ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Дафна Дю Морье.
Монте верита

Моntе Vеritа
Перевод с английского С. Соколовой и А. Соколова, 1993.
ОСR: Игорь Корнеев
Примечание: В тексте использованы форматирующие операторы LаТеХ`а:
    ехtit{...} - курсив
fооtnоtе{...} - сноска

Потом мне сказали, что там так ничего и не нашли. Ни единого следа
живых или мертвых. Обезумевшие от гнева, а я полагаю, и от страха, они
ворвались, наконец, в те запретные стены, которые веками обходили стороной и
которых страшились - теперь за ними царило только молчание. Опустошенные,
обозлившиеся, напуганные, пришедшие в ярость при виде пустых келий и
безмолвного двора, люди долины прибегли к простому средству, служившему
крестьянам столетиями, - огню и разрушению.
Наверное, это всегда было их единственным ответом на непонятное. Затем,
когда гнев угас, они, должно быть, осознали, что так ничего и не смогли
уничтожить. Тлеющие почерневшие стены обманули их и по-прежнему возвышались
в звездных морозных рассветах.
Конечно, туда посылали поисковые группы. Лучшие скалолазы, не
испугавшиеся каменистой вершины горы, обследовали гребень с севера на юг и с
востока на запад, но ничего не нашли.
Так окончилась эта история. Больше узнать не удалось ничего. Два жителя
деревни помогли мне перенести тело Виктора в долину. Его похоронили у
подножия Монте Вериты, и теперь мне кажется, что я завидовал ему, мирно
уснувшему там. До самой смерти он сохранил мечту.
Меня же призвала моя прежняя жизнь. Как раз тогда мир вспенила Вторая
мировая война. А теперь, когда мне почти уже семьдесят, у меня совсем не
осталось иллюзий. И все же я часто думаю о Монте Верите и размышляю, какова
же разгадка этой истории.
На этот счет у меня целых три теории, но ни одна, должно быть, не
верна.
Первая - самая фантастическая. В ней я допускаю, что Виктор все-таки
оказался прав в своем убеждении, и обитателям Монте Вериты удалось
достигнуть странного состояния бессмертия, наделившего их особой властью. И
когда час настал, они исчезли на небе, подобно пророкам прошлого. Древние
греки верили в своих богов, евреи - в Илию, христиане - в Создателя. В
истории религиозных предрассудков и легковерия постоянно существовало
убеждение, что для избранных возможно достижение особой святости и силы,
преодолевающей смерть. Особенно вера в это была сильна на Востоке и в
Африке. Ведь только искушенному глазу европейца кажется невозможным
исчезновение реальных вещей и человека во плоти.
Религиозные наставники расходятся в определении различий между добром и
злом. Что для одних чудо, другие называют черной магией. Истинных пророков
забрасывали камнями, но так же поступали и со знахарями. То, что в одни века
клеймили, как богохульство, в другие признавали священным откровением, а
вчерашние ереси становились назавтра законом.
Я совсем не философ и никогда им не был. Но одно знаю еще с тех пор,
когда увлекался скалолазанием: в горах мы приближаемся к тому Сущему, что
управляет нашей судьбой. Все великие проповеди прошлого произносили с вершин
холмов, куда поднимались пророки. Святые и мессии соединялись с отцами на
облаках. И в дни, когда я испытываю особенно торжественное состояние духа,
мне кажется, что магическая сила снизошла на Монте Вериту той ночью и укрыла
в безопасности души ее обитателей.
Я видел полную луну, сияющую над горой, а в полдень - солнце. Но не об
этом мире я размышляю. Я вспоминаю ночь, луну над скалой, слышу песнопения
из-за запретных стен, вижу расщелину, выгнутую подобно чаше между двумя
пиками горы. Я слышу смех, в памяти встает все та же картина, загорелые
руки, простертые к солнцу.
Когда я вспоминаю все это, то начинаю верить в бессмертие.
Но, - и это потому, что годы моего увлечения скалолазанием далеко
позади и очарование горами постепенно проходит, как исчезает и навык к
восхождениям в моем стареющем теле, - я припоминаю, что в тот последний день
на Монте Верите я глядел в глаза живого, дышащего человека, дотрагивался до
теплой кожи руки.
Даже слова, которые я слышал тогда, были совсем человеческими:
`Пожалуйста, не заботься о нас. Мы знаем, что нам делать`. И последнее
трагическое восклицание: `Пусть Виктор сохранит мечту!`
Отсюда и моя вторая теория. Я вспоминаю сумерки, загорающиеся звезды и
понимаю, какое мужество жило в этой душе, душе женщины, принявшей решение за
всех. И пока я возвращался к Виктору, а люди из долины собирались и
готовились к нападению, маленькое племя верующих, последние искатели Истины
проникли в расщелину между вершинами и исчезли там навсегда.
