|
ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ Владимир ХЛУМОВ МАСТЕР ДЫМНЫХ КОЛЕЦ (интеллигентская хроника)
ПЕРВАЯ ЧЕТВЕРТЬ
За собою упрочив
Право зваться немым,
Он средь женщин находчив,
Средь мужчин - нелюдим.
Мастер переводов со
староанглийского. 1 Плоская базальтовая плита толщиной в несколько десятков километров
упиралась западным краем в семиглавый холм, на живописных склонах которого
приютились многочисленные домики Южного Города. На столообразной вершине
одного из холмов, по аллее, усыпанной блестящими, будто лакированными
плодами деревьев, прогуливался горожанин лет тридцати пяти. Только что он
поднял с асфальта коричневый кругляш, подышал на него, потер об рукав
вельветового пиджака и принялся рассматривать в солнечном свете. Затем
положил орех в карман, посмотрел беспокойно на часы и подошел к парапету.
Снизу послышался гудок парохода. Человек наклонился, разглядывая
сквозь кроны деревьев маленького крикливого трудягу, подталкивающего
впереди себя лентяйку баржу. Та самодовольно пыжилась, расталкивая тугими
боками сизую речную волну. Потом его взгляд перебрался на противоположный
берег, на опустевший по осени песчаный пляж, пополз дальше, через
новостройки со старыми, дореволюционными названиями рабочих слободок,
потом еще дальше, через древний воровской лес к еле заметным в дымке
насыщенного аэрозолем воздуха мачтам радиостанции. Дальше ничего не было
видно. Но он знал, что и там, за вышками, на тысячи километров раскинулась
гигантская пустыня. Сердце его сжалось от тоски - это была его родина.
Тем временем к горожанину сзади подкралась молодая особа и обхватила
ладонями его лицо.
- Марта! - обрадованно узнал гражданин.
- Не-а.
- Ну, брось, Марта, - уже менее уверенно отозвался испытуемый.
- Марта, прекрати, я чую запах губ твоих, - продекламировал он.
- Ну угадай, подумай еще.
Ее руки ослабли, он повернулся и крепко обнял черноглазую Марту.
- Где так долго можно ходить?
- Ой, ой, можно подумать, ты сгорал от нетерпения. Я видела. Стоял
как истукан, даже не услышал, как я подошла.
- Му-у, - мычал гражданин, зарываясь в душистый стог ее волос.
- А все-таки, ты засомневался шалопут.
- Когда? - дурачился он.
- Не притворяйся. Кто у тебя еще есть? - допрашивала Марта.
- Никого.
- Ладно, беспутный врун. Дай-ка мне свой противный лживый рот.
Наконец она спросила: - Куда пойдем?
- В зоопарк, - пошутил Шалопут.
- А что, серьезно, пойдем в зоопарк, я люблю зверей. А меня в зоопарк
не водят.
- Что же они такие нехорошие?
- Медведь, - зло сказала Марта.
- Кто? Я же Шалопут, - возмутился Шалопут.
- Хороша бы я была, если бы и ты был медведем, - Марта ласково
посмотрела на Шалопута. - Говорит сегодня утром: `Я заеду за тобой на
работу.` Представляешь?
- Угу.
- Пришлось опять врать про собрание. Не знаю, поверил ли. А на работе
не поверили, потому и опоздала.
- Угу.
- Слушай, а как тебя отпускают с работы? И вообще, ты подозрительный
тип. Узнаю, наконец, где ты работаешь, или нет?
- Я же говорил, в ящике.
- В ящике режим.
- Угу.
- А ты кто, директор?
- Нет.
- Ну скажи, кто?
- Ша-ло-пут.
- Это точно.
Он обнял ее, и они направились в зоопарк. Дорога в царство невольных
зверей напоминала американскую горку. Но они этого не замечали. Марта
счастливо щебетала, прижимая его локоть мягкой грудью. Шалопут почти всю
дорогу молчал. Ее он не слышал, он слышал, как постукивает под рукой
маленькое глупенькое сердечко, безраздельно преданное ему на весь
оставшийся вечер. Уходила щемящая полоска горизонта, утыканная
радиомачтами; вслед за ней отправлялись все его важные дела, вся суета, в
которой он погряз с потрохами, все рабочие дрязги, поглотившие его
душевные и умственные силы. Любил ли он свою работу? Да, конечно. Она
выжимала его всего до последней нитки и он не сопротивлялся. Он не
сопротивлялся до такой степени, что уже не мог без работы, даже когда
бывал дома. Он работал и по субботам, И по воскресеньям. Он не читал книг
уже несколько лет кряду, в театр не ходил, музыку слушал по репродуктору.
Мозги были на замке для любой инородной темы.
- Шалопу-у-ут, - Марта дернула его за рукав.
- Что?
- Ты меня совсем не слушаешь, - пожаловалась она.
- Я тебя слушаю.
- Тогда повтори, что я сказала.
- Ты сказала, что любишь меня, - Шалопут улыбнулся.
- Негодник, - возмутилась Марта, - про это я тебе говорила десять
минут назад.
