ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Жорж Сименон
ПЛЮШЕВЫЙ МИШКА

Изд. `Копирайт`, г. Москва, 1997 г.
ОСR Палек, 1999 г.



1.
Завтрак у Люсьена и роды египтянки

Что-то ему приснилось, это точно, но, как всегда, он не мог бы расс-
казать свой сон. Видения мелькали сумбурно, стремительные и расплывча-
тые, ему не удавалось уловить их и удержать в памяти до пробуждения. Он
пытался восстановить, что же он видел, он доводил себя до полного изне-
можения, но... И это было досадно: во сне заключалось что-то очень важ-
ное для него, какое-то тайное указание.
Что ему запомнилось, так это... Нет, словами не выразишь, они не
улавливают сути, противоречат одно другому: запомнилась чья-то враждеб-
ность, правда не угрожающая ему ничем, - нет, бездейственная, неопреде-
ленная, она исторгала из неживого мира нечто более значительное, чем
бездушные тени людей и вещей среди неясного пейзажа. Он не был уверен,
снились ли ему люди, но если даже и снились, лиц у них не было. И все же
было там, безусловно, что-то очень важное. Его угнетала мысль, что если
он не сделает над собой усилие и не вспомнит, то навсегда упустит след.
Тем не менее он, как обычно по утрам, точно знал, который час. Сквозь
дрему он слышал жужжание пылесоса в глубине квартиры, знал, что нес-
колько окон открыто. Ему даже казалось, что он видит сквозь сомкнутые
веки и запертую дверь, как ветер надувает занавески в пустых комнатах.
Тревожно ожидал он выхода из этой комы, подстерегал шаги Жанины -
горничной, что каждое утро, кроме воскресенья, приносит ему кофе. Послы-
шалось мелодичное позвякивание фарфора о поднос; обычно она поворачивает
дверную ручку и несколько мгновений, выжидает (он никогда не мог понять
- зачем?); вместе с запахом кофе в комнату врывается свежий воздух.
Жанина, свежая, еще пахнущая мылом, в форменной одежде, подходит к
постели и оглядывает его с головы до ног, затем произносит равнодушным
голосом:
- Восемь часов.
Что она думает о нем? Какие испытывает к нему чувства? Что расскажет
как свидетельница, если, допустим, событие произойдет сегодня?
- В восемь часов я пошла его будить и понесла ему кофе.
- Он обычно встает в восемь?
- Да нет, по-разному.
- Откуда же вы знали, что именно в это утро вам следует разбудить его
в восемь?
- Он оставил мне в кухне записку. А если б ее потом спросили:
- Что это был за человек?
Интересно, что бы она ответила? Считает ли она его стариком? Может
быть! Ей двадцать четыре года, и в ее глазах сорокавосьмилетний мужчина,
конечно же, старик. Его унижало, что цветущая девушка, у которой, ес-
тественно, молодые любовники, разглядывает его, лежащего в постели с по-
мятым лицом и прилипшими к виску волосами. Любовники у нее были, и она
этого не скрывала. Она в доме недавно, месяца четыре или пять. Слуг,
кроме кухарки, меняли часто. Его мнения никто не спрашивал. Не его дело.
Может быть, оберегали от излишних забот. Жанина - бесчувственный чурбан,
ей и в голову не приходит поздороваться и улыбнуться. А ведь она весе-
лая! Часто слышишь, как она распевает за уборкой или во все горло хохо-
чет с другой прислугой.
Ну а он всего лишь хозяин. Как бы и не мужчина. Задавалась ли она
когда-нибудь вопросом: почему он спит в этой неуютной комнате, похожей
на тюремную камеру?
Она раздвигала занавески из сурового полотна. Он надевал халат, ногой
нашаривал шлепанцы, но чаще всего ему приходилось нагибаться и вытаски-
вать их из-под кровати. Затем, прежде чем приниматься за кофе, он раст-
ворял в половине стакана воды порошок висмута.
По утрам желудок давал себя знать. Что ж - сам виноват. Но он уже
смирился с этим.
День начинался ни хорошо ни плохо - день как день. Понемногу Шабо ос-
ваивался в собственной шкуре, наслаждался, несмотря ни на что, первым
глотком черного кофе.
Вот уже много лет не спал он у себя в комнате, прижившись вот в этой,
рядом со своим врачебным кабинетом. Раньше здесь была кладовая, затем
сюда поставили больничную койку - на тот случай, если комунибудь из его
пациенток понадобится несколько часов отдыха после изнурительного обсле-
дования или непредвиденного осложнения, прежде чем ее отправят домой или
в клинику.
Узкое высокое окно выходило в сад, поодаль виднелись старинные кир-
пичные конюшни, переоборудованные под гаражи.
Ночью шел дождь. В полчетвертого, когда он вернулся домой, уже моро-
сило. Он приехал на такси из клиники и был так измотан, что, прежде чем
лечь, налил себе стакан коньяку.
Опавшие листья сплошь покрывали газон. Оголенный платан выглядел поч-
ти непристойно; на березе еще дрожало несколько листиков.
Он взял свою одежду и белье со стула, где оставил их накануне, прошел
через смотровую, где гинекологическое кресло занимало чуть ли не всю се-
редину помещения.
