно по-разному. Можно - с оглядкою, когда,
украв, непрестанно назад оглядываешься - а не забыл ли еще чего? Можно - с
разумением, когда, украв, что ничего боле взять сверх оного нельзя, со всею
ясностью разумеешь. А можно - с задумчивостью, когда взяв даже то, что
никакой природной возможности взять не имеется, об том как это оно эдак
вышло, надолго опосля задумываешься. Начальник лиходейской исполнительной
канцелярии Леопольд Ларионович Слива воровал с разумением, поскольку иначе
поступать не мог, как ни старался. Был он внешносью своей вполне фамилии
соответственен, - полон и одутловат, страдал он потливостью и одышливостью,
был неловок в движеньях, но суетлив; характером же обладал невротическим:
ежели долго вел образ жизни своей он в спокойствии и праздности, душа его
приходила понемногу в необыкновенное смятение, укравши же хоть самую
малость, находил он в том несказанное успокоение.
Застал его отец Онуфрий, по дороге до дому, как к старому знакомцу к
нему завернувши, как раз за работою: записывал Леопольд Ларионович в
платежные ведомости кирпич битый ровно вполовину, по шесть тысяч третьим
сортом купленый, как купленый по десять тысяч первосортный. - Что нового в
округе делается? - Спрашивал начальник исполнительной канцелярии, угощая
отца Онуфрия чаем ароматным с печеньями. - А что делается? - Отвечал святой
отец, чай с благодарностью прихлебывая. - Что и всегда. Давеча вот заезжал
ко мне иерей зареченский, отец Кондратий, знакомец мой: проездом был.
Губернатор ихний, говорит, дочь свою замуж выдавать собирался, да так и не
выдал: жених на радостях водки опился, да на экипаже безлошадном,
губернаторском, на реку кататься поехал. Так и свалился в реку с экипажем
вместе, всем на посмешище. Скандал был - непредставимый. Еще, говорит, об
той неделе другая история вышла: выдал их казначей музею, что при научном
обществе, три мильона на рештаврацию, а музей тот с обществом заодно и
прикрыли вскорости. Так тех денег и не сыскали потом, как ни трудились... -
И что же, насовсем прикрыли? - Спрашивал Леопольд Ларионович участливо, чаю
отцу Онуфрию свежего в чашку подливая. - Благодарсвую... Отчего же, очень
даже насовсем. Все сейчас прикрывают: вот и в нашем городе тоже, приют, к,
примеру, детский - последние деньки, видать, доживает. - Ой ли? - Поднял
брови Леопольд Ларионч в подлинном изумлении. - А как же? - Кивал отец
Онуфрий, - Мне попечительница тамошняя, Евдокея, сама давеча сказывала: ни
крышу починить прохудившуюся, ни воду горячую наладить, ни жалованья кому
следует выплатить средствов у

губернатора нашего нету. Авось, и прикроют вскорости. Оттого денег,
небось, и не дают... - А губернатор-то наш как же, здоров? - Поспешил
перевести беседу в иное русло Леопольд Ларионыч. - Здоров, что ему станется?
Требу вот от него сегодня получил: баню его превосходительство класть
вознамерился, просит место, где бане стоять, освятить по православному
обычаю. Туда и направлюсь во время ближайшее...

Дома отобедав, направился отец Онуфрий в усадьбу господина губернатора
Сотрапа Емельяныча требу справлять. Встретил его Сотрап Емельяныч в гостиной
комнате, с фонтаном и канарейками приветливо, кофею с ним испить предложил с
благосклонностью. Фонтаном и обстановкою святой отец восхититься не примянул
со всею возможною искренностью, чем привел господина губернатора в гордость
неописуемую, от кофею не отказался; воссели они с Сотрапом Емельянычем на
веранде в тени акаций и деревьев, Яшку Скородумова его губернаторское
высокородие также к столу пригласить не запамятовал. - Тяжело в наше время
делами хозяйственными управлять, страсть как тяжело, - вещал на веранде
Сотрап Емельяныч, напиток благородный неторопливо потягивая, - с такими вот
бусурманами, как приказчик мой, для примеру.
Яшка Скородумов взор при словах сих потупил со скромностью, все более
помалкивая. - Эх, отслужу на государевой службе еще пару годков, а там - и
на покой... - Говорил меж тем Сотрап Емельяныч. - Душа уж, знаете ли, давно
на покой просится, к занятиям размеренным, не нервическим. - Чему же ваше
высокоблагородие во времена отдаленные посвятить себя вознамерилось? -
Вопрошал отец Онуфрий вежливо, кофий из чашки фарфрорвой китайской работы
глоточками маленькими отхлебывая. - А что же? - отвечал Сотрап Емельяныч, -
мемуары писать возьмусь, или же родословной, скажем, предков моих за
изучение приняться можно. Фамилия же наша - она роду дворянского, древних
кровей. У меня, к слову сказать, и документишко об том имеется, не желаете
ли взглянуть? - Отчего же? - Отец Онуфрий ответствовал, - взгляну, с вашего
позволения. - Да, нелегко на посту государевом, - вздыхал Сотрап Емельяныч
горестно, пока отец Онуфрий грамоту его дворянскую со вниманием
рассматривал, - все об благе да процветании печешься, себя не щадя, а

