ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Сергей ЛУКЬЯНЕНКО

НЕДЕЛЯ НЕУДАЧ

ПОЧЕМУ Я ЭТО НАПИСАЛ...

Если честно - то все мы начинали именно с этого. Продолжали,
дописывали (в уме, или на бумаге) свои любимые книги, воскрешали погибших
героев и окончательно разбирались со злом. Порой спорили с авторами -
очень-очень тихо. А как же иначе - литература не футбол, на чужом поле не
поиграешь.
Где-то в глубинах письменных столов, в компьютерных архивах, просто в
уголке сознания, у каждого писателя, наверное, спят вещи, которые не будут
изданы. Потому что писались они для себя, как дань уважения авторам,
любимым с детства. Нет в этом большой беды для читателей - подражание не
может стать лучше оригинала. И всем нам хочется быть не `последователями
Стругацких` или `русскими Гаррисонами и Хайнлайнами`, а самими собой. Но
как здорово, что дана была эта возможность - пройти по НИИЧАВО, увидеть
Золотой Шар, побывать в Арканаре! Андрей Чертков, придумавший и
осуществивший эту идею, Борис Стругацкий, разрешивший воплотить ее в
жизнь, подарили нам удивительное право - говорить за чужих героев. Хотя
какие они чужие - Быков, Румата, Рэд Шухарт, Александр Привалов... Они
давным-давно с нами, без них мы были бы совсем другими. И всегда хотелось
встретиться с ними еще раз.
Я выбрал продолжение `Понедельника` даже не потому, что он наиболее
любим, есть и другие книги братьев Стругацких, которые дороги мне ничуть
не менее. Просто для меня это была наиболее сложная тема. Писать
`продолжение` книги, наполненной духом шестидесятых годов, светом и смехом
давно ушедших надежд. Рискнуть.
Но это - уже совсем другая история.

ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ. КОЛЕСО ФОРТУНЫ

И долго еще определено мне чудной властью
идти об руку с моими странными героями...
Н.В.Гоголь

1

...судя по всему, мое житье-бытье час от
часа становилось все нестерпимее...
Г.Я.К.Гриммельсгаузен, `Симплициссимус`

Было раннее утро конца ноября. Телефон зазвонил в тот самый момент,
когда `Алдан` в очередной раз завис. В последнее время, после одушевления,
работать с машиной стало совсем трудно. Я со вздохом щелкнул `волшебным
рубильником` - выключателем питания, и подошел к телефону. `Алдан` за моей
спиной недовольно загудел и выплюнул из считывающего устройства стопку
перфокарт.
- Не хулигань, на всю ночь обесточу, - пригрозил я. И, прежде чем
взять трубку, опасливо покосился на эбонитовую трубку телефона, где
тянулся длинный ряд белых пластиковых кнопок. Слава богу, вторая справа
была нажата, и это означало, что мой новенький телефон принимает звонки
только от начальства - от А-Януса и У-Януса, да Саваофа Бааловича.
Впрочем, зачем гадать?
- Привалов слушает, - поднимая трубку, сказал я. Очень хорошим
голосом, серьезным, уверенным, и в то же время усталым. Сотрудника,
отвечающего таким голосом, никак нельзя послать на подшефную овощную базу,
или потребовать сдачи квартального отчета об экономии электроэнергии,
перфокарт и писчей бумаги...
- Что ты бормочешь, Сашка! - заорали мне в ухо так сильно, что на
мгновение я оглох. - ...рнеев говорит. Слышишь?
- А... ага... - выдавил я, отставляя трубку на расстояние вытянутой
руки. - Ты где? У Ж-жиана?
- В машинном зале! - еще сильнее гаркнул из трубки грубиян Корнеев. -
Уши мой!
На мгновение мне показалось, что из трубки показались Витькины губы.
- Дуй ко мне! - продолжил разговор Корнеев.
В трубке часто забикало. Я с грустью посмотрел на `Алдан` - машина
перезагрузилась, и сейчас тестировала системы. Работать хотелось
неимоверно. Что это Корнеев делает в машинном? И как сумел дозвониться? Я
скосил глаза на телефон, потом, по наитию, на провод. Телефон был выключен
из розетки. Сам ведь его выключил утром, чтобы не мешали писать программу.
- Ну, Корнеев, ну, зараза... - с возмущением сказал я. - Дуй в
машинный...
Я с мстительным удовольствием подул в микрофон.
- Привалов! Как человека прошу! - ответила мне трубка.
- Иду-иду, - печально сказал я, и отошел к `Алдану`. К Витькиным
выходкам я привык давно, но почему он так упрямо считает свою работу
важной, а мою - ерундой? На мониторе `Алдана` тем временем мелькали
зеленые строчки:

Триггеры... норма.
Реле... норма.
Лампы электронные... норма.
Микросхема... норма.
Бессмертная душа... порядок!
Проверка печатающего устройства...