Моя третья теория приходит мне в голову, когда я одинок, когда меня
охватывает совсем земное расположение духа. Часто, отобедав с приятелями и
возвратившись в свою квартиру в Нью-Йорке, я гляжу из окна на мерцающий
фантастический мир цвета и огней, в котором нет ни нежности, ни покоя. Тогда
мне вдруг страстно хочется умиротворения и понимания. И я убеждаю себя, что
обитатели Монте Вериты давно готовились к уходу, а когда настало время
решать, выбрали не бессмертие, а мир людей. Тайно, украдкой, они
незамеченными спустились в долину, смешались с остальными и разошлись каждый
своим путем. Наблюдая из окна суету города, я задаю себе вопрос, не там ли
они - на улицах и в подземке - не отыщу ли я в мимолетных лицах одно
знакомое, не обрету ли ответ.
Во время путешествий мне иногда начинает казаться, что есть что-то
необыкновенное в промелькнувшем прохожем, в повороте головы, выражении глаз
- приковывающее и странное. Мне хочется заговорить, вовлечь незнакомца в
беседу, но мой инстинкт будто предостерегает меня. Минутное промедление - и
человек исчезает навсегда. Такое случается в поезде, в толпе на оживленной
улице, и на миг я сознаю, что столкнулся с чем-то большим, чем с
обыкновенной человеческой красотой и изяществом. Тогда мне хочется протянуть
руку и быстро, но мягко спросить: `Вы были среди тех, кого я видел на Монте
Верите?` Но время уходит, они пропадают, и я остаюсь один с моей
неподтвержденной теорией.
По мере того, как я старею - мне почти уже семьдесят - память моя
становится короче, и история Монте Вериты представляется туманной и все
более невероятной. И пока память не изменила мне совершенно, я ощущаю
потребность все записать. Быть может, среди читателей найдется такой же
любитель гор, каким когда-то был я, и даст свое объяснение этим событиям.
Одно только предостережение. В Европе много гор и множество из них
могут носить название Монте Верита. Такие вершины есть в Швейцарии, во
Франции, в Испании, в Италии, в Тироле. Я не хочу говорить, где расположена
моя. Сегодня, после двух мировых войн, ни одна вершина не кажется
недостижимой. Забраться можно на любую. И не так уж это опасно, если помнить
об осторожности. Моя Монте Верита никогда не была отгорожена от мира особой
высотой, снегом или ледником. Даже поздней осенью любой уверенный в себе
человек с твердой походкой может достигнуть по тропинке вершины. Не обычные
опасности гонят его вниз, а благоговение и страх.
Я не сомневаюсь, что теперь моя Монте Верита нанесена на карты вместе с
остальными. Быть может, рядом с вершиной уже расположен лагерь отдыха или
даже отель на восточных склонах, а туристы поднимаются к двойному пику по
канатной дороге. И все же я надеюсь, что не произошло полного осквернения
этого места, что в полнолуние гора по-прежнему взирает на небо нетронутой и
неизменной; что зимой, когда подъем на вершину становится невозможным из-за
снега и льда, сильного ветра и проносящихся облаков, скала Монте Вериты и ее
двойной пик, обращенный к солнцу, глядят на ослепший мир в молчании и с
состраданием.
х х х
Мальчиками мы росли вместе, Виктор и я. Мы вместе учились в
Мальбороfооtnоtе{Мальборо - (Колледж) - мужская привилегированная частная
школа в г. Мальборо (основана в 1843 г.)} и в один год поступили в
Кембриджfооtnоtе{Кембриджский университет - один из крупнейших в
Великобритании, основан в начале ХIII в.}. Тогда мы были близкими друзьями,
и если не виделись так долго после окончания университета, то только потому,
что оказались в разных мирах: по службе мне часто приходилось бывать за
рубежом, а Виктор был занят управлением своего имения в графстве Шропшир.
Когда мы вновь встретились, то возобновили наши дружеские отношения, как
будто никогда не расставались.
Работа затягивала меня, так же, как и его. Но все же у нас было
довольно свободного времени и средств, чтобы предаваться любимому занятию -
скалолазанию. Современные альпинисты с их экипировкой и научными методами
подготовки, конечно бы, посчитали наши походы любительскими. Но я
рассказываю об идиллических временах перед Первой мировой войной и,
вспоминая их, убеждаюсь, что они и были такими. В нас не было ничего от
профессионалов. Два молодых человека цеплялись руками и ногами за
выступающие камни в Камберленде и Уэльсе, а потом, обретя какой-то опыт,
рискнули на восхождения в Южной Европе.
Со временем мы стали менее безрассудными, научились предсказывать
погоду и относиться к горам с уважением - не как к противнику, которого
хотели победить, а как к союзнику, которого следовало переиграть. Мы шли в
горы не из жажды опасности, а из стремления добавить новый пик к списку
покоренных. Нами двигало чувство, потому что мы любили вершину, которую
завоевывали.
Настроение горы меняется быстрее и разнообразнее, чем у любой из
женщин. Она доставляет радость, пугает, дает великий покой. Нельзя
объяснить, что заставляет человека идти на вершины. В древности это, быть
может, было желание достигнуть звезд. Сегодня любой, купивший билет на
самолет, способен ощутить себя властелином неба. Но у него не будет скал под
ногами, он не ощутит воздуха на лице, не познает тишины, которая бывает
только в горах.
Когда я был молод, лучшие дни я провел в горах. И не потому, что так
велика была потребность растратить энергию, занять чем-то все свои помыслы.
