ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Зеев Бар-Селла

Моление о чашке

`Наша страна любит героев потому, что это героическая страна`.

М.Кольцов.

В начале тридцатых годов некто Дмитриевский -- личность темная: не то
беженец-авантюрист, не то агент ГПУ -- потрясал эмигрантские собрания
лекциями о далекой России. Докладчик уверенно избегал проторенных троп: он
не рассказывал о застенках Чеки, о вымерших губерниях, сожженных аулах,
изнасилованных монахинях, -- короче, он не говорил о том, что и без него
всем было известно. Известное было привычным, ужасным, и оттого так
хотелось услышать, наконец, правду.

И Дмитриевский не стеснялся:

-- Знаете ли вы, что Россия уже не та, какой вы ее оставили, -- и,
обращаясь к молодым, -- какой вы ее не видели? Она одушевлена новым духом,
и имя ему -- Титанизм. Дать воду пустыням, растопить вечные льды, покорить
небо -- это Титанизм. И то, что вы считаете царством смерти и террора, есть
новый мир героев, молодых сердец и абсолютного расцвета.

Лекции имели успех, как-то верилось в силу раскрепощенного духа, в тундру,
текущую молоком и ягелем, лампионы, заменившие северное сияние... Потом
Дмитриевский куда-то делся (чуть ли не в Берлин), оставив о себе
впечатление.

Вникая теперь в политические пророчества Дмитриевского о неминуемой
и скорой замене коммунистов новой сворой титанистов, одно, по крайней
мере, мы устанавливаем бесспорно -- источник его идей. Это
постоктябрьская идеология А.А.Богданова, пережившая в таком виде
своего создателя и созданный им Пролеткульт.

Сгинул Пролеткульт, сгинул Богданов, сгинула его тектология -- `наука о
всеобщей организации`, появилась всеобщая организация и ее органы. И тогда
наступил расцвет.

На этот раз расцвела литература в жанре, называемом научной фантастикой.
Фантастика протянула довольно долго, с тем, чтобы, в конце концов, привести
к появлению `романа воспитания`: формирование советского характера в виду
близко лежащих технических возможностей.

В полный рост встала проблема переделки природы -- в романе `Разведчики
зеленой страны` Г.Тушкана школьники мичуринским путем превращали дикую
грушу в садовую. Кто-то другой, не помню кто [Виктор Сапарин - В.Б,
дерзко мечтает об автоматизации трансформаторных будок (повести иронически
дано авантюрное название -- `Исчезновение инженера Боброва`). А фантаст
Охотников инженеру нос утирает и вовсе учениками ПТУ. Там, значит,
ремесленник приходит к инженеру часы чинить. А инженера дома нет, одна
жена. Вот он стоит, починяет, а жена инженера, что, стерва, делает -- она к
стремянке подходит и говорит: `Часы эти, мол, меня пугают. В них, говорит,
дух живет`. А ремесленник стоит и думает: `Ну дожили, инженера!` Инженер
этот слова иностранные говорил -- `адекватно` вместо нашего `подходяще`.
Потом еще не хотел ультразвуком пахать...

Откровенная глупость объекта ни в коем случае не должна останавливать
исследователя. За любым словом стоит событие, и будем благодарны людям за
редкое умение выговаривать слова. Даже такие слова:

-- Новая домна задута, слышали?

-- О Магнитке читали? Здорово, а?

-- Что вы о наших физиках скажете? Вот молодцы!

Так, по свидетельству М.Поступальской, выражался писатель Г.Адамов,
`встречаясь с друзьями, едва успев поздороваться`.

Г.Адамов (1886-1945), он же Григорий Борисович Гибс, был первым подлинно
советским писателем-фантастом. Он первый освободился от влияния иностранных
образцов, сделав советскую фантастику во всем подобной остальной советской
литературе.

