ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Урсула Ле Гуин
Четыре пути к прощению


ОСR: Татьяна Кондакова

`На планете О не было войн в течение последних пяти тысяч лет, а на
Гезене войн не знали вообще никогда`, -- прочла она и отложила книгу, чтобы
дать отдых глазам. К тому же последнее время она приучала себя читать
медленно, вдумчиво, а не глотать текст кусками, как Тикули, всегда
моментально сжиравший все, что было в миске. `Войн не знали вообще`: эти
слова вспыхнули яркой звездой в ее мозгу, но тут же погасли, растворившись в
беспросветных глубинах скептицизма. Что же это за мир такой, который никогда
не видел войн? Настоящий мир. Настоящая жизнь, когда можно спокойно
работать, учиться и растить детей, которые, в свою очередь, тоже смогут
спокойно, мирно учиться и работать. Война же, не позволяющая работать,
учиться и воспитывать детей, была отрицанием, отречением от жизни. `Но мой
народ, -- подумала Йосс, -- умеет только отрекаться. Мы рождаемся уже в
мрачной тени, отбрасываемой войной, и всю жизнь только и делаем, что
гоняемся за миражами, изгнав мир из дома и своих сердец. Все, что мы умеем,
-- это сражаться. Единственное, что способно примирить нас с жизнью, -- наш
самообман: мы не желаем признаваться себе, что война идет, и отрекаемся от
нее тоже. Отрицание отрицания, тень тени. Двойной самообман`.
На страницы лежащей на коленях книги упала тень от тучи, ползущей со
стороны болот. Йосс вздохнула и прикрыла веки. `Я лгунья`, -- сказала она
сама себе. Потом снова открыла глаза и стала читать дальше о таких далеких,
но таких настоящих мирах.
Тикули, который дремал, обвернувшись хвостом, на солнышке, вздохнул,
словно передразнивал хозяйку, и почесался, сгоняя приснившуюся блоху. Губу
охотился; об этом свидетельствовали качающиеся то там то сям макушки
тростника и вспорхнувшая, возмущенно кудахтающая тростниковая курочка.
Йосс настолько погрузилась в весьма своеобразные обычаи народов Итча,
что заметила Ваду лишь тогда, когда он сам открыл калитку и вошел во двор.
-- О, ты уже пришел! -- всполошилась она, сразу ощутив себя старой,
глупой и робкой (как всегда, стоило кому-то заговорить с ней; наедине с
собой она ощущала себя старой, лишь когда была больна или очень уставала).
Может быть, то, что она выбрала уединенный образ жизни, стало самым разумным
решением в ее жизни. -- Пойдем в дом.
Она встала, уронив книгу, подобрала ее и почувствовала, что узел волос
вот-вот рассыплется.
-- Я только возьму сумку и сразу пойду.
-- Можете не торопиться, -- успокоил ее юноша. -- Эйд немного опоздает.
`Очень мило с твоей стороны позволить мне в моем собственном доме
собраться не спеша`, -- мысленно вспыхнула Йосс, но промолчала, сдавшись
пред чудовищным обаянием юношеского эгоизма. Она зашла в дом, взяла сумку
для покупок, распустила волосы, повязала голову шарфом и вышла на небольшую
открытую веранду, служившую одновременно крыльцом. Вада, сидевший в ее
кресле, при виде Йосс вскочил. `Он хороший мальчик, -- подумала она. --
Пожалуй, воспитан даже лучше, чем его девушка`.
-- Желаю приятно провести время, -- сказала она вслух с улыбкой,
прекрасно понимая, что этим смущает его. -- Я вернусь через пару часов, но
до заката.
Она вышла за калитку и побрела по деревянным мосткам, извивавшимся по
болоту, к деревне.
Эйд она не встретила. Девушка придет по одной из тропок в трясине с
северной стороны. Они с Вадой всегда уходят из деревни в разное время и в
разном направлении, чтобы никто не догадался, что раз в неделю они на пару
часов встречаются. Их роман длился уже около трех лет, но они вынуждены были
встречаться тайно до тех пор, пока отец Вады и старший брат Эйд не придут к
согласию в старинной склоке о спорном отрезке земли, оставшемся не у дел от
некогда тучных пашен корпорации. Этот крохотный островок в болоте сделал
семьи смертельными врагами, и несколько раз уже почти чудом удавалось
избегнуть кровопролития. Однако, несмотря ни на что, их младшие отпрыски по
уши влюбились друг в друга. Земля была хорошей. А семьи, хоть и были бедны,
обе стремились верховодить в деревне. Зависть не лечится. И ненависть тоже:
все деревенские разделились на два лагеря. Ваде с Эйд даже и сбежать-то
оказалось некуда: в других деревнях родственников они не имели, а для того
чтобы выжить в городе, надо хоть что-то уметь. Их юная страсть попала в
тиски вражды стариков.
Йосс случайно узнала их секрет с год назад: однажды, гуляя по
обыкновению в тростниках, она наткнулась на маленький островок и лежащую в
объятиях друг друга прямо на земле парочку; как-то раз она точно так же
набрела на болотных оленят, притаившихся в травяном гнездышке, устроенном
матерью оленихой. Эти двое были так же смертельно перепуганы и так же
очаровательны и стали умолять Йосс `никому не говорить` так смиренно и
униженно, что у нее не оставалось другого выхода. Трясясь от холода, они
цеплялись друг за друга, как дети; ноги Эйд были в болотной грязи.