Печатающим устройством `Алдану` служила электрическая пишущая
машинка, с виду обычная, но снабженная виртуальным набором литер.
Благодаря этой маленькой модернизации она могла печатать на семидесяти
девяти языках шестнадцатью цветами, а также рисовать графики и бланки
требований на красящую ленту. Сейчас машинка тарахтела, отбивая на бумаге
буквы - от `А` до непроизносимых согласных языка мыонг. В конце она выдала
`Сашка, будь челове...`, после чего замерла с приподнятой литерой `К`.
`Алдан` снова завис.
Обесточив машину, я вышел из лаборатории. Ну, Корнеев! Даже в `Алдан`
залез! `Будь чело...` Я остановился, как громом пораженный. Если уж
грубиян Корнеев просит помочь - значит, дело серьезное! Мысленно приказав
кнопке вызова лифта нажаться, я бросился по коридору... Молоденького
домового, уныло оттирающего паркет зубной щеткой, я не заметил до самого
момента спотыкания. Отдраенный паркет метнулся мне навстречу, я отчаянно
попытался левитировать, но в спешке перепутал направление полета. Когда я
наконец-то пришел в себя, на лбу имелся прообраз будущей шишки, а
заклинание левитации упрямо прижимало меня к полу, пытаясь доставить к
центру Земли. Ошибись я с заклинанием на улице, так бы скорее всего и
получилось. Но в институте, на мое счастье, и полы, и стены, и потолки
были заговорены опытными магами, и моим дилетантским попыткам не
поддавались. Я перекрестился, что отменяло действие заклинания, сел на
корточки и потер лоб. Домовой, забившийся поначалу в угол, осмелел и
подошел поближе. Длинные, не по росту, хлопчатобумажные штаны унылого
буро-зеленого цвета волочились за ним по полу. Широкий ремень из
кожзаменителя съехал вниз. Латунные пуговицы были нечищены, одна болталась
на ниточке.
- Жив? - шмыгая носом и утираясь рукавом, спросил домовой.
- Жив, - машинально ответил я, не обращая внимания на панибратский
тон домового. А тот добродушно улыбнулся и добавил:
- Дубль...
- Какой дубль? - уже опомнившись, спросил я. Происходящее становилось
интересным. Домовые слыли существами робкими, забитыми, в разговоры
вступали неохотно. Только самые старые и смелые из них, вроде тех, что
прислуживали Кристобалю Хозевичу, были способны иногда на осмысленную, но
крайне уклончивую беседу.
Домовой внимательно осмотрел меня и сказал:
- Удачный. Очень удачный дубль. Привалов-то наш научился, все-таки...
Я ошалел. Домовой принял меня за моего собственного дубля! Позор!
Неужели я становлюсь похожим на дублеподобных сотрудников?
- Ты так по коридорам не носись, - поучал меня тем временем домовой.
- Привалов... он того, неопытный. Сквозь стены видит плохо, можно при нем
побежать, чтобы он убедился - стараешься, и обратно когда идешь ходу
ускорить... Тихо!
Мимо нас прошел бакалавр черной магии Магнус Федорович Редькин. Был
он в потертых на коленках джинсах-невидимках, в настоящий момент
включенных на половинную мощность. Магнус Федорович от этого выглядел
туманным и полупрозрачным, как человек-невидимка, попавший под дождь. На
нас с домовым он даже не посмотрел. Тоже принял меня за дубля? Почему? И
лишь когда Редькин скрылся в дверях лифта - мной, между прочим,
вызванного, я понял. Ни один сотрудник института не споткнется о
зазевавшегося домового. На это способен лишь дубль... В душе у меня слегка
просветлело. Для полной гарантии я поковырял пальцем в ухе, но следов
шерсти не обнаружил. Надо было вставать и бежать к Корнееву.
- Все путем, - неожиданно сказал домовой. - Он не заметил, что мы
разговаривали. Ладно, ты беги, а то и Привалов забеспокоится. Если что,
заходи в пятую казарму, спроси Кешу. Знаешь, где казармы? За кабинетом
Камноедова. Бывай...
Домовой сунул мне теплую волосатую ладонь и исчез в щели между
паркетинами. А я, глядя под ноги, побрел к лифту. На этот раз на кнопку
пришлось давить минут пять, прежде чем лифт соизволил остановиться. Я
юркнул в двери и с облегчением отправил лифт вниз. Третий этаж лифт
проскочил без заминки. А между вторым и первым застрял. И зачем я поехал
на нем, есть же нормальная черная лестница... Со вздохом оглядевшись -
если кто-то рядом и был, то очень хорошо замаскированный, я нарушил второе
правило пользование лифтом и вышел сквозь стену. На первом этаже было
хорошо. Пронзительно пахло зелеными яблоками и хвойными лесами, что,
почему-то, вызывало в памяти популярные болгарские шампуни. Мимо пробежала
хорошенькая девушка, мимоходом улыбнувшаяся мне. Она улыбалась всем, даже
