ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

ГЕОРГИЙ ВАЙНЕР
Умножающий печаль

роман

Во многой мудрости
много печали;
и кто умножает познания,
умножает скорбь.
Екклесиаст

По законам нынешней жизни,
если в первом акте на стене висит
ружье, значит, до начала спектакля
из него уже кого-то застрелили.
Милицейский взгляд
на чеховский театр

СЕРГЕЙ ОРДЫНЦЕВ:
ЭКСТРАДИЦИЯ
- Ты очень хитрый парень, - сказал Пит Флэнаган, повернул руль налево, и
мы покатили в сторону Трокадеро.
Спорить с ним бессмысленно, как забивать лбом гвозди. Да и вообще
разговаривать неохота. Жестяной пузырь машины был заполнен щемящей золотой
песней саксофона Птицы Чарли Паркера, протяжной, сладкой, плотной, как
облако из сливочного мороженого.
Через окно я рассматривал скачущее отражение нашей машины в зеркальных
витринах - черный юркий `ситроен` с проблесковым синим фонарем на крыше. Его
тревожный пульсирующий свет был неуместен в этом мягком воскресном утре, еще
не увядшем от подступающей жары, от потной людской суеты, не задушенном
синеватым угаром автомобильного дыма.
- Я не хитрый, - ответил я Флэнагану, когда мы выскочили на набережную и
погнали по правому берегу. - Я задумчивый. По-русски это называется
`мудак`...
- Правда? - переспросил на всякий случай Пит, хотя ему было все равно.
- Абсолютно, - заверил я серьезно. - Так и запомни: захочешь русскому
сказать приятное, смело говори: вы, мол, месье, мудак... Это русский
эвфемизм понятия `доброжелательный задумчивый мудрец`.
- Запомню, - пообещал Флэнаган и повторил вслух: - Мьюдэк...
- Во-во! Так и говори.
Слева над рекой торчала Эйфелева башня, на которой полыхало неживыми
белыми сполохами электрическое табло - `До 2000 года осталось 534 дня`.
И что? Что теперь делать?
Воздетый в безоблачное голубое небо, фигурно скрученный железный перст
торжественно и грозно предупреждал ни о чем - если бы там, в туманном
небытии, через 534 дня должно было что-то случиться, от нас бы это тщательно
скрыли. Мы живем в замечательное время, когда никого ни о чем заранее не
предупреждают. А раньше нешто предупреждали? Разве что пророки о чем-то
жалобно просили народы. Да кто же их когда слушал? Интернета тогда на нашу
голову не было.
- Пит, ты знаешь, что через 534 дня наступит новый век? - спросил я
Флэнагана.
- А ты что, считал их? - усмехнулся Пит.
- Нет, я в управлении разведки подсмотрел секретный доклад - они
предполагают, что это достоверная цифра. Ну, может быть, 536... Это ведь
никогда до конца не ясно...
- Угу, - кивнул серьезно Флэнаган. - Скорее бы...
- А что случится?
- На пенсию можно будет уйти Надоела мне наша собачья работа, -
равнодушно сказал Пит.
- Да брось ты! Всякая работа - собачья. Не собачий только отдых, -
глубокомысленно заметил я. - Но отдыхать все время нельзя.
- Это почему еще? - искренне удивился Пит.
- Отдых превратится в работу. Будешь мне жаловаться: надоел мне этот
собачий отдых...
- Дурачок ты, - усмехнулся Пит. - Молодой еще... Мы уже проехали Дефанс,
миновали громаду Большого стадиона, сквозанули на оторут 9 - в сторону
аэропорта Шарля де Голля. И от этой утренней воскресной пустоты, от
желто-голубого света, окутывающего город золотистой дымкой, от
печально-сладкой музыки Чарли Паркера, от никнущей малахитовой зелени
бульваров охватывало меня чувство щемящей грусти, смутного ощущения
прощания, разлуки надолго, может быть, навсегда.
- Что будешь на пенсии делать, Пит?
- Жена присмотрела домик в Провансе. Там и осядем, наверное...
- А домой, в Шотландию, не тянет?
Флэнаган пожал плечами:
- Там уже нет моего дома... Там - скромный риэлэстейт. Старики умерли,
ребята выросли, разъехались. Приятелей встречу на улице - не узнаю...
- Тогда покупай в Провансе, - разрешил я. - Буду к тебе наезжать, съездим
в Грасс, там дом Бунина...
- Какой-нибудь новый русский?
- Нет, это очень старый русский...
- Богатый? - поинтересовался Пит.
- Умер в нищете.
- Странно, - покачал головой Пит. - Я не видел во Франции бедных русских.
- Оглянись вокруг. Вот я, например...
- Потому что ты - доброжелательный мудрец, задумчивый мьюдэк, - утешил
Пит.
- Вот это ты очень правильно заметил, - охотно подтвердил я.
Город уплывал вместе с волшебной мелодией Паркера, которую почти совсем
задушил, измял, стер тяжелый басовитый рык турбин взлетающих и садящихся
самолетов. Индустриально-трущобная пустыня предместья, нахально рядящаяся
под пригород Парижа.
- Я хочу рассказать тебе смешную историю, Пит...
Флэнаган, не отрывая взгляда от дороги, благодушно кивнул, наверное,
сказал про себя по-английски: мол, валяй, мели, Емеля...
- Я в школе ненавидел учебу...