-- Пойдемте ко мне, -- сухо сказала Йосс. -- Ради всего святого.
И, развернувшись, пошла прочь. Парочка последовала за ней.
-- Я вернусь через час, -- так же сухо сообщила она, приведя их в свою
единственную комнату с альковом для кровати. -- Только простыни не пачкайте!
Этот час она кружила вокруг дома, проверяя, не ищет ли их кто-нибудь.
Теперь же, год спустя, в то время как `оленята` наслаждаются любовью в ее
крохотной спаленке, она уходит за покупками в деревню.
А вот отблагодарить ее им как-то не приходило в голову. Вада делал
торфяные брикеты и запросто мог обеспечить благодетельницу топливом, не
вызвав ни у кого ни малейших подозрений( Но они ни разу ей даже цветочка не
подарили, хоть и оставляли всегда простыни чистыми и даже неизмятыми. Может,
они просто были неблагодарными детьми? Да и за что им ее благодарить? Она
всего-навсего дала им то, что они и так должны были иметь по праву
молодости: постель, часок любви и немного покоя. Тут нет никакой ее заслуги,
как, впрочем, и никакой вины в том, что никто другой не предоставил им
этого.
Сегодня она собиралась зайти в лавку, которую держал дядя Эйд --
деревенский кондитер. Когда Йосс приехала сюда два года назад, ее благие
намерения придерживаться праведного воздержания в пище -- горсточка зерна и
глоток чистой воды в день -- пошли прахом: от диеты из сухих круп у нее
начался понос, а воду из торфяников было просто невозможно пить. Теперь она
ела овощи, какие только удавалось купить или вырастить самой, и пила вино,
привозимые из города соки и воду, которую продавали в бутылках. Кроме того,
она постоянно пополняла запас сладостей: сушеных фруктов, изюма, жженого
сахара и даже пирожных, которые пекли мать и тетка Эйд, -- толстых галет,
посыпанных толчеными орехами, сухих, ломких, но приторно-сладких.
Йосс набила сумку продуктами и задержалась, чтобы поболтать с теткой
Эйд -- смуглой, востроглазой маленькой женщиной, которая была вчера на
поминках по старому Йаду и горела желанием поделиться впечатлениями.
-- Эти люди, -- имея в виду семью Вады, тетушка презрительно
прищурилась и криво усмехнулась, -- как всегда, вели себя по-свински:
напились, задирали всех, безбожно хвастались, а потом заблевали всю комнату.
Чего еще ждать от такой деревенщины!
Когда Йосс подошла к полке с прессой, чтобы взять свежую газету (вот и
еще один нарушенный обет: она клялась читать лишь `Аркамье` и выучить его
наизусть), в лавку вошла мать Валы, и все услышали, как `эти люди` (теперь
уже семья Эйд) вчера вечером вели себя по-свински, хвастались напропалую,
задирали всех и в конце концов заблевали весь дом. Йосс не только слушала --
она расспрашивала обо всем до мельчайших подробностей, она буквально
купалась в сплетнях.
`Как это глупо, -- думала она, -- сидеть на отшибе в болоте и молчать,
как мышь под метлой! Что за идиоткой я была тогда, когда давала обет пить
только воду и не произносить праздных речей. Я никогда, никогда не давала
себе воли ни в чем! Я никогда не была свободной, да я и не заслуживаю
свободы! Даже в своем преклонном возрасте я не могу отважиться поступать
так, как действительно хочу. Даже потеряв Сафнан, я не решилась жить не так,
как принято, а как хочется`.
Стояли они меж пяти армии враждебных. И Энар, воздев клинок, говорил:
`Держу я в руках твою смерть, о всемогущий!` Камье же ответствовал: `Бедный
мой брат, ты держишь в руках свою смерть`.
Хоть что-то из `Аркамье` она помнила наизусть, Но эти строки знали все.
А потом Энар отбросил меч, поскольку был героем и благородным, почти святым
человеком. И младшим братом Камье. `А я вот не могу отбросить свою смерть. Я
вцепилась в нее, я лелею ее, ем ее, пью, слушаю ее, отдаю ей свою постель,
оплакиваю ее, делаю все возможное, чтобы она приближалась!`
Закат сегодня был так красив, что Йосс отвлеклась от мрачных мыслей,
невольно залюбовавшись: безоблачное серо-голубое небо отражалось в далекой
дуге канала, а садящееся в тростники солнце вызолотило колеблемые легким
ветерком тонкие стволы. Чудесный день. Как прекрасен мир, как он прекрасен!
`Меч в моей руке обернулся против меня. Зачем ты творишь красоту, чтобы
убивать нас ею, Владыка милостивый?`
Сердце билось как сумасшедшее, Йосс еле передвигала ноги. Ну нет уж,
хватит! Она туго стянула виски шарфом и несколько раз глубоко вдохнула,
чтобы прийти в себя. Если она и дальше себе позволит так распускаться, то
вскоре начнет бродить по болотам, в полубреду вопя во все горло -- как
Абберкам.