Окна его рабочего кабинета были открыты. Было холодно. Хлопотала дру-
гая горничная - он так и не узнал ее имени, она приходила по утрам уби-
рать квартиру. Голова у нее была повязана платком, она проводила Шабо
взглядом, не сказав ни слова. Словно он уже стал призраком.
А как бы эта свидетельствовала о нем?
- Вам не показалось, что он чем-то озабочен?
Вопросы, как правило, задают дурацкие.
- Трудно сказать. Обычно он бледный, а сегодня утром веки у него были
красноватые, будто он...
Будто он - что? И вообще - неужели ни ей, ни Жанине не интересно и
даже не кажется странным, отчего он спит на железной койке, позади смот-
ровой, когда у него есть уютная, даже роскошная спальня? Да, ей будет о
чем порассказать, потому что он вернулся и спросил у нее:
- Моя жена встала?
- Кажется, она в кухне, заказывает обед.
- А мадмуазель Лиза?
Это его старшая.
- Я слышала, как она заводила мотороллер минут десять назад.
- А мадмуазель Элиана, думаю, еще спит?
- Я ее не видела.
Ну а что касается Давида, его сына, тот сейчас на пути к лицею Жансо-
на де Сайи, в двух шагах отсюда, на улице Помп. Иногда ветер доносит до
квартиры гомон - в лицее перемена...
Он и сам не знал, для чего все это спрашивает. Он не слушал ее отве-
тов и уже проходил через приемную.
Пройдя через двойную застекленную дверь, он очутился в другом мире -
в мире своей семьи; прошел один коридор, затем - другой, услышал за
дверью женские голоса, издали увидел неубранную постель в своей спальне
и наконец вошел в ванную и заперся на задвижку.
А что, если бы вместо прислуги в этот вечер, или завтра, или все рав-
но когда допросили бы его самого, требуя от него отчета в словах и пос-
тупках? Каким было бы его собственное свидетельство, какое бы он дал им
представление о себе, будучи заранее убежден, что они ничего не поймут?
- Так значит, вы были у себя дома, в своей квартире по улице Ан-
ри-Мартэн...
Конечно, так и есть. В своей квартире из двенадцати комнат, из-за ко-
торой ему завидует большинство его собратьев, а иные и осуждают за нее.
Не мог же он сказать в свое оправдание, что он ее не выбирал. Нет,
никто не заставлял его снимать эту квартиру, держать четыре человека
прислуги и тем более иметь три машины в гараже.
Он сам этого хотел, по крайней мере вначале, хотел жить не только
вблизи от Булонского леса, но именно на улице Анри-Мартэн, с ее садами и
оградами, с ее шоферами, постоянно занятыми наведением лоска на лимузи-
ны, припаркованные у края тротуара. Желание поселиться здесь было вызва-
но детским воспоминанием, потому что однажды весенним утром он случайно
набрел на тенистую улицу, и ему показалось, что здесь-то и живут мирной
и счастливой жизнью.
Это было не так, но для того чтобы узнать, так ли это, потребовался
опыт. Нет, мирной и счастливой жизни не бывает. Нигде.
Ванна наполнялась, запотело зеркало.
`Но вы же сами... `
Пусть так! Он сам выбирал каждый предмет обстановки, в особенности
для своего рабочего кабинета - он хотел, чтобы мебель в нем была основа-
тельная и строгая, какую он любил - или воображал, что любит. Он спорил
с декоратором и о спальне, настаивал на низкой и широкой кровати, вроде
тех, что видишь только в кино.
Это было незадолго до рождения Давида. Теперь Давиду шестнадцать.
И понадобилось куда меньше шестнадцати лет, чтобы просторная постель,
покрытая шелком цвета давленой земляники, стала для него чужой.
И вея эта мебель, все убранство квартиры - книги, картины, безделушки
- перестанут однажды составлять фон его жизни. Переженятся дети. У Лизы,
старшей, почти все решено. Ей безразлично, что об этом думают родители,
и она поговаривала, что, если они будут мешать ей жить, как ей хочется,
она уйдет из дому. За ней потянется Элиана. Потом - Давид.
Но в любом случае, если его вскоре не станет, жена не сможет оставить
за собой такую квартиру. Тогда каждая вещь, каждый предмет обстановки
уйдет отсюда и затеряется в мире чужих.
Вещи - тоже свидетели, свидетели, уже пережившие себя. Даже если они
на какое-то время останутся на прежних местах и по видимости ничего не
изменится, все равно они утеряют всякий смысл.
`Почему вы... `
Слишком много `почему` и слишком мало удовлетворительных ответов,
вернее, никто, кроме него самого, не найдет их удовлетворительными.
Ну, взять хотя бы то, что он решил спать в каморке, на железной кро-
вати... Правда, он поостерегся объявить, что переселился окончательно.
Были такие периоды, когда его вызывали в клинику каждую ночь. Несколько
родов одновременно. При каждом телефонном звонке жена просыпалась, а по
возвращении он снова ее будил. А в те редкие утра, когда он мог поспать
подольше после бессонной ночи, ей приходилось осторожно, чтобы не разбу-
дить его, выскальзывать из спальни, где она даже не могла заняться своим
туалетом.
Но не в том была настоящая причина, и она знала это не хуже него, да-
же если притворялась, будто все дело в ночных вызовах. Нет, он ни в чем
не упрекал ее. Как и она его. Дело было куда серьезнее.
