ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Liаnа Вlаgеnnоvа 2:5020/4767.57 27 Jun 00 12:58:00

`Знание-Сила`, ² 4, 1993

*Г.Е.Горелик*

*О чувстве мироздания, или физические вопросы эстетики*


В самом разгаре ХХ века прозвучал грозный диагноз - `две культуры`.
Сказал это человек, профессионально знакомый с миром естествознания, и
свой в гуманитарной сфере. Физик по образованию и литератор по призванию,
Чарльз Сноу пришел к тревожному выводу, наблюдая, как растет отчуждение,
взаимонепонимание между людьми естественно-научных и гуманитарных
профессий.

Это явление, какую бы скорбь оно ни вызывало, обязано естественному
расхождению двух областей, и, значит, само по себе вполне естественно. Те,
кого тревожит расщепление человеческой культуры и его последствия для
судьбы человечества, возлагают порой надежды на перемены в системе
образования, во имя `стирания грани` между двумя культурами.

Однако история дает немало доводов в пользу того, что грань
естественного происхождения не стирается. Можно лишь пытаться сделать ее
более проходимой.
Естественная, природная грань между двумя культурами напоминает,
скорее, горный хребет между двумя плодородными долинами. Стирать с лица
Земли горный хребет?
Бр-р...

Иное дело - искать в горном хребте перевалы, соединяющие две долины. И
на подъеме к перевалу, оглянувшись вокруг, увидеть ландшафт хоть и не в
деталях, но сразу весь, в целом.

О том, что перевалы подобного рода существуют не только в мечтах,
свидетельствует, в частности, такое высказывание Эйнштейна:

`Все здание научной истины можно возвести из камня и извести ее же
собственных учений, расположенных в логическом порядке. Но чтобы
осуществить такое построение и понять его, необходимы творческие
способности художника. Ни один дом нельзя построить только из камня и
извести. Особенно важным я считаю совместное использование самых
разнообразных способов постижения истины. Под этим я понимаю, что наши
моральные наклонности и вкусы, наше чувство прекрасного и религиозные
инстинкты вносят свой вклад, помогая нашей мыслительной способности прийти
к ее наивысшим достижениям`.

Из этого высказывания был выкроен эпиграф к предшествующей статье - о
гуманитарных предпосылках в физике (О чувстве прекрасного, или
физико-этические проблемы мироздания // Знание - сила. 1990. N 9, 10).

Однако эпиграфы - дело тонкое: важно его вовремя оборвать. Дело в том,
что вслед за приведенной фразой Эйнштейн сказал: можно говорить о
моральных основаниях науки, но нельзя - о научных основаниях
нравственности. Спорить с великим физиком легче всего старым, проверенным
способом: приписать ему нечто, им не сказанное. Если бы Эйнштейн,
например, сказал, что не видит оснований говорить о естественно-научных
предпосылках гуманитарного компонента культуры. Вот с этим уже можно и
поспорить.

Для начала - что-нибудь попроще, как сказал один из героев
замечательного романа. И чтобы не ходить за примером далеко, откроем
именно этот роман.



_Воланд и пятимерная теория поля_

`- Нет,- ответила Маргарита,- более всего меня поражает, где все это
помещается.- Она повела рукой, подчеркивая этим необъятность зала.

Коровьев сладко ухмыльнулся, отчего тени шевельнулись в складках у его
носа.

- Самое несложное из всего! - ответил он.- Тем, кто хорошо знаком с
пятым измерением, ничего не стоит раздвинуть помещение до желательных
пределов. Скажу вам более, уважаемая госпожа, до черт знает каких
пределов.`

Вот оно, прямое свидетельство. Мессир, как видим, был хорошо знаком с
физикой пятимерных явлений. И не только знаком теоретически, но и применил
практически.
Не где-нибудь там, в заоблачных космологических высях или в глубоко
запрятанных струнах, а в хорошо ныне известной квартире N 50.
Свидетельство это тем более весомо, что оказалось оно на 666-й странице
первого Мосхудлитовского издания романа.

