В Кремле объяснили стремительное вымирание россиян
МАЛАМПЭН Назад
МАЛАМПЭН

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Жорж Сименон
МАЛАМПЭН

Изд. `Копирайт`, 1997 г.
ОСR Палек, 1999 г.

I

Даже думая об этом совершенно хладнокровно, я убеждаюсь, что тот день
прошел быстрее других и слово `головокружительно`, естественно, возника-
ет в моем сознании. Где-то в глубине памяти хранится другое подобное
воспоминание. Я играл во дворе лицея. Нет, не во дворе, потому что речь
ведь пойдет о трамвае. Но не важно! На улице. Или на площади. Скорее, на
площади, потому что я помню деревья и мог бы даже уточнить, что они вы-
рисовывались на фоне белой стены. Я бежал. Бежал так быстро, что дух
захватывало. Почему? Забыл. Я мчался как во сне, ничего не видя, кроме
земли, убегавшей у меня из-под ног как железнодорожная насыпь, когда
едешь в поезде. И вдруг, несмотря на то, что скорость и так была ненор-
мальная, она еще усилилась, и я внезапно резко остановился, дрожа с го-
ловы до ног; в висках у меня стучало, губы были влажные, глаза выпучены
- на расстоянии метра от меня появился трамвай, который тоже дрожал все-
ми своими железными частями.
Я не хочу ничего доказывать. Может быть, в тот день я бежал быстрее,
потому что интуитивно предчувствовал катастрофу?
- Дуралей! - крикнул мне водитель, побледневший так же, как и я.
Мне пришлось подняться на тротуар. Потом я сел на какой-то порог.
День, о котором я хочу рассказать, как будто не имеет к этому никако-
го отношения. Может быть, меня и тогда охватывала какая-то радостная ле-
гкость, какую испытываешь в чудесные июньские дни? Я встал в шесть ча-
сов, раньше, чем появилась наша работница. Когда я брился в ванной, же-
на, еще лежавшая в постели, окликнула меня:
- Не забудь о страховке...
Улица Бон была пуста. Я взял такси на набережной Орсэ и поехал на во-
кзал Сен-Лазар, по Парижу, золотистому, как персик. Там я не делал ниче-
го особенного: выпил чашку кофе с молоком и съел два рогалика в буфете
на вокзале; в купе читал газеты, время от времени прерывая чтение, чтобы
посмотреть в окно.
В Эвре на вокзале меня ждал Фашо со своей маленькой машиной. На этого
человека приятно смотреть. Наверное, святые в жизни похожи на него: они
тоже страстно хотят доставить вам какую-нибудь радость, избавить вас от
малейших неприятностей, от малейшего разочарования.
- Жена приготовила вам легкую закуску.
Все это не так уж важно, но дни, проведенные с Фашо, всегда отличают-
ся от других. В своей семье, на том языке, который мы называем `язык Ма-
лампэн`, мы говорим: `Поедем к сестрицам`.
Фашо-врач дома отдыха, точнее, больницы под названием `Сестрицы бед-
няков`. Многие из них страдают туберкулезом легких. Фашо, который лишь
немного моложе меня, не доверяет себе, и время от времени, раз в месяц
или в два месяца, вызывает меня, чтобы сделать торакопластику или рас-
сечь спайки.
Почему эти дни всегда бывают веселыми, солнечными, почему о них всег-
да приятно вспомнить? Во-первых, конечно, благодаря Фашо, его жене и
прелестному дому, в котором они живут на лоне природы, в двух шагах от
монастыря. Потом из-за сестриц, - для них это праздник, и они приготов-
ляют мне трогательные сюрпризы. На этот раз с девяти часов до полудня я
у трех больных, из которых одна, - я ее лечу уже несколько лет, - всегда
спрашивает о моих детях, как если бы она их знала. Так что в конце кон-
цов Жан и Било стали для нее будто членами семьи; она даже каждый раз
сует мне в карман плитку шоколада! За завтраком я объявил супругам Фашо:
- Завтра утром мы уезжаем на юг...
Такая поездка у нас впервые. Обычно мы проводим отпуск около Конкар-
но, в Безек-Конк, где у нас маленькая вилла. Но сейчас каникулы еще не
наступили. Эта поездка вызвана целым рядом случайностей.
Во-первых, Било заболел корью. Он выздоровел только два дня тому на-
зад и пока еще довольно вялый. Его брат, чтобы не занести заразы, после-
дние недели не ходил в школу. Ну а раз так, неделей больше, неделей
меньше... Наконец, я купил новую машину. Сейчас я за ней поеду. Я объяс-
няю своим хозяевам:
- Мы поедем как придется, без заранее составленного плана. Оранж,
Авиньон, Арль, Ним... Моя жена и дети никогда не были на юге... И де-
ти...
Фашо тоже никогда там не был. У него, бедняги, два пневмоторакса, и
ему как раз полезно было бы пожить в горах. Я почти стыжусь своей радос-
ти.
Поезд... Беру такси, чтобы доехать до набережной Жавель... Два часа
десять минут... Целый час хлопочу в зале, где покупателей ждут десятки
новых машин, и перехожу от одного стола к другому, чтобы подписать бума-
ги...
Наконец, получаю машину, которая похожа на рыночную игрушку, так она
блестит. О чем мне напоминала жена? Страховка... Но сначала я хочу ку-
пить сетку для багажа, такую, какую видел у врача-практика. Все оставши-
еся минуты наперечет. Выезжаю на проспект Гранд Арме. Я не привык к сво-
ей новой машине, поцарапал крыло. Ну да не важно!
