ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Дочке Ольге

ЛЮДМИЛА КОЗИНЕЦ ПОЛЕТЫ НА МЕТЛЕ
Повесть

...`Тара-рам-тара-рам, та-рарара-а!` - и так далее. Это гремит `Про-
щание славянки`, от перрона отчаливает поезд, заполошные голуби бросают-
ся с карнизов старого вокзала в плотный жаркий воздух. Девушка, которая
только что целовалась у вагона с плохо скрывающим скуку молодым челове-
ком, медленно побрела прочь, размахивая на ходу букетом темных пряных
роз. Она остановилась у фонтанчика, приподнявшись на цыпочки, пристроила
букет в верхней чаше каскада, посмотрела на цветы неприязненно и отчуж-
денно.
Во ненормальная, да восемь раз мне начхать бы на этого малахольного,
а цветы-то, да еще такие, зачем бросать? Хотя, туту них на юге они не в
диковинку, вон даже фонарные столбы у вокзала заплетены ползучими стеб-
лями. И бело-розовые грозди мелких роз, и оранжевые кисти каких-то неви-
данных колокольцев, и лиловые кудри глицинии. Красота! И мороженое вкус-
ное, и солнышко шпарит вовсю, и диплом запакован в чемодане, да здравс-
твует свобода!
Ну так. Пломбир я съела, разбитного таксиста шуганула - еще чего, я
желаю ваш город в подробностях рассмотреть, желаю ножками, ножками эту
землю попробовать, так что кати-ка ты, друг... Эй, подожди! Скажи, как
на Сиреневую пройти? Ага... понятно, второй поворот направо... Мерси и
чао!
А теперь сумку на плечо, чемоданчик в руку и маршмарш под затихающие
звуки `Славянки`.
Буквально в сотне метров от разноцветного бедлама привокзальной пло-
щади начались тишайшие улочки, белые домики под красной черепицей, живые
стены винограда, роскошные цветники. Я напилась воды над замшелой камен-
ной раковиной чешимы - татарского источника, вырубленного в меловом от-
косе холма, помыла там абрикосы, подобранные у изгороди сада. Дела-а...
Абрикосы на улицах валяются. А вот Светка, бедная, распределение на Вор-
куту получила. Ей там, небось, не видать абрикосов. Ну ничего, я ей су-
шеных пошлю, вот только бы добраться до улицы Сиреневой, бросить вещи и
переодеться. Джинсы мои превратились в какие-то раскаленные латы. И в
кроссовках горячо.
Свернула с улицы Тюльпанной на Фруктовую, а через квартал вышла на
Сиреневую. Дом номер двадцать пять...
Он прятался в глубине замощенного желтым кирпичом двора. Я поставила
чемодан, уселась на него и, ощутив историчность момента, принялась разг-
лядывать дом, где мне предстояло прожить долго... Может быть, и всю
жизнь.
Домишко был славный. Первый этаж сложен из кремового ракушечника,
немного потемневшего от времени, второй - обшит узкой доской. Выше -
мансарда, куда прямо со двора вела деревянная лестничка в два оборота.
Возле лестнички на кирпиче двора лежал плетеный половичок. На перилах
укреплены ящички с настурциями. В мансарде распахнуто плохо промытое ок-
но, с подоконника свешиваются кружевные заросли душистого горошка. По
карнизу гуляет горлица, горделиво поводя украшенной переливающимся оже-
рельем шейкой. На крыше - две трубы (печное отопление, прелесть какая!)
и телеантенна, почти сплошь заплетенная хмелем. Ну и ну... А я-то дума-
ла, что таких домишек нынче и не существует.
В окне мансарды показался какой-то человек, на носу которого поблес-
кивали старомодные очки в круглой железной оправе. Он свесился вниз,
примят красные цветы горошка, внимательно посмотрел на меня и неприятным
голосом сказал: - Ну чего расселась? Заходи... - Я поволокла чемодан на-
верх. Значит, обитать я буду в этой живописной мансарде. Здорово! Вот
только лестница скрипит, но это мы в два счета поправим. Найдутся же там
молоток и гвозди?
Комната оказалась очень большой и светлой, хотя и запущенной до бе-
зобразия. Ну только что грибы по углам не росли. Пыль там не вытирали,
по-моему, со времен постройки.
Я бухнула чемодан на пол и опять уселась на него, разглядывая комна-
ту и ее хозяина. Вернее - бывшего хозяина. Я же приехала.
Он сидел на единственном в комнате стуле самой мною нелюбимой породы
мебели. Знаете эти канцелярские чудища с прямыми дерматиновыми спинка-
ми... Впрочем, хозяин был не лучше. Давно пенсионного возраста, этакая
мышь белая. Вокруг лысины седенькие клочки, глаза красные, длинный под-
вижный нос в характерных лиловых прожилках. Усики мушкой. Одет в полот-
няную рубаху, какой-то гибрид толстовки с френчем. Накладные карманы, в
одном из которых торчит вечное перо. Подпоясан узеньким ремешком с ме-
таллическими бляшками, штиблеты на босу ногу. Прямо ильфопетровский пер-
сонаж, сохранился же до наших дней. Музей по нему плачет...
Глядел он на меня скорбно и неодобрительно. Ну, еще бы. Вам время
тлеть, а нам цвести. Гони-ка, бывший хозяин, ключи и выметайся-ка отсю-
да. Я мыть стану.
Он словно прочитал мои мысли. Пожевал губами, тяжко вздохнул, мол,
что поделаешь, начальству виднее, а вот попомните его слово, провалят
эта пигалица всю работу...
