ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ Елизавета МАНОВА РУКОПИСЬ БЭРСАРА КНИГА ПЕРВАЯ
1. БЕГЛЕЦ
Мне не с чем это сравнить. Мир погас, и вязкое серое нечто запеленало меня. Окружило, сдавило, впитало в себя; я медленно таял в нем, и тени, отзвуки, шевеленья иных существований пронизывали меня. Словно что-то двигалось сквозь меня, словно бедное мое одинокое `я` под напором времени распадалось на кванты, и каждый из них был страхом. Миллионы крошечных страхов кричали во мне, бились, корчились, сплетались в один выжигающий страх, и это все длилось и длилось, невероятное мгновение. И кончилось. Мир вернулся. Створки кожуха разошлись, стрелки снова упали на нуль, и просторное предрассветное небо наклонилось ко мне. Я с трудом расстегнул ремни, отключил питание, передохнул - и шагнул прямиком в тишину. Я еще не верил, что жив. Несмотря на все недоделки. Несмотря на нестабильность рабочей кривой хронотрона. Вопреки всей официальной науке. Я стоял на опушке Исирского леса, на том самом месте, откуда отправился в путь, и все-таки это было другое место. Рослый лес сомкнулся зеленой стеной, заслонился раскидистыми кустами, и нигде ни бутылки, ни клочка бумаги, ни единой консервной банки. Медленно, почти боязливо я повернулся спиною к лесу и увидел луг. Ровная зеленая пелена, запертая зубцами дальнего леса. Ни следа уродливых башен Нового Квайра. Получилось. Я сбежал. Я достал из машины рюкзак с тем немногим, что смог захватить: инструменты, аптечка, немного теплой одежды, нашарил в ящичке под сиденьем потрепанный томик и сунул в нагрудной карман. Запрещенная `История Квайра` Дэнса, единственный мой путеводитель в неведомом мире... С коробкой передатчика в руках я стоял и глядел на машину. На мою серебристую красавицу, игрушку, сказочное насекомое, присевшее на сказочный луг. Полгода адской работы, сумасшедшие качели успехов и неудач, мой триумф, о котором не узнает никто. Пора кончать. Перерезать пуповину, отсечь себя от немногих друзей и многих врагов, от жестокого, но _м_о_е_г_о_ мира. Не думал, что будет так больно. Я нажал на кнопку, и половинки кожуха сошлись в серебряное яйцо. Задрожал, заструился воздух - и луг опустел. Все. Машины времени тоже нет. Заряда в аккумуляторах не хватит на материализацию. Я закинул мешок на плечо и потащился к лесу. Было так хорошо идти по росистой траве, в свежем облаке запахов, под оживающим небом. Было так тяжело идти, потому что я нес с собой унижения и пытки, предательства и потери, боль побега и стыд поражения. И нерадостные мысли о тех, кого я оставил. Верный мой Имк и Таван. А Миз меня предала. В Имке я ни минуты не сомневался, но Таван! Мягкий, изнеженный Таван, я привык считать его слабым - но как он за меня дрался! И он, конечно, знал, что будет, когда добивался, чтобы меня выпустили под залог. И он, и умница Имк, который за полгода работы сумел не задать мне главного вопроса. Нет, я уверен, что их не тронут. Слишком выгодна _т_а_м_ моя смерть. Взрыв в лаборатории - это не дорожная катастрофа и не закрытый процесс... Тут я споткнулся о корень и едва устоял на ногах. Лес был вокруг. Чистый, вечный, нетронутый лес. Не зря я подался в прошлое - будущего-то нет. Уже разграбленная, полуотравленная планета, переполненные арсеналы, озверевшие диктаторы и политики, оглохшие от собственных воплей... Усталость - вся сразу - вдруг легла на меня, затуманила голову, потянула к земле и я поддался. С облегчением сбросил с плеча мешок, и земля подплыла, поворочалась подо мною, подстелила под щеку полоску зеленого мха... - Эй! - сказали над ухом, и я вскочил без единой мысли. Это было, наверное, продолжение сна. Сказочный лес и человек в невозможной одежде. Был на нем долгополый коричневый балахон, широчайшие штаны ядовито-зеленого цвета, желтый пояс с ножнами, за плечами, очевидно, ружье. Очень смешно, но я даже не улыбнулся. Было в нем что-то такое. Ощущение настороженной силы в небольшой ловком теле и насмешливое любопытство на загорелом лице. - Однако ты нашел, где спать, приятель! В заповедном-то лесу господина нашего! - А твой господин что, сонных не любит? Он усмехнулся, покачал головой и спросил не без сожаления: - Это ж ты откуда такой? - Из Олгона, - буркнул я, не подумав, и сам испугался, но он только плечами пожал: - Сроду не слыхивал. Чай, далеко? - Далековато. - Путь-то в Квайр держишь? - В Квайр, - ответил я осторожно. - А зря! Кол не забыл, так война нынче. С лазутчиками-то просто: в темницу, ну и... Многозначительный жест: вокруг шеи и вверх. Даже физику ясно. И понятно, что если дойдет до драки, этот маленький человек без труда одолеет меня. Мне не хочется драться. Я никак не могу ощутить, что все это реальность, и