Нас пьянило ощущение, возникавшее пред ликом неба, которое мы называли
горной лихорадкой. Виктор и я. Обычно Виктор приходил в себя первым. Он
озирался вокруг, тщательно и методично продумывал спуск, в то время, как я
был все еще во власти мечты, затерянный во сне, который не мог понять. Мы
испытали свою выносливость, вершина была наша, но всегда оставалось еще
нечто неуловимое, что я жаждал покорить и что ускользало от меня. Что-то
подсказывало мне, что в этом виноват я сам. Это были хорошие дни. Лучшие
дни, какие я только знавал.
Однажды летом, вскоре после моего возвращения из деловой поездки в
Канаду, я получил от Виктора ужасно взволнованное письмо. Он обручился, и
свадьба его была уже скоро. Она - милейшая девушка из всех, что он знал, и
Виктор просил меня стать его шафером. Я ответил ему, как принято в подобных
случаях, выражая восхищение и желая всяческого счастья. Сам убежденный
холостяк, я считал его очередным потерянным другом, погрязшим в семейной
жизни.
Невеста была родом из Уэльса и жила по ту сторону границы, как раз
напротив поместья Виктора в Шропшире.
`Можешь ли поверить, - писал он во втором письме, - она никогда не
поднималась даже на Сноудонfооtnоtе{Гора Сноудон находится на территории
национального парка `Сноудония` на севере Уэльса.}! Придется мне взять ее
образование в свои руки`.
Трудно сказать, что мне понравилось бы меньше, чем перспектива тянуть
за собой на какую-нибудь гору необученную девицу.
В третьем письме Виктор объявлял о своем и ее прибытии в Лондон, о
суматохе и приготовлениях к свадьбе. Я пригласил их обоих к обеду. Не знаю,
что я ожидал увидеть. Наверное, невысокую коренастую девушку с темными
волосами и симпатичными глазами. И конечно уж, не ту красавицу, которая,
подойдя ко мне и протянув руку, сказала:
- Я Анна.
В те времена, перед Первой мировой войной, девушки не пользовались
косметикой. Анна не красила губы, и ее золотые волосы спадали крупными
локонами. Помню, как я уставился на нее, разглядывая ее невероятную красоту,
и довольный Виктор рассмеялся и сказал:
- Ну что я тебе говорил!
Мы сели обедать и вскоре все трое почувствовали себя непринужденно и
свободно болтали. В характере Анны была некоторая сдержанность, придававшая
ей очарование. Но поскольку она знала, что я лучший друг Виктора, я
почувствовал, что принят, что в придачу к ее жениху понравился и я.
Конечно же, Виктор счастлив, сказал я себе, а все мои сомнения по
поводу их свадьбы при виде Анны рассеялись.
Раз мы собрались с Виктором, разговор неизбежно обратился к горам и
скалолазанию, прежде чем обед дошел до половины.
- Вы собираетесь замуж за человека, который без ума от гор, - сказал я
Анне. - А, между тем, сами не поднялись ни разу даже на свой Сноудон.
- Да, ни разу, - подтвердила она.
Неуверенность в ее голосе удивила меня. Она чуть нахмурилась, и тень
мелькнула в ее удивительных глазах.
- Почему? - спросил я. - Это уж почти преступление - быть родом из
Уэльса и ничего не знать о своей самой высокой горе.
- Анна боится, - вмешался Виктор. - Каждый раз, когда я предлагаю ей
сходить в горы, она находит отговорку.
Девушка быстро повернулась к нему.
- Нет, все не так, Виктор. Ты не понимаешь. Я не боюсь лазить.
- Тогда в чем же дело? - спросил он и сжал ее руку.
Я видел, насколько он ей предан, понимал, какое счастье их, должно
быть, ожидало. Анна изучающе взглянула на меня, и вдруг я инстинктивно
понял, что она скажет в следующую секунду.
- Горы требуют слишком многого. Приходится отдавать им все. И таким
людям, как я, разумнее держаться от них подальше.
Я понял, что она имела в виду. По крайней мере, мне так показалось. Но
поскольку я видел, как они любили друг друга, то подумал, что было бы
хорошо, если бы у них появилось общее увлечение. А для этого ей нужно было
лишь преодолеть свой страх.
- Просто чудесно, - воскликнул я. - Ведь у вас самый верный подход к
скалолазанию. Разумеется, этому занятию приходится отдавать всего себя, но
вдвоем вы все преодолеете. А Виктор не позволит замахнуться на то, что вам
не под силу. Он осторожнее, чем я.
Анна улыбнулась и освободила руку.
- Какие вы оба упрямые, - сказала она. - Просто не хотите понять. Я
родилась в горах и знаю, что говорю.
В это время к столу подошел наш общий знакомый, его представили Анне, и
разговор о горах больше не возобновлялся.
Недель через шесть они поженились, и не было невесты прелестнее, чем
Анна. Виктор был бледен и нервничал, и я подумал, какая ответственность
ложилась на его плечи: он должен был сделать эту девушку счастливой.