- Да, ты мало похож на мальчика-отличника, - сразу согласился Пит.
- На всех уроках я читал... Закладывал под крышку парты книгу - и
насквозь с первого урока до последнего звонка. У меня не хватало времени
даже хулиганить.
- Много упустил в жизни интересного, - заметил Флэнаган.
- Наверное. Я был заклятый позорный троечник - я никогда не делал
домашних заданий и отвечал только то, что краем уха услышал на занятиях,
читая под партой книгу. На родительских собраниях классная руководительница
Ираида Никифоровна...
- Только у поляков такие же невыносимые имена, как у вас, - сказал
Флэнаган.
- Не перебивай! Моя классная руководительница говорила маме: у вас
мальчик неплохой, но очень тупой. Тупой он у вас! Тупой...
- Dumb? - переспросил Пит.
- Yеs! Dumb, bоnе hеаd - костяная голова, тупой! Флэнаган захохотал.
- Вот ты, дубина, смеешься, а мама, бедная, плакала. Спрашивала
растерянно учительницу: почему? Почему вы говорите, что он такой тупой? А
Ираида Никифоровна ей твердо отвечала: это у вас с мужем надо спрашивать,
почему у вас сын такой тупой!
Флэнаган взял со щитка голубенькую пачку `Житан`, ловко выщелкнул
сигарету, прикурил. Прищурившись, выпустил тонкую, острую струю дыма,
покачал головой и сказал решительно:
- Это невеселая история, она мне не нравится...
- У вас, шотландцев, ослаблено чувство юмора... Машина начала с мягким
рокотом взбираться на спиральный подъездной пандус аэропорта.
- Это веселая история, - упрямо сказал я.
- Наверное, у вас, русских, действительно усилено чувство юмора, - пожал
плечами Флэнаган.
- Ага! Как рессоры на вездеходе. Иначе не доедешь...
- По-моему, доехали, - сказал Пит, притормаживая у служебного входа.
Я взял с заднего сиденья свою сумку и повернулся к Флэнагану:
- Я рассказал тебе веселую историю. И для меня важную...
- Почему?
- Одна знакомая встретила недавно эту учительницу - Ираиду Никифоровну.
Двадцать лет прошло - она старая стала, сентиментальная, все расспрашивала о
наших ребятах, у кого что получилось, как жизнь сложилась. И моя знакомая по
дурости сказала, что самая яркая, неожиданная судьба вышла у меня. Классная
руководительница послушала ее, послушала обо всех моих прыжках и ужимках,
вздохнула и подвела итог: `Как все-таки несправедлива жизнь. Ведь такой
тупой мальчик был!`
Флэнаган открыл бардачок, достал плоскую фляжку и протянул мне:
- Возьми... Может, пригодится, это хороший деревенский бренди.
- Спасибо, друг...
Я приспособил фляжку в кармане куртки, хлопнул Пита по плечу и вылез из
машины. Он наклонился к двери, опустил стекло и сказал:
- Это была невеселая история...
- Нет, это была веселая история, Пит. Просто мы с тобой догадались, что
старая карга была права... Пока, дружище! - махнул рукой и, не оборачиваясь,
пошел в аэровокзал.
`Ситроен` с резиновым колесным визгом погнал прочь, беззвучно разъехались
стеклянные двери передо мной, и я вошел внутрь праздника.
Удивительное гульбище, полное света, музыки, вкусных запахов, веселой и
тревожной беготни, экзотических пассажиров - каких-то полуодетых ликующих
негров и растерянных заблудившихся шикарных господ. Я вошел в атмосферу
звонкого и чуть испуганного ожидания смены воздушной и земной стихий,
мелькания реклам, внушительной зовущей неподвижности огромных биллбордов,
восторженного удивления от нескончаемого путешествия в прозрачных трубах
стеклянных эскалаторов. А закончился праздник у дверей полицейского офиса,
где усатый жандарм в опереточной форме спросил меня вполне драматическим
тоном:
- Что вам угодно, месье?
- Я - старший офицер Интерпола Сергей Ордынцев, - и протянул ему
удостоверение. Жандарм долго внимательно рассматривал коричневую кожаную
книжечку, перевел суровый взгляд с фотографии на меня, скромного
предъявителя, снова посмотрел на фото и, к моему удивлению, все-таки
возвратил ксиву.
- Да, месье Ординсефф, вас уже ждут...
В офисе было полно народу - полицейские в форме, детективы в цивильном,
клерки из министерства юстиции, российский консул Коля Аверин и еще четверо
русских. Трое из них, несмотря на вполне приличные недорогие костюмы
тайваньского или турецкого производства, мгновенно опознавались. Как
русские, во-первых, и как менты - во-вторых. С толстыми буграми подмышечных
кобур под пиджаками.
Русские - в смысле бывшие советские. Дело, наверное, не в национальности.
Русский или татарин, вотяк или еврей - мы не растворяемся в европейском
людском месиве. Будто пятая человеческая раса, существуем от других
наособицу и отличимы от всех иных так же явственно, как белые, черные,
желтые и краснокожие народы. Вот будет для будущих антропологов и этнографов
загадочка - почему? В чем генетическая разница? Настороженное выражение
лица? Колющий взгляд, исподлобья, в сторону - испуганный и атакующий
одновременно? Не знаю. Никто не понимает. Я узнаю земляков в толпе даже со
спины. По походке? У нас особенная стать? Бомжи и миллионеры, профессора и
воры, молодцы и дедушки несут в себе незримую, но отчетливую общность,
которую ученые дураки из Гарварда назвали бы наследственной ментальностью
зеков.
