ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Андрей Молчанов
Кто ответит?

Эту могилу он уже видел. Стандартную, ничем не
примечательную: черный мраморный обелиск с выпуклым овалом
фотографии, имя, даты рождения смерти, у подножия надгробия
- фиолетово-блекло понурые анютины глазки.
Здесь он оказался случайно. Таксист, попутно решив
заправиться, свернул с магистрали к колонке. Дорога шла в
объезд кладбища и, глядя на рябившую оконце дощатую ограду,
он, преодолевая внутреннее сопротивление, попросил
остановить машину. В конце концов торопиться было некуда.
До отправления поезда еще оставался час, томиться в зале
ожидания, в толкучке и суетном гомоне спешащих людей, не
хотелось, и провести это время можно было здесь, на
кладбище. Ибо единственное, что связывало его с городом, -
был именно этот черный стандартный обелиск, на котором
высечена его, Ярославцева, фамилия...
Впервые он увидел могилу несколько лет назад, когда
проходил мимо, но с тех пор стал видеть сны - тяжелые,
страшные... Порою боялся уснуть, удерживая себя на зыбкой,
качающейся грани дремы. Только бы вовремя очнуться. Не
сорваться туда, где поджидает прошлое...
Накрапывал дождь - редкий, он, казалось, висел в воздухе
- тяжелом и горько- пряном от первых запахов осени.
Сентябрьский, еще не промозглый дождь. От поникшей листвы
кладбищенской сирени уже веяло холодком; сумерки были черны,
и случайный ветерок вороват и остр.
Он ступил на тропинку, и уже направился к могиле, но
раздумал, свернул к выходу.
Он заметил их.
Непонятно, что делали в поздний час девочка и женщина на
кладбище, у этой могилы.
Он знал когда-то и женщину, склонившуюся над увядающими
цветочками, и девочку, стоявшую рядом, жавшуюся в тонком
плащике. Поспешно уходя, расслышал голос девочки - родной
до боли:
- Мама, смотри, как он похож на папу...
- Танечка, не говори глупостей...
- Ну, мам... Пойдем в машину. Дядя Толя ругаться будет.
Поздно ведь... Вторая серия скоро начнется, а ему еще в
гараж заезжать, не успеем... Весной приедем, все здесь
уберем. Темно же, мам... Он ускорил шаг. Взглянул на
часы. До отправления поезда оставалось сорок минут. Как
раз, чтобы успеть приехать на вокзал автобусом. Такси решил
не брать. Денег было мало, а еще предстояли дорожные траты.
В серой `Волге`, одиноко торчавшей возле кладбищенских
ворот, томился, очевидно, `дядя Толя`. Не без труда он
припомнил этого человека: то ли из внешней торговли, то ли
из Министерства иностранных дел... Основательный, неглупый
чиновник. Вероника выбрала надежный вариант.
Подумал с досадой: я допустил ошибку. Мертвым нельзя
приходить к живым. И теперь я понял, почему нельзя -
больно, и все места заняты... навсегда!

ИЗ ЖИЗНИ АЛЕКСЕЯ МОНИНА

Тетка была сварливой, толстой, от нее вечно пахло
прокисшим борщом, рыбой и хозяйственным мылом. Соседки по
большому пустынному двору - общему на три мазанки - дружно
переругивались с ней по всякому поводу. Впрочем, едва ли не
полгорода открыто враждовали с этой издерганной, крикливой
женщиной. А она, взвинченная бесконечными стычками,
вымотанная стиркой, возней с чахлым огородом, срывала все на
нем, на мальчишке.
- У, поганец! - теребила в бессильной ненависти его
выгоревшие на южном солнце вихры распаренными, в морщинах
пальцами. - Всю жизнь сломал! Ты да мать твоя, гадина,
из-за нее все! За что только крест тащу!
Он не хныкал, не огрызался, терпеливо, не по-детски,
пережидая ее истерику.
Собственно, ребенком он себя и не помнил. Всегда был
взрослым, потому что детство пришлось на войну.
Отец - рабочий в порту, погиб при первой же бомбежке,
оставив в его сознании ощущение чего-то сильного и
надежного. А мать вспоминалась, только когда смотрел на
фото, которое тетка прятала в комоде. Миловидная, волосы,
уложенные `корзиночкой`, тихая, застенчивая улыбка... А
после всплывали ее слова - далекие, как бы приснившиеся:
`Лешенька, сынок, если увидишь дядю Павла... Передай: мама
наказывала отдать куклу...` И отчетливо виделось последнее
из того дня: ситцевая занавесочка, опасливо отодвинутая
рукой матери, напряженное лицо, а там, за окном, - пятнистый
кузов машины, из которого ловко выпрыгивали большие, сильные
солдаты с окаменевшими лицами...
С треском ударили в дверь.
Мать вывела его через черный ход.
- К тете беги. Быстро, Леша...
И все. Мамы не стало. Он прибежал к тете, расплакался.
Картавя слова, рассказал о страшной машине и заснул в
слезах. А когда проснулся, уже была другая жизнь. Без мамы
Однажды вскользь тетка буркнула: дескать, мать была
связана с партизанами, после ее ареста пошли провалы и...
кто знает, не повинна ли в них она? Но толком никто ничего
не знал. Однако слушок креп, и, взрослея, Алексей все
отчетливее ощущал отчуждение взрослых и сверстников. Друзей
у него не водилось. Мальчишки, наслушавшись всякой разности
от взрослых, сторонились его, хотя и не задирали,
побаивались. В драке он был беспощаден и к себе, и к
обидчикам: шел напролом - до конца и бесстрашно. Да и не
нуждался он ни в чьей дружбе, замкнулся в собственном мире.