Я часто видел ее в те шесть недель, пока они были обручены. И, хотя
Виктор и не подозревал об этом, влюбился в нее так же сильно, как и он. Меня
притягивало в ней не природное обаяние и даже не ее красота, а их
соединение, ее какое-то внутреннее сияние. Размышляя об их будущем, я
опасался только, что Виктор может оказаться для нее уж слишком шумливым,
слишком беспечным и веселым - он был человеком открытой души и простым по
характеру - и тогда она скорее всего замкнется в себе. Они были красивой
парой. И наблюдая, как молодожены уезжают с приема, который давала
престарелая тетка Анны, поскольку у нее не было родителей, я предавался
сентиментальным мечтам о том, как буду гостить у них в Шропшире и как стану
крестным их первенца.
Вскоре после их свадьбы дела потребовали моего отъезда. И только в
декабре я получил весточку от Виктора, который приглашал меня на рождество.
Я с радостью принял приглашение.
К тому времени они были женаты около восьми месяцев. Виктор выглядел
здоровым и счастливым, а Анна казалась красивее, чем прежде. Я почти не в
силах был отвести от нее глаз. Они радушно приняли меня, и я настроился, что
проведу безмятежную неделю в прекрасном старом доме Виктора, который хорошо
знал еще по прежним приездам. Определенно, их брак оказался удачным, как я и
предвидел. А если до сих пор еще не предполагалось появление наследника, то
впереди для этого было достаточно времени.
Мы гуляли по поместью, охотились, по вечерам читали и представляли
собой согласное трио.
Я заметил, что Виктор приспособился к сдержанной натуре Анны, хотя этим
словом вряд ли можно определить то спокойствие, которое было поистине ее
даром. Покой, - пожалуй, более точное слово, - поднимался из глубины ее души
и создавал особую атмосферу во всем доме. В нем и раньше всегда было приятно
останавливаться - в его беспорядочно разбросанных комнатах с высокими
потолками и окнами со средником. Но теперь ощущение покоя как бы сгустилось,
сделалось глубже. Каждая комната, казалось, была наполнена каким-то странным
задумчивым молчанием, которое, на мой взгляд, было притягательнее и
значительнее тишины, царившей здесь в прежние годы.
Странно, но возвращаясь в памяти к той рождественской неделе, я не могу
припомнить обычных праздничных торжеств. Я не помню, что мы ели и пили и
даже заходили ли мы в церковь, хотя, конечно, должны были это делать, ибо
этого требовало положение Виктора, местного помещика. Я помню только
непередаваемое чувство покоя по вечерам, когда ставни уже были закрыты и мы
сидели в большом холле перед камином. Должно быть, моя деловая поездка
утомила меня больше, чем я думал, потому что в доме Виктора и Анны я
почувствовал, что не осталось во мне иных желаний, я хотел только
расслабиться, отдаться благословенной исцеляющей тишине.
Еще одну перемену в доме я заметил лишь спустя несколько дней - он стал
гораздо свободнее. Многочисленный хлам, коллекция мебели, доставшаяся от
предков, куда- то пропали. В комнатах осталось совсем немного предметов, а в
огромном холле, где мы сидели, стоял лишь длинный узкий обеденный стол и
стулья у очага. Я оценил перемену, но странно, что произвела ее женщина.
Обычно новобрачная покупает занавески и ковры, чтобы создать женственный уют
в доме холостяка. Я решил заметить это Виктору.
- О, да, - ответил тот, рассеянно глядя куда-то, - от многого барахла
мы избавились. Идея Анны. Ты знаешь, она не придает никакого значения вещам.
Но мы ничего не продавали. Все это мы просто отдали.
Комната, которую предоставили мне, была той самой, где я обычно
останавливался в прошлом. Обставлена она была все так же, и у меня были все
прежние удобства - кувшины с горячей водой, ранний чай с печеньем в постели,
полная сигаретница. Во всем чувствовалась рука заботливой хозяйки.
Но однажды, проходя по коридору к верхней площадке лестницы, я заметил,
что обычно закрытая дверь в комнату Анны отворена. Я знал, что раньше там
была комната матери Виктора с изящной кроватью с пологом и тяжелой
громоздкой мебелью в стиле всего дома. Когда я поравнялся с дверью,
любопытство заставило меня бросить взгляд через плечо - комната была пуста.
Не было мебели, на окнах не было штор, на полу - ковра. Только голые
деревянные панели, стол с одним стулом, длинная высокая кровать, покрытая
лишь одеялом. Окна были широко распахнуты навстречу наплывающим сумеркам. Я
отвернулся и направился вниз по лестнице, но тут же столкнулся с Виктором,
который поднимался наверх. Он, должно быть, видел, как я разглядывал
комнату, а мне совсем не хотелось, чтобы он подумал, что я украдкой
подсматриваю.
- Прости, что вмешиваюсь, - сказал я, - но я случайно заметил, что
комната выглядит совсем по-другому, чем в дни твоей матери.
- Да, - ответил он коротко, - Анна не любит украшений. Ты готов к
ужину? Она послала меня за тобой.
Мы вместе спустились вниз, не продолжая беседы. Но я не мог забыть этой
голой, скудно обставленной спальни и сравнивал ее с разнеживающей роскошью
своей комнаты. У меня было странное чувство неполноценности оттого, что
Анна, вероятно, считает меня человеком, неспособным вырваться из плена
удобных и изящных вещей, без которых сама она легко обходится.