Мы все - выброшенная в мир мутация пожизненных арестантов. А, пустое! Не
о чем и незачем думать. Все то, что не огонь - то прах...
А вот четвертый русский был красавцем - настоящий валет из карточной
колоды. Изящным взмахом головы откидывая назад шикарную гриву волос, молодой
русый валет в пиджаке нежно-сливочного цвета, шелковой светло-голубой
рубашке, широковатых элегантных трузерах, башмаках `Балли` и скромно
поблескивающих на запястьях наручниках, он доброжелательно и снисходительно
улыбался всем нам, суетливой толпе стрюцких.
Консул с распаренным бабьим лицом бросился мне навстречу:
- Сергей Петрович, мы уже волновались...
- Зря, - усмехнулся я и небрежно-значительно наврал: - Я никогда и никуда
не опаздываю...
Поздоровался с французами, и в затхлой атмосфере полицейского участка еще
долго летали, легкие и стрекочущие, как стрекозы, - `бонжур`... `коман
сова?`... `рьен`... `бьен`... пока я не разрушил эту обстановку общей
приятности:
- Господа, протокол экстрадиции арестованного готов. Согласны ли вы
провести процедуру идентификации арестанта для передачи его российскому
конвою?
- Да, французские власти завершили свою работу, - торжественно сообщил
Пимашу, старший советник министерства юстиции, любезный прохвост и сука
невероятная. Ведро крови из меня выцедил.
Я повернулся к красавцу валету и попросил душевно:
- Встаньте, пожалуйста, и назовите внятно свое имя.
Роскошный валет, весь нарядно-ярко-красочный, будто только что сброшенный
из новой хрусткой атласной колоды, встал и, так же любезно улыбаясь в
элегантные блондинистые усики, сообщил:
- Меня зовут Смаглий Василий Никифорович, я гражданин России...
Пимашу, не понимающий по-русски и от этого особенно переживающий, что мы
можем сговориться хоть и в его присутствии, но как бы в то же время за его
спиной, перебил незамедлительно:
- Смаглий - это имя или фамилия?
Я постарался успокоить его:
- Смаглий - фамилия арестованного, его первое имя Василий. Это все есть в
бумагах.
- Спасибо, - сказал Пимашу с озабоченным лицом, - у русских такие сложные
имена.
- У поляков еще хуже, - патриотически заметил я.
А Смаглий учтиво кивнул и, глядя в упор наглыми синими глазами, молвил:
- Возвращаясь к тому месту, где этот козел меня бестактно перебил... - он
кивнул в сторону старшего советника, - хочу подтвердить, что я являюсь
гражданином России. Пользуясь присутствием здесь нашего консула, заявляю
категорический протест в связи с моим незаконным задержанием грязной
французской полицейщиной
Смаглий сделал вдох, как певец на подъеме тона, и воздел над головой
скованные наручниками длани.
- Я требую присутствия свободной прессы! Пусть она донесет из этих
мрачных застенков мой гневный голос до сведения мировой прогрессивной
общественности. И правозащитников из `Амнести интернэшнл`.
- Все понял, - согласился я. - Консул Российской Федерации господин
Аверин сделает соответствующую запись в протоколе экстрадиции. А в прессе я
вам должен отказать.
- А почему? Боитесь? - захохотал Смаглий, как моложавый упырь над
ангелицей.
- Что он говорит? - сразу возник Пимашу. - Почему арестованный веселится?
- Арестованный не веселится. Он обсуждает со мной второстепенные
процедурные вопросы, - заверил я советника юстиции и сказал арестанту: -
Слушай, Смаглий, хватит дурочку по полу катать. Запомни, я ничего не боюсь.
Я опасаюсь...
- Чего?
- Что тебе пресса навредит только. Для тебя сейчас - чем тише, тем
спокойнее. А еще я опасаюсь, что ты меня держишь за дурака и тянешь резину.
Надеешься опоздать на этот рейс?
- А чего спешить9 - засмеялся Смаглий. - Я что, завтра в Бутырки опоздаю?
Тут очень уместно вмешался консул Аверин:
- Господин Смаглий, это рейс Аэрофлота, и пока мы вас торжественно не
погрузим на борт, поверьте мне, самолет никуда не улетит.
Смаглий вздохнул и подергал свои никелированные оковы.
- Ладно, как говорили в старину - сходитесь, господа... Банкуйте, псы
глоданые...
Я взял со стола протокол и стал громко, с выражением - чтобы доставить
удовольствие Пимашу - читать по-французски. Коля Аверин быстро переводил на
русский - для Смаглия и конвоя.
- По международному запросу Генеральной прокуратуры и Министерства
внутренних дел Российской Федерации Интерполом был произведен в
сотрудничестве с французской полицией оперативный розыск и арест российского
гражданина Василия Смаглия, обвиняемого в незаконной деятельности на
территории России, США, Греции, Германии и Израиля...
Смаглий перебил меня:
- Отец моего дружка Зиновия Каца с детства говорил ему: `Зямка, никогда
не воруй! А станет невтерпеж - не попадайся!`
- Зря вы не послушались папашу Каца, - отвлекся я на мгновение и
продолжил протокольное чтение - ...По документам, представленным российскими
властями, Смаглий обвиняется в участии в организованной преступной
группировке, банковских аферах, позволивших ему вместе с соучастниками
похитить восемьдесят шесть миллионов долларов США, в отмывании денег,
уклонении от налогов и других преступлениях...
