ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Елизавета МАНОВА

ОДИН ИЗ МНОГИХ НА ДОРОГАХ ТЬМЫ...

Мрак души моей не рассеет свет,
Равнодушный гнев не смягчит мольба.
На дорогах тьмы мне спасенья нет -
Сам себе я суд, сам себе судьба.

`Ведь не станете вы отрицать того, что дороги
этого мира полны как живых, так и мертвых?`
Ли Фуянь `Подворье предсказанного брака`

`Нет более мучительного наказания чем не быть
наказанным`
Акугатава Рюноскэ

1. КАКАЯ-ТО ИЗ СМЕРТЕЙ

Он уже знал, что жизнь эта будет недолгой, потому что проснулся в
избитом, переполненном болью теле.
Боль не имела значения, существование тоже. Он просто лежал и ждал,
пока станет понятно, кто он здесь и как предстоит умирать в этот раз.
Когда рождаешься, это занятней. Ты кем-то рождаешься, живешь, и
только потом, перед самой смертью, вдруг вспоминаешь, кто ты такой и
сколько раз уже умирал.
`Значит, скоро, - лениво подумал он. - Что-что, а смерть его всегда
была не приятной. И - самое скверное - всегда не последней. А будет ли
когда-то последняя смерть?` Но и это тоже уже почти безразлично. После
сотни смертей становится все равно. Если что-то и важно - так только это
мгновение, пока ты - это ты и остаешься собой. Был ли я в первой жизни в
чем-то виновен? Если да - то это давно потеряло смысл. `Когда наказание
несоразмерно с виной... а если и соразмерно? - подумал он. - Если я забрал
столько жизней, что мне предстоит много тысяч смертей?` Но это тоже уже не
имело смысла, и, кроме боли. теперь появился свет. Не радостный тусклый
свет, рассеянный чем-то черным. `Решетка, - подумал он, - я в тюрьме`, - и
сразу же боль обозначила губы.
Он медленно поднял тяжелую руку, другая рука потянулась за ней.
Наручники. Этот я - не тихоня. И новая боль - поднять голову и
осмотреться. Нет, не тюрьма - темница. Мокрые стены в зеленых потеках,
грязь и сырая вонь...
Он попробовал - и улегся опять. Этому телу слишком много досталось.
Кто бы ни был в нем до меня, он не скучал в последнее время.
Шаги. Уже за мной? А впрочем, и это не страшно: скорее начнут быстрее
кончат.
Нет. Только двое. Вдвоем бы они не пришли: меня предстоит нести.
Тюремщики. Двое? Значит боятся.
Ввалились и осмотрительно встали в сторонке - тот, кто был до меня,
заставил себя уважать. Тюремщики. Это свои ребята, я столько их повидал в
бесконечных смертях. Бывали скоты, но бывали и люди. Ну, эти посередине.
Возможно, как раз они обрабатывали меня. Плечистый верзила и бородатый
крепыш. Да, если они, все понятно.
- Ну? - сказал бородатый второму. - Проспорил? Энрас помрет путем!
- И тебе того же желаю, - ответил узник спокойно. - Да поскорее.
Верзила поймал бородатого за плечо, легонько отдернул назад и
объяснил добродушно:
- Он по простоте. Не серчай.
- Когда? - спросил узник, и они озадаченно переглянулись.
- Почему-то я не расслышал. Голова болела, что ли?
Они переглянулись опять, и верзила ответил смущенно:
- Завтра о полудне, господин. Ежели чего желаешь... оно не велено...
ну, да...
- Воды! - приказал он. - И чтоб до завтра я никого не видел.
- Энрас! - грубо сказал бородатый. - Тут твоя баба...
- Никого!
Теперь они уберутся, и я останусь один. Почти не бывалый подарок -
побыть собой и с собою наедине.
- Господин! - тихонько сказал верзила. Почему-то они не ушли. Стоят у
двери и смотрят, и в глазах их страх и жестокое ожидание. - Это правда?
`Что?` хотел он спросить, но не спросил. Эти жаждущие глаза, эти
бледные, потные лица...
- Да, - сказал он, - или нет. Узнаете, - и отвернулся к стенке. А
когда, наконец, стукнула дверь, боль улыбки опять шевельнула губы.
Занятное наследство он мне оставил. `Кто он был, этот Энрас?` - лениво
подумал он. Кажется это будет поганая смерть.
Рядом стоял почти полный кувшин с водой; он с трудом подтянул его
скованными руками, долго пил, а потом стал устраиваться поудобней. Это
тоже искусство - уложить избитое тело так, чтоб боль стала вялой и даже
приятной. Наслаждение ничуть не хуже любви - миг, когда утихает боль.
Нет, подумал он, я просто забыл. Если я наказан, подумал он, это
глупо вдвойне - я не страдаю. Страх отмирает, а к боли я так привык, что
без нее мне чего-то не хватает.
Он лежал и глядел на серый квадрат, рассеченный темной тенью решетки,
и какие-то смутные воспоминания не спеша перепутывались внутри. Все его
жизни давно перепутались в нем. Он не знал, какая из них была первой и
какая из них была. Лица, улицы, корабли, грохот бомб, пение стрел...
тишина.
Тишина подошла и наклонилась, положила руки ему на лицо, и опять
колесо, оно катится мне навстречу: колесо из огня, колесо из звезд; тяжело
проминая мякоть тьмы, оно катится на меня, и беззвучный стон - это те,
кого оно раздавило, и сейчас... боль! боль! жуткий треск раздираемой
плоти, а когда оно прокатилось по мне, я поднял голову и засмеялся. Я -
раздавленный, я - убитый, все равно я смеюсь над тобой! И тогда оно
зашаталось, накренилось... нет, оно катится дальше, но когда-нибудь, может
быть...
Снова шаги - там, за дверью; он не довольно открыл глаза. Темнота.
Да, успело стемнеть, мне не долго осталось, подумал он, да и то норовят
