|
ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ Олег КОТЕНКО
ПОВЕСТЬ О ГЛУПОСТИ
Растут, как дети, мегагорода -
Такие же во всем акселераты,
А люди им и рады, и не рады,
Не зная, что грядет через века.
Безликий дом на миллион квартир
В числе других, тускнеющих рядами,
Или дворец с воздушными садами -
Прогрессом сконструированный мир?
Но мы об этом только иногда
Судачим, дискутируем ретиво,
А между тем уже неотвратимо
Встают в тумане мегагорода.
Анатолий Фисенко
АНГЕЛЫ?
`Я ненавижу свою эпоху изо всех сил -
в ней умирают по-настоящему...`
де Сент Экзюпери
`Зима. Очень своеобразна зима в средней полосе. Даже чуть южнее,
если быть точным, - временами слякотно и противно, временами мороз без
снега, зато с ветром. Веселое время года, ничего не скажешь. Да еще в
квартире холодно, потому как коммунальники и пальцем не двинут, чтоб
починить-залатать какие-то там трубы. Зима...
И серое небо повисло над домами. Дома стоят безмолвно и глядят
на кучи мусора под их ногами. Обидно им или нет? Смотришь в городскую
даль и почему-то так тоскливо становится... так темно на душе...
Говорят, это от безделья, мол, когда занятие есть - не до скуки. А я
и так без дела не сижу. Я живу. Нет на свете бездельников.
Трудные времена настали у нас. Все тяжелее становится жить. Уже
даже не жить, а выживать. Смешно, черт подери, смешно до слез. Прямо
как война какая-то. Безмолвная, холодная как сталь, но от этого не
менее жестокая - война людей с людьми. Копят одни злобу на других, а
выплеснуть не могут. Так и ходят со свинцом в груди. Тяжело, наверное.
А я вот не злюсь. Не на кого мне злиться. Все вокруг меня люди
нормальные... по крайней мере, в большинстве своем. И если уж чего и
говорят про меня, то только за спиной. И не буду я отвечать на это,
пусть себе говорят, пусть копят злобу - им же тяжелее будет.
Только вот хочется чего-то порой. Так глянешь в серое небо,
особенно с утра, до-олго смотришь... Мелькает что-то. Может, ангелы
это?..`
Петр Петрович Теремов
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЗАТЯНУВШИЙСЯ ПРОЛОГ.
ГРУППА РИСКА
Лектор замолчал на минуту, сглотнул. От двухчасовой говорильни
у кого хочешь горло заболит. На огромном экране светилась фотография -
развалины, развалины, руины до самого горизонта. Причем руины вполне
современные, не гранит замшелый, а обломки бетонных плит и куски
арматуры.
- Зона риска, - продолжил лектор. - Место обитания тех, котого
мы уже перестали называть людьми. Отбросы общества, изгои - беглые
преступники, наркоманы и прочее. Отсюда им никуда не деться: не пустят
местные законы.
Лектор посмотрел на часы.
- На сегодня закончим. Завтра лекция как обычно, в десять утра.
Учтите, посещаемость будет проверяться.
Игорь молча поднялся, небрежно бросил тетрадку с конспектом в
пакет и двинулся к выходу. Он слышал обычный радостный шум студенческой
компании - им, кажется, никогда не бывает ни скучно, ни грустно.
Странные они, эти люди...
Своей кожей, необычно тонкой и бледной, он ощущал множество
направленных на него взглядов. И в миллионный раз проклинал себя. В его
голове эхом раскатывался смех, слова, пусть даже не произнесенные, они
были для Игоря не менее громкими.
И Игоря опять захлестнула злоба. Обычная бессильная злоба, которая
душит его все чаще в последнее время. Эти люди, что вокруг, их слова,
их злорадный смех... Игорь иногда видел Чужих. Их было мало, по сравнению
с людьми, но они сразу бросались в глаза. Бледнокожие, с потухшими
глазами, они бродят по коридорам, улицам, меланхолично жуют свой
завтрак в университетской столовой, меланхолично сидят в аудиториях и
пишут конспекты. А кроме университета Игорь ничего больше не видел. Он
родился в этом городе, в котором нет зданий кроме корпусов универа и
жилых домов, и никогда не выходил за пределы городской черты. Поэтому
о мире он знал только из теленовостей. Что-то где-то взрывалось, кипели
какие-то войны, постоянно бродила масса правительственных интриг - это
казалось очень далеким и вообще чужим.
Чужим оно и было.
Игорь молча посмотрел под ноги, на брошенный кем-то огрызок. Ничего
не сказал и даже не повернулся, но внутри все перевернулось от молчаливой
ненависти. Ко всему человечеству. К каждому из них в отдельности. Они
все ублюдки. Они подлежат уничтожению.
Голос снова зазвучал в голове Игоря.
Та, которую он называл матерью, говорила, что это особенность Чужих.
Они всегда слышат друг друга и того, кто ими управляет. Где-то во
Вселенной еще остались подобные ему и они не стоят на коленях. Игорю
стало стыдно за себя. Человеческая оболочка вдруг стала какой-то резиновой.
Не родной.
`Убей ублюдка! - кричал голос. - Разве ты не представитель высшей
расы? Разве не ты один достоин жить? Убей!`
Игорь сопротивлялся, как мог. Перед глазами поплыли полосы красного
тумана, все отошло на задний план. Кроме голоса. Голоса его собственного,
его Я, которое так и не смирилось с рабством.