кадаврам. Это было ее специальностью - она, как и все хорошенькие девушки
института, работала в отделе Линейного Счастья. Здороваясь по пути со
славными ребятами из подотдела конденсации веселого беззлобного смеха, я
пробирался к машинному залу. Путь был нелегким. Начать с того, что отдел
Линейного Счастья занимал абсолютно весь первый этаж. Места для машинного
зала на нем попросту не оставалось. Но, если вначале спуститься в подвал,
а потом уже подняться на первый этаж, то можно было попасть в машинный
зал, обеспечивающий весь институт энергией. Как это получалось - было
тайной, такой же непостижимой для меня, как огромные размеры НИИЧАВО,
маленького и неприметного снаружи. Сегодня мне почему-то не везло. Я
трижды споткнулся, но, наученный горьким опытом, не упал. Выдержал долгую
беседу с Эдиком Амперяном, которому позарез хотелось поделиться с
кем-нибудь своей удачей - он добился, с помощью Говоруна, потрясающих
результатов в деле сублимации универсального гореутолителя. Какую роль
сыграл Клоп Говорун в этом процессе, я так и не понял - уж очень
специфические термины использовал Эдик. Но от его удачи мне стало полегче,
словно я и сам надышался парами гореутолителя. Пообещав Амперяну провести
для него расчет эффективности вне очереди, я сбросил его на проходящего
мимо дубля Ойры-Ойры со строгим приказом: отвести Эдика домой и уложить в
постель, после чего, уже без приключений, добрался до машинного зала. У
дверей стоял Корнеев. Вид у него был невозмутимый.
- Витька, что случилось? - с облегчением поинтересовался я. - Зачем
такая спешка?
- Привалов, пройди, пожалуйста, внутрь, - бесцветно сказал Витька.
И я понял, что никакой это не Корнеев, это его дубль,
запрограммированный лишь на одно - пропустить внутрь меня и преграждать
дорогу всем остальным. Мне стало страшно. Я отпихнул дубля, неуклюже
взмахнувшего руками, распахнул тяжелую дверь и влетел в машинный зал.
Витька сидел на Колесе Фортуны, том самом, чье вращение давало институту
электроэнергию. При моем появлении он взглянул на часы и сообщил:
- Когда решу помирать, тебя за смертью пошлю. Девять минут шел,
м-ма-гистр.
К Витькиным издевательствам я привык. Проигнорировав `м-магистра` -
Корнеев прекрасно знал, что я до сих пор хожу в `учениках чародея`, я
осмотрелся. Машинный зал производил странное впечатление. Вначале, из-за
темноты, я заметил лишь Витьку, который светился бледным зеленым светом -
с опытными чародеями такое случалось при сильном магическом переутомлении,
теперь же передо мной открылась вся картина. Между огромными
трансформаторами застыли странные темно-серые статуи, изображающие бесов.
Через мгновение я сообразил, что это и есть бесы - из обслуживающего
персонала. Кто-то, и я был на сто один процент уверен, что это Витька,
наложил на них заклятие окаменелости. А вдоль Колеса Фортуны, походившего
на блестящую ленту, выходящую из одной стены и входящую в другую, застыли
Витькины дубли - неподвижные и почти неразличимые. Была в дублях одна
странность - каждый последующий был немного ниже предыдущего. Те, которых
я еще мог разглядеть, выглядели просто пятнышками на цементном полу, но у
меня появилось страшное подозрение, что они вовсе не являются крайними в
этой дикой последовательности.
- Когда я позвонил, тебе везло? - внезапно поинтересовался Корнеев.
- Что? Ну... У меня `Алдан` завис.
- А после?
- Что после?
- После звонка тебе везло или нет, дубина? - печально и тихо спросил
Корнеев.
- Нет. Я упал, потом лифт...
Я замолчал. Я все понял. Лишь теперь, наблюдая за Витькой, я осознал,
что он сидит на Колесе, но остается неподвижным. Колесо Фортуны
остановилось!
- Это я, - с напускной гордостью сказал Витька.
- Да? - с внезапной дрожью в голосе поинтересовался я.
- Я его остановил, - зачем-то уточнил Корнеев.
- Как?
- Дублей видишь? Я сделал дубля и дал ему приказ - крепко держать
Колесо Фортуны и производить следующего дубля, уменьшенного в размерах и с
той же базовой функцией.
Схватившись за голову я простонал:
- Научил я тебя, Корнеев. Базовая функция... Ты, может, еще на бумаге
эту программу составил?
- Ага, - подтвердил Витька. И с людоедской радостью добавил: - А
вчера у тебя на `Алдане` проверял. Могучая машина.
- И что вышло?
- Что число дублей будет бесконечным, а сила торможения ими Колеса -
бесконечно большой. Вот... Так и вышло. Остановили они Колесо Фортуны.