Вот ведь дернуло вспомнить об этом сумасшедшем! О черте речь, а он
навстречь: не видя ничего перед собой, погруженный в свои мысли, Абберкам
шел ей навстречу, стукая своей массивной тростью с такой яростью, словно
каждый раз убивал змею. Его лицо обрамляли длинные седые кудри. Сейчас он не
кричал -- кричит он только по ночам, и то в последнее время нечасто --
сейчас он говорил: она видела, как шевелятся его губы. Но вот он заметил
Йосс и умолк, моментально превратившись в того, кем и был на самом деле --
настороженного дикого зверя. Они медленно сближались на узеньких мостках, и
вокруг не было ни единой живой души; только тростники, болотная грязь, ветер
и вода.
-- Добрый вечер, Вождь Абберкам, -- мягко сказала Йосс, когда между
ними осталось лишь несколько шагов. Каким огромным он был; всякий раз,
встречаясь с ним, она не могла привыкнуть к виду его мощного, тяжелого
широкоплечего тела. Его иссиня-черная кожа была гладкой, как у молодого
мужчины, но плечи ссутулились, а волосы седым-седы и всклокочены; нос торчал
крючком, а глаза всегда смотрели куда-то вдаль.
Да что за день такой неудачный! Мало ей всех сегодняшних переживаний,
самобичеваний и тревожных мыслей, так еще и это! Йосс остановилась -- теперь
Абберкам мог либо остановиться тоже, либо слепо двигаться прямо на нее -- и
спросила, стараясь казаться спокойной:
-- Вы были вчера на поминках?
Старик вперился в нее тяжелым взглядом, словно недоумевая, кто она
такая и что ей от него надо.
-- Поминки? -- переспросил он, словно вспоминал значение этого слова.
-- Вчера похоронили старого Йада. Все перепились, и только чудом их
старая свара не обернулась дракой.
-- Свара? -- скорее повторил он, чем спросил. Может, он уже
окончательно перестал соображать, но попытаться пробиться к его сознанию все
же стоило, и Йосс заговорила, боясь остановиться:
-- Свара между Дэвисами и Камманерами. Они никак не могут поделить тот
островок с хорошей пахотной землей. А их бедные дети боятся даже взглянуть
друг на друга, чтобы родители не прибили их на месте. А ведь они любят друг
друга и хотели бы пожениться. Что за идиотизм! Почему бы в самом деле не
поженить их и не отдать им этот паршивый остров? А то, боюсь, того и гляди
прольется кровь, и в самом ближайшем времени.
-- Прольется кровь( -- снова эхом повторил Вождь, а затем глубоким
звучным голосом, который не раз разносился над ночными болотами, медленно
проговорил: -- Эти люди. Лавочники. У них души скряг. Они не хотят никого
убивать. Но и делиться не умеют. Оторвать от себя кусок собственности.
Никогда не научатся. Никогда.
И вновь перед мысленным взглядом Йосс взметнулся занесенный для удара
меч.
-- Ну, -- пролепетала она, пытаясь справиться с внезапной дрожью, --
тогда детям придется ждать, пока( пока старики не поумирают.
-- Слишком долго. Будет поздно. -- Йосс глянула старику в глаза, и его
взгляд, острый и дикий, пригвоздил ее к месту.
Но Абберкам тут же нетерпеливо тряхнул седой гривой, прорычал что-то на
прощание и так стремительно ринулся вперед, что она едва успела отскочить на
самый краешек мостков. `Вот так ходят вожди, и плевать им на нас, простых
смертных`, -- подумала она с кривой улыбкой и снова двинулась к дому.
Но тут сзади раздались какие-то резкие звуки. Йосс испуганно
обернулась, по горькому опыту городской жизни приняв их за выстрелы.
Абберкам склонился над мостками, и все его мощное тело сотрясалось в
пароксизме мучительного, раздиравшего легкие кашля; приступы были настолько
сильными, что он едва стоял на ногах. Йосс хорошо знала, что означает такой
кашель. Говорят, что пришлые умеют лечить эту болезнь. Но она уехала из
города до того, как хоть один из них успел появиться там. Она подошла к
Абберкаму, который теперь тяжело хватал воздух ртом, пытаясь прийти в себя
после приступа. Лицо его было серым, как пепел.
-- У вас берлот. Вы только подхватили его или уже поправляетесь?
Старик яростно замотал головой.
Йосс молча ждала ответа.
`А какое мне, собственно говоря, дело до его болезни? Он приехал сюда
умирать. Я еще прошлой зимой слышала, как он воет на болотах ночами. Воет от
мучительной боли, воет, агонизируя, снедаемый стыдом и отчаянием, как
человек на последней стадии рака, изводится тем, что все еще жив`.
-- Все в порядке, -- злобно просипел Абберкам, явно желая, чтобы его
оставили в покое.
Йосс ничего не оставалось, как кивнуть и уйти. Пусть подыхает, ей-то
что? Да и могло ли остаться у него хоть малейшее желание жить после того,
как он потерял все, что имел: власть, почет, богатство, честь? И потерял за
дело: за то, что лгал, предавал своих приверженцев, присваивал чужие деньги!
Хотя все политики этим занимаются( Великий Вождь Абберкам, герой
Освобождения, уничтоживший Всемирную партию своей бездумной жадностью.