`Если бы та знал, с каким трудом я устроила тебя в университет, -
сказала в мыслях `мать`. - Тебя, как и всех, хотели отправить на рудники,
но я не позволила. Смотри же, не подведи меня`.
На самом деле матерью она ему никогда не была. Да, она родила его
и дала русское имя, но настоящая его мать... Где же она? И есть ли она?
Или он просто еще одна клеточка, добытая варварским способом?
`Она - человек!` - решил Игорь и изо всех сил пожелал возненавидеть
ее, как ненавидел глумящихся над ним... ублюдков.
И он рванулся вперед. Мелькнули глаза человека, который полминуты
назад плюнул Игорю в лицо и сказал: `Чужеродная скотина!` Он тоже ненавидел
Игоря, потому что он был человеком, а Игорь - Чужим. И вот руки Чужого
впились в мягкое человечье горло. Пальцы с хрустом вошли в плоть. Игорь
ощутил шейные позвонки, сжал еще сильнее. Из искалеченного горла человека
вырывался хрип, на губах вздувались красные пузыри. Кровь текла по
рукам Игоря, целая река крови. И шея, наконец, хрустнула - человек
бессильно повалился на пол. Он был мертв.
На следующий день университет превратился в пчелиный улей. Случилось
неслыханное: Чужой убил человека! Общественность была разгневана. Газеты
как ни старались придерживаться норм приличия, но то тут, то там
проскакивали заголовки `Бей Чужих!`
Игоря, естественно, отправили в участок.
Они пришли через двадцать минут. Пять человек в суровой серой
форме и один - в черной. Игоря окутал ужас. Он узнал Измененных. Да, люди
искренне ненавидели инородцев, но превращали своих же соплеменников
в эти подобия... людей. Пустые взгляды Измененных отыскали Чужого в
толпе студентов, которая стала быстро редеть. Будто десять оптических
прицелов. Тот, у кого была черная форма, офицер, был Человеком. Он
быстро оглядел Игоря. Чужой немыслимо побледнел от страха: сквозь кожу
стали просвечивать сплетения сосудов, он обливался потом и не мог
сойти с места.
- Взять!
Два ствола вскочили, уперев в Чужого черные взгляды; две пары
рук скрутили его кисти и ноги; один кулак врезался в лоб так, что
посыпались искры из глаз.
- Лучше будет вам забыть все, что вы здесь видели, - сказал
напоследок офицер, развернулся на каблуках. Вскоре Игоря бросили на
заднее сидение машины.
Он лежал лицом вниз и потому не имел возможности следить за
дорогой. Вначале он пытался определить маршрут, следя за тем, в какую
сторону поворачивает автомобиль, но вскоре они покинули известный
Игорю район. Ехали долго. Вначале по асфальту, потом выехали на
проселочную дорогу. Наконец, автомобиль остановился.
Измененный распахнул дверцу, вытянул Игоря наружу и поднял на
ноги. Вокруг были только поля. Желтая дорога уходила к полоске
лесопосадок вдали. Но под ногами лежала прямоугольная тень. Игорь
оглянулся и увидел железную стену сарая. Под крышей вяло вращался
огромный вентиллятор. Его лопасти были покрыты сплошным слоем ржавчины,
как, впрочем, и весь сарай. Только поперек квадратной двери проходила
полоса светлого металла - от запора.
Дверь открылась с натужным скрипом. Внутри было темно, клубилась
пыль. Игоря втолкнули внутрь, следом вошли солдаты-Измененные. Дверь
закрылась.
Игорь почувствовал, как разжались пальцы на его руке. Его окутала
тьма и тишина. Даже ржавый вентиллятор наверху вращался совершенно
бесшумно. Игорь только сейчас по-настоящему испугался. Он чувствовал
вокруг себя огромное и совершенно пустое помещение, это его и пугало.
Он тряс головой в надежде отогнать ощущение пустоты, но не мог.
Зажглась лампа. Игорь увидел зал, огромный зал, какой уж точно
не мог уместиться в старом, насквозь проржавевшем сарае. Ослепительно
блестел белый кафель на стенах и полу, потолок же был одним сплошным
зеркалом. Игорь огляделся. Никакого намека на дверь, только плитка.
Игорь сел на пол и, поджав колени к подбородку, переместил руки
вперед. Наручники, оказывается, были вовсе не металлическими. Какая-то
пластмасса. Почему же она показалась ему такой прочной? Игорь без труда
сломал нелепые пластмассовые цепи, встал и, растирая кисти, пошел в
обход зала. Плитки настолько плотно подогнаны друг к другу, что невозможно
найти ни малейшей щелочки. Лампа, матовый стеклянный шар, висела под
самым потолком. Свет ее был мягок и рассеян, он лился во все стороны
одновременно. Зеркальный потолок отражал свет; создавался странный
эффект - будто блики висят в воздухе. Игорь осмотрел каждую пядь стен
и пола, но не нашел ничего даже отдаленно похожего на трещину или щель.
В конце концов он сел, оперевшись спиной о стену, и уронил голову
на колени. Что теперь будет? Что они скажут его `матери`? Что Игорь
погиб в автокатастрофе, что его сбил водитель грузовика, когда тот
шел домой. Но не покажут тело, мотивируют отказ выдуманными законами.
