В Кремле объяснили стремительное вымирание россиян
КРЫЛО Назад
КРЫЛО

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Глеб Голубев.
Тайна пирамиды Хирена


ГЛАВА I. ЗДРАВСТВУЙ, ВЕЛИКИЙ ХАПИ!

Летчик лихо положил старенький скрипучий `остер` на крыло, и
все передо мной закружилось, как в бешеной карусели: мертвая
желтизна пустыни, черный, угрюмый конус пирамиды Хирена, смятые и
навеки застывшие красноватые складки гор, широко разлившаяся река
с пальмами, торчавшими из воды. Потом на миг все замерло, снова
встало на место; мы стремительно начали снижаться, едва не задев
за крону пальмы. Летчик обернулся и что-то весело крикнул. Но я
не слушал, жадно всматриваясь в приближавшийся берег, где быстро
вырастали перед нами такие же серые, как пески вокруг, глиняные
кубики домов.
`Странное чувство, словно возвращаюсь домой`, -- подумал я.
Но анализировать свои ощущения было некогда. Самолет коснулся
колесами земли, резво подпрыгнул, словно надеясь снова взмыть в
небо, затрещал, заскрипел и остановился в густой туче удушливой
пыли. А когда пыль осела, нас уже успела окружить толпа горластых
ребятишек. К самолету подбегали сотрудники экспедиции. Мелькнуло
украшенное роскошными усами улыбающееся лицо Ахмета, раиса наших
рабочих.
Я с трудом выбрался из тесной кабины на крыло, десятки
дружеских рук помогли мне спрыгнуть на землю.
-- Ахлан ва сахлан, йа эфенди! [ -- Добро пожаловать,
господин! (арабск -- несколько раз кланяясь и прижимая руки к
белой галабии, сказал подошедший раис. -- Мабрук! Мабрук! [--
Благословляю! Благословляю! (арабск
Перебрасываясь на ходу отрывистыми вопросами, мы пошли в
лагерь, окруженные почетным эскортом любопытных мальчишек.
-- Бензин достали, Алексей Николаевич?
-- Ну, как там в Каире?
-- Пиотровского видели?
Наш лагерь разбит на окраине селения, возле самой реки.
Квадрат из шести палаток, а в центре на высоком шесте -- родной
алый флаг. Рядом с ним особенно странно выглядит экзотический
штандарт с изображением женщины в длинном клетчатом одеянии, с
причудливыми
украшениями из перьев на голове. Она нарисована так, как
принято было у древних египтян: голова в профиль, плечи и грудь
-- анфас. Это изображение древней богини истины и точности Маат
стало эмблемой всех археологов, занятых раскопками на берегах
Нила.
Рядом с палатками стоял у берега наш флот -- два катера с
парусиновыми тентами.
Приятно было утром в одних трусах выскочить из палатки и
бежать по влажному, прохладному песку навстречу лениво набегающей
воде. И теперь, вдохнув сыроватый воздух, которым тянуло от реки,
я снова радостно подумал: `Вот я и дома`. И с тем же радостным
чувством возвращения, пригнувшись, шагнул через порог своей
палатки.
В ней всегда приятный мягкий сумрак. Я сел на койку,
торопливо снял надоевший галстук и расстегнул воротник, потом с
наслаждением стащил с уставших ног тяжелые ботинки.
А в открытую дверь была видна река, разлившаяся так широко и
привольно, что другой берег едва угадывался серой полосой. Почти
посредине реки, отражаясь в мутной воде, неподвижно застыли
пальмы, затопленные разливом...
И тут новая мысль вытеснила все остальные: `Неужели это в
самом деле передо мной Нил, Великий Хапи древних египтян, а
Москва и родной дом за тысячи километров отсюда?`
-- Разрешите, Алексей Николаевич? -- заслонив своей мощной
фигурой пальмы и реку и окончательно прогоняя своим деловым видом
все лирические мысли, спросил мой помощник, Павлик Дроздов.
Ему уже за тридцать, но я помню его еще студентом и зову
просто Павликом.
-- Заходи, заходи.
Он с трудом втиснулся в дверь и уселся напротив меня,
вытирая лицо.
-- Черт, никак не привыкну. Февраль, а на дворе такое пекло.
Утром было двадцать три, сейчас никак не меньше тридцати. А в
Каире?
-- Там чуть поменьше, но асфальт, вонь, бензин.
-- Да... А в Москве сейчас на лыжах катаются, -- мечтательно
сказал он. -- Снежных баб небось ребятишки мои лепят...
Ребятишек у него было двое, и рассказывать о них он мог
бесконечно, так что я поспешил вернуть его к нашей
действительности:
-- Ну, докладывай, что вы тут без меня накопали.
Павлик вздохнул и положил на стол журнал раскопок.
-- Вскрыто еще пять погребений...
-- И все пустые?
-- Все ограблены. На втором раскопе вскрыли еще три зерновые
ямы. В одной обнаружено четыре целых сосуда и стеклянная бусинка;
видно, обронила какая-то древняя египтянка.
-- Маловато, -- вздохнул я, листая журнал.
-- Да, не густо. А время подпирает.