ведь не ценит никто, право слово. Неблагодарны люди, святой отец, что
ни говори. Ты к ним с душою, терпишь ради них, можно сказать, всякое - то
гости к тебе ответственные, в грязь не ударь; то комиссия, так и норовит
гадость какую свершить, - а благодарности - чуть. - Н-да, - соглашался отец
Онуфрий, - правду говорите истинную, искренне я трудам вашим сочувствую.
Давеча вот заезжал ко мне проездом знакомец мой, отец Кондратий, иерей
зареченский, так, сказывал, об той неделе к ним тоже комиссия столичная
накатила. Испрашивали, сколько и чего оне от столицы получали, да сколько
чего и куда трачено было. Говорят, выискали недоразумение какое-то
непотребсвенное. И как выискали: по бумагам по ихним, что в конторы иные
направляли: высылаем вам, писано, то-то в таком-то количестве, а вы, вышлите
нам в ответ столько-то и столько-то. И, сказывают, губернатор ихний
сокрушался впоследствии: уж как он старался все для блага, а канцелярия так
его под монастырь подвела произволом своим недостойным. Всех, говорят,
разнес в пух и в прах, а кого даже за китель оттаскал, кого же выгнал
совсем. Теперь, отец Кондратий говорил, такие бумаги в канцелярии
губернаторской сочиняют, что только сама та канцелярия в них потом что и
разберет... - А я вот баньку наладить порешил на старости лет, - сказал в
ответ Сотрап Емельяныч, которому неурядицы зареченские совсем не интересны
уж сделались, - скажите, святой отец, как по-вашему, достойное ли то дело я
задумал? - Отчего же недостойное? - Ответствовал Отец Онуфрий уверенно, -
весьма даже достойное. Банька она для существа человеческого завсегда к
великой благости... - Что же, не почтите ли визитом своим сызнова, когда
баньку достроим, попариться? - Испросил Сотрап Емельяныч прочувствованно. -
Отчего же? С пребольшою радостью, - Говорил на то отец Онуфрий благодарность
свою при том на радушное приглашение изъявляя.

`Начальнику лиходейской канцелярии исполнительной, Сливе Леопольду
Ларионычу`, - старательно выводил пером Яшка, сам прибываючи в глубокой при
том задумчивости. Надобно ему было затребовать с исполнительной канцелярии
две подводы кирпича нового для баньки Сотрапа Емельяныча исполнить, да так
затребовать, чтоб никакая комиссия потом греха в такой вот бумаге не
уследила.
`Милостивый государь!` - выводил пером Яшка, - `Настоящим глубочайше
прошу Вас выписать для нужд городского хозяйству кирпича строительнаго две
подводы, что доставлены будут в место, назначенное отдельным на то
указанием. Исполнить сие надлежит в течении трех дней с момента получения
Вами послания настоящего без излишних промедлений; ибо соизволение на то
господина губернатора имеется личное. Спешу сообщить Вам также, что
пересланы Вашему управлению пятнадцать тыщ рублей из казны были сегодняшним
числом; средства сии истратить Вам поручается наилучшим образом на расходы,
сей день насущные`. `Так оно лучше будет` - думал про себя Яшка, - `Ибо ни
одна комиссия, будь она трижды проклята, в словах таких ненужного не узрит
при всем ее на то желании`.