В тот вечер, когда мы сидели у камина, я наблюдал за ней. Виктора
позвали по делам, и мы оставались несколько минут наедине. Она молчала и,
как обычно, я чувствовал, что от нее исходит покой и умиротворение. Они
окутывали меня, обволакивали, они были не от мира сего и вовсе не походили
на спокойную монотонность моей повседневной жизни. Я хотел сказать ей об
этом, но не смог подобрать слов. Наконец я пробормотал:
- Вы что-то сделали с домом. Я только не могу понять что.
- Не можете? - переспросила она. - А мне кажется, вы понимаете. Мы ведь
оба стремимся к одному.
Вдруг я почувствовал испуг. Я ощущал все тот же покой, но он сгустился,
стал почти подавляющим.
- Я вовсе не знал, - начал я, - что стремлюсь к чему-нибудь, - мои
слова прозвучали глупо и тут же замерли. Я помимо своей воли оторвал взгляд
от огня и посмотрел ей в глаза, как будто она притягивала меня.
- Не знали?
Помню, как меня захлестнуло чувство глубокой растерянности. Впервые я
показался себе никчемным пустым человеком, мечущимся по миру, заключающим
ненужные сделки с другими такими же никчемными, как и сам, людьми. И лишь
для этого нас нужно кормить, одевать и до самой смерти окружать необходимым
комфортом.
Я вспомнил свой собственный маленький домик в Вестминстере, выбранный
после долгих размышлений и тщательно обставленный. Я подумал о своих
картинах, книгах, коллекции фарфора, о двух своих слугах, которые в ожидании
моего возвращения всегда поддерживали дом в идеальном порядке. До сего
момента дом и все, что в нем было, доставляли мне великое удовольствие.
Теперь я начал сомневаться, имеет ли все это какой-нибудь смысл.
- И что же вы предлагаете? - спросил я Анну. - Чтобы я продал все, чем
владею, и бросил работу? А что дальше?
Теперь, вспоминая наш краткий разговор, я не нахожу в ее словах никаких
оснований для своего вопроса. Она намекала на то, что я к чему-то стремлюсь,
я же, вместо того, чтобы ответить ей прямо, да или нет, вдруг спросил, не
бросить ли мне все, что имею. Тогда значение происходящего не поразило меня.
Я чувствовал, что глубоко задет, что лишь несколько минут назад я испытывал
только покой, а теперь был встревожен.
- Ваш ответ не может быть таким же, как мой, - сказала она. - Да и в
своем я совсем не уверена. Но когда-нибудь я его найду.
`У нее, - думал я, глядя на Анну, - уже есть ответ - ее красота, ее
сознание, ее безмятежность. Чего еще она может достичь? Может быть, она не
чувствует удовлетворения, потому что до сих пор не имеет детей?`
В холл вернулся Виктор, а вместе с ним вернулась и атмосфера
основательности и сердечности. Было что-то знакомое и успокаивающее в его
старой куртке и брюках от вечернего костюма.
- Сильно подмораживает, - сказал он. - Я выходил посмотреть. Термометр
опустился до тридцатиfооtnоtе{Около 5 градусов по Цельсию.}, ночь славная.
Полнолуние, - он пододвинул свой стул к огню, преданно улыбнулся Анне. -
Почти так же холодно, как и тогда на Сноудоне. Господи! - обернулся он со
смехом ко мне. - Как я мог позабыть! Я ведь не говорил тебе, что Анна
все-таки снизошла до похода в горы со мной.
- Ничего не говорил, - ответил я, пораженный. - Мне казалось, она была
настроена против гор.
Я взглянул на Анну и заметил, что глаза ее сделались удивительно
пустыми, без всякого выражения. Я инстинктивно почувствовал, что ей не
понравилась тема, но Виктор, не замечая этого, продолжал болтать:
- Вот темная лошадка. Она понимает в скалолазании не меньше моего. Все
время была впереди, и я даже потерял ее.
Он продолжал полушутя-полусерьезно описывать каждый шаг восхождения,
которое я счел до крайности опасным, так как совершали они его поздней
осенью.
Погода в начале путешествия обещала быть хорошей, но к середине дня
изменилась: послышался гром, засверкали молнии и, наконец, налетел снежный
буран. На спуске их застала темнота, и им пришлось заночевать на склоне.
- Я никак не могу понять, как же я ее потерял, - говорил Виктор. - Все
время она была со мной и вдруг пропала. Знаешь, эти три часа были не лучшими
в моей жизни - кромешная тьма, почти что буря.
Пока он говорил, Анна не проронила ни слова, она совершенно ушла в себя
и сидела неподвижно. У меня же на душе было тревожно, и мне было не по себе,
хотелось, чтобы Виктор наконец замолчал.
Чтобы поторопить его, я сказал:
- Но как бы то ни было, вы спустились с гор невредимыми.
- Да, - согласился уныло Виктор, - около пяти утра, - но я совершенно
промок и был порядком перепуган. Анна появилась из мглы совершенно сухая и
никак не могла понять, отчего это я сержусь. Она сказала мне, что пряталась
под скалой. Остается только гадать, как это она умудрилась не сломать себе
шею. Я ей сказал, что при следующем восхождении проводником будет она.