- Значит, так, - проскрипел он. - Жить будешь здесь. Горячей воды
нету. Газ. Удобства. Телефон. Там - кухня. Здесь - картотека. Советую
отнестись со вниманием, я двадцать лет собирал. Все они, голубчики, тут.
А вот эти - особо... - он замялся. Явно чуть не сказал `опасные`, но
просто махнул рукой, передавая мне брезентовую сумку, набитую бумагами и
перетянутую кожаными ремешками.
- Найдешь их легко, они нынче не скрываются, не то, что раньше. Каж-
дый вечер либо на Пушкинской болтаются, либо в кофейне на Архивном спус-
ке околачиваются. А через них и на остальных запросто выйдешь, они все
кучкой держатся, как идиоты непуганые. Ты не в потолок смотри, ты меня
слушай! - Да ладно, разберусь я...
- Ишь ты, `разберусь`... Годов-то тебе сколько? - Ну, двадцать два.
А что?
- Присылают кого ни попадя. У нас район сложный, я же сигнализиро-
вал! - Я вам не нравлюсь?
- Это ты мальчикам нравься. А я должен пост на надежного человека
оставить. Молода ты, и вижу я, что ветер у тебя в голове. Что ж, в Лицее
никого постарше и посерьезнее не нашлось? Сюда мужика бы надо...
- Ничего, справлюсь. Будьте благонадежны. Можете себе спокойненько
оставлять свой пост.
- А ты не груби старшим. Думаете, как у вас лицейское образование,
так уже можно нос драть. Мы в свое время Лицеев не кончали, а работали
не за страх - за совесть, пользу приносили. Так нет же - пожалте на пен-
сию, а на ваше место - пигалицы с дипломами. Вы наработаете... Вот ты, к
примеру, у тебя чего в дипломе написано?
- Обыкновенно, как у всех... - А покажь, покажь...
Я пожала плечами и полезла в чемодан. Извлекла на свет темно-синюю
книжицу и подала ее старику. Он повертел диплом в руках, раскрыл и вни-
мательно прочитал.
- Ишь ты... Лицей Муз... окончила полный курс... присвоена специаль-
ность `Маргарита`. Это как же понимать? - А что?
- Ну вот у меня в документе все четко написано - старший уполномо-
ченный. Все ясно. Потом, в шестидесятые, присылали тут какую-то, у ней в
дипломе специальность `Муза`. Так тут семидесятые начались, она вещички
собрала, арфу запаковала и уехала, я опять же на пост заступил. А ты...
что это за новости - `Маргарита`?
- Долго объяснять. Устала я и есть хочу. - Ничего, ничего... ты в
двух словах. - В двух? Попробую. Вот эта ваша знакомая муза - у нее ка-
кие задачи были?
- Обыкновенно, как от века ведется. Вдохновлять этих вот всех, кото-
рые у меня в картотеке записаны.
- Ну вот. А нынче времена другие, дядя, их вдохновлять не требуется.
Им помогать нужно. А `Маргарита`... это из Булгакова позаимствовали, для
краткости и полноты определения. Маргаритой я буду работать, понятно?
- А хоть лешим, мне-то что... Навыдумывают тоже... Булгаков...
Он мне страшно надоел, а потому я решительно подошла к старенькой
кушетке возле покатой стены мансарды и сбросила с нее тюфяк и подушку.
Не могу я спать на матрасе, на котором спал этот... старший уполномочен-
ный.
Он правильно понял намек. Встал, расправил свою толстовку, сгоняя
складки на спину. Вояка тоже...
Скрипучая лестница сыграла отходную прежнему хозяину мансарды. А я
пошла на кухню, раскрыла там все шкафчики, но обнаружила только две
кружки с отбитой эмалью, полкило сушеного гороха и пачку соли. Да уж,
быт придется начинать воистину с нуля. Ну ничего, мы запасливые. В чемо-
дане у меня батон сухой колбасы, кулек конфет, хлебцы и чай. Пока в
кружке закипала вода, я сидела на подоконнике и обирала крупную черную
шелковицу, которой оказались усыпаны ветви старого дерева, заглядывающие
прямо в окно кухни. Ей-богу, обед получается совсем неплохой.  - Эй,
привет!
Среди листвы появилось веселое лицо, украшенное рыжими вихрами. -
Привет...
- Ты теперь здесь жить будешь? Я видел, ты с пожитками пришла. А
этот... где?
- Слушай, ты влезай сюда, карниз там хлипкий, я видела. - А чаем
угостишь?
- Обязательно. Только воду надо греть в другой кружке, чайника-то
нету. - Это мы враз!
И он перемахнул через подоконник. Был это худой гибкий парнишка лет
восемнадцати, одетый в оливковые шорты, полукеды, цепочку с медальоном и
линялый шейный платок. - А ты откуда приехала? - Из Москвы.
- Ого! Здорово! Нет, это классно, что ты теперь тут жить будешь. Со-
седи, как узнали, что старикан съезжает, обрадовались. - А что так?
- Да ну... осточертел всем. Уж больно поучать любил. И жалобы обожал
писать. А меня так и вообще видеть не мог.
- Представляю себе. У тебя ведь наверняка маг, гитара, мотоцикл и
два десятка друзей. Шуму! - Все точно. А ты что, тоже шума не любишь? -
Да нет... я не к тому. Когда плохо поют не люблю. Ты где живешь-то?
- А тут же, на втором этаже. А тебя как зовут? - Зовут? Ольгой...
Звали меня совсем не Ольгой, но теперь это имя будет моим на долгие
годы.
- А меня Кешкой. Слушай, это, конечно, все очень вкусно, но не соби-
раешься же ты питаться одними конфетами?
