В Кремле объяснили стремительное вымирание россиян
КРЫСА Назад
КРЫСА

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Андрей ЛАЗАРЧУК

СОЛДАТЫ ВАВИЛОНА


Если бы этот мир
создавали мы с тобой,
он выглядел бы лучше,
не правда ли?
Э.М.Ремарк


НИКА

Горели леса, и в маревом безветрии отстоявшийся дым сплывал в долину,
в город, растекался по улицам, въедаясь в стены, одежды и лица. Днем небо
обращалось в раскаленный алюминиевый колпак, на котором неясным бликом
обозначало себя солнце. Кроваво-черные закаты пугали. По ночам наступало
изнеможение - не от жары, а от несбывшегося ожидания прохлады. На рассвете
происходила слабая подвижка воздуха, но тем все и кончалось. Соседи
говорили о нашествии крыс, но Ника пока ничего такого не видела - кроме
одной полувареной крысы, однажды переползшей ей дорогу. Ника вскрикнула от
отвращения и хотела чем-нибудь в нее запустить, но ничего подходящего не
было - а крыса остановилась, посмотрела через плечо на Нику долгим
запоминающим взглядом и скрылась в дикой траве давно не стриженного
газона. Несколько дней Ника не могла отделаться от гадкого привкуса этой
встречи, но потом все стерлось. Иногда с наступлением темноты начинали
выть собаки, все окрестные собаки, хором и вперебой, и тогда Сид
просыпался и плакал, и не оставалось ничего другого, как брать его на руки
и включать кондиционер. Она носила Сида и напевала ему на ухо: `А по морю,
морю хмурому корабли плывут черемные, Хельга-конунга кораблики, к граду-то
Константинополю...` Грегори приедет и будет ее ругать, и будет прав,
потому что сквозь воркование кондиционера доносятся позвякивания, будто
проваливается монета, и на счетчике арендной платы меняется цифра - а Сид
должен засыпать без посторонней помощи, без всяких телячьих нежностей,
потому что только так воспитывается настоящий мужчина... это так, это
правильно, но как же можно не взять ребенка на руки, когда по всему
поселку воют, и воют, и воют собаки, и тебе самой жутко, и надо стать
чьей-то защитой, чтобы побороть эту жуть? Она обволакивала Сида собой и,
наконец, он засыпал, а она еще долго ходила по комнате с ним на руках,
оберегая от всех и всяческих напастей. Потом, конечно, засыпала и она.
Снилось ей только небо.
Слабые и прозрачные руки ловят восходящие струи и легко опираются о
них, заставляя тело, которого как бы и нет, лениво скользить косо вверх,
поворачивать, описывая пологую спираль и подставляя нежному солнцу то
один, то другой бок. Восходящие струи невидимы, но руки сами чувствуют их
и тянутся к ним; переход со струи на струю вызывает покачивание и легкий
озноб. Земля глубоко внизу, раздавленные силой тяжести кварталы,
голубовато-серая зелень городских больных деревьев, широкая полоса
красного песка и красно-коричневая извитая лента реки, и где-то далеко -
край моря... все похоже на утонувший город, видимый сквозь невыносимо
прозрачную воду. И обязательно, рано или поздно, подступает: воздух из
опоры превращается в пустоту, и - миг острого ужаса...
Липкая жара изводила. Ника принимала душ раз по пять в сутки - как
только позволял Сид. Но тепловатая жидкость, текущая из труб, ни по
температуре, ни по вкусу не напоминала воду. Это было так же тоскливо, как
вой по ночам.
Дважды в день, утром и вечером, она выносила Сида на лужайку перед
домом и пускала поползать по травке в тени выгоревшего полотняного навеса.
Несмотря на запрет, она поливала траву, и санитарный инспектор Бенефициус
знал это, но старался не замечать и не реагировал на нашептывания старухи
Мальстрем. Бенефициус, сорокалетний лысоватый толстый сердечник, был давно
и безнадежно влюблен в Нику. Никто, кроме них двоих, об этом не знал.
Иногда он подходил, когда Ника пасла Сида, и рассказывал что-нибудь: что
эпидемия среди крыс, как, наконец, выяснилось, не перекинется на людей, и
то, что воду для ребенка следует сначала заморозить, а потом использовать
только верх ледышки, и то, что в будущем году, может быть, откроют
береговую линию, и тогда можно будет если не купаться, так хоть лежать
вблизи воды, а это уже много значит... Он смотрел на Нику строгими
глазами, и соседи думали, что он выговаривает ей за лужайку, а Ника в
ответ кивала и виновато улыбалась, и казалось, что она обещает
никогда-никогда... Изредка, раза два в неделю, звонил Грегори и, экономя,
торопился быстро-быстро сказать все, и лицо его от этого делалось
напряженное и чужое. Обычно он звонил с заправочных станций, последний раз
- откуда-то из пустыни, за спиной его были серые, сточенные ветром
песчаные холмы и серые жесткие кусты без листьев. Он сказал, что получил
очень выгодный фрахт с премией за скорость и что теперь уж точно вернется
домой, потому что устал и соскучился. Ждать его надо было со дня на день.
Впрочем, бывало, что на полдороги он урывал еще один выгодный фрахт...
Денег все равно хватало только-только.
Бенефициуса звали Лотом. Лот Бенефициус. Он очень смущался, когда
называл свое имя.