В подвале дома тетки хранились остатки библиотеки,
растащенной с пожарища, и друзей он находил в книгах:
отважных пиратов, благородных рыцарей, неустрашимых ковбоев.
Когда чтение надоедало, уходил на скалистое взморье ловить
крабов, нырял за рапанами, подкапывал острогой ленивых ершей
- скорпеи, либо искал нежно-розовые, намытые волной
сердолики среди шуршащей влажной гальки. И всегда при этом
сочинял разные сказочные истории, героем которых - самым
сильным и удачливым - был он.
И вот наступил день, который... предварил жизнь:
большую, неизвестную. Всю.
Он возвращался с пляжа домой с кошелкой, полной крабов,
представляя, как будет варить их, как начнут краснеть
колючие панцири, как обнажит горячее, сладкое мясо и
выдернет зубами первое нежное волоконце. А потом сварит
мидий, наловленных еще утром, - целое ведро, набросав в
отвар мяты. Вот и обед! И тетка будет довольна -
как-никак, а сэкономили!
Тетка встретила его какой-то внезапной, пугающей лаской.
Преувеличенно восхищалась крабами, обнимала за плечи, целуя
в макушку. На ней было выходное платье, волосы, обычно
прихваченные грубым гребнем, обрели некое подобие прически,
на опухших ногах - узкие туфли аспидно-черной лакировки -
при такой-то жаре! Яркая помада на губах и легкий,
неприятный запашок вина... Войдя в дом, он увидел
маленького человечка с насупленным узким личиком, кивнувшего
ему коротко и деловито, как равному. И пробежал холодок
пугающего предчувствия.
- Ты взрослый, - услышал он теткины слова, невнятно
доносившиеся сквозь ее сентиментальные всхлипы. - Я тебя
взрастила... Пора и свою жизнь устроить, Леша. И тебе в
люди выходить надо.
- Детдом? - спросил он, зная наперед - да, детдом.
- А нет, нет! Там... интернат называется Хорошо там,
ребятишки, весело. В Харькове это... Вот дядя Павел
договорился уже. Директор - брат его, в обиду не даст...
`Никогда!` - кричало в нем все с болью, яростью и
обреченностью, но он покорно выслушивал ее слова, сознавая:
вот и конец его маленького счастья... Там тоже будет город,
но другой, за казенными стенами, где царят распорядок,
учеба, зубрежка...
А потом словно ударило: дядя Павел... Кукла...
Ситцевая занавесочка, серая громоздкая машина, солдаты,
горохом посыпавшиеся из ее кузова...
- Хорошо, тетя, - сказал он. - В Харькове интересно.
Ах, какой восторг начался после этих слов, какой восторг!
Даже тот, с узким личиком, хлопнув его по плечу, высказался
- ты, мол, не теряйся, где наша не Пропадала. И вообще -
умный пацан... А после мигнул тетке, и тетка, засмущавшись,
сообщила вдруг, что постелит Леше сегодня на улице - больно
уж душно в доме... Он поначалу удивился: чего это она о
ночлеге? - день еще стоит, зной...
- Конечно, тетя, - сказал он.
Чинно пообедали. Втроем.
- А вы... - набравшись смелости, спросил он у
узколицего, - в войну где были?
- В войну? - с неудовольствием оторвавшись от тарелки,
переспросил тот. - Ну... далеко. А чего?
- А раньше бывали здесь?
- В Крыму? Ну... до войны когда-то...
Не тот дядя Павел. Тот не пришел. Кукла... Да, к тетке
он пришел тогда с куклой - это она, распотрошенная, валяется
сейчас в пыльном углу сарая. Выцветший, без руки клоун...
Конечно! Еще несколько лет назад, следуя какому-то наитию,
он распорол куклу, пытаясь найти в ней что-то... И нашел,
кажется, клочок бумажки с непонятным рисунком. А где
клочок?
Он встал из-за стола, поблагодарил тетку за обед и
отправился к сараю. Стряхнув липучие нити паутины, взял
клоуна в руки. И в разрезе ветхой материи тут же увидел
съеженную бумажку, облепленную опилками и обрывками линялых
ниток.
Внезапно во дворе раздался голос тетки. Он отшвырнул
клоуна, сунул бумажку за майку и, отодвинув доску в стене,
шмыгнул прочь.Перемахнул через забор и побежал к морю. У
городского пляжа остановился. Достал из-под майки листок,
развернул его. И увидел план поселок, три дороги,
расходящиеся от него, лес, кружок с надписью `валун`, от
которого вверх шла пунктирная черточка с обозначением `З м`
и стоял крестик. Все.
Что означает этот план? Не клад же? Так, ерунда,
наверное.
Поселок находился неподалеку от города, он бывал в нем.
Знать бы раньше, наведался, посмотрел бы, что за валун, и
вообще... А теперь нет времени, кончилось оно...
Домой он вернулся к вечеру. Тетка, порядком уже
захмелевшая, сменила навязчивую ласку на высокомерное
снисхождение.
- Прошатался до ночи? А мне стелить! Ну-ка... Вон
топчан под яблоней, одеяло... Сам давай устраивайся, не
маленький, здоровенный лбище... Собирать тебя еще завтра
весь день!
- Почему завтра! - вырвалось у него с ужасом. - Три дня
еще до сентября...
- Завтра, - отрезала тетка.
Он лежал на топчане, словно окаменев. Лежал долго. А
потом заплакал. Беззвучно. Вспоминалось сегодняшнее море -
светлое и тихое. Вспухал и мягко опадал песок под ногами,
солнечные змеи переплетались, уходя в синь глубины, и он шел
за ними как зачарованный.
Нет! Он встал, усилием воли отогнав сон. Сон означал
покорность. И если он заснет, то завтра, утром, будет
поздно... Он подчинится. А разве так поступали сильные,
умные люди, о которых он читал?