...Вскоре мне стала ясна вся картина происходящего. Витьке, для его
грандиозной идеи превращения всей воды на Земле в живую, не хватало самой
малости - устойчивости процесса. Придуманная им цепная реакция перехода
обычной воды в живую останавливалась от шума проезжающей машины, чиха
Кащея или выпадания града в соседней области. И тут-то Витьку осенило.
Если остановить Колесо Фортуны в тот момент, когда процесс перехода воды
идет хорошо, то удача останется на его стороне! Вся вода в мире станет
живой, для исцеления ран надо будет лишь облиться из ведра или залезть под
душ, чтобы вылечить ангину - прополоскать рот. Врачи станут ненужными,
войны потеряют смысл... И Витька придумал гениальную идею с бесконечным
количеством дублей, что будут с бесконечной силой тормозить Колесо.
План его удался лишь частично. За те секунды, пока Колесо Фортуны
останавливалось, лаборантка в отделе Универсальных Превращений уронила
умклайдет на диван, инвентарный номер 1123. Результаты были
катастрофические. Вода стала превращаться не в живую, и даже не в мертвую,
а в дистиллированную. Ничего страшного в этом не было, во всяком случае,
пока процесс не дошел до морей и океанов. Но шел он теперь безостановочно,
ибо Колесо Фортуны стояло. В этот самый миг жизнь людей радикально
изменилась. У меня, так же как у Корнеева и еще примерно половины
человечества, началась нескончаемая полоса невезения. У Эдика Амперяна и
прочих счастливчиков началась бесконечная полоса удач. Бесконечная!
Я даже зажмурился от осознания этого факта. Я представил, как Амперян
поит меня своим гореутолителем... и он действует, я становлюсь счастливым,
хоть мне и не везет. У меня ломается `Алдан` - а я доволен. У Витьки не
получается простейшего превращения - он тоже счастлив. Потому что Эдик
изобрел... Да что я привязался к Эдику! Человечество отныне разделилось на
две категории - везунчиков и неудачников. Представив, как меня
сочувственно хлопают по плечу `везунчики`, я не выдержал и заорал:
- Корнеев, запускай Колесо обратно! Немедленно!
- Не могу, - хмуро сказал Корнеев. - Что я, дурак, что ли? Сам знаю,
надо запускать, пока магистры не узнали. Позора не оберешься...
Последнюю фразу он произнес с мечтательным выражением, словно смакуя
предстоящий позор.
- Почему не можешь? - я поправил очки и растерянно оглядел
бесконечный ряд дублей. - Прикажи им, пусть толкают Колесо, со своей
бесконечной силой... черт бы ее побрал!
Одно из стоящих вблизи изваяний слегка шевельнулось. Витька вперил в
него грозный взгляд, и черт окаменел вторично.
- Глаз нет, да? Совсем слепой? - с акцентом Амперяна, но собственной
грубостью поинтересовался Корнеев. - Лопнул обод у колеса, видишь?
Я подошел к Колесу и убедился, что двухметровой ширины лента
действительно разделена тонкой щелью. Концы разрыва подрагивали, словно
кончики стальной пружины.
- А зарастить нельзя? - шепотом поинтересовался я. - Ты же... это...
умеешь. Помнишь, червонец мне склеил?
Витька грустно кивнул. И докончил свой печальный рассказ.
Оказывается, когда Колесо Фортуны остановилось, оно тут же лопнуло. Концы
обода стали дергаться, носиться по залу, разбрасывая дублей и
перекручиваясь во все стороны. Когда, наконец, ошалевшие от неожиданности
дубли и перепуганный, а от этого грубый более, чем обычно, Корнеев поймали
их, установить, где левая, а где правая сторона, где верх, а где низ ленты
уже не представлялось возможным. Корнеев кое-как совместил концы
порванного обода, но уверенности в своей правоте не имел.
- Что если я его лентой Мебиуса соединил? - хмуро сказал он. - Что
будет?
Я пожал плечами. Корнеев, слегка подпрыгивая на ободе, и светясь все
более энергично, стал рассуждать:
- Может так получиться, что любая наша удача превратится в неудачу. И
наоборот. Или же, удачи и неудачи сольются воедино...
Увлекшись, он перегнулся назад, и, кувыркнувшись через обод Колеса,
полетел вниз.
- Знаешь, Витька, - садясь для безопасности на пол, сказал я, - лучше
уж соединение удач и неудач, чем сплошная невезуха.
- Невезуха, - потирая затылок, горько сказал Корнеев. - Надо это
прекращать...
- Я-то зачем тебе понадобился? Рассчитать, правильно ли соединен
обод? Это я и без `Алдана` скажу. Пятьдесят на пятьдесят.
- Понимаю, - неожиданно мягко признался Корнеев. - Но не могу же я
сейчас сам решать, правильно ли Колесо соединено! Я же теперь невезучий,
обязательно ошибусь!
- А я везучий? Мой совет тебе не поможет!
- Понял уже...
Мы немного помолчали, разглядывая неподвижное Колесо Фортуны.
Господи, ну и дела! Что сейчас с людьми происходит! Есть, конечно, и
счастливчики...
- Витька! - прозревая завопил я. - Нужно спросить у человека,
которому везет! Он не ошибется!
- А кому везет? - тупо спросил Корнеев. Временами он был самим собой.
- Амперяну. Точно знаю, он универсальный гореутолитель сублимировал.
- Сейчас спросим, - оживившись сказал Корнеев, доставая из воздуха
телефонную трубку. Послышались долгие гудки.
- Амперян сейчас дома, я его спать отправил, - торопливо подсказал я.
Витька отмахнулся - неважно.
Трубку наконец-то взяли.
- Эдик! - громовым голосом заорал Корнеев. - Извини, что разбудил,
это Сашка, дубина, настоял. Скажи только одно, и можешь вешать трубку:
правильно соединили?
- Нет, - буркнул Амперян чужим со сна голосом, и повесил трубку.
Витька небрежным жестом растворил в воздухе свою и радостно улыбнулся.
- Видишь, Привалов, получилось! Бывают и у тебя озарения!
Он небрежно схватился за один край порванного обода и без всяких
видимых усилий перевернул его на сто восемьдесят градусов. Интересно, а в
ту ли сторону повернул?
- Корнеев... - неуверенно начал я. Но Витька не реагировал. Он был
сторонником разделения умственного и физического труда, так что в процессе
работы думал мало, а на внешние раздражители не реагировал. Двумя
уверенными пассами, без всяких дилетантских заклинаний, даже не заглядывая
в `Карманный астрологический ежегодник АН`, Корнеев восстановил
целостность Колеса Фортуны. Потом окинул взглядом бесконечную, а точнее -
двусторонне бесконечную череду дублей, и громко скомандовал:
- Нава-лись!
Как ни странно, дубли такую странную команду поняли. И даже толкнули
в одну и ту же сторону. Колесо заскрипело и начало вращаться. Правда,