что это происходит со мной. - А ты кто будешь? - Не знаю. Пока бродяга. - А прежде? - Был ученым. - Лекарь, что ли? - Нет. Физик. - Чего-чего? - Ничего? - отрубил я с досадой. - Машины умею делать. Водяные колеса, самодвижущиеся экипажи... - Колдун? - Да нет же! Просто мастер. Он почесал в затылке, покосился с опаской: - Со злой силой, что ли, знаешься? - Да говорю же тебе, нет! Ремесло это, понял? Он не понял, но уходить не спешил. Помялся с ноги на ногу и продолжал допрос: - Сюда-то тебя как занесло? - Ветром! Я не умею врать. Старая беда и причина многих напастей, но даже если б умел, я не знаю, что мне сказать. Я просто не знаю, где я и какой это век, и что творится сейчас в этом неведомом веке. - А ты не шебуршись, - сказал он спокойно. - Я тебе, может, и пособлю. - Шкуру спасал. - Что ж так? - Молчать вовремя не научили. Странно, но он кивнул. Прищурился, поглядел мне прямо в глаза, словно сверял что-то. И сказал: - Ну, коль так, пошли со мной. Сведу тебя к добрым людям, только не гневайся, коли круто встретят. Я пожал плечами и закинул на спину рюкзак. Все это сон. Изломанная, непобедимая логика сна, с которой бесполезно и нежелательно спорить. Я знал, что это не сон. Это на самом деле, это есть, это все со мной. Но знание - это одно, а ощущенье - другое, и мы шли не раз исхоженным мной незнакомым лесом - когда-то, много веков спустя, мы с Миз приезжали сюда. Оставляли мобиль на опушке и, держась за руки, шли в загаженную, истоптанную тропинками чашу... - Как звать-то тебя? - спросил мой спутник. - Тилам Бэрсар, - ответил я безрассудно. - Ты глянь, - удивился он. - И у нас Бэрсары есть! Щелчок! Сработало сразу: я собрался, как на допросе, и сказал равнодушно: - Мой дед был из этих мест. Поэтому я и язык ваш знаю. - Да, говоришь чудно, а разобрать можно. - А тебя как зовут? - Эргис. - А фамилия? - И так ладно будет. Все гуще и все темней становился лес, сплетался, сливался, хватал за ноги. И вдруг, золотым столбом разорвав полумрак, над нами высветилась поляна. Их было четверо на пригорке. Четыре сказочные фигуры. Сидели - и вдруг они все на ногах, и ружья смотрят на нас. Эргис поднял руку, и ружья опустились. И сказка кончилась. Пятеро мужчин поглядывали на меня и говорят обо мне. Опасные люди, в той, прежней жизни я с такими не знался, но в этой мне нечего терять. И стоит выдержать испытание, мне жаль эту жизнь, слишком дорого я за нее заплатил. - Подойдите поближе, велели мне, и я подошел. Трое весело переглянулись, но четвертый глядел без улыбки, и лицо его было мне странно и тревожно знакомо. Словно я видел его сотни раз и говорил с ним вчера, и все-таки я его никогда не встречал. Странная грусть почудилась мне в его взгляде, но только на миг: мелькнула и скрылась, и в умных холодных глазах ничего не прочтешь. - Ваше имя - Бэрсар? - спросил он властно. - Да. - Боюсь, что Эргис оказал вам дурную услугу. Я - Охотник. Он молча глядел мне в глаза, и я равнодушно пожал плечами. Охотник или рыбак - какое мне дело? Те трое переглянулись недоуменно, а он словно бы и не ждал другого. - Я ж говорил: нездешний, - сказал Эргис. - Присядем и побеседуем, - властно сказал Охотник. - Извините, Бэрсар, но нам приходится быть осторожными. Надеюсь, вы не сочтете это праздным любопытством? - Не сочту, - пообещал я хмуро и с облегчением плюхнулся на траву. Я уже очень жалел, что пошел за Эргисом. - Кто вы такой, и что вы здесь делаете? - Сижу на траве, - ответил я хмуро. Он промолчал. Просто сидел и ждал, и непонятное ощущение: врать нельзя. Они ничего не поймет, но это неважно. Он просто почувствует, когда я совру. - Я был ученым, довольно известным в Олгоне. Руководил лабораторией и читал физику в... в одном из университетов. Так случилось, что пятерых моих студентов арестовали. За разговоры. Естественно, я за них вступился. М_о_и_ ученики, понимаете? Боролся как умел... не очень умно. Ходил по высоким ничтожествам, писал в газеты, даже... короче, добился только, что меня самого посадили. Продержали пять месяцев, не предъявляя обвинения, и выпустили. Решили, что уже поумнел. Пока я сидел, был суд. Ребятам дали по двадцать лет. Как я мог отступить? Да и в тюрьме... Ну, в общем, выгнали из университета, отобрали лабораторию, а потом опять посадили... уже всерьез. Решили добиться признания в государственной измене... любым способом... И вот тут меня затрясло. Оказывается, время не лечит. Я ничего не забыл. Прикосновения электродов, уколы, от которых бьешься в корчах или рвешь с себя пылающую кожу, стоячий карцер, многосуточные допросы и боль, боль, боль... Что-то твердое ткнулось мне в губы, я схватился за флягу, отпил... Обойдетесь! Никому не рассказывал, и теперь