Время нас подгоняло неистово. Пролетая сегодня над Асуаном,
я видел своими глазами, как быстро росла высотная плотина.
Котлован будущей станции, на дне которого сновали крошечные
машины, уже казался существующим здесь от века, как окрестные
горы и привольно текущая река. Скоро уровень воды поднимется на
добрую сотню метров, и целую страну поглотит новое море,
разлившееся от Асуана до третьих-порогов, почти на пятьсот с
лишним километров вверх. И тогда навеки скроются под водой все
эти древние поселения, изумительные храмы, вырубленные тысячи лет
назад в скалах, замечательные памятники искусства.
Чтобы изучить их, раскопать, если возможно, а самые ценные
перенести на другое место и спасти от затопления, и приехали мы
сюда, в Нубийскую пустыню. Десятки экспедиций вели раскопки по
берегам Нила. Итальянцы, поляки, японцы, аргентинцы -- весь мир
откликнулся на призыв правительства Объединенной Арабской
Республики.
Высотная плотина росла с каждым днем, и времени у нас
оставалось все меньше. Его жалко было тратить на раскопки пустых
могильников, давнымдавно уже разграбленных и опустошенных.
А ведь где-то рядом, совсем под боком, могли таиться и еще
не открытые памятники. С древнейших, незапамятных времен
стремились египтяне сюда, в легендарную `страну Куш`, как
называли они Нубию. Здесь были `Врата Юга`. Воины фараонов
сотнями гибли от стрел воинственных и свободолюбивых нубийцев,
целые армии пропадали бесследно в песках пустыни от голода и
жажды. Но египетские отряды упорно пробивались все дальше к югу,
строили колодцы, высекали каналы в скалах, возводили неприступные
крепости с пугающими названиями `Защита от троглодитов` и
`Обуздавшая чужестранцев`. Остатки крепостных стен и башен до сих
пор торчат из сыпучих песков. Завоевателей манили богатства
Нубии: золото и шкуры редких зверей, слоновая кость и черное
дерево, драгоценные камни и строевой лес для постройки кораблей.
А главное -- рабы. В рабов они превращали захваченных в плен
местных жителей.
Сколько интереснейших памятников осталось от тех времен на
берегах Нила: пещерные храмы, пирамиды, руины крепостей! Где ни
копнешь, повсюду клад для археологов.
Археологи с помощью инженеров из нескольких стран уже начали
подготовительные работы по переносу в безопасное место
уникального пещерного храма в Абу-Симбеле. Целую гору, в толще
которой он вырублен, предстояло распилить на куски по тридцать
тонн весом, поднять на сто метров и там снова собрать! Экспедиция
Бориса Борисовича Пиотровского нашла в глубине пустыни остатки
древнего замечательного колодца и возле него памятную стелу с
надписью времен фараона Рамзеса II. Польские ученые обнаружили в
Фарасе интереснейшие фрески.
А у нас?.. Чем мы можем похвастать, кроме трех десятков
опустошенных грабителями еще в древности могил да нескольких
глиняных кувшинов, каким-то чудом уцелевших в занесенных песком
древних хозяйственных ямах? Таких сколько угодно в любом музее.
-- Саида, йа хавага! [ -- Здравствуйте, господин!
(арабск -- прервал мои невеселые размышления низкий
почтительный голос.
Подняв голову, я увидел в проеме дверей темное морщинистое
лицо нашего повара Ханусси. Поприветствовав меня по-арабски, он
тут же перешел на безукоризненный английский язык:
-- Если я не помешаю, то хотел бы обсудить с вами завтрашнее
меню, сэр.
-- Конечно, Ханусси, заходите, присаживайтесь.
-- Благодарю вас, сэр.
Он упорно так величал меня, и я уже устал делать старику
замечания. Ханусси вежливо выслушивал мои возражения, почтительно
кивал и кланялся, прикладывая руки к груди, но все повторялось
по-прежнему:
-- Да, сэр. Слушаю, сэр.
Обидно задевала меня и другая тонкость, которую я все-таки
улавливал даже при весьма скромном знании арабского языка: старик
никогда не называл меня `йа эфенди`, как это принято, обращаясь к
людям в европейском платье, хотя бы они были и египтянами, но
неизменно говорил `йа хавага`, подчеркивая этим каждый раз, что я
чужак, иностранец.
Мне оставалось утешаться мыслью, что Ханусси за свою пеструю
жизнь слишком долго общался с различными `лордами` и `господами`,
чтобы теперь надеяться перевоспитать его.
О своей биографии Ханусси распространяться не любил, но,
судя по всему, она была у него довольно бурной и, опасаюсь,
небезгрешной. Восстанавливать ее приходилось по отдельным
наблюдениям и случайно прорвавшимся воспоминаниям самого Ханусси.
Получалось, что старик во время первой мировой войны служил в
английской армии и побывал даже в Китае. Несколько лет провел во
Франции. Потом Ханусси работал, очевидно, частным гидом в самых
различных уголках Египта, потому что великолепно разбирался в
тонкостях древнего искусства и превосходно знал все основные
исторические памятники: и пирамиды в Гизе, и развалины
Тель-аль-Амарны, и луксорские храмы. Изучил он досконально и
знаменитые гробницы Долины царей, причем, по-моему, отнюдь не из
чистой любознательности...