- Руки связали, ноги скрутили, бросили в стены, морду набили.
Игорь вскочил, судорожно оглядываясь по сторонам. Никого. Игорь
испугался, решил, что это галлюцинация. Да, в такой обстановке недолго
сойти с ума...
- Взгляды пустые, сильные руки Чужого схватили, умрешь ты без
муки...
Вслед за простенькой строфой послышался такой же тихий и высокий
смешок. Хихиканье. Игорь не выдержал:
- Кто ты, черт тебя подери?! - заорал он.
- Я? - голосок постоянно перемещался; теперь его источник находился
в противоположном от Игоря конце зала. - Не много ли хочешь, Чужой?
Голосок прыгал от стены к стене, выплевывал примитивные стишки.
Игорь силился найти хоть что-то, что может быть источником звука, но не
видел ничего, кроме белого кафеля.
- Кто ты?! Выйди, сволочь, я убью тебя!
Игорь готов был убить себя, прямо здесь, на месте. Что уж говорить
об обладателе противного высокого голоса.
- Молчать, раб!
Игорь вздрогнул.
Из глубин подсознания всплыло какое-то древнее воспоминание, что
принадлежало даже не ему, а кому-то из предков. Такой голос, густой,
немного дребезжащий, принадлежит Эрвенам. У них светло-салатная кожа,
они выглядят совсем не так, как остальные Тароссы. Они не гуманоиды.
Они аморфны, не имеют постоянной формы. Обычно они напоминают большие
камни, но могут принимать какое угодно обличье. У них нет легких, нет
голосовых связок - их голос звучит в мозгу. Они телепаты.
Эрвены - Правители. Эрвены - Законодатели и Исполнители, они
Власть, Справедливость и Суд в одном лице. В памяти зазвучали слова
Таросса: `Встань на колени, мы их рабы, мы должны подчиняться` - `А
как же... высшая раса? Ты же сказал, что мы...` Игоря обуревал страх
вперемешку с недоумением.
Тысячи эпох Тароссы были рабами Эрвенов.
...Они пришли со звезд еще тогда, когда никто из Тороссов не
мог себе представить всю необъятность Вселенной. Примитивные племена
гуманоидов обживали бескрайние просторы родной планеты, они поклонялись
своему Солнцу и Земле. Эрвены пришли с небес и Тароссы приняли их за
богов.
Они были бессмертны. Никто из тех, кто пришел со звезд, не умирал.
Вначале гости вели себя вполне дружелюбно. Но время шло, Тароссы
из сообщества дикарей превращались в цивилизованное общество. И вот
тогда Эрвены ввели законы, ограничивали и делили так, как им было
угодно. В конце концов, Тароссы превратились в рабов.
Эрвены селили их в ямах, обложенных кирпичами. Позволяли есть
только вареные корнеплоды. Заставляли работать от зари до заката в любое
время года. Длинными зимами, когда все вокруг сковывал дикий мороз,
Тароссы разбивали смерзшуюся землю кирками, рыхлили ее, копали траншеи.
Эрвены ставили в вырытые ямы странные машины. Изредка эти машины
изрыгали огонь, который вспарывал ледяное небо.
- На колени!
- Да, Повелитель...
Игорь безропотно опустился на колени и закрыл глаза, чтобы не
увидеть случайно то, чем был его Повелитель. Что-то мягкое коснулось
его щеки.
- Ты чужой здесь, - тихо произнес Эрвен. - Как и я.
Игорь ощутил на своей голове руку, обычную пятипалую человеческую
руку. Открыл глаза - прямо перед лицом колыхалось прозрачное марево.
- Да, Повелитель, я чужой...
- Пойдем со мной. Пойдем и ты станешь свободным на своей родине...
Матр-Энс.
Игоря буквально встряхнуло - настолько сильной оказалась дрожь.
Эрвен произнес его имя, настоящее имя Таросса, а не земная кличка. Он
стоял на коленях и слушал речь Эрвена на его родном языке - набор
абсолютно непередаваемых графически звуков. Перед глазами плыл алфавит
Тароссов. Вспоминались слова.
- Да, Повелитель, - прошептал он...
И все исчезло. Не было больше Эрвена, не было его басовитого
голоса, похожего на гул двигателя. Зато откуда-то возникла дверь. Обычная
металлическая дверь в обложенной плиткой стене. Клацнул замок, вошел
тот самый офице в сопровождении двух солдат. Он не в руках прозрачный
пакет с черными гротескными фигурками.
Офицер улыбнулся, но улыбка вышла жесткая, будто выточенная из
стали. Вовсе не доброжелательная, хотя скорее всего он этого и не желал.
Он остановился в нескольких шагах от Игоря.
- Молишься? - спросил он. - У Чужих есть бог?
- Мы сами себе боги, - промямлил Игорь; в голове еще плавал
тяжелый серый туман.
Бровь офицера удивленно приподнялась.
- Вот как? Может, ты еще скажешь, что у вас есть честь и достоинство?
Игорь до крови прикусил язык, чтобы не вылетели страшные слова.
И не удержался от стона; на губах показалась темная кровь.
- Э-э! - офицер размахнулся и ударил его по щеке ладонью, а потом
взял за воротник и принялся трясти. - Не вздумай, слышишь!
Наверное, он подумал, что Игорь вводит себе яд. Но тот открыл глаза
и сел на полу. Офицер выпрямился.