не стану. - Когда не получилось - стали стряпать другое дело. К счастью, друзья мне помогли до суда освободиться под залог. Мне удалось бежать. Вот и все. Они молчали. Огромная плотная тишина, в которой трудно дышать. Оказывается, я ужасно устал. Так устал, что совсем не боюсь. А потом Охотник вдруг протянул мне руку: - Вы - смелый человек, Учитель. Мы рады вам. Мы поднялись и пошли. Это был нелегкий путь, потому что усталость черной глыбой лежала на мне. Год тюрьмы и полгода беспросветной работы наперегонки с судьбой. Только нелепая, сумасшедшая гордость заставила меня идти. Этот переход я не люблю вспоминать. Просто мы шли и однажды дошли до базы. Несколько скрытых густой травою землянок, то пустовавших, то битком набитых людьми. Ушел и Эргис, как ни жаль. Только трое жили здесь постоянно: сам Охотник, его адъютант Рават - красивый смуглый парень, и его телохранитель Дибар - рослый рыжий детина. Он и за мной присматривал между делом. Не очень приятно, но это мне почти не мешало. Ничего мне в эти первые дни не мешало. Я просто жил: ел, спал, бродил по лесу, радостно удивляясь всему. Разомкнулось кольцо, свалился с души угрюмый камень, и пришла безыскусная радость бытия. Но ко всему привыкают; я скоро привык к покою, и лесная идиллия уже тяготила меня. Теперь меня мучили воспоминания. Не ужасы трех последних лет, а просто клочки былого. Фантомные боли. Тоска по отрезанной жизни. Блестящее стадо мобилей, застывшее у перекрестка, панель управления под рукой, и стыдное сладкое нетерпение: рвануться, вклиниться, обрезать и обогнать. Стремительный мост над почти пересохшей рекой, трава между плитами набережной и парочки на парапете. А чаще всего вечерний Квайр. Красные вспышки на перекрестках, пестрое зарево над домами, жидкий огонь под ногами толпы. Таким я видел его из мобиля, по вечерам поджидая Миз. В театр я обычно не заходил, так было лучше для нас обоих. Я больше не запрещал себе думать о Миз. Гнева давно уже не было, и боль почти прошла. Только тягостное недоумение: неужели она всегда мне лгала? Неужели можно лгать целых восемь лет - и не разу не выдать себя? Но ушли и воспоминания, отступили, поблекли, жизнь собою стирала их, и теперь меня мучил Охотник этим тягостным ощущением, что я знаю и не знаю его. Неприятно и непривычно, потому что память - моя гордость и мое проклятье, она сохраняет все. Меня тянуло к нему. Почти против воли я все время за ним наблюдал. Он был здесь почти таким же чужим, как и я. Его уважали и, может быть, даже любили - и все же он был не такой, как другие, отдельный от всех. Они были грубые, шумные, грязные люди, от них пахло потом и зверем, а он был педант и чистюля: всегда в одно время вставал, старательно брился, а потом в любую погоду спускался к ручью и мылся до пояса в ледяной водой. Он был утомительно ровен всегда и со всеми. Ни разу не крикнул, не рассердился, не сделал ненужного жеста, не изменился в лице. Характер или глухая броня? Порой я его жалел, а порою почти ненавидел. Он держал меня на расстоянии, не подпускал к себе, и все-таки я иногда ловил его взгляд - оценивающий, но все с тем же оттенком боли, и каждый раз мне хотелось спросить напрямик, откуда он знает меня и что нас связало. Охотник меня сторонился, а другие привыкли; уже было с кем перекинутся словом, поздороваться и попрощаться. Ближе всего мы, конечно, сошлись с Дибаром. Ему не нравилась роль пастуха, а мне - овцы, приятельство нас выручало. Он мог дружелюбно присматривать за мной, я - делать вид, что считаю это заботой. А когда я сумел починит его ружье, наше приятельство стало совсем непритворным. Вот и занятие мне нашлось - починка ружей, тем более, что инструменты были со мной. Мой уникальный набор, изготовленный в Лгайа: от разборных тисков до лазерного микрометра. Одна из немногих вещей, с которыми я не сумел расстаться; будь я язычником, я захватил бы его в могилу. Это было приятно после томительных дней безделья. Я сидел на поляне и работал, а вокруг толпился народ. Всякий был не прочь задержаться, поглазеть, похвалить, дать совет. Можно было смеяться над этим: знаменитый физик профессор Бэрсар наконец-то нашел себе дело, я и смеялся, но не всерьез. Да, я нашел себе дело в _э_т_о_й_ жизни, и почти уже принят людьми. Раньше я не нуждался в людях. Была привычная жизнь, была работа, которая заменила мне все, здесь же я был бессилен и жалок, одинокий человек без корней, и надо было зацепиться за что-то. Я работал, люди менялись вокруг, только один приходил всегда. Рават. Не пошучивал, не давал советов, простоя стоял и молча смотрел. Очень удобно для наблюдения - Рават меня тоже занимал. Было ему лет 25, и он был строен, подтянут, щеголеват. Единственный, кроме