- Ну, прости. - Он полез лобызаться.
- Негодник, негодник, ты куда ушел? Я ему жалуюсь, а он сбежал.
- Ладно, повтори еще разок, - попросил Шалопут.
- Я как дурочка срываюсь с работы, бегу сломя голову к нему, а он...
Шалопут виновато потупил взор. Такого самоуничижения Марта долго не
выдерживала.
- Я говорю, день какой-то сегодня странный, - сдалась Марта.
- Почему?
- Не знаю. Не могу объяснить, - она помолчала. - Ты зачем меня в
зоопарк пригласил?
- Место хорошее. Никто нас там не увидит.
- И все? - недоверчиво переспросила Марта.
- Если не хочешь, не пойдем, - предложил Шалопут.
- Нет, нет, наоборот, я очень хочу туда сходить... - Марта вдруг
прервалась, махнула рукой и весело сказала: - А, черт с ним. Ты мне
мороженого купишь?
- Куплю, - обнадежил Шалопут.
- А кенгуру покажешь?
- Покажу.
- И зебру?
- И зебру.
- Тогда пошли быстрее.
Вскоре они были у входных касс зоологического парка. Оба про себя
отметили специфический букет запахов, источаемых тесным коллективом
международной фауны. Но отступать было поздно, и Шалопут попросил у
кассира два билета, один взрослый и один детский. Кассир улыбнулся и
протянул два билета по рублю.
- Так дорого? - удивилась Марта.
- Да, с сегодняшнего дня повышенный тариф, - ответил кассир.
- Это в честь чего? - по-мужски вступил Шалопут.
- Сюрприз, - кассир цокнул языком. - Проходите, проходите, не
пожалеете.
Внутри они купили эскимо и пачку печенья для кенгуру. Путь к зебрам и
кенгуру пролегал мимо вольеров с крупными хищными животными. Марта
разыгралась как девчонка. Она подбегала то к одной, то к другой клетке,
корчила рожи, дергала за рукав Шалопута, кривляясь, представляла
обитателям клеток своего несравненного ухажера.
- Эй, вы, саблезубые, добрый день, хищнички. Познакомьтесь, это
Шалопут, мой самый любимый зверь. Ну, что ты смущаешься, подай дяде ручку.
Ну!
В ответ из клеток раздавалось злобное рычание - дикая природа даже в
культурных условиях не желала входить в контакт. Марта не расстраивалась,
она перегибалась через заградительный парапет, посылала отчаянные
воздушные поцелуи и всякие хорошие слова о преданности и дружбе. Ее
спутник искренне радовался этим бесшабашным шалостям. Ему стало на душе
хорошо. Оттого, что было хорошо ей. Он давно уже не видел Марту такой
счастливой и потому расслабился сам. Уткнувшись сочувствующим взглядом в
желтые эмигрантские глаза пантеры, успокаивал:
- Ну что, старушка, скучно тебе тут в четырех стенах? Домой, наверно,
тянет, на родину? А где ж твоя родина, голубушка, за границей, наверно? Ну
ничего, не расстраивайся, не теряй надежду...
В этот самый момент раздался загробный крик. Шалопут оглянулся. У
соседнего вольера, схватившись рукой за металлический поручень, страшно
кричала Марта. Она кричала и, словно прикованная, глядела в одну пугающую
ее точку. Шалопут подбежал к спутнице, обнял и оглянулся на зарешеченную
стену. Оттуда, из-за частокола прутьев на них глядел человек. `Служитель,
наверное`, - мелькнуло в мозгу Шалопута.
- Что ты, Марта, милая, успокойся. Чего ты испугалась?
Но Марта не успокоилась. Она рванулась из объятий Шалопута. Тот
прижал ее к себе еще крепче.
- Пусти, - взмолилась она. - Дурак, это мой муж!
- Он у тебя тигром работает? - не сознавая всей серьезности момента,
спросил Шалопут.
Марта с чувством посмотрела в глаза ухажера. Ей было не до шуток.
- Марта, что ты здесь делаешь? - упавшим голосом спросил человек из
клетки. Воцарилось неловкое молчание.
Тем временем на истошный крик начали собираться посетители зоопарка.
Они полукругом обступили пространство перед вольером с необычным
экспонатом.
- Что произошло? - спросил пожилой мужчина из толпы.
- Дядька в клетке сидит, - крикнул мальчик, тыча на бедного мужа
измазанным в фиолетовых чернилах пальцем.
- Эй, ты как туда попал? - послышалось из задних рядов.
- Да это, наверно, служитель.
- В галстуке, - съязвил кто-то.
- Может, фельдшер? - не унимались из заднего ряда.
- Ишь, зверем смотрит, - зашипела старушка.
- Дайте ему поесть, поди, некормленный с утра, - посочувствовала
чья-то добрая душа. Толпа засмеялась. Кто-то полез вперед, протягивая
небольшой ломоть городской булки. Но тут появился дежурный милиционер.
- Прекратить, - сержант остановил настырного гражданина, который уже
собирался втиснуть между прутьев булку. - Товарищ, что вы там делаете?