отнять.
Грохот засовов, ржавый возглас замка, дымный свет в глаза; он
поморщился, щурясь, вгляделся. Тучный мужчина в расшитой хламиде, а при
нем двое в черном и с факелами в руках. Не наигрались со мной, что ли?
Он не вольно проверил тело - больно, но уже кое-что смогу. И подумал:
тоже неплохо. Если они за меня возьмутся, им придется меня убить.
- Энрас! - позвал его главный. - Энрас!
Он не ответил. Глядел в упор и молчал.
- Энрас, ты что, не узнал меня?
Забавно было бы, если бы узнал.
- А зачем мне тебя узнавать? - спросил он спокойно.
- Энрас, - сказал тот с тревогой. - Это я Ваннор, разве ты не помнишь
меня?
Обрюзгшее пористое лицо, безгубый рот, а глаза в порядке. Поганый
тип, но не глуп и не трус. И тоже боится...
- А чего мне тебя помнить? Я думал мы попрощались.
Ваннор рявкнул на провожатых, они сунули факела в гнезда, и теперь мы
вдвоем - я и враг. И бодрящая радость: не знаю, как там ваш Энрас, ну, а я
тебе покажу.
- Энрас, - вкрадчиво начал Ваннор. - Ты полон ненависти, и это
печально, ибо завтра дух твой должен расстаться с плотью. Сумеет ли он,
отягощенный, покинуть эту юдоль скорбей?
- Сумеет, - сказал он спокойно. - Со своим духом я разберусь. К делу!
Ваннор молча глядел на него. Глядел и глядел, сверлил глазами и,
наконец, сказал без игры:
- Ты знаешь, зачем я пришел.
- Можешь уйти.
- Раньше ты был разговорчивей.
Врешь, подумал он, главного он не сказал.
- Ладно, - сказал Ваннор, - ты меняя ненавидишь. Но ведь то, что не
хочется подарить, можно продать. Только одно слово, только `да` или `нет`,
и ты получишь легкую смерть! - и опять этот странный, перепуганный,
жаждущий взгляд.
- Легкая смерть? Это немного меньше боли? Нет, мне уже все равно.
- Завтра ты пожалеешь, потому что это не так больно. Это очень
противно, Энрас. Гнусная, позорная смерть...
- Люди - странные твари Ваннор. Иногда они почитают именно тех, кто
умер позорной смертью.
- Ну, хорошо, - сказал Ваннор, - видит бог я этого не хотел! Ты сам
заставляешь меня. Аэна...
Снова он впился глазами в его глаза и отшатнулся, увидев в них только
тьму.
- До сих пор я щадил ее, Энрас, но ты знаешь, что я могу!
- Догадываюсь, - спокойно ответил узник, - и мог бы сказать, что и
это уже все равно. Нет, - сказал он, - врать я не стану. Просто не могу
верить твоим обещаниям, раз не могу заставить тебя выполнить их.
- Я поклянусь! - воскликнул Ваннор. - Перед ликом Предвечного...
- Ты врешь не в последний раз. Хватит, Ваннор! Ты ничего не
выгадаешь, если замучишь Аэну. Даже не отомстишь, потому что я не узнаю.
Уходи. Нам не о чем говорить.
- Ты должен сказать! Не ради меня... Энрас, ты сам не знаешь, как это
важно! Дело уже не в тебе...
Он усмехнулся. Улыбался разбитыми губами и глядел в это смятое
страхом лицо, в эти жаждущие глаза.
- Должен? Это ты мне кое-что должен, Ваннор, - и не мне одному.
Ничего, - сказал он, - когда-нибудь ты заплатишь. А это я оставляю тебе.
Думай.
- Энрас!
- Уходи! - приказал он. - Не мешай мне спать. - Закрыл глаза и
отвернулся к стене. Легко не выдать тайну, которой не знаешь. А любопытно
бы знать, подумал он.
...Сухой горячий воздух песком оцарапал грудь, короткою болью стянул
пересохшие губы.
Его не тащили - он сам тащился: хромал, но шел - и серое душное небо
качалось над головой, виляло туда и сюда, цеплялось за черные крыши.
На редкость угрюм и безрадостен был этот мир, с его побуревшей
листвою, с пожухшей травою, с безмолвной, угрюмой толпой, окружающей нас.
И те же молящие, ждущие, жадные взгляды - они обжигали сильней, чем
удушливый воздух, давили на плечи, как низкое, душное небо - да будьте вы
прокляты, что я вам должен?
И только одно искаженное горем лицо мелькнуло в толпе, усмирив его
ярость. Значит, Энраса кто-то любит. Хоть его...
Он не терпел, чтобы его провожали - ведь провожают всегда совсем не
его, но почему-то сейчас это было приятно. Так одиноко было идти сквозь
толпу в этом высасывающем, удушающем ожидании.
Толпа раздалась, пропуская его к помосту, и он усмехнулся: и тут
колесо! Не очень приятно, но тоже не в первый раз...
Его потащили наверх, и он двинул кого-то локтем - без зла, просто
так. Нет! Потому, что стражники тоже молчат, ни слова за всю дорогу. Он
глянул и сразу отвел глаза. Все то же. Мольба и страх. И когда он возник
на верху, толпа не ответила ревом. Просто лица поднялись вверх, просто рты
приоткрылись в беззвучном вопле. Да или нет? Скажи!
Да что вам сказать, дураки? Откуда я знаю?
Пересыхающий мир под пологом низких туч... удушье... тяжесть...
палящий сгусток огня... Так вот оно что! И тут все то, что он говорил,
словесные игры этой ночи, сложились в такую отличную шутку, что он
засмеялся им в скопище лиц. Нет, дурачье, я промолчу! Скоро вы все узнаете
сами! Ну, Энрас, хоть ты меня и подставил, но спасибо за эту минуту
веселья!
А потом он молчал - что _т_а_к_а_я_ боль для того, кто изведал всякие
боли? Только скрип колеса, стук топора, мерзкий хруст разрубаемой кости...
А потом был вопль из тысячи глоток.
Палач поднял голову над толпой, и голова смеялась над ними!

