ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Алексей Полещук.

Ошибка инженера Алексеева

-----------------------------------------------------------------------
Сборник `Мир приключений`.
ОСR & sреllсhесk by НаrryFаn, 9 Аugust 2000
-----------------------------------------------------------------------

Мы не отступим, мы пробьем дорогу
Туда, где замкнут мирозданья круг,
И, что приписывалось раньше богу,
Все будет делом наших грешных рук!
С.Щипачев

Я - червь, говорит идеалист. Я -
червь, пока я невежествен, возражает
материалист-диалектик; но я - бог,
когда я _знаю_. Таntum роssumus,
quаntum sсimus! Столько можем, сколько
знаем!
Г.В.Плеханов

КАТАСТРОФА

События развернулись неожиданно. В конце марта я получил письмо от
Алексеева. Он писал, что ему удалось сделать открытие, которое `буквально
взорвет`, как он выразился, многие наши представления в области физики
вакуума. Алексеев просил меня приехать.
`Не знаю почему, - писал Алексеев, - но, оглядываясь назад, я все чаще
вспоминаю тебя и годы нашего совместного житья-бытья... Что тогда было
трудным, сейчас кажется ярким, очень и очень нужным. Именно тогда, в
спорах с тобой и, казалось бы, случайных разговорах со случайно
встретившимися людьми, незаметно произошел какой-то решающий, главный
сдвиг в моем сознании. Приезжай, я уверен, что работы нашей небольшой
лаборатории заинтересуют тебя. И нам кое в чем поможешь. Ведь ты -
математик`.
Я выехал через пять дней. Но было уже поздно... Лаборатории Алексеева
больше не существовало... Я узнал об этом в поезде, прочитав в газете
сообщение Академии наук. Сообщение это потрясло меня. Текст его всем
известен, и все помнят его горький и тревожный смысл.
`...Неожиданная катастрофа в лаборатории А.А.Алексеева говорит о том,
что природа далеко еще не раскрыла своих сокровенных тайн. К славному
списку смелых исследователей, отдавших свою жизнь во имя науки,
прибавилось имя Алексея Алексеевича Алексеева и его ближайших
сотрудников... Впредь до исчерпывающего расследования причин катастрофы
Академия наук предлагает всем исследователям в области свойств вакуума
воздержаться от особенно рискованных экспериментов и тщательно согласовать
план исследовательских работ... Академия наук просит всех, кто имел
отношение к работам лаборатории, или знал Алексея Алексеевича лично и
считает, что может быть полезным при расследовании катастрофы, прибыть в
Южноукраинский филиал Института звезд... Светлая память погибшим на
трудном и славном пути познания и овладения могучими силами природы!`
На другой день я был принят членом комиссии, созданной для
расследования причин катастрофы. Положение представлялось чрезвычайно
сложным. Было известно, что в день катастрофы руководитель лаборатории
собирался представить доклад о работах последних шести месяцев, однако и
доклад и все лабораторные дневники погибли вместе с лабораторией.
Выяснилось, что Алексеев не отправил в безопасное место ни строчки своих
записей; он не вел дублирующих журналов, следовательно, он не видел
опасности в своих экспериментах. В день катастрофы Алексеев послал в
секцию Космогонии телеграмму о том, что первые опыты прошли успешно.
`Приступая ко второй стадии наших работ, - говорилось в телеграмме, -
считаю необходимым участие в них представителей космогонической науки, так
как совершенно неожиданно работы оказались близкими к вопросам теории
происхождения и развития звезд...`
Мне разрешили осмотреть место катастрофы.
Силой взрыва трехэтажное здание лаборатории было превращено в груду
изогнутых железных стержней и громадных кусков бетона, проткнутых
арматурой. Здания института вокруг лаборатории почти не пострадали, если
не считать выбитых воздушной волной стекол. Сейчас их вставляли рабочие.
- Странное дело, - невзначай бросил один из них, когда мы поравнялись с
главным корпусом Института звезд, - никогда не поверил бы... Все стекла
выброшены наружу, до одного осколка, будто кто выдул их изнутри.
Монолиты фундамента лаборатории были выброшены из земли, раскрошены. Я
не ожидал, что лаборатория Алексеева столь велика. В таком здании могли
работать по меньшей мере человек полтораста, но я с удивлением узнал, что
у Алексеева было только тридцать четыре сотрудника.
- Там кто-нибудь уже был? - спросил я, указывая на развалины.
- Нет, слишком сильная радиоактивность... С такой еще никто из нас не
имел дела, - ответили мне. - К счастью, период полураспада невелик, что-то
около двух дней, так что мы скоро сможем проникнуть в центральные
помещения.
- А как в отношении внешних материалов? - спросил меня пожилой человек
с темной тростью кизилового дерева в руке. - Вы не в курсе дела?
- Внешние материалы? - спросил я. - Что вы имеете в виду?
- Важно установить все внешние связи лаборатории, список веществ и
приборов, полученных за последние дни, ее заказы подсобным предприятиям -
словом, все нити, которые связывали Алексеева с внешним миром. Разве
что-нибудь могло сохраниться в этих развалинах? Эх, Алексей Алексеевич...
- Он отвернулся от нас и, опираясь на палку, быстро зашагал к своему
автомобилю.
- Кто это? - спросил я.