Я уже не школьник накануне каникул и все-таки ощущаю, как кровь течет
быстрее в артериях. Щеки у меня покраснели, со мной это бывает. Я не за-
был о страховке.
Прежде всего надо заехать к матери. Поворачиваю на улицу Шампионне.
По обыкновению, поднимаю голову и бросаю взгляд на окна четвертого эта-
жа. Окна заперты, но мать меня видела. Всегда, когда я поднимаюсь на че-
твертый этаж, - лифта нет, - мать уже открывает дверь.
- Цвет не подходит для машины врача, - ворчит она, закрывая за мной
дверь. Только через минуту я понял, что она говорит о зеленом цвете ма-
шины. Раньше у меня бывали черные автомобили. Но мне всегда хотелось зе-
леную машину.
- Ты продал старую?
- Они у меня ее забрали.
- За сколько? Гильом заплатил бы тебе ту же цену в рассрочку, помеся-
чно.
Буфет стоит там, в полумраке, на нем фаянсовый сервиз. Это единствен-
ная красивая вещь в доме, только этот буфет я и хотел бы получить в нас-
ледство. Но я прекрасно знаю, что он достанется Тильому, тот возьмет его
хотя бы для того, чтобы насолить мне.
- Он сегодня приходил?
- Он со мной завтракал.
Гильом все время торчит у матери, он вытянул из нее все накопленные
ею деньги. И когда она, в свою очередь, выклянчивает немного у меня, то
это тоже для него. Чем в последнее время занимается мой брат? Кажется,
работает контролером в маленьком театре, не очень-то приличном...
- Так это решено? Вы едете на юг?
- Завтра...
- Я знаю людей, которым это было бы нужнее, чем вам...
Мой брат Гильом, черт побери! Его жена, - она всегда болеет, и сын,
который родился неполноценным! Они живут на окраине, где-то в Курбевуа,
якобы из-за свежего воздуха.
- Ты торопишься?
- Да, мне нужно еще заняться страховкой и зайти в больницу...
- Смотри не опаздывай из-за меня!
Теперь я не знаю, как попрощаться! Брожу по квартире, где по запаху
можно угадать, что здесь живет одинокая старая женщина.
- Я поняла, что ты торопишься?
- Ну, тогда до свидания, мама... Увидимся через две недели... Даже
лестница этого дома словно как-то унижает меня. Я ничего не забыл? Ах
да, больная девочка с одиннадцатой кровати. Я обещал ей куклу. Это до-
вольно сложное дело из-за одностороннего движения. Как мне остановиться
против ларька с игрушками, у меня ведь нет времени бегать по большим ма-
газинам! Выбираю куклу в голубом платье. Пересекаю Сену. Нужно спросить
у механика, нормально ли то, что я чувствую какую-то вибрацию под капо-
том. Я въезжаю во двор больницы и знаю, что швейцар выйдет поглазеть на
машину.
- Ну, как дела, мадмуазель Берта?
- Я хотела бы, чтобы вы посмотрели седьмую, доктор.
- Халат мне, быстрее!
Я жму руку младшего врача; он мне бросает:
- Так, значит, завтра?
Я говорил с ним об отъезде, может быть, слишком много говорил. Что я
еще забыл? Но сейчас некогда об этом думать. Мадмуазель Берта водит меня
по палатам, от кровати к кровати.
- Вы не сходите за куклой, она в машине? Я вспомнил, ведь Берта не
знает, что у меня новая машина. Останавливаю ее:
- В зеленой!
И сажусь на кровать девочки номер одиннадцать. Увижу ли я ее здесь
через две недели? Она как будто читает мои мысли.
- Вас долго не будет, доктор?
- Неделю или две...
И вот она уже совсем грустная. Я знаю почему и не смею об этом гово-
рить. Ей тринадцать лет, и она все понимает.
- Я бы так хотела, чтобы вы были здесь, когда...
Она едва смотрит на куклу, ровно столько, чтобы я поверил, что она
довольна. Впрочем, она и в самом деле довольна. Сестра ждет, ей неловко.
У меня здесь еще бесплатная консультация. Младший врач уже начал при-
ем. Там довольно суматошно: люди, если их не остановить, могут говорить
о своих болезнях часами, бросая на вас недовольные взгляды.
Страховка! Я чуть не забыл страховку, а старый полис истек уже на
прошлой неделе. В котором часу закрываются конторы на улице Пелетье?
- До свидания, доктор! Счастливого отдыха... Почему с самого утра я
беспрестанно тороплюсь и при этом не выигрываю ни секунды? Чего я боюсь?
Иногда у меня такое впечатление, что я хочу избежать чего-то, перехит-
рить судьбу.
Термосы! Я ведь обещал Жанне купить два термоса, чтобы в полдень не
ходить в ресторан, а завтракать на воздухе, у дороги. Есть магазин нап-
ротив вокзала Монпарнас. Это самый близкий. Полицейский заставляет меня
убрать машину с того места, где она стоит, потому что я поставил ее неп-
равильно.
Сто двадцать франков штука, но зато эти термосы оклеены настоящей ко-
жей. Как сказал продавец, это на всю жизнь. Слишком поздно ехать на ули-
цу Пелетье. Конторы закрыты. Сегодня вечером пошлю чек и все необходимые
сведения.
Поставить машину в гараж? Лучше оставлю ее на нашей улице. Жан захо-
чет полюбоваться ею. Даю три коротких гудка, как давал со старой машины,
но они не узнают этих новых гудков.