- Ребята, имейте совесть! - возник снова Смаглий. - Хоть чуточку, объедки
какие-нибудь от Уголовного кодекса оставьте еще кому-то! А то - все мне!..
- Смаглий, не перебивай меня, добром прошу, - сказал ему негромко
И конечно, Пимашу сразу же забухтел под руку:
- Что говорит арестованный?
- Господин Смаглий все время задает мне внепроцессуальные вопросы. Я
полагаю, обсуждать их сейчас несвоевременно. Можно продолжать?
- О да, конечно!
- ...Французские власти, рассмотрев представленные документы, сочли
возможным для дальнейшего детального и продуктивного следствия
экстрадировать Василия Смаглия в Россию, где арестованный обвиняется в
совершении наиболее значительных, базовых преступлений...
Я посмотрел в прозрачные глаза Смаглия и спросил официально:
- Вам содержание протокола понятно? Тогда поедем домой, на родину...
Смаглий кивнул, задумался и вдруг громко запел старую песню Игоря
Шаферана:
- `О воздух родины - он особенный, не надышишься им...`
Я махнул на него рукой и повернулся к французам:
- Господа, арестованный Смаглий идентифицирован по имени, документам,
внешности, соответствию возрасту, дактилоскопическим отпечаткам и описанию
татуировок на теле. Ему объявлен состав инкриминируемых преступлений и
сообщено о выдаче властям России. Прошу всех официальных лиц подписать
протокол...
И пошла писать парижская губерния: сначала, естественно, французы -
человек пять, потом консул Аверин, старший группы конвоя майор милиции
Котов, а последним - я И, словно дождавшись этого великого мига, радио
объявило о завершении посадки на рейс `Париж - Москва`.
Я спросил у старшего конвойного Котова:
- Наручники?
Милиционер достал из кармана и протянул мне наручники. Смаглий, с
интересом следивший за нашими маневрами, удивился
- Зачем? Этого мало? - Он поднял скованные руки.
Я взял у французского детектива ключ, снял со Смаглия наручники, а майор
Котов ловко застегнул на запястьях Смаглия свои - наши нормальные,
добротные, отечественные ручные хомуты. Я отдал французу его имущество,
пояснив недоумевающему арестанту:
- Это служебный инвентарь. На его материальном учете. Надо вернуть, а то
он с бухгалтерией не расплюется.
- Это ж надо! - Смаглий от души расхохотался - Вот гандоны штопаные -
мелочной народ!
Я легонько похлопал его по спине:
- Понимаю, все понимаю - в твоем прикиде надо щеголять во французских
браслетах. Но ты уж терпи, привыкать надо. Клифт на зоне - это тоже не
`Версаче`! - И аккуратно стряхнул несуществующую пыль с лацкана его
шикарного пиджака.
- Не срамись, земляк, - снисходительно усмехнулся Смаглий. - `Версаче` не
употребляю. Это - `Валентино`! Почувствуйте разницу...
- Ну-у, тогда совсем другой коленкор, - серьезно согласился я.
Бесконечный сводчатый туннель, по которому горизонтальный эскалатор -
движущийся тротуар - неспешно вез нашу конвойную процессию от аэровокзала к
терминалу посадки в самолет. В мягком полумраке вспыхивала и гасла
нескончаемая череда реклам, предлагающих нам все радости мира. Я смотрел на
своих спутников - их лица от этих вспышек то ярко озарялись, то глухо
меркли, и от этого монотонного, как бы праздничного мерцания возникало
ощущение тревоги и напряжения. Я закрыл глаза и пытался вспомнить, вновь
озвучить золотую мелодию Чарли Паркера - и не мог.
Наверное, потому что не мог выгнать из памяти то телячье-счастливое
чувство восторга, надежды, ожидания чуда, которое я испытывал на этом
эскалаторе давным-давно, когда ехал на нем впервые В обратном направлении -
из самолета в аэропорт. В Париж.
А сейчас из всего этого пиршества чувств, оргии предлагаемых радостей,
огромной карточной сдачи жизни остался у меня на руках нарядный валет в
наручниках, самая младшая карта из разбросанной по столу судьбы крапленой
колоды. Консул Аверин деликатно постучал меня пальцем по плечу:
- Сергей Петрович, а вы-то зачем летите?
- Понятия не имею. Замминистра телеграмму прислал - срочно прибыть...
- А вы разве подчинены Москве? - удивился Аверин.
- Нет, - ухмыльнулся я. - Но в министерстве этого не знают или не помнят.
И строго приказывают.
- А вы9
- А я выполняю. Международный чиновник - работа временная...
В полупустом салоне первого класса я усадил Смаглия в предпоследнем ряду,
к стенке, у иллюминатора, а сам уселся рядом, в кресле у прохода.
А тут и радиотрансляция включилась, стала рассказывать приятное:
- Уважаемые пассажиры! Наш самолет `Ил-86` совершает полет по маршруту
Париж - Москва на высоте десять тысяч метров Температура за бортом минус 56
градусов. Расчетное время прибытия в аэропорт Шереметьево - 20 часов 40
минут по московскому времени. Табло `не курить` погасло, вы можете
отстегнуть привязные ремни и откинуть спинки в удобное вам положение. Сейчас
бортпроводники предложат вам напитки и обед. Желаем вам приятного полета...