- Расстроился старик, - сказал мой спутник. - Еще бы, он очень близко
знал Алексеева... Это Топанов, не слышали?
- Он, кажется, философ?
- Да, и к тому же неплохо ориентируется в наших вопросах. Опубликовал
две или три философские работы, связанные с проблемами современной физики.
А потом замолк. Говорят, опять ушел на партийную работу, в Отдел, науки...
В этот же день меня включили в комиссию.
Перед нами проходила масса различных документов, присланных из
организаций, имевших деловые связи с лабораторией Алексеева: бесчисленные
накладные, чертежи последних заказов, списки оборудования, перечни
журналов, книг, иностранных статей, переведенных по требованию Алексеева и
его сотрудников.
Наконец, когда радиоактивность несколько снизилась, аварийная команда в
специальных комбинезонах, наподобие тех, которые используются при чистке
ядерных реакторов, принялась за свой опасный труд. От мощных механизмов,
доставленных грузовыми вертолетами, протянулись по всем направлениям
блестящие тросы толщиной с человеческую руку. Согнувшись под тяжестью
стальных гаков, люди набрасывали их на обломки того, что еще так недавно
радовало глаз своей архитектурной стройностью и целесообразностью...
Звучал сигнал, и лебедки оттаскивали в сторону глыбы железобетона,
расчищая путь к сердцу здания. И вот показался бронированный колпак над
главным залом в цокольном этаже. Колпак был теперь похож на небрежно
сорванную кожуру апельсина. Громадные трещины, извиваясь, расходились от
его вершины, и всю ночь электрические резаки вгрызались в металл, озаряя
темноту вспышками синих искр.
Вот он, главный зал... По специально расчищенному проходу подъехали
санитарные машины. Они должны забрать останки людей. Людей, еще так
недавно живых, полных огня... Вытянувшись, склонив на грудь головы в
капюшонах, молча стояли вдоль прохода аварийники, суровые люди суровой
профессии.
К нам быстро подошел руководитель команды. Он жестом показал, чтобы мы
к нему не приближались, и глухо заговорил сквозь маску:
- Неожиданное препятствие... Под металлическим колпаком оказался
какой-то прозрачный стекловидный материал необычайной твердости,
необычайных свойств... Пневматическое зубило из сверхтвердого сплава
ломается, не оставляя на его поверхности даже царапины. В зал невозможно
пробраться.
- А электрическая дуга? - спросил кто-то.
- Пробовали, не берет... Не берет, и все!
- А если подойти с другой стороны? - предложил я.
- Пробовали, - ответил аварийник. - Бронированный колпак разрезан нами
почти всюду, но везде под ним это стекло. Надевайте скафандры, сами
посмотрите...
Одна за другой, пятясь, из прохода выбрались санитарные машины и
уехали.
Через полчаса, надев скафандры, мы уже перешагивали через осколки
бетона, пробираясь в глубь развалин. Действительно, под рваными краями
металлического колпака виднелась прозрачная масса, похожая на исполинскую
глыбу неотшлифованного темного стекла. На ее поверхности в точности
отпечаталась внутренняя сторона стальных плит, из которых был сварен
колпак. Прямо перед нами виднелась `дверь` - точный оттиск той настоящей
металлической двери, которая лежала невдалеке, сорванная лебедкой. Ручка
двери оказалась впаянной в эту неизвестно как возникшую массу.
Лучи солнца упали на стеклянную глыбу. Топанов прижался маской к ее
поверхности, всматриваясь.
- Они там! - тихо сказал он. - Кажется, я вижу фигуру Алексеева...
Как в огромном ледяном аквариуме, будто застыли внутри темной глыбы
человеческие фигуры. Чтобы лучше видеть, нужно было отыскать наиболее
удобную точку наблюдения: стекловидная масса местами была пронизана сетью
тонких трещин, делавших ее туманной.
Я поднял с земли чью-то кирку и с силой ударил. Кирка резко отскочила
от стекла. Каким-то поющим тонким звуком ответила мне эта прозрачная
масса. `Бесполезно, - услышал я голос аварийника, - здесь нужна
взрывчатка`.
Взрыв был произведен далеко за полночь. В лунном свете высоко вверх
взметнулись клубы земли и песка. А когда взошло солнце, перед нами
предстала удивительная картина... Силой взрыва металлический колпак был
целиком сорван, остатки стен разбросало вокруг, а перед нами блестела на
солнце огромная прозрачная сфера, похожая на шляпку белого гриба. Внутри
совсем ясно можно было различить смутные силуэты людей, стоящих и сидящих
вокруг приборов. Один застыл в стремительной позе, его рука протянулась к
фигуре другого человека, деловито держащего руки на кнопках какого-то
пульта...
Заколдованное царство... Сказка о `Спящей царевне`... Что за странный
вихрь ворвался сюда, в это огромное помещение с настенными люстрами, все
еще продолжавшими `висеть`, хотя стен уже давно не было? А вихрь именно
ворвался извне, так как лаборатория не располагала никакими особенно
мощными источниками энергии. В день аварии потребление энергии, отмеченное
самопишущими приборами, было даже меньшим, чем обычно. Затем последовал
резкий толчок тока, но точно сработавшие автоматы-ограничители отключили
энергию, потом пробно включились опять, но сопротивление потребителя было
уже бесконечно большим: лаборатория больше не существовала...