Нож у него был. Настоящий немецкий штык. Достал его из
тайника. Пригодится.
Вошел в дом, настороженно прислушиваясь к хрипловатому
дыханию спящих, раскрыл шкаф. Свет луны отразился в
зеркале, укрепленном на тыльной стороне дверцы.
Замер на миг, ощущая не страх, нет, - ожесточенное,
расчетливое спокойствие умелого вора. Вытащил старенький
рюкзачок, взял свой свитер, куртку, пару носков и белье.
Собрал со стола продукты. На тумбочке лежали часы
узколицего, мутно зеленевшие циферблатом. Он прихватил и их
- украв в первый раз но так, словно бы крал до этого все
время. Не колеблясь. После, обшарив пиджак благодетеля,
выгреб деньги.
У ворот задержался. Знакомый двор. Три мазанки размыто
белели, погруженные в ночь. Захотелось плакать. Но с этим
он справился быстро. Надо было спешить. Проснется тетка,
и, как только она узнает о его побеге, город станет
ловушкой.
Он должен попасть в порт, сесть на корабль, спрятаться в
трюме. И приплыть в какие-нибудь расчудесные страны, где
обязательно будет море, и скалы и крабы, но только лучше, и
люди лучше, и уж там он станет всем нужен...
Укрываясь в тени деревьев, он вышел к набережной, нырнул
в кустарник и начал пробираться к порту. И вдруг застыл,
пораженный внезапным открытием. Осуществить задуманное
оказалось невозможным. Днем порт выглядел доступным,
шумным, открытым... Ночью же вдоль сетчатой ограды, подходы
к которое были ярко освещены, прохаживались вооруженные
люди... А корабли стояли далеко, и море вокруг них тоже
ровно и продуманно освещалось.
Занимался рассвет, улицы серели, море казалось холодным и
жестоким...
Милиционер появился внезапно, словно бы из ниоткуда.
- Ты что тут делаешь, мальчик? Куда собрался? В Грецию,
поди? Или в Турцию?
Алексей ловко поднырнул под расставленные руки пытавшиеся
ухватить его, и, подгоняемый трелью свистка, долго бежал по
переулкам. Ужас давил его, ужас и ненависть - что он сделал
этому милиционеру, что?!
У кинотеатра стояла грузовая машина. Двигатель работал,
шофер, взобравшись на бампер, ковырялся под раскрытым, как
гигантский клюв, капотом.
Он прислонился к углу дома, затем короткими прыжками,
приседая, подобрался к кузову, закинул в неге рюкзак и,
подтянувшись, перевалился через борт. Затаил дыхание.
С тяжелым лязгом замкнулся замок капота. Чиркнула о
коробок спичка - водитель закурил. Хлопнула дверь. Машина
поехала.
Уцепившись за решетку, отгораживающую заднее стекло
кабины, он увидел стриженый затылок шофера, серую шерстяную
кепку. Потом привалился в изнеможении к борту, сжался,
глядя на проносившиеся мимо дома и деревья.
Выехали за город, началось шоссе с голыми степными
обочинами, выглянуло солнце из-за далекого пригорка, и тут к
нему пришла вязкая, безнадежная усталость. И он заснул.
Сон оказался сильнее тряски и неудобств.
Проснулся от надсадного рева мотора, старый грузовичок с
трудом взбирался по крутой грунтовой дороге. Вокруг стоял
лес. Машина тяжко дернулась. В этот момент мелькнул
дорожный указатель со знакомым названием поселка...
Интуитивно, мало что соображая одуревшей от краткого сна
головой, он перевалился через задний борт, схватив рюкзак,
спрыгнул на дорогу. Упал, перевернулся в пыли и юркнул в
упругие, больно хлестнувшие по лицу заросли кизила.
Когда протер саднящие веки, разболтанно вихлявшийся кузов
машины уже скрывался за гребнем подъема.
Неподалеку нашел родник. Умылся, съел кусок хлеба,
полежал на траве.
Утро постепенно набирало силу, солнце начало припекать,
пора было идти... Но куда?
Он вспомнил дорожный указатель, бумагу с планом где
обозначался тот же поселок. Задумался. Пойти разведать
что-либо? А что еще оставалось делать? В порт не
проникнешь. В город нельзя - там его уже ищут...
Холмистым лесом обогнул поселок. Дорога, указанная на
схеме как основная, заросла кустарником и колючей травой.
Здесь когда-то шли бои. То и дело попадались стреляные
гильзы, дырявые каски, из-под камней он вытащил прогнивший
остов автомата, тут же отбросил его в сторону. Такие
находки не удивляли - снаряды, патроны, части оружия нередко
находили в округе мальчишки, относясь к ним равнодушно, как
к лому.
Валун выступил из-за поворота внезапно, будто поджидал
его... Даже и не валун - остаток скалы, разрушенной дождем
и ветрами.
Он сверился с планом. Тот валун, определенно тот.
Обошел его. Вот расселина, чертой указанная на схеме. `З
м`, конечно же, означает три метра. Он старательно отшагал
их и остановился, невольно прислушиваясь. Ни шороха, ни
ветерка...
Вытащил штык. С силой вонзил его в землю. Еще раз, еще.
Лезвие легко уходило вглубь, до `уса` рукоятки. Тут
наверняка требовалась лопата. Он понимал это, но все же,
стоя на корточках, продолжал методично и упорно, со всего
размаха кромсать штыком землю.
Глухой удар. Аккуратно начал поддевать земляные пласты,
складывая их рядом. И вскоре увидел люк. Тяжелый чугунный
люк с рычагом ручки.