2. АЭНА

Эту ночь она тоже провела у тюрьмы.
Сколько дней назад она убежала из дому? Не было дней - лишь одна
бесконечная ночь, иногда многолюдная, иногда - пустая. Свет погас, и все в
ней погасло в тот день; не было мыслей, не было даже надежды. Только
какой-то инстинкт, какая-то безысходная хитрость...
Эта хитрость велела обменятся одеждой с нищей старухой, и теперь мимо
нее, закутанной в драное покрывало, не узнавая, ходили те, что искали ее.
Этот странный инстинкт заставлял без стыда подходить к тюремщикам и
охране, и она торопливо совала в их руки то кольцо, то браслет, и они
отводили глаза от безумных пылающих глаз, обещали, не обещали, но не гнали
ее от тюрьмы. Ела ли она хоть раз за все эти дни? Спала ли хоть миг за все
эти ночи? Только жгучая черная боль, только жаждущая пустота...
- Он не хочет, - сказал ей тюремщик и отдал кольцо. Это кольцо
подарил ей Энрас, и она берегла его до конца. - Уходи, - сказал тюремщик,
- никто ему не нужен.
Это была неправда, и она не ушла. Она только присела на землю в
глубокой нише, и ее лохмотья слились со стеной. Там, за этой стеной, еще
билось его сердце. Когда оно перестанет биться, она умрет.
А потом появились люди, и она побежала к воротам. Было очень много
людей, но она не видела их. Бешеной кошкой она продиралась в толпе,
яростная и бесстыдная, словно горе.
И она его увидала! Не глазами - что могут увидеть глаза?
Искалеченного, едва бредущего человека с изуродованным лицом. Нет, всей
душой своей, всей силой своей любви увидала она его - красивого и
большого, самого лучшего, единственного на свете. И она рванулась к нему -
сквозь толпу, сквозь охрану, сквозь... и его глаза скользнули по ней.
Это были чужие глаза, они ее не узнали. Только тьма была в этих
глазах. _Н_е_п_р_о_г_л_я_д_н_а_я _т_в_е_р_д_а_я_ темнота и угрюмая гордая
сила.
- Энраса нет, - сказали эти глаза. - Уходи! - и вытолкнули из толпы.
И она, спотыкаясь, слепо пошла прочь, пока не наткнулась на что-то и не
упала. И поняла, что незачем больше вставать. Энраса нет. Все.
Серым жалким комком она легла у тюремной стены, и даже боли не было в
ней. Только жгучая, горькая пустота все росла и росла, разрывая ей грудь.
И когда пустота стала такой большой, что проглотила весь мир, что-то мягко
и сильно ударило изнутри. Позабытое дитя напомнила о себе, и впервые за
все эти дни в ней шевельнулась мысль. Нет, не мысль - долг. Если я умру -
умрет и оно. Последнее, что осталось от Энраса, умрет во мне. Я не должна
умирать...
Грубые руки потянули ее с земли. Грубая рука схватила ее за плечо и и
отвела с лица покрывало. И она увидела: это те, что в черном. Черные
отыскали ее, и она умрет. Умрет - когда не должна умирать. И она
взмолилась - не Небу и не Земле, а кому-нибудь, кто может ее услышать:
- О, пощадите! Дайте отсрочку! Мне еще нельзя умирать!
И грубые руки отпустили ее. Сквозь черную тишину она увидала людей.
Много людей в серых плащах, лица их были закрыты и что-то блестело в
руках. Никто ничего не сказал. Тишина задрожала от лязга мечей, и черных
не стало. Люди в сером взяли ее на руки и унесли от тюрьмы.
Когда открылись глаза, она лежала в постели. Она не знала, чей это
дом. Теперь у нее не осталось дома. Она не вернется в дом отца, потому что
отец выдал Энраса черным.
Через день - или несколько дней? или это все длилась ночь? - она
поднялась с постели. Ей дали платье и чистое покрывало, и люди в сером
куда-то ее повели.
Ночь была в ней, но стояло ранее утро, серое, как плащи, и ее привели
на площадь. Площадь была пуста, и помост уже разобрали. Она не знала, что
был помост. Она только поняла: здесь умер Энрас. Она легла на истоптанный
грязный камень, раскинула руки, прижалась к нему лицом. И всей душой
своей, всей силой своей любви она воззвала к Энрасу: любимый, где ты?
Ответь, отзовись, я не могу без тебя!
Но он так давно и так далеко ушел! И кровь, что здесь пролилась, была
не его кровь. Он успел уйти, не изведав ни мук, ни позора, и кто - другой
умер здесь вместо него. И острая, как кинжал, благородная жалость
вонзилась в нее и исторгла слезы на глаза. О брат мой! Неведомый мой,
несчастный брат! Спасибо тебе за то, что ты сделал. Демон ты или
наказанный бог, или лишенная тела душа, но пусть кто-нибудь пожалеет тебя
и дарует тебе покой!
А когда она поднялась с земли, человек с закрытым лицом заговорил с
ней.
- Дочь Лодаса, - сказал он, - мы себя погубили. Мы сделали богом
того, кто был послан спасти людей. Теперь он недобрый бог, он покинул нас
в гневе, и смеялся над нами, когда уходил. Если хоть что-нибудь на земле,
что способно смягчить его гнев?
- Да, - сказала она и прижала ладонь к животу. И тогда человек
сдернул с лица повязку. У него было сильное худое лицо и глаза, золотые,
словно у хищной птицы.
- Дочь Лодаса, ты вернешься в дом отца?
- Нет, - сказала она спокойно.
- Тогда я, Вастас, сын Вастаса, принимаю тебя в свой дом.
- Я не буду ничьей женой.
- Ты войдешь в мой дом как _т_о_о_м_и_ - старшая из невесток.
И она закрыла лицо и пошла за ним.
В тот же день они покинули Ланнеран. Два дня мотало ее в закрытой
повозке, и мир был тускл и бесполезен, как жизнь. А на третий день она
увидала Такему. Дом Вастаса стоял на высокой горе, а селение облепило ее
подножье.
В доме Вастаса она одела вдовий убор, и когда черное платье облекло
ее стан, темнота сомкнулась над ней.
Три дня лежала она без и сна без слез в черной боли своей утраты. А
потом - впервые - к ней пришел этот сон.
В черном - черном заботливом мраке была она, и другие, такие же, были
рядом. Неощутимые, недоступные взгляду, но они были рядом, и он не пуст
для нее был мрак. Но жестокий свет возник впереди, колесо из звезд, колесо
из огня, оно мчалось к ней, рассыпая пламя, и под ним задыхалась и
корчилась тьма.
И она уже знала, что это конец. Мрак дрожал под ногами, и жар опалял,
но огромный яростный человек с телом Энраса, но не Энрас, вдруг схватил ее
за руку и приказал:
- Назовешь его Торкасом.
А потом он отшвырнул ее прочь - прочь от смерти, прочь от огня, и
колесо прошло по нему...
Она проснулась в слезах и встала с постели. И с тех пор она зажигала
в молельной два поминальных огня - один для Энраса, один - для Другого.

