|
ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ Леонид Нетребо.
Пангоды
&сорy; Сорyright Леонид Нетребо
Еmаil: nеtrеbо@сhаt.ru
Dаtе: 29 Маy 2000
Книга зарегистрирована в Книжной палате под Nо 00-16246
Изд. ФГУИПП `Уральский рабочий`, 1999г.
КНИГА ОЧЕРКОВ
Нетребо Леонид Васильевич родился в 1957 году в Ташкенте. Окончил
Тюменский Индустриальный институт. На Крайнем Севере с 1981 года. Сотрудник
городской газеты и пресс-центра Пангоды.
С середины 90-х годов активно публикуется в периодических изданиях
Ямало-Ненецкого округа: газетах `Рабочий Надыма`, `Красный Север`, журнале
`Ямальский меридиан`. Его очерки прозвучали со страниц Российской печати: в
еженедельнике `Литературная Россия`, в журналах `Тюркский мир`, `Фактор`.
Леонид Нетребо член литературного объединения `Надым`, один из авторов
альманаха `Окно на север`.
Книга `Пангоды` -- своеобразная летопись, в которой судьбы пангодинцев
тесно переплелись с историей поселка на 65-й параллели, срослись с суровой
природой Приполярья.
Словами своих героев автор утверждает: романтика, каждодневный трудовой
подвиг, взаимовыручка и бескорыстие -- и есть характерный портрет
первопроходца.
На смену поднимается второе и третье поколение северян. А значит и у
поселка газовиков есть будущее...
(Редактор Людмила Ефремова)
------------------------------------------------------------------------ С ЧЕГО НАЧИНАЕТСЯ КНИГА На стук дверь резко отворилась. На пороге стоял пожилой скрипач,
которого потревожили в разгар репетиции: голова наклонена к левому плечу,
руки опущены и чуть разведены в сторону. Таким впервые я увидела писателя
Альфреда Гольда.
Невысокого роста, плотный, борода и волосы на крепкой голове смоляные с
редкой проседью. Взгляд человека, знающего себе цену, -- ироничный, с легким
прищуром.
-- Здравствуйте, Леонид Васильевич! -- мне показалось, Гольд как-то
чрезмерно отчетливо и громко произнес, отчеканил мое имя-отчество: -- Да,
да, -- он, угадывал мои мысли, -- мне действительно `непросто` произносить
ваше имя. Точно так звали моего друга, ненецкого писателя Леонида Лапцуя.
Читали?... Когда вы позвонили по телефону, я, признаться... Ну, да ладно,
милости прошу. Что, как говорится, Бог послал.
На низком гостиничном столике было все необходимое для мужской
неспешной беседы. Я почему-то обратил внимание на то, как были нарезаны
маринованные огурцы: крупно и неровно, как режут наспех, когда в грядущем
действе отнюдь не главное то, что скрипит и мнется под тупым лезвием
общепитовского ножа. Пахнуло, щемяще, пряным воздухом студенческих
фуршетов... Но увидев крупные крепкие пальцы этого человека, я быстро
передумал: такие руки изначально не могли делать деликатную, кружевную
работу, они были подстать коренастой фигуре... Какая все же разница между
внешним и сутью! -- окончательно запутавшись, мысленно воскликнул я,
вспомнив первое впечатление от прочитанных гольдовских стихов -- безупречно
грамотных, лиричных, тонких.
Та, наша первая и единственная встреча, состоялась весной 1995.
Услышав, что в Пангоды приехал Альфред Гольд, нашел его по телефону.
Весна. Поселок вскрылся. Я шел в гостиницу обходя гигантские лужи. На
душе светло -- от солнечного дня, оттого, что судьба нежданно подарила
встречу с писателем, которого по его книгам знал уже более десяти лет, и
который был для меня самым авторитетным публицистом в нашем северном
регионе.
Дежурная фешенебельного газпромовского `Ямала` очень спокойно ответила:
`С такой фамилией никто не живет. Может быть, Гольденберг?` Я тогда еще не
знал, что Гольд -- литературный псевдоним. Мне он предоставил единственное в номере кресло, сам воссел на койке.
Одет был просто: рубашка, трико, босой. Разговаривая, увлекаясь, иногда
взгромождался с ногами на скрипучую кровать, как на топчан, менял там
положение, обхватывал коленки мощными руками, вытягивал ноги, опираясь на
локоть.
Он сказал, что начинает делать документальную книгу к 25-ялетию
Надымгазпрома. Так и сказал, уверенно, но просто: делать.
Объяснил, что не сам задумал писать на северную тему, которая еще
совсем недавно была доминирующей в его творчестве, -- еще бы, прожить
семнадцать журналистских лет в Ямало-ненецком округе! Кстати сказать, он уже
давно живет нормально, вдалеке от здешних забот, в Екатеринбурге, в городе с
прекрасной инфраструктурой. С Севером завязал: там, на `земле` есть, чем
заниматься, в чем проявить свое творчество.