- Быть может, - предположил я, взглянув на Анну, - следующего раза и не
будет?
- Ничего подобного, - ответил Виктор, повеселев, - мы уже, должен
сказать, горим желанием отправиться на следующее лето в путь. Альпы,
Доломитовые Альпы или Пиренеи - еще не решили. Если пойдешь с нами, будет
настоящая экспедиция.
Я с сожалением покачал головой:
- Очень хотел бы, но не могу. В мае я буду в Нью-Йорке и не вернусь
домой до сентября.
- До мая много времени, - возразил Виктор. - Всякое может случиться.
Поговорим об этом поближе к весне.
Анна все так же молчала, и я спрашивал себя, как это Виктор не видит
ничего необычного в ее сдержанности. Внезапно она пожелала спокойной ночи и
ушла наверх. Было ясно, что разглагольствования о горах не доставляют ей
удовольствие. Мне захотелось отругать Виктора.
- Послушай, - сказал я ему, - хорошенько подумай, прежде чем тащить
Анну в горы. Я уверен, она этого не хочет.
- Не хочет? - удивился Виктор. - Но она сама это предложила.
Я уставился на него:
- Правда?
- Конечно. И знаешь, старина, она без ума от гор. Она их боготворит.
Наверное, это проснулась ее уэльская кровь. Я постарался рассказать о нашем
похождении позабавнее, но тогда я был просто поражен ее мужеством и
выносливостью. Должен признаться, что из-за этого бурана и страха за Анну я
к утру был совершенно разбит. А она вышла из мглы, как дух из потустороннего
мира. Спускалась же она по этой проклятой горе, словно всю ночь провела на
Олимпе, а я тащился за ней, как ребенок. Необыкновенный человек. Ты ведь это
понимаешь, да?
- Да, - согласился я. - Анна - удивительная женщина.
Вскоре мы поднялись в свои спальни. Я переоделся в пижаму, которую
специально оставили перед огнем, чтобы согреть. На столике у кровати стоял
термос с горячим молоком на случай, если мне не захочется спать. Ноги в
мягких тапочках утопали в ворсистом ковре. Я снова вспомнил странную пустую
комнату, где спала Анна, ее узкую высокую кровать. Поддавшись ребячливому и
ненужному порыву, я отбросил с кровати тяжелое атласное одеяло и, прежде чем
лечь, широко распахнул окно.
Но беспокойство терзало меня, и я не мог уснуть. Камин почти потух, и
холодный воздух проник в комнату. Я слышал, как мои старые дорожные часы
отмеряли течение ночи. В четыре мне стало невмоготу, и я с благодарностью
вспомнил о горячем молоке. Но прежде, чем его выпить, я решил пойти еще на
одну уступку и закрыть окно.
Поежившись, я выбрался из кровати и пересек комнату. Виктор оказался
прав - иней покрывал всю землю. Светила полная луна. Я остановился у
открытого окна и вдруг увидел, как из тени деревьев на лужайку вышла
женщина. Не прячась, как злоумышленник, и не крадучись, словно вор, она
застыла, будто в раздумье, обратив к луне лицо.
В следующее мгновение я узнал Анну. На ней был перепоясанный шнурком
халат, ее волосы струились по плечам. В безмолвии она стояла на холодной
лужайке, и я внезапно с ужасом заметил, что она босая. Не отрываясь, я
смотрел на нее, вцепившись рукой в штору, и внезапно почувствовал, что
подсмотрел нечто сокровенное, тайное, что совершенно меня не касалось.
Захлопнув окно, я вернулся в кровать. Чутье подсказывало мне, что обо всем
увиденном не следует рассказывать Виктору и самой Анне. И это наполняло меня
беспокойством и тяжелыми предчувствиями.
На следующее утро светило солнце. Мы вышли на прогулку, прихватив с
собой собак. Анна и Виктор казались естественными и оживленными, и я
спрашивал себя, уж не слишком ли разволновался прошлой ночью. Если Анне
захотелось выйти ранним утром из дома босой, что ж, в конце концов, это ее
дело. И так ли уж хорошо было с моей стороны подсматривать за ней? Остаток
моего пребывания в доме прошел спокойно. Мы были довольны и счастливы, и я
неохотно покидал их.
Потом я встретился с ними через несколько месяцев, перед самым своим
отъездом в Америку. Я зашел в картографический магазин на Сент-Джеймской
улице, чтобы купить с полдюжины книг для своего броска через Атлантику -
путешествие, на которое в те дни решались чуть ли не с приступом дурноты:
столь жива была в памяти трагедия `Титаника`. Там оказались Виктор и Анна,
углубившиеся в карту.
Настоящей встречи не получилось - остаток дня у меня был занят, у них
тоже. Мы поприветствовали друг друга и тут же простились.
- Мы раздумываем о летнем отдыхе, - сказал тогда Виктор. - План готов.
Решайся и поедем с нами.
- Не могу, - ответил я. - Если все будет нормально, я вернусь в
сентябре и сразу же дам вам знать. Ну, так куда же вы собрались?