Лифт. Моя рука ищет в кармане ключ. Я хмурюсь, видя открытую дверь,
как у моей матери; этого здесь никогда не бывает. У двери не работница.
Моя жена. Она не нервничает, потому что это женщина, которая не позволя-
ет себе нервничать, но черты ее заострились, глаза провалились.
- Било... - шепчет она и берет мою шляпу и чемоданчик с инструмента-
ми.
Почему я сразу понял? Я иду прямо в комнату Било, где он не должен
быть в это время. В квартире сумрачно, потому что еще не совеем стемнело
и освещена только детская. Било лежит на кровати, очень бледный и, отк-
рыв рот, тяжело дышит.
Тут ноги мои задрожали, как тогда, когда на меня чуть не наехал трам-
вай. Я смотрю прямо перед собой и не могу прийти в себя.
- В четыре часа у него было тридцать девять и пять, - шепчет жена,
которая бесшумно вошла вслед за мной.
- Я отослала Жана к Кондеркам.
Она думает обо всем. Она как всегда спокойна, осторожна, и, кажется,
хочет украдкой обойти катастрофу.
- Позвони Морену, - произнес я. - Пусть приезжает сейчас же. Если его
нет дома, нужно позвонить в клинику... Ни слова о болезни, но я знаю,
что моя жена и я думаем об одном и том же.
Жан, мой старший сын, рос легко, без всяких болезней, без несчастных
случаев. Просто возмутительно смотреть на них: коренастый, полнокровный,
сочный Жан, а рядом бледный и нежный Било, восемь лет которого были ом-
рачены всеми возможными болезнями и самыми глупыми врачами. До того, что
я даже несколько дней тому назад был удивлен, видя, что его корь прошла
без осложнений. Удивлен и, признаюсь, встревожен. Эта тревога не была
причиной моей спешки в течение всего сегодняшнего дня, но я убежден, что
она тоже сыграла свою роль. Почему еще раньше, чем наклониться к нему, я
подумал о крупе? Крупа мы всегда боялись, и я, и Жанна. Потому ли, что
каждый год Било болел ангиной?
На прошлой неделе у меня был случай крупа, как раз в кроватке, сосед-
ней с одиннадцатой, теперь я велел ее убрать. Мальчуган четырех лет, он
умер во время дежурства Беро.
- Морен сейчас приедет, - объявила жена.
Я говорю шепотом:
- Пусть Жан не приходит обедать. Он не может заночевать у Кондерков?
- Мне неудобно просить их. А если я отвезу его пока к твоей матери?
В квартире уже стало как-то душно, и кажется, что свет потускнел.
- Нужно заказать сыворотку...
- Тридцать кубиков? - спрашивает Жанна.
Я понял, увидев на детском письменном столе медицинский справочник,
открытый на странице дифтерита. Она прочла. И все-таки остается спокой-
ной.
- Звонок... Это, должно быть. Морен...
- Тебе лучше оставить нас... Займись пока Жаном... Возьми машину и
отвези его к моей матери...
Морен холодный, скрупулезный. Его серебристые волосы придают ему
строгий вид, но дети его не боятся. Я объясняю, как будто я просто ка-
кой-то родственник больного:
- Меня с утра не было дома... Когда я вернулся...
- Открой рот, малыш... Не бойся... Подай мне инструмент, Малампэн,
посмотреть горло.
Било послушный, он безропотно переносит болезни. Почему я взглянул на
страницу медицинского справочника? Я ведь знаю, что там написано. Если я
и не специалист по детским болезням, как Морен, то я...
Ну так вот! Я только что ошибся. Я резко остановился, у меня пот на
верхней губе, шум в голове, внезапная слабость в ногах, я остановился,
как тогда перед трамваем - сейчас я все это ощущаю. Я прочел: злокачест-
венный дифтерит... И дальше слово `Марфан`. `Дифтерит Марфана`. Когда я
удивился, что малыш умер в больнице, несмотря на усиленное лечение при-
вивками, Беро рассказал мне о дифтерите Марфана, который бывает редко.
А теперь я не решаюсь повернуться к кровати, к Морену. Я уверен, что
это именно дифтерит Марфана! Я убежден, что Било и здесь не повезло; он
даже заболел необычным крупом. Ведь он всегда коллекционировал исключи-
тельные болезни.
`Недостаточности надпочечников сопутствует слабость, низкое давление;
но серьезные симптомы проявляются обычно на десятый день, и внезапно на-
ступает смерть, причем больной очень сильно бледнеет... `
Морен занимается своим ремеслом добросовестно, так же как я только
что занимался своим, в больнице. Он достал немного беловатой слизи из
горла больного.
- Нужно сделать сыворотку, - говорит он, затыкая ватой стеклянную
пробирку. - Ты этим займешься?
- Лучше бы...
- Хорошо... Ты оставляешь его здесь?
Я опускаю глаза. Он понимает. Я объясняю:
- Мы отправили старшего к моей матери...
Редко бывало, чтобы я так явственно слышал шум Парижа; до полуночи я
подскакивал каждые три минуты, когда автобус останавливался за несколько
шагов от нашей двери.
- Что он говорит? - спросил я у жены, когда она вернулась.
- Он не любит ночевать у твоей матери, говорит, что там дурно пах-
нет...
Ели ли мы что-нибудь? Я знаю, что ходил на кухню. Посмотрел на работ-
ницу, которой нет и двадцати лет, и подумал, не следовало ли из осторож-
ности... Но нет! Есть же все-таки пределы невезенья.