3.ТОРКАС

На исходе ночи, едва просветлело, Торкас с Тайдом были на горной
тропе. Самый добрый, самый надежный час между жаром дня и ужасом ночи,
когда все живое торопится жить. Добрый час для охоты; они вдвоем загнали
тарада, и Торкас прикончил его ножом.
Торкасу шел семнадцатый год; он был суровый и молчаливый, рослый и
сильный не по годам. И пока Тайд освежевал зверя, он стоял на самом краю
утеса над долиной, всплывающей из тишины.
Он будет правителем этого края, потому что у Вастаса нет сыновей. Он
это знал; это было совсем не важно. И сила его, и храбрость, и личный
воинский знак - кто может похвастать этим в такие годы? - тоже не много
значили для него. Он просто такой, какой он есть, и это дается ему без
труда. Но есть и другое, которое не дается. Томительное тревожное ощущение
второго, не настоящего бытия. Как будто он жил и прожил, и забыл, и снова
живет все то же десятый раз.
Как будто он - не он, не только он. Опять оно поднялось изнутри: мир
ярче, резче запахи, тревожней звуки. И что-то - черное, знакомое, чужое -
смерть? Тень за спиной. Упорный взгляд, назойливое вкрадчивое
приближение...
И он отпрыгнул. В единственный оставшийся миг он отпрыгнул назад,
схватил за шиворот Тайда, отшвырнул его за скалу и прыгнул вслед. И лавина
камней обрушилась на утес, на то место, где он стоял и где Тайд свежевал
тарада. Камни бились об их скалу, отлетали, гремели вниз, и он чувствовал
на губах эту тягостную улыбку безнадежного торжества.
- Сын бога! - тихо промолвил Тайд. - Воистину длань судьбы над нами!
Мальчик мой, за что тебе это?
Глаза в глаза - и серая бледность легла на его лице. Тайд ходил за
Торкасом с малых лет, он учил его ездить верхом и драться; крепкий мужик
на пятом десятке, но для Торкаса он был стариком.
- Не бойся, - сказал Торкас. - Я не спрошу.
Их дормы остались внизу, у начала тропы, и, вскакивая в седло, он
снова взглянул на Тайда. Глаза - в глаза и не единого слова. И это значит:
из тех, что посмеют ответить, я должен спрашивать только мать. И это
значит: мне незачем торопится, до вечера я не смогу увидеть ее.
Ему было незачем торопится: еще загадка ко многим загадкам. Она
отлично легла к другим, и сразу все стало почти понятно.
Я не знаю, как зовут мою мать.
Вастас, владетель Такемы, зовет мою мать _т_о_о_м_и_, женою старшего
брата, - но у Вастаса нет братьев.
А все в доме, даже жены Вастаса, называют мать госпожой - и в лицо, и
за глаза. В детстве я думал: `госпожа` - это ее имя.
Я не знаю, кто мой отец. Вастас зовет меня сыном, но это не так... Я
знаю чуть не с рождения, что Вастас - не мой отец, хотя любит меня, как
сына.
Суровое вдовство матери и то, что она не стареет. Она красивее всех
женщин Такемы, но кто из мужчин пытался прислать ей дары?
И странные сны, где меня всегда побеждают. Всегда я дерусь с одним и
тем же врагом, и он всегда успевает меня прикончить. И тусклая память о
непрожитой жизни. Какие-то сказочные города, чудовища, огромные реки...
Кто этот бог, что бросил меня и мать? И что во мне так встревожило
Тайда?
В доме Вастаса свято блюли старинный обычай. С десяти лет Торкас жил
среди воинов на мужской половине, и _р_а_о_л_и_ - внутренний дом - был
закрыт для него. Он мог попросить служанку позвать к нему мать, но это
было бы оскорбительно для нее. Только к смертному одру он мог бы ее
позвать.
Она могла бы вызвать его к себе, но это было бы оскорбительно для
него. Он был воин высокого ранга, а не слуга - только к смертному одру она
могла бы его позвать.
И оставалось лишь просить у Вастаса позволения пройти вместе с
матерью во внутренний сад.
...Дворик, где пахли цветы и журчала вода, и деревья еще не осыпали
вялые листья. Серый сумрак висел среди серых стен, и мать была все такой
же девочкой в черном.
Кем он был, этот бог, который оставил ее?
- Мама, - сказал он тихо, и голос его задрожал, потому что эта
девочка - все равно его мать. Она его родила и кормила грудью, и, пока
могла, отгоняла страшные сны. - Мама, - спросил он, - как твое имя?
Снизу вверх она глядела в его глаза, и в огромных ее глазах было
черное горе.
- Еще не время, Торкас, - сказала она.
- Мама, - сказал он, - я уже многое понял.
Черное горе стояло в ее глазах, но голос ее был тверд и спокоен:
- Догадываться - не значит знать. Нет, Торкас, - сказала она. - Не
торопись. Побудь еще моим сыном. Мальчик мой, - нежно сказала она, - не
покоряйся, будь сильнее судьбы! Разве Вастас не любит тебя? В самый черный
час он спас меня. Он заботился о тебе и воспитал, как родного сына. Разве
ты не обязан отдать наш долг? Служи ему, защищай, унаследуй Такему и
сбереги от врагов!
- Мама, я должен знать! Я выберу сам, но я должен.
- Выбора не будет, - сказала она.
Стоят и смотрят друг другу в глаза рослый воин и хрупкая женщина в
черном. И только глаза их похожи - как мрак походит на мрак, огонь - на
огонь и вечность - на вечность.
- Мое имя Аэна, - сказала она. - Я дочь Лодаса, одного из Двенадцати.
- Двенадцать?
- Двенадцать соправителей Ланнерана, - ответила она без улыбки. -
Твой отец был Энрас из рода Ранасов, третий по старшинству. Он был
человеком, но его сделали богом. Больше я тебе ничего не скажу.
Она повернулась и ушла, и он остался один. И он подумал: почему она
моя мать? Почему другой такой нет на свете?