Лампа на секунду погасла, на Игоря обрушилась темнота. Потом
стеклянный шар засиял снова - слабым зеленым светом. Игорь удивленно
огляделся. Свет едва-едва разгонял темноту, но Таросс ясно видел, что
никакой плитки на стенах нет, что это простой ржавый металл. И сидит
он на грязном полу, а вокруг него - ящики, бочки, коробки. Откуда-то из
угла несет падалью.
Офицер подошел вплотную, поднял Игоря за шиворот - в его руках
оказалась заключена недюжинная сила.
- Говори, выродок, зачем убил?! - крикнул он в лицо Игорю. - Вам
же промывают мозги с самого детства! Ну?!
Игорь молчал. Как мог он объяснить то, что чувствовал в тот
момент. Силу той ненависти нельзя описать словами. Офицер ухмыльнулся.
- Разве вас, выродков, не предупреждают, что вы принадлежите к
группе риска? А знаешь, что это означает? Если кого-то из вас убьют -
расследования не будет. Ничего не будет, слышишь! Говори, падла!
Игорь молчал. Произошедший от обезьяны угрожает ему... И его уже
не интересуют бешеные, остекленевшие глаза человека, и его слюнявый
рот, который выкрикивает какие-то слова. Все это - чушь полная...
Офицер отошел. Игорь упал на пол. Его лицо превратилось в сплошное
кровавое месиво. Офицер отер руки, вытащил из кармана сигарету, закурил.
Несколько секунд посмотрел, как корчится у его ног Чужой, а потом отдал
приказ:
- Убить.
Игорь очень удивился, когда пуля врезалась в живот. Обычно солдаты
никогда не промахиваются. Боль покатилась по телу волнами, становилась
то сильнее, то слабее. В голове зазвучала слышанная когда-то песня.
Вроде бы, по радио ее крутили...
Время струится, как дым из трубы,
Я пролистал книгу судьбы,
И на одной из последних страниц
Я прочитал сказку про птиц...
Вторая пуля вонзилась почти в ту же точку. От боли помутился
рассудок, боль уничтожала, жгла, рвала, разъедала... Окружающий мир
растворился в ней, но картины ДОМА вставали перед глазами...
Птицы летят от погибели вдаль,
К теплым волнам, к шепоту пальм,
Но в жарких странах, где небо как сталь,
Птицы лелеют печаль
Знаю, что слышит той стаи вожак:
Так же как он, я слышу, как
Ангелы поют песни о былом
Там, где стоит отчий мой дом...
Игорь, Матр-Энс, слышал голоса тех, кто остались там, в глубинах
Вселенной. Его тянуло туда, но боль удерживала тело Чужого на месте.
Он и сам стал себе чужим.
Третья пуля...
Мама откроет знакомую дверь,
Да, это я, мама, поверь,
Тихо мне на ухо скажет отец,
Крепко обняв: `Ну, наконец`.
Спросят чуть позже, `Мы очень хотим
Знать, кто с тобой, кем ты любим`,
Я усмехнусь: `Нет, все так же один
Блудный и грешный ваш сын`...
Все...
[песня `Ностальгия` принадлежит Юлию Буркину; в этот текст она включена
не полностью]
РАЙ ДЛЯ БЕСОВ
Максим родился человеком. И его родители, и все предки были людьми,
так что его генеалогическое дерево оказалось чистым от чужеродных
вкраплений. Сама мысль о возможном смешении вызывала у него приступ
тошноты: люди и выродки?! эти люди ничуть не лучше чужих!
И Максим гордился своим происхождением.
То было такое время, которое требовало подобной гордости. История
свернула с прямой и ровной дороги куда-то в сторону. Тех, кого принято
называть Чужими, нашли на каком-то из астероидов, что вращались вокруг
Земли.
Конечно же, это была сенсация! Внеземной разум! Мы не одни во
Вселенной! Космические технологии к тому времени вышли на достаточный
уровень, чтобы беспрепятственно работать в открытом космосе сколько
угодно долго. Чужих доставили на Землю, долго отхаживали в лабораториях,
держа все в строжайшей тайне.
А потом люди поняли, что эти существа из космоса привыкли служить.
Они были потомственными рабами. Целая цивилизация рабов!
Это открытие сломало все запреты, поток информации вырвался из-под
грифа `00`. Какой же всколыхнулось общество! Дело доходило и до паники,
и до массового психоза. Правительство поняло, что людей необходимо
подготавливать к важному событию, долго и тщательно.
А потом люди возненавидели Чужих. За что? За покорность во всем,
за молчаливое согласие с любыми оскорблениями, за отсутствие интересов...
Да за все, чем они отличались от людей! Еще в самом начале, в лаборатории,
ученые придумали, как дать им человеческую оболочку. Для этого пришлось
изрядно поковыряться в геноме инородцев. Но они так и не стали людьми.
А Максим был настоящим человеком и презирал всех и все, что имело
отношение к Чужим. В тот день, в университете, он видел, как Чужой по
имение Игорь набросился на парня из группы Максима. Он обрадовался -
ведь появился неожиданный повод измочалить выродка! Но тот оказался
силачом. Он буквально разорвал горло того парня.