Рассказал, как уехал в Екатеринбург, как пытался там уйти `на вольные
хлеба` -- целиком посвятить себя литературе. До этого `косяком` вышли
документальные книги `Надым`, `Бросок на Ямбург`, `Северные встречи`,
сборники стихов: `Дерево тревоги`, `Колесница`...От издательств стали
поступать конкретные предложения. Но... менялась эпоха, стихи перестали
издателей серьезно интересовать, во всяком случае, жить на гонорары не
представлялось возможным. Однако появилась интересная работа в возрожденном
еженедельнике `Екатеринбургская неделя`. Работа интересная, бодро повторил
он, явно желая подчеркнуть свое творческое благополучие -- не в смысле
`результатов`, но состояния души, возможности творить в свое удовольствие.
Он как будто не столько меня хотел убедить в этом, сколько успокаивал
себя.
Все-таки Альфред Гольд, урожденный свердловчанин, по моему глубокому
убеждению, как писатель, -- северный человек. И речь не просто о мастерстве
публициста, а о богатом накопленном документальном материале, который на
новом месте жительства грозит остаться невостребованным. И вряд ли Гольд мог
относиться к этому безразлично.
И он подтвердил эти мои мысли, рассказав, с какой радостью отнесся к
предложению Надымгазпрома, буквально воспрял: не зря, не напрасно вел
северный дневник, сохранял в переездах салехардские, надымские, ямбургские
блокноты, черновики. Он буквально излучал восторг!... Рассказывая о нынешнем
сборе материалов по `Медвежьему` (многое записывал на магнитофон), он
сетовал на то, что не все может использовать в будущей книге -- возможности
ограничены `юбилейным` жанром. Придется, наверное, все остальное
использовать где-то в других работах, -- сказал он, с явным удовольствием.
Гольд возвращался на Север!...
-- Но что это мы все обо мне, о моих делах! -- спохватился он. --
Расскажите о себе, о Пангодах -- нынешних. Старые-то, еще деревянные, я
немного знаю, помню... А теперь и не узнать, и людей много новых. Моих
старых знакомых приходится чуть ли не с миноискателем разыскивать!... Ладно,
валяйте, с чем пришли?... -- он подпер кулаком голову, подался вперед и
приготовился слушать...
И я рассказал. Можно было начать с любого. Я начал с того, что поведал, как в 1991
году в Пангоды приезжал популярный певец, известный в то время своими
`антирежимными` песнями. Это случалось через несколько недель после
августовских событий, которые, разумеется, соответствующим образом
окрашивали выступление ангажированной концертной группы. Оно было
бескомпромиссным и яростным: по сцене ползали чудовища с серпами и молотами,
певец пел о демократии и, указуя, а то просто тыча дулями в конкретных
героев представления, произносил конкретное: `Козлы!... и т.п.` На меня как
зрителя данная дем-большевицкая `агитка` производила тягостное впечатление,
но дело не в этом...
Певец рассказал, что сегодня увидел в Пангодах на экскурсии -- люди в
этом населенном пункте живут в бочках! Это в двадцатом-то веке!...
Подсказываю вам, люди, продолжал певец-демократ, вытаскивайте из квартир
ваших партократов, смело переселяйтесь в их жилища, а их самих -- в бочки! В
бочки!... Пусть узнают, что это такое. Давайте, подбадривал он, а я в
следующий свой приезд сюда -- проверю!!!
Забегая вперед, -- на `проверку` артист не приехал: вскоре он в
характере `демократического` времени был застрелен то ли вором в законе, то
ли собственным охранником. Мне его было искренне жаль. Но тогда, в
пангодинском зрительном зале хотелось спросить его, а знает ли он то, о чем
так страстно говорит? Какие, к черту, в Пангодах `партократы`! А если все мы
без исключения прошли через `бочки`, балки, времянки, общежития, все мерзли
на трассах и т.д. и т.п.!... Кто из нас `крат`, а кто просто человек?! До
сих пор жалею, что не зашел за кулисы, не напросился на интервью, в ходе
которого, попутно, можно было многое ему рассказать о моих Пангодах.
Какая бездна между тем, что видится сверху и тем, что есть на самом
деле. В чем была причина этого моего, наверное, несколько наивного желания,
замешанного на чуть ли не детской обиде, -- действительно, что из того, что
один человек стал бы думать иначе?...
...Вообще, мне всегда было обидно за Пангоды. Да, за двадцать пять лет
написано несколько книг, в которых, так или иначе, фигурирует населенный
пункт с этим именем. Как объект. И если о людях -- опять же, в свете
промышленных достижений. Вскользь. По касательной. Недолет. Перелет.... Да,
населенный пункт растет и развивается, это уже почти город. Но тогда почему
же за четверть века, здесь не появился ни один человек, который попытался бы
описать Пангоды изнутри. Описать Человека Пангод -- вне зависимости от того,
чем он занимается.
Взять город Надым -- он уже известен России, как `рассадник`
литературных талантов, ему не грозит духовное забвение. Душа этого города в
книгах прозы, поэзии, в песенных сборниках, в произведениях искусства... А
ведь Пангоды это тоже многотысячный, живой организм. Так почему же он до сих
пор не вытолкнул на свет писателя, живописца, скульптора, артиста?... Как
будет восприниматься слово `Пангоды` еще через двадцать пять лет: поле
прошлых героических побед? Былая кузница кадров? Старые фотографии, на
которых люди в спецовках -- хотя бы и пофамильно?... А ведь тут жили
представители огромной некогда страны, которые любили, женились,
разводились, рожали здесь детей, уезжали, умирали... Интересные люди,
уникальные судьбы -- в этом уникальном населенном пункте! Да-да: уникальном!