Йосс снова оглянулась. Старик медленно тащился по мосткам, возможно,
даже покачиваясь -- на таком расстоянии она не могла разглядеть. Мостки
кончились, и Йосс ступила на тропинку, ведущую к ее дому.
Триста лет назад эта заболоченная гнилая топь была одним из самых
богатых и обширных земледельческих районов; первым, что осушила и возделала
Сельскохозяйственная корпорация, а точнее, рабы, привезенные с Уэрела в
колонию на Йеове. Уж колонизаторы постарались на чужих-то землях: так хорошо
осушали землю, так тщательно обрабатывали, без всякой меры засыпая
удобрениями, что доигрались, пока почва окончательно не истощилась и уже
ничего не могла родить. И тогда хозяева бросили ее на произвол судьбы и ушли
разрабатывать новые участки. Ирригационные каналы стали потихоньку
разрушаться, и река вновь начала отвоевывать свои прежние владения: она
периодически разливалась, и волны, гуляя по некогда тучным нивам, смывали
остатки плодородной почвы и уносили к океану. Теперь здесь росли лишь
тростники; на многие мили вокруг -- шелестящий лес, покой которого тревожили
лишь ветер, бесшумные тени низко скользящих туч да шорох крыльев голенастых
болотных птиц. Где-то в глубинах его можно было набрести на небольшие
островки все еще годной под пашню земли, на крохотные обработанные поля и
деревушки рабов, брошенных на произвол судьбы. Никчемные люди на никчемной
земле. Свобода на пустошах! Свобода сдохнуть от отчаяния и голода. И везде и
повсюду по болотам были раскиданы полуразвалившиеся брошенные дома.
Религия Уэрела и Йеове позволяла и даже настоятельно советовала
старикам, достигшим определенного возраста, обратиться к тишине: когда они
уже взрастили детей и исполнили свой гражданский и семейный долг, когда тело
ослабело, а дух окреп, они были вольны бросить все и начать жизнь с начала,
с пустыми руками на пустом месте. Даже на плантациях боссы старым рабам
позволяли уходить в чащобы и жить там свободно. Здесь же, на севере,
освобожденные мужчины уходили на болота и вели там отшельнический образ
жизни в уединенных ветхих домах. А после Освобождения стали уходить и
женщины.
Брошенные дома занимать было опасно: хозяин мог однажды вернуться и
предъявить права на свое владение. Но большинство сооружений (как и крытый
тростником домишко Йосс) принадлежали местным деревенским, которые содержали
их в порядке и бесплатно отдавали отшельникам, надеясь исполнить тем самым
свой религиозный долг и обогатить если уж не карман, так хотя бы душу. Йосс
утешалась мыслью о том, что для хозяина своей развалюхи она является
источником духовных благ; он был редким скупердяем, и его расчеты с
провидением всегда склонялись в пользу дебета. Она осознавала, что все еще
кому-то нужна и приносит хоть сомнительную, но пользу. И это еще один знак
того, что она не способна отрешиться от мира, к чему призывал Камье. `Ты
больше ни на что не годишься`, -- твердил он с тех пор, как ей исполнилось
шестьдесят, сотни раз. Но Йосс не желала его слушать. Да, она оставила
шумный мир и ушла в болота, но так и не смогла избавиться от него --
беспрерывно болтающего, сплетничающего, поющего и плачущего. Этот неумолчный
гул заглушал тихий голос ее Господина.
Войдя в дом, она обнаружила, что Эйд с Вадой уже ушли. На аккуратно
заправленной постели дремал, свернувшись клубочком, ее лисопес Тикули. Губу,
пятнистый кот, бродил с недоуменным видом, вопрошая, почему до сих пор не
подали обеда. Йосс взяла его на руки и погладила шелковистую спинку. Кот
довольно замурлыкал. Потом она его покормила. Тикули, как ни странно, не
обратил на это никакого внимания. В последнее время он вообще слишком много
спал. Йосс присела на кровать и почесала у него за ушами. Пес проснулся,
зевнул, раскрыл янтарные глаза и, узнав хозяйку, завилял огненно-рыжим
хвостом.
-- А ты что, есть не хочешь? -- спросила она.
`Так и быть, поем, но только чтобы доставить тебе удовольствие`, --
ответил Тикули и спрыгнул с кровати, как ей показалось, не очень ловко.
-- Ой, Тикули, да ты у меня стареешь, -- сказала Йосс и ощутила в
сердце холод вонзившегося меча. Когда же это было? Ее дочь Сафнан принесла
матери в подарок маленького неуклюжего рыжего щенка с кривыми лапками и
пушистым хвостом. Сколько лет прошло с тех пор? Восемь. Да, много. Для
лисопса -- вся жизнь.
Но он все же пережил и Сафнан и ее детей, внуков Йосс, -- Энкамму и
Уйи.
`Пока я жива, они мертвы, -- подумала она в который уже раз. -- А когда
они оживут, меня уже не будет. Они улетели на корабле, летящем быстро, как
луч света; они сами превратились в свет. Когда они вновь станут сами собой и
ступят на землю далекого мира под названием Хайн, пройдет восемьдесят лет. И
я уже буду мертва. Давно мертва. Я уже мертва. Они оставили меня, и я
умерла. Но только пусть они живут, о всемилостивейший; я согласна умереть,
лишь бы жили они! Я и приехала сюда умирать. За них. Вместо них. Я не могу,
не могу позволить им умереть за меня`.