- Выбирала Анна. Думала над этим неделями и выискала местечко, куда,
мне кажется, невозможно добраться. Мы с тобой там еще не лазили.
Он указал мне на крупномасштабную карту. Я проследил за его пальцем и
увидел, что Анна уже пометила место крохотным крестиком.
- Монте Верита, - прочитал я и, подняв глаза, заметил, что Анна
наблюдает за мной. - Совсем незнакомое место. Разузнайте о нем побольше,
прежде чем двинуться в путь, свяжитесь с местными проводниками. А что вас
заставило выбрать именно эту гору?
Анна улыбнулась, и я устыдился, почувствовав рядом с ней собственную
неполноценность.
- Гора Истины, - сказала она. - Поедемте с нами.
Я покачал головой и простился, чтобы вскоре тронуться в путь - в свое
путешествие.
В последующие месяцы я много думал о них и сильно им завидовал. Они
были в моих любимых горах, а я с головой окунулся в тяжелую работу. Мне так
часто хотелось решиться оставить дела, отвернуться от цивилизованного мира с
его сомнительными удовольствиями и отправиться за своими друзьями на поиски
истины. Но условности останавливали меня. К тому времени я сделал прекрасную
карьеру и ломать ее было бы глупо. Да и моя жизнь уже сложилась и изменять
ее было поздно.
В сентябре я вернулся в Англию и был удивлен, не найдя в ворохе писем
весточки от Виктора. Он обещал описать мне все, что они видели и все, что
они совершили. У них не было телефона, и связаться я с ним не мог, но решил
сразу же написать, как только разберу деловую почту.
Через пару дней, заглянув в клуб, я встретил общего приятеля. Он
остановил меня, чтобы расспросить о путешествии. А когда я уже направлялся к
выходу, бросил мне на ходу:
- Какое все-таки несчастье с бедным Виктором. Вы собираетесь навестить
его?
- Что вы сказали? Какое несчастье? - спросил я. - Несчастный случай?
- Он ужасно болен. В лечебнице, здесь, в Лондоне. Нервный срыв. Вы
знаете, что его бросила жена?
- Боже мой, не может быть! - воскликнул я.
- Да, да. В этом-то вся беда. Он совершенно раздавлен. Вы знаете, как
он был к ней привязан?
Я был ошарашен и бессмысленно таращился на нашего приятеля.
- Вы хотите сказать, - спросил я, - что она к кому-то ушла от него?
- Право, не знаю. Наверное. Виктор никому не рассказывает. Но он болеет
уже несколько недель. Он в лечебнице.
Я спросил адрес лечебницы и, не теряя времени, вскочил в такси. Сначала
на вопрос о Викторе мне ответили, что он никого не принимает. Тогда я
передал визитную карточку, нацарапав на ней несколько слов. `Мне он не
откажет`, - уверил я. Сестра вернулась и провела меня к нему в комнату на
втором этаже. Я ужаснулся, когда она открыла дверь: таким изможденным было
его лицо, таким изменившимся и болезненным был он сам, сидевший на стуле
подле газового камина.
- Дорогой мой, старина, - воскликнул я. - Я пять минут назад узнал, что
ты здесь.
Сестра закрыла за собой дверь. И я совсем расстроился, увидев, как на
глаза Виктора навернулись слезы.
- Ну, ну, - пробормотал я, - не обращай на меня внимания. Ты же знаешь,
я все пойму.
Он не мог говорить и, сгорбившись, сидел в своем халате, а слезы текли
у него по щекам. Я чувствовал себя совершенно беспомощным. Он указал мне на
стул, я пододвинул его поближе и стал ждать, решив, что не буду настаивать,
если он не захочет рассказывать о случившемся. Мне только хотелось утешить и
поддержать его.
Наконец, он заговорил, и я с трудом узнал его голос.
- Анна ушла, - сказал он. - Ты знаешь, она ушла.
Я кивнул и погладил его по колену, словно он был ребенком, а не, как и
я, мужчиной за тридцать.
- Я все знаю, - ответил очень мягко я. - Но все будет хорошо. Она
вернется. Не сомневайся, она вернется.
Он покачал головой, а я подумал, что никогда не встречал такого
отчаяния и такой убежденности.
- О нет, - воскликнул он, - она никогда не вернется. Она нашла то, что
искала.
Было больно смотреть, как он поддался своему горю. Виктор, обычно такой
сильный и уравновешенный.
- Кто он? - спросил я. - Где они познакомились?
Виктор уставился на меня, сбитый с толку.
- О чем ты? - спросил он. - Она ни с кем не знакомилась. Тут совсем
другое. Если бы она кого-нибудь встретила, было бы не так тяжело.
Он помолчал и безнадежно развел руками. Потом вдруг вновь потерял
самообладание, но уже не от слабости. Его душила бессильная бесполезная
ярость человека, борющегося с чем-то, что было гораздо сильнее его.
- Гора забрала ее, - выдавил он из себя, - проклятая гора Монте Верита.
Там есть какая-то секта, тайный орден. Они укрылись вверху на горе. Никогда
бы не подумал, что такое возможно, никогда не слыхивал о таких вещах. И она
там, на этой проклятой горе, на Монте Верите.