Уроженец Херсона, он проделал длинный и славный путь от редактора
социал-демократической газеты `Югъ` (Херсон) до сотрудника журнала
`Знание -- сила` (Москва). На журнальных страницах опубликовал он свои
первые произведения, еще не порывавшие с формой очерка (вне зависимости от
объявленного жанра -- рассказ или повесть), но уже смотревшие вперед, в
будущее, неотступно грядущее. В 1937 году он выпускает первый роман --
`Победители недр`, а в 1939 -- второй, незабываемую `Тайну двух океанов`.
Отчаянный мечтатель сразу же садится писать третий роман -- `Изгнание
владыки`, и нет сомнения, что и его он написал бы в рекордно сжатые сроки,
но тут случилась война. Роман все-таки вышел, но в 1947 году, после смерти
автора и, следовательно, без его ведома и согласия.

С литературной точки зрения третий роман написан еще хуже двух предыдущих.
Но это ли было главным? Как он над ним работал!

`Тысячи выписок по технике, физике, химии и биологии моря в толстых
тетрадях с кожаными переплетами, груды папок с вырезками из газет и
журналов, сотни книг -- целая библиотека, от солидных научных трудов до
`Памятки краснофлотцу-подводнику` и `Правил водолазной службы`, -- так
описывает биограф состояние кабинета писателя в период работы над `Тайной
двух океанов`. На этом фоне достойна ли внимания такая мелочь, что время от
времени автор помещает Квебек в Соединенные Штаты? Конечно, не достойна.

`У молодого читателя, -- продолжает биограф, -- невольно дух захватывает,
когда он читает об ультразвуковой пушке, телевизионных установках,
инфракрасных разведчиках, о специальных подводных скафандрах`. И еще:
`Впервые писатель обращается к теме бдительности: на лодку проник
предатель`.

Как легко опуститься здесь до недостойной политической игры, тыкать в
покойного тем, что в 39-м году он писал о бдительности. А о чем было писать
в 39-м году? Плохо написано? Да, плохо. Ну и что? Культура явление
массовое. Это мы знаем по собственному опыту -- ведь должно же быть
какое-то объяснение тому, что с половиной из сегодняшних собеседников мы в
России общаться ну никак не стали бы. Дело не в скудости выбора и не в
благоприобретенной всеядности. Критерием отбора (для нас естественного)
является прошлое. Ибо культура складывается не только из Пушкина, Толстого
и Мандельштама, а еще из десятков тысяч вещей: умения понимать анекдоты и
вкуса к их выслушиванию, 4 копейки -- билет в троллейбусе, через Таганку в
Лефортово, -- до явлений сугубо и неоспоримо культурных -- массы знакомых
книг, очень плохих книг. Я же не ошибаюсь -- никому из читателей не надо
напоминать сюжета `Тайны двух океанов`... Ну, разве кто только начнет
путаться между книгой и фильмом Тбилисской киностудии. Помните начало?
Та-татата-таа-та... Почти, как `Мужчина и женщина`!

Вообще, по сравнению с книгой, фильм много выиграл. Например, вскрыта тайна
двух океанов -- это торпеда, замаскированная под катер с номером 17. Так
вот, стоит понять, что катер -- переодетая торпеда, и сразу ясно, отчего в
таинственных кораблекрушениях, имевших место в Атлантической и
Тихоокеанской акваториях, нет ничего таинственного.

Иное дело -- книга: в ней о тайне двух океанов и слова нет. Скорее
ожидалось бы название `Тайны двух океанов`, по образцу чего-то такого
научно-популярного, каких-нибудь `Тайн морского дна` или `Секретов рыбьей
жизни`.

А ведь и правда: ничего, что связывало бы фабулу с площадью двух
океанических бассейнов, в книге нет. Вот -- Горелов, он предатель, так
таким он был с самого начала, как подлодка `Пионер` -- подлодкой.

Ладно, запутавшись с названием, откроем все-таки книгу:

`Они стояли на овальной ровной площадке /.../ на вершине небольшого холма
из гофрированного металла /.../. Позади площадки на протяжении двух-трех
десятков метров холм полого опускался к воде, как спина огромного кита
/.../. Двое из этих людей, одетые в ослепительно белые с золотыми
пуговицами кители, с золотыми шевронам на рукавах и `крабами` на фуражках,
/.../ осматривали горизонт, глядя в странные инструменты, похожие
одновременно на бинокли и подзорные трубы /.../. Высокий человек в белом
кителе опустил наконец свой странный бинокль и махнул рукой.