Перечитав еще раз слова Коровьева и сопоставив их с почти уже забытыми
событиями физики 20-30-х годов, сразу понимаешь: примерно то же самое, что
было сделано с квартирой N 50, собирались сделать тогда с Эйнштейновской
теорией гравитации некоторые физики. Те, которые предлагали считать, что
кроме четырех измерений пространства=времени существует еще и пятое. Цели
при этом были разные.

Одни, начиная с первого пятимерщика Т.Калуци, намеревались раздвинуть
теорию относительности до желательных пределов, единым геометрическим
образом описав электромагнетизм и гравитацию. В этих работах из пятого
измерения в теорию пришли новые величины, которые можно было отождествить
с четырьмя компонентами вектор=потенциала электромагнитного поля. Однако,
фактически, в теории появлялось не четыре, а пять новых величин, и пятую
приходилось исключать специально (что теорию отнюдь не украшало).

Другие пятимерные работы рождались надеждой раздвинуть эйнштейновскую
теорию до черт знает каких пределов - теоремами пятимерной геометрии
сделать квантовые законы физики! Эту надежду основывали на том, что
`описание 5-мерного мира при помощи 4-мерного формализма является
неполным, поэтому из неопределенности 4-мерных законов можно получить
принцип неопределенности, т.е. что квантовые явления в конце концов смогут
быть объяснены 5-мерной теорией поля`. Так писал один из надеявшихся.

Пятимерная теория, как считалось до вчерашнего дня науки, не оставила
следа в физике, несмотря на то, что ей занимались выдающиеся теоретики, и
даже сам Эйнштейн. Все пятимерное направление считалось делом рук если и
не самого иностранца в черном бархатном берете, то кого-то из его свиты.

Только сегодняшний день науки (длящийся уже лет десять) реабилитировал
и возродил старую идею. И даже приумножил ее, - сейчас уже в ходу 10-, 26-
и сколько-хотите-мерные теории. Но это физика 90-х годов, а нам пора
вернуться к литературе 30-х.

Вернемся к событиям в квартире N 50 и поразмыслим, `почему` и `для
чего` Михаил Булгаков использовал в своем романе, пусть в качестве детали,
идею, заимствованную из современной ему теоретической физики? Но не
натяжка ли, видеть связь творчества Булгакова с физиков только потому, что
он пишет о пятом измерении? Не мог ли всякий просто интеллигентнгый
человек придумать такую штуку с пятым измерением?

Видимо, все-таки нет. Опросите для начала своих просто интеллигентных
знакомых.
А затем обратите внимание, что Коровьев говорит именно о пятом
измерении. Можно себе представить, что интеллигент с достаточно развитым
геометрическим воображением мог бы вспомнить в нужный момент о четвертом
измерении, - оно как и спиритизм были известны с прошлого века почти
каждому интеллигенту, как источник потустороннего. Однако пятое измерение
- дитя (быть может, и не самое удачное)
эпохи теории относитиельности, когда четвертое измерение прочно
связалось с понятием времени.

Осталось объяснить кавычки у слов `почему` и `для чего`. Тут и робость
перед вторжением физики в литературу, и глубокое сомнение в том, что на
подобные вопросы можно дать исчерпывающий ответ. Тем более когда речь идет
о визите в Москву очень иностранного Консультанта. Итак, отчего и для чего
в романе о Мастере и Маргарите появилось пятое измерение?

М.А.Булгаков - врач по образованию и по нескольким годам работы -
сохранял интерес к медицине и в практическом и в научно-исследовательском
аспектах.
Интересовался Булгаков и не медицинскими науками. Одну из глав в первой
редакции романа он назвал `Что такое эрудиция`, очень внимательно он читал
книгу Павла Флоренского `Мнимости в геометрии`.

