ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Михаил Емцев, Еремей Парнов.
Море Дирака

-----------------------------------------------------------------------
ОСR & sреllсhесk by НаrryFаn, 12 Sерtеmbеr 2000
-----------------------------------------------------------------------

`КОСМОС-**` - СООБЩЕНИЕ ТАСС

В Советском Союзе 14 марта 19** года запущен очередной искусственный
спутник Земли `Космос-**`.
На борту его - научная аппаратура, предназначенная для продолжения
исследования структуры космического пространства в соответствии с
программой, объявленной ТАСС 3 сентября 19** года. Спутник выведен на
орбиту с параметрами:
- Начальный период обращения - 88,8 минуты.
- Максимальное расстояние от поверхности Земли (в апогее) - 237
километров; минимальное (в перигее) - 192 километра.
Все намеченные со спутником эксперименты успешно выполнены.
Координационно-вычислительный центр ведет обработку поступившей со
спутника информации.

1

В открытых дождю и ветру кустах замер голодный, затравленный зверь.
В эпоху, еще более отдаленную, чем юра или мезозой, у него было имя.
Крупные политические статьи он подписывал полностью: Август Карстнер;
корреспонденции и фельетоны - А.Карстнер; короткие заметки - просто А.К.
Теперь же он откликался только на номер. Все остальное погребли мертвые
геологические пласты. Мир сузился до линии горизонта. Существовало только
то, что можно было слышать, осязать, обонять, видеть.
Он осторожно раздвинул упругие елочки и медленно приподнял голову.
Шоссе блестело, как матовое серебро. Прибитая ночным дождем трава пахла
осенью. За автострадой лежала кочковатая болотистая низина, тонувшая в
насыщенном водяной пылью тумане.
Он поежился при одной только мысли, что ему еще предстоит идти по этой
низине, догоняя съеденный туманом горизонт. Ботинки его были разбиты
вконец, брюки мышиного цвета с желтым лагерным кантом промокли и отяжелели
от налипшей глины. Нервное напряжение постепенно спадало. Карстнер
почувствовал усталость и боль в ногах. Ему захотелось опять прижаться
щекой к мокрой пожухлой траве, бессильно распластать руки и никуда не
стремиться. Но еще больше ему захотелось есть.
Он подумал, что через какой-нибудь час в лагере начнут раздавать
горячий кофе и липкий, тяжелый хлеб. При этом он ощутил даже некоторое
сожаление. Но острая спазма в желудке и судорога в гортани отвлекли его от
мыслей о лагере. Он закрыл глаза и с усилием проглотил скупую слюну. Стало
легче. Туман постепенно таял. Карстнер закашлялся. Уткнувшись в рукав
мокрого, пахнущего псиной ватника, он заглушил сотрясавший его кашель и
вытер тыльной стороной ладони слезящиеся глаза.
До темноты оставалось часов девять, и Карстнер не знал, сумеет ли он
дождаться ночи. Дотянувшись, зубами до елки, он откусил хвоинку и с
наслаждений ем ощутил ее вкус. Рот сейчас же наполнился жадной горячей
слюной. Карстнер проглотил ее и откусил еще одну жесткую и колючую иглу.
Он уже давно научился не замечать хода времени. Время обладает
способностью тянуться, как вязкая смола, и утекать быстрыми струйками
воды. Нужно уметь не думать о том, как течет время. Карстнер закрыл глаза
и выскочил из времени. Оно стало обтекать его. Сквозь дремоту он слышал
журчание воды в кювете. А может быть, это журчал ручеек минут, в который
гулко и стеклянно падали холодные секунды. Карстнеру представилось, что
дно кювета обязательно должно быть глинистым. Вязкая и желтая, как олифа,
глина не дает идти. Нужно большое усилие, чтобы оторвать ногу, и нога
тяжелая-тяжелая...

...Абладе-команду, в которой был Карстнер, повезли на ночные работы.
Кузов грузовика представлял собой большую клетку, и заключенные оказались
предоставлены, самим себе: можно было говорить сколько хочешь и о чем
хочешь. Штурмфюрер Шерра и эсэсман Вурст сидели в кабине рядом с шофером.
Правда, на передней скамье покачивались два проминента с зелеными
треугольниками уголовников - Туфолка и Коппенблут, но наедине с
заключенными они старались вести себя прилично. Прорывая завесу дождя,
фары гнали перед машиной пузырящуюся, вспененную воду. Скользившие в небе
лучи прожекторов освещали серебристые колбасы аэростатов. Призрачные
световые блики пробегали по мокрым лицам, маслянисто блестели на толстых
прутьях клетки и гасли в стремительно падающих каплях дождя.
Машина остановилась перед автошлагбаумом. Одноколейка тонула в черном
невидимом лесу. Хлопнула дверца. Кто-то грузно прыгнул на мокрую землю.
Еще раз хлопнула дверца. Эсэсовцы перекинулись несколькими фразами, и
стало тихо. Потом вспыхнул фонарик. Световой круг, ослепляя, пробежал по
лицам.
- Все в порядке? - хрипло спросил Вурст.
- В порядке, - отозвался Шерра.
Лязгнули цепи, и задний борт отвалился. Потом звякнул ключ и со
скрежетом поползла задвижка. Вурст открыл клетку. Люди замерли и
насторожились.
- Живо! В колонну по четыре! Живо!
Заключенные прыгали на скользкую упругую землю, ничего не видя, прямо
на слепящий свет.
- Смирно!