Привыкнув обманывать легковерных туристов, старик нередко
напускал на себя мистическую таинственность. Помню, как при
первом знакомстве он атаковал меня:
-- Дайте мне только собственноручно написанное вами имя и
имя вашей супруги, и я сделаю вам очень сильный амулет. Он будет
совсем маленьким, вы сможете постоянно носить его при себе. Не
надо с ним расставаться, это главное. Даже купаясь, держите его в
зубах. Он будет вас охранять и при этом благоухать, как цветок
лотоса. Всего за два фунта. Не верите? Вот это плохо. Надо
верить, без веры не поможет никакой амулет...
С подобными же предложениями он приставал к каждому новичку.
Но мы дружно поднимали его на смех.
Наши подшучивания не задевали старика.
-- Вы увидите в Египте еще много вещей, которых вам не
понять, -- многозначительно отвечал он. -- Да и не нужно так
вникать во все, доверьтесь опыту других, более мудрых...
Где Ханусси выучился поварскому искусству, так и осталось
неясным, но готовил он превосходно. Вот и сейчас он нарочито
равнодушным тоном перечисляет блюда, которые наметил готовить
завтра:
-- Фатта, кебаб, на третье яурт с фруктовым салатом, сэр, а
на ужин, если не возражаете, тамийя в чесночном соусе или вы
хотите что-нибудь из французской кухни?
Слушая все это, я поймал себя на том, что неприлично громко,
на всю палатку, глотаю слюнки.
Отпустив поскорее лукавого старика, я наскоро рассказал
Павлику, какие хозяйственные дела мне удалось `провернуть` в
Каире, и, наконец, остался один.
Наступил уже вечер -- вернее, упал на землю стремительно и
внезапно, как это бывает только на юге. Багровое уставшее солнце
скатилось к вершинам далеких гор, и песок вокруг на миг
покраснел, словно обагренный кровью. А едва солнце скрылось за
горами, там, где оно исчезло, промелькнул зеленовато-голубой
проблеск, похожий на какую-то фосфорическую молнию. И сразу --
темнота, сплошная, непроглядная, густая. Недаром говорили в
старину: `тьма египетская`.
Зажигать лампу и привлекать мошкару не хотелось, и я вышел
из палатки.
Поднялся легкий ветерок, стало прохладно, и от реки еще
сильнее потянуло сыростью и запахом водорослей. Я подошел к самой
воде и сел на какую-то корягу, занесенную сюда разливом.
Молодой месяц вылез из-за гор и повис над нами в непривычном
положении -- рогами вниз, как никогда не увидишь у нас в России.
От него через всю реку, почти до самого берега тянулась зыбкая
золотистая дорожка. Пальмы посреди реки в лунном свете казались
совсем сказочными, неземными, а песок вокруг приобрел какой-то
призрачный синеватый оттенок. И вдалеке, притягивая мой взгляд,
смутно угадывалась пирамида Хирена...
Скоро она тоже очутится на морском дне. Скроется под водой и
навсегда унесет с собой все загадки. А может, и нет в ней никаких
загадок, как, впрочем, и считают многие археологи? Просто
нагромождение древних камней, давно изученных, сотни раз
описанных в толстых фолиантах, измеренных до последнего
миллиметра. Недаром ни одна экспедиция даже не включила ее в план
своих исследований.
Нет, новые открытия следует искать не там, не в этих давно
ограбленных и давно исследованных местах. Но где же? Вслепую
обшаривать всю пустыню?
Пока я сидел в одиночестве на берегу и размышлял, куда
направить дальнейшие поиски, чтобы успеть побольше сделать, месяц
спрятался за какую-то тучку. Зато на небе отчетливее выступили
звезды. Их сияние и непривычный для нашего глаза узор снова
настроили меня на лирический лад.
Неужели это я в самом деле сижу на берегу Нила и в его
черной воде отражается Южный Крест?
Я привык с детства видеть Нил на географических картах
тонкой голубой ниточкой. На этой `ниточке` держалась вся жизнь
древней страны, зажатой в тисках пустыни. Разливаясь дважды в год
с неуклонной точностью, казавшейся древним египтянам священным
чудом, река приносила на поля тысячи тонн жирного, плодородного
ила. Нил поистине создал эту древнюю землю. И не удивительно, что
его славили торжественными гимнами:
Привет тебе, Хапи, Выходящий из этой земли, Приходящий,
чтобы напитать Египет!.. Создающий ячмень, Взращивающий полбу...
Когда он восходит -- земля ликует, Все люди в радости, Все спины
трясутся от смеха, Все зубы рвут сладкую пищу...
Тут сильный и совершенно непонятный удар в спину сбросил
меня с коряги на мокрый песок.
Что это? Кто?!
Стоя на четвереньках, я пытался рассмотреть нападающего. Но
он был невидим, прятался во `тьме египетской`. Только в одном
месте невысоко над землей словно мерцали призрачным светом
какие-то два слабых светлячка. Я только начал вставать, чтобы
рассмотреть их поближе, как новый удар невидимки заставил меня
отскочить прямо в воду.
