В Кремле объяснили стремительное вымирание россиян
ОДНАЖДЫ НОЧЬЮ Назад
ОДНАЖДЫ НОЧЬЮ

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Джон Стейнбек.
Райские пастбища

перевод Е.Коротковой

I

Кажется, в 1776 году, когда в Альта Калифорния возникла миссия
Кармело, человек двадцать новообращенных индейцев однажды ночью
внезапно предали веру и наутро покинули свои хижины. Событие это, не
столь уж значительное, могло, однако, послужить дурным примером и к
тому же задерживало работы по производству необожженного кирпича в
местных глиняных карьерах.
После короткого совещания церковных и светских властей был
отправлен взвод кавалеристов во главе с испанцем капралом, дабы вернуть
в лоно церкви ее заблудших детей. Этот поход по долине Кармело, а затем
дальше, в горы, оказался не из легких, да и поплутать пришлось немало,
ибо беглецы с каким - то дьявольским искусством запутывали свои следы.
На поиски ушло не менее недели, и когда солдаты обнаружили наконец
еретиков, мирно спящих среди зарослей папоротника на берегу небольшой
реки, они их уже ненавидели всеми фибрами души.
Разгневанные каратели схватили индейцев и, невзирая на их вопли,
привязали к длинной, тонкой цепи. Затем колонна развернулась и
направилась обратно в Кармело, дабы предоставить бедным неофитам
возможность искупить свою вину, трудясь в глиняных карьерах.
На следующий день, уже под вечер, вдруг выскочил олененок,
промчался перед ними и скрылся за горой. Капрал бросился за ним
вдогонку, покинув своих подопечных. Тяжеловесная кобыла с трудом
карабкалась по крутому склону, острые шипы раздирали в кровь лицо
капрала, но он рьяно преследовал вожделенный обед. Через несколько минут
он был уже на горном кряже и остановился как вкопанный, пораженный
развернувшейся перед его взором картиной - уходящая вдаль зеленая
долина, на которой паслось стадо оленей. На кей росли огромные дубы, а
опоясывающие долину горы заботливо оберегали ее от ветров и туманов.
Перед лицом этой безмятежной красы дрогнул железный капрал. Тот
капрал, который бичом раздирал в клочья коричневые спины рабов;
неистовый родоначальник новой расы, в дальнейшем населившей Калифорнию,
носитель цивилизации, бородатый и дикий, порывисто спрыгнул с седла и
сорвал с головы каску.
- Матерь Божья, - прошептал он. - Да ведь это зеленеют райские
пастбища, и сам Господь привел нас сюда.

Его потомки почти белые. Мы можем только представлять себе, каким
благоговением он был охвачен, увидев долину, но название, которое он ей
дал, сохранилось и поныне. Она известна, как Lаs Раsturаs dеl Сiеlо
<Райские Пастбища (исп.)>.
Судьба оберегала этот дивный уголок - ни один испанский гранд не
стал его обладателем благодаря своему богатству либо женитьбе. Забытая
всеми, окруженная горами, долина долго оставалась ничьей. Капрал,
первооткрыватель Райских Пастбищ, всю жизнь собирался вернуться туда.
Как многие наделенные необузданной энергией люди, он с тоской мечтал
мирно закончить свои дни на берегу речушки, в глинобитном домике и
слушать по ночам, как вздыхают за стеной коровы.
Но случилось так, что он заразился оспой от индианки, и когда
недуг изуродовал его лицо, друзья заперли его в старом амбаре, дабы
предотвратить распространение заразы; там он тихо скончался, ибо оспа,
хоть и ужасна на вид, для отправляющегося в лучший мир не самый
скверный спутник.
Спустя много лет несколько переселенцев с семьями осели в Райских
Пастбищах, поставили изгороди, вырастили там фруктовые деревья.
Поскольку законного владельца не было, соседи ссорились без конца.
Прошло сто лет, в Райских Пастбищах жило двадцать семей на двадцати
небольших фермах. В середине долины расположились лавка и почта, а в
полумиле от них, на берегу реки, стояло ветхое строение - школа, стены
которой были сплошь испещрены инициалами.
Но вот в конце концов жизнь односельчан потекла спокойно и
зажиточно. Земля была плодородна, возделывать ее было легко. В садах
созревали самые вкусные фрукты в Калифорнии.

II

Ферма Бэттлов слыла среди обитателей Райских Пастбищ местом
проклятым, ребятишки же считали, что там обитают привидения. И хотя
земля на ферме была плодородная, сочная, никто ее не домогался; и в
доме никто не хотел жить, ибо печалью и угрозой веет от земли и дома,
внезапно покинутых теми, кто любил их и здесь трудился. И деревья
вокруг брошенного дома были темные, и тени их на земле возбуждали
тревогу.
Вот уже пять лет как опустела ферма Бэттлов. Сорняки, забывшие,
что такое мотыга, вымахали выше кустов. В саду мощно разрослись
фруктовые деревья, ветви их переплелись между собой. Фруктов стало
больше, но размером они сделались поменьше. Ежевика проросла сквозь
корни яблонь, яблоки, падая, скрывались в ней.