Орднунгдинст Коппенблут проверил людей и выровнял шеренги. Карстнер
уловил запах сигаретного дыма. Ноздри его затрепетали. Красный огонек
дрогнул и, рванувшись в темноту, описал параболу. Карстнер заметил место,
куда упал окурок. Но поднять его не пришлось. Люди побрели вдоль
одноколейки.
- Живей!
Они пошли быстрее, но стали чаще спотыкаться. Когда кто-нибудь падал,
все останавливались, и Коппенблут пускал в ход дубинку. Но не сильно, а
так, для отвода глаз. Зато ругался громко и преувеличенно энергично.
Шли минут сорок. Впереди загорелся огонек. Три раза мигнул и погас.
Шерра приказал остановиться и пошел на огонь. Через некоторое время он
вернулся и велел идти дальше. Карстнер смотрел себе под ноги, но ничего не
мог различить. Он боялся поднять голову - ему почему-то казалось, что он
тогда неминуемо споткнется и упадет. Когда команда остановилась, он
огляделся.
На деревьях висели светильники. Лампочки тускло освещали большую поляну
и медленный дождь над ней. Мокрым блеском отливали буксы четырех товарных
вагонов. От светильников тянулись провода в резиновой изоляции. Точно
лианы, опутывали они сосновые стволы и пропадали где-то в черноте
невидимого леса. Очевидно, в лесу стояла передвижная электростанция.
Одноколейка обрывалась прямо на поляне. Отцепленные вагоны стояли почти у
самого конца полотна. Несколько поодаль пыхтела автомотрисса, возле
которой покуривали двое эсэсовцев в мокро блестевших резиновых плащах.
Шерра и Вурст подошли к эсэсовцам. До Карстнера долетел смех. Потом они
подозвали к себе Туфолку. Вытянувшись в струнку, он замер в четырех шагах
от автомотриссы. И по тому, как время от времени вздрагивала его грудь,
Карстнер понял, что Туфолка откликается на указания начальства бравым
`Jаwоhl!`. Шелест дождя гасил звуки. Веки сделались тяжелыми. Хотелось
спать.
Вернулся Туфолка и начал разбивать команду на бригады. Карстнер вместе
с пятью другими хефтлинками должен был разгрузить вагон. Второй слева.
- Понятно? - спросил Туфолка.
- Так точно! - ответил Карстнер.
Где-то забухали зенитки. Завыла сирена. В небе скрестились чахлые
ходули прожекторов.
- Стой! Назад! - заорал Шерра.
Команда вновь выстроилась в шеренги по четыре.
Шерра велел всем лечь лицом вниз.
- Если хоть одна сволочь шевельнется, перестреляем всех. Стрелять будем
без предупреждения, - услышал над собой Карстнер тихий, спокойный голос.
Холодные капли неторопливо долбили затылок. Когда промокла вся спина,
Карстнер перестал чувствовать отдельные капли.
Над ним гудели самолеты. Разрывы зенитных снарядов больно отдавались в
барабанных перепонках. Тарахтели крупнокалиберные пулеметы. Земля пахла
прелой хвоей.
Потом послышался свист. Нарастающий и неотвратимый. Казалось, что он
отзывается в спинном мозгу. Карстнер опять различил холодные удары
отдельных капель. И вдруг стало светло. Карстнер увидел рыжие травинки,
спаренные сосновые иглы, полусгнившую черную шишку. Что-то рвануло. Уши
забило нестерпимой болью. Карстнер раскрыл рот. Мокрая трава сделалась
малиново-красной. Яркий свет сменился дымной тенью, и вновь полыхнул свет.
В ветвях зашелестели осколки. На землю стали падать гравий, щепки, горящая
бумага.
- Vеrfluсhtе sсhеisеbаndе! - услышал Карстнер, и сейчас же пророкотал
автомат.
- Не стреляйте! Это я так... Меня придавило, - обреченно выдохнул
кто-то.
Карстнер опять услышал автоматную очередь, и опять послышался
нарастающий свист.
Карстнера мягко приподняло с земли и куда-то швырнуло. Он больно
ударился обо что-то головой и покатился неведомо куда сквозь хлещущие по
лицу мокрые голые ветви.
Когда он поднял голову, вокруг было сумрачно и тихо. Горло щипал едкий
железный запах. Карстнер открыл рот и попытался откашляться. В ушах что-то
щелкнуло, точно вылетели пробки из детской двустволки. Дождь все еще
тускло шуршал в опавшей листве. До Карстнера долетел тихий стон. Он
прислушался. Стонали где-то рядом.
- Кто это? - спросил Карстнер.
- Хефтлинк номер 17905... Я, кажется, ранен... Не могу встать.
- Где вы? Это я, Карстнер. Август Карстнер из восьмого блока. Где вы?
- Карстнер?.. Кажется, я кончаюсь, Карстнер. Ползи ко мне.
Где-то полыхало далекое зарево. В малиновом сумраке Карстнер увидел,
что в нескольких метрах от него лежит человек.
- Что с вами? - спросил Карстнер.
- Я ничего не вижу... И нога... Нога сильно болит. Посмотри, что у меня
с ногой.
- Я сам почти ничего не вижу.
- Тогда дела не так плохи. А то я решил, что ослеп... Перевяжи мне
ногу. Может быть, я смогу встать.
Карстнер нащупал грудь раненого и осторожно повел свою руку к его
ногам.
- Больно? - спросил он.
- Другая нога...