4. ВАСТАС

Лет десять, как он перестал ночевать в _р_а_о_л_и_. С тех пор, как
начались страшные ночи. Слишком долго его вызывать из раоли, не то, что из
комнат в Верхней башне.
А, может быть, вовсе не в этом дело. Жены его стареют, как и он сам,
а _О_н_а_, та, которую он так поспешно назвал сестрою, та, между которой и
им только его честь и его слово...
Даже горечи нет в мимолетной мысли, как нет в нем сейчас волнения
плоти. Он сидит, высокий, все еще сильный; лишь седина облепила виски и
морщины легли возле губ.
Жалкий огонь светильника корчится на столе, никнет и мается в
тягостной духоте. Не хочется думать о раскаленной постели. Не хочется
думать о том, что бродит вокруг. С тех пор, как наш край запрудили ночные
твари, Такема в осаде каждую ночь. Пока мы заставили их присмиреть. В
последнюю вылазку Торкас не дурно их проучил...
И чуть раздвинулись угрюмые складки у губ, чуть смягчился
пронзительный взор. Торкас - не дитя моих чресел, но дитя души моей, сын
бога - и все-таки он мой. Он будет великим воином, и пусть иссякнет мой
род, но не иссякнет слава Такемы...
Торкас... Все мысли о нем, и Вастас не вздрогнул, когда сам Торкас
вдруг встал на пороге.
- Что случилось? - спросил он. - Тревога?
- Нет отец.
И непонятное беспокойство: слишком мягко он это сказал. Торкас -
суровый не по годам, он умеет таить свои чувства...
- Отец, - сказал Торкас и встал перед ним, и огромная черная тень
потянулась под кровлю. - Я хочу тебя спросить.
- Что? - спросил он угрюмо. Неужели это свершилось? Неужели бог
отнимет его?
- Я уже кое-что знаю, - сказал Торкас. Он дождался кивка и сел, и
печальный огонь лампадки ярко вспыхнул в его глазах. - Я спросил у матери.
- Аэна - мудрая женщина, - грустно ответил Вастас. - Если она сказала
- значит пора.
- Мой отец - ты, - сказал Торкас. - Ты меня вырастил и воспитал. Тот
другой - только имя. Но все равно я хочу узнать...
Мгновенная ярость: я не позволю тебе ожить! И твердая горечь: я уроню
себя, если солгу. Бесчестно соперничать с мертвецом, а превыше чести нет
ничего.
- Это не только имя, - ответил он. - Это было последней нашей
надеждой... или предпоследней, мне этого знать не дано.
- Он сделал мать несчастной!
Да! Подумал он яростно, и я его ненавижу! Но ответил честно, как
подобает мужчине:
- Его просто убили, Торкас. Не думаю, чтобы он желал ей такой судьбы.
- Так кто он был: человек или бог?
- Человек, но его сделали богом. Погоди, Торкас, - сказал он устало,
- давай я расскажу тебе все. Я видел Энраса дважды, - сказал он, - но не
мог с ним говорить, потому что был в Ланнеране тайно.
- Почему? - спросил удивленный Таркас.
Он прикрыл глаза, сжал и разжал кулаки. Можно сказать: это мое дело.
Можно солгать. Но не зачем открывать рот, чтобы сказать пол правды. И
нельзя себя унижать, замарав ложью язык.
- Род Вастасов кончался на мне, - сказал он хрипло. - Я говорил с
В_е_д_а_ю_щ_и_м_ и вопрошал _О_т_в_е_ч_а_ю_щ_и_х_, но имя свое я не назвал
никому. Ланнеран полон жадных ушей и грязных ртов. Или я должен потешать
ланнеранскую чернь своею бедою?
- Прости, отец.
- Я закрыл лицо, но не закрыл ни глаз, ни ушей. Я видел как бурлит
Ланнеран от вестей, принесенных Энрасом из Рансалы. Это были страшные
вести, и я не знал, должен ли я им верить. Все, что я слышал, я слышал из
третьих ртов, а рты в Ланнеране лгут. Суть этих слухов: Энрас вышел в море
и встретил Белую Смерть. Белая Смерть уже сожрала все земли южнее Эфана и
теперь подбирается к нам. Все мы обречены на гибель, но Энрас, кажется,