Но тут уже я по резкому запаху, вдруг обдавшему меня, понял,
в чем дело, и расхохотался. А потом схватил горсть сырого песку и
швырнул его наугад в темноту, прикрикнув как можно грознее:
-- Брысь! Пошел вон, черт!
`Мм-ее!` -- насмешливо ответила мне египетская тьма, и скрип
песка под копытами показал, что противник убрался восвояси.
Я совсем забыл, что по какой-то странной игре природы -- не
знаю, как объясняют ее зоологи, -- все животные в здешних краях
имеют черную окраску: козы, собаки, даже многие рыбы в реке. Вот
такой черный лукавый козел и подобрался ко мне невидимкой под
прикрытием темноты.
Я снова расхохотался и теперь уже окончательно почувствовал
себя дома, среди привычной, обыденной обстановки.

ГЛАВА II. ЗАГАДОЧНЫЕ ГОСТИ

Утром за завтраком я, нарочно утрируя детали, рассказал о
своем забавном ночном приключении, по давнему экспедиционному
опыту хорошо зная, как полезно начинать рабочий день с улыбки.
А сделать нам нынче предстояло немало. Посовещавшись, мы
решили свернуть все работы в селении и отправиться в разведочный
поиск по ближайшим окрестностям: может быть, все-таки
посчастливится обнаружить какой-нибудь памятник древности,
затерявшийся в песках и скалах? Эти пустынные просторы были почти
совсем не исследованы археологами. Прежние экспедиции вели
раскопки главным образом по берегам Нила.
Я сам наметил сегодня внимательно осмотреть напоследок все
раскопы. Хозяйственные ямы не представляли особого интереса, их
десятками находят на месте каждого древнего поселения. Но в
могилах, даже и давным-давно ограбленных, могли сохраниться хоть
какие-нибудь предметы. Ведь грабители не были
специалистами-археологами. Их интересовали только ценности,
золото, а медная сережка или простенькое колечко вполне могли
закатиться куда-нибудь в уголок погребальной ямы и там
сохраниться.
Утомительно было лазить из ямы в яму под неистово палящим
солнцем. Комбинезон у меня пропылился насквозь, в глазах рябило,
пальцы -- основной `инструмент`, которым я разгребал песок,
одеревенели и не гнулись. А все тщетно: ни одной, даже пустяковой
находки.
-- Ладно, вижу, что вы хорошо тут все подчистили и без меня,
-- сказал я Павлику, неотступной тенью шагавшему за мной из
раскопа в раскоп. -- Остальное осмотрим после обеда.
За время обеденного перерыва предстояло раздать рабочим
деньги, привезенные из Каира. Происходила эта торжественная
церемония на пыльной площади перед домом раиса.
Как и все дома в селении, он напоминал маленькую мрачноватую
крепость: ни одно окно не смотрит на улицу, глухие серые
глинобитные стены. Только над дверью, радуя глаз своей пестротой,
вмазаны в стену, по местному обычаю, разноцветные фарфоровые
тарелки. Кроме того, эта стена была еще расписана яркими узорами.
Помимо привычного геометрического орнамента, не менявшегося,
кажется, со времен фараонов, тут встречались изображения вполне
современных и совсем неожиданных вещей: велосипеда,
радиоприемника, даже худосочной девицы в громадной шляпе, явно
перерисованной неумелой рукой из какого-то журнала мод.
Раис, преисполненный гордости, сидел на коврике под деревом
и сосредоточенно отсчитывал деньги. Никаких записей он не вел, но
все помнил, и споров обычно не возникало. Рабочие цепочкой
выстроились перед ним, растянувшись вдоль улицы, словно какая-то
удивительная белоснежная змея. Все они ради такого случая надели
чистые праздничные галабии и тоже были сосредоточенны и молчаливы.
Каждый раз, отдав деньги, раис внушительно разглаживал свои
длинные черные усы. Рабочий пересчитывал монеты, жарко и шумно
дышал на маленькую медную печатку с вырезанной на ней своей
фамилией и осторожно прикладывал ее к списку -- почти все, к
сожалению, были так неграмотны, что даже не умели расписываться.
И только проделав всю эту сложную церемонию, рабочий радостно, во
весь рот улыбался и, весело гремя монетами в кулаке, отходил в
сторону, уступая место следующему. А раис привычным движением
брался за усы...
Ханусси тоже постарался ради праздника. С многозначительным
и величавым видом он поставил на деревянный стол под навесом, и
так уже загроможденный тарелками с помидорами, яблоками, зеленым
салатом, громадное дымящееся блюдо фатты. Эта замысловатая и
острая похлебка из мясного бульона с рисом, куда мелко крошат
телятину, -- да еще к ней подается вкуснейший поджаренный хлеб,
предварительно вымоченный в уксусе, -- всем нам особенно пришлась
по вкусу. Ее называли возвышенно: `Блюдо э 1`. Появление его было
встречено весьма радостными и нетерпеливыми возгласами. Но лицо
старого повара оставалось невозмутимым, как у прославленного
профессора во время показательной операции.
Все оживились, загремели ложками, потянулись к заветному
блюду, как вдруг Павлик сказал:
-- А к нам, кажется, гости...