Ника почувствовала приближение - непонятно как, но почувствовала.
Сид, голенький, спал под марлевым пологом и крутился во сне. По раме
показывали `Коктейль`, и Ника, нацепив на ухо ракушку, ждала, что дадут
хотя бы фрагменты из вчерашней демонстрации мод - она всю неделю хотела ее
посмотреть, но Сид проснулся и раскапризничался, пришлось бросить все и
укачивать, и петь, и носить на руках, успокаивая. Он никак не хотел
возвращаться в кроватку, отбивался, плакал, и только через час устал,
сдался и уснул, обиженный на всех. И вот сейчас Ника вполуха слушала
музыку и петушиный голос конферансье Карлоса, отпускающего бессмысленные
шутки - и вдруг встала и шагнула к двери, еще не понимая, кто ее позвал.
Постояв и ничего не увидев, она сунула ракушку в карман шортов и вышла из
дому. Все вокруг было черным или желтым. Куда-то заторопилось сердце. Ника
дошла до калитки и остановилась. К угнетающей духоте добавился странный
внутренний жар. Через несколько минут из-за поворота пустынной улицы
появилась черно-желтая морда `чудовища` - солнце плавилось в ветровом
стекле - и возник его низкий рык, знакомый, родной, свой - Ника вытянулась
в струнку и неподвижно ждала, когда этот дредноут приблизится, запыхтит,
сбрасывая обороты, отдуется сжатым воздухом тормозов и намертво станет,
горячий, обратив к ней слепой профиль кабины, и с той стороны хлопнет
дверца, и возникнут шаги - два, три, четыре шага, - и Грегори, лохматый,
клетчатый, широкий, весь в облаках сложных машинных запахов Грегори
возникнет из-за... Нику подбросило в воздух - и, пока она летела, рот
Грегори все шире и шире растягивался в улыбке, а руки раскидывались
крестом, посадочным знаком `Т`, а из распахнувшейся рубашки перла буйная
растительность, и в эту-то растительность мягко приземлилась Ника,
обхватив руками и коленями все, что можно было обхватить - и целуя
беспрестанно эту жесткую, колючую и ненаглядную морду...
- Ну-ну-ну, - довольно заворчал Грегори, подхватывая Нику своими
лапищами. - Я пыльный, я соленый... - не отпуская Нику, он легко зашагал к
дому. - Сейчас мне кое-кто ванну соорудит, бельишко свежее даст...
- Что, только бельишко?..
- Да ну что ты, если бы только бельишко, и базару бы не было, я же
кобелина, ничего не поделаешь...
- Кобелина, небось, девок полная кабина была... там, за поворотом
только и высадил, знаю я, что на дорогах делается...
- Ничего ты не знаешь и не представляешь даже, у тебя устарелые
сведения, едешь вот так ночью, фарами светишь - а через каждые сто метров
по девке, представляешь, девки, девки, девки, и, что характерно, все стоят
раком, ничего себе, а?
- Какие ужасы ты рассказываешь, - Ника потерлась носом об его плечо.
- Пусти, я ванну... - они были уже в доме.
Она отрегулировала воду: тридцать градусов, как он любит, - бросила в
воду таблетку фитона и слепо смотрела, как тугая струя взбивает
зеленоватую пену. Дышалось ртом и, как от щекотки, подбирался и втягивался
живот, и Ника присела рядом с ванной, прижалась к ней боком...
Вошел Грегори в трусах, Ника засмеялась и крепко зажмурилась - он до
сих пор стеснялся раздеваться при ней. Потом раздался громкий плеск и
фырканье. Ника открыла глаза: Грегори стирал ладонью пену с лица.
- Черт-те что, - сказал он. - Как из огнетушителя... Да, слушай, а
чем это таким странным в коридоре пахнет?
- Не знаю, - сказала Ника. - Не чувствую.
- Вроде как чесноком - и чем-то еще.
- Ничего там нет.
- Ну, показалось. Сидди давно спит?
- Больше часа.
- Надо поторапливаться... - Грегори стал быстро тереть себя мочалкой.
- Задерни занавеску, я под душем ополоснусь. Все, завтра приварю к
`чудовищу` ванну и бак для воды - невыносимо...
Ника перепорхнула в спальню, расстелила чистую простыню, вернулась к
двери, встала, прислонясь к косяку. Ежась, провела рукой по плечу, груди,
животу, бедру. Все на месте? - ехидно спросила сама у себя. На месте...
Похотливая кошка... А хотя бы? Почему-то медленно и тяжело стала
открываться дверь ванной. Открылась. Закутанный с головой в простыню,
вышел Грегори. У него была странная, какая-то одеревенелая походка. Люди
так не ходят. Он приближался, и Ника чувствовала, как ее охватывает
настоящий страх. Потом простыня соскользнула с головы. Лицо Грегори было
синевато-белым, и наискось шла, вскипая кровью, рубленая рана... Он сделал
еще шаг, и Ника, теряя себя, опрокинулась и полетела в глубокую звенящую
темноту...
Она сидела на подоконнике, обхватив руками колено. Ей было уже почти
хорошо. Почти хорошо... Она усмехнулась. Лучше сказать: почти не больно.
Почти спокойно... И очень досадно. Прошли все чувства. Как всего этого
жаль: ожидания, радости, желания - всего. Ничего не осталось. Рубец.