Карстнер передвинул руку. Раненый застонал мучительно и глухо. Карстнер
скользнул ладонью к колену. Рука его неожиданно упала на землю во что-то
скользкое и липкое.
- Ну?.. Что там? - спросил раненый, корчась от боли. - Пощупай
ступню... Мне кажется, что у меня раздроблена ступня.
- У тебя нет ступни, - глухо ответил Карстнер и облизал потрескавшиеся
губы, - и ноги тоже нет.
- Так... - отозвался раненый.
- Я перевяжу тебя. Сейчас! Я быстро...
- Не надо! Так будет скорее... Ты политический?
- Да.
- Коммунист?
- Нет. Социал-демократ.
- За что?
- Саботаж.
- Срок?
- Бессрочно.
- Так.
Раненый замолчал. Дышал он тяжело и влажно, с присвистом.
- Что ты думаешь делать, Карстнер?
- Не знаю...
- Тебя все равно расстреляют. За попытку к бегству... если найдут,
конечно.
- Да.
- Кем ты был раньше?
- Журналистом.
- Опыт подпольной работы имеешь?
- Очень небольшой. Меня скоро взяли.
- Так... Распори подкладку... Вот здесь... Нашел?
- Нашел!
- Спрячь. Здесь кроки и компас... Иди все время на север, пока не
выйдешь к автостраде на Гамбург. Тогда воспользуешься кроками... Хутор
Маллендорф. Там тебе помогут. Только не забудь передать привет от Янека.
Понял?
- Да.
- Вот и хорошо...
- А как же вы?.. Я...
- Со мной все кончено. Я действительно ничего не вижу... Не забудь про
Янека. Это пароль. Понял?
- Да...

Карстнер открыл глаза. В тумане высветлился слепящий бледно-латунный
диск солнца. Было часов двенадцать, а темнеть начинало в шесть. Пронесся
`опель-адмирал`. Карстнер успел заметить забрызганные грязью крылья и
матовую водяную тень на черном лаке.
Проскрипела телега с копной сена. Проехала машина Красного Креста.
Шоссе местами просохло, и сквозь колючую хвою отчетливо виднелись черные
трещины на серых проталинах. Эфирным контуром, как на недодержанном
негативе, проявилась силосная башня. Карстнер достал компас и взял азимут.
Туман таял. День обещал быть хорошим. В подсыхающих лужицах на шоссе
отражалось чуть тронутое желтоватым оттенком небо.
Карстнер отполз назад. Осторожно приподнялся и, пригибаясь, пошел
обратно в лес. Кисловатый запах прелой дубовой листвы и хвои опять вызвал
ощущение голода. Чтобы согреться и не думать о еде, Карстнер стал собирать
сухой валежник. Спичек у него не было, да он и не решился бы разжечь
костер. На поиски хвороста и рыжих высушенных елок его толкала жажда хоть
какой-то деятельности.
Когда набрался целый ворох, Карстнер выстлал ветви сосновым лапником.
Получилось высокое пружинящее ложе. Карстнер критически оглядел его и
принялся снимать лапник. Найдя в небольшом ельничке сухое место, он
тщательно покрыл этим лапником усыпанную ломкими иглами песчаную землю.
Потом, отвязав разлохмаченную веревку, придерживавшую оторванную подметку,
он скрепил ею верхушки двух отдельно стоящих елочек. Получилось нечто
вроде арки. Часа полтора ушло на вязку фашин. Они выглядели лохматыми и
очень непрочными. Но Карстнер остался доволен. Соорудив из фашин ограду
вокруг арки, он осторожно укрыл свое шаткое сооружение большими ветками,
которые потом засыпал мелким хворостом и оставшимся лапником. Только после
этого он прополз в заранее оставленный лаз и закрыл его изнутри фашиной.
Лежать было все так же холодно, но Карстнер знал, что теперь он уже не
замерзнет. Острые сучки кололи бока, сухие иглы немилосердно щекотали. Но
Карстнер не шевелился, боясь нечаянно разрушить свое временное жилье.
Он закрыл глаза и попытался уснуть. Но после большого нервного
напряжения или хронического недосыпания никогда не удается уснуть сразу.
Временами Карстнер куда-то проваливался, забывался в глубоком, как омут,
оцепенении. Но сейчас же нервно вздрагивал, ошалелыми, затравленными
глазами всматривался в дырявый сумрак шалаша, не понимая, где он и что с
ним. Сознание возвращалось медленно. Он облегченно вздыхал, щупал
потаенный карман с компасом и облизывал запекшиеся губы. Хотелось пить.
Потом опять он куда-то проваливался. Порой мучительную границу
беспамятства и смутной одури разрывали вспышки глухих кошмаров. Карстнер
видел себя бредущим по гулким ослизлым коллекторам городской канализации.
Бежали шумные черные воды, дробился в лоснящихся стенках огромных каменных
труб случайный подземный свет.
Спасаясь от преследования, Карстнер спустился однажды в открытый люк
канализации и двое суток бродил, как тень, прислушиваясь к шуму грязной,
зловонной воды.
Мучительными, из-за перехватывающей дыхание бессильной ненависти, были
и воспоминания об аресте... Лиззи, длинноногая Лиззи с загадочными
зелеными глазами. Кошечка Лиззи, младшая сестра жены. Она указала
гестаповцам тайник. Бачок с двойными стенками. Чугунный бачок в уборной.