Сам дом, двухэтажное, добротное, прямоугольное здание, был
прекрасен и величав, пока не потемнела его белая окраска, но затем
произошли события, которые сделали его заброшенным и одиноким. Дикие
растения оплели веранды, стены дома стали серыми от ветра и дождей.
Мальчишки, эти лейтенанты, всегда готовые к войне против творений рук
человеческих, повыбивали во всех окнах стекла и вытащили из дома все,
что только можно было вытащить. Мальчишки ведь считают, что каждый
предмет, достаточно легкий, чтобы его уволочь, и не имеющий хозяина,
всегда сгодится дома для какой-нибудь игры. Они выпотрошили дом,
забросали всяким мусором колодцы, а потом по чистой случайности, тайно
покуривая на сеновале настоящий табак, сожгли до основания амбар.
Пожар, Как водится, свалили на бродяг.
Опустошенная, заросшая сорняками ферма находилась почти в центре
долины. По обе стороны от нее расположились самые богатые, процветающие
участки в поселке. Она торчала, как бельмо в глазу, рядом со своими
нарядными, ухоженными соседками. Жителям поселка это место казалось
зловещим, поскольку с ним были связаны ужасная история и совершенно
непостижимая тайна.
Два поколения Бэттлов прожили на ферме. Джордж Бэттл пришел сюда,
на запад, в 1863 году из штата Нью-Йорк; был он тогда молод - призывного
возраста. Мать дала ему денег на покупку фермы и на постройку большэго,
просторного дома. Когда все было сделано, Джордж Бэттл послал за
матерью. Старуха собралась в путь, наивно полагая, что весь мир это не
более чем десять миль во все стороны от ее деревни. Она увидела
легендарные города - Нью-Йорк, Рио и Буэнос-Айрес. Едва отплыв от
Патагонии, она умерла, и моряки похоронили ее в серых волнах океана, а
гробом ей послужил кусок холста и три звена привязанной к ногам якорной
цепи, а она - то мечтала лечь в могилу на домашнем кладбище, где полно
своих.
Джордж Бэттл стал присматривать себе женщину, в которую не жалко
было бы вложить капитал. В Салинасе он обрел мисс Мертл Камерон, старую
деву тридцати пяти лет, обладательницу небольшого приданого. Мисс Мертл
не вышла замуж оттого, что страдала некоторой склонностью к эпилепсии,
болезни, которую в те времена называли `падучей` и приписывали гневу
божьему. Джордж не стал тревожиться из-за этого. Он понимал, что не
все ему по карману. Мертл стала его женой, родила ему сына, а потом,
после того как она дважды попыталась поджечь дом, ее заключили в
маленькую частную тюрьму в Сан Хозе, под названием `Санитариум Липмана`.
Остаток дней своих она прожила там, вышивая на холсте картины из жизни
Иисуса Христа.
А затем хозяйство в доме Бэттлов вели многочисленные
раздражительные домоправительницы из тех, кто помещает в газетах
объявление: `Вдова, 45 лет, ищет место экономки на ферме. Хорошо
готовит. Грамотна`. Они являлись одна за другой и в течение нескольких
дней были милы и печальны, пока не узнавали о существовании Мертл. Тут
они, сверкая глазами, принимались громко топать по всему дому, глубоко
возмущенные тем, как их ловко облапошили.
Джордж Бэттл к пятидесяти годам превратился в сгорбленного работой
старика, сурового и неприветливого. Он не поднимал глаз от земли,
которую так терпеливо обрабатывал. Руки - грубые, темные, в трещинах,
похожие на медвежьи лапы. А ферма была прекрасна. Деревья в саду, все,
как одно, аккуратно подстрижены и ухожены. На ровных, сделанных как по
линейке грядках зеленели свежие овощи. Джордж любил свой дом, он разбил
перед домом цветник. Второй этаж так и остался необитаемым. Эта ферма
представляла собою поэму, сложенную человеком, не умеющим говорить. Он
терпеливо создавал ландшафт и ждал свою Сильвию. Сильвию он не дождался,
но, ожидая ее, продолжал выхаживать свой сад. Все эти годы рядом с отцом
рос сын, но Джордж почти не обращал внимания на мальчика. Для него
существовали только фруктовые деревья и зеленые, свежие грядки на
огороде. Когда сын его Джон покинул дом - он стал странствующим
проповедником, - Джордж не скучал о нем. Он продолжал трудиться, с
каждым годом все ниже пригибаясь к земле. Соседи никогда не заговаривали
с ним, - все равно он их не слушал. У него были всегда скрючены руки, и
постепенно они превратились в некий приспособления - рукоятки
всевозможных инструментов, словно срастались с его ладонями. Он умер в
шестьдесят пять лет - от старости и кашля.
Джон Бэттл вернулся в своей повозке домой и вступил во владение
фермой. От матери он унаследовал эпилепсию и фанатичную веру в бога.
Всю свою жизнь Джон посвятил борьбе с нечистой силой. В бытность
миссионером он, вздымал руки, вызывал бесов и тут же сокрушал их,
изгонял, искоренял духов зла. Но и по возвращении домой нечистая сила
требовала его внимания. Овощи на грядках рассыпали семена, несколько
раз прорастали новые всходы, но победили в конце концов сорняки. Ферма
двинулась назад, к первоначальному состоянию, бесы же становились все
сильнее и совсем обнаглели.