Охотника, с кем не противно есть. Мне нравились его переменчивые глаза и быстрая, как солнечный зайчик, улыбка. Мне нравились, как себя держал: с достоинством, но без зазнайства. И нравилось то, что он молчит и никак не решится спросит меня. - Учитель, - робко спросил он меня наконец, - а правда, что вы ребят учили? - Учил, но не детей, а таких молодцов, как ты. - А... а меня вы не согласитесь учить? - Чему? Он кивнул на мой самодельный стол. - Вот этому? - Всему! - ответил он, осветившись улыбкой. Заняться преподаванием здесь? Я обрадовался и испугался. Это попахивает хроноклазмом: я со своим набором идей, со складом мышления, с логикой десятого века учительствую в средневековье? Но Рават глядел на меня с такой надеждой, что я понял: не хочу быть благоразумным. Три года, как меня отлучили от университета, три года жажды и пустоты. Мне это нужно - давать и сеять, именно мне, мне самому... - Могу и поучить, только легко не будет. - Я понимаю! - ответил он торопливо. - Не сомневайтесь во мне, Учитель! И я дорвался. Отвел душу. Начал с простейших вещей: понятия о видах тел, законы Кетана и Табра, - и очень неплохо пошло. Рават был толковый парень, с ним стоило поработать. Но что за каша была у него в голове! На всякий вопрос он отвечал: `так бог велел`, а после оказалось, что бог - богом, а он понимает, как работает блок и рычаг, и что заставляет двигаться пулю. Бессмысленно было это все разгребать, я начал с другого конца: налег на общность законов природы и взаимосвязанность всех явлений - достаточно радужная картинка, я знал, что это его возьмет. А время шло. Я сбежал в середине лета, а теперь к землянкам уже подползала осень, и я чувствовал, что вся эта эпопея, словно вычитанная в одном из романов Фирага, окончательно осточертела мне. Потускнела прелесть мнимой свободы, и остались только холод и грязь, раздражение и усталость. Да, я устал от этой жизни вполсилы, от невозможности занять свой мозг, от отчуждения Охотника и зависимости от него. Да, меня все раздражало: землянка, отвратительная одежда, невозможность вымыться и то, как они не пускали меня в свой мир. И я сорвался. Был промозглый осенний день, все в лесу затаилось и отсырело, а в землянках под решетками заплескалась вода. И я понял, что не могу. Хватит. Все. Я метался от стенке к стеке, чувствуя, что сейчас сорвусь и пойду вразнос, и стыдился этого, и хотел. Рават предложил позаниматься, я грубо буркнул, что болит голова. - С дождя, - сказал Дибар. - Бывает. Они сидели на нарах и глядели, как я мечусь, и за это я ненавидел их. - Тоже затылок ломит, - сказал вдруг Охотник. - Пройдусь, пожалуй. Не хотите со мной, Учитель? Я не хотел, но пошел. Колючей сыростью встречал нас лес, дождь перестал, но воздухе висела мокрая мгла, и сразу же меня прохватило ознобом. - Озябли? - спросил Охотник? - Сыро. Он взял меня под руку и повел к одной из пустых землянок. Там было еще холодней. Ссутулившись, я смотрел, как он бьет по огниву кресалом, пытаясь поджечь отсыревший трут. Тот стал тлеть. Охотник раздул огонек, нашарил на полке светильник, и красные блики легли на его лицо. Впервые он показался мне очень усталым. Мы молча стояли, разглядывая друг друга, вопросы душили меня, но эту игру начал он, и первый ход был его. И он сказал, наконец: - Я все ждал, когда вы начнете задавать вопросы. - Вы бы все равно не ответили. - Теперь отвечу. - Хорошо. Кто вы, Охотник? - Мое имя - Баруф Имк. Я нашарил позади нары и сел. Так вот оно что. - Я думал... у Имка никого! - Быстро соображаете. Я его племянник. - Посмотрел на меня и улыбнулся. - Значит, я вас не удивил? - Не очень. Вас выдают привычки - от умывания до поведения за столом. - А вы наблюдательны! - Я - экспериментатор, Имк. Рассказывайте! Он опять улыбнулся - снисходительно и устало. - Все очень просто, профессор. Вы завещали свое имущество дяде... - Жалкие крохи! - Для вас. Ему хватило не только на безбедную жизнь, но и на то, чтобы выучить меня. Так что я ваш должник. - Оставьте! Что мне, Глару было наследство оставлять? Как вы сюда попали? - Это долгая история, профессор. - Я не спешу. Я знал, что веду себя глупо. Не так бы мне с ним говорить - с единственным _с_в_о_и_м_ человеком в неведомом мире, где все так бессмысленно и глупо, и только он... Но ярость душила меня, я его почти ненавидел за эти пропащие недели, за все проглоченные унижения, за то, что, все обо мне зная, он только сейчас приоткрылся мне. И пусть у него есть на то причины - я даже догадываюсь, какие - плевать! Я все равно не прощу! - Начало заурядное. Кончил Политехнический, несколько лет работал инженером на алюминиевом заводе в Сэдгаре. А потом... Обычная история: оборудование