пожалуй, быстрее чем раньше. Я достал из кармана сигареты, закурил...
Выронил сигарету, но возле самого пола поймал ее. Снова сунул в рот, но
горящим концом. Вовремя это понял, и перевернул фильтром к губам. Сигарета
уже успела потухнуть.
- Корнеев, - умоляюще прошептал я, - притормози его! Слишком быстро
вращается, удача за неудачей...
Сигарета зажглась сама по себе. Я бросил ее на пол и затоптал - а то
еще взорвется... Витька с дублями навалились на колесо, и то начало
притормаживать.
- Глянь по пульту, Привалов! - велел Корнеев. - Там есть тахометр,
стрелка должна быть на зеленом секторе.
Я подошел к пульту. С некоторым трудом нашел тахометр, явно
переделанный из зиловского спидометра. Поглядел на стрелку, подползающую у
зеленой черте, и скомандовал Корнееву остановку. Колесо вращалось, тихо
гудя. Корнеев утер со лба пот, потом кивнул дублям, и те
дематериализовались.
- Нормально, Сашка? - поинтересовался Корнеев.
Я подозрительно огляделся. Закрыл глаза и подпрыгнул на одной ножке.
Не упал.
- Нормально, - с облегчением сказал я. - Что, пойду я работать?
- Валяй-валяй! - жизнерадостно заорал Витька. - Мне еще чертей
расколдовывать, да память им заговаривать, меньше будешь под ногами
мешаться...
Вздохнув, я вышел из машинного, на прощание мстительно бросив
Корнееву:
- Вот будет удивительно, если никто из магистров не узнает о твоих
художествах...
Оставив Витьку размышлять над этим оптимистическим заявлением, я
пошел к себе, в электронный зал. Фортуна явно повернулась ко мне, я не
спотыкался, не налетал на встречных, вежливо поздоровался с Кивриным,
одолжил считавшему посреди коридора Амперяну свою логарифмическую линейку,
вызвал лифт...
И побежал обратно. Амперян, виртуозно пользуясь линейкой, что-то
подсчитывал, записывая в блокнот.
- Давно из дома, Эдик? - вкрадчиво поинтересовался я.
- С утра, - не поднимая глаз от формул, в которых я опознал уравнение
Сташефа-Кампа, ответил Эдик.
- Ты же с Ойра-Ойрой... тьфу, с дублем его, домой пошел!
- Ну... - Эдик поднял на меня задумчивый взгляд и объяснил: - Пошел.
А потом думаю, чего я на кровати буду валяться, радостный и довольный,
когда тут самая работа начинается? Выпил антигореутолитель, и стал
экономическую целесообразность процесса подсчитывать.
- Целесообразно? - не зная, как подступиться к главному, спросил я.
- Не знаю, - хмуро признался Эдик. Удача, похоже, его покинула.
- Корнеев тебе звонил? - напрямик спросил я.
Эдик обвел взглядом выкрашенный зеленой масляной краской коридор,
мутные плафоны на потолке, и резонно спросил:
- Куда звонил?
- Десять минут назад! Сам слышал! - отчаянно сообщил я. - Он спросил,
правильно ли соединили, а ты сказал, что нет.
- Как он спросил?
Я напряг память.
- Ну... Примерно так: `Эдик, скажи, правильно соединили?`
- И тот, кто взял трубку, ответил, что `нет`, - закончил Эдик. - Что
соединились вы неправильно...
Он снова нырнул в свои вычисления, а я, совершенно запутавшись, пошел
дальше. Итак, отвечал не Амперян.
Но совет оказался правильным, значит, отвечавший тоже был
`удачливым`? Или же неправильным, просто мы еще не заметили последствий
своей ошибки? А как заметишь, неизвестно, какими они могут быть! У дверей
электронного зала смирно сидел дубль Володи Почкина. Больше пока никого не
было.
- Скажешь Володе, пусть сам придет, - грубо сказал я дублю. Корнеев
всегда на меня так влияет. - Он мне пятерку уже неделю должен.
Дубль поднял на меня потрясенный взгляд и прошептал:
- Я не дубль. Я Володя. Могу пропуск показать, с фотографией и
печатью. А пятерку я после обеда занесу...
Было видно, что здоровяк Почкин пребывает в состоянии, близком к
шоковому. Я схватился за голову. Потом схватил Володю за плечи, затащил в
зал, и стал отпаивать чаем с бутербродами - настоящими, из буфета, а не
сотворенными магическим образом. Попутно я пообещал ему рассчитать за
сегодня все задачи, которые он принес еще неделю назад, а вечером взяться
за написание программы для новых. Володя медленно приходил в себя. Видимо,
еще никто и никогда не принимал его за дубля, так что с непривычки он был
расстроен.
- Заметку в стенгазету напишешь? - неожиданно спросил он. Видимо,
отошел.
- Напишу-напишу! - радостно сказал я. - Про Брута?
- А что он натворил?
- Не знаю. Но как-то принято...
- Нет. Надо про новые плакаты в столовой.
- Какие плакаты?
Глаза у Почкина загорелись.
- Ты еще не видел? Посмотри, - вкрадчиво посоветовал он. - Пойдешь
обедать, и посмотри.
Я пообещал сходить в столовую и посмотреть. Потом пожаловался Володе,
какой был ужасный день: вначале меня приняли за дубля, потом я Витькиного
дубля принял за Витьку, а под конец Володю за дубля... Язык чесался
рассказать про Корнеева и Колесо Фортуны, но я подавил искушение.
Почкин в ответ ободрил меня рассказом о том, как наши институтские
ребята поодиночке сматывались с затеянного месткомом празднования
трехсотлетия изобретения волшебной палочки, оставляя вместо себя дублей.
Под конец в огромном зале, где проходило торжество, не осталось ни одного
человека: только сотня небрежно запрограммированных дублей. Когда,
наконец, ушедшие работать магистры и ученики сообразили, что произошло, то
дубли оставались без присмотра уже больше трех часов. К ним отправился
Федор Симеонович.
Вышел он через полчаса, предварительно дематериализовав всех дублей.
На лице его блуждала странная улыбка, но о своих наблюдениях он никому
никогда не рассказывал, а делу Линейного Счастья начал посвящать еще
больше времени, чем раньше. История мне правдивой не показалась:
во-первых, что такого могли натворить дубли, даже плохо сделанные, а
во-вторых, работать больше, чем обычно, Федор Симеонович уже никак не мог.
Выпроводив Почкина, я наконец-то вернулся к `Алдану`. Опасливо включил
питание и стал смотреть, как машина тестирует себя. Бойко протараторила по
бумаге виртуальными литерами пишущая машинка, и `Алдан` ласково заморгал
зелеными огоньками. Усевшись перед перфоратором, я взял стопку чистых
перфокарт, составленную девочками программу и облегченно вздохнул.
Кончились неприятности с Колесом Фортуны и дублями. Жизнь возвращалась в
свою колею. Ошибался я в этот момент здорово, как никогда. Но о том, что я
ошибаюсь, не знал никто. Даже У-Янус. Так уж получилось.