Обидно... За окном с наступлением сумерек летали бессмысленными кругами
какие-то новые мухи: медленные и крупные, как шершни, но безвредные.
Раньше их не было. Впрочем, раньше многого не было... За спиной возникли
мягкие шаги: Грегори опять шел извиняться. Ника обернулась. Грегори был
голый по пояс, в каких-то немыслимых шароварах и красном тюрбане. В руках
он держал блюдо с персиками.
- Зернышко... - с придыханием начал он; на этот раз голос был
приторно-нежным. - Зернышко мое родное, ну, прости ты дурака.
- Дурак и есть, - сказала Ника. - Господи, какой ты дурак! Я ведь не
за это сержусь... - Она сама не могла понять, за что сердится. За
пропавшее настроение? Не совсем, что-то еще... На миг ей показалось, что
она сама - уже из последних сил - расковыривает обиду. - Я ведь и не
сержусь даже, не то слово... а, да что с тобой говорить...
- Не говори, госпожа! - ослом взревел Грегори. - Не надо слов, пусть
все нам скажет музыка!
Он махнул рукой в сторону рамы, экран осветился, из глубины его
поплыли цветные шары, которые, лопаясь, издавали ксилофонные звуки. Это
был, наверное, какой-то новый тоник, он привез, он знает, что она это
любит и коллекционирует - но вот сейчас, сию минуту это оказалось поперек
всего.
- Выключи, - сказала Ника.
Грегори сделал ладонью движение, будто протирал стекло, и экран
погас.
- Тебя не развеселить, наверное, - сказал Грегори.
- Так - нет, - сказала Ника. - Знаешь что: ты постереги пока Сида, а
я прогуляюсь... проветрюсь.
- Пешком? - спросил Грегори.
- Да. Впрочем, нет: если ты позволишь, я возьму мотороллер.
- Возьми. Все так глупо получилось...
- Ладно, - сказала Ника. - Я проветрюсь, и все пройдет. Ты же не
хотел, я понимаю.
- Я думал, ты... Нет, я просто дурак и не думал ни о чем.
- Где эта гадость? Дай, я выброшу.
- Я уже сунул ее в измельчитель.
- Ты ей отомстил?
- Да. Стер в порошок.
- Туда ей и дорога. Какая же сволочь придумала это делать?
- Да вот... нашлись. Ладно, ты приезжай скорей.
- Проветрюсь и приеду. Ты жди.
Крошечный мотороллер был закреплен на кузове `чудовища` - как шлюпка
на борту лайнера. Ника шепнула пароль в замок и махнула рукой: вниз.
Зашуршала лебедка. И что это я собралась делать, мельком подумала,
удивляясь себе, Ника. Мотороллер опустился к ее ногам. Ладно, все равно.
Сиденье почти горячее... Она тронула пальцем глазок ключа. Загорелись
контрольные лампочки, приборный экранчик, фара. Ника мягко послала
мотороллер вперед. Дорога была пуста. Можно погасить фару. Светло. Все еще
светло. Мотор работал беззвучно, только легкая вибрация ощущалась
подошвами. У поворота на Загородное шоссе ее обогнал белый `Ниссан`.
Сидящий за рулем толстяк послал ей воздушный поцелуй. Ника отвернулась.
Грегори говорил, что все такие микроавтобусы забрала себе служба эрмеров.
Наверное, это тоже эрмеры. `Ниссан` свернул налево, поэтому Ника поехала
направо - к центру.
До самого переезда дорога была скучная: пустырь направо и налево,
справа пустырь кончался полутемными громадами корпусов авиазавода, а слева
тянулась, и тянулась, и тянулась черная полоса стены, и за стеной все тоже
было черное, и лишь иногда на фоне сиреневато светящегося неба возникали
невразумительные силуэты.
Наконец, Ника нырнула в гудящий туннель - поверху, похоже, шел
тяжелый состав - и вынырнула совсем в другом месте, среди домов и огней.
Здесь было оживленное движение и множество людей на тротуарах - и,
естественно, множество желающих перебежать улицу не там, где положено -
поэтому приходилось держать ухо востро и не зевать по сторонам. Потом Нике
надоело ехать в общем потоке, и она свернула в показавшийся уютным
переулок. Впрочем, ничего уютного и интересного в переулке не оказалось,
зато он вывел ее в совершенно незнакомое место: к солидного размера пруду
с островом посередине. На острове росло большое дерево. Удивляясь, что
никогда не была в таком приятном месте, Ника объехала пруд кругом и
решила, что пора возвращаться - но, очевидно, попала не в тот переулок.