Смаглий толкнул меня плечом в плечо:
- Если не снимете браслеты, я не смогу отстегнуть привязные ремни...
- Ну и что будет?
- Как что? - удивился Смаглий. - Я ведь нарушу правила Аэрофлота. А для
меня нарушать правила - боль сердечная, мука совести. Будь человеком,
отомкни эту гадость, избавь от душевных страданий.
Я усмехнулся:
- Ага! Я тебя отстегну, а ты безобразничать начнешь...
- Господин криминальный начальник! Смеетесь над униженным и оскорбленным?
Я что - с дуба екнулся? Под нами десять километров! Можно сказать,
Марракотова бездна! Даю слово почетного потомственного миллионера! А оно,
как золото, нетленно.
Я обернулся к сидящему позади нас майору Котову:
- Дай ключ...
Котов слышал наш разговор, неодобригельно покачал головой и, протягивая
ключ, недовольно спросил:
- А если этот сраный миллионер станет выдуриваться здесь?
- Слушай, друг, долбанный по голове, мне что - жить надоело? - горячо
вступил Смаглий. - Ты пойми - я жить ужасно люблю...
- Ну да! - хмыкает Котов - То-то подсчитали, срок жизни нового русского -
тридцать четыре года.
- Может быть! - согласился Смаглий. - Значит, у меня еще три года в
запасе. А потом на сверхсрочную останусь...
Я расстегнул наручники, и Смаглий с облегчением затряс затекшими кистями,
потом наклонился ближе ко мне и громким театральным шепотом сообщил:
- Командир, ты расскажи своему цепному... Тот умник, что считал мне
короткий срок, давно умер от голода.
Я откинулся на кресле, прикрыл глаза от слепящего солнечного света.
Пассажиры в правой стороне салона уже дремали, нацепив на глаза черные
тряпичные очки из сувенирного бортового пакета. Мне было жутковато смотреть
на них - будто компания несчастных безглазых слепцов сняла для
увеселительного путешествия первый класс. Черные наглазники на безвольных,
расслабленных лицах спящих людей...
Когда-то, ужасно давно, у нас выступал в университете слепой поэт Эдуард
Асадов. У него были на лице вот такие черные тряпочные очки-повязки. Читал
он страстно, с выражением и жестикуляцией - о весне, о зеленых листьях, о
любви. Черные диски вместо глаз были неподвижны, без дна, без надежды. Как
мгла направленной на тебя двустволки. Я не мог собраться, вслушаться, понять
- я только смотрел в ужасные черные диски на лице.
Мои попутчики надели черные наглазники и нырнули в темноту. Может быть,
во сне они видели весну, листву, баб?
Я посмотрел на их лица и решил, что скорее всего им видятся в темноте
бабки...
Из кармана на спинке переднего сиденья я достал несколько ярких цветных
журналов. С обложки `Коммерсантъ-Деньги` мне улыбался, осторожно и
насмешливо, Сашка. Хитрый Пес. Я слышал, что он стал очень крутым. Но не
настолько? Поперек обложки размашистый заголовок: `Александр Серебровский:
`Олигархи нужны России!``
Молодой человек в стильных золотых очечках смотрел на меня с выражением
`я вам всем цену знаю`. В школьных учебниках в таких маленьких очках с
тоненькой оправой щеголяли демократы-разночинцы - полоумный Чернышевский
Николай Гаврилович и Добролюбов, уж не помню, как его там по батюшке,
которых зачем-то разбудил Герцен.
Я стал листать журнал, чтобы узнать, зачем нужны России олигархи, -
может, они тоже кого-то собираются будить, но Смаглий сказал мне:
- Давай расскажу анекдот...
- Можно, - согласился я. - Слушай, а ты чего так веселишься? Сидеть
придется крепко.
- Не факт! - уверенно ответил Смаглий. - За деньги сел, за деньги
выйду... Так вот, встречает еврей нового русского...
Но досказать анекдот ему не удалось, потому что около нас остановилась
стюардесса с тележкой-баром:
- Что будут пить господа? Мы предлагаем вам водку, коньяк, виски, джин,
вино, шампанское...
Смаглий мгновенно отозвался:
- Красавица! Обласкай джин-тоником. С `Бифитером`...
Котов за нашей спиной от возмущения вздыбился:
- Отставить! Арестованным спиртное запрещено!
Смаглий обернулся к нему, печально покачал головой:
- Эх, майор! Не бывать тебе генералом... Мыслишь мелко, конвойно...
- Это почему?
- По кочану! И по кочерыжке! Если бы ты не залупался, не портил жизнь
людям, так бы мы и летели над миром - с девочками, с семгой, пьем, жрем,
пока жопа не треснет. Это же первый класс! Но ты привык к `вагонзаку` -
езжай не пивши...
- Ты, что ли, запретишь? - зло вперился в него майор и встал с места.
- Я? Упаси Господь! - Смаглий прижал руки к сердцу и огорченно поведал: -
Устав. Устав конвойной и караульной службы. Там конвою допрежь арестантов
запрещено спиртное. `Ваша служба и опасна и вредна` - помнишь такую песню?
- Трудна... - поправил Котов. - Трудна наша служба. С такими
обормотами...
- Это точно! Представь морду надзирающего прокурора, когда он узнает, что
меня - особо опасного! - вдрызг пьяный конвой вез. Я ведь мог захватить
самолет и угнать на Занзибар...