- В общем-то, нет. Я мясо люблю. - Ага. Я тоже. Пойдем, я тебе мага-
зины покажу, которые поблизости. Тебе же туда каждый день ходить придет-
ся
- Да я прибраться хотела...
- Ты одна не управишься. Давай так - я сейчас кое-кому звякну, через
час все будут здесь, а мы пока пожрать чего купим. Идет? - Постой, пос-
той, кто здесь будет ? - Да разные. А я тряпок у матери попрошу, порошка
там, соды.
Словом, он меня уговорил. Пока я переодевалась, он звонил этим самым
`разным`. И когда мы вернулись из магазинов, нагруженные хлебом, маслом,
баклажанами, перцем, огурцами, картошкой, сыром, копченой ставридой -
чем угодно, но только не мясом, - на ступеньках сидело пять парней и три
девушки. Я сразу отказалась от мысли запомнить их по именам - это было
невозможно, так они мелькали, орали, бегали и стояли на голове.
Кешка, к моему удивлению, выгнал всех из кухни и сам, принялся во-
зиться у плиты. Вскоре оттуда поползли такие запахи, что как-то сразу
вспомнилось: а ведь весь месяц выпускной экзаменационной сессии я пита-
лась почти исключительно пирожками и бутербродами. Кешкина команда между
тем в два счета выкинула из мансарды все барахло, включая тюфяк и подуш-
ку, обмела стены, вымыла окна, двери и полы, починила лестницу и даже
цветы полила. Невероятно, но скоро мансарда буквально заблестела. Два
парня потребовали у меня денег, сбегали в магазин и принесли новенькие
одеяло, подушку и два комплекта постельного белья. Не забыли и веселень-
кий чайничек с цветочками, и полдюжины стаканов, и сахарницу, и дешевые
чайные ложки, и вилки... Целое приданое! Не забыли и три бутылки совсем
легкого дешевого вина.
Наконец гости мои с удовольствием расселись на прохладном свежевымы-
том полу, и Кешка внес из кухни противень, на котором шипело и брызга-
лось маслом самое вкусное блюдо из всех, мною когда-либо пробованных.
Кешка поступил просто и остроумно: он мелко нарезал копченую ставриду и
баклажаны, перец и помидоры, обжарил все это на противне и засыпал тер-
тым сыром. Уговаривать никого не пришлось. Вкуснющую острую еду запили
вином, которого досталось каждому по три глотка. А потом Кешка чинно
попрощался и увел всех с собой.
Подозрительно деликатный мальчик, я-то уже приготовилась к тому, что
сейчас появится гитара и начнутся посиделки до утра - естественная моя
плата за помощь.
Но они ушли. И слава Богу - я устала. Застелила постель, влезла под
одеяло и еще раз осмотрела свое жилище. Что ж, неплохо. Стол есть, на
нем лампа, стул этот я завтра же выкину. Кушетка еще послужит - ребрами
чувствую, пружины крепкие. А вот картотеку надо бы спрятать с глаз до-
лой, у меня же люди бывать станут, а тут эти ящики с бланками. Хорошо бы
компьютер, а то все по старинке работаем. Эх, бедность наша...
Ворковала горлица на карнизе. Рассветный ветер тронул ветви шелкови-
цы, черные ягоды просыпались на пол и подоконник. За воротами кричала
молочница.
Я выглянула во двор. Возле столика для домино разминался Кешка. Он
двигался очень быстро и совершенно бесшумно, присев пружинисто, проделы-
вал короткие серии ударов по воздуху, лягался тощими ногами. Новомодные
веяния и сюда докатились... Кешка играл в Черного Дракона.
Он поднял голову и увидел меня. Помахал рукой, изобразил совершенно
уже головоломный финт и шепотом - было все-таки еще очень раннее утро -
завопил: - Меня мать на рынок гонит, пойдем вместе? Ну что ж, пойдем.
На рынке мы быстро укупили все по списку Кешкиной матери, съели по
большущей горячей лепешке. Я тоже наполнила корзинку, не удержавшись от
соблазна покупать вишни за рубль кило и мелкие желтые сливы по восемьде-
сят копеек.
Было воскресенье, и Кешке не терпелось избавиться от домашних повин-
ностей - он уговорился с друзьями поехать на побережье. Пригласил и ме-
ня. Пришлось отказаться, как ни хотелось окунуться в соленую упругую
волну. Я еще никогда не видела моря... Мелькнула в окне вагона какая-то
серая лужа, но это ж не море...
Быстро же я отогрелась после Москвы: в полдень высунула нос на улицу
и поняла, что не хочу я лезть в это пекло. Город притих. Полдень.
Поддень... Сильно, терпко пахнут цветы, над раскаленным асфальтом
струится кипящий воздух, голуби толкаются у лужицы возле водоразборной
колонки, посреди двора в тени старого тутовника валяется ошалевшая кош-
ка, которая смотрит на голубей прямотаки с отвращением.
Полдень... У бочки с теплым квасом спит продавщица, осы лениво пол-
зают по лотку, поблескивая слюдяными крылышками. Проехала поливальная
машина, россыпь капель задела ноги продавщицы, но она не проснулась,
только дернула ногой, уронив босоножку. Прошла дама под белым зонтиком,
четко стуча каблучками, ровно ставя изящную туфлю, презирая жару. Оста-
новилась под каштаном, прикрываясь его корявым стволом, оглянулась сму-
щенно и сняла свои красивые туфли, освобождая красные распаренные ступ-
ни. И дальше пошла босиком. Пламенный полдень.
Пойду в город вечером. А пока займусь полезным делом: посмотрю кар-
тотеку.