-- Ничего не видно, Лорд, -- сказал он на чистейшем русском языке...`

Почему автор тщится поразить нас чистейшим русским языком? Или большинство
его читателей разговаривало на ломаном? Или русский язык и русский человек
не к лицу белоснежному кителю с золотыми пуговицами? Наше минутное
замешательство объясняется тем, что, едва вступив в романный лабиринт, мы
сразу же споткнулись об одну из путеводных нитей.

Дело в том, что корабль с искусно приданными ему чертами морского животного
уже совершил однажды путешествие в океанских глубинах. Назывался корабль
`Наутилус`, спущен на воду в г. Амьене инж. Ж.Верном.

Новые исторические условия властно требовали снятия с поста несвободного от
анархизма и социально чуждого (раджа) бывшего британского подданного гр-на
Немо и замены его идеологически выдержанным капитаном 1-го ранга Воронцовым
Н.Б. Ну что ж? Вполне понятное веяние эпохи... Затем, походя,
восстанавливается и русский приоритет:

`Советская наука, _первая в мире_, должна была осветить все то
таинственное, что скрывалось в этих (т.е. океанских) глубинах...`

О капитане Немо ни слова, полная немота.

Нить оборвалась. Может, стоит призвать на помощь `советскую науку`? Уж коли
ее судьба `осветить все таинственное, что скрывалось...`, неужто не поможет
она решить нашу маленькую задачку?

Итак, дело в Лорде. Он стоит на капитанском мостике, хоть и не капитан. Кто
он? Англичанин? Осечка! С Дарвином его роднит только профессия -- зоолог. В
остальном он -- Лордкипанидзе, Арсен Давидович. Отчего же все-таки `лорд`?
Ведь недопустимо же требовать от читателя знания иностранных слов, тем
более такого, как английское `Lоrd` -- `хозяин, владыка, господин`, а чаще
всего -- `Господь`? Абсурд!

Нет. Более того, это совершеннейшая истина, милорд! Иначе, откуда бы
взяться капитану первого ранга Воронцову? Логическая связь проста, как
огурец?

Полу-милорд, полу-купец.
Полу-мудрец, полу-невежда.
Полу-подлец, но есть надежда,
что будет полным наконец.

А.С.Пушкин, 1824 год, эпиграмма `На Воронцова`!

Какие выводы из этого следуют? Только два: `Лорд` -- существо в сознании
Адамова как отдельное понятие, и -- Пушкин... Пушкин есть точный
хронологический ориентир, но не 1824, а 1937 -- год столетнего юбилея
смерти поэта, прославивший и данную эпиграмму: именно в 1937 году по
решению Одесского горисполкома ее выбили на памятнике Воронцову. Исходя из
37-го года как даты крещения двух персонажей, мы можем допустить и более
тесную связь романных событий с актуальной действительностью.

Один след злобы дня автор не счел нужным скрывать -- это посягательства
империалистической Японии на Советский Дальний Восток. Второй мы
обнаруживаем сами: А.Д.Лордкипанидзе -- грузин, отчего его стояние на
капитанском мостике подлодки `Пионер` созвучно уверенному держанию его
компатриотом штурвала державного корабля. Оттого-то он и `Lоrd`, что
наглядно демонстрируется его `великолепной черной бородой, которой
позавидовал бы любой древнеассирийский царь`. Лордкипанидзе из породы
древневосточных владык. Скорее, он даже превосходит их в чем-то. Его
бороде, например, они позавидовали. При этом вспомним одну особенность
политических лидеров Древнего Востока -- они обожествлялись. Следовательно,
и предмет зависти у них должен быть никак не ниже богов. Так оно и есть:
Лордкипанидзе зоолог -- следовательно, повелитель тварей, по отношению к
которым он сверхсущество.

Прочие атрибуты высших сфер пришлось брать по более привычной традиции:
белые кители и золотые пуговицы -- белоснежные ризы и золото иконостаса.
Что же касается `чистейшего русского языка`, то это уже чистая фантастика,
точнее, утопия: чистоты русского языка диктатор не достиг до смерти.
Впрочем, художественная чуткость уберегла писателя от навязчивого
портретирования: ни трубки, ни усов... Ни Иосифа, ни Виссариона... Имена,
имена... Странные имена...