Потом его забрали солдаты, Измененные. С этими уж точно он не
совладает. Вшитые под кожу металлические пластины не пробьешь никакими
пальцами. Офицер в черной форме велел забыть все, и Максим знал, чем
может обернуться неосторожно сказанное слово. Но университет не утих.
Чужие принадлежали к группе риска - их можно было совершенно безнаказанно
убивать, лишь бы не при свидетелях. Расследования не будет.
И вот тогда Максим обратился к старой, но от этого не менее
сумасшедшей идее. Он и несколько его товарищей. И с того дня стали
часты убийства Чужих. Через месяц в университете не осталось ни одного
инородца. Естественно, не было заведено ни одного дела. Чужих находили,
вернее, находили их трупы, кремировали - и все. На этом дело заканчивалось.
И никто не знал, что где-нибудь рядом с новым трупом неизбежно находили
выведенную его же черной кровью свастику.
Как обычно, в шесть утра, над ухом запиликал будильник, заиграл
свою нехитрую мелодию. Обычно Максим пресекал ее, хлопнув ладонью по
большой кнопке на макушке будильника, но в то утро ему очень не
хотелось просыпаться. Так не хотелось, что будильнику - невиданное
дело! - пришлось играть свою мелодию во второй раз.
Наконец, Максим открыл глаза. В комнате было темно - ведь за
окнами еще ночь. К тому же, опущены занавески... А кто их опустил? У
Максима похолодело внутри. Он судорожно зашарил глазами, но повсюду
натыкался только на темноту.
Рядом с левым плечом - ночная лампа. Вот если бы протянуть руку
и включить. Максим с величайшей осторожностью выпростал руку из-под
одеяла, потянулся...
И сердце его подпрыгнуло в груди, больно ударилось о ребра. Руку
стиснула чья-то кисть. Тут же зажегся свет. Максим увидел офицера...
да, без сомнения, того же самого, что привел солдат тогда. Он сел на
стул рядом с кроватью.
- Я же велел забыть, - офицер поднес свою кисть к лицу и принялся
рассматривать шрам, что белой полосой проходил по тыльной стороне
ладони.
- Я не мог, - выдавил Максим, - просто не мог... Эти Чужие...
Ненавижу!
Офицер хмыкнул и уставился Максиму в лицо.
- Ненавидишь, значит. И потому находишь и убиваешь.
Он на секунду замолчал, встал, расстегнул пуговицу на рукаве.
- Я их тоже ненавижу, - неожиданно воскликнул офицер и закатал
рукав - рядом с локтем была вытатуирована большая черная свастика. -
Мы с тобой братья теперь, понимаешь?
Максим часто закивал головой. Такого поворота дел он никак не
ожидал.
- И мы вместе, вместе вырежем этих ублюдков!
- Да!
- Вместе! И еще другие присоединятся к нам!
Через десять минут они вышли из дома. Сели в БМВ цвета `мокрый
асфальт` - номера Максим увидеть не сумел, офицер ненавязчиво пресек
эту его попытку. Сквозь затемненные стекла мало что было видно, только
мелькание домов и людей, еще немногочисленных на улицах в ранний час.
Шофер, Измененный, вел машину с холодной уверенностью машины.
- Я думал, они только кости ломать умеют, - заметил Максим.
Действительно, странно было видеть мощного солдата без выражения на
лице за рулем. Офицер хмыкнул.
- Они гораздо более хладнокровны, чем люди, вот и все, - сказал
он. Подумал немного и добавил: - Между прочим, он сам захотел стать
таким. Для офицера он был слишком туп и неудачлив.
Максим покосился на своего неожиданного попутчика - уж не телепат
ли он. Если так...
- А остальные? - осторожно спросил Максим. - Остальные тоже
добровольцы.
Видно было, что офицер совсем не хочет рассказывать излишне
любопытному мальчишке такие вещи. Другой бы уже схлопотал пулю - военные
замяли бы дело, сомнений нет. Значит, пока что Маким находится под
защитой чьего-то приказа.
Наконец, офицер проронил:
- Нет.
Ну конечно, какие могут быть варианты? Человек в здравом рассудке
никогда не отдаст себя в руки этих живодеров. Максим спохватился и
покрылся потом: а что если он все-таки телепат? В груди стало невыносимо
холодно.
- Мы подбираем их на улицах, - продолжил офицер, - бомжи,
пьяницы, наркоманы... самоубийцы... убитые...
- Что? Убитые?
- Именно.
- А-а, понятно, вудуистские обряды, зомби, да?
- Я говорю вполне серьезно. Не хочешь - не верь. Ты и так слишком
много узнал. Уже достаточно для того, чтобы...
Офицер осекся. Максим надеялся услышать: `Чтобы расстаться с
жизнью`, но, видно, у военного на уме была несколько иная фраза. Максим
посмотрел еще раз на лицо Измененного - будто низкокачественная резиновая
маска с прорезями для глаз, в которые вставлены стекляшки. Маскарад
какой-то... И этот офицер... Да, он в военной форме, но разве Максим
не видел никогда _настоящих_ военных? Их видно по лицу.
Машина остановилась. Сквозь темное стекло Максим увидел знакомое
здание - двор универститета. И очень удивился:
- Что это?
- Универ твой, не видишь, что ли? Вылезай.
Максим распахнул дверцу и оторопело остановился рядом - он хотел
получить ответ. Офицер встал рядом и обвел рукой двор, наполненный
студентами.
- Люди? - спросил он.