Получивши письмо это, Леопольд Ларионыч Слива пришел в смущение
необыкновенное. Ибо понял он со всею отчетливостью, для чего пятнадцать
тысяч из казны были ему дадены, однако душа его пребывала теперь в смятении
неудобном, и желал он смятение то унять как можно скорее единственным
известным ему способом. Из угла в угол походив суетливо, направился Леопольд
Ларионыч к столу письменному, взял перо с бумагою, и принялся писать
стремительно: `В губернаторскую канцелярию, господину Скородумову Якову
Ивановичу. Милостивый государь! Известие Ваше получил благополучно и отвечаю
на него теперь со всею возможною поспешностью. Подводы с кирпичом готовы

будут к завтрему, средства же, из казны Вами зачисленные, направлены
мною были на дела более чем насущные, а именно: приюту города нашего
Лиходейска детскому на поправку егойного хозяйству. Не соблаговолите ли,
милостивый государь, сообщить мне по возможности, в какое время денег за
кирпич, Вами запрошеный, канцелярии нашей ожидать надобно? Кланяяюсь Вам со
всем почтением, начальник управы исполнительной, Слива Леопольд Ларионович.`

- Дураками Россея крепка! - Вещал отец Онуфрий, заедая блин румяный
сладким медом чистого янтарного цвета. - А сведи одного дурака с другим
ненароком, они таких дел натворят, что не дай то господи, ежели окромя как
воровать друг у друга ни к чему с рождения своего не приучены. Хотя, коли
поразмыслить, в иное время и толк с того может получиться существенный, для
общего так сказать блага.
Попадья Анастасея выливала как раз новый блин на горячую сковороду, не
желая, видно, вступать по поводу сему в пикировки бессмысленные. Только
бросила на мужа своего взгляд долгий неопределенного содержания.


ГЛАВА ВТОРАЯ

Об Андрюшке - студенте унивеситетском, невесте его, Лизавете Сергеевне,
и об иных делах немаловажных, государственной значимости.