В ее ладонь ткнулся холодный нос Тикули. Йосс внимательно посмотрела на
пса. Раньше она не обращала внимания, что его янтарные глаза подернулись
мутной пленкой и слегка выцвели. Она молча погладила его по голове и
почесала за ухом.
Съел всего несколько кусочков, да и то лишь ради нее, и снова полез на
кровать! Может, заболел? Йосс приготовила ужин: суп и пирожные, и машинально
сжевала все, не замечая вкуса. Потом помыла три тарелки, подкинула в огонь
хворосту и села с книгой в руках, надеясь, что чтение ее отвлечет. Тикули
все дремал на кровати, а Губу пристроился у очага, золотистыми глазами глядя
на огонь, и тихо тянул свое `мур-мур-мур`. Раз он вскочил, услышав в
тростниках какой-то подозрительный шум, и издал охотничий вопль, но потом
снова улегся и, уставившись на пляшущие языки пламени, завел свою песню.
Когда огонь погас и дом под беззвездным небом погрузился во тьму, он
присоединился к Йосс и Тикули, уже спящим в теплой постели, на которой
сегодня утром два юных любовника отдавали друг другу свою страсть.
Она поймала себя на том, что последние несколько дней неотступно думает
об Абберкаме. Все это время она приводила свой огородик в порядок, готовя
его к зиме, и потому голова была свободна.
Когда Вождь впервые появился на болотах и поселился в доме,
принадлежавшем старосте, вся деревня загудела, как встревоженный улей.
Опозоренный, низложенный, он все равно оставался великим человеком.
Избранный всенародно вождем хеендов, одного из сильнейших племен Йеове, и
создав и возглавив движение `Расовая свобода`, он во время войны за
Освобождение достиг огромной популярности. Идеи его Всемирной партии
пришлись по душе особенно в сельских местностях, на плантациях: `Никто не
имеет права жить в Йеове, кроме его народов: ни уэрелиане, ни ненавистные
колонизаторы, ни боссы, ни хозяева`. Война покончила с рабством, и в
последующие несколько лет дипломаты из Экумены договорились о полном и
бесповоротном окончании экономической зависимости Йеове от Уэрела. Планета
перестала быть колонией. Все боссы и хозяева -- некоторые семьи жили здесь
по несколько веков -- были выдворены на родину, в Старый Мир, вращавшийся
вокруг солнца по внешней орбите. Они были вынуждены уйти и увести свою
армию. `Они уже не вернутся! -- обещала Всемирная партия. -- Ни как гости,
ни как купцы. Никогда больше им не дозволено будет осквернять земли и души
Йеове. И никаким другим пришельцам и захватчикам этого не позволят!` Чужаки
из Экумены помогали Йеове скинуть цепи рабства, но им тоже пришлось улететь
домой. `Это только наш мир. И он свободен. Здесь мы можем укреплять свой дух
по заветам Камье-Меченосца`. Абберкам повторял эти сентенции везде и всюду,
и занесенный меч стал эмблемой Всемирной партии.
А затем полилась кровь. С самого Освобождения в Надами тридцать лет
бесконечно шли войны, восстания, мятежи -- половина жизни Йосс. И даже после
того как с планеты убрались все уэрелиане, война продолжалась. Снова и снова
вырастали, мужали безусые юноши и, очертя голову, бросались по наущению
престарелых вождей убивать друг друга, женщин, детей, стариков; здесь всегда
шла воина во имя свободы, мира и справедливости. Получившие свободу племена
дрались между собою за землю, в то время как их вожди грызлись за власть.
Все, что нажила Йосс за долгие годы работы учительницей в столице, пошло
прахом, причем даже не во время самой войны за Освобождение, а после нее,
когда в городе началась гражданская смута.
Правда, надо отдать должное Абберкаму: несмотря на меч, изображенный на
эмблеме, он всеми способами пытался воздерживаться от военных действий, и
отчасти это у него получалось. Он предпочитал бороться за власть с помощью
убеждения, различными политическими и дипломатическими приемами, на которые
был большой мастер, и почти добился успеха. Плакаты с занесенным мечом были
расклеены везде и всюду, а речи Вождя на митингах неизменно пользовались
большим успехом. `АББЕРКАМ И РАСОВАЯ СВОБОДА!` -- призывали лозунги,
протянутые над улицами. Ему оставалось только победить на первых в истории
Йеове выборах и стать Вождем Мирового совета. Но тут началось: сначала
шепотки, слушки, потом уже открытые обвинения в измене. Потом самоубийство
его сына. Затем публичные откровения матери его сына о развратном и не в
меру роскошном образе жизни Вождя. А дальше посыпались обвинения в
присвоении денег, выделенных его партией на восстановление кварталов
столицы, разрушенных во время войны и бегства уэрелиан. Разоблачение тайного
плана предательского убийства эмиссара Экумены с тем, чтобы впоследствии
свалить вину на старого друга Абберкама и его сторонника Демье( Именно
последнее и положило конец его карьере: на сексуальную распущенность,
роскошный образ жизни и даже на злоупотребление властью Вождя еще могут
посмотреть сквозь пальцы, но предательство старого товарища по партии --
такое не прощают.