Установить конкретный источник теорфизических знаний Булгакова -
задача для его биографов. Узнать о пятимерной теории он вполне мог из
`широкой` печати.
Хронология этлому вполне благоприятствует. 5-мерная теория родилась в
1921 г., а последняя работа Эйнштейна по пятимерию опубликована в 1941-м.
Так что замечательный роман сочинялся в годы активной жизни идеи
пятимерия. Активной вплоть до научно-популярных журналов, которые, кстати,
обильно расцвели в занимающее нас время.

Ну а как отгадать, `для чего`? Вспомним, что для этого романа
характерно сближение бытового и сатанинского, естественного и
сверхъестественного.
Сатанинские штучки получают обыденное, скучно-бытовое объяснение, и
наоборот. В этом ключе совершенно естественно использовать пятое измерение
для организации соответствующих бальных мероприятий в кв. N 50. Это не
чудо, а практическое применение достижений науки.

Сближать чудо и обыденность, нормальное и ненормальное небезопасно, но
плодотворно и для поэтического и для научного подходов к миру. И там и там
важна готовность к встрече с чудом. В этом, быть может, одно из объяснений
успеха романа о Мастере и Маргарите.

Не лишне, впрочем, напомнитиь, что объяснять все до конца - занятие
вовсе не почетное (вспомним хотя бы печальную участь председателя
Моссолита). Поэтому оставим знатокам довести следствие до конца, до
приговора. И лучше задумаемся над более общим вопросом: что делает наука,
что делает физика в мире художественного вымысла, в гуманитарном мире?

Для таких размышлений, однако, романов ХХ века, пожалуй, недостаточно.
И уж во всяком случае - романов, написанных после 1919 года.

Этот год, отмеченный триумфальным подтверждением теории
относительности, стал - по причинам заслуживающим отдельного обсуждения
- рубежным во взаимоотношениях науки и жизни. В течении нескольких лет
имя Эйнштейна стало символом. Термины, идеи теории относительности (или
то, что таковыми считалось) проникали в романы и стихотворения, в
этнографию и филологию и даже в теологию. Физика, триумфальная и пугающая,
стала элементом декораций ХХ века. А обсуждать взаимоотношение
непередвижных декораций и происходящего на сцене очень нелегко.

Поэтому придется сделать шаг в прошлый век, научно-спокойный век,
ждущий (со страхом и надеждой) революцию в обществе, но отнюдь не в физике.
В какой другой литературе Х1Х века концентрация гуманитарности больше,
чем в русской?
И чтобы окончательно усложнить (и одновременно упростить) задачу,
выберем себе для размышлений творчество самого гуманитарного из русских
классиков.


_Великий русский нефизик Лев Толстой_

Действительно, Толстой не получил высшего инженерного образования (как
Достоевский), не получил медицинского образования (как Чехов). Он вообще,
страшно сказать, не получил высшего образования, - два курса юрфака,
только и всего. Конечно, и среднее образование в его время было весьма
высоким, но на первом месте в гимназиях и в лучших домах были все же
гуманитарные предметы, а не естествознание.
Более того, Толстой, можно сказать, сдал экзамен на нефизика, если
верить его `Юности`. До юрфака он год пребывал студентом
(физико-)математического факультета. Поступил он туда, чудом - в последний
момент - разобравшись в биноме Ньютона (к которому, напомним, и Коровьев
был не равнодушен). Но и попав в храм точных знаний, Толстой не обнаружил
к ним никакого интереса, на лекциях по физике занимался скорее жизнью чем
наукой и с треском провалился на первом же экзамене.
Когда же 19-летний граф уволился из университета и сформулировал план
своей дальнейшей жизни, там из 11 пунктов на 6-м месте значилось `Изучить
математику, гимназический курс` и только на 10-м `Получить некоторые
познания в естественных науках` (умолчим, что на последнем месте стояло
`Составить сочинения...`).