С утра отоспамшись, и в раковине водопроводной лицо омыв водою
холодною, потому как никакой иной все одно в наличии не имелось, решил
Андрей Григорьевич Нечесов на свежий воздух выйти, дабы голову свою
освежить. Для этой цели нацепил он старый, на локтях протертый сюртук, в
коем уж лет эдак пять подряд хаживал, и достал из коробки картонной, что под
кроватью от глазу нескромного припрятана была, новые башмаки блестящие,
немецкой выделки. При означенном действии с коробки той прыснули живо в
разные стороны тараканы, и меж досками паркетными, да в щелях обойных
сокрылись от греха подале. Тараканы - извечная беда россейская. Уж и били
их, и травили, а все нипочем, проклятым: живуч русский таракан, как весь
народ русский, и нету с ним сладу никакого. Обсиживали усачи оные печенья да
винограды у Болконских да Безуховых, изживали их Онегины с Ленскими, да и в
более поздние времена колотили их почем зря из романа в роман, а так и
дожили они до нас в сохранности, меж строк, что меж половиц, затесамшись.
Вот и ныне: башмаков немецких отведав, решили оне проминад до дыры обойной
устроить.
А башмаки те были для Андрей Григорьевича особою гордостью. Преобрести
он их сумел, разумом своим обогатимшись: перевел он попу, с вознесенского
приходу, отцу Онуфрию, статью научную с языка англицкого на язык россейский.
Оно и не мудрено: небось, все четыре годка, что в университете городском
обучаться Андрей Григорьевич старался, не напраслину тратил - был он
студентом хоть и не прилежным, но толковым, вот и башмачками, глядишь,
разжился, за знания-то свои. До означенного времени Андрей Григорьевич
последнюю обувную пару до дыр износил непристойных, да новую по бедности
своей преобресть не мог; так и ходил он летом по городу, ноги босые обильно
гуталином мажа, дабы достоинство свое ученое видом ног неодетых в глазах
народных не ронять.
Надел друг наш душевный Андрей Григорьевич башмаки новые, шнурки тугие
на них завязал и сам себе красавцем показался. Спустился он вниз по лестнице
со всею возможною осторожностью, чтоб с домохозяином ненароком не
повстречаться, поелику за постой он уж давненько ему задолжал - и вышел до
прошпекту.
Вышагивал Андрюшка Нечесов по прошпекту, в витрины стеклянные себя
разглядывая. До витрин тех дела ему особливо небыло, птому как долги его в
погоне за доходами последние заметно опережали; охота однако ж имелась
существенная. Костюмный набор, посреди людного месту за стеклом на показ
выставленный, сотворил в душе его такое неовыразимое смущение, какое юные
барышни в сердцах пылких вызывают обыкновенно. А вот и галстук к ему
шелковый подыскался - висел оный средь многих иных за витриною, колерами,
синими и червонными, средь них выделяясь. Вздохнул тут Андрюшка наш тяжко -
платье то могло стать ему в полтыщи рубликов без малого, коих отродясь в
руках он не держал и в глаза не видывал - и повернул тут Андрюшка прочь,
дабы сердце свое напрасными страданьями не сокрушать. Шел он по прошпекту,
земли под собою не чуя, и мерещилось ему в глазах платье то дивное, и
примерял он на себя его с осторожностью в мечтах своих дерзновенных. Шел он
не разбирая дороги - и дорога та к дому Хлебоженовскому сама его вывела.
Смекнул тут Андрюшка, что судьба, видать, стопы его к месту этому направила,
и, не смутясь, стал он по лестнице до квартиры Хлебоженовской подыматься.
Лакеев Хлебоженовы не держали, ибо были оне роду не дворянского, но
мещанского и средствов на то особливых не имели. Жили оне хоть и не бедно,
но и не богато; впроголодь не сидючи, но и в шелках не расхаживая. На звонок
Андрюшин нетерпеливый открыла ему сама хозяйка. Была она дамою в возрасте,
да все ж еще в соку, годы оставили на лице ея след морщинами подле глаз и
уст, но глаза те, яркие и живые, говорили за нее, что славилась она некогда
неотразимою красотою. Стан ее утратил уж былую гибкость, поплыл, но не
сделался покамест столь бесформенно толст, как бывает порою у женщин, что
прошли в жизни своей за вторую ее половину. Встретила его нынче Мария
Ивановна в убранстве домашнем, к визиту явно не подготовленная. - Ах, Андрей
Григорьевич к нам пожаловал, радость-то какая! - Всплеснула руками дама. -
Вы проходите, проходите, родненькой, обувку-то сымайте, да ступайте в
гостиную. А я покамест чаю сооружу.