Морен вернулся. В первый раз сорок кубических сантиметров; потом, че-
рез час, еще.
- Я подумал, что следовало бы сделать его брату уколы анатоксина. Где
он сейчас? - Моя жена тебя отвезет. Это на другом конце Парижа. И, обра-
щаясь к Жанне:
- Ты не поставила машину в гараж?
Существуют такие слова, которые возвращают вас в реальный мир. Все
остальное в тумане. Когда я остался один с Било...
- Можно мне пойти наверх, лечь спать, мсье? - это говорит работница.
- Ну конечно! Конечно!
Тогда вокруг нас двоих возникла пустота. Может быть, у меня тоже был
жар? Разве у меня не было, как у Било, влажного компресса вокруг шеи,
который создавал впечатление, что шея распухла? Я слышал его тяжелое ды-
хание; я подстерегал неудавшиеся вздохи. И в воздухе был пар, потому что
на электрической плитке кипятилась вода, чтобы поддержать влажность. Зе-
ркало над камином запотело, как в ванной, когда течет горячая вода. Сте-
ны отступали, теряли свою плотность, становились такими же мягкими, как
матрацы, и фантастические рисунки выступали из обоев и материала штор.
Кажется, я не садился. Я положил часы на ночной столик. Через час на-
до третий раз вспрыснуть сыворотку, внутривенно. И если горло распухнет
еще больше, позвонить Морену, чтобы он срочно приехал вставлять трубку.
Инструменты уже приготовлены, они разложены на салфетке.
Все это я знал. Это существовало, было очевидно. Но туманно, как в
бреду. Я стоял в ногах кровати и ясно видел раскрытые глаза Било. Его
зовут не Било. Это не имя. Однако же мы почти не помним, что его имя Же-
ром, как у его прадедушки, - бабушка хотела, чтобы ему дали такое имя.
Но его брат, когда был маленьким, прозвал его так. Било, мы не знаем по-
чему, просто ему нравилось произносить эти два слога.
Било смотрит на меня. Конечно, он обычно и не был румяным, но мы ни-
когда не видели его таким бледным, как сейчас, а температура еще подчер-
кивает эту пугающую нас бледность. Его светлые волосы, такие светлые,
что они кажутся редкими, приклеились потом к его выпуклому лбу. Влажный
компресс приподнимает ему подбородок. Он открывает свой маленький рот,
словно рыба. И при этом он спокоен. Не боится. Смотрит на меня. Как
только я пошевельнусь, он следит за мной глазами. Только что, не знаю
почему, я отвернулся. Это смешно. Я ведь вправе смотреть на него. Пыта-
юсь ему улыбнуться, подбодрить его. Стены отступили еще, потеряли свою
реальность, так же как и все остальное: мебель, разные предметы, даже
свет, который не исходит ниоткуда. Я слышу его дыхание, неизбежно задер-
живающееся в горле, хрип, но это не хрип, он мешает и мне дышать свобод-
но. Жанна наверняка уже приехала к моей матери, и та очень довольна. Ес-
ли бы жена позволила, она положила бы Жана в свою постель. Но жена не
позволит.
Било смотрит на меня... Сколько времени он уже смотрит на меня так
серьезно?.. Я пишу `серьезно`, потому что не нахожу другого слова. С лю-
бопытством тоже не подходит... Он смотрит на меня безмятежно, как будто
действительно видит меня таким, какой я есть.
Я знаю что говорю. Я уже много раз менялся с виду. Я буду меняться
еще. Но сейчас Било видит меня окончательно.
Не важно, каким я был вчера, каким буду завтра. Он всегда будет ви-
деть меня таким, каким я в этот момент кажусь ему, и потом, когда я уже
умру, я буду существовать для него все таким же.
Вот что я только что понял, и у меня есть этому доказательство. Мой
отец, умерший двадцать пять лет назад, не был всегда одним и тем же че-
ловеком. И все-таки однажды, - мне было шесть или семь лет (Било сейчас
восемь), - я проснулся ночью, когда вдруг зажегся свет. Это был свет ке-
росиновой лампы. Над моей кроватью проходили потолочные балки, а стены
были выбелены известкой. Мы жили на ферме.
Мой отец стоял, накинув на плечи прорезиненный плащ, по которому еще
стекал дождь. Он был очень высокий, огромный, я никогда не видел такого
могучего человека, каким он был тогда. Щеки полные и загорелые, немного
выпуклые голубые глаза.
Он смотрел на меня. Был я тогда болен? Была ли у меня температура? Не
помню, видел ли я тогда в комнате свою мать?
Но я помню отца. Вижу его. Чувствую. Он живет. Он здесь такой, каким
был, каким был всегда, такой, каким будет всегда...
А я...
Я неловко отворачиваюсь, с такими предосторожностями, как будто боюсь
спугнуть привидение. Я знаю, что взгляд Било все еще следит за мной.
Чтобы он потерял меня из виду, я должен был бы уйти в глубину комнаты,
но в середине над камином висит зеркало. Из-за того, что оно запотело, я
сначала различаю только неясные контуры, и мне нужно сделать усилие над
собой, над какой-то робостью, чтобы вытащигь из кармана носовой платок и
протереть зеркало.
Ну вот! Это я! Доказательство, что есть что-то определенное в моем
изображении, это то, что оно меня удивляет.
Что, разве я ожидал увидеть ребенка или подросла?
Как это я мог стать, сам не заметив этого, почти таким же высоким,
каким был мой отец? И таким же широким - по объему мы одинаковы - но
отец был крепкий, а в моих контурах присутствует мягкость. А главное - и
это мне не нравится - на лице у меня есть отеки, в особенности по обеим
сторонам носа.