Чтобы спастись от них, Джон Бэттл вышил на одежде и шляпе
маленькие белые крестики и, экипированный таким образом, объявил войну
легионам духов тьмы. В сумерки он бродил с большой палкой по ферме.
Бросался на кустарник, молотил палкой по кустам, яростно выкрикивая
проклятия, пока черти не уберутся. В ночном мраке продирался сквозь
заросли кустов к месту сборищ нечистой силы и бесстрашно на них
бросался, избивал без жалости. А днем уходил в дом и спал: днем черти
прячутся.
Как-то под вечер, на закате, Джон крался к кусту сирени возле дома.
Он знал, что этот куст служит тайным пристанищем демонов.
Приблизившись настолько, что нечистым уже некуда было бежать, он вскочил
и с громким воплем бросился на куст, размахивая палкой. Удары палки
разбудили змею, она зашипела спросонья, медленно поднимая свою плоскую
головку. Джон выронил палку и затрясся - кровь холодеет, когда слышишь
шипение змеи.
Он упал на колени и начал молиться. Но вдруг он вскрикнул: `Знаю,
что это за змея! Вон отсюда, дьявол!` - и набросился на нее с голыми
руками. Трижды ужалила его змея в шею - там не было крестиков, его
защиты. Борьба продолжалась недолго - через несколько минут он умер.
Соседи нашли его, лишь заметив, что канюки стали пикировать с
неба, обнаружили они его в таком виде, что навсегда прониклись ужасом
перед фермой Бэттлов.
Ферма пустовала десять лет. Ребятишки говорили, что в доме завелись
привидения, и бегали туда по вечерам - дети любят страшное. Что-то
жуткое было в старом, мрачном доме с глазницами выбитых окон. Краска
осыпалась белой шелухой, задралась лохмотьями кровельная дранка.
Участок пришел в полное запустение. Он достался в наследство дальней
родственнице Джорджа Бэттла, но она ни разу не видела ферму.
В 1921 году хозяевами фермы Бэттлов стали Мастровичи. Их появление
было неожиданным и загадочным. Внезапно прибыли однажды утром старик и
его старуха, тощие, кожа желтая, блестящая, туго натянутая на
выдающихся скулах. Они не говорили по-английски. И объяснялись с
жителями долины, только прибегая к помощи сына. Это был крупный мужчина
с такими же, как у родителей, выпирающими скулами, с неровно
подстриженными и спадающими на лоб черными волосами, с угрюмыми,
тусклыми черными глазами. Он говорил по-английски с акцентом, да и то
только тогда, когда ему было чтонибудь нужно.
Встречаясь с младшим Мастровичем в лавке, соседи пытались
расспросить его, но не получали ни малейших сведений.
- А мы думали, у вас там духи водятся. Вы их не видели? - спросил
его как-то Т. Б. Аллен, хозяин лавки.
- Нет, - ответил молодой Мастрович.
- Ферма будет что надо, только сорняки выполоть.
Мастрович направился к выходу.
- Что-то там не так, - сказал Аллен. - Кто на этой ферме ни
поселится, все терпеть не могут разговоров.
Стариков Мастровичей мало кто видел, молодой же человек работал с
утра до ночи. Он очистил участок и засадил его, подрезал деревья и
опрыскивал их - все без помощников. Когда ни пройдешь, он все работает,
работает, лихорадочно, прямо бегом носится, а лицо такое, будто он
боится, что время остановится прежде, чем он успеет собрать урожай.
Вся семья жила и спала в кухне большого дома. Остальные комнаты
были заперты и пусты, выбитые стекла не вставляли. Чтобы спастись от
сквозняков, Мастровичи заклеили кухонные окна липкой бумагой от мух.
Красить дом они не стали, да и вообще ничего с ним не делали, но под
напором лихорадочных усилий их сына ферма снова расцвела. Едва начинало
светать, он уже выходил из дома, возвращался же в сумерки.
Но вот как-то утром Пэт Хамберт по пути в лавку заметил, что в
доме Мастровичей не идет дым из трубы.
- А ферму - то вроде снова бросили, - сказал он Аллену. - Кроме
этого парня, мы, правда, никогда там никого не видали, но что-то не
так. Я, понимаешь, чувствую - бросили дом.
Три дня соседи по деревне поглядывали на трубу с опаской. Им ужасно
не хотелось приступать к расследованиям - занятие предельно идиотское.
На четвертый день Пэт Хамберт, Т. Б. Аллен и Джон Уайтсайд направились
все - таки к дому. Там было подозрительно тихо. И впрямь подумаешь:
жильцы уехали. Джон Уайтсайд постучал в дверь кухни. Поскольку не
последовало ни ответа, ни даже шороха, он повернул ручку. Дверь
отворилась. На кухне было безупречно чисто, стол накрыт, на нем - блюда,
тарелочки с кашей, яичница, хлеб нарезан. На продуктах уже образовался
налет плесени. В лучах света, проникавшего в помещение сквозь открытую
дверь, роились мухи.
- Есть тут кто-нибудь? - крикнул Пэт Хамберт, сам понимая, что
вопрос звучит глупо.
Они старательно осмотрели весь дом, он был пуст. Мебели в комнатах
не было - только на кухне. Ферму бросили, причем насовсем, бросили
молниеносно.