2

Товарищ! Мы вместе решили с тобой:
Покушав, посуду убрать за собой.
Автор неизвестен.

Где-то около двух я с сожалением оторвался от присмиревшего `Алдана`,
встал, потянулся и направился в столовую. По пути заглянул к Витьке, потом
к Роману, но ни того, ни другого не нашел. Взяв стакан кефира и тарелку
жареной печенки с вермишелью, я направился к своему любимому столику.
Знаменит он был тем, что над ним висел огромный плакат с бодрой надписью:
`Смелее, друзья! Громче щелкайте зубами! Г.Флобер.` Время от времени
плакат подновляли, и при этом текст чуть-чуть менялся - поклонник Флобера
каждый раз пользовался новыми переводами. Усевшись под словом `щелкайте`
я, прежде чем воспользоваться советом и начать щелкать, глотнул кефира -
тот оказался вчерашним, если не хуже. Потом, вспомнив слова Почкина,
зашарил глазами по стенам. Первый из плакатов я увидел на стене напротив.
Он гласил:

`Пальцем в солонку? Стой!
Что ты
себе
позволяешь?!
Мало ли где еще
Ты им ковыряешь!`

Поперхнувшись кефиром, я протер очки. Плакат не изменился.
Нормальный, аккуратно нарисованный плакат. Под ним сидели нормальные,
аккуратные девочки из отдела Универсальных Превращений. Девочки ели борщ,
обильно посыпая его солью, и ничуть не смущаясь необходимостью окунать
пальцы в солонку.
Мною овладел исследовательский зуд. Низко пригнувшись над тарелкой,
рассеянно нанизывая на алюминиевую вилку куски лука, печенки и
вермишелины, я смотрел по сторонам.
Над кассовым аппаратом я обнаружил чудесный, прекрасно зарифмованный
плакат на вечную тему: люди и хлеб.

`Мой знакомый по имени Глеб
Повсюду разбрасывал хлеб.
Не знает, наверное, Глеб,
Как трудно дается хлеб.`

Перебрав в памяти всех знакомых ребят, я успокоился. Похоже, имелся в
виду не какой-нибудь там конкретный Глеб из НИИЧАВО, а обобщенный негодяй.
Кончиком вилки я извлек из солонки сероватую соль, посыпал вермишель и
быстренько доел. Закончил обед кефиром и пошел к выходу. На дверях меня
ждал третий плакат.