- Не знаю, - честно ответили из клетки.
- Освободите сейчас же клетку.
- Я не могу.
Разговаривая с милиционером, мужчина глядел мимо него.
- Черт знает что, - не выдержал сержант. - Товарищи, расходитесь.
Ничего страшного не происходит. Сейчас разберемся. - Он перелез через
ограду и на расстоянии вытянутой руки от клетки остановился. - Хулиганите?
- Бездна, - процедил зарешетчатый.
- Ну-ка, дыхните, - приказал милиционер и придвинулся ближе к
чугунным прутьям.
Марта, зная крутой характер своего мужа, с криком `Караулов!`
сорвалась с места, ловко перебралась через парапет. Из клетки послышался
скрежет и какое-то урчание. Толпа ахнула. Караулов побледнел, разжал
побелевшие от напряжения пальцы, до этого сцепившееся на изъеденных
чьими-то зубами прутьях, и рванулся в дальний угол клетки, где было что-то
вроде собачьей конуры, но только неестественно увеличенных размеров. Выход
из конуры на три четверти прикрывался огромным черным дипломатом, в
наружную стенку которого упиралось засохшее сосновое бревно. Из оставшейся
незакрытой части выхода выглядывала мохнатая лапа, отчаянно скребущая по
блестящей поверхности несгораемого чемодана. Возмутитель порядка в три
прыжка оказался у будки, всей тяжестью навалился на бревно, и во-время:
оно уже вот-вот должно было соскользнуть под напором разъяренного хищника.
Сержант, чувствуя, что сейчас не время для допроса, заметался перед
оградой, не зная, что предпринять. На помощь пришел человек из толпы.
Гражданин в вельветовом костюме устремился вокруг барака с вольерами туда,
где по его представлениям располагались подсобные помещения. Там в одной
из комнат, на разделочном столе, в перемазанном всякими нечистотами халате
возлегал длинный худощавый мужик с испитым лицом. Уборщик хищных вольеров
был мертвецки пьян. Убедившись, что привести уборщика в мало-мальски
сознательное состояние невозможно, Шалопут отыскал у того в кармане ключи
и побежал по узкому коридору.
Тем временем молоденький сержант пришел в себя, достал почерневшее от
учебной стрельбы личное оружие и приготовился применить его в любой
удобный момент. Положение человека в клетке становилось отчаянным. Вот-вот
должна была рухнуть впопыхах возведенная на пути хищного зверя баррикада
надежды. Сержант опять заволновался. Если выскочит зверь и в том дальнем
углу завяжется неравная схватка, можно и дров наломать. К счастью, в этот
момент на противоположной стене обозначилась узкая темная щель - дверь в
коридор с подсобными помещениями потихоньку открылась, и в ней появилась
голова человека в вельветовом костюме.
- Быстрее сюда! - крикнул Шалопут мужу Марты.
Мужчина поднял голову, заметил спасительную дверь и кинулся что есть
мочи на свободу. Толпа затаила дыхание. Вслед за мужчиной через сметенную
в мгновение ока баррикаду с неожиданной прытью из будки выпрыгнул бурый
ангарский медведь и, сделав три прыжка, ухватился когтистой лапой за
правый ботинок непрошенного гостя. Человек закричал от боли - острый
коготь зацепил вместе с ботинком внешнюю часть ступни. Сержант вскинул
пистолет. Но здесь из-за двери вытянулась рука, обхватила поедаемого на
глазах человека и с силой выдернула его из клетки. Дверь быстро
захлопнулась. Толпа, с замиранием до сих пор наблюдавшая за отчаянной
схваткой, шумно вздохнула. Перевел дыхание и молоденький сержант. `Слава
богу`, - благодарили люди судьбу, случай, в общем, какую-то добрую силу,
не давшую случиться несчастью. `Слава богу`, - повторяла Марта.
Вскоре появился Шалопут. На руках он нес потерявшего сознание
Караулова. Марта бросилась к мужу. Кто-то побежал вызывать скорую помощь.
Народ стал потихоньку успокаиваться и расходиться. Медведь тоже успокоился
и принялся мирно грызть отхваченный трофей - стоптанный наружу черный
ботинок сорок второго размера.
Сержант помог уложить пострадавшего на скамейку, а Марта, перевязав
окровавленную ногу, теперь тихо плакала, поглаживая мужа.
Под воздействием всеобщей суматохи и большого количества посетителей
наконец появилась администрация зоопарка. Выяснив, в чем дело,
администрация в лице директора потребовала наказать нарушителя режима
осмотра хищников, то есть самого пострадавшего. Сержант, установив, что
хорошенькая черноглазая женщина является законной супругой нарушителя,
спросил:
- Вы-то, наверно, в курсе, как он туда попал?
Марта не знала, что и сказать, и лишь беспомощно оглядывалась вокруг.
- Ничего удивительного нет, - вмешался Шалопут, обращаясь к
директору. - У вас сотрудники на работе в нетрезвом состоянии.
Сержант строго посмотрел на директора.
- Ладно, мы тут сами разберемся, - высокомерно возразил директор.