`Такова уж рабская мораль`, -- подумала Йосс. Большинство из прежних
сторонников ополчились против Абберкама и взяли штурмом его резиденцию.
Союзные войска Экумены соединились с частями, оставшимися верными Вождю, и
вместе восстановили в столице порядок. За те несколько дней, пока длились
беспорядки, в городе погибли сотни людей, а по всей планете жертвы
вспыхнувших в поддержку Абберкама мятежей и бунтов исчислялись тысячами. Но
потом Экумена встала на сторону временного правительства, вынудив его пойти
на уступки в политике по отношению к Уэрелу. И Вождя повели под охраной
ненавистных колонизаторов по залитым кровью улицам с полуобвалившимися от
разрывов гранат домами. Народ, доверявший ему, обожавший его, ненавидевший
его, молча смотрел, как его ведут через весь город под конвоем иностранцы,
чужаки, которых он обещал вышвырнуть с планеты.
Йосс прочла обо всем в газете, так как это произошло, когда она уже год
как жила на болотах. `И поделом ему!` -- подумала она тогда. Действительно
ли Экумена стала союзником Йеове или под прикрытием лояльности просто
готовит возрождение старых порядков, она не знала, но ей приятно было
видеть, как столь высоко вознесшийся Вождь был свергнут с пьедестала.
Уэрелианские боссы, свалив главу страны, наняли десятки писак, поливавших
его грязью. Но Йосс уже досыта наелась грязи за всю свою жизнь.
Когда несколько месяцев спустя ей сообщили, что Абберкам будет жить на
болотах недалеко от нее и что он решил стать отшельником, она была потрясена
и даже несколько пристыжена, поскольку считала все его пламенные
высказывания и призывы лишь обычной политической болтовней. Неужели он в
самом деле религиозен? И это после всех грабежей, оргий, убийств? Нет,
конечно же, нет! Потеряв деньги и власть, он был вынужден устроить весь этот
спектакль для отвергнувшего его общества и играть в нем роль нищего и
несправедливо униженного. Ни стыда, ни совести! Йосс сама удивилась, сколько
язвительности и горячей неприязни всколыхнуло в ней известие о его приезде.
Когда она в первый раз увидела его, то единственным, что запомнилось тогда,
стали огромные ступни с грязными большими пальцами, обутые в сандалии, --
посмотреть ему в лицо она из презрения не пожелала.
Однажды зимней ночью с болот донесся леденящий, как пронизывающий
ветер, жуткий вой. Губу и Тикули навострили уши, насторожились, но тут же
успокоились. Йосс даже не сразу поняла, что эти надрывные звуки исторгает
человеческая глотка; выл мужчина -- пьяный? сумасшедший? -- и было в его
голосе столько муки и отчаяния, что она, несмотря на страх, отправилась
посмотреть, нельзя ли ему помочь. Но он не искал помощи. `О великий
всемогущий Камье!` -- различила Йосс, выйдя за дверь, и на фоне бледного
ночного неба, затянутого мутными облаками, увидела огромную фигуру человека,
который шатаясь брел по мосткам, рвал на себе волосы и плакал, словно
животное, словно душа, заблудившаяся в боли.
После этой ночи она больше не осмеливалась осуждать его. Они в равном
положении. И, встретившись с ним в следующий раз, посмотрела ему в глаза и
заговорила с ним.
Видела она его не часто: он действительно жил как отшельник. К нему
никто не ходил. Ей жители деревни (ради спасения своей души) отдавали и
кое-какие вещи, и излишки каждого урожая, а по праздникам угощали чем-нибудь
горячим; но она ни разу не видела, чтобы кто-то нес что-либо Абберкаму.
Может, поначалу ему и предлагали, а он оказался слишком гордым, чтобы
принимать подаяние. А может, побоялись и предлагать.
Йосс вскапывала землю маленькой лопаткой с поломанной ручкой, которую
ей отдала Эм Деви, и размышляла о ночных воплях Абберкама и его кашле. В
четырехлетнем возрасте Сафнан чуть не умерла от берлота. В те страшные дни
этот жуткий надрывный кашель преследовал Йосс днем и ночью. Может, когда она
видела Абберкама в последний раз, тот направлялся к деревенскому доктору? А
может, пошел, да вернулся, так и не решившись попросить помощи?
Йосс накинула на плечи шаль: ветер посвежел, напоминая о том, что уже
осень, и, выйдя к мосткам, свернула направо.
Жилище Абберкама было гораздо больше ее лачуги и сложено из бревен,
отсыревших и замшелых: болотная вода просачивалась всюду. Такие дома
перестали строить уже лет двести назад, после того, как срубили последнее
дерево. Бывший фермерский дом, теперь он превратился в мрачную, обвитую
дикими лозами развалину с прохудившейся крышей и выбитыми окнами; ступеньки
на крыльце совсем прогнили и прогибались даже под Йосс.
Она позвала Абберкама, потом еще раз, погромче. Но в ответ лишь ветер
шелестел в тростниках. Она постучала, подождала немного и, наконец
решившись, толкнула разбухшую входную дверь. Оказавшись в узкой прихожей,
Йосс услышала доносящееся из соседней комнаты хриплое бормотание:
-- Никогда не входи, ни с какими намерениями, беги без оглядки, беги
без оглядки( -- И говорящий вновь зашелся в приступе мучительного кашля.