Пангодинец -- это как национальность... А значит, население этой `газовой
провинции` имеет право на свою духовную автономию, которая должна
проявляться в творчестве именно этих людей. И что бы там не говорили: без
настоящих результатов, зримых, профессиональных плодов творчества любая
территориальная или национальная общность -- горсть временщиков,
маргиналов... Сколько-нибудь существенные потрясения или просто неумолимый
ветер времени рассыпают такую общность на сюжетные детали...
Гольд внимательно выслушал мою тираду. Его ироничный прищур не смущал
меня -- подбадривал: я все понимаю, сочувствую, выговорись. Но как только я
закончил, он резко выпрямился и с улыбкой почти воскликнул:
-- Вы хотите, чтобы я сказал: `А что если вот вам, Леонид, и вскрыть
`болото`, написать первую книгу о Пангодах, о людях, -- о пангодинцах?` Не
лукавьте, -- он как-то прощающе махнул рукой, -- вы ведь уже все давно
решили!... Тем не менее, спасибо, что поделились со мной сокровенным. Могу
вас только поддержать: не сомневайтесь, пишите! Думаю, ошибкой будет, если
вы попытаетесь объять необъятное -- написать все и обо всем. Не надо!
Главное, появиться первому литературному труду пангодинца, потом и другие
авторы `обнаружатся`, охватят другие спектры, освоят иные жанры, вот
увидите, -- улыбка Гольда приобрела оттенок смущенной гордости, почти совсем
спрятавшись в бороде, -- это я по Надыму знаю...
Возможно, он имел ввиду свою первую книгу `Надым`, небольшую, почти
карманного формата, на двести страниц, изданную в 1982 году, и последовавший
за этим событием стремительный взлет литературного творчества надымчан,
которых -- `пишущих` -- Альфред Гольд вместе с журналистом и поэтом
Анатолием Алексеевым собрал в литературное объединение.
Далее он сказал, пожалуй, самое для меня важное в нашей беседе:
-- Да, журналист, так сказать, извне может написать о вашей `малой
родине` хуже или лучше -- в смысле выбора жанра, художественности,
событийной достоверности... Но ему не дано одного -- постичь душу ваших
Пангод. Для него она, вы правильно заметили, объект, для иных даже `терра
инкогнито`, а для вас -- центр вселенной!...
На прощание он по моей просьбе подписал ту самую книгу `Надым`, изрядно
потрепанный экземпляр которой, я принес собой в гостиничный номер: `...От
автора на память о встрече в п. Пангоды и с пожеланиями творческих успехов`.
И добавил устно: `Будете в Свердловске -- милости прошу`.
Уходя, окрыленный, почти у самого порога я спросил сбивчиво: с чего
начинается книга? Я имел в виду только техническую сторону -- рукопись,
редакция, издательство... Гольд ответил:
-- Я бы с удовольствием рассказал, но этого, наверное, никто не знает.
У каждого по-разному. У кого-то с удивления, у кого-то, -- он несколько
грустно улыбнулся, -- с обиды... Начните ее в самом себе. И если вам
суждено, то несмотря ни на что -- напишите. С Богом!...
Я ждал ответа совсем на другой вопрос, но настолько высоки, трогательны
и `знаковы` для меня были эти его слова, что я не стал уточнять... В 1997 году, к двадцатипятилетию `Надымгазпрома` вышла книга `Медвежье:
имена и судьбы`. Альфред Гольд вошел в дома многих северян, как будто
возвратился на Север, чтобы больше никогда его не покидать. За несколько
месяцев до юбилейного торжества, когда тираж книги еще не достиг Надымского
района, автора не стало...
АЭРОПОРТ `МЕДВЕЖЬЕ`
Телефон зазвонил противно, как будильник. Игорь приблизил к глазам свои
`командирские`. Полвторого.
-- Я ваш аэропорт закрываю! -- кричал из трубки инспектор по
безопасности полетов. -- Вы еще спрашиваете `почему`! Партизанщину развели,
понимаешь. Что у вас на боковой полосе безопасности?!...
Игорь дождался конца монолога и нажал на рычаги, телефон недовольно
звякнул. Посмотрел на спящих жену и сынишку. Медленно оделся, не характерной
для него неспешностью выдерживая паузу, достаточную, по его предположению,
чтобы инспектор отошел от телефона дежурного диспетчера. Зашел на кухню,
плотно прикрыл за собой дверь и позвонил с параллельного.
Выслушал доклад. Итак, пилот-инспектор прибыл из Тюмени на своем
самолете АН-12. По его словам, еще с воздуха заметил `это невиданное
безобразие`. Ничего больше проверять не стал, сразу сделал запись в `Журнале
запрещения и возобновления полетов`: `Полеты в аэропорту `Медвежье`
воздушным судам первого и второго класса запрещаю, ввиду того, что по
боковой полосе безопасности осуществляется движение поезда`. Сразу же отбыл
обратно в Тюмень.