Здесь были старые двухэтажные домики, собранные в маленькие и очень
зеленые квартальчики, и под колесами вдруг оказался не асфальт, а каменная
мостовая. Понимая, что окончательно заблудилась, Ника решила развернуться
и поискать дорогу назад от пруда, как вдруг увидела знакомую машину. Белый
`рейнметалл` с красным крестиком под ветровым стеклом и до сих пор не
покрашенным левым крылом стоял двумя колесами на тротуаре у подъезда. Сама
не зная зачем, Ника остановила мотороллер, обошла машину и поднялась на
крыльцо. Четыре кнопки звонков, все разные, и возле одной - медная
табличка: `Д-р медицины Л.Л.Бенефициус`. Странно, подумала Ника, доктор
медицины - а работает санитарным инспектором. Впрочем, кого сейчас этим
можно удивить? Она коснулась пальцами таблички. Табличка оказалась
неожиданно холодной. Задержав руку и чувствуя, как эта прохлада проникает
в пальцы, Ника подумала: а что будет, если позвонить?.. - но мысль эта
оказалась сухой, пустой и никчемной. Что-то новое, большое и пока
совершенно непонятное переполняло ее. Бездумно неся это в себе, Ника
спустилась - три ступеньки - вновь обогнула машину - `рейнметалл`
показался ей чудовищно громадным - оседлала мотороллер и позволила ему
везти себя. Минуты через две он вывез ее к ослепительно блестящему
`Золотому веку` - целому кварталу ресторанов, ночных магазинов и клубов,
кинотеатров, театров, голо, а также прочих `ристалищ и развлекалищ`, как
говаривал Грегори. Раньше они нередко совершали рейды по здешним
подвальчикам и этажам. Раньше, до Сида, и пока Грегори мог выступать со
своим номером, зарабатывая втрое против нынешнего... Здесь было светлее,
чем днем. Рекламы, фонари и витрины. У полупустого уличного кафе Ника
затормозила. Остро захотелось чего-нибудь сладкого. В кармане лежала
смятая десятка, трехдинаровая монета из черного с золотыми точками
пластика и несколько стареньких `никелей`. Она взяла бутылку `Трокто` и
три пирожных. `Трокто` рекламировали повсюду: полезен в любых количествах!
Дышите желудком! Молодейте! По вкусу напиток походил на микстуру от кашля,
которой Нику поили в детстве. Пирожные казались большими, но исчезли
мгновенно. Выходя на тротуар, Ника заметила ночную галантерейную лавочку.
На прилавке лежало все, что можно отнести к галантерее, в том числе и
ночной, и кое-что сверх того: например, очень похожий на настоящий
игрушечный револьверчик. Сколько это стоит? - спросила Ника продавца,
смуглого мальчика. Для вас - даром! - воскликнул продавец. Всего
пятнадцать динаров! У меня только десять, огорчилась Ника. Ну, если вы
добавите улыбку... Ника охотно улыбнулась. А вы не торгуете этими
страшными масками? - спросила вдруг она. Нет, сказал мальчик, я ими не
торгую, я их боюсь. Спасибо, сказала Ника. А можно, я вас за это поцелую?
О-о-о!.. - мальчик был наверху блаженства. Дело в том, сказала Ника, что я
их тоже боюсь. Очень-очень боюсь. Они еще поулыбались друг другу, пока
Ника пыталась засунуть револьвер в карман шортов. Карман был слишком узкий
и тесный. Наконец, это получилось. Вот теперь можно возвращаться,
подумалось ей. Ну, я его напугаю, я его так напугаю...
Сид вдруг заплакал - громко, навзрыд.
- О, Господи, - сказала Ника.
- Не обращай внимания, - сказал Грегори. - Поорет и успокоится.
- Он собак боится, - сказала Ника.
- Я тоже не люблю, когда воют, - сказал Грегори. - Но должен же он
привыкать.
Сид уже не плакал - кричал.
- Нет, - Ника села. - Как он кричит. Нельзя же так.
- Будем бегать к нему - он привыкнет и будет реветь постоянно. Пусть
выплачется один раз.
Минуты две они пытались не обращать внимания на крик.
- Сколько же у него сил... - пробормотал Грегори. Похоже, ему
становилось не по себе.
- Я схожу, посмотрю, - сказала Ника. - Вдруг что-нибудь...
Крик перешел в какой-то хрип.
- Я сам, - сказал Грегори. Он натянул трусы и шагнул к двери. - Я ему
покажу... - и Ника поняла, что Грегори испуган.
На каком-то немыслимом звуке хрип оборвался, и слышны были только
удаляющиеся шаги Грегори, скрипнула дверь... Ника, замерев,
прислушивалась. Ничего. Ни звука. Как долго... Она вскочила, стала искать
халат. Халата не было, под руку ей попались шорты, она натянула шорты, ни
майки, ни рубашки - плевать... Свет в коридоре горел, и дверь в детскую
стояла полуоткрытой. Ника вдруг вспомнила об игрушечном револьверчике,
вытащила его и маленькими шажками приблизилась к двери. Вообще у Грегори
может хватить ума пугнуть ее сейчас из-за угла... Грег! - позвала она.
Молчание. Нет - короткий звук, будто проволокли что-то тяжелое. Ника
заглянула в дверь.