- Да нет, что вы, благодарствю, - потупился в пол Андрюша, - я так
уж... Ненадолго... Лизавету Сергеевну повидать... - Так вот и Лизавета
Сергеевна к нам за чаем присоединится. - Подмигнула ему Мария Ивановна. -
Она сейчас музицирует в малой гостиной комнате, а как освободится - так
сразу и к нам! Проходите, друг мой, не топчитесь в прихожей Бога ради, пол
только что мытый.
В просторных стенах квартиры Хлебоженовской и впрямь разносились
фортепьянные аккорды. - Так что ж? - Благодарю покорно. Пройду. - Вот так бы
и сразу! - Радостно согласилась Мария Ивановна. - Ваша стеснительность,
Андрей Григорьевич, достойна всяческих похвал. А вот и тапочки вам.
Тапочки пришлись как нельзя кстати, ибо стеснительность Андрея
Григорьевича проистекала из несколько иного роду: а именно на носке левой
ноги, сокрытой теперь новым башмаком, явилася необозримая дыра, коя, как ни
пытался ее Андрей Григорьевич починять, ширилась оттого лишь еще более.
Сменив башмаки на тапочки со всею возможною поспешностию, Андрей Григорьевич
зашлепал в гостиную. - Лизонька! Лизавета! - Крикнула с кухни мать. - Гости
к нам! Убери себя до состояния благопристойного. - Хорошо, маменька! -
Прозвенел откуда-то веселый девичий голосок, завершившийся затем
пронзительным соль-диезом.
Сергей Антонович застал Андрея Григорьевича в гостиной комнате за
занятием весьма достойным: взяв с полки книжного шкапу сочинение
прославленного таланта литературного Набокова, тот растерянно перелистывал
страницы, в суть повествования явственно не нвникая. Сергей Антонович не
удостоил Андрюшку рукопожатием, лишь глянул сердито из-под светловласых
своих бровей. - Что-то гляжу, сударь, вы частым гостем в доме нашем
сделались? - Вопросил он, усаживаясь в глубокое, накидкой укрытое кресло,
что стояло подле стола. - А не жалуете вы меня, Сергей Антонович, -
ответствовал Андрюша, ставя книгу на полку. - Так с чего ж тебя жаловать-то,
прохвоста? - Возмутился хозяин, лысину свою, яко самовар сверкающую,
степенно при сем приглаживая. - В дом ко мне ходишь, что на базар, за
дочерью моею увиваешься, точно хлыщ столичный, а за душою ни копейки не
имеешь и першпектив жизненных для себя наметить не соизволил. Вот уж:
двадцать второй год пошел, а в какой стезе карьер себе делать станешь, еще,
гляжу, и не надумал. Чаешь, дочь свою за тебя отдам, за остолопа? Так уволь
меня господь от такого зятя! - Да я вот... До титулу дворянского дослужиться
хочу... - Начал робко Андрюша. - Ишь чего! - Захохотал Сергей Антонович
надрывисто. - Или шутить со мною изволите, юноша? Титулу он возжелал! Будто
не знаете, что патенты дворянские - не блохи, на каждую собаку не прыгают.
Это в допрежние времена графа получить возможность была, вельможному
господину какому, ко двору приближенному, слезное письмо сочинив. А нынче-то
люди дворянские титулы имеют, у государя за деньги большие их выкупая. Кто
заводом, иль фабрикою владеет, а может, еще предприятией какой, тот в свет и
пробивается. А тебе, проходимцу, вот чего скажу: ты на титулы дворянские не
замахивайся, ибо вечно тебе, по роду твоему, к деньгам не приспособленному,
в оборванцах ходить.
На том беседа их была прервана, ибо в гостиной комнате объявилась Мария
Ивановна с чайным набором на подносе хохломской работы; следом за нею туда
же впорхнула Лизавета Сергевна. Была та особа весьма хороша собою, слыла
красавицею и модницей, лицом отличалась весьма привлекательным, а глаза -
живые и яркие - достались ей по всем видимостям от матери. - Ах, Андрей
Григорьевич, - повторила она материнские слова почти в точности, протягивая
ему руку для поцелуя, - как я рада вас видеть! - И я рад видеть вас,
сударыня. - Ответствовал Андрюша, чуть касаясь тонких пальцев ея губами. -
Ну - к столу! - Произнесла Мария Ивановна, то-ли старательно притворяясь,
что не слышала, то-ли и впрямь упустив Андрея Григорьевича с мужем ея
недавний разговор.
За чаем Андрей Григорьевич чувствовал себя весьма неуютно. Мария
Ивановна без устали болтала о своих новоприобретениях - а обладала она
великою страсьтью собирательства вещей старинных и иных раритетов минувших
эпох. Кабинет ее уставлен был множеством предметов мебельных, старательно ею
повсеместно выискиваемых - был тут и стол

письменый весьма искусной работы, и другой столик для туалетных
принадлежностей, крышка в котором имела способность открываться, обнажая
бархатом обитые отделения внуренние, с натюрмортом живописным, на другой ея
стороне устроенным. Справедливости ради отметить следует, что мебель оная
отобрана была ею с величайшим вкусом и тщанием. Полке в комнате той украшали
фигурки из фарфору во множестве, изображавшие то зверей, то птиц, то
плакальщиц; по стенам размещены картины были, большою ценностью не
обладавшие,но приятно радовавшие глаз, а в ящиках комода многочисленных,
ежели поискать, нашлись бы и ассигнации времен Николаевых и Александровых,
да карточки фотографические давно всеми позабытых персон на пожелтевшем
картоне, и письма старинные, девятнадцатого веку, не ей и не предкам ее
адресованные, но необыкновенно ею ценившиеся, и блюда с изображеньями
портретными дам в кружевах да господ в орденах и со шпагами. Все означенное
почиталось Марией Ивановной за фамильные драгоценности и составляло предмет
ея необыкновенной гордости.
Лизавета Сергевна заливалась серебристым смехом, вставляя местами
фразы, то колкие, но доброжелательные, то обобщительные и ни к чему не
обязывающие; Сергей Антонович сохранял сердитое молчание, да и Андрей

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 130155
Опублик.: 16.01.02
Число обращений: 2