Вот некто -- Марат. Симпатичный малый, его и полным именем никто не
называет -- Марат да Марат. А оно у него есть: Марат Моисеевич Бронштейн.
Бронштейн, как мы помним, -- девичья фамилия Троцкого. Правда, Троцкого
звали Лев Давидович, а Марата -- Моисеевич. Но Давидович есть у
Лордкипанидзе, имя же его -- Арсен -- происходит из турецко-персидского
`Арслан` -- `Лев`! А теперь удивимся Марату: события романа отнесены к 19..
годам, однако японо-советское противостояние датирует их временем не
позднее конца 30-х; Марату же лет 25; значит, родился он никак не раньше
1917 года, а революционные имена вошли в моду в начале 30-х. Вопрос: почему
Марат -- Марат? Ответ: потому, что Бронштейн. Именно Троцкого и никого
другого сторонники и враги называли `Маратом Русской Революции`.

Черт те что получается! Или Адамов -- скрытый троцкист? Или роман был им
задуман еще в бытность редактором херсонской газеты? А в степи под Херсоном
не только высокие травы, но и хутор Яновка, в котором как раз и появился на
свет Л.Д.Троцкий (Бронштейн)... А в Херсоне родился Адамов (Гибс). Гибс?
Нерусская какая-то фамилия...

А вот русская фамилия -- Горелов, военинженер 2-го ранга и предатель. С
первой же главы японский шпион Маэда разглядел в нем `типичную
противоречивость широкой славянской души`. С чего бы это вдруг появиться
таким качествам у орденоносца и кандидата в члены ВКП(б)? А оттого, что
звать его Федор Михайлович, то есть Достоевский -- печально известный
реакционный писатель, переносивший свое собственное душевное неблагополучие
на создаваемых им `героев`: убийц, религиозных кликуш и женщин легкого
поведения и нелегкой судьбы. Обратим внимание и на профессию вредителя --
`военинженер 2-го ранга`; именно дипломом военного инженера обладал
Достоевский.

Однако подобные прозрения по плечу умам изощренным и взрослым, книга же
рассчитана на читателей никак не старше среднего школьного возраста.
Перейдем поэтому к детским играм. Вот герой, с которым подросток может и
должен себя отождествлять: 14-летний Павлик с невыразительной фамилией
Буняк --

`Павлик /.../ боязливо оглядывался по сторонам. Его мягкие волосы /.../
слиплись от испарины. Большие серые глаза сделались круглыми. Тонкое, с
острым подбородком лицо было бледно /.../. Сгущенный зеленоватый сумрак
расселин, гротов, провалов и нагромождения скал, колеблющиеся гирлянды
водорослей, заросли морских лилий -- все грозило неожиданным, страшным,
беспощадным`.

Чего боится мальчик Павлик? Причем пугается он не в первый и не в последний
раз: вот его страхи 300 страниц спустя --

`...радость исчезла с лица мальчика, /.../ в глазах его промелькнул
настоящий, неподдельный страх и лицо покрылось бледностью. /.../ Горелов
/.../ через головы окружающих бросил мрачный, полный ненависти и злобного
огня взгляд на Павлика /.../`.

Тут, слава Богу, секретов нет: Горелов -- враг, еще немного, и он, презрев
заветы тезки, положит в фундамент своего благополучия труп младенца
Павлика. Значит в этом случае страхи выросли на классовой почве. Генезис же
предыдущей Павликовой пугливости иной: жизнь повернулась к нему своей
омерзительной физиологической стороной --

`Каракатица теряла силы. /.../ Кольцо упругой кожи у основания рук
растянулось, и из него выглядывал темно-бурый попугайский клюв -- большой,
твердый, острый, способный прокусить до мозга голову даже крупной рыбы.
/.../ Взмахнув, как бичами, одновременно всеми шестью свободными руками
/.../ она обвила тело мурены. /.../ Мурена яростно билась в этой петле.
/.../ Еще несколько ударов -- и /.../ длинная рука отделилась от головы и,
свертываясь и развертываясь, медленно пошла ко дну. /.../ Через минуту
/.../ можно было видеть яростное пиршество мурены.