К удовольствию знатоков школьной физики - несколько выписок из дневника
Толстого:
`Закон тяготения есть закон - центробежной и центростремительной силы`,
`вечное движение возможно без трения и тяготения`, `Движение без тяготения
немыслимо.
Движенье есть тепло. Тепло без тяготенья немыслимо`.
Какой учитель физики поставит за такое выше двойки?!
Добавим к этому весьма прохладное отношение к ученой братии:
`Они, ученые (профессора), делают некоторое определенное дело и нужное,
они собирают, сличают, компилируют все однородное. Они, каждый из них,
справочная контора, а их труды справочные книги`,но `Как только они
выходят из области компиляций, они всегда врут и путают добрых людей`.
И даже:
`St. Simоn говорит: что, если бы уничтожить 3000 лучших ученых? Он
думает, что все погибло бы. Я думаю - нет`.
Ну, разве все это не убедительно подтверждает, что Л.Н.Толстой -
нефизик?!
Вам кажется, что слишком убедительное? Пожалуй. И действительно, что в
дневнике гуманитарного писателя делают атомы, тяготенье и центробежная
сила? И почему такое неравнодушие к ученым мужам? Это презрительное
неравнодушие смахивает прямо-таки на ненависть, от которой до любви, как
известно...



_Физика и жизнь в `Войне и мире`_

Чтобы разобраться в этом, перейдем от замочной скважины дневника
писателя к его главному роману.

Роман этот читают по-разному. Одни пропускают батальные сцены, другие -
описания природы, третьи - французские диалоги, четвертые пропускают
философские рассуждения. Те, кто помнит дивную Наташину ночь и князя
Андрея, едущего мимо старого дуба, могут и не поверить, что из того же
романа взяты следующие цитаты:
`4х = 15y`, `солнце и каждый атом эфира есть шар`, `диагональ
параллелограмма сил`, `Электричество производит тепло, тепло производит
электричество`.
Удивиться могут не только читатели, `проходившие` роман в ХХ веке. Как
выражаются на исходе этого века, `неоднозначно` к такому смешению
французского с физ-матом отнеслись и некоторые современники великого
романа.

В ответ на такую неоднозначность Толстой записал в свой дневник
грубовато-высокомерное:

`Я слышу критиков: `Катанье на святках, атака Багратиона, охота, обед,
пляска - это хорошо; но его историческая теория, философия - плохо, ни
вкуса, ни радости`.

`Один повар готовил обед. Нечистоты, кости, кровь он бросал и выливал
на двор.
Собаки стояли у двери кухни и бросались на то, что бросал повар. Когда
он убил курицу, теленка и выбросил кровь и кишки, когда он бросил кости,
собаки были довольны и говорили: он хорошо готовил обед. Он хороший повар.
Но когда повар стал чистить яйца, каштаны, артишоки и выбрасывать скорлупу
на двор, собаки бросились, понюхали и отвернули носы и сказали: он дурной
повар. Но повар продолжал готовить обед, и обед съели те, для которых он
был приготовлен`.

Напомним здесь, что физико-астрономические артишоки Толстой использовал
именно в рассуждениях об исторических законах, о философии истории и
свободы.



_Что Гекубе физика?_

Так что же, Толстой перестал быть художником, когда всерьез задумался
над смыслом истории и когда решил изложить свои размышления на бумаге? И
просто вооружился гимназическим курсом физико-математических наук?

Или, оставаясь художником, он взял на свою палитру новую краску -
краску точного, естественного знания о мире? Ему понадобилась эта краска,
чтобы передать свое ощущение, - он ее и взял, не спросив разрешения у
литературоведов.
Ведь эту краску невозможно получить никаким смешением других, прежних
красок. У новой краски - цвет истины достоверной, суховато-приземленной,
но зато демонстрируемой всякому, независимо от пола, расы и
вероисповедания. Биллиардный шар, ударив в лоб другой такой же шар,
останавливается. Всегда. При любом образе мыслей биллиардиста и при любом
образе правления в государстве.