- Люди, - кивнул Максим.
- Ну-ну. Иди, приобретай знания. Ну! Шагом марш!
Максим выпучил глаза и простоял так, пока офицер не сел в машину,
а та в свою очередь не скрылась за поворотом.
Ну, и как это понимать?
Естественно, на первую пару Максим опоздал. За это можно с схлопотать
потом, но какая важность в нагоняе и паре лишних часов в библиотеке?
После пары Максим нашел своих товарищей. Тех, что ходили вместе с ним
на охоту. Один хвастался новой татуировкой - восточный дракон, пронзенный
кинжалом.
- Поаккуратнее с ней, дурень, испортишь ведь! - посоветовал
Максим.
- Что с ней станется? Она ж в коже, - пробурчал тот в ответ.
Максима он боялся, хотя и был сильнее и массивнее его. Любой другой бы
уже выплевывал собственные зубы. И татуировку спрятал обратно, под
рукав рубашки. Максим вздохнул и начал:
- Вам надо забыть мое лицо и имя. Прямо сейчас. И навсегда.
- Как?
- Так надо.
Максиму трудно было смотреть в оторопелые лица - в них вот-вот
проснется гнев, разочарование, презрение - все, что угодно. И он ждал,
когда это случится. И думал, что скажет, только ничего не приходило
на ум.
- Вы можете продолжать... наше дело, только без меня.
- Испугался?
Максим нахмурился.
- Я бы мог выбить тебе за это все зубы, да не хочу вылетать из
университета. Тодда оставят, а я улечу.
Тодда, парня со свежей татуировкой, на самом деле звали не так.
Максим и сам не знал его имени, но все называли его Тоддом. Говорят,
за северные корни. Вначале это было нечто вроде прозвища, а потом он
перестал на него обижаться.
Он не заметил язвительного намека. Наверное, потому что был
туговат на ум. Тодда оставят, во-первых, потому что у него влиятельные
родители, а во-вторых, потому что он - подходящая фигура для решения
внутренних проблем со студентами. Способы от случая к случаю менялись,
но фундаментом всегда оставался Тодд.
Максиму иногда становилось жаль его. Совсем редко. Он не любил
тупиц, но Тодд обладал достаточным количеством энергии и к тому же
почти собачьей преданностью идее. Это качество Максим обнаружил в нем
совсем недавно. Идеальное орудие, нечего сказать.
Гриша - это, кстати, тоже было прозвище - выступил вперед. Это
ему Максим только что пообещал выбить зубы. Гриша, чернявый высокий
парень, слишком много говорил. Иногда это шло не на пользу.
Максим почувствовал на себе чей-то тяжелый взгляд. Взгляд
постороннего. Обернулся - по коридору размеренно шагал Измененный. Он
указал пальцем сперва на Максима, потом на входную дверь.
- Интересно, что им еще отрезают, кроме голосовых связок? -
не таясь, во весь голос, произнес кто-то. Измененный никак не отреагировал
на взрыв хохота. Он просто не понял. Не понял речи. Им дано разуметь
только короткие и четкие приказы.
А потом все поняли, что Измененный позвал за собой Максима. И
смех будто рухнул в пропасть - повисла напряженная тишина. Максим
почувствовал себя оплеванным. К военным студенты относились не очень
хорошо, многие их просто боялись. А теперь приходится думать, что их
товарищ - их прислужник.
- А еще говорил - Чужих бить... - голос родился, но почти сразу
потонул в дружном шиканье.
`Вот и все, - подумал он, - конец дружбе, конец всему...`
И пошел вслед за серолицым солдатом.
Офицеры сидели за длинным столом. Посреди стола горела одинокая
лампа под зеленым абажуром, но свет почему-то получался желтоватый.
Из-за такого освещения Максим не мог видеть их лиц, но голос он узнал.
Четверо Измененных, в каждом из углов комнаты, отрешенно смотрели
в полумрак. Им было приказано охранять офицеров - что значит, убить
каждого, кто притронется хоть пальцем.
- Сесть!
Взгляд Максима упал на высокий металлический табурет. Он подошел
и, зажмурившись, сел. Ничего не произошло, но сердце вошло в привычный
ритм не скоро.
- Господин Новодворский...
Один из офицеров встал, но подходить не собирался. Вместо этого
он вынул из сейфа в стене пачку бумаг, скрепленных скоросшивателем.
- Вашу деятельность нельзя было не заметить - с таким рвением
вы изничтожали Чужих, что попадались на вашем пути. Как вы сами
понимаете, такое поведение неприемлимо для цивилизованного общества...
даже с рабами надлежит обращаться не как с псами.
У Максима перехватило дыхание. Он попался как щенок. Он подумал,
что может доверять людям в форме, после того как тот офицер - он,
кажется, сидит посередине - продемонстрировал свою татуировку. И попался...
- Что? - выдохнул он.
- Вы не расслышали? Я могу повторить - подобное поведение
неприемлимо для цивилизованного общества. Вы отлично это знали, но пошли
на преступление - это лишь отягчает вашу вину.
- Какое преступление?! А как же группа риска?
Офицер хрипло рассмеялся.
- Группа риска - это история для запугивания не слишком послушных
Чужих. Видите, даже мы, имея в руках такую власть, действуем сравнительно
гуманными методами.
Он подчеркнул слово `такую`.