Собравшись с силами, отодвинул его. В лицо пахнуло
колодезной застоялой прохладой. Чернота. И уходящая вниз
деревянная в налете плесени лесенка.
Склонившись над провалом, зажег спичку - бревенчатые
стены и пол, какие-то ящики...
Робко ступил на лесенку.
В первом ящике хранились мины - в пушистой, как мох,
ржавчине. Во втором - несколько винтовок. Третий был набит
патронами - целехонькими. Густо промасленная бумага надежно
сохранила металл.
Он копался в подземелье, понимая - перед ним партизанский
тайник. Нашел пару немецких `шмайссеров` - новеньких, в
масле, пять гранат, десяток тщательно законсервированных
пистолетов. Многое сгнило. I
Прихватив тяжелый, в жирной смазке `парабеллум`, он
выбрался наверх.
Оторопело посмотрел на оружие - грозно-красивое,
надежное, и тут его захлестнула сумасшедшая радость. Теперь
он - сильнее многих и многих сильных, теперь...
Закрыв лаз, он аккуратно утрамбовал землю, придирчиво
оценил: заметны ли какие- либо следы? Нет, замаскировано
здорово.
Изможденно, как после тяжкой работы, опустился у подножия
валуна. Достал из кармана план-схему, поджег...
Глядел на огонь, болезненно морщась, едва не плача...
Почему? Сам не знал. Лишь потом, много лет спустя уяснил:
в огне горело прошлое... Прошлая война, память о маме,
грузовая машина, солдаты, так и оставшийся неизвестным дядя
Павел...
Но от слез удержался, хотя и надолго запомнил их -
невыплаканные.
Бумажка сгорела; растоптав ее, он вытащил из рюкзака
чистую майку и любовно протер `парабеллум`. Кончиками
пальцев ласково погладил шероховатую рукоять пистолета.
Стрельнуть бы... Хотя - к чему лишний шум? И зачем терять
время на пустое? Сегодня же, сейчас же, выбираться отсюда -
на материк.
Исподволь точивший его страх оказаться пойманным ушел.
Он уже не боялся ничего. И вовсе не из-за того, что держал
в руках оружие. Теперь у него была тайна... Своя большая
тайна, которую нельзя доверить никому, и с которой он будет
сильнее всех!
- Я вернусь, - прошептал он скрытому в земле арсеналу. -
Вернусь, слышь? Вот стану взрослым, - и... Ты меня
подожди...
И, сжимая `парабеллум`, побрел через холмистый лес. Ему
была нужна железная дорога.

СТАРИЦЫН АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ, СЛЕДОВАТЕЛЬ

Вот и апрель. Со всеми его каверзами. Ночью моросило,
утром осадки прихватило нежданным морозцем, и я, глядя в
окно, вижу, что на моем `Москвиче` ровный тоненький слой
пороши. Завтракаю на пустой кухне. Вся ее обстановка
состоит из кособокого, набитого кастрюлями, чашками и
плошками стола-комода и двух стульев, неспособных украсить
даже свалку. Хилую эту меблировку я перевез из коммуналки,
где честно отстрадал пять лет, покуда дожидался отдельной
жилплощади, и теперь предстоит эту жилплощадь `обставлять`.
Мысль о том, что придется бог весть сколько времени
посвятить хождениям по мебельным магазинам, ввергает меня в
тоску и раздражение. Мой бывший сокурсник по юрфаку, а ныне
сослуживец в Прокуратуре Союза Владик Алмазов предложил
помощь, и в грядущую субботу мы с ним отправляемся в
мебельный храм - заклинать тамошних жрецов на предмет
приобретения кухни `под дерево`. Непосредственно заклинать
будет коммуникабельный Алмазов, и верю, это ему удастся.
Правда, после негодяй Алмазов решительно заявит о
необходимости отметить приобретение и - прощай, суббота!
Выпровожу я его за полночь, и только тогда извлеку
залежавшуюся в портфеле кипу документов, взятых с работы, и
начну привычную бесконечную писанину.
Где взять время? Ем второпях, сплю урывками, и моя милая
мама резонно замечает, что в тридцать четыре года пора бы
обзавестись семьей.
Я прохожу в комнату, целую в щечку очень хорошую и
симпатичную женщину, которую зовут Света. Дождавшись, когда
она, заспанная, с удивлением рассмотрит мое лицо, сообщаю
ей, что завтрак на столе, дверь надо просто захлопнуть, а
ключ - на всякий случай - под половиком.
В ожидании лифта изучаю мелькание цифр на табло
электронных часов. До начала работы - тридцать пять минут с
секундами. Пять минут - фора, тридцать - чтобы
только-только добраться до службы, секунды - на лифт.
На службу я все-таки опаздываю. Ровно на пять минут. И,
отперев дверь кабинета, судорожно тянусь к дребезжащему
селектору.
- Старицын? - слышится бесстрастный голос шефа. -
Зайдите...
- Есть! - отзываюсь я, спешно скидываю куртку,
приглаживаю волосы, ногтем обозначая пробор, и - отправляюсь
к начальнику следственного управления. Ничего приятного в
вызовах к начальству я не предполагаю, хотя начальник мой в
принципе человек доброжелательный. Только тон этот его
ровный... Постоянно ровный и невозмутимый. При всех
случаях жизни.
- Здорово выглядишь, - роняет начальник, устремив на меня
взгляд из-под очков. Затем интересуется, как, мол, жизнь -
симптом положительный. Я отвечаю, что жизнь, как известно,
прекрасна, после чего со стороны шефа следует нелогичный
переход к тому, что на службе следует чаще появляться в
форме - как-никак в параллели с армейскими мерками я - майор
и, наконец, мы переходим к делам конкретным. Мне передается
папка. Читаю: `Постановление о возбуждении уголовного
дела...`
Шеф уткнулся в свои бумаги, у него их тоже хватает с
избытком, и поведение его я истолковываю как совет мне
ознакомиться с материалами незамедлительно.