Можно ли душевное состояние сравнить с винтом, на котором сорвалась
резьба?

`Как будто в голове его [Пьера] свернулся тот главный винт...`.

И силу стремительности французского войска можно уподобить `увеличению
быстроты падающего тела по мере приближения его к земле`.

И в масштабе еще большем:

`Для истории же государство и власть суть только явления, точно так же,
как для физики нашего времени огонь есть не стихия, а явление`.

Это право великого художника - свободно расширять палитру.

_Лев Толстой как зеркало революции в культуре?_
Почему же эту новую краску без особого восторга приняли современники,
да и век спустя она вызывает некоторое недоумение? Быть может, потому, что
это не просто новая краска, но проявление нового мировосприятия.

Чувство прекрасного предполагается в каждом художнике. Другое дело -
чувство мироздания, чувсто целостного единого мира, в котором живет
человек - герой романа и его автор. Это чувство, скорее, ожидают в
мыслителе космологического склада - совсем другая профессия.

Когда Толстой, повинуясь своему чувству мироздания, включает в плоть
романа природу в бытовом, пейзажном, смысле слова - старый дуб, лунную
ночь, - это не вызывает недоумения. Но когда он, внимательно всматриваясь
в тонкие душевные движения человека, помнит и о Природе в целом, как она
открывается человеческому чувству и разуму - естествознанию, то это уже не
каждому по душе. Потому что души бывают разные. И,возможно, потому, что
целостность мироздания открывается человеку со временем, а Толстой, как и
полагается великим, свое время несколько опередил.

Если не спорить с классиком революционной теории и сравнивать великого
писателя с зеркалом, то зеркало это параболическое. И пучок света от него
направлен в будущее, освещая революцию в культуре.

Вам не нравится слово `революция` и тем более `культурная революция`?
Сразу вспоминаете ночь с 24-го на 25-е? Однако за ночь успевает произойти
только переворот или путч. Революция в физике, например, заняла несколько
десятилетий.
Но если не нравится слово `революция`, пусть будет `преображение`, -
оно даже точнее передает смысл явления...

Но, может быть, классик революционной теории и тут оказался глубоко
неправ? И Лев Толстой не имеет никакого отношения ни к какой революции? Ни
в обществе, ни в культуре. Может быть, он просто писатель, пусть даже и
великий?

Еще древние обнаружили три столпа, на которых держится здание мира:
Истина, Добро и Красота. В языческие, хоть и просвещенные времена вполне
естественным было обожествить каждый из столпов и служить им по
отдельности. Можно было считать, что Истина - это наука, Добро - сфера
морали, а Красота - искусство.
При этом разобщенность мира идей прекрасно уживалась с разобщенностью
мира людей.

С тех пор как на нашей планете, под разными именами, стало утверждаться
единобожие, появились догадки, что следует говорить не о трех столпах, а,
скорее, о трех сторонах одного столпа. И стремление к общности мира идей
стало сочетаться с поиском единства в мире людей.

Приняв, что все люди произошли от одного Адама, сотворенного единым
Всевышним, сразу понимаешь, что все люди братья - родные, двоюродные,
тысячеюродные. И что в глазах Всевышнего нет ни эллина, ни иудея. На
эллинском языке впервые прозвучало `гражданин Вселенной` , а в иудейском
сознании впервые оформилась идея единого Бога.

Смог ли Толстой достигнуть общность и единство, о котором и до него
размышляли умные мира сего? Нет, но он страстно, мучительно искал его. А
мощный импульс творческого поиска не важнее ли окончательно найденной
истины? Пучок света во мглу грядущего не важнее ли доступной осязанию
финишной ленты?