Я просидел с ним в лечебнице весь остаток дня, и мало-помалу он мне
поведал, что же произошло.
Дорога к вершине была приятной, и в пути ничего не случилось. В конце
концов они добрались до селения, откуда предполагали исследовать местность у
самого подножия Монте Вериты, и тут же столкнулись с трудностями. Виктор не
был знаком с этой страной, а люди здесь выглядели мрачными,
недоброжелательными, совсем не такими, с какими нам приходилось встречаться
в прошлом. Местные говоры трудно было понять, а жители казались туповатыми.
- По крайней мере, у меня было такое впечатление, - сказал Виктор. -
Они поразили меня своей неотесанностью, почти недоразвитостью, как будто
явились из других веков. Ты помнишь, как люди помогали нам, когда мы лазили
вместе. Мы всегда находили проводников. Здесь все оказалось иначе. Мы искали
удобные подходы к Монте Верите, а они не захотели показать нам дорогу. Они
глупо таращились на нас и только пожимали плечами. А какой-то парень заявил,
что у них нет проводников. Гора оказалась дикой, неисследованной.
Виктор помедлил и взглянул на меня с тем же выражением отчаяния.
- Понимаешь, - сказал он, - вот тут-то я и совершил ошибку. Я должен
был признаться, что наша экспедиция провалилась, по крайней мере, на эту
гору. Мне надо было предложить Анне вернуться назад, попытать счастье в
другом месте, поближе к цивилизации, в знакомой стране, где люди не
отказались бы нам помочь. Но ты знаешь, как бывает. На меня накатило
упрямство, желание сопротивляться горе, когда любое препятствие только
подогревает. А Монте Верита! - он прервался и застыл с неподвижным взглядом,
как будто вновь видел эту гору перед собой. - Я никогда не был склонен к
лирике. Ведь в наших лучших восхождениях я был практиком, а ты - поэтом. Но
здесь была такая красота! Подобного Монте Верите я не встречал никогда. Мы
забирались на горы, которые были и выше, и опаснее, но эта была
величественной и надменной.
Немного помолчав, он продолжал:
- Я спросил Анну, что же нам делать? И она, не задумываясь, ответила:
`В путь!` Я не спорил, я знал заранее ее ответ: гора очаровала нас обоих.
Они покинули долину и начали подъем.
- День был чудесный, - рассказывал Виктор, - ни ветерка, ни облака на
небе. Ты знаешь, как бывает, когда обжигающее солнце пронизывает чистый и
прохладный воздух. Я подтрунивал над Анной, вспоминая наше путешествие на
Сноудон, и просил ее на этот раз не убегать. На ней была легкая рубашка и
короткая шотландская юбка. Она шла с распущенными волосами. Она была...
очень красивая.
По мере того, как он продолжал рассказ, мне стало казаться, что там
все-таки случилось несчастье, но потрясенный Виктор был просто не в
состоянии осознать смерть Анны. Конечно, все было именно так: Анна
сорвалась, и он видел ее падение, но помочь ничем не мог. А потом он
вернулся к людям, сломленный духом, с расстроенным рассудком и внушил себе,
что Анна жива и поселилась на Монте Верите.
- Мы вошли в деревню за час до заката. Подъем занял весь день, а до
вершины, как я прикинул, было еще не менее трех часов восхождения. В деревне
мы заметили около дюжины беспорядочно сгрудившихся построек, а когда подошли
к ближайшей, случилась забавная вещь.
Он помолчал, вглядываясь во что-то перед собой.
- Анна обогнала меня и быстро шла впереди размашистым шагом. С
пастбища, правее дороги, появились два-три человека с детьми и несколько
коз. Но когда Анна помахала им рукой, взрослые подхватили детей и бросились
к ближайшим хижинам, как будто все духи ада гнались за ними. Я слышал, как
они возились с запорами и захлопывали окошки. Нас это ужасно озадачило. Даже
козы разбрелись по дороге и казались напуганными.
Виктор старался подбодрить Анну, подшучивая над этим милым приемом. А
она расстроилась - она никак не могла понять, чем же так напугала жителей.
Подойдя к ближайшей хижине, Виктор постучал в дверь.
Никто не ответил, но внутри послышался шепот и детский плач. И тогда,
потеряв терпение, он не выдержал и что-то крикнул. Это возымело действие -
приоткрылись ставни, и в щели показалось мужское лицо. Виктор ободряюще
улыбнулся и кивнул. Медленно человек отворил ставень, и Виктор обратился к
нему. Сначала человек только тряс головой, но, видимо, передумав, прошел к
двери и открыл ее. Он нервно вглядывался в Анну, совсем не замечая Виктора.
Потом снова затряс головой, что-то быстро и непонятно заговорил, указывая
рукой на вершину Монте Вериты. Опираясь на палки, из темноты маленькой
комнаты появился старик и, пройдя мимо напуганных детей, направился к двери.
Его язык хотя бы можно было понять.
- Кто эта женщина? - спросил он. - Что ей нужно от нас?
Виктор объяснил, что Анна - его жена, что они пришли из долины, чтобы

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 126035
Опублик.: 20.12.01
Число обращений: 1