Впоследствии, когда шерифу сообщили о случившемся, он тоже ничего
не обнаружил. Мастровичи заплатили за ферму наличными и исчезли, не
оставив ни малейших следов. Никто не видел, как они уехали, их вообще
больше никто не видел. И никаких таких особых преступлений в этом
районе тоже не совершалось. Мастровичи исчезли внезапно, вот будто сели
однажды утром позавтракать - и вдруг исчезли. В лавке Аллена об этом
много толковали, но загадка так и осталась загадкой.
Земля снова заросла сорняками, плющ опутал ветви фруктовых
деревьев. Ферма словно приучилась дичать, разруха наступила быстро. За
неуплату налогов ее продали монтерейской компании по торговле недвижимым
имуществом, а жители Райских Пастбищ, кто про себя, кто вслух, твердили,
что ферма Бэттлов - проклятое место. `Земля - то хороша, - говорили они,
- но мне ее и даром не нужно. Уж не знаю, что там такое, только странные
дела творятся, даже в дрожь бросает. Так и в нечистую силу поверить
недолго`.
У жителей Райских Пастбищ перехватило дыхание, когда они узнали,
что на ферме Бэттлов снова появились обитатели. Пэт Хамберт, увидев
возле фермы машины, принес эту новость в лавку Т. Б. Аллена, а уж тот
пустил ее дальше. Фантазия Аллена заработала, он вообразил себе все
обстоятельства, связанные с появлением новых владельцев, и доверительно
рассказывал о них своим посетителям, неизменно начиная со словечка
`говорят`.
- Говорят, тот малый, что купил ферму, он из тех, кто ищет
призраков, а потом о них пишет.
Это свое `говорят` Т. Б. Аллен использовал как прикрытие, точно
так же, как в газетах пишут: `согласно сообщению`.
Берт Мэнро еще не стал владельцем нового имения, а в Райских
Пастбищах о нем уже ходили легенды. Он чувствовал, что новые соседи за
ним подглядывают, но ни разу не застукал их за этим занятием. Это тайное
подглядывание у деревенских жителей достигает уровня высокого
искусства. Ни одна мелочь от них не укроется. Разглядят одежду, запомнят
и разложат все по полочкам так, что р конце концов точно знают, какого
цвета у вас глаза, какой формы нос, и сведут определение вашей внешности
и личности к трем - четырем прилагательным, а вы и не заметите, что они
за вами наблюдали.
Купив ферму, Берт Мэнро занялся двором и огородом, а в доме тем
временем работали плотники. Всю мебель, до последней щепочки, вынесли
во двор и сожгли. Все стенки и перегородки заменили новыми. Оклеили их
обоями, крышу покрыли шифером. И, наконец, покрасили дом светложелтой
краской.
Берт самолично срезал разросшийся плющ, подстриг деревья перед
домом, чтобы сделалось светлее. Три недели спустя дом уже ничем не
напоминал жуткое обиталище нечистой силы. С каждым ударом кисти гения
он постепенно делался неотличимым от тысячи точно таких же деревенских
домов Запада.
Едва снаружи и внутри подсохла краска, начала прибывать мебель:
мягкие стулья и диван, эмалированная плита, металлические кровати,
покрашенные под дерево и гарантирующие надежный уют. Прибыли и зеркала
в резных рамах, и толстые, пушистые ковры, и гравюры современных
художников, от которых пошла мода на `синьку`.
Вместе с мебелью на ферму прибыли миссис Мэнро и трое юных Мэнро.
Миссис Мэнро, полная женщина, носила пенсне на шнурочке. Миссис Мэнро
была хорошей хозяйкой. Мебель двигали с места на место бессчетное
количество раз, пока она, наконец, не приходила к выводу, что все в
порядке, но уж придя к этому выводу и бросив пристальный, последний
взгляд на обретшую пристанище вещь, она кивала, улыбалась, после чего
вещь закреплялась за своим местом навсегда, - ее сдвигали только во
время уборки,
Ее дочь Мэй была хорошенькая девушка с круглыми щечками и
красными, как вишня, губками. У нее была соблазнительная фигурка, но
очаровательная складочка под подбородком сулила в будущем такую же
полноту, как у ее матери. Ее глаза, доброжелательные и доверчивые,
особого ума не выдавали, впрочем, глупыми они тоже не выглядели.
Чувствовалось, что Мэй постепенно превратится в двойника своей мамы,
станет хорошей хозяйкой, матерью здоровых детей, безупречной и верной
женой.
В своей новой комнате Мэй засунула в зеркало - между рамой и
стеклом - программки танцев. На стенах развесила вставленные в рамочку
фотографии своих друзей из Монтерея, положила на тумбочку возле кровати
альбом и запертый на замочек дневник. В дневнике от любопытных глаз
таились никому не интересные отчеты о танцульках, вечеринках, о
небольших увлечениях Мэй и рецепты приготовления конфет. Она купила и
повесила у себя в комнате бледно - розовые тюлевые занавески с воланами
из разноцветного кретона. На кровати, на атласном покрывале разбросала
пять будуарных подушек, на них пристроила длинноногую французскую куклу
с наклеенными светлыми волосами и с тряпичной сигаретой, свисавшей с
вялых губ. Мэй казалось, что эта кукла утверждает широту ее взглядов, ее
терпимость к тому, чего она в душе не одобряла. Она любила заводить
подружек `с прошлым`, потому что, разговаривая с ними, освобождалась от
сожаления о своей собственной полнейшей непорочности. Ей было
девятнадцать; больше всего она думала о замужестве. Отправляясь куда -
нибудь с молодыми людьми, она не без волнения говорила им об идеалах.