Появилась скорая помощь. Бесчувственное тело положили на носилки и
понесли в машину. Марта безвольно последовала за мужем. Казалось, тронется
машина - и растает как наваждение необычный инцидент в зоопарке. Но в
последний момент пострадавший пришел в себя, приподнялся слегка и,
показывая рукой на своего спасителя, громко крикнул:
- Это он во всем виноват!
После этих слов пострадавший снова распластался и его быстренько
всунули в фургон. Туда же забралась Марта. Карета тронулась.
- Вы что, знакомы? - спросил сержант.
- Нет, - отрезал Шалопут.
- Да, конечно. Наверно, ему померещилось. Спасибо вам за помощь, -
сержант с благодарностью посмотрел на собеседника и внезапно добавил: - У
вас документик есть при себе?
- Пожалуйста, - Шалопут протянул кожаную книжечку.
Сержант с уважением прочел удостоверение и, переписав данные в
блокнот, вежливо попрощался.
Глупо получилось, размышлял Шалопут, направляясь к выходу. Просто
непонятно, почему так глупо. Он не любил, когда что-нибудь было ему не
понято. Поэтому и работал всегда как бешеный, всю душу себе изматывал,
пока не разберется.
Жажда узнавать и объяснять появилась у него в незапамятные времена.
Может быть, здесь был реликтовый страх, выработанный древними предками в
борьбе за существование с мертвыми силами природы. Да, да, именно страх.
Сейчас, когда уже все кончилось, когда он в безопасности шагает мимо
закрытых на тяжелые засовы и амбарные замки зверей и птиц, откуда-то
из-под ребра по направлению к легким заструился пока еще еле слышный, но,
очевидно, неотвратимый обыкновенный животный страх. Некоторые это называют
вдохновением свободного мышления, парением духа человеческого, безусловным
движителем научного прогресса.
- Эй, гражданин, куда прешь, здесь люди входят, а выход вона где! -
раздался голос кассира.
Шалопут брезгливо махнул рукой, но потом вдруг подошел к кассиру и
неласково посмотрел в глаза.
- Ты что? - испугался старик.
Шалопут с пониманием подмигнул.
- Ну что, разыграли?
- Кого разыграли? - опять начал наглеть кассир.
- Сюрприз обещали?
- Какой сюрприз? - старик бестолково вращал глазами.
Шалопут опять махнул рукой и, сутулясь от своих мыслей, побрел прочь.
Старик высунулся из окошка и вслед незнакомцу послал:
- Тьфу! 2 Не во всяком провинциальном городишке найдется свой собственный музей
города. На Северной Заставе такой музей был. Некогда основатели Северной
Заставы, отчаянные прожектеры и авантюристы, закладывая его на безлюдных
морских берегах, уплатили немало серебра и золота иноземным архитекторам,
требуя от них немедленных и точнейших схем будущего чудо-города. И такие
проекты действительно были составлены, но в жизнь так и не воплотились.
Причиной тому послужил неудачный выбор места, с холодным мокрым климатом и
хлипким ненадежным грунтом. Строительство вскоре после его начала зачахло.
Фактически удалось застроить лишь центральную площадь, с одной стороны -
трехэтажным дворцом в итальянском стиле, а с другой - полукруглым
государственным домом. Множество же других дворцов, соборов и храмов так и
остались в виде утонченных гравюр и эстампов висеть на стенах
многочисленных залов и коридоров дворца памятником древней мечты
основателей Северной Заставы. Остальная часть города была захвачена мелкой
буржуазией и ремесленниками и застраивалась единолично, без генерального
плана, а потому бестолково. Но горожане не подозревали об этом, поскольку
вход во дворец был строго ограничен, и большинство из них не могло видеть
блестящие проекты и сравнивать их с окружающим хаосом. После революции,
однако, дворец был превращен в музей, и жители смогли убедиться воочию,
насколько их обокрали.
В последние годы городишко ожил. В нем появился новенький
микрорайончик с панельными пятиэтажками, а на правом берегу речки Темной
началось какое-то гигантское строительство. За одно лето экскаваторы и
грейдеры разрыли глубокий котлован, на дне которого соорудили пять
железобетонных кубов, зарыли все это, а через год оттуда, из котлована,
выросла стометровая ферма, по ночам мерцающая красными огнями. Объект
строился военными, и жители лишь терялись в догадках насчет будущей судьбы
своего города. Даже местное начальство было в замешательстве. Вот уже
который год оно настаивало на возведении в городке ретранслятора
телевизионных программ с целью полного охвата населения последними идеями
центрального руководства. Но, по-видимому, в центре недооценивали значение
Северной Заставы для исторических судеб государства и всячески
отмалчивались. Когда же началась стройка за рекой, руководство Северной
отправило в центр благодарственную телеграмму со словами: `Строительство
телецентра встретили энтузиазмом тчк Население едином порыве ждет указаний
поддержке строительства людьми материалами`. Из центра ответа не
последовало, но через некоторое время приехал уполномоченный и устно
предупредил местных руководителей об ответственности за распространение
ложной информации и разглашение государственной тайны. В результате такой
гласности по Северной поползли всякие невероятные слухи. Одни запросто
считали, что рядом с городом сооружается подземный аэродром, другие
склонялись в пользу секретного оборонного завода, третьи справедливо
возражали, мол, кто же будет метить стратегический военный объект
стометровой вышкой, и полагали целью затеянного мероприятия плодоовощную
базу областного значения. Что же касается военных на стройке, то это
объяснили невозможностью опереться на малочисленную местную рабочую силу.