- На Магадан! - вмешался я. - На Занзибар не выйдет, а на Магадан можешь
попробовать. - И, вздохнув, сказал стюардессе: - К сожалению, здесь до
противного непьющая компания. Обойдемся кока-колой и минералкой...
Стюардесса расставила на столиках стаканы, бутылки, еще раз с улыбкой
взглянула на нашу непьющую компанию, пожелала приятного аппетита и покатила
свою зазывно звякающую телегу обратно в буфет, за кулисы.
Котов перегнулся через спинку моего кресла, потрогал за плечо:
- Зла не хватает с этой наглой харей разговаривать...
- А ты плюнь. Не разговаривай. Поспи... Он от меня никуда не денется.
Только наглазники не надевай...
Котов решил, что я опасаюсь, как бы он не проглядел чего важного.
- Да нет, ничего... Я лучше похожу, разомнусь немного...
- Валяй...
Включился экран бортового телевизора - там беззвучно плясала и пела
рок-группа. Я воткнул в гнездо штекер наушников - и потек печально-матовый
голос Вячеслава Бутусова, `Наутилус-Помпилиус`. Господи, песня какая старая!
Ее уже, наверное, все забыли.
...Гудбай, Америка, о-о!
Где я не буду никогда.
Прощай навсегда.
Возьми банджо, сыграй мне на прощанье...
Я достал из внутреннего кармана плоскую фляжку с деревенским бренди,
которым благословил меня в дорогу Пит Флэнаган. Отвинтил неспешно пробку,
налил в освободившиеся стаканы коньяк. Себе и Смаглию. Он с интересом
смотрел на меня:
- Нарушаешь устав, командир?
- Я никогда не пью один. - Нюхнул пойло табачного цвета, пахнущее
почему-то яблоками, и выпил.
- Замечательно! - восхитился Смаглий - Один мой знакомый говорит, что кто
пьет один - чокается с дьяволом.
- Не ври, это не твой знакомый. Это Шекспир говорил...
- Да хрен с ним! Какая разница? Не влияет. Для тебя важно, что, если не
пьешь в одиночку, значит, умрешь не от пьянки.
- Наверное, - кивнул я. - Не успею...
Смаглий выпил, сморщился, затем блаженно ухмыльнулся:
- Хорошо! Ох, хорошо! Коньяк - дрянь, а парень ты интересный.
-Чем?
- Халявный марочный коньяк не пьешь. Только на свои бабульки?
- Я на халяву не падаю.
- А если друзья ставят?
- Это не халява. Это, дурак, обмен любовью... Моя подружка так говорит.
- Н-да? - удивляется Смаглий. - Наверное, впрочем... Слушай, я тебе с
утра хотел сказать, да все эта хива конвойная под ногами мельтешит...
- У нас с тобой от них отдельных секретов нет, - спокойно заметил я.
- Ну, это как сказать... Если бы ты так не надрывался, отлавливая меня, я
бы тебя сам сыскал.
- Оказывается! - Я искренне засмеялся. - Это зачем еще?
- `...Услышу ли песню, Которую запомню навсегда...` - пел Бутусов.
- Зачем! Зачем! Я ведь только сегодня понял, что ты - это ты! Что мне
ТЕБЕ привет передать надо! Налей еще по стопарю, я с тобой ХОЧУ обменяться
любовью.
- Интересное кино! - Я действительно удивился, но коньяк налил, закрутил
пробку фляжки и убрал ее в карман. - `Я пришел к тебе с приветом,
рассказать, что солнце встало.`
Смаглий одним глотком дернул коньяк, вытер рот рукавом своего
великолепного пиджака, отхлебнул минералки. Потом ровно сказал:
- Тебе привет от Кости Бойко...
Я допил свой деревенский коньяк, посидел неподвижно. Наверное, мое лицо
было непроницаемо слепо, как у спящих попутчиков в черных наглазниках.
И Бутусов в рябой голубоватой линзе телевизора пел, закрыв глаза - от
страха? от боли?
В терпком воздухе крикнет
Последний мой бумажный пароход...
Гудбай, Америка, о-о!..
Я медленно спросил:
- Вместе сидели?
- И сидели, - радостно подтвердил Смаглий, - и пили, и гуляли - жили,
одним словом...
- Значит, ты - в Париже, а Кот - на зоне?
Смаглий грустно усмехнулся:
- Скорее наоборот. Я, считай, на зоне, а Кот - откинулся. На воле он.
- Откуда знаешь?
- Знаю, и все. - Смаглий взял с моего столика яркий журнал, показал
портрет на обложке. `Александр Серебровский: `Олигархи нужны России!``.
Молодой интеллигентный человек в добролюбовских очках насмешливо-осторожно
улыбался мне. - Это ведь тоже твой дружбан? - уверенно сказал Смаглий. -
Если ты Кота не прикроешь, этот милый паренек уроет его по самую маковку. И
на тебе грех будет...
- Ты меня снова пугаешь?
- Нет. Правду говорю.
- А как я его прикрою? Меня через пару дней назад отправят... - И поймал
себя на стыдной беспомощности в голосе.