Мы стояли перед развалинами. Разговор шел вполголоса, но все перебивали
друг друга, торопливо сообщая новые и новые подробности.
- Весь район, окружающий лабораторию, был спасен этим стальным
колпаком, - говорил один из физиков. - Если бы не он, разрушения
распространились бы на гораздо большее расстояние...
- Прежде всего - что это за прозрачная масса, из чего она состоит? -
спросил я.
- Представьте, из воздуха! Да, да, азот и кислород в таких же
пропорциях, как и в окружающем нас воздухе...
- Забавно... Это какое-то неизвестное соединение, какой-то неведомый
окисел азота... - обронил кто-то.
- Если только это окисел... - покачал головой физик, - что очень
сомнительно. Между прочим установлено, что это вещество проводит
электрический ток. Мы подвели электрод от сварочного аппарата. Дуга
возникает, хотя тотчас же срывается. Вакуумной присоской собрали пары...
- ...И в спектре только кислород и азот?
- В том-то и дело. Утром взяли на анализ тонкую пластинку, по-видимому
осколок, который подобрали после взрыва. Сделали рентгеноструктурный
снимок. Расстояние между центрами атомов необъяснимо мало...
- Но как нашли этот осколок?
- Один из рабочих споткнулся и упал.
- Осколок так велик?
- Нет, осколок помещается на ладони, но его вес сорок два килограмма!
- Любопытно, что температура этой прозрачной массы - тридцать шесть и
шесть десятых градуса ночью и днем!
- Да, да, поразительное постоянство! Как в термостате...
- Но откуда появилась энергия взрыва? Насколько мы теперь осведомлены,
ни накопления энергии, ни резко увеличенного поступления ее извне не
было...
- Откуда-то, однако, эта энергия появилась! Причем в лаборатории,
которая не занимается ни расщепляющимися материалами, ни термоядерными
реакциями... В списках не оказалось ни урана, ни плутония, ни тория. В
лаборатории не имелось ни тяжелой воды, ни тяжелого водорода, без которых
пока не обходятся исследования высокотемпературных процессов...
- Да... Загадка...

Сегодня - неожиданное открытие! Сотрудники Института звезд сообщили
нам, что с ракетодрома, принадлежащего этому институту, Алексеев довольно
регулярно запускал высотные ракеты. Главное управление по исследованию
космического пространства подтвердило, что за несколько месяцев до
катастрофы в адрес лаборатории Алексеева были направлены три крупные
ракеты. Контейнер последней ступени, по условиям договора, поставлялся
пустым. Ракеты были запущены за месяц до катастрофы. В делах ракетодрома
сохранился акт запуска. В графе `Назначение` сказано: `Выход в Космос с
целью исследования безвоздушного пространства`. Содержимое последней
ступени устанавливалось и монтировалось в лаборатории Алексеева. Больше
никакими сведениями Главное управление не располагало.
`С целью исследования безвоздушного пространства`... Очень туманно.
Каково же назначение ракет? Среди сотен искусственных спутников, которые
носились вокруг Земли по самым различным траекториям, в марте не было
зарегистрировано новых. Что случилось с алексеевскими ракетами? Ведь
именно в тот день, когда Алексеев хотел широко раскрыть содержание своих
работ, и произошла эта злосчастная катастрофа. Почему она случилась именно
в тот момент, когда успех эксперимента не вызывал у Алексеева сомнений,
когда он уже готовился сообщить миру о каком-то новом, крайне важном
научном открытии?
Нужно было во что бы то ни стало раскрыть тайну этого дня. Этого
требовало не праздное любопытство. Десятки запланированных научных опытов
были приостановлены специальным распоряжением. Наука никогда не была бедна
самоотверженными искателями, но ненужный риск граничил с преступлением.
Все говорило о том, что роковую роль сыграла какая-то случайность,
какой-то неверный шаг. Надо знать, какой именно шаг вызвал катастрофу!
Но шла неделя за неделей, а мы были все еще далеки от разгадки...
Люди самых различных специальностей съезжались к нам, в этот небольшой
приморский городок. Каждый хотел помочь разобраться в случившемся. Веранда
скромной столовой с громкой вывеской `Таврия` по вечерам превращалась в
зал заседаний. Здесь обсуждались различные научные новости, но в центре
внимания была, конечно, лаборатория Алексеева. Каждая догадка, которая
могла бы пролить хоть какой-нибудь свет на случившееся, горячо
отстаивалась или оспаривалась, подробно анализировалась. Все, однако,
единодушно признавали, что Алексеев и его сотрудники вели себя как
исследователи, спокойно работающие с самыми невинными, безопасными вещами.
- Когда я изучаю под микроскопом срез фотоэмульсии, - говорил один из
завсегдатаев `Таврии`, - мне и в голову не приходит, что со мной что-то
должно случиться. Видимо, так примерно работал и Алексеев.
И вдруг произошло событие, которое повернуло наши поиски совсем в новом
направлении...