Я выставила на стол ящики, вынула из них стопки желтых библиотечных
карточек. Над ними заклубилась невесомая золотистая пыль.
А пошло оно все... Не хочу я этого читать. Не хочу я знать, за кем
тут присматривал `старший уполномоченный`, что он карябал своим вечным
пером на волокнистом картоне. Не видела я, что ли, такой `документации`?
Хоть и пари держать, записана там всякая гадость - был, имел, привлекал-
ся, исключен, разведен...
То, что называется компромат.
Я сгребла карточки и сунула их в печку. Веселый огонь сожрал двадца-
тилетние труды старшего уполномо- ченного. Все, ребята! Ничего я про вас
не знаю, будем знакомиться заново, постараемся забыть про красную рожу
старшего уполномоченного. Иные времена! Мои времена!
Вечером я вышла на разведку. В седьмом часу город все еще был горяч,
но тихо-тихо, еле ощутимо текла по ногам синяя прохлада, полная ледяных
иголочек. Вот тебе и на - кто бы подумал, что в этом пекле вечером не
обойтись без куртки или свитера. Да ну, авось после промозглой Москвы не
замерзну и в красной маечке с портретом Б. Г. А уж Б. Г. меня и на се-
верном полюсе согреет...
Идиотская, кстати, маечка. Ничего не попишешь - она у меня нечто
вроде спецодежды. Это еще можно вытерпеть, а вот каково приходится неко-
торым моим коллегам!
Я вспомнила, как однажды на практике в Калуге сидела под тентом ав-
товокзала и вдруг почувствовала спиной взгляд. Особенный такой взгляд.
Оборачиваюсь - Алка с факультета музыки. Сидит в компании
каких-то длинноволосых задохликов и этак значительно на меня смотрит
- дескать, не узнавай, не подходи, я на задании. Специальность Алкина -
`Йоко`. Это в честь жены Леннона. Значит, вокруг нее сейчас сплошные
глинки и чайковские. Поглядела я на них - и не понравились они мне. Но
это еще что... Костюмчик на Алке был... я бы сразу застрелилась, если бы
меня заставили надеть эту черную рокеровскую броню из негнущейся поддел-
ки под кожу... с заклепками... цепями... бр-р-р...
Между прочим, Лицей у нас почти сплошь женский. Этакий монастырь ис-
кусств. По слухам, дет пять тому назад затесался один занудный очкарик.
Закончил курс, распределился, а через неделю явился в деканат со сканда-
лом и двумя фингалами, расположенными под его очками строго симметрично.
Поэты, к которым его распределили, оказались отнюдь не златокудрыми ан-
гелами с лютнями в изящных перстах. Они, видите ли, не сошлись с выпуск-
ником нашего славного Лицея в толкованиях понятия творческого метода.
Деканат повздыхал и отправил незадачливого молодого специалиста в
небольшой южный город - опекать феминисток из редколлегии самодеятельно-
го журнала `Мона Фэна`. Журнальчик этот оттачивал зубки на диетических
сухариках - опусах начинающих фантастов, пишущих для женщин. Поработал
молодой специалист в этом городке несколько месяцев, после чего страницы
`Моны Фэны` стали подозрительно напоминать бесконечное продолжение по-
хождений Дон Жуана.
...Город потихоньку оживал после огненного полудня. Улочки заполня-
лись народом, выползла откуда-то пестрая молодежь в одеждах, за которые
в Москве еще год тому назад выдавали дипломы райотдела милиции в виде
протокола о неподобающем поведении в общественных местах. Я отвлеклась
на одну очень интересную модель - весьма смелые брючки из белой трико-
тажной сеточки... интересно, а как прикажете это кроить? Сеточка же тя-
нется по всем направлениям... а если с подрезом... Модель свернула в пе-
реулок, отмеченный синей табличкой `Архивный спуск`. Ага. Значит, вот
здесь и собираются эти `непуганые идиоты`, как выразился бывший старший
уполномоченный. Ну, поглядим, поглядим...
В кафе вела узкая высокая дверь. Разойтись вдвоем в ней было невоз-
можно, поэтому минуты три мы - я и какой-то молодой человек - танцевали
менуэт вправо-влево, пытаясь уступить Друг другу дорогу. Но спасибо -
сзади поднажали, и я все-таки попала в полутемный зальчик. Удивительно,
но пахло настоящим крепким кофе, очередь - человек пять, натюрмортик над
стойкой - явно оригинал. Симпатично, прохладно, уютно. Я взяла большую
чашку кофе - чтоб надольше хватило - и скромно пристроилась в уголке,
возле окна, откуда было видно весь зальчик.
Народу постепенно прибывало. Почти все вели себя здесь, как завсег-
датаи и старые знакомые. Очередь как таковая перестала существовать, у
стойки вилась небольшая толпа, в которой говорили все сразу.
- Тетя Нина, привет! - это буфетчице. - О, Стае, ты откуда взялся?
Трепали, что ты на Домбае... - это сильно загорелому блондину с надмен-
ным выражением лица. - Девушка, у вас не занято? - это мне.
- Тетечка Ниночка, мне, как всегда. И вот эти книги передайте Жень-
ке, и скажите ему, что он свинтус. Нет, больше ничего не говорите. Да
что мучаешься, мать? Сдался тебе этот Жано! Ну, если уж так нужен, ос-
тавь записку тете Нине, завтра он тебе сам позвонит. Чего? Во вторник! А
пошли они, надоели, я на Горького больше не ходок. Ну, это, положим,
брехня, я его позавчера видел с какой-то девицей лейб-гвардейского рос-
та. Женька!!! Иди сюда, тут тетя Нина должна была-тебе сказать, что ты
свинтус, так я сам тебе это скажу! Да-да-да, запись у него на радио, ко-
му ты мозги пудришь? Я твой голос вообще слушать не могу, особенно, ког-
да ты про рекламу штанов нашей швейной фабрики... всегда выключаю...