Он смотрел в сторону реки, и теперь все, как по команде,
тоже повернулись туда. В самом деле, к берегу, держа курс явно на
наш лагерь, приближалась небольшая самоходная баржа с тупым,
закругленным носом.
Кто это мог быть? Наши коллеги? Многие археологи из других
стран предпочитали не устраивать постоянных лагерей на берегу, а
пользоваться вот такими баржами, перегоняя их с места на место.
Баржа приближалась, и уже хорошо можно было рассмотреть людей в
пробковых тропических шлемах, столпившихся под заплатанным
парусиновым тентом. Да, это, несомненно, были какие-то археологи:
на стене рубки грубо намалевана немножко утрированная богиня Маат.
Мы поспешили к берегу. Баржа ткнулась носом в отмель.
Сбросили деревянные сходни, и по ним легко соскочил на мокрый
песок худенький невысокий человек в шортах, с очень нервным и
подвижным лицом, заросшим седоватой щетиной.
-- Хау ду ю ду! -- небрежно сказал он, помахивая над головой
шлемом. -- Как поживаете, коллеги?
Потом, водрузив шлем на голову, он протянул мне руку и
представился:
-- Лесли Вудсток, старый гробокопатель.
Я назвал себя.
-- Очень приятно. Прошу извинить за несколько неофициальный
костюм и это, -- он похлопал себя по небритой щеке. -- Как
говорится: `а lа guеrrе соmnnе а lа guеrrе`, не так ли?
Говорил он быстро, с какой-то немножко наигранной,
лихорадочной веселостью, и все лицо у него подергивалось, словно
от нервного тика. Но голубые глаза под нависшими бровями были
печальны и со слезой, как у побитой собаки. От него заметно
попахивало спиртом.
-- Вы не родственник профессора Вудстока? -- начал я, но он
тут же перебил:
-- Да. Сын. Того самого, знаменитого... Как видите, это у
нас наследственное. А это руководитель нашей небольшой экспедиции
господин Афанасопуло. Я же, так сказать, главный научный
консультант, не более...
Торопливо выпалив все это. он подтащил меня за руку к
стоявшему в молчаливом ожидании на сходнях очень высокому и
стройному человеку лет пятидесяти в засаленной красной феске. Она
никак не вязалась со строгим черным костюмом и белым
накрахмаленным воротничком, которыми странный господин
Афанасопуло словно делал вызов палящей нубийской жаре. А усы у
него были такие черные и длинные, что сразу померк наш горделивый
раис.
-- Бонжур, мосье, -- изысканно приветствовал меня начальник
экспедиции, и это были, пожалуй, единственные слова, которые мы
от него услышали.
Больше на берег никто не сходил. Остальные участники
экспедиции разглядывали нас с палубы. Признаться, их вид
несколько удивил меня, как и причудливый костюм господина
Афанасопуло. Тут были три европейца неопределенных
национальностей, один несомненный представитель Малой Азии -- не
то сириец, не то турок, и два рослых, плечистых негра-суданца,
похожих друг на друга, словно близнецы. Была еще какая-то сильно
накрашенная девица в черных очках.
Я невольно поймал себя на мысли, что ни одно из этих лиц не
было отмечено печатью `высокого интеллекта` или `искажено работой
мысли`, как выразился бы Остап Бендер. Но мало ли какие могут
быть лица у археологов...
Мы пригласили гостей к столу. Только Вудсток и Афанасопуло с
готовностью поклонились. Остальные продолжали уныло посматривать
на нас сверху. Один из негров проворчал что-то невнятное, но
начальник экспедиции внимательно посмотрел на него -- и тот
поспешил отойти от борта.
Повар Ханусси, уже успел приготовить и ставил на стол второе
блюдо с ароматной фаттой. Мне показалось, будто при виде наших
гостей по всегда невозмутимому лицу старого повара промелькнула
какая-то тень. Или он был знаком с ними раньше? Но ни Вудсток, ни
Афанасопуло не обратили на старика никакого внимания -- значит, я
ошибся.
Ради гостей я решил отступить от сурового `сухого закона`,
царившего у нас в экспедиции, и достал из чемодана припасенную
бутылку столичной водки. Вудсток подсел к ней поближе и начал
болтать без умолку о непревзойденных качествах русской водки, о
трудностях экспедиционной жизни, о том, что египетские блюда
слишком остры для европейского желудка, а женщины -- некрасивы.
Афанасопуло только искоса поглядывал на него, разглаживая свои
усы. Пил он только кофе.
Будсток, казалось, был увлечен разговором, но глаза его все
время внимательно и оценивающе изучали лица сидящих за столом. И
я, следя за его взглядом, тоже как бы заново рассматривал своих
сотрудников и помощников.
Увлеченно слушает говорливого гостя худенький и подвижный
Женя Лавровский. Он поддакивает, кивает, восхищенно качает
лохматой головой, на загорелом лице его стремительно сменяются
выражения то испуга, то восторга. Наверное, Вудстоку он кажется
доверчивым подростком, недаром англичанин так часто
поворачивается к нему, как к самому благодарному слушателю. Но
мы-то знаем, что Женя просто превосходный мимический актер. К
тому же он талантливый лингвист, превосходно говорит по-арабски и
знает все местные обычаи настолько, что его частенько принимают
за студента-египтянина, приехавшего с нами из Каира. Глаза его
смеются над рассказчиком, и дважды он уже успел лукаво подмигнуть
мне.