`Уходящий товарищ, ты сыт?
Зря спросил. Это видно на вид.
Администрация.`

Слово `Администрация` меня добило. Я остановился, поджидая
кого-нибудь знакомого. Эмоции требовали выхода. Теперь я понимал Володю,
чей графоманский опыт исчерпывался знаменитым двустишием о едущем по
дороге ЗИМе. Разумеется, в нашей столовой работают не магистры, и даже не
бакалавры, а беззаветная любовь заведующего к Флоберу не панацея от
отсутствия вкуса. Самым удивительным было то, что никто не возмущался
этими жуткими виршами! Я вдруг перепугался, вспомнив утреннее приключение
с Колесом Фортуны. Вдруг мы каким-то образом исказили человеческие вкусы,
и теперь ЭТО считается нормальным? И Кристобаль Хозевич одобрительно
кивает, глядя на стихи о Глебе и хлебе...
В дверь проскользнул Юрик Булкин, наш новый сотрудник из отдела
Универсальных Превращений. По профессии он был энтомолог, но ухитрился
увлечься василисками - животными редкими и опасными. Теперь он вел тему:
`О свойстве василисков превращать живое в камень, и о возможности
превращения ими в камень воды`. Как я слышал, теме придавалось большое
значение, так как с помощью дрессированных василисков намного упростилось
бы строительство плотин и был бы досрочно выполнен поворот сибирских рек в
Среднюю Азию.
Поймав Юрика за руку, я спросил:
- Слушай, Булкин, ты плакаты на стенах видишь?
- Вижу, - целеустремленно вырываясь сказал Юрик. - Я их сам писал...
Я остолбенел. Юрик слыл бардом, пел под гитару веселые песни, и от
его заявления упрочились мои худшие опасения. Видимо, оценив мою реакцию,
Булкин прервал движение к очереди алчущих пищи сотрудников и разъяснил:
- Меня знакомые ребята-социологи попросили. Они исследование
проводят, `ЧВ` - `Чувство вкуса`. Какой процент сотрудников возмутится
этими плакатами за три дня. Нормальный показатель - двадцать пять
процентов.
- А у нас? - успокаиваясь поинтересовался я. - Вытянем норму?
- Тридцать процентов за полдня, - утешил меня Булкин. - И один,
похваливший плакаты.
- Выбегалло, - сказал я.
- Выбегалло, - подтвердил Булкин. - Подошел ко мне и говорит: - `А
ты, эта, значит, написал правильно. Эта, инициативу проявил. На ученом
совете вопрос буду ставить, как почин поддержать`.
В глазах Булкина мелькнуло легкое злорадство.
- А ведь поставит, - задумчиво сказал я. - Еще и Модест поддержит, а
остальные решат не связываться... Так что ты готовься, Юрик, пиши плакаты
впрок...
Оставив Юрика в растерянности, я скрылся из столовой. Настроение
улучшилось, кефир весело булькал в желудке, создавая приятную иллюзию
сытости. Навстречу мне по коридору шел У-Янус.
- Янус Полуэктович, - поздоровавшись сказал я ему, - вы вчера просили
сделать расчет... Так он готов, я сейчас пошлю девочек вам занести...
Янус открыл было рот, чтобы спросить, какой именно расчет я для него
делал, но передумал, видимо, решив посмотреть по результату, что я
вычислял. Вместо этого ласково взглянул на меня и сказал:
- Александр Иванович, вы сегодня не засиживайтесь на работе.
Понедельник-понедельником, суббота-субботой, но сегодня-то вторник... да?
Неделя вам предстоит сложная, отдохните.
- Очень сложная? - беспомощно спросил я.
Янус Полуэктович грустно улыбнулся и прошел в столовую. А я
отправился в электронный зал в дурном расположении духа. Директор не
злоупотреблял возможностью предсказывать будущее, и очень редко ее
демонстрировал.