`МОРЕ НА НЭБИ`

Я поселился в семье Федора Васильевича, заведующего совхозным гаражом.
Хозяин, человек мягкий и неторопливый, был занят весь день, да и дома ему
не давали покоя. То и дело чья-нибудь голова показывалась над кустами
сирени у забора, и простуженный голос спрашивал: `А чи дома хозяин? Га?`
Федор Васильевич обычно завтракал и ужинал во дворе под дощатым
навесом, очень похожим на беседку, если бы та сторона, что выходила на
улицу, не была забита планками от ящиков из-под овощей.
- Та дома, - тяжело вздыхая, отвечал Федор Васильевич и аккуратно клал
ложку рядом с еще полной тарелкой. - Ну же, Ганнушка, зови...
И начинался разговор про бензин, резину и дороги, про вывоз удобрений
со станции, после чего Федор Васильевич, так и не `поснидав`, отправлялся
до своей `бисовой роботы`, которую он, между прочим, не променял бы ни на
какую другую...
К Федору Васильевичу я попал не случайно. Незадолго до катастрофы с ним
договорился Алексеев. Федор Васильевич встретил меня на вокзале, по
какому-то одному ему известному признаку узнал меня и привез к себе. В
доме было всегда тихо, казалось, что и Федор Васильевич и его жена о
ком-то тоскуют. Так оно и было на самом деле, но вскоре все пошло
по-другому.
Таня - дочка Федора Васильевича - девочка лет девяти-десяти, вернулась
домой из села Новофрунзенского, где она гостила у `тети Фроси`, и тотчас
наполнила двор и дом своим звонким смехом и бесконечными рассуждениями по
поводу самых различных событий местного и всемирного значения. Надобность
в будильнике отпала, так как Татьяна, а именно так ее величали все в доме,
была страшной противницей сна.
Мне ни разу не удалось встать раньше нее, а возвращался я ко времени
ежевечерних шумных баталий, которые проводились всем семейством по
`уловлению` Татьяны и водворению ее на маленькую раскладушку под моими
окнами.
- Здравствуйте, дядьку, - услышал я, когда вышел во двор, чтобы
умыться. - Вы вже проснулысь?.. А вы вмиете крабыкив ловыть? А чего цэ вы
сюды приихалы?
Я спросил, как ее зовут, но Татьяна продолжала задавать мне уймищу
вопросов, а по ее мучительно сморщенному носику, уже обгоревшему на
солнце, я почувствовал, что она не все понимает из того, что я говорю.
- Кажыть громче, - сказала ее мать, - вона недочувае...
Что-то кольнуло в сердце... Эта веселая хохотушка, с таким огромным
запасом вопросов, с такой жизнерадостностью, не совсем хорошо слышала...
Но вскоре я приспособился. Татьяна очень хорошо понимала с губ, а
обстоятельность и терпение, которые я проявил в этом первом разговоре,
положили начало самой тесной дружбе. По секрету я написал своему
знакомому, занимающемуся микрорадиоаппаратурой, и попросил его прислать
мне какую-нибудь новинку в области слуховых аппаратов, так как усилитель
для тугоухих с довольно громоздкими батареями был тяжел и неудобен, с ним
Татьяна ходила только в школу.
И вот, после того как мы `наловылы крабыкив` и наполнили две бутылки
из-под молока рачками-отшельниками; после того как мы сходили `до
ветряка`, опытной и вполне современной ветросиловой установки; после того
как я посторожил возле оранжереи, а Татьяна, протянув руку в выбитое
стеклышко крыши, сорвала зеленый и прекислый лимон, - после всего этого
она, болтая на самые различные темы, произнесла фразу, которая заставила
меня насторожиться...
- А вы бачылы море на нэби? А пароплавы? А город з высокимы башнями?
- На небе? - переспросил я. - Что ты выдумываешь?
- Я выдумываю?! - Татьяна обиделась, потом подумала, что ослышалась. -
На нэби, от там! - Она указала куда-то вверх. - И чего цэ вы так довго
спите? Га, дядьку? Дядечку?
Я внимательно посмотрел на Татьяну. Нет, она не выдумывала, она
действительно что-то видела.
- А когда это ты видела?
- Колы?.. Як сонечко станэ, ось там... - Она вновь показала куда-то
вверх.
Я решил тоже посмотреть, как `ходять на нэби пароплавы` и на прочие
чудеса, о которых мне всю дорогу рассказывала Татьяна.
Наконец-то мне понадобился будильник! Я поставил его на половину пятого
утра и, когда он чуть свет затарахтел, схватил его и хотел было спрятать
под подушку. Но со двора донесся голосок Татьяны: `Дядьку, дядичку,
скорийшь! Ну, дядичку!`
Я наскоро оделся и вышел. Чуть розовая полоска на востоке только
подчеркивала синеву еще ночного неба. Прохладный ветерок дул с моря, неся
с собой запах рапы, пряный и острый дух прелых водорослей, полосой