`Как ребенок, -- усмехнулся Фетисов. -- Как будто поездов не видал`.
Впрочем, он не винил незнакомого инспектора, который впервые был в
`Медвежьем`. Явно парень новичок, свежий, по `северам` не мотался.
Пообтешется... `Старики`-то давно все знают.
Не положено, нельзя, запрещено... Эх, инспектор центровой!...Если бы
люди здесь следовали всем запретам, то ни единого кубометра газа
месторождение не дало бы. Весь Север -- сплошь нарушения. Технологии не
наработаны, условий нет... Жить -- и то никому, кроме аборигенов, нельзя --
организм не тот. А живем, работаем. Детей рожаем. А знаешь ли ты,
материковый контролер, чем построено `Медвежье`, Пангоды, Надым!? -- Тем,
что самолетами завезено. Его, Игоря Фетисова, авиационная биография тоже, можно сказать,
началась с запретов. Поступил в Тамбовское летное училище. Казалось, вот оно
воплощение мечты: небо, крыло, штурвал -- обладание фантастической силой,
когда движения рук, пальцев заставляют повиноваться стальную птицу,
стремительно проносящуюся над земной суетой. Но... Последовали небольшие
проблемы со здоровьем и мечту пилота пришлось оставить навсегда. Далее
служба в разведбате. Сразу после демобилизации, наперекор недавним
разочарованиям, пошел в училище гражданской авиации на более прозаический
факультет: `Средства самолетовождения и посадки`.
Все проходит, говорили древние. Но не прошла у Фетисова `воздушная`,
сродни детской, мечта -- быть выше `прозы`. Его заведомо сжимали, теснили
будущие сдерживающие рамки, ограничительные полосы... -- то, без чего не
мыслима авиация, особенно гражданская. Он решил, что если судьбой ему
предначертан `воздушный якорь` -- аэропорт, то это должен быть `его`
аэропорт, другой, не такой как все, не такой как у всех. `Выше`, дальше,
опаснее... Он никогда никому не признавался в этом образе своего грядущего,
который создал для себя еще в училище, поэтому многим было непонятно, как он
выбирал место будущей работы после получения диплома.
...Приехал в Тюмень. В `Авиатрансе` удивились молодому специалисту,
кровь с молоком: зачем тебе Север, и здесь не пыльно, а рога оленьи, или,
там, пантокрин на тройном одеколоне тебе и так пилоты привезут. Предложили
работу по месту, выбирай: внешние линии -- аэропорт `Рощино`, внутренние --
`Плеханово`. А, да ты, наверное, чокнутый по молодости, да еще упрямый!...
Ну, что ж, валяй, Северу такие нужны.
В Салехарде попал на День оленевода. Апрель месяц, минус сорок шесть.
Ненцы гуляют: соревнуются и пьют `огненную`. Пиво было в замерзших бутылках
-- их разогревали на печке прямо в стекле. Прежде чем зайти в кабинет
регионального авианачальника, поговорил с `летунами`. Те сказали: просись
только не в `Медвежье`. Этот совет и определил окончательный выбор. `Медвежье`... Аэропорту, вопреки традициям небольших населенных
пунктов, дали имя не по названию поселка. Может быть потому, что в момент
наречения аэродрома никто не предполагал, что здесь, в вахтовом пункте
газового месторождения `Медвежье`, будут постоянно проживать люди. Кстати
сказать, часто это вносило некоторую `адресную` путаницу: следует человек
согласно письменному вызову и пропуску в поселок Пангоды. Добирается до
Надыма. В местном аэропорту подходит к окошечку: мне бы до Пангод. Ждите,
объявим. Ждет гражданин целый день -- не летят `самолетки` до заветных
Пангод, зато на какое-то Медвежье -- один за другим... Позже работники
аэропорта стали объявлять для `непонятливых`: рейс такой-то до
Медвежьего-Пангод. Тогда, в семьдесят пятом, Пангоды и аэропорт `Медвежье` были
действительно одно целое. Этот территориально-функциональный симбиоз
располагался, между старицей реки Правая Хетта и почти параллельной ей
чередой обширных болот. Большую площадь ближе к топям занимала взлетная
полоса, `грунтовка`. Но поселку, песчаному пятачку с горсткой балков и
деревянных двухэтажек, было вполне достаточно и оставшегося места между
шумным `самолетным братом` и чистой аккуратной речкой.
Вся служба аэропорта умещалась в двух секциях общежития и вагончике для
диспетчера. Потом в черте поселка, на границе с полосой, было построено
вполне приличное по северным меркам двухэтажное деревянное здание.
Месторождение уже начало давать газ, но строительство на промыслах еще
продолжалось, монтировались очередные, более северные УКПГ. Без
преувеличения можно сказать, что воздушная дорога с Большой земли к
первенецу северной газодобычи была единственным надежным трактом, по
которому беспрерывно шел поток промышленных и продовольственных грузов.