Что такое идеалы, она представляла себе смутно, но они каким - то
образом помогали ей регулировать страстность поцелуев на пути с
танцплощадки домой.
Джимми Мэнро было семнадцать лет, он только что окончил среднюю
школу и был полон скептицизма. В обществе родителей он обычно бывал
замкнут и угрюм. Он прекрасно понимал, что поделиться с ними своим
житейским опытом и взглядами невозможно - они ничего не поймут.
Родители принадлежали к поколению, не имеющему ни малейшего понятия о
том, что такое грех, равно как и о том, что такое героизм. Родители
едва ли возликуют, узнав, что он твердо решил сперва перебеситься, а
затем посвятить жизнь науке. Под наукой Джимми подразумевал радио,
археологию и аэропланы. Он представлял себе, как в Перу на раскопках он
извлекает из земли золотые сосуды. Мечтал замкнуться где - нибудь в
подвале и после многих лет страдания и насмешен выйти оттуда с
аэропланом новой конструкции, развивающим неслыханную скорость.
Как только Джимми обосновался в своей комнате в новом доме, она
тотчас превратилась в свалку всяких механизмов. Был там и детекторный
приемник с наушниками, и индуктор с действующим телеграфным ключом, и
медный телескоп, и куча прочих изделий, разобранных на части. И у
Джимми был свой тайник - дубовый сундучок с тяжелым висячим замком. В
нем находились полбанки пистонов с динамитом, старый револьвер, пачка
сигарет `Меларино`, три безделушки, известные под названием `Веселые
вдовушки`, бутылочка персикового бренди, нож в форме кинжала для
разрезания бумаги, четыре связки писем от четырех разных девиц,
шестнадцать карандашей губной помады, стибренных у партнерш по танцам,
коробочка с сувенирами - засушенные цветы, носовые платки и пуговицы, и
драгоценнейший из всех - подвязка с черными кружевами. Джимми забыл уже,
как он утащил эту подвязку. То, что он помнил, было куда существенней.
Он всегда запирал дверь, перед тем как раскрыть сундучок.
В школе Джимми грешил не больше многих своих друзей, некоторые же
сильно его обогнали. Но приехав в Райские Пастбища, он обнаружил, что
превзошел здесь всех своей порочною статью. И он стал считать себя
утихомирившимся повесой, но утихомирившимся не настолько, чтобы вновь
нечаянно не оступиться. Эта житейская искушенность придавала ему особый
шик в глазах местных девушек, делала его жизнь наполненной. Джимми
обладал довольно приятной наружностью: стройный, хорошо сложенный, с
темными волосами и глазами.
Мэнфред, младший мальчик, - его обычно называли Мэнни - был
серьезный семилетний ребенок с припухшим и отечным из-за аденоидов
лицом. Родители знали, что у него аденоиды, иногда даже говорили, что их
надо удалить; Мэнни до смерти боялся `удаления`, и заметив это, мать
всегда грозила ему операцией, если мальчик плохо себя вел. Кончилось это
тем, что при первом же упоминании об аденоидах Мэнни от ужаса принимался
истерически рыдать. Мистер и миссис Мэнро считали его очень умным, чуть
ли не гением. Обычно он играл сам с собой, или часами сидел, уставившись
в пространство, `мечтал`, как говорила мать. Родители несколько лет не
догадывались, что Мэнни ненормальный, что аденоиды затормозили его
умственное развитие. Мэнни был хорошим мальчиком, послушным; припугнув,
его легко было заставить делать что угодно, но если родители перегибали
палку, у него начиналась истерика, он выходил из себя и даже утрачивал
чувство самосохранения. Тогда он принимался биться лбом об пол и
разбивал его до крови - так сильно, что кровь заливала глаза.
Берт Мэнро приехал в Райские Пастбища передохнуть от борьбы с
силой, неизменно его побеждавшей. Он ввязывался во многие предприятия и
везде терпел поражения, не по своей вине - его преследовали неудачи,
каждая из которых сама по себе была чистой случайностью. Но когда Берт
рассматривал эти случайности вкупе, они ему представлялись кознями
коварной, недоброй судьбы, не допускавшей его успеха. Он устал сражаться
с безымянным нечто, ставившим преграды на всех его путях. Берту было
всего только пятьдесят пять лет, но он устал; он был убежден, что над
ним тяготеет проклятие.
Много лет назад он построил гараж при выезде из города. Дело пошло
хорошо, в карман потекли денежки. Он уже совсем уверенно почувствовал
себя, но тут вдруг магистраль перевели на другую улицу, он прогорел,
остался на мели. Через год или чуть позже он продал гараж и открыл
бакалейную лавку. Ему снова повезло. Он расплатился с долгами, даже
открыл счет в банке. Но тут местные бакалейщики объединились против
него, сбили цену и принудили его отказаться от дела. Берт был ранимый
человек. Такие штуки приключались с ним по меньшей мере десять раз.