Сколько времени это тянется? Немногим больше четырех лет. И все это
время Кристина не могла не знать, что у него интимная связь с новой сек-
ретаршей, Вивианой Доломье, что часть ночи он проводит у нее.
Она знала, что не случайно Вивиана поселилась рядом с ними, на Сиамс-
кой, за испанской церковью.
Но утверждать, будто секретарша заняла место его жены, было бы невер-
но. Нет, она не заняла ничьего места. Она заполнила пустоту. Ну, а отче-
го эта пустота...
Что бы сказала Кристина следователю? Что думают его собственные дети?
Лиза, старшая, держится почти вызывающе, во всяком случае, настроена
иронически, вчера вечером был даже неприятный случай. Но не только из-за
нее он провел ночь беспокойно. В последнее время, как нарочно, участи-
лись досадные мелочи, словно судьбе доставляло удовольствие отравлять
ему жизнь, внося в нее боль и тревогу.
Вчера вторая половина дня у него в кабинете и в приемной была напря-
женной. Около семи часов ему позвонила из клиники мадам Дуэ, старшая
акушерка:
- У меня неприятности с одиннадцатой палатой, профессор. Она требует,
чтобы вы немедленно пришли. Утверждает, что успеет долететь до Каира
ночным рейсом до начала родов...
- В каком она состоянии?
- Легкие боли с интервалами, еще ничего определенного. Она все время
плачет и говорит о муже, то пофранцузски, то на родном языке...
- Еду.
Секретарша, что все время была подле него, поняла, в чем дело. Уже
много дней они были озабочены. Речь шла о юной женщине, едва ли девят-
надцати лет, она и с виду походит на ребенка, на куклу; ее муж - египет-
ский дипломат.
Сначала она приходила с мужем на улицу АнриМартэн. Муж, узнав о ее
беременности, без конца осыпал себя упреками - он был уверен, что она,
такая тоненькая и хрупкая, неспособна родить, и заранее казнился, что
убивает ее.
- Нет, вы действительно думаете, доктор, что ей это по силам?
Она улыбалась мужу, восхищенно глядя на него огромными темными глаза-
ми. Лежа в гинекологическом кресле, она не выпускала из своей руки руку
мужа и старалась не морщиться, когда врач причинял ей боль.
Сначала они приходили раз в месяц, потом раз в неделю. Пять дней на-
зад ее мужа неожиданно вызвали в Каир - Бог весть, по какому делу.
- Скажите ему, профессор, что он не имеет права ехать туда теперь,
как он может бросать меня в такой миг!.. Одну... Я уверена, что стоит
ему очутиться там - и его уже не отпустят обратно... Вы не знаете нашего
правительства... Здесь мой муж говорит все, что взбредет ему в голову...
Должно быть, о его словах стало известно в Каире, и вот...
Она непременно хотела лететь с ним в Каир:
- Даже если мне придется рожать в самолете - не я первая...
Шабо вынужден был намекнуть ей, что, возможно, роды будут осложненны-
ми. Он был недоволен анализами, и все время опасался выкидыша.
Такова была его профессия. Она требовала спокойствия, уверенности в
себе, умения убедить. И он носил маску.
Не успел муж уехать, как в девять вечера юная египтянка явилась в
клинику с чемоданом.
- Кажется, начинается...
Она была возбуждена и так боялась, что Шабо провел ночь у ее постели,
держа ее за руку. Утром он настоял, чтобы она вернулась домой, чуть ли
не силой отправил ее в сопровождении сиделки.
- Вам еще по крайней мере три дня.
Вчера она пришла снова, с тем же чемоданом, набитым вещами и бельем.
Она уже не понимала, на каком она свете и чего хочет. Мадам Дуэ выбрала
для нее самую добрую из сиделок, мадмуазель Бланш, и сама забегала каж-
дые четверть часа, чтобы поддержать и утешить пациентку.
Почему именно в этот вечер муж не позвонил из Каира?
- Я уверена, что его посадили в тюрьму. Вы просто не знаете, как это
бывает. Я хочу к нему. Есть десятичасовой рейс...
Случай необычный. А впрочем, разве каждая пациентка не является в ка-
кой-то мере особым случаем? Прежде чем уйти из кабинета, Шабо нажал на
телефонные кнопки и услышал голос своей дочери Элианы.
- Дома ли мама?
- Она должна вернуться около половины восьмого.
- Я еду в клинику и навряд ли вернусь к обеду.
- До свиданья.
Он спустился по лестнице, сопровождаемый Вивианой, и она села за
руль. Уже довольно давно, с тех пор как он попал в аварию, возвращаясь
ночью из клиники, он избегал править в темноте.
Полно, так ли? Мог ли он поклясться, что это правда?
Во всяком случае, после той аварии фары автомобилей наводили на него
панический страх. Но даже просто очутиться одному на улице ему казалось
теперь почти так же страшно. Нет, он не был болен. Последняя кардиограм-
ма была успокаивающей. Если порою он и чувствовал боль в груди, он знал,
чем она вызвана, да, впрочем, и не боялся умереть. Даже хотел смерти.
Тем не менее он нуждался в том, чтобы кто-нибудь был рядом, и, может
быть, к этой потребности прибавилась своего рода лень, которая никак не
сказывалась на его работе, а касалась только мелочей повседневной жизни.
Его подавляли все эти рассуждения с самим собой по поводу Жанины,
горничной, забота о том, что станется с мебелью... Но он ничего не мог с
собой поделать.