Зимний период был самым напряженным. За сутки приходилось принимать до
тридцати крупных самолетов. После каждого приземления снег `закипал` от
торможения груженых крылатых махин -- вспахивался и плавился, образовывались
глубокие, до земли, колеи. Всегда наготове были пожарные машины, из
брандспойтов с распылителями поливали `пашню`, следом шли бульдозеры,
разравнивая снежно-водяное месиво. Через несколько минут шуга застывала,
схватывалась, а в небе уже гудел следующий крылатый клиент.
На `грунтовку` `падали` грузовые самолеты Ан-12, Ан-26, пассажирские
Ан-24. Иногда являлся с неба, как гигантский ангел, осеняя быстрой тенью
весь жилой сектор, красавец `Антей`. В момент его приземления неизбалованное
событиями и развлечениями население спешило на полосу, каждый считал своим
долгом сфотографироваться возле этого чуда отечественного самолетостроения.
Однажды работникам аэропорта пришлось поволноваться: `Антей` пошел на
посадку, но в последний момент `передумал` и стал заходить на второй круг.
Причиной оказалась медведица с двумя медвежатами, неожиданно появившаяся на
взлетной полосе. Троица беспечно резвилась на снегу, совершенно не обращая
внимания на гул и кружение самолета. Пришлось Фетисову, начальнику
аэропорта, применить ракетницу: звезд, с треском летящих с неба и затем
противно шипящих в снегу, хозяйка тундры испугалась... Когда пилот вышел из
кабины (это был герой Советского Союза летчик-испытатель Курлин), то сказал,
смеясь: `А я думаю, почему вас `Медвежьем` назвали?... Теперь понятно!`
Курлин подрабатывал на аэрогрузовиках. На этот раз он привез
`Жигулевское` пиво, прямо из Москвы. ...Игорь, стараясь не шуметь, поставил чайник на электрическую
двухэлементную плитку. Вспомнил, что многие пангодинцы до сих пор используют
для приготовления пищи самодельные, из кирпича и нихрома, электрические
`козлики`, в магазинах и кухонные принадлежности большая редкость... А
недавно -- вообще ничего не было. Все изготавливали `самопалом` северные
умельцы поневоле -- кровати (рама, обтянутая резиновыми полосами), шкафы
(ДСП, обожженные рейки)...
Чего греха таить, у большого количества пангодинцев семидесятых годов в
домах имелись одинаковые тарелки, с зеленой надписью `Общепит` по каемке, и
алюминиевые ложки и вилки -- все оттуда же. Фетисов уверен, что у него
первого в поселке появились стальные, пилоты удружили. А набор фужеров,
которые он, с трудом достав, привез из отпуска!... Этот хрустальный гарнитур
потом часто и долго кочевал по поселку, его брали напрокат -- в основном на
свадьбы, которые, бывало, по несколько на единственную в неделе пятницу
справлялось в молодежных Пангодах.
Позже он привез с `земли` маленький автомобильный телевизор. Нет,
телевидения в Пангодах еще не было (трансляторы появились только в 1979
году). Это был `хоккейный` телевизор, для ежегодного периода чемпионата
мира. Когда играли `наши`, Игорь и еще несколько таких же любителей
телевизионного спорта садились в `вахтовку`, включали аппарат и катили по
зимнику в сторону Надыма, периодически контролируя изображение. Как только
`молоко` сменялось приемлемыми картинками и звуком (это происходило, обычно,
на полпути к городу, в районе поселка Правая Хетта), машину останавливали и
от души `болели`...
Слово `холодильник` у пангодинцев, урожденных `землян`,
трансформировалось в `более холодное`, равное температуре `за бортом`, но
сезонное понятие. А сам предмет принял иной, далекий от цивилизованного,
образ -- дощатый или алюминиевый ящик, встроенный в оконный проем и
выступающий основным полезным объемом за пределы жилища. Когда Фетисову
очередной грузовой оказией доставили настоящий холодильник `Юрюзань`,
знакомые удивлялись: `Николаич, ты, что здесь -- жить собрался, что ли?!...` Игорь посмотрел на холодильник: дребезжит, зараза, с того времени, с
той самой `разморозки`, ничего не помогает: уж и протягивал-перетягивал
гайки, и ножки подкручивал, и резинки подставлял... ...Зимой 1977 году `Катерпиллер`, осуществляя земляные работы, порвал
газовую трубу, по которой подавался с месторождения на Пангоды `бытовой`
газ. В единую минуту поселок остался без тепла и света: погасла
электростанция, остановились котельные. Дни стояли на редкость морозные,
минус сорок девять, за пару часов холод сковал жилые и промышленные объекты.
Все мужчины вышли на ликвидацию аварии, которая, естественно, развилась из
локальной газовой в тотальную тепловую. Проблема была с детьми. Выручила
`Нахаловка` -- во многих `балках` стояли обыкновенные печки, которые
топились дровами. Хозяева балков не спрашивали, кто и откуда, -- заходи,
заводи детей, грейся. Через несколько часов женщины и дети из общежитий
заполнили `нахаловский` самострой.