На мне синий костюм. Я про него забыл. Я толстый, и, что очевидно, у
меня начинает распорот живот. Эго я! Сомнений нет. На такого меня смот-
рит Било, и для него это уже не изменится.
Что он думает, видя меня перед зеркалом? Я не смею повернуться к не-
му. Лучше бы он смотрел на меня раньше, когда я еще не так растолстел,
не так обрюзг, но тогда он был еще слишком маленьким.
Он доверяет мне. Я уверен, что он полностью доверяет мне, совсем ина-
че, чем своей матери. Он не боится болезни. Он не боится умереть.
Ведь я здесь!
Мне надо бы повернуться к ночному столику, чтобы посмотреть на часы,
но я оттягиваю этот момент. До третьего укола осталось еще несколько ми-
нут. Лучше, чтобы моя жена тогда была бы здесь. Она, наверное, беспокои-
тся, как устроить Жана, в страхе от того, что он может заразиться. Для
нее Жан важнее всего. Я... Нет! У меня нет никаких причин любить старше-
го сына больше или меньше, чем Било. Интересно, заметит ли Било, что у
меня мешки под глазами? И что нижняя часть лица растолстела и это созда-
ет впечатление, что я опустился. Конечно! У меня дряблый вид! Опустивши-
йся! А он все равно доверяет мне. Для него я человек, то есть полноцен-
ное существо, солидное, на которое можно опереться.
- Тебе не очень больно?
Почему я заговорил? Чтобы найти причину, по которой я мог бы смотреть
на него? Он не может мне ответить, но глаза его движутся. Можно пок-
лясться, что он пытается успокоить меня. Позже, если... (я невольно ка-
саюсь дерева)... Позже, он, наверное, будет думать: `Правда ли, что мой
отец был таким?` И на чем он станет основывать ответ, раз меня уже не
будет? Может быть, он начнет расспрашивать тех, кто пережил меня? Может
быть, мою жену, потому что я убежден, что хотя она кажется слабенькой,
она доживет до глубокой старости, так же как и моя мать.
Прошло еще десять минут. Сейчас Жанна вернется. Если придется вводить
трубку... Било все еще наблюдает за мной. Его глаза блестят, они немного
затуманены, но он не отводит их от меня. Думает ли он сейчас? Может,
из-за высокой температуры в его голове только хаос неясных образов?
Та ночь, когда я смотрел на своего отца... И вдруг мне становится
стыдно, у меня такое чувство, будто я поступаю несправедливо. С тех пор,
с семилетнего возраста, я ограничивался только этим единственным образом
моего отца.
Я никогда не пытался узнать. Более того! Надо быть откровенным до ко-
нца: я не хотел знать.
Проходили годы за годами, а я предпочитал не думать об этом. Я почти
хитрил, чтобы избежать этих мыслей. Я торопился принять факты, какими
они были: отец похоронен на кладбище в Сен-Жан-д`Анжели, мать поселили
на улице Шампионне, чтобы она прожила там свою старость, мой брат и..
И все-таки однажды ночью, зимней дождливой ночью, отец стоял возле
моей кровати и смотрел на меня. Он зажег лампу, чтобы смотреть на меня.
У него был серьезный вид.
Я вдруг почувствовал, что он был серьезнее, чем всегда. И я уверен,
что это было связано со всем тем, что происходило раньше, со всем, что
произошло потом и чего я не захотел узнать.
Мне сказали:
- Твой дядя Тессон исчез...
Мне сказали:
- Твоя тетка стерва. Мне сказали:
- Она, скорее, оставит все свои деньги какому-нибудь благотвори-
тельному обществу...
И я ничем этим не интересовался. Когда я получил в Париже телеграмму
о смерти отца, я приехал и успел только увидеть его, прежде чем заколо-
тили гроб, и даже не помню, какой у него был вид в тот момент. Я пошел
вслед за гробом и помню только, что тогда у меня замерзли руки и ноги.
- Это ты? - сказал я, сознавая, что говорю странным голосом.
Моя жена только что приехала и не думает смотреть на меня. Ведь те-
перь у меня есть жена и дети!
- Ты забыл добавить воды, - говорит она, направляясь к почти пустой
кастрюле.
- Да... Я покраснел... Машинально беру руку Било, чтобы сосчитать
пульс, и забываю считать.
- Ампула у тебя?
Било даже не посмотрел на мать. Он занят исключительно мной. Он не
сопротивляется, когда откидывают одеяло, колют его в вену.
- Надо не забыть сделать заявление в полицию... Я не вникаю, но это
ничего. Хотя нет. Я думаю о том, что она сказала. Речь идет о заявлении
насчет заразной болезни. Теперь, когда Жанна здесь, я возвращаюсь к обы-
чной жизни, и любопытно то, что именно эта жизнь кажется мне не очень
реальной. Неужели я прожил сорок два года и...
- Повернись, мой маленький Било... Не бойся... Он не боится. А я боя-
лся своего отца? Ведь это человек! Разве кто-нибудь боится человека?
В пять часов утра пришлось вызвать Морена, чтобы он вставил трубку.
Разве бедный Било не должен был, как всегда, ожидать самого худшего?
Справочник остался открытым на столе возле школьной тетради одного из
мальчиков; но важнейшие симптомы появляются обычно на десятый день, вне-
запно...
- Ты не позвонишь в больницу? - спросила жена под утро.
Зачем, раз я в отпуске? Никто, кроме Морена и моей матери, не знает,
что я в Париже.