Именно тогда, когда успех казался прочным, его настигала беда. Он
перестал верить в себя. Когда началось война, он уже почти совсем пал
духом. Берт знал, что можно делать деньги на войне, но, битый столько
раз, он просто трусил.
Ему пришлось долго уговаривать себя, прежде чем он решился
заключить свой первый контракт с действующей армией на поставку бобов.
В первый год предприятие дало пятьдесят тысяч долларов дохода, во второй
- двести тысяч. На третий год он закупил урожай бобов с нескольких тысяч
акров земли еще до того, как они были засеяны. В договорах он
гарантировал выплату десяти центов за каждый фунт бобов. Он рассчитывал
продать их по восемнадцать центов фунт. Война окончилась в ноябре, и он
продал весь урожай по четыре цента за фунт. Денег у него осталось
несколько меньше, чем в тот день, когда он к делу приступал.
На этот раз он окончательно уверовал, что проклят. Неудачи сломили
его - часто он подолгу не выходил из дома. Работая в саду, он
раздумывал о своей горькой участи. В течение этих смутных лет в нем
росла постепенно тоска по земле. Единственную возможность обойти свою
проклятую судьбу он видел теперь в том, чтобы стать фермером. Он решил,
что где - нибудь на маленькой ферме обретет, наконец, покой.
Ферма Бэттлов была объявлена к продаже компанией недвижимого
имущества в Монтерее. Берт осмотрел ферму, понял, как привести ее в
человеческий вид, и купил. Сперва его семья была против переезда, но
когда он вычистил двор, провел в дом электричество и телефон, обставил
его получше, все они прямо влюбились в свою новую ферму. Впрочем, для
миссис Мэнро всякая перемена была к лучшему - лишь бы Берт перестал,
наконец, уныло шляться по двору.
Как только Берт купил ферму, он почувствовал себя свободным. Он
победил судьбу. Теперь он твердо знал, что сбросил с себя проклятие. За
один - единственный месяц у него расправились плечи, просветлело лицо.
Он увлеченно занялся новым делом, зачитывался книгами по сельскому
хозяйству, нанял батрака и сам работал от зари до зари. Каждый новый
день его чем - нибудь удивлял. В каждом проросшем зерне он видел
обещание свободы. Он был счастлив, вернулась уверенность в себе, а
вместе с нею и желание обрести здесь друзей.
В деревне трудно сразу стать своим. Для этого требуется большой
такт. К вселению семьи Мэнро жители Райских Пастбищ отнеслись с
некоторой неприязнью. На ферме Бэттлов ведь нечисто. Так считали все,
даже те, кто сам же над этим смеялся. А тут вдруг появился человек,
который показал им - проклятия не существует. Более того, он изменил сам
дух этих мест - проклятая ферма стала вполне безобидной и даже
процветающей. А люди между тем уже привыкли думать, что над фермой
Бэттлов тяготеет проклятие, и в глубине души не одобряли перемен.
То, что Берту удалось побороть их враждебность, факт весьма
примечательный. Через три месяца он уже был здесь своим - порядочный
человек, да и сосед хороший. Он брал у соседей взаймы инвентарь и сам
частенько им одалживал какую - нибудь нужную по хозяйству мелочь. Спустя
шесть месяцев его выбрали в попечительский совет школы. Именно это -
ощущение счастья, освобождения от злых демонов собственной души и
влекло к нему людей. К тому же он был человек добрый, ему нравилось
помогать друзьям, и, что еще важнее, он и сам охотно принимал их
помощь.
Однажды в лавке, разговорившись с фермерами, Берт изложил свое
кредо. Им понравилась его искренность. Случилось это вскоре после того,
как Мэнро перебрался в долину. Т. Б. Аллен задал ему свой обычный
вопрос:
- Мы всегда считали, что у Бэттлов нечисто. Странные там бывали
вещи! Вы привидений еще не встречали у себя?
Берт рассмеялся.
- Если не раскидывать по дому всякую дрянь, крыс в нем не будет, -
сказал он. - А я выбросил из дома затхлость, гниль и тьму - это за них
цеплялись призраки.
- Да, вы из фермы конфетку сделали, - согласился Аллен. - Лучшей
земли во всех Пастбищах не найти, конечно, если содержать ее в порядке.
Берт нахмурился, как бы переваривая только что возникшую мысль.
- Мне часто не везло, - сказал он. - Много я затевал всяких дел, но
все они плохо кончались. Пока я не переехал сюда, мне казалось, что я
проклят. - Вдруг он рассмеялся, осененный неожиданной мыслью. - И что ж
я делаю? Перво - наперво покупаю ферму, о которой говорят что она тоже
проклята. Но тут мне пришло в голову: а что, если мое проклятие
схлестнулось с проклятием фермы и они друг друга уничтожили, а? Вот
клянусь, я совершенно уверен, что призраков теперь нет, все ушли!
Соседи рассмеялись. Т. Б. Аллен хлопнул рукой по прилавку.