Рядом с щупленьким Женей особенно громадным и монументальным
выглядит Андрей Аккуратов. Чашечка с кофе в его ручище кажется
совсем маленькой и хрупкой. Но посмотрел бы Вудсток, как этот
молчаливый богатырь своими толстыми, неуклюжими на вид пальцами
склеивает по кусочкам какую-нибудь древнюю вазу! Мы всегда
поручаем Андрею самую тонкую работу, и выполняет он ее с
виртуозностью опытного ювелира.
А что, интересно, думает Вудсток о нашей Зиночке Сомовой?
Тоненькая, стройная, в щеголеватом синем комбинезоне, она сидит
как раз напротив него, и гость уже несколько раз пытался
отпустить по ее адресу старомодные английские комплименты. Но
Зина словно не слышит и подчеркнуто смотрит куда-то поверх его
головы. Я представил ее гостям просто, как нашу лаборантку, но,
наверное, они бы сильно удивились, узнав, что эта миловидная
девушка с модной прической, которую она ухитряется сохранять в
полной красе даже здесь, в пустыне, ведает у нас электрической
разведкой и скоро станет кандидатом технических наук.
Сидящий рядом со мной наш художник Казимир Петрович слушает
болтовню гостя, не поднимая седеющей головы, и по всегдашней
привычке что-то рисует в своем блокноте. Заглянув в блокнот, я
вижу целую кавалькаду забавных карикатур, весьма красноречиво
выражающих его отношение к тому, что он слышит, -- и поскорее
тороплюсь отвернуться, чтобы совсем невежливо не расхохотаться.
Покончив с фаттой, Вудсток стал расспрашивать, что мы
собираемся дальше делать. Его болтливость как-то не внушала
особого доверия, поэтому я рассказал о наших планах очень коротко
и в самых общих чертах. Но его вопросы показывали, что в
археологии Вудсток, во всяком случае, разбирается и в курсе всех
работ, ведущихся в зоне затопления.
-- Итак, вы хотите поискать счастье в пустыне, -- сказал он,
опрокидывая в рот последнюю рюмку и с явным сожалением отодвигая
в сторону опустевшую бутылку. -- А... пирамида Хирена вас не
интересует?
Я пожал плечами и ответил, что она уже давно детально
обследована, никаких сюрпризов, по-моему, не таит и вообще даже
не включена в число объектов, требующих дополнительного
исследования.
-- Да, вы правы. Ват Красовский поработал на совесть и не
оставил нам никаких надежд на новые открытия, -- торопливо
согласился Вудсток. -- Всетаки старики умели работать, есть чему
у них поучиться.
После обеда я показал гостям наши небогатые находки.
Афанасопуло смотрел и молчал, а Вудсток бормотал на ходу:
-- Любопытно... Любопытно... Очень любопытно, -- таким
нескрываемо равнодушным тоном, что у меня настроение окончательно
испортилось. Я и сам прекрасно понимал, что наши находки не
представляют особой ценности, но все-таки от коллегархеологов
ожидал большего понимания.
Быстро закончив осмотр и поблагодарив за гостеприимство,
визитеры поднялись на свою баржу, и она тотчас же отчалила.
Накрашенная девица кокетливо помахала нам на прощание. Скоро
баржа исчезла в сверкающей дали, оставив на душе какое-то смутное
чувство непонятной тревоги и сожаления о впустую потраченном дне.

ГЛАВА III. ПИРАМИДА ХИРЕНА

Странно, что один случайный, брошенный вскользь Вудстоком
вопрос, в котором, собственно, не было ничего особенного, так
растревожил меня. Но он воткнулся занозой, и пирамида Хирена
теперь не выходила у меня из головы. Может быть, оттого, что я
нет-нет да задумывался о ней нередко и прежде, и теперь вопрос
Вудстока заново растревожил мои мысли?
Вправду ли с пирамидой Хирена все обстояло так просто и
ясно, как считали многие и как я старался уверить себя?
Обнаружить первому эту пирамиду посчастливилось в 1912 году
нашему земляку, русскому египтологу Василию Павловичу
Красовскому. Может показаться странным, что она так долго
оставалась неизвестной, -- ведь пирамида не иголка. Но ее никто и
не искал в здешних краях: все пирамиды, давно открытые и
описанные археологами, находятся в нижнем течении Нила,
поблизости от древних столиц -- Мемфиса и Фив. А к тому же
пирамида Хирена была ловко замаскирована строителями под
природный холм. Она невысока, всего около пятнадцати метров,
почти до самой вершины засыпана песком, да Я верхушка ее имеет
неправильную форму, скорее напоминающую скалу, разрушенную
ветром. И только Красовский впервые заинтересовался этой скалой,
торчавшей из песка, и, к своему удивлению, обнаружил, что такую
форму ей, несомненно, придали человеческие руки и, вероятно,
вовсе не случайно, а именно в целях маскировки.