Дело, в общем, представляется не ах каким удивительным.
Суть такова в траншее теплотрассы при производстве ремонтных
работ обнаружен труп мужчины. Смерть по заключению
судебно-медицинской экспертизы наступила около недели назад.
Так, стоп. Неясность: траншею аккурат неделю назад и
засыпали, что же подстегнуло разрыть ее вновь? Ага:
небрежно заваренный шов на стыке труб... То есть огрех
сварщика позволил выявить чей-то смертный грех.
Просматриваю фотографии, опись одежды, акты... По
милицейским картотекам покойный не проходил, не
дактилоскопирован, одежда - производства исключительно
импортного, в карманах ничего, кроме табачных крошек...
Убит... ого! - из `Вальтера`.
Поднимаю глаза на шефа, и он, не отрываясь от бумаг, но,
словно чувствуя мой взгляд, спрашивает рассеянно:
- Ну, какие эмоции? Идеи вообще?
- Но почему дело из города передали нам? - недоумеваю
чистосердечно. - А если вы меня имеете в виду... в смысле
расследования, то я по уши загружен! Дело о приписках -
раз, взятки, разбойное нападение, потом...
- Вот я тебе и помогаю, - замечает шеф глубокомысленно и,
откидываясь в кресле, смотрит на меня с ласковой улыбкой
иезуита.
Сей улыбочкой я поначалу уязвляюсь, но после доходит:
неужели здесь - связь с какой-то текучкой?
- Пересечение? - сбавляю брюзжащие ноты, начиная
перелистывать страницы по новой.
- Пересечение, - подтверждает шеф. - По крайней мере,
так кажется, Ты почитай внимательно - уяснишь. И, замечу, в
городской прокуратуре есть очень толковые работники.
Свяжись с ними и поблагодари - твою работу они делали.
- Знакомый `Вальтер` вновь бабахнул? Тот самый?
- Да. И вот еще... - Шеф вытаскивает из ящика другую
папку. - Иди к себе, разбирайся. После обеда представь
соображения. Объединение трех дел - старого и этих двух
новых в одно производство считаю целесообразным. Да, в
кармане убитого - табачные крошки... Ты там почитай
заключение...
В этот момент звонят сразу два телефона, и, пока
начальник расправляется с ними, я удаляюсь.
Если выражаться производственным жаргоном, числится за
мною `висячок` - гиблое дело, нераскрытое.
На железной дороге орудовали профессиональные погромщики.
Крали много, умело, в основном специализируясь на
контейнерах, прибывающих из-за рубежа по валютным поставкам.
И вот темной ноченькой наткнулись разбойнички на засаду,
организованную возле одной `вычисленной` дистанции. Однако
милиции не повезло: преступникам, хотя и было их всего
двое, отваги и дерзости хватило с избытком, и сопротивление
они оказали отчаянное, с перестрелкой. Одному удалось
скрыться, проявив, как утверждали специалисты из группы
захвата, недюжинное спортивное мастерство бегуна, прыгуна,
водителя и вообще многоборца, удрал он в итоге на машине с
фальшивым, как выяснилось, номером. Второй же,
отстреливавшийся из автомата `Шмайссер`, в перестрелке был
убит. Картина осмотра трупа и места происшествия принесла
следующие результаты - `Шмайссер` с запасным магазином -
увы, в картотеках не зафиксирован; пачка сигарет `Парламент`
в кармашке джинсовой куртки, дешевая пластиковая зажигалка и
- стреляные гильзы от `Шмайссера`, пистолетов группы захвата
и `Вальтера`, с которым скрылся удачливый разбойничек.
Оружие и гильзы никакой ниточки следствию не дали,
зажигалка тоже, а пачка `Парламента` - сигарет редких,
указывала на причастность убитого к большой краже,
случившейся на том же перегоне неделю назад. Обчистили едва
ли не вагон табачной продукции Запада. Легко установили
личность, некто Будиицкий, двадцать пять лет, дважды судим -
сначала за кражу, потом за разбой; сцепщик вагонов. Круг
знакомств определяли долго, посылали запросы в колонии,
беседовали с десятками людей, когда-то контактировавших с
ним; наконец - это я делаю всякий раз тщательно и
пунктуально - полностью дактилоскопировали комнату в
коммуналке, где ранее покойный обретался. Однако - ни с
места!
По данным ОБХСС, сигареты `Парламент` периодически
возникали по темным углам в южных республиках, но никаких
перспектив за такой информацией не проглядывало. Были
задержаны два скупщика-спекулянта: один - в Баку, другой -
в Ашхабаде, признавшие факт скупки с целью спекуляции, но об
источнике поведавшие неопределенно. Сигареты поставлял
незнакомый приезжий человек, чья внешность каждым из них
описывалась по-разному и довольно размыто. О характере же
взаимоотношений с поставщиком спекулянты утверждали на
удивление одинаково:
- Подошел, предложил. Я - купил. Кто на меня навел - не
знаю. Да и чего мне спрашивать? Главное - товар.
Классически выверенный ответ. Никакого предварительного
преступного сговора с долгосрочными обязательствами,
сплошная случайность Спекулянтов я понимал выложи они истину
- после срока ждала бы новая зона. Зона отчуждения среди
`своих`. `Раскола` их круг не простит. А вне этого круга
для них не жизнь...
Но это - относительно вагона сигарет. Аппаратура,
продукты, меха, покрышки исчезали бесследно.
Существовал лишь единственный позитивный момент после
перестрелки на дистанции хищения прекратились напрочь, как
отрезало, и контейнеры без проволочек доставлялись адресатам
в целости сохранности и даже с пломбами.