тянувшихся вдоль бровки берега. Татьяна стояла рядом со мной в тапках на
босу ногу, накинув на плечи ватное одеяльце, под которым она спала.
- Ты почему меня так торопила? - спросил я. - Не рано ли?
- А хиба ж я знаю? - ответила Татьяна. - Ходимо до моря, там выднишь...
Тихими спящими улицами мы прошли к морю. Ни в одном окне не было света,
только высокий маяк, стоявший посередине улицы, еще продолжал мигать.
Возле мола было пусто. Вдали, у мостков, протянувшихся далеко в море,
несколько рыбаков собирались отчалить на утренний лов.
- Ну, скоро ли? - спросил я Татьяну.
- Угу! - кивнула она. - Почекайтэ трошки...
Я присел на песок и залюбовался восходом солнца. Как хорошо, что
Татьяна разбудила меня! Даже если ее чудо и выдумка...
- Ось воно! Ось! - закричала Татьяна и запрыгала вокруг меня. - Ось,
ну, що я вам казала?! Ось воно!
А `воно` было действительно удивительным!
Сперва я не понял. Просто мелькнула вдалеке над морем какая-то светлая
полоса и пропала... Вот она возникла снова и теперь осталась, а за ней
наступали такие же светло-желтые полосы. Еще и еще... Потом небо,
казалось, дрогнуло. И вдруг над моей головой раскинулось море. Но это было
совсем другое море, не похожее на спокойную гладь перед нами. Волны
казались неправдоподобно большими, будто кто-то поднял меня на
необыкновенную высоту над бушующим морем и поставил перед глазами
гигантское увеличительное стекло. Прямо в зените волны были огромными, а в
глубине, под ними, был виден желтый песок, по которому быстро скользнула
какая-то рыба... А волны все неслись и неслись. Мелькнула чайка, усевшаяся
на гребне волны, она показалась мне больше океанского парохода. И все
видение бесшумно умчалось на восток, к сияющему солнцу, диск которого
показался над горизонтом...
Татьяна притащила ворох сухих водорослей, и мы уселись на них. Я не мог
прийти в себя от изумления. Лодка с рыбаками уже отчалила, люди спокойно
гребли вдаль, к каменистой косе, обрамлявшей бухту. Видимо, они привыкли к
этому явлению, не замечали его...
Татьяна украдкой на меня поглядывала, и я понимал, что она досадовала
на себя за то, что `продешевила`... Она, видимо, не ожидала, что просто
красивая картинка в небе, которой можно просто полюбоваться, вдруг вызовет
такое волнение и такой интерес у взрослого дядьки.
- Это часто бывает? - спросил я.
- Ни, - пожала плечами Татьяна, - тильки раз в день...
- Каждый день?.. И только утром?
- Як свитает, - подтвердила Татьяна.
- А что твой батько говорил, ты показывала ему?
- А ему байдуже...
- Байдуже?
- Ему цього нэ трэба... У него бисова робота. - Татьяна не без иронии
посмотрела на меня. - А яка у вас робота?
- Погоди, Таня, значит, ты уже не раз видела это `море на нэби`? А
когда первый раз, самый первый раз? Вспомни...
Татьяна отбросила сухой песок смуглой ладошкой и, что-то шепча про
себя, стала рисовать на влажном песке.
- В той день, - сказала она, - вчителька була мною дуже задоволена и
поставыла `видминно` по арифметики. Це було... - Я затаил дыхание. - Це
було... восьмого березня, восьмого березня, восьмого марта! Ну да, був
праздник...
`Мираж, - думал я, - мираж!.. Да откуда ему взяться холодным апрельским
утром? Что здесь, Сахара? Или тропики? Больше всего он напоминает верхний
мираж полярных областей, но и для него здесь не место. Восьмого марта,
говорит Татьяна... Может быть, и раньше, ведь это она впервые увидела
`море на нэби` восьмого марта...`
Признаюсь, я ждал, сам того не сознавая, что Татьяна назовет совсем
другое число. Я ждал, что она назовет двадцать восьмое марта, так как
именно двадцать восьмого марта произошла катастрофа в лаборатории
Алексеева... Чем черт не шутит, может быть, между этими двумя событиями и
есть связь... Но Татьяне я верил, у нее была очень четкая память и очень
хорошо развита наблюдательность.
В `Таврии` мой рассказ произвел впечатление. Вначале мне задавали
каверзные вопросы, потом кто-то сказал, что я собираюсь разыграть всю
компанию, но я был очень серьезен, и наутро возле мола собралась большая
группа наблюдателей. Невыспавшиеся, недоверчивые, хмурые, мои коллеги
очень напоминали рассерженных и недовольных птиц.
А когда видение появилось, все замерли и, как завороженные, смотрели
вверх, а впереди, на самом берегу, стояла необычайно серьезная Таня и
тянулась худенькими руками к своему чудесному и волшебному `морю на
нэби`...