- Не знаю. Ты подумай, - сказал Смаглий, и тон его был не
шутовской-развеселый, а скребуще-жесткий, как напильник, и звенели в нем
сила и властность, и сам он в этот миг был меньше всего похож на
разнаряженного валета. - С коллегами не разговаривай - они на корню все
куплены, в ломбард заложены, на рынке проданы А вон твой конвойный уже назад
прет. Запомни телефон для связи, нет-нет, не записывай, запомни, он простой
-717-77-77.
АЛЕКСАНДР СЕРЕБРОВСКИЙ:
ОЛИГАРХИЯ
- Сколько времени?
Все повернулись ко мне. Вдруг захотелось - как тысячу лет назад в
детстве, которое, наверное, отменено за давностью, - пропеть им дворовую
считалочку-дразнилку:
Сколько время?
Два еврея!
Третий - жид
По веревочке бежит.
Веревочка лопнула
И жида прихлопнула...
Не стоит. Вениамин Яковлевич Палей и Окунев обидятся. Не обидятся даже, а
испугаются - решат, что я им грожу. Пугаю.
А грозить мне им пока не за что. Вон как они - и Палей, и Окунев, и вся
остальная команда - дружно сделали отмашку левой рукой, будто офицеры на
строевом смотре: задрали обшлага дорогих пиджаков, вперились в увесисто
лежащие на запястьях одинаковые золотые цилиндры `Картье-Паша`. Это не
случайное совпадение вкусов и не примета одновременно пришедшего
нуворишеского достатка. Будем считать это знаком особой принадлежности -
вроде шитых золотой канителью погон. Или боевого ордена. Хотя орденов по 26
тысяч баксов не бывает. В Нью-Йорке на Брайтоне орден Ленина стоит пять
сотен - за золото и восемь граммов платины уважают. А все остальные
советские регалии - по двадцатке. Господи, если бы мой отец мог себе
представить, что ею героические цацки, которые он с гордостью надевал по
праздникам на специальный - парадный, орденский - бостоновый синий костюм,
будут стоить по двадцать долларов штука. Эх вы, бедная технологическая
интеллигенция!
`Не надейтесь на князи, на сыне человеческие, - сказано в Псалтири. - И
почести их, и гнев их - проходят`.
- ...Без одной минуты десять, - быстрее всех сказал Палей, лысоватый
пожилой ловчила с быстро шарящими глазами, похожий на антисемитские
карикатуры в фашистских газетах.
- Двадцать один час пятьдесят девять минут, Александр Игнатьевич, -
сообщил Коротков, брыластый мордоворот с красным затылком, мой самый
надежный продолжатель дел и традиций советской партийно-государственной
системы в нашей ненадежно-зыбкой рыночной жизни.
- Осталось ровно тридцать пять секунд, - дал справку Анкудинов, сухой
беловзорый старикан, богатый до отвращения и оттого с неизгладимой печатью
бухгалтерской нищенской участи на костистой роже.
- Уже пора, наверное, Сашенька, - проворковала моя хищная горлица
Алябьева, пока еще броская, вроде бы интересная, но маленько перезревшая
ягода. От нее наносит сладостью тлена.
Оганесян - утомленно-расслабленный джентльмен с тонкими руками
профессионального игрока. Окунев и Костин, американизированные молодые парни
в изящных золотых очечках, подмигивают друг другу, что-то щелкают на
карманных компьютерах. Сафонов, надежа моя и защита, - жесткий крутой мужик,
на котором костюм от Оскара дела Рента сидит как плохо подогнанный, еще не
обмявшийся мундир, кивает:
- Время...
Моя команда. Зверинец. Коллекция. Гербарий ядовитых редких растений,
который я заботливо и долго собирал. Я их, естественно, не люблю, но ценю. В
этой крошечной стране, на одной шестой суши, найти других, получше -
невозможно. Пускай будут эти.
Из мутной синевы телевизионной заставки вынырнула ведущая Татьяна Миткова
и сказала мне своим обычным доверительно-неофициальным тоном:
- Главное событие дня - Президент Российской Федерации Борис Ельцин
принял сегодня в Кремле крупнейших представителей российского частного
капитала...
На экране в голубовато-бирюзовом интерьере Владимирского зала мы
выстроились неровной шеренгой. Чудовищное зрелище! Пионервожатым на линейке
магнатов - миленький, молоденький, маленький, пузырящийся от тщеты
премьер-министр Кириенко.
А вот и президент наш явился, не запылился. Державный, могучий, почти
самоходный. Гыкает, рыкает, ласково-хамски шутит, чинно ручкается. Ладонь
толстая, неподвижная, вялая.
А Телетаня бойко щебечет:
- ...На встрече, посвященной обсуждению насущных вопросов российской
экономики и социального положения в стране, присутствовали Председатель
правления РАО `ЕЭС` Анатолий Чубайс, Председатель правления `Газпрома` Рем
Вяхирев, руководитель `Онэксим-банка` Владимир Потанин, Президент `Менатепа`
Михаил Ходорковский, Председатель правления холдинга `Росс и Я` Александр
Серебровский, Президент холдинга `Мост` Владимир Гусинский. Президент
`СБС-Агро` Александр Смоленский...
Я взял со стола пульт и выключил телевизор.
Все нормально. Бред. Миллиардеры не могут сбиваться в стаи. Это сюр.
Толпа магнатов - штука противоестественная, разрушается идея элитарности
личности властителя, единичности занятия. Ничего не поделаешь. Стадо. Бездна
незапоминающихся имен.
А себя назову Мидасом. Моя родословная - Мидас, Гордиев сын, властитель
Абдеры - страны дураков...