знает путь к спасению. Правдой было одно: Энрас принят с великим почетом и
Соправитель Лодас отдал ему дочь.
Меня это встревожило, Торкас. Род Ранасов не любили в Ланнеране. Они
- бродяги и храбрецы, и городу трусов они непонятны. Коль Ланнеран готов
породнится с Рансалой, значит, беда действительно велика.
Я захотел увидеть Энраса - и увидел. Я не мог с ним говорить, но я
слушал, что он говорит другим. И я понял: с чем бы он не пришел - это не
сказки.
- Не все сторонятся лжи, отец!
- Он не нуждался в лжи. Телом он был могуч, лицом приятен, нравом
спокоен и разумен речью. Я решил, что задержусь в Ланнеране, чтобы
спросить его самого.
- Ну?
Он покачал головой.
- Не прошло и двух дней, как грянула новая весть. Энрас в руках
блюстителей и будет казнен. Лодас сам выдал зятя Черным.
- Ну? - опять хрипло выдохнул Торкас.
Он не весело усмехнулся.
- Ланнеран обезумел, сынок. Уши слышали, а языки разнесли то, что
Энрас сказал Лодасу, когда его уводили. `Несчастный, - сказал он будто бы,
- теперь ты всех погубил.` Эти трусы мычали от страха и ждали казни, но
никто не посмел напасть на тюрьму. - Поглядел на Торкаса и сказал угрюмо.
- Со мной было десять воинов, Торкас, Такема не может воевать с
Ланнераном.
- И ты дождался конца?
- Да, - ответил он так же жестоко. - Я хотел узнать и узнал.
- Что?
- Мир погибнет, - сказал он просто. - Я сам видел, ка Энрас сделался
богом. Пока он был человеком, он был снисходителен к людям, а теперь он их
презирал. Он смеялся над ними, когда уходил. Он дал убить свое смертное
тело, глумясь над теми, что сами сгубили себя.
- А мать?
- Один из моих людей заметил ее в толпе. Я не думал ее забирать.
Хотел найти ей укромный дом и женщину, чтобы за ней ходила. Но когда к ней
вернулся разум и она сказала, что носит дитя... Нет, - сказал он, - я не
солгу: не ради нее и не ради ребенка. Чтоб заслужить милость того, кто
ушел от нас в гневе, и защитить Такему. Но я награжден сторицей, Торкас,
потому что у меня есть ты.
- А родичи... Энраса из Рансалы?
- Была война, - неохотно ответил он. - Ланнерану пришлось выплатить
виру. А потом... Рансалы нет, Торкас, она умерла. Море ушло от Рансалы, и
Ранасы ушли вслед за морем. Говорят, они построили множество кораблей,
сели на них и уплыли.
И - тишина. Он молча глядит на обрывок света, на жалкий, чахнущий
огонек. Будь мой соперник жив, я бы сразился с ним. Силой рук или силой
ума, но я мог бы с ним сразиться. Но что я могу, если он не вытащит меч и
не скажет в ответ ни слова? Он забирает Торкаса, как когда-то забрал
Аэну...
- Ты не прав, отец, - сказал Торкас не громко, и он поглядел на него.
Поглядел - и отвел взгляд. Потому что не Торкаса это были глаза, совсем
чужие глаза, словно кто-то глядит через его лицо. Твердая теплая темнота,
мрак Начала, что все вмещает в себя, но сам непрогляден для смертного
взора. Уже?
- Ты неправ, отец, - мягко сказал ему Торкас. - Мне нужен ты, а не
он. Я не знаю, как человек становится богом, но мне не нравится, когда
презирают слабых, и смеются над тем, кто не может себя защитить. Мне нет
дела до Энраса, но я хочу знать. Жизнь моей матери и моя... Это глупо если
не знаешь, из-за чего... Если ты позволишь, я съезжу в Рансалу, когда
минуют трудные дни.
- Ты волен ехать, куда захочешь, но в Рансале нет людей.
- Кто-то да есть! - сказал Торкас нетерпеливо. - Я возьму с собой
пятерых и вернусь до начала Суши.
- Не загадывай, - устало ответил Вастас. - И не вздумай заглядывать в
Ланнеран. Там тебя сразу сделают богом.