Писатель, как истинный художник, жил в своем времени, рядом с
современниками, окруженный проблемами своего века. Разобщенность людей
культуры в российском обществе, как известно, принимала
этно-географическое обличье. Как же Толстой искал общность и единство?
Послушаем его самого:

`Вечером сидел у Оболенского с Аксаковым, И.Киреевским и другими
славянофилами.
Заметно, что они ищут врага, которого нет. Их взгляд слишком тесен и не
задевающий за живое, чтобы найти отпор. Он не нужен. Цель их, как и
всякого соединения умственной деятельности людей совещаниями и полемикой,
значительно изменилась, расширилась и в основании стали серьезные истины,
как семейный быт, община, православие. Но они роняют их той злобой, как бы
ожидающей возражений, с которой они их высказывают. Выгоднее было бы более
спокойствия и Wurdе [достоинства]. Особенно касательно православия,
во-первых, потому, что, признавая справедливость их мнения о важности
участия сего элемента в народной жизни, нельзя не признать, с более
высокой точки зрения, уродливости его выражения и несостоятельности
исторической, во-вторых, потому, что цензура сжимает рот их противникам` .

Но всего несколькими строками ниже и 5-ю днями позже: `Все празднества
московские - какая нерусская черта`. А еще через неделю: `Сергей
Дмитриевич уверял, что самый развратный класс крестьяне. Разумеется, я из
западника сделался жестоким славянофилом`.

И вот еще:
`Все славянофилы не понимают музыки`, `Тип профессора-западника,
взявшего себе усидчивой работой в молодости диплом на умственную
праздность и глупость, с разных сторон приходит мне; в противоположность
человеку, до зрелости удержавшему в себе смелость мысли и нераздельность
мысли, чувства и дела`, `Читал Конфуция. Все глубже и лучше. Без него и
Лаоцы Евангелие не полно. И он ничего без Евангелия`.


Славянофилы стремились к единству в изоляции, западники - в перенятии,
растворении. Толстой хотел единства в соединении.

А что же в мире идей? Что же физика? Толстой, как бы ни были вопиющи
подобранные выше его ошибки с точки зрения школьной физики, внимательно
следил за физической наукой. Это видно хотя бы по его своевременному
отклику на идею атомизма вещества - одно из главнейших событий физики его
времени.
И все же:

`Только в наше самоуверенное время популяризации знаний, благодаря
сильнейшему орудию невежества - распространения книгопечатания, вопрос о
свободе воли сведен на такую почву, на которой и не может быть самого
вопроса. В наше время большинство так называемых передовых людей, то есть
толпа невежд, приняла работы естествоиспытателей, занимающихся одною
стороною вопроса, за разрешение всего вопроса. `...` роль естественных
наук в этом вопросе состоит только в том, чтобы служить орудием для
освещения одной стороны его`.

Но это, скажут, в романе, это в 60-е годы. А в дальнейшем, когда
Толстой пытался отречься от своего художнического призвания, от своих
романов? `Все наши действия, рассуждения, наука, искусства - все это
предстало мне как баловство`.

Может быть, по-настоящему зрелый Толстой вовсе отлучил естествознание
от важнейшего вопроса жизни человека? Этот вопрос он формулировал,
например, так:
`Что мне со своим крошечным телом и крошечным сроком жизни делать в
этом бесконечном по пространству и времени мире?`.

Погрузиться в Толстовский вопрос и в его страстные поиски ответа любой
читатель может, взяв в руки `Исповедь` Толстого и его `Зеленую палочку`. А
здесь мы лишь задумаемся над `бесконечным по пространству и времени мире`.
Всего лишь через несколько лет после Толстовского вопроса физики получили
возможность размышлять о мире, конечном в пространстве и времени. Не будем
говорить о том, как бы изменились идеи Льва Толстого, изучи он в гимназии
релятивистскую космологию, но обратим внимание, что в самые глубокие
религиозные, нравственные размышления оказалась вовлечена физика.