Тогда Красовский начал раскапывать песчаный бугор и нашел
под ним настоящую пирамиду из громадных глыб местного песчаника.
Это открытие поразило всех египтологов. Начались споры о
том, кто и почему именно построил такую странную пирамиду в
далеком, глухом месте, среди песков Нубийской пустыни. Кто в ней
погребен?
Все эти вопросы долго оставались без ответа, потому что
Красовскому никак не удавалось проникнуть внутрь загадочной
пирамиды. Она не имела входа.
По традиции, которой твердо придерживались древние мастера
еще со времен легендарного Имхотепа, строителя первой ступенчатой
пирамиды, вход обычно устраивали с северной стороны. Конечно,
опасаясь грабителей, его старались всячески замаскировать. Он мог
потом вывести в запутанный лабиринт ложных ходов и коридоров, и
надо было внимательно осматривать каждую пядь их стен, чтобы
обнаружить другой, потайной вход. Строители пирамид прямо-таки
изощрялись, придумывая ложные ходы и ловушки, подстерегавшие
грабителей на всем пути к заветной погребальной камере. Но все
равно входные двери пирамиды следовало искать на ее северной
стороне.
Красовский очистил от завалов сыпучего песка всю северную
стену пирамиды, тщательно исследовал чуть не с лупой в руках все
стыки между облицовочными плитами, подогнанными одна к другой так
мастерски, что невозможно было просунуть между ними даже иголку,
и не обнаружил никакого намека на вход.
Рабочие начали расчищать западную стену пирамиды. Время шло.
Небольшие средства, которыми располагал исследователь, таяли
значительно быстрее, чем отгребался песок, -- ветер упрямо
наносил его снова из безбрежной пустыни. И снова нет намека на
вход...
Тогда Красовский принял отчаянное решение: пробиваться
внутрь странной пирамиды напролом, долбить в ее толще новый вход.
Он надеялся, что пробитая таким образом штольня рано или поздно
наткнется на один из внутренних коридоров пирамиды, который и
выведет его к центральной погребальной камере.
Это оказалось нелегким и весьма затяжным делом. Каждый
сантиметр продвижения вперед давался с огромным трудом. Врубаться
в прочный известняк в тесной и душной штольне приходилось, в
сущности, теми же примитивными орудиями, что и рабам древнего
Египта, построившим некогда эту пирамиду. Красовский, не
отличавшийся крепким здоровьем, трудился в штольне наравне со
своими рабочими, и его несколько раз выносили оттуда замертво,
потерявшего сознание от усталости и перегрева.
Место для `взлома` пирамиды было, видимо, выбрано не совсем
удачно, потому что лишь через три месяца, прорубив проход в
двенадцать метров длиной, Красовский, наконец, добрался до одной
из внутренних талерей.
Теперь дело пошло быстрее, но до конца испытаний было еще
далеко. Пришлось преодолеть несколько завалов, дважды Красовский
попадал в опасные ловушки, одна из которых едва не погубила его.
Тоннель имел несколько ложных разветвлений, и на то, чтобы
обследовать каждый из них и убедиться, что он никуда не ведет и
кончается тупиком, тоже уходило время.
Но все-таки неутомимый исследователь почувствовал, что
постепенно приближается по этому запутанному лабиринту темных
переходов к центру пирамиды, к заветной погребальной камере. И
тут, уже в последнем коридоре, который привел его прямо к
погребальному покою, археолога поджидало самое тяжкое
разочарование: он увидел, что его давно опередили древние
грабители.
Оставалась одна надежда: грабителей обычно интересовали
ценности, золото, и, может быть, благодаря этому сохранились
какие-нибудь малоценные предметы, которыми они погнушались. Или
вдруг, на счастье исследователя, в самый последний момент
кто-нибудь вспугнул грабителей, и они покинули пирамиду, так и не
успев разграбить ее до конца, -- подобные случаи известны.
Но едва Красовский заглянул в погребальную камеру, как сразу
понял, что последние робкие надежды рушатся полностью и
бесповоротно.
При свете факела археолог увидел совершенно пустую комнату.
Посреди нее стоял саркофаг из черного гранита. И он тоже был
пуст. Рядом валялась на полу тяжелая гранитная крышка. Осмотрев
тщательно саркофаг, Красовский понял: грабители тоже оказались
обманутыми. И они нашли саркофаг совершенно пустым. Это был
кенотаф -- ложное погребение.
Можно представить разочарование и ярость грабителей!
Но для Красовского это было, конечно, слабым утешением. Ведь
и его труды и надежды оказались напрасными.
И все-таки судьба оставила ему одну-единственкую награду.
В углу погребальной камеры, в кучке мусора, оставленного еще
строителями, Красовский нашел маленькую статуэтку из красноватого
песчаника. Такие скульптурные фигурки покойного клали обычно в
гроб вместе с телом. Их называли `ушебти` -- `ответчики`.
Предполагалось, что они должны заменять умершего, когда его
призовут к тяжелой работе на полях в загробном царстве Озириса.