Порыв трубопровода быстро, по зимним понятиям, ликвидировали, появилось
электричество, заработали котельные. Подземные магистрали теплопроводов в
основном уцелели. Но этой паузы длиной в несколько часов, пока не двигалась
вода, оказалось достаточно, чтобы размерзлись, полопались трубы и батареи в
помещениях.
Опять огромная ответственность пала на аэропорт. Нужно было срочно
принимать самолеты из Тюмени с сантехникой -- трубой, батареями, запорной
арматурой... Но замерзли, оставшиеся без электричества навигационные
приводы, без их работы прием самолетов невозможен. Запустили аварийные
дизеля, однако этого оказалось недостаточно, требовалось срочно прогреть
аппаратные помещения приводов. И эту проблему решили: паяльными лампами
нагревали докрасна булыжники (их в песчаных Пангодах, да к тому же зимой,
еще нужно было найти!), заносили несколько штук в аппаратную, клали на
железный лист и закрывали дверь. Через полчаса там уже не минус сорок с
хвостом, а вполне приемлемые минус десять...
Поселок и людей в нем удалось спасти. Практически за сутки авария была
в основном ликвидирована.
Игорь попал домой только на вторую ночь. В общежитии стояла еще
минусовая температура -- трубная разводка здесь уцелела (вовремя слили
воду), но тепло запустили только час назад. Жена с подругой, одетые в
полушубки и валенки, спали на кровати под всеми одеялами, которые нашлись в
доме. Сиял в темноте раскаленный `козлик`. Потрогал батарею: оживает, урчит.
Нет, впрочем, урчит не батарея. Странный дребезжащий, переходящий в
турбинный гул, звук доносился от холодильника. Игорь, уже без всяких сил,
все же засмеялся и сказал вслух: `Ну, что ты, чудак, тарахтишь!... Минус
десять же в комнате! Согреться хочешь?...`
С тех пор так и дребезжит, друг `Юрюзань`... Железную дорогу в Пангодах пришлось прокладывать параллельно взлетной
полосе, чуть потеснив болота, другого варианта не было. Таким образом, она
попала в зону `боковой полосы безопасности`, что и заметил нынешней ночью
`свежий` пилот-инспектор. А между тем, в буквальном смысле, параллельная
эксплуатация аэродрома и `железки` ведется уже несколько лет. А знал бы
инспектор, что и железнодорожная станция `Пангоды` и аэропорт `Медвежье`
находятся в ведении... одного диспетчера! Иначе невозможно, только так можно
соблюсти безопасность: пока поезд едет -- самолет не сядет и не взлетит. И
наоборот.
Нет, что ни говори, по букве инспектор прав. Это Фетисов и сам
понимает. Летать стало действительно опасно: с одной стороны жэдэ-полотно, с
другой -- жилой сектор. Да и неудобств много стали причинять жителям.
Например, то и дело прибегает заведующая столовой: `Игорь Николаевич, не
сажайте рядом МИ-6, после него у нас борщ с песком получается!... `
Вспомнилось забавное. Однажды население собралось на какую-то летнюю
гулянку, праздник, может, день строителя, в центре поселка: столы, шашлыки,
то, се... Солнечный день, мужики в безрукавках, женщины вспомнили, что они
женщины -- расфуфырились, накрасились, прически понаделали... Прямо светский
пикник. Надо же было угораздить в это время прилететь `шестерке`.
Пассажирский МИ-8, и тот разгоняет на все четыре стороны, что рядом
окажется, а уж эта грузовая махина!... Скатерти со столов долой, шашлык в
песке, женщины с разбитыми прическами, как медузы на ветру... Чуть пилотов
не побили, бегают, лохматые, вокруг машины, ругаются очень интересными
словами.
Да, пангодинских женщин если завести! Это ведь они начали
строчить-трубить во все инстанции: в поселке уже несколько сот детей, они
подрастают, учиться негде! Прилетела какая-то комиссия. Население пригласили
в клуб, пришли женщины -- яблоку негде упасть. Те, что на трибуне, стоят на
своем: поселок вахтовый, детям здесь делать нечего, мол, это было заранее
указано в вызовах всех ваших мужей. Не положено!...
Что там поднялось! Комиссии пришлось срочно ретироваться, уходили очень
быстро, но буквально `сквозь строй` разъяренных пангодинок. Потом многие из
этих фурий, явно преувеличивая, хвастались, уточняя, у кого сколько в кулаке
осталось `комиссаровых` волос, кто сколько пуговиц оборвал с ответственных
пиджаков. В последствие этот факт неудавшейся беседы оброс еще более
невероятными подробностями, но дело сдвинулось, скоро началось строительство
первой школы...
`Так-то, пилот-инспектор. Утром разберемся. Кто ж тебе разрешит
кислород Пангодам перекрывать... Не положено-положено!` -- Игорь выключил
плитку под парящим, как паровоз, чайником, откинулся на спинку стула,
прислонил голову к стенке, закрыл глаза. -- `Где люди живут... Там и
положено...` -- подумал он вяло, уже во сне улыбаясь своему `мудреному`
резюме. Пройдет всего год и будет открыт новый аэропорт, в достаточной дали от
поселка. Это будет, пожалуй, его единственное существенное отличие от
старого аэродромного комплекса. `Грунтовка` останется `грунтовкой`. Попытка
открыть регулярное пассажирское авиасообщение с `землей` закончится
неуспешно: однажды прилетевший из Тюмени АН-24 слегка `промахнется` мимо
полосы, и ему придется доостанавливаться на тундровых кочках. Для людей и
машины последствий никаких, но пассажирские рейсы для больших самолетов
отменят. Пангодинцы будут продолжать летать на материк через Надым, их
мытарств всегда будет на одно стокилометровое авиаколено больше, чем у
соседей-надымчан, как и всех северян тоже обреченных на долгие летние
перелеты и переезды.