Я вернулся в кабинет и, отрешившись от всего суетного,
скрупулезнейшим образом изучил материалы об обнаруженном в
канаве теплотрассы трупе. Убийство совершили из того же
`Вальтера`, из какого пальнули в перестрелке на путях.
Информация пришла через каналы УВД города и сомнению не
подлежала.
Далее я раскрыл том иного уголовного дела, врученного мне
шефом на прощание. И присвистнул.
Неделю назад, в лесу, возле шоссе, ведущего из столицы на
юг, найдены два трупа, судя по форме - работники ГАИ. Но,
как выяснилось, убитыми оказались два ранее судимых типа,
проживавших в Ростовской области. Застрелены `гаишники` из
того же `Вальтера`. Бандиты, видимо, ждали `нужную` машину.
А в машине оказались профессионалы...
Еще увлекательная деталь, отмеченная шефом: в карманах
одежды трупа из траншеи была табачная крошка, соотносимая по
результатам экспертизы с набивкой сигарет `Парламент`. То
есть...
Я изымаю из дела материалы, касающиеся
дактилоскопирования всех трех убитых, вкладываю их в
тоненькую полиэтиленовую папочку и созваниваюсь с нашими
вспомогательными службами. Пусть сравнят данные отпечатки с
теми, что выявлены в комнате грабителя, застреленного на
путях. Если это - одно дело, трупов слишком много.
Затем водружаю перед собой два новых тома дел и горько
задумываюсь.
Итак, шеф говорил нечто о моем визите к нему после
обеда... С соображениями. Соображения таковы сравнение
отпечатков трупов с имеющимися в наличии, запросы по фактам
исчезновения, связь с городской прокуратурой на предмет
выяснения деталей, и, наконец, радуем новостями
прикомандированного ко мне по `висяку` Семена Михайловича
Лузгина - старшего уполномоченного МВД. С ним все свои
боевые годы я тружусь в постоянном контакте. Далее. Просим
свое начальство упросить начальство в МВД, дабы оно
разгрузило от текучки пожилого сыщика - ему в этом году
пятьдесят пять стукнуло - возраст, когда особенно не
набегаешься по десятку дел.
Дверь с шумом открывается, входит возбужденный Владик
Алмазов и с места в карьер начинает жаловаться на начальство
- он совершает это каждодневно и в качестве излюбленной
аудитории избирает неизменно меня.
- Значит, звонит он мне, - сопит Алмазов, - и глаголет.
Мол, опять частные машины под знаком `стоянка запрещена` у
прокуратуры, звони в ГАИ, пусть номера снимают! Звоню.
Приезжают, снимают. Через полчаса опять звонит: дескать,
недоразумение, ко мне тут человек по делу приехал, а у него
номер отвинтили. Из солидной, подчеркивает, организации
человек, неудобно. Позвони, пусть вернут. Во как! Только
что пену пускал! снимайте, карайте, теперь - пардон! А я
ему ляпни: сами звоните!
Ох, сочиняешь ты, Алмазов, про свой
несгибаемо-принципиальный характер! Ибо скоро грядет
повышение, и вообще...
Я с сочувственным терпением всматриваюсь в его
расстроенную физиономию. Усмехаюсь, год назад сломал себе
Алмазов передний верхний зуб, но времени вставить новый не
находил, а потому кривил рот, губой прикрывая изъян. После
зуб вставил, а рот так и остался привычно-перекошенным. Как
у Мефистофеля.
- Покурю хоть у тебя, - вздыхает Алмазов, - Слышь, из
города мне звонили, дело у них... Четверо парней тяжелой
атлетикой заниматься вдруг вздумали. Из зала не вылезали,
тренер их в чемпионы готовил - каждый день успех за
успехом... Ну, и внезапно пропали... Тренер в панику,
выяснять... Ну, а они, в общем, сейф с деньгами готовились
с предприятия вынести. Не вышло - тяжелым оказался, на
лестнице упал, шум, то се...
Он курит, болтает, я же тихо бешусь про себя, делая вид,
будто углублен в бумаги. В голову ничего не лезет.
- Слушай, - встаю, - извини... я в туалет.
- Да я посижу, - милостиво отмахивается он.
- Ага. Шеф заглянет, а ты тут с чужими секретными
документами... - привожу я весомый аргумент. - Подъем!
Порядок знаешь!
Выходим из кабинета, и мне не остается ничего другого,
как идти в туалет, где нахожу себе занятие, причесываюсь и
разглядываю себя в зеркале. Ничего воодушевляющего в своей
внешности не обнаруживаю: поредевшие волосы, ранние
склеротические прожилки на скулах от курения и недосыпания,
бледное лицо...
Тьфу, хватит! За работу, неорганизованный ты человек!

АЛЕКСЕЙ МОНИН. КЛИЧКА - МАТЕРЫЙ

Дорога подходила к концу. Скоро он будет дома, где
можно, наконец, отоспаться - сутки, двое, времени он не
пожалеет. Отоспится же он не в квартире законной и не в
коммуналке конспиративной, а на Машиной даче - сосны,
апрельский озоновый воздух, мягкий велюр дивана... Выпьет
коньячку, чтобы снять стресс - хоть и не выносит алкоголь,
но тут уж, так и быть, позволит себе... А после - забытье,
сладкая дрема. В высоком окне - синее небо, хвоя, а вокруг
- уют теплой спальни... Быстрее бы! Устал... Одно точило:
что ждет по возвращении? Вдруг завал в делах? Вдруг что-то
с Хозяином, с шестерками?
Не терзайся, убеждал он себя, еще какой-нибудь годик, и
все. Далее будет лишь море, Маша, дом, где и короля не
стыдно принять: с оранжереей, балконом, каминным залом и
холле... Вечное отдохновение...