Йосс открыла дверь в комнату, остановилась на пороге и, когда глаза
привыкли к темноте, огляделась. Когда-то здесь находилась гостиная, но
сейчас все окна были забиты досками, а огонь в очаге давным-давно не
разжигали. Из мебели остались только старый буфет, стол, лавка и кровать,
стоявшая рядом с очагом. Скомканное одеяло валялось на полу, а Абберкам,
совершенно голый, метался на кровати в горячечном бреду.
-- О Камье всемогущий! -- вырвалось у Йосс.
Огромное, черное, маслянисто-блестящее тело, широченная грудь и живот,
поросшие седыми волосами, сильные руки с ладонями, напоминающими лопаты( Да
она никогда в жизни не отважится подойти к нему!
Но все же Йосс поборола робость. Ведь Абберкам так болен и слаб, к тому
же не потерял сознания и в состоянии понять, что она хочет помочь. Йосс
подняла с пола одеяло, укрыла больного, а сверху набросала все тряпки,
которые только нашла в доме -- даже коврик притащила из соседней комнаты;
затем она развела огонь. Пару часов спустя больной начал потеть; он
буквально обливался потом: все белье промокло насквозь.
`Что за человек, ни в чем не знает удержу!` -- ворчала Йосс, глубокой
ночью ворочая неподъемное тело, вытягивая из-под него простыни, чтобы
высушить над очагом. Лихорадка не отступала, старика снова трясло и вновь
скручивали приступы кашля, а Йосс тем временем заваривала принесенные с
собой травы и заставляла его пить. И сама пила с ним за компанию. Наконец
Абберкам заснул мертвым, настолько глубоким сном, что даже кашель, все не
оставлявший его в покое, не мог его разбудить. Почти сразу и Йосс незаметно
для себя задремала и очень удивилась, когда, проснувшись, обнаружила, что
лежит на полу у погасшего очага, а сквозь щели в окна пробивается молочный
свет дня.
Абберкам лежал на постели, укрытый ворохом тряпья; ковер, красовавшийся
наверху, оказался чудовищно грязным. Грудь больного высоко вздымалась и
опадала, но дыхание было ровным и глубоким. Йосс с трудом поднялась,
буквально собирая себя по кусочкам, -- каждое движение отдавалось болью, --
развела огонь, поставила греться чайник и заглянула в буфет. К ее удивлению,
там оказалось полно еды; очевидно, старика снабжали из ближайшего города.
Она приготовила себе сытный завтрак и, когда Абберкам проснулся, напоила его
травяным настоем. Его больше не лихорадило. Теперь, по ее разумению,
единственную опасность могла представлять скопившаяся в легких мокрота -- об
этом ее когда-то предупреждали врачи, лечившие Сафнан. А ведь Абберкаму уже
за шестьдесят, значит, если он вдруг перестанет кашлять, это окажется дурным
знаком. Йосс помогла ему приподняться и приказала:
-- А теперь кашляйте!
-- Больно, -- простонал он в ответ.
-- Но это необходимо, -- строго сказала Йосс, и старик покорно
закашлял, правда слабенько. -- Сильнее!
Он подчинился и кашлял до тех пор, пока все его тело не скрутила
судорога.
-- Вот теперь хорошо, -- похвалила Йосс. -- А теперь спать! -- И он
заснул.
Ой, Тикули и Губу, наверное, умирают с голоду! Йосс помчалась домой,
покормила своих друзей, переоделась и часок отдохнула у очага, поглаживая
Губу и слушая его бесконечное тихое `мур-мур-мур`. А потом снова побежала к
Вождю.
И снова она до сумерек сушила простыни и без конца перестилала постель.
И опять сидела рядом с больным всю ночь. Но утром ему стало лучше, и Йосс,
пообещав вернуться к вечеру, ушла. Он не ответил, так как был еще очень
слаб.
Вечером кашель стал `мокрым`, что было очень хорошим признаком, --
`хороший` кашель, одним словом. Йосс вспомнила, что Сафнан, выздоравливая,
тоже `хорошо` кашляла.
Абберкам много спал, а когда просыпался, Йосс вручала ему бутыль,
приспособленную вместо `утки`, и он отворачивался, чтобы помочиться.
`Скромность -- хорошее качество для Вождя`, -- думала она. Йосс была
довольна и им, и собой. Она еще годится на что-то и может быть полезной, да
еще как!
-- Сегодня ночью я здесь не останусь, так что сами следите, чтобы
одеяла не сползли. Но утром я вернусь, -- строго сказала она, в глубине души
очень довольная своей решительностью и непреклонностью.
Вечер был ясным, но холодным, и Йосс ускорила шаги. Войдя в дом, она
обнаружила Тикули, свернувшегося клубочком в углу комнаты, где он никогда
раньше не спал. Она отнесла его к миске, но пес отказался есть и попытался
вернуться в тот же уголок. Йосс стала уговаривать любимца и, видя всю
тщетность попыток накормить его, отнесла животное на кровать, но он сполз и
упрямо улегся все в том же углу. `Оставь меня в покое, -- сказал он, закрыв
глаза и уткнувшись черным сухим носом в переднюю лапу. -- Уйди, дай мне
спокойно умереть`.