- Неплохо придумано! - воскликнул он. - Но вот вам еще одна идея,
похлеще. Что если ваше проклятие и проклятие, которое лежит на ферме,
сошлись и забрались в какую - нибудь крысиную нору, словно две гремучие
змеи. А там, глядишь, народится целая туча маленьких проклятий и
расползется по нашим Пастбищам. Вот тогда-то мы попляшем!
Тут хохот достиг апогея. Этот разговор почему-то так глубоко запал
Аллену в память, что он и много лет спустя вспоминал его до мельчайших
подробностей. `Ну, прямо как в театре!` - думал он.

III

Эдвард Уикс жил в маленьком угрюмом доме у дороги. За домом
находились большой огород и сад, в котором росли персики. Пока Эдвард
занимался персиками, его жена и красавица дочь копались в огороде, где
выращивали горох, бобы и раннюю клубнику и продавали их потом в
Монтерее.
У Эдварда Уикса было грубое загорелое лицо и маленькие, холодные
глазки, почти лишенные ресниц. В долине Райских Пастбищ его считали
ловкачом. Он вел дела похитрому, и не было для него большей радости,
чем выжать из своих персиков на несколько центов больше, чем сосед. Он
занимался помаленьку и барышничеством, и в деревне уважали его за
оборотистость, но странное дело - он почему - то не богател. Впрочем,
ему нравилось делать вид, будто он вкладывает деньги в ценные бумаги.
На заседаниях в школе он советовался с соседями о разных денежных
вкладах, и никто не сомневался, что у него большие сбережения. В долине
его называли Акула Уикс.
- Акула - то? - говорили соседи. - Да у него уж тысяч двадцать, а
то и больше. Этому пальца в рот не клади.
А в действительности он ни разу в жизни не держал в руках более
пяти сотен долларов.
Акула очень радовался, что его считают богатым. Это доставляло ему
такое удовольствие, что он и сам поверил в свое богатство. Как - то раз
вообразив, что накопил уже пятьдесят тысяч, он завел счетную книгу,
подсчитывал свои доходы и вел записи капиталовложений. Эти манипуляции
доставляли ему ни с чем не сравнимую радость.
В Салинасе образовалась нефтяная компания, которая решила бурить
скважину в южной части округа Монтерей. Узнав об этой новости, Акула
отправился на ферму Джона Уайтсайда обсудить надежность акций новой
компании.
- Я вот тут подумываю насчет этой... Южной нефтяной компании, -
сказал он.
- Ну что ж, судя по сообщениям геологов, там действительно что -
то есть, - сказал Джон Уайтсайд. - Я давно уже слышу, что в тех местах
должна быть нефть. Много лет об этом слышу. - Джон Уайтсайд привык
давать консультации по подобным вопросам. - Но, конечно, вкладывать
туда слишком много я бы не стал.
Уикс потрогал нижнюю губу и задумался. - Обмозговывал я это дело,
- сказал он. - По-моему, очень стоящее. У меня есть тысяч десять, и
лежат они почти что без толку. Надо бы ими заняться всерьез. Только
сперва хотелось узнать ваше мнение.
В действительности Акула уже принял решение. Придя домой, он
вытащил счетную книгу и снял с воображаемого банковского счета десять
тысяч. Затем приписал к своему списку капиталовложений тысячу долларов,
вложенных в акции Южной нефтяной компании. С этого дня он с
лихорадочным вниманием следил за курсом своих акций на бирже. Чуть
поднимется цена, он себе ходит и посвистывает, упадет - у Акулы от
мрачных предчувствий сразу в горле комок. И наконец, когда акции Южной
компании внезапно резко взлетели вверх, он так возрадовался, что тотчас
же отправился в лавку, где приобрел каминные часы из черного мрамора с
колонками из оникса по обе стороны от циферблата и с бронзовой лошадью
наверху. Те, кто был в лавке, сразу же смекнули и стали
перешептываться: Акула, мол, сорвал солидный куш.
А неделю спустя стоимость акций катастрофически упала и компания
лопнула. Едва услышав эту новость. Акула вытащил счетную книгу и
записал туда, что продал акции за неделю до краха, продал с прибылью в
две тысячи долларов.
Пэт Хамберт, возвращаясь из Монтерея, остановил автомобиль на
дороге перед домом Акулы.
- Я слыхал, ты здорово накрылся с этой Южной компанией, - сказал
он.
Акула самодовольно усмехнулся. - Да за кого ты меня принимаешь,
Пэт? Я продал все еще позавчера. Я ведь не грудной младенец, и тебе это
отлично известно. Я знал, что эти акции дутые, но, кроме того, я знал,
что некоторое время они будут подниматься, и кто захочет, выйдет сухим
из воды. Начали играть на понижение, и я не отстал от других.
- Здорово ты обернулся! - восхитился Пэт.
В лавке он передал новость дальше. Фермеры кивали головами и
прикидывали в уме, сколько ж у Акулы накопилось денег. Все сошлись на
том, что он деляга будь здоров.
А Акула тем временем взял в монтерейском банке четыреста долларов
в долг и купил подержанный трактор `фордзон`.
Мало - помалу слава о предприимчивости Акулы и его деловой сметке
так возросла, что ни один из местных фермеров теперь уж не решался
приобрести хоть одну акцию или клочок земли, или даже лошадь, не
посоветовавшись предварительно с Акулой Уиксом. И с каждым из своих
почитателей Акула обсуждал все подробности дела, после чего давал на
редкость толковый совет.