Клиника была недалеко, на Липовой улице, тоже почти на краю Булонско-
го леса.
Здесь он был у себя: он был владельцем клиники, при том что другие
были в какой-то мере совладельцами. Это была самая современная в Париже
клиника акушерства и гинекологии, а его клиентки - самые богатые женщины
и знаменитости.
Машина въехала в ворота, описала дугу по саду и остановилась у
подъезда, освещенного двумя матовыми фонарями.
Мадмуазель Роман, старая директриса в шелковистых сединах, еще сидела
за стеклянными дверями своего кабинета. На втором этаже в коридоре его
поджидала мадам Дуэ:
- У нее появились поясничные боли, ярко выраженные. И все же она
по-прежнему настаивает на своем отлете, она полагает, что мы, как в
прошлый раз, утром все равно отправим ее домой.
Он надел белый халат, вошел в палату, все его движения точны и нето-
ропливы, голос убедителен. Через час пациентка немного успокоилась и,
кажется, смирилась:
- Ведь вы меня не бросите, профессор?
- Я вернусь через час-другой. В случае необходимости знают, где меня
найти.
- Вы уверены, что это произойдет сегодня ночью?
Ну что он мог ей ответить? Он зашел еще в две-три палаты, вернулся к
машине, Вивиана ждала за рулем.
- Куда поедем? - спросила она, нажимая на стартер.
У них были общие привычки: когда они вместе обедали, то обычно выби-
рали один из полудюжины ресторанчиков, где было спокойно и хорошо гото-
вили.
Погруженный в свои мысли, он забыл ей ответить, и она предложила:
- К Люсьену?
Старинное бистро на улице Фоссе-Сен-Бернар. У них там был постоянный
уголок. Их вкусы знали. Они не походили ни на влюбленных, ни на супру-
жескую пару. Так, они никогда не переходили на `ты` - ни на людях, ни в
минуты близости. Глядя на них, можно было скорее подумать, что в обязан-
ности молодой женщины входит присматривать за своим спутником и обере-
гать его от малейших неприятностей.
Говорили они мало, большей частью о пациентках, о его лекциях, о
предстоящем докладе на каком-нибудь зарубежном конгрессе.
Пока он шел и садился за столик, она спешила к телефону - первая ее
забота, куда бы они ни пришли. Не только в клинике `Липы` всегда должны
были знать, где найти Шабо в случае необходимости, но и в Институте ма-
теринства в Пор-Рояле, где он преподавал и курировал нескольких пациен-
ток. Сверх того у него бывали пациентки из американского госпиталя в Не-
йи.
- Я бы посоветовала вам, прежде чем мы займемся меню, выпить для раз-
рядки мартини.
Она знала, что в этот час он нуждался в разрядке. Украдкой она разг-
лядывала его, и зачастую он задавался вопросом, есть ли в этом ее обык-
новении хоть капля нежности к нему. И была ли у нее эта нежность хотя бы
вначале, когда она приехала из Ла-Рошели, где во время войны расстреляли
ее отца и только что умерла мать? Тогда она и поступила к нему на служ-
бу. Восхищение - да, несомненно было. А также недоумение, вызванное отк-
рытием, что никто о нем не заботится, что на его плечи взваливают всю
тяжесть ответственности и даже в его ближайшем окружении склонны доба-
вить ему новых забот.
- Очень сухого мартини и портвейна, Жюль!
Вивиана открыла сумку и достала из упаковки розовую таблетку - она
знала, какие лекарства он принимает в определенные часы и что он не мо-
жет без них обходиться.
В ресторане было скудное освещение - только лампы на столиках. Обеда-
ло человек пятнадцать, время от времени из кухни выходил хозяин и здоро-
вался за руку с вновь прибывшими.
- Ваше здоровье! Постарайтесь забыть о клинике до конца обеда.
Уж слишком он был добросовестен. После долгих лет работы он так и не
стал равнодушным, в этом он завидовал иным из своих собратьев; вот и
сейчас, изучая меню, он не переставал тревожиться о маленькой египтянке.
Вивиана коснулась его руки. Он поднял голову и увидел свою дочь Лизу,
входящую в ресторан с молодым человеком.
Шабо никогда ничего не скрывал и не прятался. И все же в подобном по-
ложении он очутился впервые. Когда дочь, заметив их, сделала ему знак
рукой, он покраснел. Знакомые считали, что Лиза похожа на него. Может
быть, и так. У нее были такие же ярко выраженные скулы, тот же тяжелова-
тый подбородок, и волосы отливали рыжиной, как у него.
Когда она была девочкой, ее мать говорила:
- Она так же решительна, как отец, и у нее та же особенность - вне-
запно уходить в себя, как будто ее здесь нет...
Но он не находил в ней ничего своего. Она уже давно ускользнула от
него, это вышло само собой, она еще девочкой привыкла делать все, что ей
хочется.
После двух бакалаврских экзаменов она поступила в Сорбонну, но уже
через несколько месяцев забросила занятия и пошла работать к подруге,
которая открыла лавочку фриволитэ на улице Фобур-Сент-Оноре. На пер-
вые заработанные деньги, никому ничего не сказав дома, она купила мото-
роллер.