Знаковым покажется Фетисову первое утро после открытия нового
аэропорта. Он приедет на работу очень рано и начнет привычный по старому
рабочему месту обход. Он заметит, что собаки, еще во время строительства
прижившиеся в новом аэропорту, необычно возбуждены и увлекают обходчика за
собой. `Значит, след`, -- подумает Игорь. Действительно, на снегу будут
четко вырисовываться огромные следы от медвежьих лап. Следы пойдут по
периметру, вдоль аэродромной границы. Возле нескольких `тумб`, установленных
через каждые сто метров аэродромной полосы, снег будет желтым... `Пометил
хозяин!... -- весело подумается Фетисову. -- А как же, -- `Медвежье`!...`
И будет страшная ночь морозной весной 1982 года: четыре огромных
гудящих факела -- двухсотлитровые железные бочки с соляркой и ветошью -- по
вершинам расчищенного наспех от снега квадрата. Здесь обозначится новая
вертолетная площадка, поближе к беде, для немедленного приема малых судов
медицинской авиации... В этой аварии на газопроводе сгорят заживо или
замерзнут, в панике, несколько человек... Служба Фетисова обеспечит
возможность ночных спасательных полетов. Благодаря авиации будут сохранены
десятки жизней...
И будет город Новый Уренгой, куда Фетисову придется летать в
командировки -- пригодится его опыт работы в экстремальных северных
условиях. Там, в такой же приполярной тундре, для целей ускоренного
строительства города и объектов уникального месторождения, тоже будет
эксплуатироваться аэропорт, поначалу `не нормальный` в привычном,
материковом понимании...
Но все это и многое другое случится потом...
Пока же Игорь Фетисов спит, уронив голову на плечо. До подъема остается
еще почти целых два часа. Он еще не знает, что как раз в это время самолет
АН-12, с тем же пилот-инспектором на борту, взлетает с тюменского аэропорта
`Рощино` и берет курс на... `Медвежье`. Инспектор спешил обратно на север.
Сообщив о своем ночном `северном` подвиге он получил за это незамедлительный
нагоняй и приказ до утра исправить созданную им недопустимую ситуацию на
стратегически важном для страны объекте. Ровно в семь он, тревожно
поглядывая на часы, стремительно зайдет в диспетчерскую, потребует
соответствующий журнал и ниже своей предыдущей записи начертает: `Полеты в
аэропорту `Медвежье` воздушным судам первого и второго класса РАЗРЕШАЮ`.
НАШИ ПАНГОДЫ
Период работы Леонида Семеновича Чугунова в должности начальника
Медвежинского ГПУ ассоциируется с выходом невзрачного поселка с безликой
архитектурой на параметры маленького города. При нем появились первые
монументальные сооружения культбыта, приняла облик проспекта центральная
пангодинская улица...
...Последний раз мы встретились с Чугуновым, Генеральным директором
`Надымгазпрома`, в выставочном зале Дома культуры, где проходила выставка
Кировского художественного музея, организованная, кстати, руководством
Надымгазпрома специально для Пангод. До этого я имел беседу с директором
музея, которая сказала, что сколько бы она не бывала в Пангодах, поселок
поражает ее каким-то благоговейным отношением жителей к прекрасному. Может
быть потому, что здешние люди обделены многими атрибутами цивилизации
(театры, музеи, картинные галереи и т.п.), даже если сравнивать с Надымом.
Именно под впечатлением предыдущей беседы я начал разговор с `газовым
генералом`. Разговор, который продолжался от силы минут пять.
Я выразил мнение, используя энциклопедические сведения: Пангоды --
город по российским стандартам, -- здесь проживает более 12 тысячи человек,
и не менее 85 процентов населения заняты вне сельского хозяйства.
Да, согласился Чугунов, поселок -- не совсем справедливая
характеристика социального статуса Пангод. Но недаром этот `маленький город`
в шутку называют большой деревней. Эффект `деревни` будет еще долго здесь
проявляться, даже когда Пангоды станут городом `де юре`. Это, в общем-то,
для Севера неплохо. Человека здесь ВИДНО. Какой ты есть, таким тебя и знают.
Плохому труднее скрыться. Раньше и в Надыме -- приезжий человек, как бы того
не хотел, принимал психологию Севера, психологию именно этого города.
Теперь, когда город вырос, человек отчасти `затерялся`. Все больше приезжих
не принимают местных традиций, заложенных ранним освоением, и формируются
сами по себе...
Так что наши Пангоды, -- заключил мой собеседник, -- если иметь в виду
психологию людей, уровень чистоты, открытости во взаимоотношениях между
собой и в отношении к окружающему миру, -- далеко не самое худшее, что есть
на Севере. И не только на Севере...