С помощью работницы, которой я из предосторожности велел сделать при-
вивку, я перенес в детскую диван. Уж не помню в котором часу - Жанна
поехала к моей матери навестить старшего сына - я взял в руки школьную
тетрадь, одна лишь первая страница была занята решением арифметической
задачи. Я сейчас решил, едва лишь открою глаза, мысленно перенестись в
свою комнату на ферме, где я видел отца, освещенного керосиновой лампой.
Мне помогает то, что это была необыкновенная зима. Этой зимой во всей
области от Рошфора до Сен-Жанд`Анжели, луга были затоплены.


II

Дождя не было. Через тридцать пять лет я могу еще уточнить это, пото-
му что шел спор о том, поднять ли верх коляски или опустить его, и, ко-
нечно, началась ссора. Ссорились каждое воскресенье, а тем более в те
воскресенья, когда мы ездили с визитом к Тессонам. А это было как раз
такое воскресенье.
Я не могу сейчас вспомнить дату, но думаю, это было в конце осени или
же в середине очень дождливой зимы, потому что наводнения, которые потом
превратились в катастрофу, уже начались.
Оттого ли, что некоторые события, произошедшие в эту эпоху, резко за-
помнились мне, загородные места сохранили для меня вид и вкус этого вос-
кресенья и последовавших за ним недель? Бесцветное, напоенное влагой не-
бо, свет, льющийся ниоткуда, не отбрасывающий теней, не передающий выпу-
клостей предметов, подчеркивающий резкость их цветов.
Эти тона, как раз тона загородной местности, окружавшей нас тогда, и
создавали для меня кошмар в буквальном смысле слова; я боялся темной зе-
лени, в которую окрашиваются зимой заболоченные луга, замороженные лужи,
откуда торчат увядшие стебли травы; я боялся деревьев, выделяющихся на
фоне неба, и в особенности, не знаю почему, ив с обрубленными верхушка-
ми; а от коричневого цвета только что вспаханной земли меня тошнило.
В особенности в воскресенье у меня возникало тоскливое чувство пусто-
го мира, куда мои маленькие ноги не решались выйти, и только с величай-
шим трудом отцу и матери удавалось выгнать меня из дома на улицу.
Деревня была далеко, в конце грязной дороги с липкими колеями и живы-
ми изгородями, такими некрасивыми зимой. За первым поворотом появлялись
колокольня, крытая черепицей, крыша крайнего дома и название аперитива,
написанное чудовищными буквами на красном фоне. Утром все оделись, чтобы
идти в церковь, но, вернувшись домой, сразу же переменили платье, потому
что дома не принято было ходить в хорошей одежде. Слышалось, как коровы
двигались в стойлах в коровнике, смежном с кухней. Только моя сестра,
которая была в пансионе у монахинь в Ла-Рошели и приезжала лишь по воск-
ресеньям, весь день ходила в воскресном платье.
Видел ли я ее когда-нибудь в сабо? По-моему, нет. В двенадцать лет
она была уже барышней, тоненькая, бледная, изящная: казалось, что люди
боялись ее выпачкать.
Я вдруг вспоминаю еще одну подробность, которая, быть может, объясня-
ет тон воскресных споров: за столом дыхание моего отца отдавало спирт-
ным. Я в этом уверен. Если бы я сказал об этом матери, она стала бы от-
рицать, но я отвечаю за верность моих воспоминаний. Разве отец вместе с
другими мужчинами не задерживался на некоторое время в деревне после це-
рковной службы?
Ели быстро, еще быстрее убирали со стола, посуду не мыли. Сначала
одевали моего брата Гильома, которому было только четыре года и за кото-
рым потом надо было смотреть, чтобы он не запачкал свою одежду. Я слы-
шал, как мать ходила по комнате, дверь которой оставалась открытой; она
звала мою сестру, чтобы та застегнула ей крючки на кофточке.
Каждый выражал нетерпение, до сих пор не знаю почему. Да! Почему они
ссорились? Из-за спички, которую мой отец бросил на пол. Из-за ничего.
Меньше чем ничего. И кофточка матери не застегивалась. Всегда искали и
не находили какую-нибудь вещь. Или еще из-за того, что мой отец слишком
рано запряг лошадь и даже если он ничего не говорил, мать утверждала,
что он раздражается, что все мужчины одинаковы...
У нас был двухколесный экипаж на очень высоких колесах с резиновыми
шинами, с кузовом из полированного дерева. Он, конечно, напоминал коляс-
ки, которые встречаются за городом и в базарные дни в городах, но я уве-
рен, что наш все-таки отличался от этих колясок. Так, например, фонари у
него были медные со скошенными у краев зеркальными стеклами.
Эжен, наш батрак, который в те дни, когда мы ездили в Сен-Жан-д`Анже-
ли, работал у нас и в воскресенье, смотрел, как мы по очереди садились в
коляску: отец и мать спереди, мой маленький брат на колени к матери
(`... не мни мне платье! `), моя сестра и я сзади, на две боковые
скамьи, друг против друга.
И сейчас еще я в ужасе от того, как безжалостно уныло было наше путе-
шествие. Две спины: черная спина отца, спина матери, в пальто с воротни-
ком из куницы, покачивались в медленном ритме на подъемах, потому что
тогда мы ехали шагом, и в более быстром ритме на плоской дороге, когда
кобыла бежала рысью.