Обе пары находились друг против друга, и молодой человек беззастенчи-
во разглядывал профессора и его секретаршу, что-то говоря Лизе вполголо-
са, потом они оба расхохотались. Над чем они смеялись? Над кем? Шабо не
раз замечал этого парня в квартире на Анри-Мартэн, ему случалось встре-
чать у себя дома незнакомых людей, с которыми его не считали нужным зна-
комить.
Звали молодого человека Жан-Поль Карон. Он слыл талантливым, пос-
кольку в свои двадцать три года писал язвительные репортажи и светскую
хронику для одной из ежедневных парижских газет, где мог брякнуть все
что угодно.
Шабо считал его злым, злым демонстративно, напоказ; ему не нравилось,
что Карон нагло задирает людей. Это выглядело тем забавнее, что сам-то
он - краснощекий коротышка с нелепым остреньким носиком. Но он вообража-
ет, что ему все дозволено, да, вероятно, так оно и есть - ведь его папа-
ша возглавляет крупное агентство печати.
Молодые люди тоже не были похожи на влюбленную пару, со стороны их
отношения выглядели приятельскими, что не мешало им спать вместе, и Лиза
тоже не делала из этого тайны. Они заказали аперитив, затем обед, весе-
лились, шептались, смеялись и не опускали глаз, когда встречали взгляд
Жана Шабо и его подруги, - напротив, держались вызывающе.
- Она все еще собирается за него замуж? - спросила Вивиана.
- Да.
- И когда?
- Не говорит. Несомненно, после оглашения она поставит нас в извест-
ность.
Раздался телефонный звонок; к их столику подошел официант:
- Просят профессора Шабо...
Вивиана уже встала и направилась к кабинке, вскоре вернулась и что-то
тихо сказала ему.
- Пусть ей введут два кубика фенергана.
В одиннадцать машина въехала в ворота клиники на Липовой улице.
- Отправляйтесь спать. Утром вам понадобятся свежие силы.
- Вы думаете, это затянется?
- Боюсь, что так.
- Хотите, я вас подожду?
- Не надо. Поезжайте на моей машине. Я вызову такси.
Она не была ни акушеркой, ни дипломированной сиделкой. Если она и на-
училась многому за эти пять лет - так, что могла ему ассистировать во
время приемов на улице Анри-Мартэн, - то здесь, в клинике, она была не у
дел.
- Спокойной ночи, профессор.
- Спокойной ночи.
Они не поцеловались, не обменялись рукопожатием.
В палате египтянки уже приступили к делу, и профессору достаточно бы-
ло бросить беглый взгляд на листок, протянутый ему мадмуазель Бланш,
чтобы удостовериться, что роды протекают еще хуже, чем он опасался.
- Пригласите анестезиолога...
Сидя у изголовья пациентки, он держал ее за руку и тихо разговаривал
с ней. Всего два раза ему удалось ненадолго прилечь на узком диване в
своем кабинете.
Порой слышался плач младенцев или звонок, пробегала сиделка, исчезая
за одной из нумерованных дверей, и было заметно, что под халатом на ней
почти ничего не надето.
В половине второго, чувствуя себя уже на пределе, он принял таблетку
амфетамина.
И только час спустя, в палате, он подал знак, который в клинике был
хорошо известен, и в коридоре тотчас появилась каталка на резиновых ши-
нах.
Сам он вышел и вернулся в зеленом хирургическом халате, зеленых ма-
терчатых сапогах, в такой же шапочке, на шее болталась марлевая маска,
руки были в резиновых перчатках.
В операционной слова, движения и взгляды согласованно переплетались -
таинственные, насыщенные смыслом. Как предвидел Шабо, анестезиолог пона-
добился почти сразу - у больной образовался тромб, и врачу пришлось, об-
ливаясь потом, более четверти часа манипулировать щипцами.
Наконец он выпрямился - он сделал все, что мог. Движения его были
точны. Руки не дрожали. Мать была жива, хотя и не приходила в сознание,
глаза ее, окруженные синевой, запали. Ребенок, которым как раз занима-
лись сестры, тоже был жив: Шабо слышал его первый крик.
Тем не менее Шабо остался недоволен собой и, как только переоделся,
открыл в своем кабинете, крашенном эмалевой краской, шкаф, налил стакан-
чик коньяка и разгрыз зеленую карамельку, чтобы отбить запах алкоголя.
Он всегда стыдился этого, как в детстве долгие годы стыдился того,
что однажды стащил из кошелька у матери мелочь.
Он вернулся домой на такси, испытывая желание выпить второй стаканчик
и разгрызть вторую конфетку - чтобы его не выдало собственное дыхание,
когда утром Жанина придет его будить.
В общем, ничего ужасного не произошло. Ни один акушер не выпутался бы
лучше, чем он.
Собственно, ночь как ночь, как сотни других ночей, и все же после нее
остался неприятный осадок - может быть, из-за дочери, из-за ее парня,
который что-то шептал ей на ухо, может быть, из-за того, что...
По правде говоря, определенной причины для недовольства не было. Ин-
тересно, а что сказала бы акушерка, которая с ним работает вот уже
больше десяти лет, если бы ее вызвали свидетельницей в суд? Не смотрела
ли она на него поверх марлевой маски с беспокойством, с неопределенным
сомнением? Может быть, в какой-то миг ей пришло в голову, что тромб об-
разовался из-за его ошибки?
У него стало просто какой-то манией - представлять себе людей в роли
свидетелей. Ну с какой стати им свидетельствовать о нем?