Исследовательская лихорадка охватила всех, кто был в то утро на берегу,
и всех, кто всматривался в небо на следующее утро. Таинственный мираж
появлялся точно в одно и то же время. Это удивляло. Мираж возникал в пять
утра и исчезал через полторы-две минуты, в зависимости от облачности. Была
в этом какая-то таинственная закономерность, что-то необыкновенно
важное... Никто вслух не высказал мысли о том, что мираж и деятельность
лаборатории Алексеева могут быть как-то сопоставлены. Но об этом думали
все... И эту возможность безусловно допускали в Академии наук, так как все
наши заявки на приборы и оборудование для исследования миража были
немедленно и щедро удовлетворены. В тихий порт, служивший пристанищем
только для местных рыбачьих судов, устремились по воде, по воздуху, по
пыльным дорогам потоки самых разнообразных грузов.
Развалины лаборатории к тому времени спешно убирались, и на
асфальтированном дворе Института звезд неуклюже суетились автопогрузчики,
позаимствованные на соседних зерноэлеваторах.
Порт выделил три крана для выгрузки прибывших тяжелых грузов; срочно
был проведен дополнительный кабель, так как предполагалось использовать
аппараты, потребляющие большую мощность.
В прозрачную синеву утреннего неба устремились невидимые щупальца
современной науки. Мощные радарные установки поворачивались вслед за
регулярно появляющимся миражем, но каждый раз мерцающие экраны
осциллоскопов оставались безучастными к таинственному явлению. Только при
грандиозных усилениях с помощью молекулярных усилителей удалось обнаружить
незначительное отражение радиолуча на высоте в две тысячи километров.
Вскоре был закончен монтаж сверхмощной ультразвуковой сирены с
параболическим отражателем. Под открытым небом расположились грохочущие
поршневые компрессоры, качавшие воздух в толстостенный ресивер. Около
пятнадцати часов непрерывной работы насосов требовалось для создания
необходимого запаса воздуха, который расходовался сиреной на протяжении
пяти-шести минут.
Поднятые в небо на шарах-зондах акустические устройства неожиданно
уловили и передали на землю отраженный ультразвуковой сигнал... На высоте
двух километров были обнаружены слои воздуха с небывало высокой
температурой. Именно эти разреженные слои, подобно вогнутым зеркалам,
отражали неизвестные далекие берега, плывущие по морю корабли, морские
волны...
`Это самый обычный мираж, - восклицал один из метеорологов, принимавший
участие в исследовании, - самый обычный!` - `Но, - возражали ему, - если
это обыкновенный мираж, то почему отражающие слои расположены так высоко?
Почему он наблюдается только в определенное время? Почему его не искажают
потоки нагретых и холодных воздушных масс? И почему, наконец, этот мираж,
если только это мираж, отражает радиолуч?`
Всем нам казалось, что мираж, появившись на западе, уходит на восток, и
там, на востоке, его также можно обнаружить. Это ощущение было настолько
полным и реальным, что мы были очень озадачены тем, что в море, уже на
расстоянии ста километров от берега, он не наблюдался.
В конце концов выяснилось, что мираж можно увидеть только со
сравнительно небольшого участка, в центре которого находится Институт
звезд. Это было первым намеком на то, что миражи действительно как-то
связаны с лабораторией Алексеева.
Дальнейшие исследования показали следующее: мираж возникал постепенно.
Высокотемпературный слой воздуха, отражающий морской пейзаж, как бы
погружался в земную атмосферу из ее более высоких областей, причем
погружался довольно медленно, а затем так же медленно выходил из
атмосферы. Было похоже, что в нашу атмосферу _извне_ опускалось гигантское
вогнутое зеркало и через несколько минут удалялось, чтобы вновь войти на
рассвете следующего дня...