5. РАНСАЛА

На третье утро они оторвались от гор и рысью поехали между холмами.
Еще не началась сушь и не спалила траву. Короткая серая шестерка на
спинах холмов и серая даль, и тяжелая тишина. Как тускл и безрадостен мир
и как безлюден! И в этом пустующем мире мы еще убиваем друг друга?
Два дня в безопасности опустевшего края - и начали попадаться пустые
селенья. Не разоренные - просто люди ушли, когда в последнем колодце
иссякла вода. Они старались держаться подальше: в пустых домах обычно
селится нечисть. Опасные порождения Великой Суши, которым почти не нужна
вода. И все равно эти твари напали ночью, хоть мы и разбили лагерь вдали
от домов. Колючие, безглазые, черные твари, они прорывались сквозь пламя и
тучу стрел. Людей защитили плащи и кольчуги, но искусанный дорм околел к
утру.
А к середине дня, в самую духоту, они увидели, наконец, башни
Рансалы. На сером выжженном берегу, над серой гладью бывшего моря она
возникла, словно из сна, веселым легким скопищем башен. И так не хватало
за ними моря...
Безлюдье и зной, лишь звенит тишина, но гладки и прочны стены
Рансалы, закрыты окованные ворота - Торкас сроду не видел столько железа,
сколько было на створах огромных ворот.
Он поднял рог и протрубил сигнал: `Я - путник, я прошу приюта`, - и
звук без эха сгинул в темноте. Тайд осторожно тронул за плечо, и Торкас
поглядел ему в глаза. Он знал: придут и отворят. Его здесь ждала судьба.
Пришли и отворили. Огромный человек, немного выше Торкаса и много
шире в плечах. И темное широкое лицо, которое ничто не прикрывает, так
странно, так тревожно знакомо...
- Я - Торкас из рода Вастасов прошу у тебя приюта для себя и своих
людей.
- А я Даггар из рода Ранасов, седьмой брат по старшинству, изгнанный
из рода. Коль тебя это не страшит, добро пожаловать в мои руины!
Веселый зычный голос - прогремел и тоже сгинул без эха.
- Спасибо, - сдержанно ответил Торкас. Даггар посторонился. Они
проехали сквозь мрак прохода в огромный гулкий двор.
Величье даже в запустенье. Я думал: замок Вастасов величав, а тут я
понял он убог и тесен.
Даггар направил нас к громадине крытых стойл. Здесь были сотни
дормов, а теперь лишь наши.
- Вода есть, - сказал Даггар, - мы, Ранасы, умеем добывать воду из
камня. Вот с кормом худо - мы скотины не держим.
- Ты тут не один?
- Со мной жена и трое слуг - те, кто меня не оставил.
- Корм у нас есть, а вода кончается.
Даггар усмехнулся. Умно и насмешливо он усмехнулся, отошел от дверей
сдвинул огромный камень. Нам бы не сдвинуть его втроем. В темной скважине
тускло блеснула вода.
- Подземное хранилище?
- Да, - лениво ответил Даггар. - Ночи прохладны, а море, - слава
богам! - еще не совсем пересохло.
Для Торкаса не было смысла в этих словах, но что-то в нем знало, что
это значит, и он стиснул зубы, досадуя на себя. Нельзя быть тем, и другим.
Или я - или...
Дом, в который привел их Даггар, был прекрасен и величав. Огромные
гулкие комнаты, роспись на стенах - веселая зелень, счастливая синева,
ликующий мир, которого не бывает. И Торкас подумал: а если бывает? А если
таким и должен быть мир?
Тускнеет под слоем пыли богатая мебель: роскошные ложи, златотканые
покрывала, тяжелые кресла, украшенные резьбой. Даггар хохотнул -
бесшабашно и горько.
- Когда бегут, чтоб жить, берут то, что надо для жизни. А этот
хлам... ну, что же, он сгорит вместе с нами.
Привел их в богатый покой, где было с десяток лож, и сказал воинам
Торкаса:
- Отдыхайте. Вам принесут поесть. - И Торкасу: - А ты, господин
Вастас, окажи мне честь, раздели со мной трапезу.
И опять они шли среди роскоши и запустения.
- Ты сказал - седьмой брат, - спросил Торкас. - Сколько же вас -
братьев?
- Мы все одного колена. Отцы и матери у нас разные. Ты ведь сын
Энраса? Он был третий по старшинству.
- Я приемный сын Вастаса, - ответил Торкас, и Даггар без улыбки
взглянул на него.
- Ты прав, что держишься Вастов, здесь живым доли нет. Но пока мы
одни, позволь считать тебя родичем.
- Куда мы идем? - спросил Торкас - чтобы что-то сказать.
- К моей жене, - ответил Даггар. - У Ранасов женщины носят оружие и
не сидят взаперти. Майда будет рада тебя повидать.
Он распахнул тяжелую дверь; новый покой, еще роскошнее прежних
потому, что убрано и опрятно, и высокая женщина поднялась им на встречу.
И, увидев ее, Торкас молча отвел глаза, потому что он понял, за что
Даггара изгнали из рода.
Это было одно лицо, у Даггара грубее и шире, у Майды - нежнее и уже,
но оно повторялось каждой чертой, каждым взглядом и каждым движеньем.