Йосс легла спать, потому что глаза слипались, а ноги просто не держали.
Губу всю ночь бродил по болотам. Утром Тикули, как и вчера, лежал,
свернувшись клубочком, на том же самом месте, где никогда раньше не спал. Но
он был жив.
-- Я должна идти, -- извиняющимся тоном сказала Йосс. -- Но скоро
вернусь, очень скоро. Дождись меня, Тикули.
Он не ответил. Его янтарные, подернутые дымкой глаза смотрели куда-то
мимо хозяйки, в неведомую даль. Он ждал, но не Йосс.
Она зло шагала по мосткам с сухими глазами, чувствуя себя до отвращения
беспомощной. Абберкаму хуже не стало, правда, заметного улучшения тоже пока
не наступило. Она покормила его рисовым отваром, помогла справить нужду и
сказала:
-- Я не могу остаться. Мой любимец тяжело болен, мне нужно вернуться.
-- Любимец, -- повторил Абберкам хрипло.
-- Лисопес. Мне подарила его дочка.
Какого черта она извиняется и пускается в объяснения? Йосс решительно
развернулась и ушла. Дома Тикули лежал все в том же углу. Она пыталась
занять себя штопкой, стряпней, попробовала почитать об Экумене, о том мире,
который никогда не знал войн, где всегда стояла зима и все люди были
гермафродитами. Наконец она решила отнести Абберкаму поесть, но в тот
момент, когда Йосс встала с кресла, Тикули тоже поднялся и очень медленно
подошел к ней. Она снова села и наклонилась, чтобы взять его на руки, но пес
положил острую мордочку на хозяйкину ладонь, тяжело вздохнул и вытянулся у
ее ног, опустив голову на лапы. Потом вздохнул еще раз. И все.
Йосс плакала навзрыд, в голос, но недолго. Потом встала и пошла за
садовой лопаткой. Вырыв могилку у стены, в солнечном месте, и взяв Тикули на
руки, она вдруг испугалась: `Что же я делаю? Ведь он живой!` Но пес был
мертв. Просто еще не остыл -- пышный рыжий мех все еще хранил тепло. Йосс
бережно завернула его в свой голубой шарф и уложила в ямку, ощущая сквозь
ткань, как тело холодеет и застывает, словно деревянное. Потом она засыпала
могилу землей, а сверху положила камень, отвалившийся от очага. Говорить она
ничего не стала, лишь отчетливо представила себе, как где-то в мире ином
Тикули бежит по цветущему лугу, устремляется вверх по солнечному лучу и тает
в золотистом свете.
Йосс наполнила миску Губу, так и не показавшего носа домой, и снова
пошла к Вождю. Стало холодно. Стебли тростника поседели, на лужах
поблескивал тонкий ледок.
Абберкам уже сидел и чувствовал себя, судя по всему, лучше, но его еще
немного лихорадило. Он хотел есть, и это тоже было добрым знаком. Когда Йосс
принесла поднос с едой, он спросил:
-- Как ваш любимец? Поправился?
-- Нет, -- ответила она и отвернулась. Ей пришлось собрать все силы,
чтобы выговорить это слово: -- Умер.
-- Теперь он в руце Владыки, -- хриплым звучным голосом сказал
Абберкам, и Йосс снова увидела Тикули, бегущего по цветочному лугу,
реального, живого, как сам солнечный свет.
-- Да. -- Она немного помолчала и добавила: -- Спасибо.
Губы у нее дрожали, горло перехватило. Перед глазами неотступно маячило
видение -- небольшой голубой сверток. Ее голубой шарф. Ее( Хватит, надо
чем-то себя занять, отвлечься. Йосс разожгла огонь в очаге и бессильно
опустилась на лавку, лишь теперь осознав, как безумно она устала.
--До того как стать воином, Камье был простым пастухом, -- сказал
Абберкам, -- а посему получил прозвище `Повелитель скотов`. И еще прозывался
порой Оленьим пастырем, потому что, когда он приходил в дикий лес, все олени
сбегались навстречу. И среди их доверчивых стад львы резвились, не трогая
ланей. Ибо не было страха меж ними.
Он произнес эти слова так обыкновенно, так буднично, что Йосс не сразу
узнала известные с детства строки из `Аркамье`.
Она подбросила в огонь еще кусок торфа и снопа застыла на краю лавки.
-- Расскажите, откуда вы родом. Вождь Абберкам, -- попросила она.
-- С плантации Геббы.
-- Это где-то на востоке?
Он кивнул.
-- И как там?
Огонь в очаге стал гаснуть, и потянуло едким острым дымком. В комнату
прокрались сумерки. Как тихо вокруг. По ночам здесь всегда стоит такая
оглушающая тишина, что в первые месяцы после переезда из города Йосс
просыпалась каждую ночь, не в силах привыкнуть к безмолвию, окружавшему со
всех сторон.
-- И как там? -- повторила она почти шепотом.
Как у большинства представителей их расы, его зрачки цвета индиго

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Россия

Док. 129120
Опублик.: 19.12.01
Число обращений: 0