В два часа ночи мой хозяин Федор Васильевич разбудил меня.
- Вам звонят. Просят к телефону, - сказал он.
Я прошел в его комнату. Меня вызывала Москва. `Будете говорить с
Центром научной и технической информации`, - сказала телефонистка. Я
приготовил блокнот, стараясь представить, какого рода сообщение заставило
работников информационного центра так торопиться. Вновь зазвенел телефон,
я поднял трубку.
- Опишите вкратце, - предложили мне, - особенности того явления, с
которым вы столкнулись. Мы звонили в институт, но там никого сейчас нет.
Я рассказал о мираже. Меня особенно подробно расспросили о характере
тех картин, которые удалось нам разглядеть.
- Видите ли, - сказали мне, - мы в затруднительном положении... Нами
получена информация, в которой говорится о том, что обнаружен еще один
пункт, где тоже появляется подобный мираж. Правда, нас смущает, что
характер картин несколько иной...
Я попросил продиктовать мне имеющееся в распоряжении Центра сообщение.
Оно сводилось к следующему.
Американские ученые Фил Джонс и Генри Даттон, занимаясь изучением
гидрографического режима озера Верхнего, со своей яхты наблюдали удививший
их мираж. Строго в определенное время, а именно в четыре часа двадцать
минут утра, в небе возникало увеличенное изображение каких-то рек,
сооружений, построек... Некоторые из этих картин оказались знакомыми
исследователям. Так, ими было сфотографировано появившееся 10 марта
`видение`, оказавшееся изображением канала Су со многими кораблями и
барками на нем. По их подсчетам, они в это время находились на расстоянии
ста семидесяти пяти километров к западу от канала Су, соединяющего, как
известно, озеро Верхнее с озером Гурон. Неоднократно ими наблюдались
группы бревен, а также плоты, находящиеся от них на громадном расстоянии.
Очень часто по небу скользили изображения лесных массивов, как бы видимых
с птичьего полета...
Я заверил, что сообщение представляет собой чрезвычайную ценность, и
попросил сообщить координаты того пункта, в котором наблюдался мираж.
Через несколько минут мне были продиктованы координаты. `Восемьдесят
седьмой градус западной долготы, - записывал я, - и сорок седьмой градус
северной широты...`
- Это к северу от острова Гранд-Айленд, - говорил сотрудник Центра. Но
я его больше не слушал: сорок седьмой градус северной широты! Да ведь на
этой же широте находится наш Институт звезд, лаборатория Алексеева! Я
бросил трубку и выбежал во двор. Федор Васильевич, надевая на ходу пиджак,
уже шел к калитке.
- Я сейчас вернусь, - крикнул он, - кажется, есть свободная машина!
Он вскоре подъехал на видавшем виды дребезжащем `газике`, выпуска чуть
ли не пятидесятого года, и через тридцать минут мы уже были возле
выстроенного на скорую руку общежития, в котором жили многие приехавшие
сюда ученые. Сообщение Центра вызвало настоящий переполох. Все проснулись,
откуда-то появился атлас, его раскрыли там, где пучком голубых пятен
раскинулись Великие озера Америки.
- А что я вам говорил? - торжествовал метеоролог. - Что я вам говорил?
Раз это явление наблюдается не только здесь, не только у нас, то оно не
имеет ни малейшей связи с катастрофой в лаборатории Алексеева. Отбросив
`небесные видения`, нужно изучать все работы лаборатории Алексеева, надо
пригласить проницательного следователя, вот что! А этот мираж предоставить
нам, метеорологам, специалистам в области физики атмосферы!
- Но почему там время отличается от нашего, время появления картин? -
донесся из полутьмы чей-то голос.
- Разница чепуховая: там тоже в пять часов с минутами, ведь наши часы
переведены на час вперед правительственным декретом, - возразил я, - а
главное - совпадает широта места!
- Совпадает, да не совсем... У нас сорок шесть градусов северной
широты! - раздались голоса. - На градус расхождение!
- Это не существенно, - быстро сказал метеоролог. - В наших широтах
градус составляет только сто километров, и мираж хорошо виден на границах
зоны наблюдения. Мы имеем дело с широтным эффектом, - не унимался
метеоролог. - А мы знаем...
- Совпадают широты? - быстро спросил что-то подсчитывающий на клочке
бумаги Мурашов, совсем еще молодой научный работник из Института
космогонии. - Одну минутку! (Он поднял левую руку. Все с интересом ждали,
когда он закончит свои расчеты.) - Американцы, конечно, зарегистрировали
время появления миража по своему поясному времени, а оно отличается от
местного времени... Я сейчас пересчитаю... Если не ошибаюсь, то по
местному времени появление миража у нас и у них почти совпадает...
- Большая точность совпадения и не нужна, - опять донеслось из темноты,
- не нужна, так как мы все равно не можем сказать с абсолютной точностью,
когда у нас появляется мираж. Это время зависит от места наблюдения, от
облачности на горизонте и других причин...
- По-моему, - сказал я, - следует обратиться к этим двум американским
наблюдателям с озера Верхнего и узнать, по какому времени они вели
наблюдения.
- Пожалуй... - нехотя согласился метеоролог.
- Голубчики! - торжествуя, воскликнул Мурашов. - Я все пересчитал! Этот
мираж, по их местному времени, появляется над озером Верхним тоже утром,
точно в ту же минуту, что и над нашими головами... Только американские
исследователи сообщили не местное время, а, по-видимому, среднепоясное.
Часовой пояс охватывает пятнадцать градусов.
Этой же ночью была отправлена большая телеграмма-анкета за океан. Ответ
не заставил себя ждать. Действительно, Джонс и Даттон наблюдали мираж в то
же самое время, что и мы. В их первом сообщении указывалось время их
часового пояса. `Мы пользовались своими наручными часами, сверенными с
радиосигналами точного времени Детройта`, - радировали они.
Сомнения отпали. Но возникли новые задачи, новые затруднения, из
которых нас вывел Максим Федорович Топанов, новое действующее лицо этой
необыкновенной истории, человек, о котором мы упомянули лишь вскользь.