Ушел я с работы, когда еще и семи не было. То ли таинственное
предупреждение У-Януса сказалось, то ли захотелось посмотреть свежую серию
`Знатоков` по телевизору, сам не пойму.
Для очистки совести я сотворил двух дублей. Одного - заканчивать на
`Алдане` расчет задачи для Почкина, а другого - присматривать, чтобы
первый не отлынивал. Есть у меня такая нехорошая черта - мое настроение в
момент создания дубля очень легко этому дублю передается. Из института я
выбрался тихонько, стараясь не попадаться ребятам на глаза. Но на улице
настроение быстро улучшилось. Был легкий морозец. Девушки, попадающиеся
мне навстречу, весело смеялись, обсуждая переменчивую соловецкую погоду и
свежие сплетни. Компания ребят с рыбзавода имени Садко прошла навстречу,
что-то весело напевая под гитару и явно направляясь к ближайшему кафе. На
мгновение мне тоже захотелось устроить маленький загул, выпить легкого
болгарского винца `Монастырская изба`, что недавно завезли в Соловец, или
даже дернуть сто грамм грузинского коньячка под бутерброд с балыком. Но я
вовремя сообразил, что в кармане лишь рубль, зарплата будет в четверг, а
Володя мне пятерку завтра никак не отдаст. Пообещав той части своего
сознания, что требовала разгульного образа жизни, реванш в субботу, я
направился в столовую номер 11, где можно было перехватить чего-нибудь на
ужин. Хмурая старушка-уборщица уже бродила между столами со шваброй,
намекая на скорое закрытие столовой. Но я все же успел встать в хвост
маленькой очереди и нахватать с подноса теплых пирожков. Возле кассы меня
поджидала еще одна удача - из недр столовой вынесли остаток молочного, и я
разжился сырком с изюмом и бутылкой кефира.
Обедневший ровно наполовину, но отягощенный грузом продуктов в
авоське, я быстрым шагом направился к общежитию. Морозец крепчал, и
пирожки, утратив остатки тепла, стали гулко постукивать друг о друга,
когда я, потрясая перед лицом вахтерши пропуском, вбежал в вестибюль.
По пути в комнату я забежал на кухню. Там, конечно, никого еще не
было. Может быть, на всем этаже я был один, остальные еще сидели в
институте. Ставя на плиту чайник, я тщетно боролся с чувством стыда.
Нет, и что на меня сегодня накатило?
Я открыл свою комнату, включил свет и собрался было уже выгрузить
продукты на стол, когда за спиной что-то гулко хлопнуло. Обернувшись, я
увидел Корнеева. Корнеев был подозрительно тих и печален. Он парил в
воздухе возле стены, яростными рывками выдирая застрявший в штукатурке
каблук.
Злорадно подумав, что и у магистров не всегда удачно получается
трансгрессироваться, я все же подошел к Витьке, схватил его за плечи и
потащил. Витька сопел, колотя свободной ногой по стене. Наконец штукатурка
не выдержала, и мы полетели на пол.
- Какой ты неуклюжий, Сашка, - вздохнул Корнеев, вставая и поглядывая
на стену. В штукатурке зияла круглая дыра.
От возмущения я поперхнулся, но все же сказал:
- Завтра заделаешь!
- А что? Могу и сейчас... - Витька взмахнул было руками, но под моим
укоризненным взглядом слегка смутился и заклинания не произнес.
- По-нормальному заделаешь, - объяснил я. - Возьмешь в институте
цемента, песочка, и...
- Ладно, - сдался Витька. - Ретроград ты, Привалов... О! Пирожки! Это
ты угадал.
Он уселся за стол, вытряс авоську. Подумал, протянув руку, вытащил из
воздуха кипящий чайник, но заколебался:
- Эй, а может ты его хотел так принести... по-нормальному?
Махнув рукой, я уселся рядом. Спросил:
- Что ты так рано-то?
- А ты?
- Меня Янус напугал. Сказал, что...
- Неделя тяжелая будет, - кивнул Корнеев. - Во-во.
- И тебе тоже?
Витька мрачно откусил половину пирожка. Спросил:
- Чего он темнит, а, Привалов? Может уже про Колесо узнал?
- Не исключено.
- Скандал... - радостно сказал Корнеев. - Нет, не похоже. Сашка,
может, нас на овощную базу отправляют?
С минуту мы обдумывали и эту версию. Но все же решили, что по такому
мелкому поводу директор нас запугивать не стал бы.
- Ладно, нечего гадать, - первым сдался Корнеев. - Слушай, я вот что
подумал - с Колесом...
- Ну? - содрогнувшись спросил я.
- А если его остановить, когда все люди на Земле счастливы? Когда
всем - везет?
- Здорово, - признал я. - Вот только - когда? Разве так бывает?
- Ну, если объявить всему миру, что... э... в двенадцать ноль-ноль по
Гринвичу, например, всем надо быть счастливыми и удачливыми.
Пришлось покрутить пальцем у виска. Корнеев фыркнул.
- Что смеешься? Ну немножко-то можно потерпеть? Сесть с хорошей
книжкой у окна, смотреть на красивых девушек. Или собраться большими
компаниями, комплименты друг другу говорить, подарки делать!
- А тебя в этот момент комар укусит. Или у соседа труба лопнет, и
потолок зальет.
- Полагаешь - никак? - серьезно спросил Витька.
- Угу. Нереально. Обязательно кому-нибудь да не повезет.
- Потерпели бы ради большинства! - уже отступая высказался Корнеев. -
Такая идея славная!
- Глупая твоя идея, Витька.
- Ладно. Допускаю - преждевременная! - Корнеев выхватил из-под моих
пальцев последний пирожок и в запале помахал им перед моим лицом. Я с
трудом удержался от того, чтобы облизнуться. - А если - не сейчас? Через
десять лет, через двадцать? Когда уж точно можно будет добиться всеобщего
счастья?
- А зачем тогда еще и Колесо останавливать? Масло масляным делать?
Знаешь... если уж люди станут счастливы, то мелкое невезение их не
расстроит.
Это был еще тот удар! Корнеев запнулся на полуслове, глотнул воздуха
и скис. Положил пирожок на стол, поднялся, и, смерив меня обиженным
взглядом, провалился на первый этаж.
- Витька, брось дурить, - позвал я. Но Корнеев не появился.
Обиделся...
Вздохнув, я налил себе хорошего, грузинского чая. Съел оставшийся
пирожок и пошел в холл. Телевизор был выключен... значит точно, один я на
этаже. Включив новенький `Огонек` и устроившись на продавленном кресле, я
приготовился наслаждаться зрелищами.
Но знатоки меня разочаровали. Минут двадцать я смотрел, как
Знаменский с Томиным расследовали кражу двух рулонов ситца на фабрике.
Вроде бы всем уже было ясно, что главная воровка - замдиректора по

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 127030
Опублик.: 21.12.01
Число обращений: 1