/.../ Мурена заметила опасность лишь в последний момент. /.../ Барракуда --
страшилище антильских вод, -- словно молния поразила мурену, /.../ с
неуловимой стремительностью барракуда настигла и яростно принялась рвать и
терзать свою добычу`.

Мурены и барракуды -- это зверье, от них ничего иного и не ждали. Но
подводный сад таит в себе не только прямодушное хищничество, но и
изощренное коварство:

`Проплыла прозрачная, как будто вылитая из чистейшего стекла /.../ медуза.
Ее студенистое тело было окаймлено нежной бахромой, а из середины
опускались, развиваясь, как пучок разноцветных шнурков, длинные щупальца.
/.../ Возле одного из этих нежных созданий мелькнула маленькая серебристая
рыбка, и вмиг картина изменилась. /.../ Щупальца сжались, подтянулись под
колокол, ко рту медузы, и в следующее мгновение Павлик увидел уже сквозь ее
прозрачное тело темные очертания перевариваемой рыбки; целиком она не
поместилась в желудке медузы, и хвост торчал еще через рот наружу`.

Бр-р-р... Павлик отворачивается, ища на чем бы отдохнуть глазу:

`Красавица актиний /.../ стояла свежая и роскошная. /.../ Щупальца,
извиваясь, окружали вершину букетом цветистых змеек. Две маленькие рыбки
мелькнули серебристыми каплями, и в следующий момент клубок с добычей исчез
в центре венца щупалец, ротовом отверстии. Еще момент -- и над актинией
вновь распустился очаровательный цветок с красивыми, нежными, слабыми на
вид лепестками`.

Мы уделили так неприлично много места цитатам, чтобы снова и снова не
возвращаться к `змеям` и `щупальцам`, `пастям` и `клювам`, густо покрывшим
страницы романа.

Зачем? К чему? Может быть, все эти гады вызваны из неуютных водяных глубин
просто для колорита? Сомнительно, поскольку в случае с Гореловым, например,
слова совсем не случайны: `Павлик, как расшалившийся козленок, запрыгал
возле своего партнера`. Горелов же, наблюдая козлиные прыжки Павлика,
размышляет о том, что уж недолго Павлику скакать. Перед нами знакомая
ситуация -- `Волк и Козленок`.

Каракатицы, медузы и актинии ни в русской сказке, ни в русской басне не
водятся; Пушкин лишь однажды помянул `гад морских подводный ход`, но без
всякой детализации и специального интереса. Правда, у Пушкина есть одно
любопытное наблюдение: гадам противостоит `горних ангелов полет`. Ангелы
летают, гады ползут; следовательно, ангелы -- это мировоззренческий верх,
гады же пресмыкаются в духовном низу.

Попытаемся подойти к медузам с метафизической стороны. Отсюда вся это
подводная нечисть видится исключительно в виде символов, причем символов,
объединенных знаком опасности. Тем же знаком отмечены пещеры (ловушка, в
которую попадает Павлик; логово морских чудищ), гроты, впадины, выемки...
Короче говоря, всякие углубления, отверстия, полости, в том числе (и прежде
всего) -- ротовая. Рты же скрываются под `нежными, слабыми на вид
лепестками` и покровом изысканных ленточек, бахромы, шнурочков, похожих на
`распущенные волосы`.

`Нежные созданья`, `свежие`, `очаровательные` и `слабые на вид`, с
`бахромой`, `шнурочками` и `ленточками` в `распущенных волосах`... До
Адамова в литературе так описывался лишь один класс существ -- гимназистка.

Теперь ленточки приобрели змеиную природу: зазеваешься -- и только хвост
торчит! Рот же помещается у основания рук. Остается вспомнить, что
каракатицы и осьминоги -- головоногие, и, следовательно, руки у них --
ноги... Припоминая Фрейда, мы, в конце концов, установили долгожданную
общность пещер, выемок и медуз -- это все вагинальная символика. Иногда
даже довольно изощренная: например, `кольцо упругой кожи у основания рук`,
откуда выглядывает `темнобурый клюв`, происходит непосредственно из `vаginа
dеntаtа` -- жуткого образа зубастых гениталий.