Илья Ильич Пригожин, мечтатель и просветитель, имел свое собственное
мнение по поводу грандиозной стройки. Впрочем, подавляющее число жителей
Северной, включая и его единственную дочь Соню, всерьез его точку зрения
не принимали. Соня, например, часто говорила: `Милый, милый папочка, ты
неисправимый фантазер. Ну подумай сам, какой здесь может быть космодром?`
Первое время они много спорили по этому поводу, даже часто ругались.
Позже, когда стройка подошла к концу, а никаких атрибутов космодрома не
появилось, Соня перестала насмехаться над отцом, да и вообще приставать к
нему по этому поводу. Илья Ильич отметил ее душевное благородство и сделал
вид, будто изменил мнение.
Да, последнее время Соня все реже и реже заговаривала с отцом. Но
была у этого еще одна причина, внезапно выяснившаяся накануне вечером.
Соня пришла домой взволнованная и почему-то чуть-чуть бледная. С порога
бросилась к отцу, обхватила легкими руками шею родного человека и шепнула
на ухо: `Папа, я влюбилась.` `Что же, вполне естественно, - ответил отец,
поглаживая свое чадо за ушком. - Тебе уже двадцать пять`.
Любовь далась Соне очень непросто. Девочка, рано потерявшая маму,
оказалась под единоличным влиянием доброго интеллигентного человека,
который и послужил ей прообразом воображаемого героя. Естественно, нужны
многие годы, чтобы встретить хоть нечто похожее или по крайней мере
отдаленно напоминающее идеал. Смышленая от природы и к тому же начитанная,
в юные школьные годы она чувствовала себя старше своих взбалмошных
одноклассников и с некоторой высокомерной улыбкой наблюдала, как те, не
умея плавать, бесстрашно бросаются в бездонное море интимных отношений. В
таких условиях обычно внимание сердца переключается на школьного учителя,
какого-нибудь преподавателя физики, математики или литературы. Но беда
была в том, что все эти предметы во второй средней школе Северной Заставы
читал один и тот же человек - Илья Ильич Пригожин.
Постепенно Соня поняла, что она не сможет найти свое счастье в
затхлом провинциальном городишке. Мечты переносили ее в большой светлый
город с высокими домами, с широкими проспектами и бульварами, в город,
населенный умными и мечтательными людьми наподобие ее отца. Ведь и сам
отец часто восторженно рассказывал о своей юности, о незабываемых годах
учебы в столичном университете. Правда, он обычно добавлял, что и наша
Северная Застава себя еще покажет, но даже самые радужные надежды тускнели
перед реально существующим столичным блеском.
Можно себе представить, как упоенно пела ее душа, когда она ступила
маленькой ножкой на перрон Северного вокзала столицы. И никакого ей не
было дела до того, что перрон заплеван, а носильщики грубы и неотесанны,
что дома угрюмы, а люди неприветливы и суетливы. Ничего она такого не
замечала. Замирая от волнения, Соня вошла в высокие дубовые двери приемной
комиссии университета, трепетно нашептывая как молитву торжественное и
постоянно ускользающее из памяти определение предела числовой
последовательности. Зря она волновалась - понятие предела этим летом было
выброшено за ненадобностью из программы. И вообще зря она волновалась за
математику, срезалась она на сочинении `Нравственность в творчестве
писателя Неточкина`. Безо всякой задней мысли она вдруг написала, что
роман Неточкина `Черти` должен являться настольной книгой подрастающего
поколения. Попытка обелить этот тенденциозный роман, в свое время
подвергнутый уничтожающей критике самим Максим Максимычем, была в корне
пресечена - `неудовлетворительно, поскольку тема не раскрыта`, ответили ей
строгие экзаменаторы. И поехала она обратно, ссутулившись от неудачи,
потупив глаза от столичных жителей. Нерастраченные двадцать пять рублей
она поделила на две неравные части, десять на билет, а остальное пошло на
белую индийскую рубашку отцу. Илья Ильич обрадовался: `Отличная рубашка. Я
ее надену в самый торжественный момент моей жизни. А что не поступила в
столице - так это к лучшему. Поедешь в областной центр, поступишь в
институт культуры, жить будем почти рядом.` Так она и сделала. Окончив
институт, устроилась на работу в библиотеку. Побежали унылые серые дни.
Соня завороженно наблюдала за их однообразной чередой, будто те были не
отрезками времени, а солеными волнами, набегающими на топкие берега
Северной Заставы. Сверстницы, вполне оформившееся к этому времени, часто
подшучивали над ней: `Раньше в монастырь уходили, а теперь в библиотеку`.