С шумом срывается спущенная вода, гулко падает тяжелая крышка. Или это
шумят воды в подземных магистральных каналах? Бьют в рельс на
аппельплаце?.. Нет, это шумит выливаемая из ведра вода в комнате 307-й
полицейпрезидиума. Это с гулом и свистом возвращается сознание,
возвращается только затем, чтобы опять можно было ощущать боли.
Поют, гудят, свистят, воют радиоволны. Стучит, стучит, стучит
ротапринт... Шуршат листовки под пиджаком Они так сильно шуршат, что,
наверное, слышно даже в конце улицы. Почему же никто не обращает внимания?
Они же так шуршат!
Или это умирает ветер в голых кустах на лесной опушке?..

...До хутора Карстнер добрался уже поздно ночью. Не найдя калитки, он
лег на землю и прополз под осиновой жердью изгороди. С трудом поднялся и
медленно побрел к дому, давя гниющую ботву. Окна были темны. Под ногами
похрустывал тонкий ледок. Высоко в небе тускло блестели далекие звезды.
Дойдя до крыльца, Карстнер огляделся и прислушался.
Пахло навозом и гнилым картофелем. Хлев отбрасывал четкую кромешную
тень. Изредка поскрипывал жестяной флюгер.
Карстнер постучал. Стук отозвался в его ушах громовыми ударами. Сердце
прыгало у самого горла. Он сел на ступеньку. В доме было по-прежнему тихо.
Карстнер собрался постучать еще раз, когда за дверью послышались тихие,
как вздохи, шаги.
- Кто?
- Привет от Янека!.. Откройте.
Щелкнул замок. Дверь бесшумно отворилась. Карстнер увидел сначала
расширяющуюся световую щель, потом чью-то белую фигуру с керосиновой
лампой. Огонек под стеклом едва теплился.
- Привет от Янека! - сказал Карстнер и попытался подняться.
Огонек подскочил вверх, и Карстнер понял, что упал. Боли он не
чувствовал и думал о себе, как о ком-то постороннем. Последнее, что он
увидел, был шаткий язычок красноватого пламени. Кто-то поставил коптящую
лампу вровень со щекой Карстнера.
- Привет от Янека! - еще раз сказал Карстнер, а может быть, он только
хотел сказать так...

...Пошарив рукой, Карстнер нащупал бутылку молока и хлеб с яблочным
повидлом. Пить лежа оказалось неудобно, и он слегка приподнялся на локте.
В трюме было темно, хотя вверху светились щели рассеянного дневного света.
Когда рука затекла и ее стали покалывать тысячи электрических иголочек,
Карстнер уперся ногами в шпангоут и попытался сесть. Вверху кто-то стучал
железом. Иногда в щели сыпался песок, и Карстнер накрывал хлеб ладонью.
Еле слышно рокотала вода... Впрочем, это случилось уже потом, когда его
отправили на барже по Эльбе. Сначала же был Маллендорф.

...Четверо суток он отъедался и отсыпался в Маллендорфе. Ничем не
интересовался и ни о чем не спрашивал, стремясь продлить как можно дольше
упоительное ощущение тепла, сытости и безопасности.
Хозяин хутора - сухощавый мрачный старик - дал Карстнеру одежду,
которая сразу же превратила его в типичного рабочего гамбургских верфей.
Лагерное тряпье старик сжег.
- Больше вам здесь оставаться нельзя, - сказал он однажды утром, ставя
перед Карстнером кастрюлю дымящегося картофеля. - Того и гляди здесь
появится бауэрфюрер. Он может что-нибудь пронюхать.
- Хорошо. Я сегодня уйду... Когда стемнеет.
- Куда вы уйдете без документов!
Карстнер пожал плечами и, отправив в рот последний кусочек пареной
брюквы, потянулся за картофелиной.
- Мы ждали другого и приготовили документы для него... Но пришли вы...
Для вас у меня нет документов.
Карстнер опять ничего не ответил и, взяв еще одну картофелину, посыпал
ее крупной сероватой солью.
- Придется переправить вас в Гамбург так... Там вам сделают документы.
- Боюсь, что на всех дорогах сейчас пикеты.
- Да, - согласился старик. - Но я думаю, что можно будет подняться по
Эльбе на барже. Только вам придется не высовывать носа из трюма.
- Для меня это пустяки.
- А в случае чего, - казалось, старик просто размышляет вслух, - вы
накроетесь овчиной, и вас слегка присыплют песком.
- Баржа с песком?
- С песком.
- Надеюсь, что меня не задавит.
- Нет. Вас только чуть присыплют. У ребят есть опыт...
...Карстнер сошел на берег севернее Гестахта. Оттуда до Гамбурга ходил
трамвай. Поднявшись по откосу, Карстнер миновал лесопилку и вышел к
трамвайному парку. Он шел вдоль побеленного бетонного забора, стараясь
держаться непринужденно. Изогнутые трамвайные дуги, дойдя до пересечения
проводов, трещали, и на лоснящийся булыжник мостовой осыпались синие
искры. И каждый раз это заставляло Карстнера вздрагивать. Он не мог
забыть, как однажды ночью бросился на проволоку хефтлинк N_14271 Лео
Брунес. Послышалось противное шипение, и тоже посыпались искры. Только не
голубые, а оранжевые. И запах...
Потом на всех вышках зажглись прожекторы, пулеметы взяли проволоку на
прицел, и ток отключили. Отключили, чтобы снять Лео Брунеса.
Пронзительно заклекотал звонок. Карстнер вздрогнул и шарахнулся в
сторону. Он чуть было не попал под трамвай. Грохочущий вагон пронесся
мимо. Но звон все стоял в ушах. Точно Крамер колотил в рельс, висящий на
аппельплаце.