Началось это давно, когда дети были еще маленькими, уже тогда он
спрашивал себя:
`Каким останусь я в их памяти, когда они вырастут? Каким они видят
меня? Что расскажут о своем отце детям, когда у них у самих появятся де-
ти? `
Теперь он был уверен, что дети просто не знают его. А он, со своей
стороны, пытался ли их узнать? Все ли сделал для этого? Он и сам не мог
понять. Жена тоже не знала, каким он теперь стал. Пришел такой миг в их
жизни, по чьей вине - неизвестно, когда они утеряли взаимопонимание, а
может быть, оно и прежде существовало только в их воображении.
Что же ему оставалось? Вивиана? Вначале он сильно на это надеялся.
Что же касается других - сотрудников клиники и Института материнства в
Пор-Рояле, его коллег, ассистентов и учеников, - они видели только его
маску: он не выбирал ее и носил не по своей воле, но она скрывала его
истинное лицо.
В восемь с половиной он кончил бриться. С тех пор как он спал с женой
врозь, он избегал показываться ей неодетым. Тем не менее им по-прежнему
приходилось пользоваться одной ванной, потому что планировка квартиры
затрудняла доступ к двум другим.
На одной из стеклянных полочек он видел зубную щетку жены, тюбик зуб-
ной пасты, всякую мелкую дребедень, флакончики и прочее - и все это по-
казалось ему настолько же мало приличным, как выставленное на тротуаре
при распродаже с молотка семейное добро, вся подноготная человеческой
жизни.
Рядом послышались шаги. Жена не страдала подобными комплексами: до-
вольно часто, проходя через спальню, он заставал ее неодетой, и это
стесняло его.
Ему оставалось только одеться. Рубашку и брюки он предусмотрительно
захватил с собой. Когда он открыл дверь, Кристина сидела перед зеркалом
с полуобнаженной грудью.
- Здравствуй, Жан.
- Доброе утро, Кристина.
У него еще осталась привычка легко касаться губами ее волос.
- Ночь была тяжелая?
Конечно, он чувствовал усталость, но не любил, когда об этом загова-
ривали, особенно после того, как пристально поглядят на него. Неужели
усталость так ясно сказывается теперь на его лице? Может быть, со сторо-
ны видно, что он чем-то угнетен?
Кажется, что все, с кем он сталкивается, находят, будто он сильно из-
менился. Это не столько пугало, сколько раздражало его.
- Я вернулся в полчетвертого.
- Я слышала, как ты приехал.
Сказала ли Лиза матери, что встретила их у Люсьена? Впрочем, это было
не важно, потому что Кристина знала об этом и не страдала - история дли-
лась уже достаточно долго. И все же он не мог не задаться этим вопросом.
Это было сильнее его.
- Ты сегодня очень занят?
- Вероятно. Еще не знаю.
Утром ожидались роды, и, если он не ошибся, придется отложить практи-
ческие занятия, которые он проводит дважды в неделю, по вторникам и сре-
дам, в Институте материнства. Сегодня как раз вторник.
- Вернешься к завтраку?
- Надеюсь. Если не приду, позвоню.
Хотя он не всегда обедал с семьей, но завтраки старался не пропус-
кать: он придавал этому особое значение, сам не зная почему. Он настаи-
вал, чтобы по крайней мере раз в день все вместе собирались за столом, и
раздражался, если один из детей опаздывал или вовсе не являлся.
Из комнат дочерей доносился шум пылесоса. Элиана распевала в ванной.
Он не зашел поцеловать ее, а заглянул в своей кабинет. Вивиана уже приш-
ла.
- Добрый день, профессор. Все благополучно?
Для чего задавать ему вопросы - разве она уже не позвонила в клинику,
как всегда по утрам? Это ее первая повседневная обязанность, и она, ра-
зумеется, уже положила ему на стол сводку о состоянии каждой пациентки.
Он не ответил ей, молча взял у нее из рук стакан воды и пилюлю.
- Думаю, вы сможете провести занятия. Мадам Дуэ полагает, что роды у
седьмой начнутся не раньше второй половины дня.
Она пошла за его пальто и шляпой.
- Что касается почты, ничего важного...
Друг за другом они спустились в сад, к тротуару, к маленькой черной
спортивной машине, и Вивиана уселась за руль.
На мокрой мостовой поблескивало немного солнца, как весной, и в доме,
за открытыми окнами, убиралась прислуга.


2.
Человек в грубых башмаках, записка под `дворником` и девушка, которая
не открывала глаз

Начиная от угла бульвара Монморанси и до самой Липовой улицы он вни-
мательно начал смотреть налево и направо, но при этом старался выглядеть
совершенно естественно, чтобы Вивиана ничего не заметила. Знала ли она,
что он выискивает, чего опасается? Случалось ли ей, садясь в машину
раньше него - ну, например, если его задерживала на выходе мадмуазель
Роман или бухгалтер, - находить записку, подсунутую под `дворник`, а ес-
ли случалось, то почему она ничего об этом не говорила - может быть,
чтобы не испугать его?
На улице стояли три машины, всегда на одном и том же месте. Прохожих
на тротуаре почти не было: разносчик товаров, только что сошедший со
своего трехколесного велосипеда, почтальон, который на секунду остано-
вился, рассматривая пачку конвертов, молодая женщина с детской коляской.