Нет, этот солдафон брешет, как собака! Максим отлично знал это.
Чужих убивали, может быть, нечасто, но это случалось - никогда еще
за это не преследовали по закону. Мерзкий военный пес! Правильно их
ненавидят!
Ненавидят, но боятся до дрожи в коленях. И почему-то каждый, кто
знает за собой какую-то, хотя бы самую минимальную вину, потеет, как
свинья, при виде черной офицерской формы.
Серых мундиров Измененных не боялся никто.
- И еще одно отягчающее обстоятельство - ваше заявление о так
называемой группе риска. Это уже попахивает дискриминацией. Разделение
на своих и врагов по биологическому признаку, так, господин Новодворский?
Максим поднял голову. Из глаз неудержимо текли слезы - это
ненависть нашла выход через глаза.
- Так, - прорычал он, чувствуя, как прочная нить притягивает его
кисти к стулу. - Так, вонючий козел. А ты, наверное, вылизываешь
сортиры за ублюдками? Да?
Даже в неверном свете зеленой лампы Максим увидел, как побелело
лицо офицера. Он выпрямился, буквально вытянулся по струнке и стоял
так несколько долгих секунд. Пока не сошла бледность.
А потом он произнес спокойным голосом:
- Вы только что подписали себе приговор, Новодворский. Мы не
хотели беды, мы могли договориться, но пришлось учесть ваше нежелание
сотрудничать.
Офицеры, слушали беседу сидя за столом, встали и вышли через
неприметную дверь. Тот, что говорил с Максимом, вышел последним. Напоследок
повернулся и прошипел:
- Гори в аду, сука.
И хлопнул дверью. Гулко задвинулся засов и Максим услышал еще
один звук - странный такой. Что-то мягкое может произвести такой звук.
Ну конечно! Две двери, наружная - звуконепроницаемая, стены, наверное,
тоже.
Под потолком замигала зеленая лампочка. Максим ухмыльнулся - все
Измененные понимают, что означает зеленая лампочка. Отбой. А чем они
занимаются в свободное время?
Выпрямляют друг другу ребра, добавляют работы докторам, которые
вынуждены зашивать, заживлять, сращивать. И даже металлические стержни
в костях не помогают.
`Интересно, есть ли в дверях окошко?` - успел подумать Максим,
прежде чем тяжелая дубинка обрушилась на его грудь.
ДУШИ ИЗ КАМНЯ
Торвальд заметно отличался от всех Чужих.
`Мать` дала ему северное имя, чтобы попытаться скрыть его сущность,
ведь известно, что у северян очень светлая кожа. А так как Торвальд
все же был Чужим, то имя поменять он не имел права. У них почти вообще
не было прав.
А отличался он тем, что признавал себя изгоем, соглашался с
оскорблениями: `Ты ублюдок!` - `Да, я ублюдок, так уж вышло...` -
соглашался он, понурив голову. И он был труслив. Века рабства не выбили
из Тароссов тяги к свободе, но Торвальд был самым настоящим трусом,
каким может быть только человек.
Его `мать` говорила ему еще в раннем детстве, что он очень похож
на человека. Даже слишком. И это вызывало у нее беспокойство. А потом
Торвальда забрали у нее, женщина должна была вынашивать и рожать еще
рабов, а не нянчится с одним. Тогда Торвальд не поступил, как поступали
все Чужие, он не смог перенести разлуку с человеком, к которому
привык, с обычным для Тароссов равнодушием.
И после этого он уже не смог смыть с себя клейма полукровки. Да,
его `мать` была настоящей матерью, а его отец был Чужим. Тароссы, в
принципе, схожи с людьми; ученые не раз и не два задумывались над
теорией об общих корнях. Только вот мышление у них устроено совсем
по иному и людям их не понять никогда.
Торвальд терпел самые жестокие унижения. Очень часто, в начальной
школе для Чужих, он прятал голову под подушку и давился слезами. Даже
Чужие, уже не говоря о людях, презирали его. А потом всех отправили
на рудники и только очень немногих - учиться дальше.
Торвальд вырос трусом... что неудивительно. Кем может вырасти
существо, которое за всю жизнь не видело ничего, кроме постоянного
страха?
Однажды утром Торвальд проснулся, посмотрел в окно - за ним
виднелся соседний корпус общежития. А потом он увидел человека, сидящего
на стуле у двери.
- Ты забыл запереть дверь, - сказал он. Торвальд мысленно
чертыхнулся: с ним действительно случалось такое. Иногда никто не
замечал, что дверь в комнату полукровки не заперта, а когда замечали -
входили, все ломали, громили, забирали какие-то более-менее ценные
вещи и уходили со свистом и улюлюканьем.
Этот человек вошел тихо и, судя по всему, ничего не взял.
Почему?
Торвальд сел на постели и внимательно присмотрелся к лицу
незнакомца. Его глаза - глаза Чужого! Но он не полукровка, в нем очень
мало чужеродной крови. Совсем немного. Впрочем, этого достаточно для
того, чтобы поставить клеймо.
- Кто... ты?
- Я пришел как к брату. И... как к товарищу.
- Я тебя даже не знаю.
- Неважно. Какое это имеет значение?
Торвальд встал. В углу, рядом с кроватью, стояла бейсбольная бита.
Он никогда бы не набрался смелости применить ее, но почему-то видел
в ней защиту. Средство защиты.