Тишина. Я ткнул пальцем в американистого Окунева:
- Следующий! Что с залоговым аукционом? Докладывайте...
КОТ БОЙКО:
ПОЛЕТЫ ВО ВРЕМЕНИ И НАЯВУ
Крутанулась стеклянная вертушка двери и с тихим шелестом вбросила меня в
вестибюль. И сердце радостно и тоненько заныло.
Господи, Боженька ты мой родимый! Сколько же меня здесь не было! Как же
все это шикарно-базарное великолепие могло здесь жить без меня? Я ведь,
прошу учесть, по своему марксистско-материалистическому мировоззрению -
упертый идеалист. Может быть, отчасти даже солипсист, в какой-то мере по
большому счету - если как отдать. То есть все, что мой разум с помощью пяти
или шести - точно не помню - чувств не воспринимает, того нет. Нет! Как бы
не существует.
Да я нассу в глаза любому, кто попробует антинаучно и противоестественно
доказать мне, что долгие годы - на все время моей вынужденной отлучки -
существовал без меня этот вестибюль гостиницы `Интерконтиненталь`, или, по
западно-заграничному, - лобби.
Лобби! Долбанный по голове! Хорошо, что не сацивви! Кому-то, может быть,
лобби, а по мне - волшебный мир, сказочная лоббковая цивилизация. Край
грязных грез, быстрых денег, легких баб, шальной выпивки, неживых
вечнозеленых берез, летящих в зенит лифтовых кабинок, переливающихся
огоньками, как мыльные пузыри. И орущего на верхотуре золотого петуха в
перемудренных курантах. Ах мой прекрасный, почти было потерянный, помоечный
рай!
Данте Алигьери, старинный дурень, написал свой кошмарный путеводитель по
кругам ада. Ему бы, межеумку, описать восходящие круги нашего рая - вот
бестселлер бы отлудил, мир от этой `Божественной комедии` животики бы
надорвал.
Приятный ветерок кондиционера здесь пахнет кофеем, миндальной горечью
`амаретто`, сигаретным дымом. И бабами! Их едким звериным духом,
перешибающим любые запальные французские духи.
Я обонял - или придумывал себе - нежно-сладкий смрад их потаенных складок
и булочный аромат грудей без лифчиков под кофточками, которые и не наряд
вовсе, а прозрачный намек на одежду.
Девочки мои любимые! Три года меня здесь не было - и вы не существовали
вовсе, а сейчас вы явились в моем воспаленном голодном мире как чудесные
икебаны из длинных ножек, острых сисек, круглых попок, быстрых глазок и
всего остального икебанистого.
Я хочу вместе с вами прожить всю жизнь в роскошных вестибюлях дорогих
отелей - я, оголтелый лоббист пятизвездочного эдема. Мы будем сидеть за
мраморным столиком, с сигарой `Партагос эминенте`, под шелестящей
пластмассовой листвой бутафорского сада, над шорохом хрустальных струй
фонтана из местной канализации. Мы будем любить друг друга, сливаясь в
судорогах оргазма, перетекающего в экстаз.
Вожделенные мои телки! Бросьте своих налакированных шнырей с их
мобильниками и ноутбуками, бегите ко мне! Я покажу вам, хотите - потрогайте
руками жуткие рубцы и шрамы на моем теле: через них вынимали мои ребра,
чтобы сотворить вас, мои Евы, недорогие, но любимые мои девочки, дающие
самое большое счастье за небольшую копеечку. Я счастлив отдать свои ребра -
зачем мне, простодушному Адаму, эта костяная клетка, в которой страстно
молотит мое сердце - могучее и горячее, как мотоцикл `харлей`?
О, неповторимое волшебство соития в сказочных чертогах этого туфтового
рая, на выходе из которого светится маленькое красное табло - `Дорога в ад`.
Они бы наверняка мигом словили мой посыл, затрепетали бы крылышками,
бросились ко мне, трущобному ковбою, грозному погонщику своих злых
сперматозоидов.
Но здоровенный долболом за спиной не дал нам оргаистического счастья
соития, а грубо пихнул меня:
- Не стойте, идемте... Нас ждут...
Оказывается, нас ждут! Нас - это меня и его, мясного быка с цицками. Он -
мой телохранитель. Или конвой. Одним словом, силовая обслуга.
Ладно, раз нас ждут - пойдем.
Посмотрел на себя в черной зеркальной панели на стене - грязный, мятый,
небритый, занюханный, затруханный, с серым лицом и прической, как у медведя
на жопе. А костюмец мой роскошный - как муар - в поганых разводах, полосах и
суповых пятнах.
- Нет, не помчатся ко мне козочки мои вестибюльные, серны отельные, лани
мои панельные... - произнес я со смиренной горечью.
- Что вы сказали? - нырнул ко мне детина.
- Я не с тобой разговариваю.
Нет, не постичь тебе, свиноморд долбаный, мудрость, с которой мы -
возвышенные идеалисты - отираемся в этом прекрасном поганище.
Жизнь - это не то, что с нами происходит, а то, как мы к этому относимся.
Вот так!
И понеслись мы к небесам в прозрачной капсуле лифта, и пока брели по
бесконечному гостиничному коридору к номеру люкс, я почувствовал, как сильно
я устал за долгий день. Охранник костяшками пальцев постучал в дверь

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Россия

Док. 126432
Опублик.: 19.12.01
Число обращений: 1