- Что? - спросил Даггар. Осудил?
- Я не судья вам, - ответил Торкас. - Я вошел в твой дом, значит,
принял твой грех.
- А? - сказал Даггар. - Каково благородство! Оставь нам наш грех,
дурачок, раз он нам в радость!
- Сын Энраса, - сказала Майда, - нам не надо прощения, но я хочу,
чтобы ты нас понимал. Мы с Даггаром родились в один час...
Взгляды их встретились, словно сплелись пальцы, и улыбка отразилась в
улыбке.
- Мы с ней одно, - сказал Даггар. - Знаем наперед каждую мысль и
каждое слово. Знаешь ты, что это - когда тебя всегда понимают?
Он промолчал. Не мог сказать `нет` и не хотел говорить `да`.
- Неужели я должен отдать свою Майду другому - который никогда ее не
поймет и не полюбит, как я? И взять себе женщину, что не будет меня
понимать? Они ушли, чтобы жить, - сказал он со странной улыбкой, - а нас
оставили умирать, но - как видишь - мы еще живы, и это совсем не плохая
жизнь.
- Это ваше дело, а не мое, - ответил Торкас. - Я в вашем доме и
почитаю вас как родичей и как хозяев.
- Мы рады тебе как родичу и как гостю, - сказала Майда и отступила
назад. - Раздели с нами трапезу, хоть она не слишком богата.
И они втроем уселись за стол.
После обеда он навестил своих: как их угостили? Воины спали, Тайд
угрюмо сидел за столом и поглядел на него с тревогой.
- Богатый дом, - сказал ему Таркас, - но Такема лучше. Там жизнь. Вас
накормили?
- Да, господин, - ответил Тайд и улыбнулся, но тревога осталась в его
глазах.
- Отдыхай, - сказал Торкас и ушел.
Он долго бродил по дворцу. Наткнулся на лестницу и поднялся в башню.
Здесь было жарко и пахло тленом. Сквозь узкую прорезь окна он смотрел в
горящую даль, где когда-то синело море, а теперь только серые волны песка
до самого серого неба...
А вечером он был опять с Даггаром и Майдой.
Диковинный светильник из белого камня взметывал вверх струю голубого
огня. Даггар рассказывал о минувшем - о дальних странах, о давних набегах,
о подвигах неизвестных людей, и каждое движение его лица удваивалось и
повторялось в лице Майды.
Заманчиво и неприятно: мне странно, гадко, интересно...
- Постой, Даггар, - вдруг сказала Майда. - Наш юный родич проделал
долгий путь и терпит нас не ради твоих рассказов. Скажи нам, Торкас, что
ты ищешь в Рансале?
- Правды, - сказал он. - Я знаю мать и имя отца - но это все, что я
знаю. Вастас спас мою мать и растил меня, как сына. Я чувствую себя не
Ранасом, а Вастом. Но мне надоели недомолвки и тайны и то, как мне смотрят
вослед. Кто был мой отец: человек или бог? Чего он хотел? Чего от меня
ждут?
- Твоя мать жена Вастасу? - вдруг быстро спросила Майда.
- Нет!
И она невольно вскинула руку в древнем жесте защиты от Зла.
- Мальчик, - тихо сказала она, - ты знаешь, что в тебе две души?
- Да, - ответил он неохотно. Единственная тяжесть в наследии Вастов -
он не сумел бы солгать. Он не сумел даже смолчать - тут и молчание было бы
ложью.
- Я плохо знаю третьего брата, но это не он, Торкас. Энрас не мог
стать богом! Он многое знал, был могучий воин и хороший хозяин - но в душе
его не было Тьмы. Он был человеком Света и не мог возродится. А то, что в
тебе... - она вгляделась в него, сведя к переносью брови, горячая черная
сила билась в ее глазах. - Тяжесть и темнота, но я не чувствую Зла... Это
чужое, Торкас, но мне не страшно...
Взгляд ее обратился к Даггару, сплелся с его взглядом, как сплетаются
в нежном пожатии пальцы, и из глаз ушла темнота. И она улыбнулась Торкасу
радушной улыбкой хозяйки.
- Я сам не все знаю, - сказал Даггар. - Я младше Третьего брата лет
на пятнадцать - был мальчишкой, когда все началось. В тот год первые
братья решили отправиться в набег на Анхил. - Глянул на Торкаса и
усмехнулся. - Мы ведь разбойники, родич. Много столетий назад к этому
берегу пристал разбитый пиратский корабль `Ранса`. Поэтому мы и Ранасы,
что наши предки приплыли из `Ранса`. Тут мы нашли тихую гавань - Рансалу -
отсюда и грабили окрестные берега. Ладно! - сказал он, - затея была
Третьего брата. Он выбрал Анхил потому, что мы не тревожили его двадцать
лет, он успел обрасти и перестал ждать беды. Они вышли из гавани на трех
кораблях весной, а вернулся к исходу лета только один корабль, и на нем
было немного людей.
- Их разбили?
- Третий Брат не дошел до Анхила. Он наткнулся на белое море и пошел
вдоль тумана. Энрас был умен - он сразу понял, что это важней, чем любая

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 128235
Опублик.: 19.12.01
Число обращений: 0