И всюду живые изгороди, дома с закрытыми окнами. Почему мне станови-
лось грустно, когда я думал, что там кто-то заперт? Иногда на пороге
трактира появлялись молодые люди, одетые по-воскресному, с лицами, ярче
выделяющимися на фоне белого воротника; или супружеская пара, ведущая за
руку детей, тащилась по пустой дороге из одной деревни в другую, направ-
ляясь с визитом к родственникам.
От нас до Сен-Жан-д`Анжели мы ехали примерно полтора часа.
- Передай мне пакет, Меме, - говорила мать моей сестре всегда у одно-
го и того же поворота. Сестру звали Эдме.
Это были бутерброды, к каждому из них полагалась полоска шоколада.
Нас кормили перед тем, как приехать к Тессонам. Кажется, мы слишком мно-
го ели, и если бы не эта предосторожность, нас сочли бы обжорами. Я до
сих пор ощущаю особый вкус этих бутербродов и этого шоколада!
- Не торопись, Артюр! Пускай они поедят спокойно...
Дома в Сен-Жан-д`Анжели были белые, улицы еще более пустынные, чем
деревенская дорога. В воздухе слышался звон колоколов. Шторы у магазинов
были опущены, кроме одного, с лимонно-желтой вывеской, в котором прода-
вались велосипеды.
- Попытайтесь держаться прилично, ладно? Чтобы мне не приходилось
всегда краснеть за вас.
Экипаж почти останавливался, лошадь напрягалась, потому что въехать
на очень узкую улицу Шапитр было трудно. Приходилось задевать дома. Я
старался различить лица за стеклами окон. Мы останавливались перед кра-
сивым крыльцом, и отец одному за другим помогал нам выйти из коляски. Я
не помню, чтобы по дороге сестра хоть один раз обратилась ко мне с каки-
ми-нибудь словами. И только теперь меня это удивляет. В то время мне ка-
залось естественным, что она всегда молчит, застывшая в одном положении,
как изображение на медали. Это тоже фраза из языка Малампэнов, фраза,
придуманная моей матерью:
- У Эдме медальный профиль!
В последний раз оглядывали всю семью, и отец приподнимал молоток у
дверей. Звук отдавался очень далеко на мощеном дворе, с правой стороны
которого поднимались четыре ступени крыльца.
Только что произошел нелепый разговор, после которого я почувствовал
себя неловко, а главное униженно. Я не знаю, какая сегодня погода: чтобы
не утомлять Било, мы не подняли шторы. Сегодня я долго не обращал внима-
ния на уличный шум, грохот автобусов на остановке.
Приходил Морен. Мы не обменялись и десятью фразами. Зачем? Жена про-
водила его в переднюю. Наверно, она вполголоса расспрашивала его. Потом
она вернулась и долго вертелась вокруг меня, как будто чего-то ждала.
Почему ее присутствие раздражало? Ведь я был раздражен еще до того, как
она заговорила. Может быть, я не был раздражен в полном смысле этого
слова, но я нервничал, был нетерпелив. Да, именно нетерпелив! Мне хоте-
лось, чтобы она ушла, оставила нас вдвоем с Било. Конечно, я не брился.
Моя рубашка расстегнута у ворота, и под больничным халатом только брюки
без подтяжек.
- Тебе бы надо принять ванну и переодеться, - в конце концов сказала
она.
- Не стоит.
- Послушай, Эдуар, зачем тебе весь день торчать в этой комнате? Поче-
му бы тебе не пойти в больницу?
- Они думают, что я уже выехал на юг...
- Ты возьмешь отпуск позже, когда он поправится...
Я рассердился. Рассердился из-за ее присутствия! И, по правде говоря,
рассердился от того, что она вмешивается в чисто мужские дела. Я очень
хорошо разбираюсь в своих чувствах: мой отец, я. Било... Я всецело пог-
лощен всем этим. Я не допущу, чтобы женщина... Я нетерпеливо возразил:
- Ты бы лучше поехала к своему сыну!
Конечно, к Жану, которого я впервые назвал ее сыном! Она ответила так
же нервно, как я:
- Ты знаешь, я не очень люблю ездить к твоей матери!
Мы оба раскаялись в своих словах. Я почувствовал, что, выйдя из детс-
кой, она чуть не заплакала. Я слышал, как она одевалась в своей комнате.
Потом бросился в гостиную, открыл окно и увидел, как отъезжала моя маши-
на.
Жаль!..
В это воскресенье, как и в другие, отец остался во дворе в то время,
как мы вошли в переднюю, и потом, сняв пальто, проследовали в комнату
налево, где хозяева принимали гостей. Мне пришлось поцеловать розовые
надушенные щеки тети Элизы, потом пахнущее табаком лицо дяди Тессона.
Окна были очень высокие. Я видел, как отец распрягал лошадь; в этом
городском дворе он выглядел еще выше и сильнее и, казалось, стеснялся
своего рос га и веса. Здесь он был не на своем месте. Я уверен, что он
приезжал сюда неохотно. Он осторожно вел кобылу мимо кустов, потому что
однажды были жалобы на то, что лошадь задела розы или рододендроны.
Коляска оставалась у крыльца и выглядела глупо и бесполезно со своими
поднятыми вверх оглоблями. Он неторопливо надевал кобыле недоуздок, ко-
торый привязывал к кольцу, вделанному в стену оранжереи.
Если бы он мог, он, конечно, еще оттянул бы тог момент, когда должен
был войт в дом, где каждый занял свое место, как в театре, и уже больше
не двигался.