Сумерки быстро сгущались. Зажглись фонари. Они мерцали в дрожащем
воздухе, как звезды. Появилась луна. Белый забор парка стал голубым. В
воздухе пахло бензином и гарью. Карстнер с наслаждением вдыхал этот
специфический городской запах. На углу, возле небольшой пивной `Трильби`,
он увидел выползающий из парка трамвай. Сел во второй вагон и взял билет
до Баденхауза. Получив сдачу с трех марок, поднял воротник и сделал вид,
что дремлет.
Пока вагон тащился до Баденхауза, уже совсем стемнело. Карстнер видел в
окне свое полупрозрачное отражение, сквозь которое просвечивали уходящие
назад дома, улицы, каналы, мосты. Город выглядел глухим и темным.
Карстнер пересел на седьмой автобус. Свободных мест не было, и он сразу
же прошел вперед, к шоферу. Прижался лбом к стеклу. Ему казалось, что
чей-нибудь внимательный взгляд разгадает в нем хефтлинка. Но никому не
было до него дела. Многие выглядели теперь такими же усталыми,
равнодушными дистрофиками. За спиной шофера висела черная куртка из
эрзац-кожи, в карман которой был засунут сверток.
`С прискорбием и гордостью сообщаем, что ваш сын... пал смертью героя
за фюрера и рейх...` - автоматически прочел Карстнер изломанные строчки.
Смысл их не дошел до его сознания. Он только удивился, что есть мир, где
еще читают газеты и пьют кофе. Потом усмехнулся: `Желудевая бурда с
сахарином и `Фелькишер беобахтер`, в который заворачивают черный хлеб с
лярдом`.
Вошел инвалид в синих очках, с запорошенной пороховой синью щекой.
Какая-то женщина уступила ему место. Протиснулся к выходу фронтовик с
забинтованной головой. Задел локтем Карстнера. Извинился. Карстнер видел
все с кинематографической четкостью, но не мог отрешиться от странного
ощущения, что это происходит во сне или на дне моря.
- Малерштрассе! - объявил кондуктор.
Карстнер вышел. Его слегка поташнивало. Он несколько раз глубоко
вздохнул и огляделся. Стекла домов были крест-накрест залеплены полосками
бумаги. Над входом в бомбоубежище горела синяя лампочка. Мимо прошли два
старика с повязками противовоздушной обороны. На всей улице горел один
фонарь. Было тихо и безлюдно. Дойдя до перекрестка, Карстнер свернул
налево и пошел по Генрих Гиммлер-штрассе, бывшей Дрейкирхенштрассе. Каждый
шаг гулко отдавался в ушах. Лунные тени крыш ложились на асфальт
причудливыми косыми узорами. Темные окна мансард, узкий зазубренный силуэт
костела, трагическое переплетение безлистных ветвей - это напоминало
черно-белый эскиз декораций. `Принцесса Мален`, - подумал Карстнер и вдруг
удивился. Он не мог вспомнить, откуда знает это имя... Принцесса Мален!
С громом распахнулась дверь. На асфальт упала широкая световая дорожка.
Зеркальные стекла подъезда осветились рыжеватой ночной радугой. Из
подъезда вышли два эсэсовских офицера. Один застегивал перчатки. Другой,
засунув руки в карманы шинели, покачивался с каблуков на носки.
Покачивался серебряный череп на фуражке. Офицеры были навеселе. Смеялись.
Карстнер продолжал идти им навстречу. Только шаг его сделался гораздо
короче. Так идут с закрытыми глазами. Рука в кармане стала горячей и
мокрой. Пальцы ожесточенно перебирали серые пфенниги военного времени. За
четыре шага Карстнер сошел с тротуара, с каменным лицом прошел мимо
эсэсовцев и вновь вернулся на тротуар.
Шаг его сделался еще короче. Заныло в позвоночнике. Опять болезненное
ощущение нацеленной в спинной мозг авиабомбы. Впрочем, началось это
раньше. Гораздо раньше...
- ...Лицом к стене! - скомандовал штурмовик.
Карстнер увидел закопченный кирпич брандмауэра. Рядом стояли какие-то
люди. Тоже лицом к стене. Он чувствовал их локти и плечи. Напряженные
оцепенением до внутренней дрожи. Здесь только что стреляли в какого-то
нацистского бонзу. Схватили первых попавшихся. Обыскали. Кого-то увели.
Истошно кричала какая-то женщина. Карстнер стоял лицом к стене. Когда все
кончилось и он мог уйти, ему открылся весь брандмауэр - высокий и грязный.
За ним чернела глухая стена дома. Маленькие окошки фасада были забраны
решетками. Почти на каждом укреплен флажок со свастикой. Это было назавтра
после референдума [референдум 1933 года о присоединении Саарской области].
Свежий ветер трепал красные лоскутки, корчились черные свастики в белом
круге. Их было много, и они казались живыми. Тогда Карстнер неотвратимо
понял, что нацисты победили.
И еще раз он стоял лицом к стене. Не у самой стены, а почти посредине
комнаты. К нему подходили сзади и били его по лицу. И нельзя было
оборачиваться. Слева спрашивали, справа били. Потом отливали водой. А в
лагере ощущение, что кто-то нацелился в спину, почти не оставляло его.
Особенно остро он чувствовал это там, на лесной поляне под бомбами...