Проще всего (и приличней) было бы видеть в подобной интерпретации
необязательную игру ума. Так бы оно и было, не распределяйся Добро и Зло по
половому признаку.

Подводная лодка `Пионер` -- это хорошо. Вот как она поступает с айсбергом:
`Круглый раскаленный таран с неимоверным упорством полез вперед /.../ все
дальше и дальше в ледяное тело айсберга. Огненно-красный нос корабля
углубился в толщу льда почти на восемь метров`.

Мужские достоинства `Пионера` вне сомнений. Отчего же он набросился на
айсберг? Это айсбергу расплата за коварство: `Пионер` доверчиво заплыл в
полынью меж двух ледяных гор; тут же выяснилось, что две горы -- на самом
деле один айсберг, расколовшийся на месте _`выемки`_; как только лодка
попала в `выемку`, две половины айсберга, со своей стороны, немедленно
соединились, а `Пионеру` было уже никуда из щели не деться.

В другой раз на помощь приходит `пик, похожий на минарет`. Он указывает
отважным подводникам дорогу к `покрытой слизью пещере` (уж чего яснее), в
которой обитают чудовища со змеиными шеями и пастями, утыканными загнутыми
зубами. Слизь на этих тварях прямо висит!

Чудовища, согласно научной справке, данной проф. Лордкипанидзе, были
`владыками предшествовавших эпох, властвовавших когда-то, миллионы лет
назад, над всей жизнью древних океанов. Реликты мелового периода!`

Писательская страсть приобретает уж какие-то палеонтологические размеры.

Что же противостоит этой захватывающей картине? Понятное дело, `Пионер`. На
его борту женщин нет. Женщин нет и за бортом: ни у одного члена экипажа нет
ни жены, ни невесты, ни любовницы. Нет даже матери, вот только у Павлика
была, да и та умерла. На лодке все друг друга обожают, устраивают танцы, а
когда кто-нибудь из экипажа танцует за даму, то от партнеров отбоя нет.
Предмет особой любви -- Павлик; как нам объясняет автор: `экипаж подлодки
сосредоточил на нем весь запас нерастраченной отцовской любви` -- что,
согласимся, применительно к компании весьма молодых парней звучит странно.
Будь Адамов немножко внимательнее (или искушеннее), он бы понял, что на
лодке царит атмосфера жизнерадостного гомосексуализма.

С другой стороны, лодка тащит на себе не столько экипаж, сколько, образно
говоря словами автора, `полный груз ничем не омраченного человеческого
счастья`. Из переживаний этого рода Адамов неоднократно останавливается на
тех, что связаны со снаряжением подводных скафандров, особенно с их
питательными функциями. В переднем нагрудном ранце помещаются термосы с
горячим бульоном или какао. По ходу действия герои неоднократно утоляют
голод из этого источника, причем автор упоминает исключительно какао.
Случайно ли это? Конечно, нет: какао, то есть шоколад с _молоком_,
поступающие из _нагрудного_ ранца, есть полный заменитель кормления грудью.
Умиляясь скафандром, `мальчик не мог удержаться, чтобы не попробовать
металлическими пальцами свою металлическую грудь (опять грудь! -- Б-С). Это
было чудесно и восхитительно, это вызывало чувство безопасности и
спокойствия`.

Мальчик, потерявший мать, вновь возвращен к ее питающей груди и дивному
младенческому чувству защищенности и сосущей безмятежности. Но вместе с ним
этот восторг разделяет и весь прочий экипаж. Символом счастливого детства
становится подлодка, оттого и носящая имя `Пионер`. И все это блаженство
погружено в мокрый космос сексуальной агрессии!