изношенное, эксплуатируется безобразно. Была авария, погибло пять человек. Рабочие потребовали принять меры, администрация, конечно, отказалась. Я тоже участвовал в забастовке. А дальше, как всегда: дирекция вызвала войска, с рабочими разделались, а я навсегда потерял работу. Собственно, это все решило. Мне оставалось только найти людей, которые борются с режимом Глара... - Я не нашел. - Конечно. Вы были слишком на виду. Ни одна группа не решилась с вами связаться. Для нас конспирация - это жизнь. - И помогало? - До поры. Пока к нам не втерся провокатор. Часть организации спасти все-таки удалось, но пришлось помотаться. Как-то обстоятельства привели нас в Квайр, и я рискнул повидаться с дядей. Знал, что он очень болен, и боялся, что другого раза не будет. - А он знал, чем вы занимаетесь? - Конечно. Я его достаточно уважал. - Помолчал и сказал задумчиво: - Удивил он меня тогда. Молчун - а тут его вдруг прорвало. Тогда он и рассказал мне правду о вашем исчезновении. Я ведь знал только официальную версию: взрыв в лаборатории. А потом достал из тайника старую папку. Знаете, что там было? - Откуда? - Могли бы и догадаться. Чертежи и основные расчеты вашей машины. - Я все уничтожил! - Конечно. А он заблаговременно снял копии. - Зачем? - А вы не догадываетесь? Ну, правильно, какой-то техник... - Идите к черту! - сказал я злобно. - Это уже наше дело - мое и его. А оправдываться перед вами... - В чем? - спросил он невинно. - Имк - это мое второе `я`, мы двадцать лет проработали вместе. Понимаете? Двадцать лет! - Да, - сказал он задумчиво, - двадцать лет. И это были главные годы его жизни. Все, что вы сделали, принадлежало и ему, и в каждом вашем открытии была и его доля. - Это знали все! - Нет, конечно, но это неважно. Просто мне было обидно, что эта преданность и любовь... Короче, на этот раз вы не сказали дяде, _ч_т_о это за работа, и он понял, как вы поступите с записями. Вот он и решил спасти открытие... для человечества. - И отдал вам? - Вы бы предпочли Глара? - Да нет, пожалуй. И вы смогли разобраться? - Не я, - ответил он очень спокойно. - Один из наших. Бывший физик. Кстати, он так и не поверил, что это осуществимо. - А вы? - А я - дилетант, у меня не было альтернативы. Поймите, профессор, с нами почти покончили. Движение разгромлено, уцелевшие группы бессильны. В стране террор. Хватают по тени подозрения - целыми семьями. Ни суда, ни следствия - люди просто исчезают. Все запрещено, университеты под контролем. Начато производство новой сверхбомбы, - это не считая того, что уже есть в арсеналах. На Ольрике уже война, и она подползает к Олгону... - Значит, еще хуже, чем было? - А вы чего ожидали? Идут разговоры, что Глар при смерти, уже называют имя преемника: Сават Лабр, министр полиции. Я поежился. - Ваша машина дала нам последнюю возможность. - А именно? - Перенести борьбу в прошлое, - сказал он спокойно. - К сожалению, мы не знали радиус действия вашей машины. - Усовершенствовать ее? - он усмехнулся. - Среди нас не было ученых вашего класса. Нас хватило только на копию, да и та развалилась после перехода. - А Имк? - Дядя умер через два месяца после... прощания. Ему было 68 лет. Умер. Имк умер? Да, я знаю, что все мы смертны. Да, я знаю, что он прожил целую жизнь и состарился... все равно. Все равно он умер вчера... нет, сейчас. Я благодарен Охотнику за то, что он отвернулся. Не надо смотреть на меня. Сейчас я справлюсь с собой. Сейчас... - Среди нас был историк, - сказал Охотник, - он немного подготовил меня. И машину мы строили в Дове - на территории нынешнего Бассота. После перехода я оказался в лесах. Только через неделю выбился к людям. Сами понимаете, после этого мой вид никого не удивлял. Местного наречия, конечно, не знал, но в Бассоте гостям вопросов не задают. Накормили и показали, куда идти. Когда добрался до Каса - это столица Бассота - уже мог кое-как объяснятся и имел представление об образе жизни. Знаете, профессор, это было самое слабое место в нашем плане, но Гаэф - наш историк - не ошибся. Бассота - презанятная страна. В Касе верят чужеземцам на слово и не придираются к неточностям, но за это надо платить. Этакий налог на вранье, который обогащает местного правителя. Я там прожил год, прежде чем отправился в Квайр... - Это все очень мило, может, вы мне все-таки скажете, какой сейчас год? Нет, я его не разозлил. Пожал плечами и ответил спокойно: - Извините. Я думал, вы уже разобрались. 