...Карстнер знал, что со спины он особенно беззащитен. Он споткнулся,
точно увидел перед собой внезапно появившуюся стену, и побежал. Он бежал и
с ужасом думал, что не надо было этого делать. Все равно они догонят.
Он не сомневался, что эсэсовцы смотрели ему вслед и теперь станут
преследовать его. Он оглох от собственного бега и ударов сердца. Оно
почему-то трепыхалось сверху вниз, как паровой молот. Не переставая
бежать, он оглянулся.
Эсэсовцы махали ему руками и что-то кричали. Они были посреди мостовой.
Один из них доставал револьвер. Карстнер не слышал ничего. На него
снизошло какое-то странное спокойствие. `Сейчас они меня убьют`, - подумал
он и интуитивно сделал скачок в сторону. Грохнул выстрел. Карстнер
споткнулся, коснулся коленом и ладонями мостовой, резко оттолкнулся и
возобновил бег. Ему показалось, что они опять выстрелили - может быть,
даже несколько раз.
Добежав до перекрестка, Карстнер автоматически повернул направо. Так же
автоматически он отметил, что этого не следовало делать. Нельзя было
наводить их на след. Но вызубренный в Маллендорфе адрес так четко
отпечатался в его памяти, что в эти напряженные минуты, Карстнер
уподобился самолету, ведомому сквозь огонь зениток одним лишь автопилотом.
Поравнявшись с домом N_3, он, не отдавая себе отчета, вбежал в подъезд. Он
почувствовал, что его сейчас вырвет. Все в нем тряслось. Опаленные легкие
жадно, но безуспешно хватали воздух. Он уже не бежал, а, упав грудью на
перила, тащился вверх, цепляясь руками и вяло перебирая ногами.
На шестом этаже он услышал пушечный удар двери внизу и бряцание
подковок по гулкому каменному полу. Он знал, что на седьмом этаже есть ход
на чердак. Выскочив на крышу, нужно добежать до пожарной лестницы.
Спуститься на брандмауэр. Прыгнуть на соседнюю крышу, а там будет глухой
дворик с тремя подворотнями. Главное - выиграть хоть несколько шагов.
Остро закололо в боку. Но Карстнер, сморщившись, как от лимона,
заставил себя сделать прыжок сразу через три ступеньки. Лег на перила и,
перевешивая тяжесть своего стремящегося упасть тела, выпрямился. Оставался
еще один пролет. Потом восемь ступеней и чердачный лаз. Дверь почти
наверняка открыта. На случай налета. `Там должен быть ящик с песком -
тушить зажигалку, - отметил Карстнер, - может, опрокинуть на них?.. Нет,
не осилю...`
Последняя ступенька - и он на площадке. Теперь пробежать площадку и
свернуть налево...
Перед Карстнером белела глухая стена. Гладкая, как лист бумаги. Точно
лакированная, а не покрытая штукатуркой.
`Может быть, я перепутал подъезд? - подумал он. - Хотя теперь это не
имеет значения... Обидно`.
Он стоял лицом к стене, не решаясь обернуться. Покачнулся и, выставив
вперед руки, упал. Он больно ударился локтем о край ступеньки. Стена
куда-то исчезла. Дверь на чердак была открыта. Он пополз вверх на
четвереньках. Дотянулся пальцами до двери, но не смог подняться. Сел,
чтобы передохнуть и собраться с силами.
`В крайнем случае одного из них я сумею ударить ногой в живот`.
Загремели кованые сапоги. Эсэсовцы вбежали на площадку. Карстнер
подтянул ноги к груди и обернулся. Восемь ступенек вели вниз на площадку
седьмого этажа. За ними была белая стена. Выход на площадку исчез.
Карстнер не мог уже ни удивляться, ни действовать. Наступила реакция.
Голова его бессильно упала на грудь, и он медленно осел набок, цепляясь
непослушными пальцами за дверной косяк.
Точно сквозь вату, он слышал, как эсэсовцы гремели сапогами по
площадке, кричали, колотили в двери, звонили, врывались в квартиры и вновь
выбегали на площадку. Потом был гомон голосов: мужских, женских, детских.
Все они были где-то рядом, за этой стеной. Они искали его. Они хотели его
убить. Карстнер не почувствовал, как чьи-то руки подняли его и понесли.
Сначала вверх по лестнице, потом по какому-то длинному коридору и,
наконец, вниз...

...Первое, что он ощутил, когда пришел в себя, это острый и свежий
запах озона. Он лежал на большом кожаном диване, укрытый теплым клетчатым
пледом. В комнате горела электрическая лампа. Карстнер посмотрел на часы -
они стояли. Окон не было. Полуоткрытая дверь вела в смежную комнату. Там
что-то непрерывно полыхало дымным белым светом. Слышались странное
жужжание, приглушенные голоса, отрывистые фразы.
В комнату, ослепительно улыбаясь, вошел человек с красивым молодым
лицом, пышной шевелюрой. Виски у него были совершенно белые.
- Ну, как вы себя чувствуете у нас? - спросил он, присаживаясь на
краешек дивана.
- Где я? - спросил Карстнер.
- Не волнуйтесь, вы у друзей.
Человек улыбнулся еще шире и ослепительней.
- Я не волнуюсь... Как я сюда попал?
- О! Совершенно случайно. Вам, очевидно, стало нехорошо. У вас уже
бывало такое? Нет? Ну, тем лучше. Вы были без сознания, и я решился
доставить вас сюда, пока вам не станет лучше.
- А где... они? Те двое?