Принес? Ага, почитаем...
Я слушала обрывки бесед, городские новости и сплетни, продолжения
старых споров, выяснения древних обид, постепенно замечая, что поток их
превращается в водоворот, точно сходясь к трем персонажам.
Это именно они - загорелый блондин, высокий очкарик с лицом аксе-
новского студента и чрезвычайно подвижный человек из породы вечных маль-
чиков - были центром внимания публики.
Мои или не мои? И тут Стае - тот самый загорелый блондин - жестом
фокусника достал из рукава довольно внушительную рукопись. Его кофейная
компания притихла и впилась глазами в первую страницу. Хорошо смотрели -
с завистью, жадностью, предвкушением: Ну, мы этому графоману как щас
да-а-дим! Мои. Точно. Очкарик осторожно, крадучись потянул рукопись к
себе и тут же нарвался на претензию со стороны вечного мальчика:
- Женька, руки прочь! Я первый читаю! Я, можно сказать, у колыбели
стоял...
- Лежал ты у колыбели, - ехидно уточнил очкарик. - Когда идею обкаш-
ливали, ты дрых.
- Клевета! А впрочем... давайте купим чаю, пирожков и пойдем ко мне.
Читать будем вместе.
Стае, чуть кокетничая бархатистым баритоном, сказал:
- Я читать не буду, я это уже читал, и глаза б мои на это не смотре-
ли. А вслух - не дождетесь, я охрип. Мы на Домбае одну ненормальную сут-
ки разыскивали - оборались в горах. - Нашли?
- Ага. В койке у директора турбазы. Компания уходила. Эх, мне бы
сейчас с ними... Сидеть заполночь в незнакомой кухне, пить четный чай,
весело рассказывать автору рукописи, почему он идиот, зачем от родитель-
ницы своей произошел и отчего это безнадежно, хохотать над блистательно
остроумными, но совершенно невспоминаемыми наутро шуточками и подначка-
ми... Ладно, идите себе, чижики, будет еще мой час. Еще мне ваши гени-
альные рукописи поперек глотки встанут. Знаю по практике. Две недели се-
минара молодых прозаиков в еловых снежных лесах Подмосковья - три объяс-
нения в любви и глубокое отравление на полгода: ни книг, ни рукописей,
ни умных разговоров выносить невозможно. Людей пугаться начинаешь, от
громких голосов шарахаешься.
В старом парке над тихой речушкой звенела гитара. На скамейке канто-
валась развеселая банда здоровенных горластых парней. И чего они тут, на
юге, все такие красивые? Витаминов много, что ли...
Я прошла мимо, дернув плечом на обязательное: `Девушка, девушка!`
Но, словно брошенный в спину цветок, меня остановила песня. Догнала ли-
хая, горькая баллада, явно собственного сочинения. Это, знаете ли, сей-
час редкость. И кто же это у них такой способный? Я обернулась.
Парень, допев балладу, уставился на меня ехидновыжидательно. А глаза
у тебя, друг, нехороши. Больные глаза. И баллада твоя повышенной темпе-
ратуры.
Он смутился, опустил ресницы. А его жизнерадостные дружки, конечно
же, заинтересовались произведенным впечатлением:
- Девушка, девушка, ну как песенка? - Песенка? А ничего песенка...
Я подошла поближе, жестом попросила уступить мне место рядом с авто-
ром.
- Ничего песенка... А сонет наверное слабо написать? - Ч-то?!
В синих глазах полыхнуло изумление. Ребята притихли. Он обвел своих
друзей растерянным взглядом и поджал губы.
- Слабо... ничего не слабо! Сонет наверное, подумаешь...
- А что, это интересно. Как договоримся? - А ты приходи завтра в
семь в кофейню на Архивном спуске. Я принесу.
В кофейню на Архивном спуске... И этот оттуда же. Впрочем, чему
удивляться? Не так уж часто на садовой скамейке можно обнаружить парня
лет двадцати, который бы знал, что такое баллада и сонет наверде. - Зо-
вут тебя как? - Саня. А ты?..
- Ольга. Я филолог, понимаешь, вот мне и любопытно...
- Я так и понял. Пойдем, провожу, что ли. Знакомство, так сказать,
сделано. Вот и первая ниточка к моим гениям и талантам...
Саня оказался веселым, что называется, развесистым, парнем. Только
странное это было веселье. Какая-то застарелая боль грызла его изнутри.
А теоретики утверждают, что таланту страдать необходимо, что-де литера-
тура произрастает исключительно на душевных болезнях. Удобное рассужде-
ние.
Простились на углу, уговорившись о завтрашней встрече.
Я, стараясь не скрипеть ступенями, взбежала к себе в мансарду. Умы-
лась, заварила чаю. Ну что ж, первый день работы можно считать удачным.
Сразу четверо. Новый роман и сонет наверле. И мне вдруг очень захотелось
посмотреть этот сонет немедленно. А почему бы и нет?
Я сделала необходимые пассы над белым пластиком стола. - Пахнуло
дымком, проскочила искра, и на столешницу шлепнулась увесистая стопка
стихов, исполненных на жутко разбитой старой машинке `Москва`. ...Ну,
конечно, так я и думала. Вполне сонеты и не только наверле. Ну и что?