_Древо цивилизации и его кора_

В наше трезвомыслящее время трудно не расслышать
скептически-риторический вопрос:
`И неужели кто-то думает, что все эти стремления к единству физики и
лирики, мечты о вечном мире в мире людей - нечто большее, чем
прекраснодушные порывы и воздушные замки? Почему ко всему этому следует
относиться серьезнее, чем во времена Исайи? С тех пор гораздо чаще из
колоколов отливали пушки, чем из мечей - орала. И Лев Толстой ваш - лишь
один из мечтателей, далеко не первый и, наверно, не последний.`
С трезвомыслящими можно спорить только с цифрами в руках,- сколько чего
стоит.
Довольно бесполезное занятие предлагать трезвомыслящим взглянуть на
собственное время в исторической перспективе. Но и с поэтически
настроенными натурами не поспоришь, - те и так согласны на все хорошее.
Интереснее всего иметь дело с здравомыслящими собеседниками. Они могут
обойтись без точных цифр, но потребуют фактов.
Отличается ли время, в котором жил мечтатель Толстой, чем-нибудь
существенным от других времен? Очень похоже на то, что отличается. Когда
на век, начавшийся во времена Толстого и продолжающийся до сих пор, будут
смотреть издалека, то очень возможно, что многие факты, которые сейчас
кажутся разрозненными, будут восприниматься как взаимосвязанный клубок.
Факты эти смешные и трагические, материально-технические и
эфемерно-духовные. Указать первый из них по времени будет не легче, чем
сказать, с какого именно числа песчинок следует говорить о куче.
Первый сеанс радиосвязи между Европой и Америкой (1901) и первый
конкурс на звание `мисс Вселенная` (1912). Первая мировая война, сражения
которой были разделены двадцатилетним перемирием, и рожденная ею Мировая
революция, триумфально шествовавшая по планете, пока не замаячил оскал
Последней мировой войны. Организация объединенных наций и идея мирового
правительства, проповедуемая физиками, во многом ответственными и за
межконтинентальную радиосвязь и за межконтинентальные ракеты.
А в самой гуще этих событий - выношенная естествоиспытателем и
мыслителем идея Ноосферы, как некой новой реальности, рождающейся на
глазах у не замечающего это человечества. Издалека уже не будет вызывать
горькую усмешку текст телеграммы, отправленной в марте 1943 года
Верховному главнокомандующему тирану:

`Прошу из полученной мною премии Вашего имени направить 100 000 рублей
на нужды обороны, куда Вы найдете нужным. Наше дело правое, и сейчас
стихийно совпадает с наступлением ноосферы - нового состояния области
жизни, ноосферы - основы исторического процесса, когда ум человека
становится огромной геологической планетной силой.
Академик В.Вернадский.`


Что это за новая реальность, пока не очень понятно, и сколько времени
понадобится на ее очевиное оформление - век, два,- тоже не известно. До
сих пор человечество имело дело с двумя другими формами реальности -
объектами материального мира и субъектами мира духовного. Человеческая
мысль не раз металась между этими реальностями, пытаясь свести одну к
другой или связать их каким-то органическим образом. Эта проблема
притягивала к себе и Толстого и других замечательных людей. Некоторым так
и не хватило слов и `крошечного срока жизни`. Другим удавалось уговорить
себя на некое окончательное, систематически-аксиоматическое решение.
Третьи приходили к идее Бога, древней великой идее, воспринятой каждый раз
по-новому.

Блез Паскаль, занимавшийся не только гидростатикой но и философскими
проблемами сверхъестествознанания, сказал еще три века тому назад, что
знания удаляют от Бога, только когда их мало. Очень многие его
коллеги-гидростатики реагировали на это недоуменным пожатием плеч.