164 год до начала нового летоисчисления или 520 год по квайрскому счету. Вы махнули назад на 370 лет. - Помолчал и продолжил невозмутимо: - Вы сами понимаете, все зависело от того, куда я попаду. Гаэф выделил пять перспективных переходов, когда можно было повернуть историю Квайра. Я попал почти точно - в третий. Время окончательного формирования Кеватской империи, которой предстоит стать Олгоном. - И что же вы намерены делать? - Предотвратить ее образование. - Всего-то? Извините, Имк, по-моему у вас мания величия! - Не замечал, - ответил он равнодушно. - Я бы орбиту планеты изменил. Ненамного труднее - зато наверняка! - Не спешите с выводами, Бэрсар. Вы слишком мало знаете. - Тогда поделитесь информацией. - Какой? - он глядел мне прямо в глаза, и глаза его были как темные камни - непроницаемая гладкая твердь. Это была ловушка, и я чуть в нее не влетел. Пара запальчивых фраз и я узнаю так много, что о выборе уже не придется мечтать. - Об эпохе, конечно. Пока меня _э_т_о_ интересует. Он улыбнулся. Чуть-чуть. - Год я назвал: 520 лет со дня принятия Квайром истинной веры или 1009 в кеватском летоисчислении. Лет через тридцать - Кеват, захватив Квайр и Лагар, станет зародышем Олгона. - А пока? - А пока Кеват самое большое из местных государств. Примерно от нынешнего Саура до Лгайа - это лучшие земли в Среднем Олгоне. Квайр и Лагар - мелкие царства, Квайр - побольше и побогаче, зато Лагар лежит у моря и имеет два отличных порта - Лагар и Сул. И боль, как подлый удар в спину: последний мой отпуск мы с Миз провели в Суле. Собрались на модный курорт в Лаор, но Миз взбунтовалась: ей надоели курорты, ей надоели люди, ей хочется тишины, - и мы оказались в Суле, в загадочном городке, как будто забытом в прошлом. У Миз там была тетка. Сухонькая старушонка, похожая на мышь, но в хитром ее лице таилось семейное сходство, и я вдруг ясно увидел ту же мышиную хитрость на ясном личике Миз. Мгновенное ощущение, оно ушло и забылось, но я вспомнил о нем через год. После первого ареста, когда я звонил Миз. Она даже не ответила: услыхала мой голос и бросила трубку, и я увидел, словно стоял рядом - озабоченную мышиную хитрость на еще любимом лице. Взгляд Охотника - и я ответил сквозь зубы: - Я бывал в Суле. - Пока Сул - просто рыбацкая деревушка. Его расцвет впереди - когда кеватцы через 26 лет дотла сожгут Лагар. - А вам не скучно, Имк? Все знать наперед... - Не скучно, а тошно. Для вас это только слова: Квайр, Лагар, Кас. А я жил в этих городах, там у меня остались друзья и просто люди, которых я знаю. Если у меня ничего не выйдет, эти города сожгут. Этих людей убьют, а их дети станут рабами. Через сорок лет начнется Великий Голод, который наполовину опустошит страну. А еще через сто лет во всей стране не останется и тысячи грамотных. Должен вам сказать, что сейчас в Квайре грамотны почти все горожане. Есть даже зародыш университета. - Почти рай? - Отнюдь. Все прелести средневековья плюс суровый климат и скудные почвы. Но Квайр никогда не знал рабства. Здесь процветают ремесла и соблюдаются законы. Не так уж мало, если сравнить с тем, что нас ждет. Мне не нужно такое будущее, Бэрсар! - А если вы сделаете еще хуже? - Все может быть, - спокойно ответил он, - но я думаю, что хуже не будет. Хуже просто не может быть. Если не родится Олгон... - У вас есть и такая модель: Ольрик. Вы там не бывали, а я бывал. И в Балге, и в Саккаре, и в Коггеу. Ничем не лучше, можете мне поверить. Та же военная история и тот же полицейский террор. А вдобавок коррупция, преступность и пограничные конфликты. - Но вы забываете: это тоже идет из Олгона. Гонку вооружений навязываем мы. И это наши тайные службы меняют правительства и убирают неугодных. Кстати, не только в Ольрике, но и в Тиороне. - Не собираюсь спорит о том, что плохо знаю. `Если бы` - это не по моей части. Я признаю только `если-то`. - Хорошо. Я считаю, что если не возникнет Олгон - это противоестественное образование, раковая опухоль, сожравшая целый континент, то у человечества будет больше шансов выжить. - Тут у вас по крайней мере два прокола. Первый: слово `противоестественный` подразумевает, что есть некий естественный ход развития. Чем вы можете это обосновать? Какие у вас есть критерии, чтобы определить, что естественно, а что нет? - Опыт, - ответил он спокойно. - Только опыт. - Но тогда вылезет второй вопрос: можно ли изменить историю? Мы с вами существуем, мы родились в Олгоне, который тоже существует, значит, все это произошло... - Погодите, - сказал Охотник, - не завлекайте меня в дебри. Историю можно изменить. Хотите докажу? - Попробуйте. - Что вы скажите о Равате? - Почти ничего. - А знаете, кем бы он стал, не вмешивайся в его судьбу? - Кем? - Имя святого Баада вам ничего не говорит? Это был хороший удар, у меня мороз прошел по коже. Таких имен немного даже в нерадостной истории Олгона. Фанатик, изувер, основатель Общества Ока Господня, которое, до начала прошлого века огнем и кровью защищало