Света из коридора в комнату попадало достаточно, чтобы увидеть все -
и ничего не понять. Где прямой свет ложился на пол, ковер был чист, но по
сторонам от светлой полосы копошилось что-то темное, по колено и выше,
похожее на плотную пену, и вдруг там, под пеной, что-то дернулось, пена
прорвалась, на миг показалась костяная рука, судорожно сжалась и исчезла;
и снова звук, будто рывком проволокли плотную тяжесть. Левее, у стены,
стояла кроватка Сида, и в кроватке копошилась эта же пена, а за кроваткой
Ника увидела будто бы наклонившегося вперед человека, нет, не человека -
что-то округлое, плотное, сжатое, похожее на боксерскую перчатку в
человеческий рост, и в следующий миг то, что там было, распрямилось, и
Ника поняла, что оно на нее смотрит. Она стояла, оцепенев, не в силах ни
шевельнуться, ни крикнуть, потому что крикни она или шевельнись - смерть,
нет, что-то еще более страшное и более неотвратимое... То, что там стояло,
с тошнотворным чмоканьем выдвинулось из-за кроватки и вдруг раскрылось,
именно как перчатка, и из него выпал, тут же исчезнув в пене, крошечный
скелетик. Ника отшатнулась, и потому метнувшиеся в нее раскручивающиеся
спирали ее не достали: одна почти задела лицо, а другая ударила в
револьверчик и с нечеловеческой силой рванула его на себя. Хрустнули
пальцы. Ника попятилась, не в силах повернуться и бежать. В темноте
усилилась возня, раздался хруст, будто давили стекло. Продолжая пятиться,
не отрывая глаз от страшных дверей, она дошла до спальни - и вдруг поняла,
что и в спальне кто-то есть. Ее швырнуло из дому - и, воя, она побежала,
не разбирая дороги, не понимая, кто перед ней, уворачиваясь от людей, от
рук, и когда ее уже схватили и держали, она продолжала бить, кусать,
царапать - и выла, выла... ей сделали укол - она поняла, что это укол - и
тут же руки и ноги перестали слушаться ее, рот наполнился слюной, а на
лицо упало что-то липкое, душное, жаркое - смерть... и она не захотела
сопротивляться.
А потом - сразу - она открыла глаза. Очень белый свет, и шум в ушах,
как далекая музыка... и тошнит. Что-то было? И вообще - где я? Она подняла
голову. Кто-то сидел рядом, но она никак не могла увидеть лицо - все
плыло.
- Ника, - сказал сидящий и наклонился, и голос показался ей знакомым.
Она заморгала глазами, и пелена рассеялась. Это был Бенефициус.
- Вы, - сказала Ника. - Господи, где это я? Что случилось?
- Ничего, - сказал Бенефициус, - ничего. Все бывает. Это
гипнологическая клиника.
- У меня... что-то... не так?
- Да, немного. Вы же знаете, как это случается... да и потом - такая
жара...
- Почему жара?
- Не знаю. Никто не знает.
- Нет, подождите... Что со мной было?
- Ну, вы же слышали, наверное: это называется `поймать кодон`. Когда
человек вдруг начинает видеть и слышать то, чего нет... галлюцинации без
наркотиков.
- Да-да-да... Я действительно что-то видела... что-то страшное. Но я
не помню. Что я видела, Лот?
- Не знаю. Вы бежали по улице и кричали. Будто убегали от кого-то.
Это неважно. Не пытайтесь вспомнить. Главное, что вы пришли в себя. Вам
скоро сделают еще один укол, и вы опять уснете. Хорошо?
- А вы будете здесь?
- Я никуда не уйду.
- Как хорошо... Лот? Почему я ничего не помню? Чего я не помню, Лот?
- Не нужно пока вспоминать. Потом. Старайтесь не думать.
- Хорошо. Я не буду думать. Только останьтесь со мной.
- Я останусь.
- Не уходите никуда, ладно?
- Никуда.
- Лот...
- Что?
- Скажите мне что-нибудь...
- Все будет хорошо.
- А еще?
- Все будет хорошо.
Ника тонула в собственном сне - выплывала на секунду, чтобы глотнуть
воздуха, и снова погружалась в зеленую бездну; потом она открыла глаза
там, внизу, и увидела дно, увидела то, что ее ждет: буро-коричневая,
медленно шевелящаяся масса, похожая на громадную амебу, ленивую и
равнодушную, знающую наверняка, что пища не денется никуда... мимо Ники
медленным градом падали, закрыв глаза, птицы с бессильными крыльями - и из
последних сил она забарахталась, продираясь сквозь зелень, сквозь ставшую
вдруг густой, как патока, воду, она всплыла, открыла глаза - синеватый
свет сбоку и спасительный холод - она лежала, совершенно голая, на измятой
простыне, подушка и одеяло исчезли, она перегнулась через край кровати и
увидела их - и сама, преодолевая не боль, не слабость - тошноту во всем
теле - сползла на пол, чудом - так качало - поднялась на четвереньки,
потом, цепляясь за кровать - на колени. Так она стояла долго, привыкая к
непонятным ощущениям в теле: тошноте в руках и ногах и мятному холоду в
животе; голова не кружилась, а раскачивалась, как маятник, но все меньше и
меньше. Наконец, Ника смогла встать на ноги. До подоконника было два шага.
Мягкое жужжание ее не обмануло: это был кондиционер, он работал, и Ника
нашла регулятор и выкрутила его до отказа: через минуту прохладная струя
стала ледяной, Ника наклонилась и подставила под нее лицо, голову, грудь -
это было упоительно.