До, Вивианы у него было две секретарши. Одна из них также была его
любовницей - случайно, можно сказать, по нечаянности, он никогда не за-
ходил к ней домой, и ему бы даже в голову не пришло куда-нибудь пойти
вместе с ней просто так, не по служебной надобности. Ни одна из них не
сопровождала его в клинику или в Пор-Рояль, они оставались утром дежу-
рить на улице Анри-Мартэн, разбирали почту и отвечали на телефонные
звонки.
С тех пор как Вивиана повсюду сопровождает его, приходится пользо-
ваться автоответчиком и просить абонентов обращаться в клинику. Система
сложная, из-за этого случались опоздания и всякого рода недоразумения,
директриса, мадмуазель Роман, ворчала. Несмотря на видимую мягкость, она
была несговорчива, и понадобился авторитет Шабо, чтобы она скрепя сердце
уступила Вивиане уголок в своем кабинете.
Едва шагнув за порог застекленной двери, он заметил в конце коридора,
у входа в зал ожидания, каких-то людей, они громко и возбужденно говори-
ли и сильно жестикулировали. Это были смуглые, жгучие брюнеты, и мадмуа-
зель Роман с трудом сдерживала их напор.
Она подбежала к профессору:
- Они настаивают, чтобы их провели к даме из одиннадцатой. Я устала
им повторять, что вы требуете неукоснительного соблюдения больничных
правил, но они говорят, что действуют по поручению своего посольства и
что у них есть инструкции. Они принесли столько цветов, что мы просто не
знаем, куда их девать. И с ними дама: ни слова по-французски, но напо-
ристее их всех, вместе взятых.
Конечно, она была уже в салоне, потому что он увидел ее гораздо позже
- еще молодую женщину, очень толстую, с утра увешанную драгоценностями.
Ее можно было принять за гадалку.
- Буду весьма удивлен, если дама из одиннадцатой в состоянии прини-
мать посетителей. Я позвоню вам сверху.
- Один из них, похоже, очень религиозный, говорит, что должен совер-
шить какую-то церемонию в присутствии ребенка...
Озабоченный, Шабо поднялся наверх, надел белый халат. Если старшая
сестра сегодня не дежурит, ее всегда можно вызвать, она живет на верхнем
этаже клиники. Мадмуазель Бланш также не было, в полумраке одиннадцатой
палаты он увидел мадам Лашер. Шторы были опущены. В тишине слышалось ды-
хание больной. Он взглянул на температурный листок и нахмурился:
- Она не приходила в сознание?
- Приходила, часов в восемь.
- Рвота?
- Были позывы, вышло немного слизи. Она очень мучилась, и я позвонила
мадмуазель Буэ, она сказала, чтобы я положила ей на живот пузырь со
льдом и дала болеутоляющее.
Все это было записано вкратце, условными знаками, на листке, который
врач держал в руке. И все же он по привычке задавал вопросы.
Он стал щупать пульс, обеспокоенный температурой, которая, вместо то-
го чтобы понижаться, повышалась.
- Она не просила, чтобы ей принесли ребенка?
- Она только спросила, жив ли он и мальчик ли это.
Когда я ей ответила, она сразу уснула. Время от времени она стонет,
мечется во сне, пытается сбросить одеяло и сорвать аппарат. Я не отхожу
от нее ни на секунду.
- Я скоро вернусь.
Из-за опущенных штор он не мог выглянуть в окно. Он решил продолжить,
обход с седьмой. По коридору сновали сестры и одетые в голубую форму са-
нитарки. Они бесшумно ходили взад и вперед, у каждой в руках была ка-
кая-нибудь ноша.
Его ассистент, доктор Одэн, должен был находиться выше этажом, в ги-
некологическом отделении: он вел группу больных и замещал профессора,
когда тот уезжал из Парижа.
Интересно, ценит ли его Одэн, которого он принял к себе в клинику
несколько лет назад, - уважает ли в нем начальство? Видя его изо дня в
день, не растерял ли его подчиненный своего первоначального восхищения?
Что думал он о профессоре как о человеке? Разве не случалось ему, говоря
с профессором, отводить взгляд, разве Шабо не замечал, что тому порой
хотелось оставить за собой некоторых пациенток или уточнить диагноз?
Но, может быть, это все лишь плод воображения. Шабб уже не знал, где
правда. Слишком много он думает, и, в конечном счете, всегда только о
себе. Он постучал в дверь седьмой палаты. Пациентка стояла, она была в
халате в цветочек и наводила порядок, словно в номере гостиницы, перек-
ладывая и расставляя свои вещи по ящичкам и полкам.
Это была старая знакомая. У нее уже было двое детей, оба родились
здесь, в клинике `Липы`, и она освоилась тут так же, как на улице Ан-
ри-Мартэн, в его консультационном кабинете.
- Вы вполне успеете позавтракать в семейном кругу, профессор. Судя по
всему, у меня еще есть часа тричетыре.
Она смеялась, будто кого-то облапошила. Она всегда смеялась. Звали ее
мадам Рош. Муж ее, двадцатью годами старше, возглавлял мебельную фабри-
ку, рекламные щиты которой можно видеть в переходах метро. Жизнерадост-
ная толстушка, она не старалась похудеть и радовалась, когда беременела,
тому, что становилась еще толще, гордо прогуливая свой живот до послед-
него дня по всем магазинам, ресторанам и театрам.