веру. Рават? - Я сам его отыскал, Бэрсар! Разбудил в нем тягу к знанию. Направил его честолюбие - а он дьявольски честолюбив! - на благородную цель. Святого Баада уже не будет! - Будет кто-то другой, - сказал я устало. - Но в чем вы меня не убедили. Не `Око Господне`, так иной какой-нибудь `Меч Господень`. Мне не нравятся ваши построения, Имк, раз они не поддаются проверке. Я не могу обходиться верой, особенно, если речь о людях. Впрочем, мое мнение, кажется, вас не очень интересует? Я все-таки попался и пора выбирать. Или - или, я правильно понял? Веселое недоумение мелькнуло в его глазах - мгновенный проблеск - тогда я его не понял. - К сожалению. Вы ведь не из тех, кто остается посредине. Разве не так? Я мрачно пожал плечами: так, конечно. И мрачно спросил: - У меня будет время подумать? - Сколько угодно. - Тогда пошли из этого холодильника. Дожди, дожди. Лес напитался водой, как губка, в землянке промозглый холод. Только и остается валяться на нарах, напрасно листая Дэнса. Дэнс подтверждает Имка, и я ловлю себя на том, что ему не верю. Даже если он прав, мне этого мало. Правда и правота... Приходится быть честным, если выбираешь между жизнью и смертью. Если бы не проклятый выбор, я бы уже согласился с Имком. На третий день я проснулся и увидел, что он стоит рядом. - Не хотите прогуляться, Учитель? - Уже? Он промолчал. После завтрака мы надели тяжелые сумки и отправились в путь. Сыростью и ледяной капелью встретил нас лес. Ветки наперебой избавлялись от груза, - струйка за струйкой - сначала я ежился, а потом стало все равно. Имк шел легко и как будто очень быстро, но я еле за ним поспевал. Стоило попросить, чтобы он сбавил темп, но я знал, что не попрошу. Глупая гордость? Может быть. А может быть, просто расчет: чем бы это ни кончилось, я должен быть с ним на равных. Только так - и больше никак. Он сам сбавил шаг. Посмотрел на меня, улыбнулся: - Устали? Я упрямо мотнул головой. - А вы неплохо держитесь, Тилам. Теперь уже я посмотрел на него и ответил с запинкой: - Спасибо... Баруф. Сквозь воду и грязь по безобразно мокрому лесу, и не видно конца... - Баруф, а война... Квайр и Лагар, так? - Да. Образец кеватской политики. Нас стравили, как боевых псов. - Вот так просто? - Совсем непросто. Квайр - своеобразная страна. Один местный философ сравнил его с домом, построенный на дюне. Неглупое сравнение. Территория где-то от Тобара до Гарота вдоль и от Уазт до Сэдгара поперек. Этих городов пока нет, но размеры, думаю, ясны. - Небогато. - Вот именно. Больше половины страны покрыто лесами. Переписей, сами понимаете, не делали, но на глаз в Квайре примерно полмиллиона. Зря улыбаетесь... Тилам. Площадь Бассота вчетверо больше, а там и трехсот тысяч не наберется. Хлебом Квайр себя не обеспечивает, сырьем тоже. Квайрские сукна славятся от Балга до Гогтона. Квайрская парча и биссалский шелк идут на вес золота. Но квайрские ремесленники работают на привозном сырье, как это стало нашим несчастьем. В Кевате кончилась полувековая смута, на престол возвели малолетнего императора, а регентом стал его дядя - Тибайен. Начал он лихо: с государственной монополии на торговлю с Квайром. Шерсть и зерно - вы понимаете, что это значит? Кеват ухватил нас за глотку и еще тогда задушил бы, если бы у Квайра не было союзных и торговых договоров с Лагаром и Тарданом. Немного не по Дэнсу, но... - Пять лет понадобилось Тибайену, чтобы рассорить нас Тарданом. А потом ему пришлось подождать еще пару лет - до Голода. Понимаете, Тилам, Квайр ведь живет без запасов. У нас и в хорошие годы крестьяне до жатвы перебивались на траве. А тут два неурожайных года подряд. Я этого не застал, но, говорят, целые деревни вымирали. Особенно на западе, где леса сведены. Там и начались голодные бунты. А потом и захлестнуло и Средний Квайр. Выход, конечно быль. Лагар помог бы купить зерно за морем. Ноу нас ведь монархия! Покойным Господином Квайра - как и нынешним, впрочем - вертели, как хотели. Тибайен не упустил случая. Скупил всех, кто продавался, а остальных - их было немного! - попросту уничтожил. Результат: Квайр разорвал союзный договор с Лагаром и заключил новый - вассальный - с Кеватом. - Веселая история! - Еще бы! Теперь на наших товарах наживается Кеват. Покупает по смехотворным ценам и продает втридорога. За 13 лет производство сократилось вдвое. Ремесленники бросают мастерские и бегут из страны. Страна гибнет, Тилам! - И местные тоже так считают? Баруф весело усмехнулся. - Смотри кто. Локих и его двор живут на содержании у Кевата. Тибайен не жалеет денег - ведь стоит намекнуть на возврат долга - и они шелковые! - А война? - В Лагаре тоже невесело. Распались старые торговые связи, а тут еще лет десять, как