В слабом синем свете ночника палата была таинственно-огромной:
кровать, как мост, подушка и одеяло на полу - как облака, над которыми
пролетаешь, дверь - крепостные ворота... Ника нашла выключатель, и в белом
свете тайны исчезли. Тесная клетушка, которая в высоту больше, чем в
ширину, бледно-зеленые неровные стены, серый потолок, под которым проходит
короб вентиляционной трубы. Оконное стекло стало черно-зеркальным, и в
этом зеркале Ника увидела себя: ломкий силуэт. Отражение было не свое и не
чужое. Она и не узнавала его, но в то же время не ожидала увидеть кого-то
другого. Поднесла руки к лицу: узкие кисти с тонкими пальцами, коротко
стриженные ногти без лака, на среднем пальце правой руки тонкое белое
кольцо с угольно-черным камнем. Она не знала, откуда у нее это кольцо, но
и не испытывала уверенности, что видит его впервые. Ладони белые, все
остальное - почти шоколадного цвета. Негритянка? Она посмотрела на себя:
маленькая грудь, втянутый живот, узкие бедра - все
равномерно-шоколадное... нет, на бедрах узкая контрастно-белая полоска.
Загар. Ничего не помню...
Ничего не помню!
Ее вдруг бросило в дрожь. Может быть, от холода. Закутавшись в
одеяло, она села на край постели. Так... Меня зовут Ника Буковчан. Мне
двадцать три года. Я живу... нет, не помню. Работаю... нет, кажется,
учусь... не помню. Ничего не помню. Помню, как зовут - и все. Боже ты
мой...
Нет, ложиться нельзя. Эта кровать только и ждет, когда я лягу... эта
пасть притворилась кроватью и ждет... Ника вскочила. То, что было
кроватью, как бы вывернулось наизнанку и стало похоже на ярко освещенный
въезд в туннель. Воздух был ледяной, и пол тоже был ледяной. Она стояла на
тонкой, прогибающейся под ногами льдине, а под льдиной ее ждала бездна. Да
что же это делается, беззвучно зашептала Ника, Господи, что же это
делается, делается... Она шагнула к двери, и тут дверь сама открылась
навстречу ей. Это было так страшно, что Ника закричала.
Рот тонкий, глазки маленькие, жидкие волосики стянуты в фигу, и
говорит, как пилит: вжик-вжик, вжик-вжик... туда-сюда, туда-сюда... Мымра,
неуверенно подумала Ника. Она слышала слова, которые произносила доктор
Кимли, слова были знакомые, но до сознания доходили с огромным
запозданием.
Итак, данные дактилоскопии показали, что вы - Ника Буковчан, двадцати
трех лет, последнее место жительства - кемпинг `Соло`, предполагаемый
источник доходов - незарегистрированная проститутка. Шестнадцатого августа
две тысячи четвертого года в двадцать три часа сорок минут подобрана
бригадой скорой помощи на улице Прапорщика Пранова в состоянии фобического
шока третьей степени, вызванного, предположительно, кодоном.
Эрм-исследование не проводилось ввиду ясности клинической картины - с
одной стороны - и необходимостью принятия неотложных мер по купированию
шока - с другой. На месте подвергнута медикаментозно-инструментальной
гипнотерапии по методу Штольца-Гусмана; в стационаре лечение продолжено.
Шок купирован, следовые мнемонические расстройства в пределах допустимого.
Стационарное лечение не показано, выписывается немедленно, рекомендуется
амбулаторное наблюдение в гипнологическом кабинете. От себя доктор Кимли
имеет добавить следующее: на момент оказания помощи Ника Буковчан была
одета только в шорты из джинсовой ткани; денег, драгоценностей и
документов при себе не имела. Обследование показало, что незадолго до
случившегося ею был совершен коитус. Мазок взят, и в течение суток можно
передать его в генетическую лабораторию для установления личности
партнера. Опыт доктора Кимли показывает, что обычно поражение кодоном
происходит при просмотре нелегальной видеопродукции: порнофильмов и
наркоклипов. Доктор Кимли советует Нике Буковчан начать судебное
преследование партнера, поскольку психика и сама жизнь пострадавшей были
поставлены под угрозу; сумма же компенсации за моральный ущерб может
составить несколько сот тысяч динаров. Поэтому в первую очередь надо
перевести в генетическую лабораторию плату за анализ: двести пятьдесят
динаров. Затем следует обратиться с любую адвокатскую контору и составить
судебное исковое заявление. Доктор Кимли настоятельно рекомендует заняться
этим немедленно. От себя она может предложить, поскольку Ника Буковчан
была одета более чем легко, старый операционный халат. А теперь пойдемте
со мной, через час вас отвезут к месту последнего жительства...
- Ника, - тихо сказал кто-то за спиной.
Ника обернулась. Прислонясь к стене, стоял пожилой грузноватый
человек в измятой и испачканной рубашке. Ника никогда не видела его, но
он, очевидно, ее знал, потому что повторил:
- Ника. Иди за мной. Ни о чем не спрашивай и иди за мной.
Он говорил это очень тихо, глядя куда-то мимо нее и едва шевеля
губами. Лицо у него было отекшее, глаза измученные. Наверное, поэтому Ника
ему поверила.
Человек оттолкнулся от стены и пошел куда-то в противоположную от
выхода сторону (Нике показали дверь и сказали: выходи и жди), и Ника пошла
за ним. Они пересекли коридор - в коридоре стояли койки и стулья, бродили
тени, происходило медленное и неприятное больничное движение, - свернули
на темную лестницу, поднялись на второй этаж, пошли вдоль по коридору,
точно такому же, как внизу, и точно так же набитому до отказа; двери палат
стояли открытыми, и в палатах было столпотворение. Коридор кончился,
направо открылась глубокая темная ниша, заставленная больничным хламом.