- Кого вы имеете в виду? - Человек искренне изумился. Его блестящие
черные глаза смеялись.
Карстнер пожал плечами.
- Вам показалось, что вас кто-то преследует? - Человек не переставал
улыбаться, и на его щеках играли симпатичные ямочки. - Это, знаете ли,
бывает, перед приступом.
- На каком этаже я нахожусь?
- В цокольном. Вы предпочитаете бельэтаж?
- Это дом три?
- У вас есть тут знакомые?
- На седьмом этаже есть выход на чердак?
- Конечно. Вы уполномоченный противовоздушной обороны?
- И он не замурован белой стеной?
- Может быть, вы еще немного поспите? А потом мы с вами поговорим.
- Так вы сказали, цокольный этаж? И попасть к вам можно через чердак?
- Ну, зачем же обязательно так сложно? Можно и со двора, через черный
ход.
- Это квартира 18-б?
- Вы проявляете поразительную осведомленность.
- Так да или нет?
- 18-б.
- Разрешите мне самому в этом убедиться.
- Пожалуйста. Я помогу вам подняться... Раз вы через весь город шли в
гости... только для того, чтобы передать привет, должны же вы
удостовериться, что попали по адресу.
Карстнер откинулся на подушки и прикрыл глаза.
- Да, я принес вам привет... От Янека... Слава богу, что все так
кончилось... Что это была за стена?
- Какая стена?
- Перед чердачной лестницей. Я уж думал, что мне конец. Только она
вдруг исчезла... А потом появилась опять.
- Наверное, у вас был жар. Никакой стены перед чердачной лестницей нет.
- Но она была...
- Ее не было.
Человек с седыми висками больше не улыбался. Спокойно и уверенно он
смотрел на Карстнера.
- Да, вы, правы. Это от переутомления. Никакой стены не было, - тихо
ответил Карстнер.
- Ну, вот видите... Если вам мешает свет, я погашу.
- Нет, благодарю. Я не буду спать. Если можно, дайте мне поесть.
- Хорошо, - сказал человек и опять засмеялся.
Карстнер подумал, что никогда еще не видел таких веселых и умных глаз.
- Постойте! - позвал Карстнер, когда человек был уже в дверях. - Не
уходите. Значит, эсэсовцы за мной тоже не гнались?
Человек развел руками непринужденным жестом популярного конферансье.
- Где вы меня нашли?
- На улице. Возле дома.
- Не на седьмом этаже? И я могу, не опасаясь, выйти на улицу?
- Вы мыслите удивительно нелогично, дорогой мой. Если вас вчера никто
не преследовал, это не значит, что так будет сегодня, завтра, через месяц.
К человеку, который знаком с Янеком, гестапо всегда питает известный
интерес.
- Да, - сказал Карстнер. - И у меня нет документов.
- Ну, вот видите! У вас слабое здоровье, вы даже потеряли сознание на
улице. Из одного лишь чувства сострадания вам нужно помочь... Надеюсь, вы
меня поняли?
- Да. Мне очень повезло, что я потерял сознание именно у вашего дома...

- Вот ваши документы, - сказал человек с седыми висками.
Карстнер внимательно рассмотрел заграничный паспорт, удостоверение
личности, солдатскую книжку и брачный контракт. Документы выглядели
безукоризненно.
- Почти как настоящие, - сказал он.
- Бланки, во всяком случае, настоящие.
- Когда мне нужно уходить?
- Сегодня. Вот железнодорожный билет и разрешение на выезд в Данию.
Теперь деньги... Тысяча марок и на сто марок мелочи. А это семьдесят
английских фунтов пятифунтовыми купюрами.
- Это же целое состояние!
- Не обменивайте за один раз больше одной купюры.
- Фальшивые?
- Нет, настоящие. Только номер у них одинаковый.
- Ну, ясно, фальшивые.
- Если будете пускать в ход по одной, их примут даже в Сити.
- Местного производства? - спросил Карстнер, кивнув головой на закрытую
дверь, за которой гудели какие-то электрические приборы.
- Нет. Здесь просто частная физическая лаборатория... Один мой друг
вынужден был оставить университет Марии-Августы. Теперь он работает здесь.
Карстнер спрятал документы и деньги во внутренние карманы нового,
тщательно отглаженного пиджака.
- Сегодня к вечеру будет хорошая погода. Небо чистое, ясный, спокойный
закат... Вы уверены, что человек, который послал вас в Маллендорф, умер?
- Я последний, кто видел его в живых. Это было в лесу...
Карстнер оборвал рассказ на полуслове. Он понял, что человек с седыми
висками знал о нем все.
- Забудьте обо всем, кроме того, что вы солидный коммерсант,
отправляющийся в деловую поездку, - сказал человек.
- Обо всем?
- Да. Как вы уже однажды забыли о Ремерсе, Лиззи Мерперт, о супругах
Юлиус из `Алой розы`.
- Хорошо... Вы только скажите мне, была ли та стена?
- Нет.
- Я могу еще раз увидеть это место?
- Зачем?
- А потом... когда все это кончится, вы скажете мне больше, чем
сегодня?
- Я бы очень хотел, чтобы мы с вами дожили до тех дней. Когда они
придут, многое покажется не столь уж важным. Наступит переоценка ценностей
во всемирном масштабе... Только что стало известно о покушении на Гитлера.
- Что?
Карстнер впервые увидел под глазами веселого человека с седыми висками
усталые морщины. И глаза где-то на самом дне хранили горечь.