Каждую неделю на улице Анри-Мартэн она смеялась, розовая и голая, за-
бираясь на весы:
- Вот увидите, я прибавила еще два килограмма!
Держалась она с невинным бесстыдством:
- Думаю, вы хотите осмотреть меня?
Она легла на кровать и приняла позу, как на гинекологическом кресле:
- Спорю на что угодно, что этот будет самым большим и, конечно, это
мальчик...
Стоило ребенку шевельнуться в ее утробе, как она уже пыталась угадать
по толчкам его пол, и еще ни разу не ошиблась.
- Надеюсь, он пойдет головкой?
Ее последний ребенок, девочка, шла вперед тазом, и хотя плод выходил
с трудом, мадам Рош отказалась от анестезии.
- Я велела мужу позвонить около двух. Не стоит ему приходить раньше,
чем меня переведут в родильную палату. Меня раздражает, когда я
чувствую, что он ходит взад и вперед там, внизу.
Никогда Шабо не видел ее обеспокоенной или в дурном настроении. Она
знала всех сестер, всех санитарок по именам и заказывала для них коробки
шоколадных конфет. И как только ребенок рождался, ее муж приносил шам-
панское и она всем предлагала выпить.
Ее комната уже с утра была полна цветов, и для каждого букета она са-
ма выбирала подходящую вазу. На ночном столике - блокнот и карандаш.
- Вспоминаете, профессор?
В прошлый раз она сама отмечала частоту схваток - сначала каждые
двадцать минут, затем - каждые десять, наконец - каждые три минуты.
- Когда дойдет до трех минут, я вам позвоню. Договорились?
- Позвоните мне, когда дойдет до десяти, так будет лучше.
Он бросил беглый взгляд в окно, но из этой палаты был виден лишь кро-
хотный кусочек тротуара.
Следующий визит был в детскую, где пятеро новорожденных лежали в ряд
на затянутых полотном кроватках, пока медсестра кормила одного из них.
Он осмотрел младенца египтянки; казалось, у него совсем нет лба - так
низко росли черные длинные волосы.
- Позвоните мадмуазель Роман и скажите, что те господа могут повидать
ребенка - разумеется не здесь, а где-нибудь в коридоре, что ли. И прос-
ледите, чтобы никто к нему не прикасался...
Обычная рутина. Он шел от палаты к палате, с виду спокойный, бросал
взгляд на температурный листок, на протягиваемый ему анамнез, на нес-
колько минут присаживался у кровати, несколько минут успокаивающей бол-
товни...
Ну кто бы мог заподозрить его в том, что он больше занят тротуаром
под окнами, чем пациентками?
Дважды тот человек приходил во вторник с утра, а последний раз - в
субботу; вероятно, в эти дни он был свободен от работы.
Если он опять сделал то же самое, значит, Вивиана вытащила записку
из-под `дворника`, а Шабо ничего не сказала. Возможно, и так. Она бы
умолчала и о полицейском инспекторе, если б он сам не заметил его, про-
ходя мимо застекленного кабинета мадмуазель Роман.
Какую цель преследовала его секретарша, поступая таким образом, - ог-
радить его от лишнего беспокойства? На нем была клиника и персонал, кон-
сультаций на улице Анри-Мартэн и служба в Институте материнства в ПорРо-
яле. Он нес ответственность за своих ассистентов и учеников-практикан-
тов. Сотни женщин верили в него.
И тем не менее он был уверен, что в глазах Вивианы Доломье, получив-
шей все свои знания из его рук, он существо слабое, нуждающееся в опеке.
Неужели и другие представляют его таким?
Он обошел палаты дважды и остановился у окна, откуда лучше всего была
видна улица, и на этот раз, как он предчувствовал с самого утра, тот че-
ловек был здесь: запрокинув голову, он всматривался в фасад клиники и
наконец уставился на окно, из которого прямо на него глядел Шабо.
Откуда он знал профессора? Может быть, на него указал один из служа-
щих, когда Шабо спускался с лестницы к машине? Или его выследили от са-
мого дома на улице Анри-Мартэн?!
Несмотря на расстояние и разделяющие их голые деревья, они впервые
противостояли друг другу лицом к лицу - до сих пор Шабо мог заметить
несколько раз только неясную тень, неприметный профиль.
Сегодня он намеренно задержался у окна, сосредоточенный, безразличный
к непрерывному хождению за его спиной медсестер и санитарок, заворожен-
ный видом этого человека, до которого ему не было дела и который так
разрушительно вторгся в его жизнь.
Человеку было года двадцать три - двадцать четыре, и, несмотря на хо-
лодное время, он был без пальто. Его костюм, плохого кроя, из довольно
грубой ткани, из тех, что покупают себе крестьяне в ближайшем городе,
дополняли грубые башмаки. Короткие белокурые волосы по контрасту с заго-
релым лицом казались совсем светлыми.
Если бы у Шабо не было оснований предполагать, что его противник -
крестьянин из восточных департаментов, недавно прибывший из какой-нибудь
деревни неподалеку от Страсбурга, - смог бы он сам догадаться, откуда
тот, или нет?
В светлых глазах молодого человека явственно читалась наивность, сме-
шанная с упрямством. Казалось, он был одержим одной мыслью. Шабо вспом-

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 129992
Опублик.: 19.12.01
Число обращений: 1