идет необъявленная война с Тарданом. Мы в свое время пытались что-то связать... без толку, как видите. Может, это и лучше... - Почему? Баруф не ответил. Он словно вдруг позабыл обо мне, сдвинул створки, защелкнул дверцу - и в лице ничего не прочтешь. Длился и длился мокрый день. Мокрые насквозь брели мы по мокрому лесу, а когда стемнело, заползли под нависшие ветки мокрого старого лара. Это был не лучший ночлег в моей жизни - даже в карцере бывало уютней. Перед утром стало еще холодней. Нехотя пожевали раскисшее, когда-то сушеное мясо, и едва засерело, продолжили путь. Тот же промокший лес качался вокруг, и тяжелое злое бессилие одолевало меня. Еле тащился, с отвращением чувствуя, как я грязен, безнадежно мечтал о горячей ванне и сварливо завидовал Баруфу. Цивилизованный человек, десять лет в этом гнусном мире - и так невыносимо спокоен! - А потом деревья вдруг расступились, и мы уткнулись в ограду. - Прибыли, - сказал Баруф. - Договоримся сразу: вы мой соотечественник из Балга. Скажем, друг детства. Имя... ладно, оно достаточно необычно. Меня здесь зовут Огилар Калат. Запомнили? Я кивнул. - Кстати. О Балге эти люди знают все-таки больше вас. Так что поосторожней. Дом был низкий, бревенчатый, почерневший от непогоды. Дверь открыла хозяйка - невысокая, плотная женщина с круглым, уютным лицом. Глянула и всплеснула руками: - Владыка Небесный, Огил! Сам пожаловал! А я-то думаю: кого в такую погоду занесло! - Здравствуй, Зиран, - сказал Баруф. - Чужих нет? И смех у нее был круглый, уютный. - А ни чужих, ни своих. Одна я. А потом вымытые, в сухой одежде мы сидели в сухом тепле избушки, и Зиран мелькала вокруг. Все она успевала: делала мимоходом домашнюю работу, подкладывала и подсовывала нам еду и при том болтала без умолку. - Тебя-то, Огил, ровно и лес не берет! Вон Баф давеча забегал, так его уже в дугу свело, а ты не стареешь! Что-то я дружка твоего ране не видела? - А он тут недавно. Из моих краев. Вместе росли. - Ну, вот и тебе радость! Свой на чужбине - сладко, чай, свидеться? Звать-то вас как, добрый человек? Иль по-нашему не разумеете? - Понимаю. Тилам меня зовут. Улыбнулась спокойно ласково и опять к Баруфу: - Мы-то с Суил давеча тебя поминали. Как зарядили дожди, она и говорит: `Каково, мать, нынче в лесу дяде Огилу?` - А где она? - А в город поехала. Табалу срок за аренду платить, мы кой-чего и подсобрали. Нынче в городе-то, сказывают, съестное в цене. Я и то думала, она воротилась. - А ребята? - На росчисти. Время-то какое? Возраст им не подошел, а все пусть от глазу подальше. - Сколько ж это Карту? - Да на святого Афата девятнадцатый пошел! А я глядел на Баруфа во все глаза. Мягким и домашним было его лицо, и в глазах простой человеческий интерес. - А что хозяйство? - Какое хозяйство! Все налоги съели! Одну коровенку оставили и ту в лесу держу - пусть лучше зверь заест... Она вдруг вся вскинулась, слушая. - Никак, Суил? Ну, слава те, господи! Метнулась к двери, заговорила с кем-то в сенях, и вдруг веселый мокрый клубок влетел и с воплем повис у Баруфа на шее. - Дядь Огил! Ой, дядь Огил! - Суил! Ладно, ладно! Слезай с меня, дай на тебя гляну! Клубок отцепился и оказался девушкой с блестящими светлыми глазами и румяным лицом. - А что ты мне принес? - А что я мог принести? - Колечко! - Помилуй бог, разве в лесу кольца растут? - А ты глянь в кармане! - А ну, Зиран, дай-ка мой тапас, может, и правда с ветки упало? - И не надоест вам всякий раз? Да и тебе, Суил, не те года гостинцы клянчить! Девушка засмеялась и принялась отстегивать мокрый плащ. - Ох и льет! Меня в деревне оставляли, а я чуяла! `Мать, - говорю, - забоится`. - Расторговалась? - Ой, еле-еле! Сперва-то все совестилась, а потом слышу, почем продают, ну, думаю, а я чем хуже? А народу на рынке по пальцам перечесть! Спасибо, биэла одна подошла, покрутила носом, да и взяла все по моей цене. Уж пошли ей бог здорового любовника! - Суил! - прикрикнула мать. - Человека б постыдилась! Только тут она меня разглядела и улыбнулась простодушно: - Ой, уж простите, что не приветила! С темноты да на свет... - Ничего, я не в обиде... Быстрые ее глаза мигом рассмотрели и вопросительно обратились к Баруфу. - Тилам - мой друг. Вместе росли. В Квайре он недавно. - Садись, егоза, - ворчливо сказала Зиран. - С утра, чай, не ела? Легко, как осенний лист, Суил опустилась на лавку и принялась за еду, не умолкая ни на миг. - А у горбатого Равла корову сглазили, третий день не доится. Бабы на старую Гинар сказали, он и пошел, в ноги сунулся. - А она? - А она за палку! `Сроду, - говорит, - своим не вредила! Не уйдешь, -
ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ
Док. 125659 Опублик.: 20.12.01 Число обращений: 0
|