Он запнулся на этой мысли - не надо, ты вымотан,
отстранись от всего и от мечтаний тоже, переживания оставь
на потом... И лучше всего - до того дня, когда приедешь к
Маше. Навсегда приедешь. Со слегка измененной после
пластической операции физиономией, с новой фамилией в
паспорте... благо, фальшивомонетчик Прогонов документики
справил замечательные. Надо бы, кстати, на всякий случай
чистыми бланками у него поразжиться впрок. А вообще -
опасный Прогонов свидетель. Убрать? Мало ли что? Подумай!
Не сегодня, не сейчас, конечно.
А все же хорошо, что не поленился, заехал на Азов, хоть
крюк вышел немалый. Зато душа не ноет: освоилась Машенька
на новом месте, обжилась. Садик-огородик, фрукты-овощи...
Даже тархун с анисом в рассаду вывела... ох, баба!
Бриллиант! А в доме? Дворец! Музей! Машенька! Вот
странно-то как... Никогда никакой любви для него и в помине
не существовало. Женщины? Их было множество. Порой
увлекался даже. Но чем кончалось? Или дамскими истериками,
жаждой властвовать над ним, или банальной бытовой скукой...
Просто было лишь с проститутками. Он платил, они работали.
И вот как-то, в дымном гомоне интуристовского бара,
размышляя о девочке на ночь, шепнул он шестерке своей,
ведавшей здешними шлюхами: кто, мол, такая там, за соседним
столиком?.. Э, Матерый, ответила шестерка бархатно, то - не
в продаже. То само по себе. Она свободу отработала, она и
тебя перекупит. Назвала шестерка и двух бывших мужей
незнакомки - отошедших в мир иной согласно судебным
приговорам. И понял Матерый, приглянуться ей - задача
практически без решения... Но - приглянулся.
Так появился друг и партнер. Любовь? О ней не
говорилось, не думалось. Пусть любят другие, кто о том
ведает, решил он. Меня же устроит кондовая надежность битой
бабы. Э-эх, дурак! Не знал любви и знать не хотел,
доступность случайных, ветреных попутчиц душу измарала, а
любовь все равно пришла, пробилась сквозь коросту сердца, и
теперь нет у тебя ничего, кроме любви, все остальное -
белиберда, текучка, поденщина...
Машенька! Как бы быстрее возле тебя очутиться, ведьма,
как бы быстрее, родная моя...
Стоп! Прочь все воспоминания. Прочь и назойливо
всплывающие события последних дней: клювы нефтяных насосов
под Баку, постовых со смуглыми лицами, прохладный подвал
караван-сарая, штормящий Каспий, браконьерские ладьи,
осетровые и белужьи туши в звездных костяных шипах, чаны с
черной, липкой икрой, бледно-розовые потроха рыб, чем-то
напоминающие поросячьи... Икры же этой в `Волге` - две
трети багажника! Одна треть- балык. Ах, Прогонов, спасибо
за специальный документик... Гореть бы без него на этом
маршруте. Но как не урвать? Хозяин бы, конечно, от
возмущения лопнул, узнай, на какой риск иду... Грешим за
его спиной, грешим... Ох, будет концерт, как проведает...
Хотя - куда он без нас? Он - мозг, а мы - руки.
Шаловливые. Плохо это! Ну, ехал бы сейчас порожний,
скучающий. Сколько вся икра стоит? Тьфу! Нет, надо лишний
червонец сорвать с куста! Ну, лишние тысячи... Чуть больше
их или чуть меньше, какая разница? Жлоб ты, Матерый! Нет у
тебя кругозора, нет широты, прав Хозяин! А погоришь - его
подведешь... Все, кончай, Матерый, с такой мелочевкой,
кончай! Икорку через Леву сплавишь в последний раз, и пусть
Лева из игры рыбной выходит. Ненадежен он, торгаш, продаст
вполкасания. Да и тебя Лева опасаться начал, по всему видно
сдрейфил. Силу за тобой почувствовал, масштаб. Тем более,
повязал ты Леву когда- то на серьезных кушах, на погромах
железнодорожных, через него, барыгу, много чего ушло, а
сейчас прикидывает Лева: какой срок за то самое `много`?
Занервничал Лева, задергался. А почему? Дна у него нет,
лечь некуда. Грянет час страшный, протрубят трубы или
фанфары, и загремит под их завывания Лева в преисподнюю,
потому что воровал без оглядки, а будущего себе не сочинил.
Деньги или проматывал, или копил. Это их удел, торгашей...
Груз полагалось оставить на перевалочной базе в
Подольске, в одном из гаражей.
Он открыл багажник, привычно надел перчатки и подумал
глупо... Сколько людей хваталось за эти канистры с икрой,
за фольгу, которой обернуты балыки... Да и в гараже этом
наверняка есть отпечатки пальчиков тех, кто знал либо видел
его. Если суждено, так или иначе вычислят...
Вновь остро почувствовал обреченность. Быстрее бы.
Быстрее бы туда, в зарезервированный рай...
Гараж был ангажирован Левой у директора местного
ресторанчика, кормившегося на бесхозной рыбке и икре с
самого начала `предприятия`.
Закрыв гараж, Матерый снял номера с машины и в закутке
возле гаражей, достав лопату, закопал их. Номера
`светились`, долой! Рукастый Толик-мастер отштампует новые,
а техпаспорта Прогонов рисует, как дружеские шаржи.
Взглянул на часы. По времени он укладывался точно,
несмотря на крюк к Азову... До Москвы - рукой подать, а там
- первый же телефон, контрольный звонок Леве! `Привет. На
уху - есть...` Значит, товар в гараже, приступайте к
реализации.