И правда, читателей в городишке было немного, и те в основном школьники и
женщины. Школьники читали по программе, а женщины от скуки читали все без
разбору. Иногда заходило местное начальство проверить, красен ли красный
уголок и как представлены последние материалы. `Куда же вы идеологию
засунули?` - возмущалось начальство, не обнаружив на переднем краю
пропагандистской литературы. Соня смущенно опускала глаза и твердо
говорила: `Все равно никто не читает.` Очень начальство не любило этого
разговора и возмущалось еще сильнее: `Материалы не читать надобно, а
знать`. Но дальше выговора гнев начальственный не шел. Уволить Соню нельзя
было - во-первых, молодой специалист, а во-вторых, замену днем с огнем не
сыщешь. Так и работала непокорная девушка, постепенно теряя смысл своего
существования.
Конечно не все было так уж однообразно. По воскресеньям Илья Ильич
вел в библиотеке кружок практического космоплавания. Но здесь опять же в
основном были школьники. Этот кружок существовал уже лет двадцать и,
казалось бы, вокруг должно было скопится большое количество его
выпускников. Но система преподавания в кружке породила необычный эффект -
после окончания школы члены кружка, гонимые мечтой учителя, разлетались в
разные далекие интересные края, те же, кто оставались на Северной, не
выдерживали двух лет провинциальной жизни и вскоре спивались и хирели.
И вот полгода назад, то есть весной, зашел в библиотеку незнакомый
человек с аскетическим лицом, прозрачными широко раскрытыми глазами и
попросил записать его в читатели. Евгений Викторович Шнитке, тридцать два
года, русский, записывала Соня нового читателя в карточку. Посетитель
немного заикался.
- Я за-а-икаюсь, только если волнуюсь, - пояснил молодой человек.
- А вы не волнуйтесь, - успокоила Соня и спросила место работы.
- С-сберегательная касса, к-кассир, с-старший.
- Что читать будете, старший кассир? - слегка улыбнувшись, спросила
Соня.
- Я посмотрю каталог.
Редкий читатель на Северной Заставе пользовался каталогом. Поэтому
Соня удивленно подняла голову и стала наблюдать за посетителем. Около часа
новичок изучал содержимое библиотеки, потом поднял голову, отсутствующим
взглядом посмотрел на Соню и опять уткнулся в картотеку. Этим своим
действием он напомнил Соне цаплю. Цапля долго что-то искала, уткнувшись
длинным носом в болото, потом наконец нашла, вынула клюв, осмотрелась
вокруг, проглотила лягушонка и продолжила поиски. Наконец Евгений
Викторович Шнитке оторвался от каталога окончательно, подошел к Соне и
сказал:
- У вас пре-е-красная библиотека. Такой редкий подбор хороших книг:
повести Человекова, даже сказки Бе-э-здомного.
Соня смутилась и лишь пожала плечами, мол, ничего особенного. В
действительности приобретение всех этих ценных книг потребовало немало
настойчивости и культуры. За те два года, которые она проработала в
библиотеке, ей удалось сильно потрепать межбиблиотечные фонды и
центральный книжный коллектор. Она требовала, требовала и требовала. В
центре удивлялись, зачем нужен в захолустье дефицитный товар, и слали
почвенников. Так Соня называла огромную когорту писателей, запрудившую
книжный рынок разного рода `Корнями`, `Истоками`, `Родниками` и прочей
скучной дребеденью. Соня отчаянно сносила почвенников в подвал и снова
требовала нормальной литературы. В конце концов в центре поняли, что
сопротивление бесполезно, и зачислили Северную Заставу в один ряд с
другими признанными очагами культуры. К сожалению, жители Северной не
заметили столь быстрого сказочного превращения своего города, и добрые
слова новоиспеченного читателя были первым признанием заслуг Софьи
Ильинишны Пригожиной.
С этого дня старший кассир стал завсегдатаем библиотеки. Он бывал
почти каждый день. Часто брал книгу и читал ее прямо здесь же, в читальном
зале. В эти часы их разделяла только прозрачная стеклянная дверь, и Соня
ловила на себе его долгие взгляды, отводила глаза и сама же потом
подсматривала за ним украдкой. Теперь он не казался цаплей. Наоборот, он
был строен и подтянут. Правда, он все время заикался в разговоре с Соней.
Но получалось у него это как-то естественно и не отталкивало. Постепенно
они начали говорить не только о книгах.
- Почему вы приехали к нам в эту глушь? - спросила как-то Соня.
Евгений запротестовал. По его мнению, самый захудалый городишко не
должен считать себя глушью. Глушь создают люди, а не города, говорил он.
- Вот вы, например, Соня, вы же ч-чудо какую библиотеку тут
сотворили, и в большом городе не сыскать такой...
- А, вы как мой папа, - перебила Соня, - он надеется, что
когда-нибудь здесь и вправду случится чудо и наша Северная Застава
превратится в какой-нибудь мировой центр.