Такие вещи пишутся для друзей. Такие вещи публикуются исключительно для
десятка человек - высоколобой элиты. Такие вещи можно спокойно печатать
и столь же спокойно не печатать. Ничего от этого не изменится - не умно-
жится в мире мера добра, не уменьшится мера зла. И всех бед от непубли-
кации - автор остается без мизерного гонорара и столь же небольшой из-
вестности. А то, что это вот и есть Литература, никого не волнует. Душа
автора в расчет вообще не принимается. Ладно, разберемся. Но для начала
мне нужно несколько крепких, бесспорных, так сказать, произведений. Надо
же с чего-то начинать...
А вот это стоп, с этого мне начинать не хотелось бы. Я осторожно
сняла с плеча Санечкину руку, которую он пристроил, сделав вид, что
сильно заслушался стихами. Стихи читал Дар - уже знакомый мне человек из
породы вечных мальчиков, бывший профессиональный актер, выгнанный после-
довательно из трех местных театров. За что выгоняли - я не очень поняла.
Скорее всего, за характер. Стихи в его прочтении - блеск, мини-спек-
такль, хоть билеты продавай. Вот и народ собрался, обступил нашу лавоч-
ку, молчит, слушает, дышит.
Я люблю этих сумасшедших. Вот этих, которые посреди города, на пе-
рекрестье двух центральных проспектов могут устроить турнир трубадуров
или на полном серьезе сыграть под окнами райотдела милиции бой Тибальта
и Ромео, или моментом втеревшись в доверие к трем сопливым девчонкам,
выпросить у них мелки и расписать серый бетонный забор немыслимыми фан-
тазиями...
Дар закончил, откинул с глаз белую прядь, закурил. Поглядел вокруг
снисходительно - ясно, мол, вам, чижики? `Чижики` робко захлопали.
Кто-то попросил у Дара автограф, рыжая девчонка кинула в него спелым яб-
локом, еще одна сделала Дару такие глазки, что в них, казалось, был на-
писан номер телефона. Из кофейни притащили дымящиеся чашки.
И тут над нашей скамейкой нависла глыба жаркого потного мяса, упако-
ванная в трикотаж с крокодилом. Глыба небрежно смахнула с края скамейки
двух мальчишек, плюхнулась рядом с нами и, дыша перегаром, обратилась к
Дару:
- Слышь, мужик, классно ты это... Я тебя уважаю. Ты не подумай чего,
мы люди простые, но поэзию эту самую понимать можем. Вот я тут... кореша
мои, Серега с Васей... Изобрази еще, а? Дар нехорошо побледнел и сузил
глаза. `Крокодил`, Вася и Серега плюс минимум две поллитры и цистерна
пива - это серьезно. А вот Дар, Стае и Саня - не очень-то. Девчонки и
вся кофейная компания вообще вне расклада.
Собственно, располагала я неким стратегическим оружием, но сильно
секретным. Демонстрировать его сейчас - завалить всю работу, еще не на-
чав.
`Крокодил` выжидательно покачивался, нависая над ладной, но миниа-
тюрной фигуркой Дара. А тот, не замечая искательно протянутую ему пачку
`Мальборо`, четко, чеканно начал произносить совсем не изящные словеса.
Хотя, впрочем, поэзия такими не гнушалась, известны прецеденты.
Минуты три `Крокодил` ошеломленно разбирался в подробностях адреса,
названного Даром. А потом Дар, естественно, получил свое. Рикошетом по-
пало и Сане.
Я отмывала окровавленные их физиономии в комнатке за буфетом. Тетя
Нина проливала горькие слезы и одеколон на устрашающие, но в общем нео-
пасные ссадины двух невольников чести.
- Та що ж ты, Дарочко, связався с теми скаженнычми? Та воны ж пьяни,
що ты им зробыш? Та прочитав бы им якогось виршика, та и пишлы б воны
соби...
Дар, не отвечая, скрутил комбинацию из трех пальцев и мрачно ткнул
ею в сторону предполагаемого местонахождения `Крокодила`. Гордый. Люблю.
Но трудно.
Мы вышли из кафе с черного хода. Настроение было поганое. Шли молча,
Дар держал руки в карманах, пинал ни в чем не повинный камушек и влился.
Санечка попытался независимо насвистывать, но разбитые губы не слуша-
лись. Он пару раз сплюнул кровью, потом купил мороженое и, не раскрывая
пакетика, приложил его к своим боевым ранам. И вдруг без всякой видимой
причины залился краской до ушей, задышал бурно и торопливо нырнул в бли-
жайшую клумбу, даже не простившись с нами. Донесся сочный хруст ломаемых
стеблей и листьев. - Чего это с ним?
- А... сейчас цирк начнется. Пошли отсюда. - Почему? Я - как раз
очень цирк обожаю... - Хочешь посмотреть? Неудобно вроде... А, ладно.
Все равно не сегодня, так завтра кто-нибудь тебе растреплет про эту ис-
торию, а может, и сам Санька не утерпит. Он же у нас местное радио. Если
хочется быстро и бесплатно распространить новость, сообщи ее Сане.
Через день весь город будет знать. Давай-ка вот сюда встанем.
Дар уволок меня под зеленый занавес плакучей ивы напротив летнего
ресторана.
У входа как раз остановился серебристый `вольво`. Вот тебе и провин-
ция... экие тут автомобильные звери водятся... Из машины вышел седой
элегантный мужчина, которого так и хотелось назвать мелкопоместным
светским львом. Он не спеша обошел машину, изящно согнул стан, открыл
дверцу. На асфальт ступила узкая ножка в длинной черной туфельке, потом
пролился подол вечернего платья, скрыл точеную щиколотку, и наконец поя-
вилась... Темная Звезда.