Человек, который шел впереди, толкнул незаметную дверь, и они вышли на
узкую темную лестницу. Очень осторожно, сказал человек. Ступени были
железные. По этой лестнице они спустились на четыре пролета, явно ниже
первого этажа. Здесь был тускло освещенный туннель. Стоял запах немытой
посуды. Пол местами был скользкий. Они шли довольно долго, потом туннель
раздвоился. Боковой ход вел немного вверх. Тихо, сказал вдруг человек. Они
остановились и стали слушать, но никаких посторонних звуков не было. Ты не
помнишь меня? - спросил человек. Нет, сказала Ника, но это ничего на
значит, я почти ничего не помню. Сказали, что это скоро пройдет. Человек
достал из кармана зажигалку, высек огонь. Оказывается, они стояли перед
дверью. Дверь была закрыта на засов, в проушины засова вдет замок. Человек
вынул из кармана ключ и стал возиться с замком. Ключ явно не подходил к
этому замку, человек возился долго, а Ника ему светила зажигалкой.
Наконец, замок открылся.
Воздух снаружи был теплый и почему-то затхлый. Они стояли на широкой
асфальтовой площадке. Справа возвышался прочерченный вертикальными
строчками синих огней - лестницы? - темный больничный корпус. Слева,
совсем рядом, стояла огромная железная клетка. На решетке ее висел красный
противопожарный щит. Проходя мимо, человек снял со щита лом. Обогнув
клетку, они оказались перед сетчатым забором и пошли вдоль него по
протоптанной в траве тропинке. Метров через пятьдесят в заборе
обнаружилась дыра. По ту сторону дыры тропа продолжалась, и по этой тропе
они вышли к слепым коробкам многоэтажных гаражей. А дальше, в промежутке
между коробками, видны были фонари нормальной человеческой улицы. Они
прошли половину пути, когда с улицы навстречу им свернула длинная машина,
осветив их фарами. Бежать было некуда. Они стояли, ослепленные, держась за
руки. Фары остановились в двух шагах перед ними, позади фар раздались
непонятные звуки, потом кто-то вышел и подошел к ним. Ника почувствовала
прикосновение чужих рук, не злое, но решительное, ее повели, легонько
направляя и подталкивая, и усадили в пахнущую табачным дымом прохладу.
Снаружи раздался сдавленный стон, что-то звонкое упало и покатилось.
Человек, который вел ее, сел рядом, прижимая к груди руку. Ника вздохнула.
Перед глазами плыли черные круги. А с этим что будем делать? - спросил
кто-то кого-то сзади. Действительно, - сказал другой голос, холодный,
аристократический. Как вы могли, государственный служащий, санитарный
инспектор... вы же знаете, какая обстановка в городе... черт-те что.
Провожатый молчал. Черные круги стали лиловыми, сквозь них Ника на фоне
освещенной фарами стены гаража видела профиль водителя и рядом с ним -
профиль обладателя аристократического голоса, острый, четкий. Ника
оглянулась. Сидевшего позади, на третьем сиденьи, видно не было. Вы же
знаете, как предписано поступать в подобных случаях, продолжал острый
профиль. Или вас не инструктировали? Что вы молчите? Вы понимаете,
надеюсь, что и вас придется изолировать? Не дождавшись ответа, он кивнул
водителю: поехали. Ника посмотрела на своего провожатого. Он поймал ее
взгляд и улыбнулся ей. И Ника, как могла, улыбнулась ему в ответ своими
деревянными губами.
- Прошу, мадемуазель, - сказал один из тех, кто привез ее сюда -
высокий, белый, тонкий. - Присаживайтесь, устраивайтесь поудобнее.
Ника послушно села. Кресло, кожаное на вид, оказалось холодным и
скользким. Еще в машине ей дали понюхать что-то, и теперь лицо онемело,
глаза не мигали и почти не двигались, а мысли стали рыхлыми и медленными.
С ней что-то сделали и собирались сделать что-то еще, но значения это уже
никакого не имело.
- Смотрите, пожалуйста, сюда, - сказал тонкий.
Собственно, никуда больше она смотреть и не могла - кроме как на
экран, большой и плоский - не голо. Экран осветился, появились и стали
растекаться, превращаясь во что-то другое, человеческие фигуры, и понять
это было невозможно. Потом все стронулось и потекло, покатилось на нее,
понемногу убыстряя скорость, и скоро Ника, захваченная этим движением,
неслась, едва успевая поворачивать, сквозь живой, кипящий, взрывающийся
новыми, неизвестными природе цветами лабиринт, а потом, не удержавшись на
краю, полетела куда-то вниз в потоке упруго поддающейся телу перламутровой
ртути... Там, куда она падала, медленно вращался багровый водоворот... И
тут же резкий сигнал зуммера вонзился в уши. Мигала тревожная лампа на
пульте, и автопилот готовился перехватить управление. Если глаза закрыты
более трех секунд... Она провела ладонью по лицу. Все нормально. Это
туннель. Туннель ее укачал. Она никогда не любила туннелей.
Все, осталось немного... Ч-черт, пот пробил. Ровно год назад разбился
Джэб - ехал без автопилота и на ровной дороге уснул за рулем. С тех пор
она никогда не выключала автопилот, хоть это и считалось дурным тоном.