- Нет, с-совсем не то, - опять запротестовал Евгений. - Я совсем не
то... То есть я очень симпатизирую и уважаю Илью Ильича, но я не согласен
вовсе, что тут непременно нужно стать центром вселенной. Я бы и не стал
жить в таком центре. По мне, пусть глуше еще что-нибудь, или на худой
конец пусть все так и остается, - почти не заикаясь, окончил Шнитке.
Соня немало подивилась тому упорству и уверенности, с какой Евгений
защищал свою точку зрения. Кроме того, она впервые за всю свою жизнь
услышала о том, что маленький захудалый городишко может быть для кого-то
местом счастливой интересной жизни.
- Но в чем же счастье тогда, по-вашему? - спросила Соня.
- С-счастье? - переспросил он и, потупив прозрачные глаза, ответил: -
С-счастье в любви.
Как-то они договорились сходить в музей. Всю ночь она волновалась,
под утро уснула и чуть не проспала назначенное время. Они встретились в
условленном месте, откуда дорога пролегала по неухоженному, грязному по
осени берегу речки Темной, затем налево, к центральной площади. Шлепая по
грязной дороге, они шутили и смеялись над своим нелепым походом, над тем,
как неуклюже это должно было выглядеть со стороны, с точки зрения
какого-нибудь романтически настроенного свидетеля. Евгений изредка
поддерживал за локоть спутницу, но как только надобность исчезала, он тут
же отпускал руку и стеснительно прятал в карман.
Справа несла свои пресные воды к морю диковатая речка Темная.
Противоположный берег был усеян одинокими ветлами - пустынная степь
умирала сроком на одну зиму. Они остановились на минутку, весело
разглядывая тоскливый пейзаж, и Соня сказала:
- Представляете, папа утверждает, что у нашей Темной державное
течение. Нет, он законченный фантазер.
Шнитке неопределенно качнул головой, снял с плеча фотоаппарат и как
заправский экскурсант принялся фотографировать убогое, ничем не
примечательное пространство. Потом он, смущаясь, попросил Соню стать
поближе к берегу и снял ее одухотворенное лицо на фоне непрозрачной волны.
- Может быть, еще разик, - попросил Шнитке, отходя чуть в сторону.
Ему не понравилось, что в кадр попал предмет неестественного происхождения
- загадочная стометровая вышка.
- Хватит, хватит портить на меня пленку, идемте скорее в музей, -
Соня взяла его за руку и они свернули к дворцу.
Соня с детства знала каждый уголок музея. У нее здесь были свои
личные любимые места. Случалось, она часами сиживала напротив древней
гравюры, рассматривала маленьких человечков, нарисованных на улицах и
площадях так и не построенного города, и проживала с ними яркую, так
никогда и не прожитую жизнь. Ей было весело гулять по длинным торговым
рядам среди людей и домов, в парадоксальном контрасте отчаянных торгашей и
насупившихся атлантов, изнемогающих под тяжестью балконов; или бродить
вдоль набережной под ручкой с каким-нибудь франтом, воображая его героем
их несостоявшегося времени; а то взобраться по крутой лестнице под купол
златоглавого собора и оттуда с высоты увидеть море, до которого так и не
добралась Северная Застава, но которое прекрасно видно с этой,
воображенной смелым архитектором высоты.
- А вы знаете, Евгений, в нашем городе останавливался сам Губернатор,
- сообщила Соня спутнику. - А Неточкин, так тот просто таки жил в нашем
городе, - и, заметив удивление на его лице, добавила - некоторое время.
- Обратите внимание, Евгений, - продолжала Соня, - на всех проектах
небо над Заставой угрюмое, с тяжелыми, низко летящими облаками. Понимаете,
как верно они угадали душу нашего города? Город свинцовых туч. Небо - это
вторая крыша, и весь город оказывается огромным домом с
коридорами-улицами, комнатами-площадями, окнами-синими разрывами между
туч, там, вдали на горизонте.
Они подошли к окну с видом на речку, и Шнитке тогда сделал так: он
прикрыл сверху глаза ладонью, тем самым закрывая из виду пустынный правый
берег, долго смотрел, потом повернулся к Соне и с какой-то печалью, будто
расстроившись, сказал:
- И правда, речка ваша какая-то необычная.
Хождение по музеям не проходит даром. Теперь Евгений ни на минуту не
покидал Соню, хотя бы и в ее воображении. Дома она стала молчаливой и
перестала даже спорить с отцом по поводу загадочной новостройки, на работе
часами смотрела в окно, в ту сторону, что вела в переулок, где стоял
белый, силикатного кирпича дом с названием `Сберегательная касса`. А вчера
вдруг поняла - зайди он сейчас, тут же бросится к нему и выложит все, что
наболело. Но не открыл он тотчас дверь, не пришел и позже, и Соне ничего
другого не оставалось сделать, как во всем признаться отцу. 3 Имярек наблюдает из окна своего кабинета, что на третьем этаже
координаторной старого города, как внизу в пятиугольном дворике метет
брусчатку старый дурак Бошка. Вот Бошка остановился и принялся со
всевозможным геологическим упорством ковыряться в носу. Изредка он
отрывает бесцветные глаза от воображаемой линии горизонта и пристально
осматривает скуренный указательный палец. Внезапно вздрагивает,
оглядывается, высматривает, нет ли кого вокруг. Имярек презрительно
улыбается, мол, кому здесь взяться. Однако эта мысль его сразу не
отпускает. Лицо его темнеет, седой неподстриженный ус опускается еще ниже
к воротнику кителя, а небольшая припухлая правая ладошка сжимается в
кулачок, оттопыривая косой карман брюк.