Торвальд сжал биту рукой. Закрыл глаза и извлек ее из пыльного
угла. Он боялся, очень боялся, ноги подкашивались, а руки дрожали
даже черезчур заметно. Бита плясала в воздухе, а Торвальд сжимал ее
обеими руками. Незнакомец не засмеялся.
- Убирайся прочь! - Торвальд неуклюже замахнулся битой, едва не
выронив ее. Страх был слишком силен. А ведь Торвальд думал, что его
душа давно ссохлась и превратилась в подобие скомканной газеты.
Незнакомец спокойно встал и взялся за дверную ручку.
- Я ухожу, - сказал он, - но знай: я больше никогда не приду, а
ты лишился единственного, возможно, в твоей жизни шанса вернуться...
домой.
И он вышел в коридор, тихо закрыв дверь.
Торвальд застыл посреди комнаты с деревяшкой в руках. Потом
пальцы сами разжались - бита грохнулась о пол. Слова незнакомца гремели,
будто огромные литавры: `Домой... домой... домой... никогда... последний
шанс... не вернусь...` Жизнь среди людей продолжается. Среди каменных
богов абстрактной Вселенной.
* * *
`Я вспоминаю те годы с величайшим отвращением. Годы, когда я не
был человеком. Когда находился в обществе подобных себе, пребывая в
здравом уме, но тело мое было безнадежно изуродовано. Я вообще не
понимаю, как можно делать такое с людьми? Как можно так издеваться
над ними?..
Я... не потерял сознания на операционном столе и причиной тому
была сильнейшая боль, которую не могли заглушить даже наркотики. Нас
было много и я не уверен, что был единственным, кто находился в
сознании. Вы просите меня вспомнить? Для чего? Нужно ли людям знать?..
Впрочем, мне нетрудно поведать вам все это.
...Каждый лежал на большом столе, совсем непохожем на операционный.
Обитый стальными листами, он был покрыт куском полиэтилена. Я видел
лица врачей над собой и понимал, что им безразлична моя судьба, что
рядом наготове еще сколько угодно приговоренных к перерождению. Нас
пичкали наркотиками до операции, а во время ее накачали таким их
количеством, что я чуть было не умер. Хирурги безжалостно потрошили
меня, кровь хлестала так, что они были залиты ей по самые воротники.
Удивляюсь, как она вся не вытекла на пол...
Потом сознание все-таки ушло. Сколько это продолжалось - не знаю,
но когда я проснулся... Ужасно! Не было совершенно никаких мыслей.
Если какая и возникала - уходило по крайней мере полчаса, пока она
обретала достаточную ясность.
Иногда во мне просыпалась такая звериная ярость, мне хотелось
рвать и рушить все, что я вижу. Тогда нас или закрывали в подвале, где
мы отдавались танцу нашего бешенства, или накачивали наркотической
гадостью.
Я отличался от остальных Измененных. Прежде всего, тем, что меня
так и не удалось до конца изменить. Мой мозг всячески сопротивлялся
химикатам и ножам, он не поддавался их угнетающему воздействию. И когда
он, наконец, одержал победу и - очень медленно - начал восстанавливаться...
вот тогда я и стал тем, кто я сейчас...`
Слова Максима Новодворского.
Из дневника Петра Теремова.
* * *
Сознание возвращалось очень медленно.
Вначале он даже не мог осознавать, что происходит. Были только
сполохи света, они перемежались тьмой. Потом свет обрел цвет, а чуть
позже - и форму. Фигуры из света плавали в бесконечности. Звуки
родились похожими на эхо. Будто слушаешь запись отраженного горами
звука в обратном порядке. Из общего фона проявились голоса, но смысл
слов он понял еще нескоро.
А потом из череды сумбурных воспоминаний выделилось имя. До боли
знакомое имя: `Максим Новодворский`.
* * *
Строй Измененных стоял, будто выровненный по ниточке, уже почти
два часа. В длинном, но узком зале, где на низком потолке тлели лампы
дневного света.
Напротив строя стояло кресло. Офицеры сменялись: приходил один,
садился в кресло, сидел полчаса, потом приходил другой. Каждый придирчиво
осматривал строй - Измененные должны были выстоять так шесть часов.
Без единого движения. Ни один мускул не должен шевельнуться, иначе
отсчет времени начинается с начала. Так проверяют, достаточно ли
_изменен_ человек. Для Измененного выдержать такой экзамен - пара пустяков.
Они не чувствуют ни боли, ни усталости.
У Измененных три круга кровообращения: `сердце - легкие - спинной
и головной мозг - мускулы`, `сердце - легкие - органы` и `сердце - легкие
- кожа`. Последний позволяет избежать обморожения или перегрева, первый -
обеспечивает большую устойчивость Измененного к физическим поражениям.
Мозг, мускулы и нервы работают до последнего. Но это не значит, что
Измененный бессмертен.
У каждого солдата в строю на груди белел его номер.
На семьсот одиннадцатого офицеры обратили внимание сразу. У него
были слишком подвижные глаза. Он проснулся на операционном столе, как
ии все остальные, но не встал молча, а принялся шептать что-то. Офицеры
указали врачам на него. Но все было сделано, как положено, точно по
инструкции.
Прошло всего два часа, меньше половины, но у семьсот одиннадцатого ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ
Док. 130154
Опублик.: 17.01.02
Число обращений: 1
|