Спустя несколько лет его счетная книга свидетельствовала, что
путем обдуманных капиталовложений Акула накопил сто двадцать пять тысяч
долларов. А за то, что он живет, как бедняк, соседи еще больше его
уважали - не закружилась, значит, от богатства голова. Уж ему-то пальца
в рот не клади. Его жена и красавица дочь по-прежнему возились с
овощами и готовили их для продажи, а Акула усердно работал в саду.
Он прожил жизнь, не зная романтической любви. Когда ему было
девятнадцать лет, он трижды пригласил на танец Кэтрин Маллок, которую
никто не приглашал. Так все и пошло, а потом он на ней женился, потому
что этого ожидали и все соседи, и ее семья. Кэтрин не была хорошенькой,
зато она обладала крепкой свежестью весенней травы и задором молодой
кобылки. После замужества она утратила и свежесть и задор, как цветок
после опыления. Она раздалась в бедрах, у нее обвисли щеки, и Кэтрин
покорилась новой участи - работать и работать без конца.
В обращении с женой Акула никогда не проявлял ни жестокости, ни
нежности. Он обходился с нею ласково и непреклонно, точь-в-точь как с
лошадьми. Быть жестоким казалось ему столь же неразумным, как потакать.
Он не разговаривал с женой, как разговаривают с человеком, он не
рассказывал ей о своих мыслях, надеждах, потерях, о своем богатстве,
существовавшем только на бумаге, и об урожае на персики. Если б он
когда - либо заговорил с ней о чем - то подобном, Кэтрин бы
встревожилась и удивилась. В ее жизни и без того хватало сложностей,
совершенно незачем было к ним добавлять груз чужих проблем и мыслей.
Ничего более безобразного, чем бревенчатый дом и двор вокруг, на
ферме Уиксов не было. Мусор, хлам, который за год оставляет природа,
весь уходит в землю, а вот мусор, оставляемый людьми, куда более
долговечен. На земле валялись старые мешки, бумага, битая посуда,
перепутанные мотки проволоки. На всем участке было одно лишь место, где
не росли ни трава, ни цветы, - утрамбованная земля возле дома; эта
земля стала бесплодной и пустынной, потому что на нее без конца
выплескивали лохани мыльной воды. Персиковый сад Акула орошал, а вот
лить чистую воду у стен собственного дома казалось ему баловством.
Когда родилась Элис, местные фермерши толпой нагрянули к Уиксам и
каждая заранее приготовилась вскричать: `Ах. какое милое дитя!` Но
увидев, что дитя действительно прекрасно, они разом онемели и не знали,
что сказать. Стоило ли ахать, выражая восторг, ведь это делают обычно с
целью утешить молодую мамашу и уверить се, что кошмарный лягушонок,
которого она держит на руках, - и в самом деле особь человеческого рода
и не станет чудищем, когда вырастет. И в глазах Кэтрин, устремленных на
ребенка, не было того фальшивого восторга, за которым молодые матери
обычно прячут разочарование. Когда Кэтрин увидела, что девочка так
красива, ее охватили самые разноречивые чувства - изумление, ужас, тре
- вога. Красота Элис была чудом, а за чудом должна была последовать
расплата. Красивые дети, уверяла себя Кэтрин, потом становятся уродами.
Она твердила это словно заклинание, словно стремясь опередить судьбу и
помешать ее козням, предугадав все заранее.
В тот день. когда к ним впервые наведались соседки, Акула слышал,
как одна из них с удивлением говорит подруге: `А девочка - то и правда
красивая. Как это вышло, ума не приложу`.
Услыхав эти слова. Акула возвратился в спальню и долго глядел на
ребенка. А потом сидел в саду и снова размышлял. Девочка и в самом деле
необыкновенно хороша собой. Дураку понятно, что она не унаследовала эту
красоту ни от него, ни от Кэтрин, ни от кого - либо из их родственников
- у них в роду все были неказисты. И раз судьба даровала ему такую
драгоценность - а драгоценность каждый норовит присвоить, - Элис
следует оберегать. Размышляя таким образом, Акула искренне веровал в
Бога, только Бог представлялся ему загадочным созданием, которое творит
совершенно непонятные вещи.

Элис росла и становилась все красивее. Кожа гладкая и яркая, как
маков цвет; черные волосы, блестящие и мягкие, словно стебли
папоротника; глаза - бездонное небо надежд. Заглянув в серьезные глаза
ребенка, человек начинал думать: `В этих глазах есть нечто такое, что я
давно уж знаю, нечто такое, о чем невозможно забыть, или же наоборот -
нечто такое, что я ищу всю жизнь и не могу найти`. Тут Элис
поворачивала головку. `Батюшки! Да это ведь всего-навсего хорошенькая
девчушка!`
Акула видел - на его дочку многие так глядят. Он видел, как,
взглянув на нее, краснеют взрослые мужчины, а мальчишки дерутся, как

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ



Док. 128297
Опублик.: 21.12.01
Число обращений: 0


Разработчик Copyright © 2004-2019, Некоммерческое партнерство `Научно-Информационное Агентство `НАСЛЕДИЕ ОТЕЧЕСТВА``