- Вы правы, - тихо сказал Карстнер. - Сегодня важно только одно... Все
остальное должно отойти на задний план. Мне уже пора?
- Скоро за вами заедет машина.
- Тогда расскажите мне о покушении. Я уже понял, что оно не удалось.
Человек молча кивнул и вышел из комнаты. Он скоро вернулся, неся
большой красно-коричневый чемодан.
- Здесь образцы товаров вашей фирмы и всякие мелочи, которые необходимы
в дороге людям вашего возраста и положения. Машина уже пришла.

...Отправление экспресса `Гамбург - Копенгаген` почему-то задержали на
два часа. Карстнер решил на всякий случай пообедать. Он зашел в
привокзальную пивную и сел за длинный деревянный стол.
- Обед у нас отпускается только по мясным талонам, - сказал кельнер. -
За деньги можно получить только пиво.
`Чуть не влопался!` - подумал Карстнер и, повернувшись к кельнеру,
пояснил:
- Видите ли, меня направляют за границу, и карточки я оставил жене. Мне
ведь они будут ни к чему.
Кельнер понимающе кивнул.
- А где можно поесть за деньги?
- Вы приезжий?
- Я из Кеппеника, но неоднократно бывал в Гамбурге по делам фирмы.
- Тогда вы легко найдете `Адлон`. Это близко, нужно только перейти
через площадь.
- Знаю.
- Там отпускают без карточек. Но цены...
Карстнеру вдруг стало страшно покидать душную, накуренную пивную,
куда-то идти, пересекать большую пустынную площадь.
`Слишком долго я был оторван от всего этого... Можно погореть на
каких-нибудь мелочах, о которых не имеешь ни малейшего представления`, -
подумал он и, улыбнувшись, сказал:
- Для `Адлона` я не слишком-то богат, приятель.
Кельнер задумался и молча оглядел Карстнера.
- Могу предложить вам суп из бычьих хвостов, картофельный салат и
шарлотку с грушевым джемом, - неожиданно улыбнулся он.
- Спасибо, дружище! И пива. Дайте мне кружку доброго гамбургского пива.
- Без талонов это все обойдется в двадцать четыре марки.
- Вот вам тридцать. Принесите две кружки!
Кельнер принес суп из бычьих хвостов и две высокие фаянсовые кружки
пива. В прозрачной водице плавал кусочек настоящего куриного яйца. Да и на
вкус она показалась Карстнеру превосходной. Зато пиво здорово горчило.
`Это оттого, что я отвык`, - подумал он.
Насвистывая `Лили Марлен`, кельнер поставил перед ним салат и шарлотку.
Карстнер благодарно кивнул.
За окном завыли сирены. Хрипящий репродуктор объявил о надвигающейся
волне бомбардировщиков. Станция отключила город, и свет погас. Кельнер
чиркнул спичкой и зажег перед Карстнером тусклую коптилку. Такие же
коптилки затеплились и на соседних столах.
Карстнер заволновался, что не попадет из-за воздушной тревоги на свой
экспресс.
- Все равно до отбоя ни один поезд не тронется с места. Так что сидите
лучше здесь, - успокоил его кельнер.
- Почему?
- Искры из паровозных труб хорошо заметны с воздуха.
- Ах, так...
От первых разрывов мелко задрожали бутылки на буфете. Застучали
пулеметы.
Хлопнула дверь. На пороге выросли темные фигуры эсэсовцев с бляхами на
груди. Один из патрульных остался стоять в дверях, двое других медленно
прошли в зал.
`Мне, как всегда, везет`, - подумал Карстнер.
- Всем оставаться на местах! Проверка документов.
Эсэсовцы медленно обходили столы, подолгу разглядывая документы в свете
сильного электрического фонаря.
Тоскливое предчувствие сдавило горло Карстнера. Он осторожно потрогал
внутренний карман, проверяя, на месте ли документы.
`Лучше бы я остался в купе... Хотя они, наверное, и по вагонам
проверяют`.
Прямо перед Карстнером появилась широкая, в нетерпении раскрытая
ладонь. Он поднял глаза. У его стола остановился верзила с нашивками
унтерштурмфюрера.
- Ну?!
Карстнер нащупал пальцами заграничный паспорт и вытащил его из кармана.
Унтер-штурмфюрер включил фонарь. Осветил фотографию. Направил резкий свет
Карстнеру в глаза. Бросил паспорт на стол.
- Командировочное удостоверение!
Карстнер достал командировочное удостоверение.
- Почему не в армии?
- У меня язва двенадцатиперстной кишки.
- Дайте солдатскую книжку.
Карстнер полез в карман. Солдатской книжки там не было. Он вытащил
брачное свидетельство, медицинскую карточку, справку о расовой
полноценности, плацкарту - солдатской книжки не было. Он отчетливо помнил,
как человек с седыми висками вместе с остальными документами дал ему и
солдатскую книжку. Фельдфебель запаса Пауль Дитрих, легко ранен на Сомме в
1915 году, награжден `железным крестом`, размер противогаза третий. Там
говорилось и о язве двенадцатиперстной кишки.
Все это тревожно вспыхивало в памяти Карстнера, пока он лихорадочно
ощупывал свои карманы. Он даже заглянул под стол, не упала ли случайно
туда эта проклятая книжка.
- Ну?!
- Я, кажется, оставил солдатскую книжку дома, господин
унтер-штурмфюрер, - упавшим голосом сказал Карстнер.

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 126044
Опублик.: 20.12.01
Число обращений: 1