Он развернулся и выехал на магистраль. И - прислушался к
себе, к неприятному, тягостному чувству, непонятно от чего
крепнувшему с каждой минутой... Впервые оно пришло к нему,
когда выезжал из Ростова. Будто следил за ним некто
всевидящий и коварный. Нервы?
Двое в форме ГАИ. Полосатый жезл, белые перчатки...
Машины рядом нет. Останавливают... Проскочить? Сзади -
лабух в желтых `Жигулях`, догонит? Навряд ли... Эх, рация
у них.
Тормознем. Наверняка не по нашу душу, так захват не
производится. Хотя... В любом случае - попросят подвезти.
По выражениям лиц видно. Так... `Вальтер` из-под сиденья,
под ногу, предохранитель спусти. Зеркало подправь - один
сзади сядет, горло пережмет, если всерьез это... Не
по-хозяйски топают, семенят, как фрайеры, вприпрыжку.
Лейтенант и сержантик. Ну, рожи! Лимитчики? Первый,
лейтенант, еще ничего так, а ну-ка, соберись. Не по этим ли
сволочам тревога тебя ела? Напрягись, как струна, не
ублажай душу, что без груза, ведь номера - `липа`,
техпаспорт - тоже.
Матерый приспустил стекло.
- До поста довезешь? - наклонившись, спросил лейтенант,
молодой приземистый парень с рысьими, зеленоватыми глазами.
Уселись. Лейтенант - на переднее сиденье, сержант -
позади. Чем-то они не нравились ему, эти милиционеры. Было
в них нечто нелогичное, неестественное, шедшее даже от
внешних примет дурноватое, чуть отекшее лицо лейтенанта -
без режима живет, разбросано; а сержант - жесткий мужик,
таких на плач и сердобольность не прикупишь - только силой,
властью. И озабочен сержант как-то мрачно, целеустремленно,
до ломоты в скулах.
Театр? Нет, не оперы они... Оперов сразу видать. Да и
не стали бы оперы вымученных сюжетов придумывать, взяли бы
на посту, чего мудрить? А может, ряженые? Похоже! Деньги.
Везу деньги. У гаража выследили и, пока копался там, чуток
опередили. Кто-то навел, значит. Так. Сейчас я еще
вполоборота к тому, сержанту, и ему надо выждать, когда
отвлекусь. Тут - нож в спину, молодой сразу к рулю
потянется, скорость мала, но все же... Но кто знал, что с
деньгами я буду? Друзья восточные? Так они же и
отстегивали, им не резон. Левка? Но ведь ему же деньги
везу. Неужели нервы? Спокойно. Попроси сержанта дверцу
покрепче захлопнуть и - газу резко, вот так. А, не готовы
были? Ну, теперь давайте, теперь если имелась схема, то она
сломана, на спидометре - сорок, шестьдесят, восемьдесят...
поздно! На ходу кончать - риск. Упущен момент, сявки.
Боковым, зрением Матерый наблюдал за сержантом в зеркало.
Лейтенант с угрюмой сосредоточенностью смотрел куда-то
вдаль. Руки его, лежащие на коленях, были напряжены. Жезл
он положил на сиденье рядом с дверцей.
Губы сержанта шевельнулись. Нет, молчит, подбирает
слова.
- Слышь, может, до поста сойдем? - неуверенно спросил он
лейтенанта. - А то вдруг - начальство? Проверка сегодня...
Переждем, а? Сколько времени-то натикало?
Лейтенант оголил кисть. Часы `Ориент` - массивные, с
уймой красивеньких излишеств - шантрапа такие любит,
`хапужные` часы - мясников, кладбищенских деятелей,
автослесарей - словом, удачливых кусочников, подворовывающих
на мелких точках, знак их касты. Но часы - ладно, а
татуировочка вот у тебя на запястье, дружок любезный...
Заплясали мысли, встраивая фрагмент татуировки в
известные схемы... Есть! Не ошибка молодости, не
любительщина армейская или флотская, не блатная даже, а с
`кичи`, в тюряге наколот этот крест, обвитый змеей.
Ряженые!
- Вот тут тормозни, - произнес лейтенант сдавленно.
Матерый принял вправо.
Рука сержанта скользнула под полу кителя.
Резко пошла вниз стрелка спидометра
Лейтенант инстинктивно подался ближе к рулю.
Сзади блеснула сталь лезвия.
Матерый с силой вдавил педаль тормоза.
Лейтенант, растопырив руки, всем телом навалился на
`торпеду` Фуражка слетела с его головы. В то же мгновение
Матерый, молниеносно распахнув дверцу, выбросился наружу.
Нож вонзился в край клавиши звукового сигнала. Резкий,
внезапный звук оглушил, по лицам милиционеров пробежала
судорога ошеломления. Матерый тоже замешкался, но лишь на
секунду, а потом увидел как бы все сразу лес по обочинам,
жало лезвия, плотно застрявшее в пластмассе, растерянных,
торопливо соображающих гаишников, сзади - далекое желтое
пятнышко приближающихся `Жигулей`, пустую встречную полосу,
мушку `Вальтера`, - и когда он его выхватить-то успел...
Выстрел прозвучал безобидно, будто воздушный шарик
лопнул. На лбу у сержанта словно раздавили клюкву.
Закатились глаза, открылся рот, обнажив редкие, прокуренные
зубы, и устало, как после тяжкой работы, он отвалился назад.
`Чехлы менять - точно`, - рассудил Матерый, целясь в
`лейтенанта`. Тот громко икнул от ужаса. Рука его,
потянувшаяся было за пазуху, застыла в воздухе, как бы

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Россия

Док. 124087
Опублик.: 19.12.01
Число обращений: 1