На выезде из туннеля по глазам ударило таким световым контрастом, что
опять пришлось жмуриться и нервировать этим `черного Сэма`. Асфальт
казался фиолетовым в обрамлении сверкающих склонов, горы были
небесно-белыми, как облака, а небо над ними имело такой сказочно-чистый
синий цвет, какого вообще не бывает нигде, кроме как в небе над горами.
Машина легла в плавный поворот, и сразу перед глазами, закрывая солнце,
воздвиглась темная громада `Горной твердыни`.
Площадка паркинга была еще почти пуста: дюжина машин, из них лишь две
знакомые: черный `Сабр` барона и новый, купленный месяц назад и уже
помятый `Форд-шериф` Яна Богница. Барон, конечно, приехал самым первым -
его машина крайняя в ряду... У подъема на мост стоял седовласый дядюшка
Гастингс. Увидев ее, он растянул серые губы в широчайшей улыбке.
- Наша маленькая принцесса! - воскликнул он. - Как давно я вас не
видел!
- Чуть больше года, дядюшка, всего лишь чуть больше года, - она
улыбнулась в ответ. Опираясь на его мощную, как из бронзы, руку, она
поднялась по ступеням на мост и оглянулась. Ее `Мерлин` уже стоял в ряду с
другими машинами, выделяясь своей плотной тяжестью и нескрываемой мощью,
как артиллерийский снаряд рядом с детскими колясками.
- И правда, - согласился старый негр. - Чуть больше года. Но как
долго тянулся этот год!
- Ничего, - сказала она. - Тяжелые времена тем и хороши, что проходят
рано или поздно.
- Воистину так. Я желаю вам, принцесса, провести приятный вечер... а
если захотите поболтать со старым негром и послушать разные истории, как
слушала их девочка Аннабель... приходите.
- А чай будет с ромом?
- С черным ямайским ромом из большой зеленой бутыли с литой печатью
на пробке...
- Спасибо, дядюшка. Если ничего не случится, я обязательно приду.
И, вновь ощутив себя почему-то девочкой Аннабель, она, пританцовывая,
зашагала через мост. Дубовые брусья глухо принимали в себя удары ее
каблучков. Вот здесь, где несмываемое темное пятно, двести лет назад
стрела поразила преступную леди Канолу...
У ворот донжона дядюшка Гастингс передал ее дворецкому. Аннабель
незаметно пожала твердую надежную ладонь старого привратника.
- Ее высочество принцесса Аннабель! - провозгласил, распахивая перед
ней резные створки парадного входа, дворецкий.
Оркестр играл что-то легкое, полетное, и леди Денниус, хозяйка,
маленькая и подвижная, шагнула к ней, поцеловала в щеку и шепнула: `Ты
здесь, слава Богу!` Сэр Денниус, давний друг, наставник, почти отец -
напротив, холодно коснулся губами запястья и молча посмотрел в глаза, и
Аннабель вдруг поняла, что он боится за нее.
И - почувствовала, что благодарна ему за этот страх.
- Богниц, - сказал барон лениво, - вы неизбежны, как судьба. Как удар
молнии. И так же несносны.
- Судьбу вы считаете несносной? - сделал домиком свои белесые брови
Богниц; глаза его смеялись.
- Я с ней конфликтую с момента рождения, - сказал барон.
- Нельзя ли несколько подробностей для прессы?
- В раздел скандальной хроники?
- Как можно! В спортивный, разумеется. Кстати, правда ли, что вы оба,
- Богниц поклонился Аннабели, - намерены выступить одним экипажем в
`Трансафрике`?
Барон, не глядя, поставил пустой бокал - под бокалом тут же оказался
поднос, а мгновением позже при подносе материализовался официант. Другой
официант, несущий свежие коктейли, качнулся было в их сторону, но барон
отмахнулся от него.
- Это неплохая мысль, - медленно сказал он, - поэтому, наверное, она
мне в голову и не приходила... А что скажет ваше высочество? - повернулся
он к Аннабели.
- Я вообще не собиралась заявляться на эту `Трансафрику`, - сказала
Аннабель. Сейчас он спросит: почему? - мелькнуло в голове. Надо что-то
сказать... - Хотела бы не торопясь подготовиться к Кубку Наций.
- Это, конечно, цель... - протянул Богниц недоверчиво. - А можно
политический вопрос? То есть я обращаюсь к вам не как к знаменитым
спортсменам, а как к представителям виднейших фамилий Конкордиума. Ваше
мнение о завтрашней Конференции Гор и Долин?
- Я отвечу как частное лицо, - сказала Аннабель. - Я считаю, что в
нынешней ситуации любые шаги навстречу друг другу надо только
приветствовать - и помнить, что есть вещи важнее застарелых обид.
- А я вообще не отвечу, - сказал барон. - Во-первых, я ничего не
понимаю в политике, о чем вы, Богниц, прекрасно знаете. Во-вторых, что бы
я ни сказал, это будет вразрез с мнением моей семьи - кажется, так
получается автоматически.
- Послушайте, Ян, - сказала Аннабель. - Вы тут знаете всех - кто вон
тот человек с черной розой?
- О, это же Яппо. Говорят, он _н_а_с_т_о_я_щ_и_й_ маг. Из старых. Я

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ



Док. 124041
Опублик.: 20.12.01
Число обращений: 1


Разработчик Copyright © 2004-2019, Некоммерческое партнерство `Научно-Информационное Агентство `НАСЛЕДИЕ ОТЕЧЕСТВА``