Она лениво подтянула легкое манто из лебединого пуха, тонкими паль-
чиками подобрала шелковый подол, другой рукой опираясь на крепкий локоть
`светского льва`.
Они поднимались по ступеням к двери ресторана, не замечая прижавше-
гося у колонны Саньку, который смотрел на Темную Звезду во все глаза,
держа у груди примерно половину оборванной им клумбы. Спутник Темной
Звезды толкнул зеркальную дверь, и тут Санька швырнул под ноги женщины
охапку цветов. Она мельком глянула, и на лице ее явственно нарисовалось
неудовольствие. Шевельнула блестящей бровью и проследовала в зал. Светс-
кий лев секунду колебался, - идти ли за своей дамой, либо объясняться с
дерзким мальчишкой.
Кажется, Саньку сейчас опять будут бить. Для одного дня это уж слиш-
ком. Дар рассудил так же. Он вылез изпод ветвей ивы и заорал:
- Санька! Вот ты где! А мы тебя ищем! Иди сюда! Джентльмен правильно
оценил ситуацию. Он молча скрылся за зеркальной дверью. Санька медленно
подошел к нам.
- Видали фраера? Э, жаль, спугнул ты его, Дар. Надо было тебе орать?
Я б с ним потолковал...
- Потолковал бы он... Пижон, дешевка. Ты хоть знаешь, кто это?
- А в гробу я его видал, кто бы он ни был. - Ну, в гробу мы тебя
увидим, если ты захочешь с ним толковать. Это Сабаневский.
Немая сцена. Фамилия явно произвела впечатление на Саньку. Он как-то
тяжело задумался.
- Слушайте, парни, я тут человек новый. Объясните мне, кто такой Са-
бяневский, чтобы и я ненароком не собралась с ним толковать. Ребята зас-
меялись. Дар снисходительно посмотрел на меня, вернее, на мою маечку с
портретом Б. Г. и джинсы.
- Ты, Оля, не волнуйся. С тобой толковать он и сам не захочет. Ему,
понимаешь ли, телеса в гарнире из меха и жемчуга требуются. - Он что,
такой бедный?
- Да нет... я даже поверю в то, что жемчуга он снимет, взамен алмазы
повесит, но дело не в этом. У него просто взгляд поверх твоей головы
поставлен. У него все - дамы, а ты...
Да уж. Вот чего нет - того нет. Не дама я. Вот же язва... и не оби-
дишься ведь.
- ...А чтоб ты знала - Сабаневский бывший тренер сборной. Чемпион
мира, олимпийский и так далее. Крутой боец был.
- Так был же... это все в прошлом... - Да, конечно теперь он - мест-
ная достопримечательность, но позвоночник Саньке сломать вполне еще мо-
жет. Да и не в том беда... Темный он, неясный человек...
- Ой, парни, не делайте мне смешно, как говорят в Одессе. Тоже мне,
граф Монте-Кристо!
- Да бог его знает. Но ведет себя соответственно, это точно.
Санька, не отрывая глаз от ресторанной двери, вдруг попросил:
- Дар, у тебя деньги есть? Завтра отдам. - Во-первых, нет денег. А
во-вторых, даже если бы и были, я тебе сейчас не дал бы! - Это еще поче-
му? - Что. я - не вижу? Туда намылился? - Сдается мне, Дар, что не твое
это дело... - Ну чего ты там забыл? Ведь знаю, как все будет. Сначала
сядешь за дальний столик-, спросишь водки и соленый огурец, пить нач-
нешь, да на нее пялиться, потом пойдешь приглашать на танец, плохо при
этом стоя на ногах. Тебе брезгливо откажут. Ты попробуешь наскандалить,
Сабаневский молча вышвырнет тебя из кабака и, между прочим, будет прав.
Ты обплачешь все ступени, дожидаясь, когда они выйдут, но не дождешься,
а уснешь возле колонны - прямо на холодном цементе. И если не придут
дружинники и не вызовут ментовку, то утром ты поимеешь красивое воспале-
ние легких. А дальше - представляешь? Неделю ты будешь валяться в бреду,
призывая ее. Потом ваш участковый эскулап скажет над тобой отходняк, те-
бя уложат в гроб, и мы, рыдая, понесем его на своих плечах. Ты будешь
лежать строгий и прекрасный, покинувший сию юдоль скорбей. Стихи свои ты
завещаешь ей. Однажды ночью, в глубокой старости она вдруг надумает их
прочесть. И восплачет, и раскается, бия себя в усохшую грудь, отдаст
бриллианты в Детский фонд, а сама удалится от мира, дабы в тесной келье
отмолить у Бога страшный грех - гибель юного поэта по ее вине...
Дар балагурил, но сам напряженно ловил взгляд Саньки. А тот улыбался
насильственно, и лихорадочный румянец цвел на его щеках, и губы сохли в
жажде и нетерпении. Безнадежен. Все симптомы налицо.
Этого мне только не хватало. Самый никудышный из рариантов, когда
вот такой дворовый щенок влюбляется в юную пантеру из королевского зве-
ринца. Чаще всего это плохо кончается.
И, между прочим, я в такую любовь не верю. Что-то тут есть от болез-
ненной жажды самоутверждения.
И что я могу сделать? Взять огнетушитель и поливать Санечку, пока не
остынет?
Я отложила все эти размышления на потом. А пока, изо всех сил болтая
пустяки, мы увлекли Саньку от сияющего огнями ресторана, где сидел
страшный Сабаневский с Темной Звездой.