Но кто посмеет смутить это глубинное счастье? Нашелся такой изверг. Что же
толкнуло Федора Михайловича в объятия врага? Вина он не пьет, в карты не
проигрывает... Остаются женщины, точнее одна женщина -- Анна Николаевна
Абросимова. Нет, не девой света ворвалась она в целомудренную пионерскую
заводь. Она -- это барышня Абросимова, дочь белогвардейца и проживает в
Японии. Казалось бы, достаточно для выписывания вражеского портрета?
Оказывается, недостаточно; добавлена еще одна черта -- она дочь троюродного
дяди Горелова. Подыщем реальные обоснования этого обстоятельства.
Во-первых, оно бросает тень на социальное происхождение Горелова. Это
хорошо, но в романе таких выводов не делается... Во-вторых, Анна
Абросимова -- невеста Горелова. Он это обстоятельство, понятное дело,
скрывает от своего командования. Потом он еще давал старику Абросимову
какие-то там расписки. Расписки эти оказались в руках японской разведки.
Разведка его шантажирует... Чем? Это ведь абсурд! Честный советский
литературный герой просто рассмеется самураям в лицо, а потом пойдет и сам
на себя заявит. И всех делов. Нет, чего-то Адамов не договаривает или
наговаривает лишнего. Вот расписки -- это точно лишнее.

Пунктов обвинения на самом деле два: невеста и дядя. Смысл первого пункта
ясен: невеста -- женщина; Горелов в мыслях своих притащил эту опасную тварь
на корабль. Пункт второй изощреннее. Как уже было отмечено, бравый экипаж
не только не грешит по гетеросексуальной линии, но и вообще безгрешен.
Горелов же грешен. В чем причина? Как он дошел до жизни такой? Может быть,
мы тут имеем дело с творческой фантазией или же, проще говоря, с
литературной беспомощностью? Нужен предатель, ну и находят первого
попавшегося... Нет, тут все сложнее. Сложнее и интереснее. Мы попадаем в
круг не литературных, а общественных проблем -- проблем семьи (дядя),
частной собственности (расписки) и государства -- Советского государства
1937 года.

`Сын за отца не отвечает!` Как это следует понимать? Это следует понимать
так, что отныне все родственные связи более не действенны, и если твой
отец -- враг, убей врага. Потому что у тебя есть одна мать -- Мать-Родина,
и один отец -- Отец Народов. Именно в эту пору слово `родина` начать писать
с большой буквы, слово же `отечество` вообще забыли. Потому-то юного героя
романа зовут Павлик -- живой литературный памятник Павлику-на-крови
(Морозову). Так вот, в терминах современной структурной антропологии,
нормой отношения подводников к своим кровным родственникам является
`недооценка родственных связей` (Клод Леви-Стросс). Федор же Михайлович
Горелов склонен к `кросс-кузенному браку` (невеста -- троюродная кузина) и
`авункулату` (вступил в особые отношения с дядей), то есть, говоря
современным языком, Горелов допускает `преувеличение родственных связей` --
дядя-то ведь _троюродный_. Вот в том и состоит, как правильно отметил
японский шпион Маэда, `противоречивость широкой славянской души`.
`Противоречивость` же, то есть раздвоенность души, прямым ходом ведет к
двурушничеству (вспомним `Краткий курс` -- `троцкистские и иные
двурушники`).

Завершая анализ `авункулата`, Клод Леви-Стросс пишет:

`...именно потому, что отношения авункулата основаны на элементарной
структуре, они проявляются наиболее резко и обостряются всякий раз, когда
данная система оказывается в критическом положении`, а затем приводит
примеры: система `быстро преобразуется (северо-западное побережье Тихого
океана), либо находится в состоянии контакта или конфликта с совершенно
иными культурами (Фиджи, юг Индии), либо стоит на пороге рокового кризиса
(европейское средневековье)`. Советское общество 37-го года удивительным
образом угодило в три кризиса сразу...

Что происходит с личностью, оказавшейся в ситуации одного и более кризиса?
Ответ дан другим великим ученым, Зигмундом Фрейдом -- личность впадает в
невроз.

В эпоху Фрейда (в которую мы все живем) невротиками занимается психоанализ.
Здесь разгадка того, почему Адамов проходит по двум ведомствам, поставляя
материал и для социальной антропологии, и для наблюдений над сексуальными
отклонениями.

Для психоанализа роман Адамова -- идеальный объект. Во-первых, этот
источник не замутнен ни малейшим писательским даром. Во-вторых, и это более
важно, психоанализа жадно требует сама природа жанра -- фантазия, мечта. Не
только немецкое Тrаum, английское drеаm, но и классическое русское слово
`греза` имеют, кроме значения `мечта`, еще и второе -- первоначальное --
`сновидение`. И, следовательно, анализ литературной фантастики есть частный
случай толкования сновидений.