Похожую неловкость у многих коллег-физиков уже в нашем веке вызывают
слова:

`Вы находите странным, что в познаваемости мира... я усматриваю чудо,
или извечную тайну. Но ведь априори следовало бы ожидать хаотичность мира,
не дающую никакой возможности охватить его разумом. ... И это чудо все
увеличивается по мере расширения наших знаний. В этом слабое место
позитивистов и профессиональных атеистов, довольных, что им удалось не
только избавить мир от богов, но и `раскрыть все чудеса`. Как бы то ни
было, мы должны довольствоваться признанием этого `чуда`, без какого-либо
узаконенного подхода к нему` (Эйнштейн 1952);

`В период Возрождения, в ХVIII, в ХIХ веках казалось, что религиозное
мышление и научное мышление противопоставляются друг другу, как бы взаимно
друг друга исключают. Это противопоставление было исторически оправданным,
оно отражало определенный период развития общества. Но я думаю, что оно
все-таки имеет какое-то глубокое синтетическое разрешение на следующем
этапе развития человеческого сознания. Мое глубокое ощущение (даже не
убеждение - слово `убеждение` тут, наверно, неправильно) - существование в
природе какого-то внутреннего смысла, в природе в целом` (Сахаров 1989).

Как видим, даже выдающимся физикам и мыслителям нашего века - Эйнштейну
и Сахарову - не хватает слов. Станет ли этим словом `ноосфера` или как-то
иначе назовут новую реальность- живую, живущую культуру? Во всяком случае
новое понятие может вместить в себе многие формы социально-духовной жизни,
для выражения которых пока не находится надлежащих слов. А когда такие
слова появятся, то, быть может, по-новому откроются Лев Толстой и его
время, время, когда в православной России, в Харькове издавался журнал
`Вера и разум`, в котором, в частности, появилась `Теодиция` великого
физика, математика и неортодоксального религиозного мыслителя Г.Лейбница.
`Вера и разум`, но разве они так разделены, что требуется союз `и`? Разве
они не соединяются творческой интуицией, чувством прекрасного, чувством
мироздания - обязательными в великих творцах культуры? И что же такое -
вера в разум? А вера в Высший разум?

За два века до Эйнштейна великий философ Кант говорил, что его внимание
приковывают два чуда: взгляд ввысь открывал ему закон звездного неба,
взгляд вглубь, в свою душу - нравственный закон. Ввысь и вглубь -
противоположные направления? Но география уже давно открыла, что начиная
движение в противоположных направлениях, можешь оказаться в одном и том же
месте, правда, оно невидимо очам в начальном пункте. В ХХ веке к доводам
географии добавилась космография: в замкнутой Вселенной противоположности
тоже сходятся, чисто геометрически, хотя точка схождения может быть и
недоступна телескопам.Но ведь кроме очей во лбу есть и очи, находящиеся за
лобной костью.

Все это, однако, вовсе не означает осуждения тех представителей точного
знания, которых Эйнштейн назвал позитивистами и которые не могут принять
всерьез все эти очень неточные и неопределенные идеи. Каждый должен
следовать своему призванию и делать то, что у него хорошо получается.

Если человеческую цивилизацию уподобить дереву, то могучий ствол ее
материальной жизни окружен корой культуры. Поверхностный наблюдатель может
подумать, что этот довольно тонкий и негладкий слой между плотью дерева и
космическим окружением не очень-то и нужен, не догадываясь, что без коры
дерево скоро засохнет. Но и тот, кто воплощает в себе эту кору - небольшой
ее участок - и исправно воплощает, может усомниться в необходимости коры
на другой - далекой от него - стороне дерева. И не мудренно - это дерево
не каждому дано обхватить. Однако рождаются и такие, кому дано обхватить
его мысленным взором. И благодаря этим людям мы - носители разных культур,
разных профессий - можем осознавать себя частицами единого дерева и
защищать это дерево от невзгод. Благодаря этим людям мы понимаем, что
пагубно тянуть это дерево за верхушку вверх, так, что трещат и рвутся его
корни, и что не менее пагубно привязывать его верхушку к корням крепкими
тросами. А что же делать? Бережно расправлять запутавшиеся ветви,
осторожно удалять засохшие и внимательно любоваться исполинским деревом,
от корней и до кроны.

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 127905
Опублик.: 17.01.02
Число обращений: 1