На вокзале мы слопали по две порции чебуреков, после чего Санька
собрался домой, а я поехала к Дару, чтобы получить для прочтения рукопи-
си. Это просто удивительно, до чего легко молодые авторы раздают свои
творения всем, кто соблаговолит проявить к ним хоть какой-нибудь инте-
рес. У Дара засиделись, пили чай, трепались. Домой я возвращалась запол-
ночь, и Дар меня не провожал. Я вообще никогда не позволяю себя прово-
жать, потому что мне необходимо вот это время - от встречи с человеком
до моего дома. Мне думать надо.
В городе было тихо - провинция рано отходит ко сну. Ни ветерка,
листва садов кажется вырезанной из черного камня, облитого сиянием пол-
ной луны. Остро пахнет горячей пылью, горьким тополем и самой отчаянной
парфюмерией: зацвела ленкоранская акация. Розовыми кисточками ее цветов
засыпаны улицы. Розовыми кисточками и... белыми буквами.
Я вдруг поняла, что уже давно ступаю по строчкам стихов, написанным
на бетонных плитках тротуара. Крупные буквы строчек сонета блестящим
ковром поднимались на две ступени крыльца, вели через парадный вход, не-
большой вестибюль. Сонет заканчивался у двери, обитой вишневым дермати-
ном, привалившись к которому спад Санька. Из его испачканных пальцев вы-
катился почти стертый кусочек мела.
Я представила себе, как вернется из ресторана Темная Звезда. Машина
подкатит к самому крыльцу, стирая колесами сонет. Немного пьяная женщи-
на, покачиваясь на высоких каблуках, войдет в вестибюль, быть может, за-
метит, что испачкала подол платья, досадливо отряхнет ладонью - и на мо-
заичный под просыплется слово `вечность`. У двери она остановится, чтобы
найти ключи. И увидит Саньку. Спящего, беспомощного, нежного. Она отоп-
рет замок, шипя сквозь зубы. А потом пнет мальчишку носком бальной ту-
фельки и громко захлопнет дверь. А если за ней еще будет идти Сабаневс-
кий...
Тухлые дела. Заберу-ка я его отсюда. Если даже Темная Звезда не при-
дет сегодня домой, Саньке утречком будет несладко понять, что она уехала
с Сабаневским.
Как же я его потащу? А, ладно, глухая полночь, будем надеяться -
никто не увидит. Тем более - нам недалеко.
Я провела ладонями над телом уютно сопящего Саньки. Тело медленно
поднялось в воздух, безвольно распрямилось, расправилось. Санька возму-
щенно фыркнул, потыкал кулаком воздух под головой, перевернулся на бок,
поджав ноги. Я осторожно провела плывущее в невесомости тело сквозь
дверь подъезда.
Так мы и проследовали по безлюдной улочке: я, вытянув левую руку с
раскрытой ладонью, а над ладонью покачивался безмятежно дрыхнущий Сань-
ка. У перехода тело вдруг зависло, отказываясь двигаться дальше. Я нап-
ряглась - ни в какую. Санька упорно висел в полутора метрах над землей.
Что такое? Я огляделась. Ну, конечно. Красный свет на перекрестке. Реф-
лексы у парня, однако...
Добрались мы благополучно. Но когда мы, так сказать, поднимались по
лестничке в мансарду, неожиданно раскрылось окно во втором этаже. Высу-
нулась лохматая голова Кешки. Глаза его были закрыты. Кешка душераздира-
юще зевнул во всю пасть, помотал головой и проснулся.
- А, это ты. Привет... Чего так поздно? Я ждал, ждал...
Тут он замолк, разглядев распластанное в воздухе тело Саньки.
- А... это... кто? - Да так, приятель один. - Перебрал, что ли? -
Угу. - Бывает...
И Кешка скрылся. М-да. Феноменальный молодой человек.
В мансарде я пристроила Саньку в уголке. Он висел в сантиметрах
двадцати над полом. Утром, когда он проснется, тело его успеет незаметно
опуститься на оленью шкуру, служившую мне ковриком.
И снова кухня, чай, стопка совсем не того, что вы подумали, а просто
стопка рукописей и... думы мои, думы!
Денек выдался. Полосатый `Крокодил`, тщательно скрывающий обиду Дар,
который достаточно умен, чтобы не утешаться сознанием интеллектуального
превосходства. Да еще эта Темная Звезда...
Собственно говоря, зачем мне лезть в личные дела Санечки? Пусть себе
на здоровье погибает из-за этой шикарной дамочки. Но, во-первых, они мне
очень не нравится. Ну очень. А во-вторых, слишком жирно ей будет. Сань-
ка, можно сказать, народное достояние. По нашей лицейской классификации
- типичный `моцарт`. - И не нужны мне его дурацкие трагедии, а нужны его
стихи. И стихи Дара, кстати, тоже.
Черт его знает, сложные какие-то стихи. Своя система образов, сло-
вотворчество фонтаном, весьма вольное обращение с ударениями. Хуже всего
то, что Дар обожает наделять общеупотребительные слова только ему из-
вестным значением. Чтобы эти стихи понять, надо чувствовать, надо видеть
мир так, как их автор. Где же это Дар собирается искать такого читателя?
И полуграмотный к тому же! Корову через `а` пишет! Поэт, тоже...
Но... знаете, как он назвал простоквашу? `Молоко в бреду`. Перебре-
дившее молоко... Я машинально выключила свет. Что? Уже утро? В комнате
завозился Санька. Пора кипятить чай. Когда я вошла, Санька сидел на
оленьей шкуре и вполне невинно таращился на меня. - Я вчера чего?..
- А ничего. Засиделись, заболтались, ты и уснул в уголочке. Пей чай.
Через две недели я включилась в работу на полный ход. Телефон вякал

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 123852
Опублик.: 20.12.01
Число обращений: 0