И тогда роман предстает нам в своем истинном облике -- это поток
подсознания, и даже более точно -- поток травмированного подсознания.

Сам невротик не осознает причин своего заболевания, поэтому, собственно, он
и невротик. Задача психоаналитика состоит в том, чтобы из болтовни
погруженного в транс пациента выловить драгоценные признания:

`Неожиданно пройдя через _смертельную опасность_, Павлик попал в _тесный_
круг мужественных людей, в сплоченную _семью_ товарищей, привыкших к
_опасностям_, умеющих бороться с ними и побеждать. Они _покорили его
сердце_ своей жизнерадостностью, своей товарищеской _спайкой_, и легкой и в
то же время _железной дисциплиной_. _Родина_ -- сильная, _ласковая_,
мужественная (! -- Б-С) -- _приняла_ Павлика в _тесных пространствах_
`Пионера`...`

Через какую смертельную опасность прошел Григорий Борисович Гибс,
скрывшийся под псевдонимом Адамов? Ответ содержится в оговорках. Вот они,
эти вытесненные страхи: Давидович, Марат, Бронштейн, Лев...

Бессмысленно и случайно разбросанные по роману, они связываются узлом
троцкистско-зиновьевско-бухаринского блока, банды троцкистских и иных
двурушников. Оттого-то уже совершенно никчемному персонажу выдается фамилия
Богров (не Багров, а именно Богров!) -- имя убийцы Столыпина. Черная тень
правительственного и революционного террора ложится на серые страницы
романа. Это и есть первоначальная травма -- разгром оппозиции.

Экипаж `Пионера` -- `сплоченная семья товарищей`, с ее `товарищеской
спайкой` и `железной дисциплиной` -- всего лишь псевдоним ВКП(б). Такой же
псевдоним и создатель `Пионера` Крепин -- в основу положена песня из
советско-японских времен: `_Броня крепка_, и танки наши быстры`; связь
`брони` и `стали` укрепляется в свете продолжения песни:

Гремя огнем, сверкая блеском _стали_,
Пойдут машины в яростный поход,
Когда нас в бой пошлет товарищ _Сталин_...

`Благодари денно и нощно Крепина`, -- учит Павлика _комиссар_ подлодки
Семин. -- `В таком скафандре _ничего не страшно_`.

Крепин, Родина, скафандр, `Пионер` так же превращены в синонимы защиты,
физической безопасности, как метафора `вражеское окружение` -- в физиологию
морского дна.

Гибс, старый большевик (партийный стаж с девятисотых годов), потерпевший
крушение надежд, был вновь принят на борт партийного корабля. Ценой невроза
он излечился от галлюцинаций, которые назывались иллюзиями. Боязнь
привлечения к ответу за старые грехи вылилась в детское слабоумие:
стремление вернуться в материнскую утробу (`тесные пространства`), ужас
перед сексуальными обязательствами взрослой жизни, млекопитание... Чтобы не
видеть неотвратимого приближения чаши страдания, Адамов утыкается в чашку с
какао.

Через десять лет после кончины автора лодка `Пионер` вновь сошла со стапеля
студии `Грузия-фильм`. Но какие сказочные перемены произошли на борту! На
корабле оказалась женщина -- девушка-радистка; родственники за границей уже
не пугают зрителя, и Горелов враз лишается и дяди, и невесты, зато
обзаводится родным братом; сам же Горелов -- воздушный гимнаст. Жуткий
антураж исчез, и миф превратился в цирк. Этот цирк назывался
либерализацией.

Спустя еще пять лет -- в 1960 -- подводное кругосветное плавание совершил
настоящий корабль -- атомная подводная лодка. Была она не советской, а
американской, и называлась не `Пайонир`, а `Наутилус`. Адамов, казалось,
проиграл последнюю ставку.

Но прошли еще годы, и пучины Мирового океана забороздили атомные подлодки с
красными флагами и ядерными ракетами на борту. И тогда Адамов оказался
провидцем, потому что истинная Тайна Двух Океанов -- это Страх.

² Зеев Бар-Селла, 1996 г.

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 125951
Опублик.: 17.01.02
Число обращений: 1