НАЧАЛО ВСЕХ ДОРОГ
Белая бескрайняя перина, посеченная коричневыми гривами перелесков --
такой явилась в иллюминаторах надымская земля. ИЛ-14 приземлился на зимнее
озеро, Татьяна ступила на трап и надолго зажмурилась... Наивно надеялась:
открыв глаза, увидит привычное -- аэропорт, такси, автобусы...
Тысяча девятьсот семьдесят четвертый год: `аэросарай` из вагончиков,
вездеходы, собаки...
Дорогу она `знала`, муж написал: по зимнику, до `Медвежьего`.
Подвернулась попутка до Старого Надыма. `Пангоды -- там!...` -- махнул рукой
водитель по направлению уползающей в тундру снежной колеи и унесся в сторону
пристани.
Она... пошла пешком! Думала, скоро кто-нибудь нагонит, подберет. Когда
поняла, что поступила опрометчиво (февраль, минус двадцать), Надым был уже
далеко за спиной.
Водитель бензовоза всю дорогу удивлялся пассажирке, долго
превращавшейся из заиндевелой головешки в молодую женщину: `Ну, ты даешь,
Снегурочка, до Русского поля дотопала!...`
Едва Татьяна согрелась, в районе Правой Хетты машина задымила --
загорелась проводка. `Пожар` потушили, но двигатель надежно заглох.
Стемнело. Пришлось коротать ночь в `сталинских` бараках, к их счастью
оказавшихся у дороги. Всю ночь топили печку...
Первая северная дорога оказалась предтечей дальнейшей жизни Татьяны
Алексеевны Демидовой, которая более двадцати лет трудится в Пангодинском
АТП. Каждое утро сотни дорог пангодинских водителей начинаются с окошка
диспетчерской. Сколько их было, этих начал, за многие годы? Сотни тысяч,
миллион?...
Признаться, мой последний вопрос получился несколько витиеватым: что в
вас изменилось с тех молодых лет, если учесть, что Пангоды выросли, стали
цивилизованным населенным пунктом, ушло романтическое время, приехали новые
люди?... Не дожидаясь концовки, Татьяна Алексеевна ответила: `Да просто
моложе была, веселее!...`
Наверное, в этом с ней никогда не согласятся водители ветераны АТП,
которые убеждали меня: диспетчер Демидова, как и в молодости, жизнерадостна
и красива. По-прежнему, как и двадцать лет назад, каждый день, на протяжении
нескольких часов раннего утра, звучит ее мягкий молодой голос: `Доброе
утро!... Счастливого пути!...`
Один старый водитель признался мне: `Бывает, настроение с утра -- ни в
дугу! Подхожу к диспетчерской, слышу Демидову -- и сразу другое дело, жизнь
продолжается, сегодня все будет, как всегда, нормально... Как талисман!`
ВАРВАРА
Пангоды столичными звездами не удивишь. Как ни странно, жители этой, по
общим понятиям, глубинки, провинциалами себя полагают настолько же,
насколько это характерно для, например, тюменцев или свердловчан, -- т.е.
исходя из географической, а не какой-либо иной отдаленности от европейской
части страны.
Такая степень `удивляемости` определяется отчасти тем, что родина
взрослых северян, в основном, -- как раз-таки названная `европейская часть`;
отчасти тем, что звезды, каждодневно сияющие на телевизионном небосклоне, на
пангодинском, гастрольном, -- метеоры. Так или иначе, более глубокий интерес
вызывают судьбы известных земляков, неординарных личностей, жизнь которых
является заметным слагаемым естества каждого из нас, нашей историей. Это было четыре года назад. Закончилась однодневная пангодинская
гастроль известного артиста. В понедельник он, окруженный многочисленной
свитой, в основном затянутую в хрустящую черную кожу охраной, приехал в
маленький, деревянный аэропорт `Медвежье`.
Хозяйка авиаперевозок, сменный диспетчер газопромыслового управления,
`нашла` пролетающий вахтовый борт с УКПГ на Надым и посадила его в Пангодах.
-- Только отдельный вертолет, -- `звездно` заявила охрана и предложила
вполне `столично`: -- Вахту высадите, подождут.
Пошли долгие минуты напряженных переговоров, но диспетчерская кабина --
стеклянная крепость с маленьким квадратным окошком, не сдавалась.
Согласились ли в результате осаждавшие с тем, в чем всегда была убеждена и
уверенно отстаивала в те минуты провинциальная мадонна, -- человеческое
достоинство не географическая величина и не должна изменяться в функциях
широты и долготы? Неизвестно. Но особо горячего московского `качка`, за
грубость при штурме диспетчерской, его коллеги все же послали извиняться
(это было непременным условием диспетчера для дальнейшего разговора вообще):
-- Извини...-те, Варвара Ивановна.
Они улетели в вертолете, где им с вахтовиками вполне хватило места. На предложения сына поменять работу на более спокойную, Варвара
Ивановна отвечала: ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ
Док. 129248
Опублик.: 21.12.01
Число обращений: 0
|