Почему же так получилось? Почему вокруг ни одной живой души, кроме
старого чурбана Бошки? - размышляет Имярек. Все ушли, пропали, бросили.
Скоро и мне отправляться за ними. Никого не останется в координаторной.
Нет, останется один, Бошка. Старый дурак недавно вставил себе зубы и,
следовательно, будет ждать до конца. Что же, и мне уходить? Но почему мне?
Почему должен уйти я, а не этот дубина с метлой? Вдруг Бошка замечает в
окне Имярека и корчит ему рожу с высунутым языком и оттопыренными ушами.
Застигнутый врасплох, Имярек шарахается от окна. Нет, Бошка не дурак. Он
прикидывается специально, но всем известно, сколько в нем упорства,
самодисциплины и умения. Достаточно посмотреть, как он метет двор. Лучше
него никто не метет двор. У него звенящая метла. От его метлы хорошо
становится на душе у друзей, а у врагов сутулятся спины и пропадает
оптимизм. Нет, Бошка не дурак, он дождется, пока уйду я, он не зря вставил
золотые зубы, Бошка будет жить долго. Что с того, что он старше нас всех.
Нет, не годами, а происхождением. Хитрец. Да, хитрецы - самая древняя
порода. Вишь, как метет, брусчатка блестит, да и мусора не видно. В ящики
складывает, на машинах развозит за город, а там закапывает. Там много
места. Вначале некоторые возражали, зачем, мол, нам такая огромная свалка
вблизи города. В центре и так не продохнуть, так еще мусорная вонь
поднимается. Но Бошка знал свое дело. Бошка закапывал мусор, и на
удивление всем из каждого отвезенного ящика вырастало три жирных кактуса.
Так вокруг города появился кактусовый лес - наши легкие. Чище стал воздух
в столице, чище стало в душах горожан. Правда, появилась легенда, черная
ложь. Один умник - Бошка его потом нашел - распустил нелепый слух будто
через сто лет зацветет кактусовый лес фиолетовыми цветами, испускающими
зловонный газ фосген, и мало того, что население удушится, так еще
придется уплатить большой штраф за нарушение женевской конвенции.
Да, Бошка, Бошка. Имярек опять подходит к окну. Внизу Бошка поймал
крысу и теперь пытается наступить ей на голову подкованным каблуком
кирзового сапога. Последняя крыса, замечает Имярек. Все остальные сбежали,
осталась одна-одинешенька. Мещане, мелкие душонки, испугались за свою
шкуру, слюнтяи. Сбежали. Ничего, обойдемся без них. Вырастут новые, свои,
плоть от плоти, трудовая косточка. Они будут умнее, они поймут меня, они
поймут, что надо было именно так поступать, а не иначе. Вот только
Бошка... А что Бошка? Он тоже не вечен. Конечно, натворить чудес успеет.
Как это Губернатор писал? Имярек вспоминает текст: `Он не был ни технолог,
ни инженер; но он был твердой души прохвост, а это тоже своего рода сила,
обладая которою можно покорить мир.`
Крыса издает последний вздох, и Имярек поднимает взгляд над
остроконечными крышами, туда, где зажглась вечерняя звезда Арктур. 4 Земной глобус так плотно опутан параллелями и меридианами, что
создается впечатление, будто любые два географических пункта связаны
упругими нитями, вдоль которых осуществляется непрерывная материальная
связь. Между тем, параллели и меридианы суть воображаемые линии, и это
доказывается хотя бы тем, как они беспрепятственно пересекают
государственные границы без предварительного оформления виз, паспортов и
таможенного досмотра. И все же приятно осознавать, что ваш город находится
на одной параллели, например, с Парижем или Лондоном. Кое-кого согревают и
такие параллели. Жители же Северной Заставы в темные осенние дни обращают
свои взоры на юг, где, уцепившись за их меридиан, в умеренном мягком
климате купается древний Южный город. Это вовсе не удивительно.
Удивительно другое. В тот самый момент, когда Соня, бледная от волнения,
спешила поделиться с отцом своим счастливым открытием и, подходя к дому,
увидела в промежутке между двумя жирными свинцовыми тучами кусок
раскаленного Солнца, в тот самый момент желтый шар ослепил осенним светом
мелкие зрачки Шалопута. И тени их стали параллельны и указали на
северо-восток.
Мужчина опустил глаза, подождал, пока очертания города приобретут
естественные формы и побрел дальше вниз по левому берегу бульвара
пирамидальных тополей. Там, внизу, где бульвар впадал в широкую улицу, ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ
Док. 125271
Опублик.: 20.12.01
Число обращений: 1
|