Если на отца действовала такая обстановка, на меня она действовала
еще больше; понятие о богатстве в моих глазах всегда сочеталось с домом
на улице Шапитр. Крыльцо казалось мне величественным. Вестибюль был про-
сторный, выложенный белыми и синими плитками, стены такие высокие, что
голоса звучали в них впечатляюще громко.
Несколько раз мне удавалось мельком увидеть гостиную направо, дверь
которой была всегда закрыта; ее стены, обитые светло-серыми деревянными
панелями, ее портьеры из алой парчи, кресла, расставленные вокруг круг-
лого столика из розового мрамора, словно для какого-то важного совеща-
ния.
Кабинет моего дяди тоже казался мне очень большим. Все было большим в
этом доме прошлого века, даже стенной телефон старинной формы, с гнезда-
ми и штепселями. И я не отдавал себе отчета в том, что царивший там за-
пах был просто запахом плесени.
- Ты опять взял сломанный стул! - ворчала на меня мать. Стул, спинка
у которого качалась, и меня обвиняли в том, что это я испортил. Приходи-
лось сидеть, не двигаясь. Сестра легко подчинялась этому, сидела непод-
вижно и рассеянно смотрела в окно. Сейчас я заметил, что она вспоминает-
ся мне всегда только в профиль - конечно, `медальный профиль`!
Тетя клала на колени Гильома книжку с картинками, всегда одну и ту
же, с оторванной обложкой. Ждали отца. Он долго топтался сапогами на по-
роге, прежде чем войти. И я всегда испытывал необъяснимое стеснение,
слыша традиционные и ледяные слова:
- Здравствуйте, Артюр. Садитесь.
Значит, если бы его не пригласили сесть, ему пришлось бы стоять! Я в
этом убежден. Для меня это была почти пугающая тайна.
Стол был накрыт под люстрой еще до нашего приезда, яблочный пирог на
своем месте посреди. Около правого окна стояла швейная машинка, всегда
заваленная кусками материи. А мой дядя неизменно курил сигару, которую
то и дело зажигал.
На самом деле это был брат моего дедушки, дядя моей матери, принадле-
жавшей к семье Тессон. А Тессоны из Сен-Жан-д`Анжели составляли для меня
отдельный мир, о котором говорили только с уважением. Когда мы проезжали
мимо своего рода замка у ворот города, моя мать непременно вздыхала:
- Здесь родился твой дедушка! Это все принадлежало бы нам, если бы не
наши несчастья...
Возможно ли, что за тридцать пять лет я никогда серьезно не расспра-
шивал мать об этих несчастьях. Удивляться может только тот, кто не знает
моей матери.
Я угадал то немногое, что знаю: мой дедушка Тессон был нотариусом. Он
поступил неосторожно. Недостаточно, чтобы попасть в тюрьму, но, во вся-
ком случае, достаточно для того, чтобы ему пришлось отказаться от своей
профессии. И его брат, муж тети Элизы, по той же причине отказался от
своей деятельности адвоката.
Я его побаиваюсь: это совсем маленький человек, худой, с искривленной
стопой. Он пахнет сигарами и еще чем-то, что я не могу определить, но я
слышал, как мой отец крикнул во время какой-то ссоры: - Это старый са-
тир, от которого воняет козлом!
Моя мать с тоской посмотрела на нас и потом два дня не разговаривала
с мужем. Я вспоминаю еще одну подробность: у дяди Тессона постоянно дро-
жали руки, его всегда называли Тессоном, даже его жена, а я так и не
знаю его имени!
Я не способен повторить, о чем говорили взрослые в эти послеполуден-
ные воскресные часы. Но зато я вижу их, каждого на своем месте, мать
всегда в немного торжественной позе, с неясной вежливой улыбкой на гу-
бах, подчеркивающей ее хорошее воспитание.
Я никак не мог понять, что особенного находили в моей тете Элизе. Для
меня это была женщина возраста моей матери (тридцать один или тридцать
два года), и этого достаточно, чтобы охарактеризовать ее.
А все-таки это была довольно странная молодая женщина. Во всяком слу-
чае, ее присутствие в импозантном доме казалось неожиданным.
- Просто несчастье, когда такие люди влезают в семью, - сказала од-
нажды моя мать, когда думала, что меня нет в кухне.
Элиза, дочь владельца кабаре, долго была любовницей моего дяди, преж-
де чем заставила его на себе жениться. Кругленькая, с большой грудью,
она одевалась совсем не так, как моя мать, потому что было совершенно
непонятно, какая фигура у матери, тогда как чувствовалось, что все тело
тети Элизы полно жизни, до того, что мне случалось краснеть без опреде-
ленной причины, когда она брала меня к себе на колени.
Не потому ли моя мать иногда говорила отцу в экипаже:
- Надеюсь, ты будешь держать себя прилично? Я готов поклясться, что
слышал такие слова. Я никогда не думал об этом, но слышал их наверняка.
И почему у меня из головы не выходит фраза, которую я тоже, очевидно,
слышал, хотя и не могу сказать, при каких обстоятельствах.
- Все мужчины думают только о своих грязных делах...
Это сказала моя мать. Кому? Не знаю. Но она это сказала. Она ненави-
дела самцов.
Если бы я мог, обладая такими глазами и ушами, как теперь, вновь пе-
режить одно из тех воскресений!..
Мой отец, который не любил долго сидеть, наверное, томился на своем

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ




Россия

Док. 125063
Опублик.: 19.12.01
Число обращений: 1


Разработчик Copyright © 2004-2019, Некоммерческое партнерство `Научно-Информационное Агентство `НАСЛЕДИЕ ОТЕЧЕСТВА``