ТРЕТЬЯ ТОЧКА

Я уже встречался с ним. Это был тот самый пожилой человек с темной
тростью кизилового дерева, который так сильно, не скрывая своих чувств,
переживал гибель Алексеева и его товарищей. Максим Федорович Топанов много
лет был партийным работником. Лишь в зрелые годы он сумел окончить
университет и некоторое время посвятить науке. Философ по образованию, он
еще до войны опубликовал несколько работ в области философии
естествознания, сразу же обративших на себя внимание. Но затем - война,
армия и снова партийная работа... Он знал Алексеева на протяжении многих
лет, и история их отношений будет рассказана позднее.
Каждый день Топанов слушал наши споры на веранде `Таврии`, повернувшись
всем корпусом и наклонив голову в сторону того, кто говорил... Роста
Максим Федорович был небольшого и походил на коренастый крепкий дуб, что
растет посредине степи. Немало зимних метелей пыталось сломать этот дуб,
немало палящих лучей пролило на него знойное летнее солнце, но он все
стоит; только узловатые, гнутые сучья его все запомнили и ничего не
забыли.
Топанов никогда не расставался с тяжелой тростью, подарком ко дню
рождения от друзей из Института звезд. Каждый нанес на трость свои
инициалы либо виньетку. Была на ней и выпиленная из редкого сплава
пластинка с тремя слитно выписанными буквами `А` - Алексей Алексеевич
Алексеев... И, когда взгляд Топанова встречался с этим значком, ему
казалось, что Алексеев, как всегда слегка прикоснувшись к его рукаву,
спрашивал: `Почему, почему это все произошло, Максим Федорович?`
Во время наших совещаний Максим Федорович всегда молчал. Он только
слушал и лишь иногда, вращая в крепких пальцах лежащую на коленях трость,
бормотал: `Не то... Нет, нет, не то...`
И вдруг он попросил слова. В этот день Максим Федорович выглядел как-то
особенно торжественно. Мы все обратили на это внимание.
- Товарищи, - сказал он вполголоса и повторил: - Товарищи... Мне трудно
говорить прежде всего потому, что я, кажется, вижу проблеск, пусть пока
очень слабый... И притом мне - неспециалисту - приходится говорить о своей
догадке вам - научным работникам. Возможно, что некоторым это покажется
самонадеянным с моей стороны. Но я считаю, что чем больше будет мыслей и
различных предположений, тем всестороннее мы осветим вопрос и скорее
придем к разгадке причин случившейся трагедии. Но перейдем к делу... Мне
удалось, кажется, подметить одну очень простую закономерность, а выводы вы
сделаете лучше меня... Так вот, я обратил внимание на странное соотношение
географических координат нашего Института звезд и того пункта в Америке,
где также наблюдается это явление. Меридиан нашего места - 33 градуса
восточной долготы, а меридиан пункта на озере Верхнее - 87 градусов
западной долготы...
- При равенстве широт! - подсказал кто-то.
- Да, примерно при одной и той же широте... Так вот, - продолжал Максим
Федорович, - в сумме эти долготы составляют точно 120 градусов. 33 да 87 -
как раз сто двадцать!
- По-видимому, это случайное совпадение, - сказал метеоролог. - Более
важным, Максим Федорович, является, я неоднократно уже говорил, что
явление это наблюдается вблизи значительных водных пространств. Так, у нас
- огромная бухта, а там, в Америке, - озеро Верхнее...
Максим Федорович дал метеорологу выговориться, а потом сказал:
- Треть земного шара - вот что значат сто двадцать градусов. Как раз
треть. Всего-то триста шестьдесят...
Максим Федорович быстро прошел в соседнюю комнату и вскоре вернулся с
новеньким школьным глобусом. Из кармана достал блестящую металлическую
рулетку.
- Вот, смотрите, - говорил он, - я флажками отметил наш пункт и озеро
Верхнее. Над сорок шестой параллелью я ставлю палец. Вращаю глобус. И
получается, что дважды за оборот земного шара что-то неподвижное входит в
атмосферу Земли: один раз над нашими головами, здесь, на Украине, и один
раз - над озером Верхним в США.
- Следовательно, - перебил его Григорьев, остроносый, лобастый и
очкастый человек, специалист в области распространения радиоволн, -
по-вашему выходит, что нечто вроде люстры висит неподвижно над земным
шаром и дважды за сутки вызывает мираж пока неизвестным нам механизмом?
Так получается? Следовательно, некий спутник, который мы никак не можем
разглядеть, снабженный этаким часовым механизмом, дважды, если
подтвердится ваша догадка, Максим Федорович, что-то такое проецирует в
нашу атмосферу, после чего мы видим на небе морские волны, чаек и

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 125297
Опублик.: 20.12.01
Число обращений: 1