Может быть, эту каменную фигурку нарочно оставили в
саркофаге -- в насмешку над теми, кто с трудом проникнет в
гробницу и найдет ее пустой. А разгневанные грабители отшвырнули
статуэтку в кучу мусора. Во всяком случае, она уцелела и теперь
улыбалась на ладони Красовского окаменевшей загадочной улыбкой. И
потрясенный археолог прочитал на ней имя фараона, который
построил эту загадочную пирамиду и так ловко посмеялся над всеми,
кто попытается в нее проникнуть: `Хирен. Владыка Верхнего и
Нижнего, анх-уда-снеб`.
Теперь надо объяснить, почему же это имя так потрясло
Красовского, да и не его одного. Я ведь рассказываю эту историю
не для специалистов -- для них отчет о наших открытиях мы сделали
в специальных журналах. Так что, надеюсь, читатели простят мне
небольшое отступление.
Чтобы лучше представить себе историческую обстановку, начать
придется с фараона Эхнатона. Он царствовал с 1424 по 1388 год до
нашей эры и прославился самой грандиозной реформой, какую
когда-нибудь испытывал древний Египет за всю свою многовековую
историю.
В древнем Египте было великое множество всяких богов --
больших и малых. По всей стране чтились Амон, Озирис, Тот. Но,
кроме того, каждый ном -- отдельная провинция -- имел и своих
собственных богов. И в честь каждого божества воздвигались храмы,
а в них верховодили и процветали жрецы. В столице страны -- Фивах
особенно почитался бог Амон, и жрецы его пользовались громадной
властью. Они владели обширными полями, многочисленными селениями,
жители которых от рождения до смерти были обречены трудиться для
пополнения храмовой казны. Богатства священных храмов Амона
достигали сказочных размеров.
И вот против этих-то всесильных жрецов и решился выступить
молодой фараон, которому при рождении дали имя Аменхотеп IV, это
означало -- `Амон доволен`.
Судя по сохранившимся документам и рисункам, он был
человеком, так сказать, `кабинетного типа`, увлекался
религиозно-философскими вопросами, искусством, даже сам писал
очень любопытные стихотворные гимны, дошедшие до нас. В отличие
от большинства своих воинственных предшественников и наследников
Аменхотеп IV куда меньше внимания уделял походам в чужие страны.
Тем поразительнее решительность и энергия, с какими он
начал ломать устоявшийся веками порядок. Новый фараон попросту
упразднил всех прежних богов, не пощадив и самого почитаемого
среди них -- Амона. Их имена по его приказу стирают, соскабливают
со всех надписей на зданиях и обелисках. При этом отважный
реформатор не щадит даже памятников, установленных в честь его
родного отца -- Аменхотепа III: из надписей на них тоже вырубают
ненавистное имя бога Амона.
А взамен всех прежних богов и божков фараон приказывает
чтить во всех храмах одно-единственное солнечное божество --
Атона. В честь его он принимает новое имя -- Эхнатон, что
означает `Угодный Атону`, и сам слагает торжественные гимны,
которые отныне должны звучать повсюду:

Твой восход прекрасен на горизонте,
О живой Атон, зачинатель жизни!
Когда ты поднимаешься на восточном горизонте,
Ты наполняешь каждую страну своею красотою,
Ибо ты прекрасен, велик, блестящ, высоко над землею,
Твои лучи объемлют все страны, которые ты сотворил.
Ты связываешь их своею любовью.
Хотя ты и далеко, но твои лучи на земле,
Хотя ты и высоко, но следы ног твоих -- день!

Теперь -- через тридцать три века! -- нам, конечно, нелегко
представить себе, какие потряс.ения переживала страна во время
этой поразительной реформы, ведь рушились все прежние религиозные
представления. Подумать только: на место многочисленных богов,
славить и чтить которых люди привыкли с детства, теперь ставился
один бог, видимый и понятный всем и всюду, -- сверкающий
солнечный диск, величаво плывущий по небу. Не удивительно, что
растерявшиеся жрецы кричали в своих храмах, будто наступает конец
мира, начинается светопреставление!
А Эхнатон неумолимо продолжает задуманное. Осенью 1419 года
до нашей эры фараон и весь его двор поднимаются на специально
приготовленные корабли и навсегда покидают Фивы. Огромная, далеко
растянувшаяся флотилия движется вниз по Нилу. Проплыв триста
километров, она причаливает к пустынному берегу. Отныне здесь
будет новая столица страны. Имя для нее выбрано заранее: Ахетатон
-- `Небосклон Атона`.
И большой город вырастает со сказочной быстротой среди
пустыни. Он возводится по единому плану -- прямые улицы,
роскошные дворцы и сады, громадный храм -- `Дом Атона`,
растянувшийся по фасаду почти на три четверти километра,
замечательная библиотека, прозванная `Домом жизни`.
Интересно, что второй город в честь Атона был построен в
Нубии, возле третьих порогов. Его назвали Гем-Атоном. Он
существовал и тогда, когда Ахетатон давно превратился в руины.
Видимо, в Нубии преобразования фараона-еретика оставили более
глубокий след и сохранялись гораздо дольше. Это важно для нашей

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ



Док. 124024
Опублик.: 20.12.01
Число обращений: 2


Разработчик Copyright © 2004-2019, Некоммерческое партнерство `Научно-Информационное Агентство `НАСЛЕДИЕ ОТЕЧЕСТВА``